Есть на Земле одно место, которое увидишь один раз - и пропал. Оно будет возвращаться к тебе во снах. Ты будешь сидеть в прокуренной, весёлой компании и, вдруг, застынешь, когда - всегда неожиданно - всплывёт пред мысленным взором величественная картина без звуков. И ты вспомнишь, что звуки там не нужны. Это выше звуков и запахов. Ведь, они обычно рождают ассоциации, возвращают в прошлое. Что может родить тишина? Полная тишина. Вселенская. Где белый город в окружении вечных гор лежит под ногами ослепительных меловых руин. Где закаменели на солнцепёке морщинисто-шершавые игуаны. Где вековая усталость камней сливается с молчанием сухого вереска, никогда не перешёптывающегося с ветром. Где в выгоревшем небе под белым солнцем висит ястребиная точка.
Монте-Альбан – останки пирамид навсегда исчезнувшей жизни.
***
«Не дождусь…», - с тоской думала Софья Львовна – умирающая больная одного из московских хосписов, - «Не доживу до его приезда!»
Она сама так захотела – лечь в больницу, где безнадёжных больных заботливые сёстры-монашки провожают в последний путь. Мерзкая зараза, которая унесла на тот свет половину семьи, грызла второй год, и, похоже, уже догрызала её. Софья Львовна лежала на кровати, сосредоточенно-глубоко смотрела в одну, видимую только ей, далёкую точку. Иногда, несколько слезинок пробегали по иссушенной, глубоко запавшей щеке, не меняя мимики застывшего лица. Единственный сын Аркаша уже несколько месяцев находился так далеко от этих «стен плача», что не докричишься. Да и не хотела она кричать, звать его. Зачем? Что он увидит? Обтянутые кожей кости три месяца ещё назад пышнотелой, цветущей, хотя бы внешне, матери?
Софью Львовну навещали дальние родственники из Пензы – женщины плакали, мужчины молчаливо хмурились за их спинами. Дочь соседки по дому, много лет мечтавшая выйти замуж за Аркашу, вернулась домой из хосписа, где прощалась с Софьей Львовной, и потрясённо прокомментировала матери: «Я искала тётю Соню – ту, которую знала с детства. Я её не нашла…» Тётя Соня же и ей, и всем родственникам, друзьям наказала строго-настрого не сообщать ничего Аркаше, который, как хороший сын, звонил ей регулярно на мобильный раз в неделю. В последний перед больницей разговор по телефону Софья Львовна сообщила ему, что уезжает на дачу, где связь может быть только мобильной. Все осуждали её за это, как, впрочем, и его, уехавшего так далеко в тот момент, когда матери так плохо.
«Но он же ничего не знает!», - отчаянно шелестела Софья Львовна, - «Я сама его отпустила к Марику. Понимаете? Сама! Они, ведь, так долго не виделись – целый год!»
Полтора года назад Марик – лучший и единственный Аркашин друг - эмигрировал в Канаду. Для Софьи Львовны они были настоящими, в высоком смысле этого слова, друзьями – ели, пили из одной кружки и даже спали иногда вместе. Однажды, Софья Львовна гневно осадила недоумённо задавшую вопрос соседку:
- Они что же и спят вместе?
- Да! Как это делали мой сын и твоя дочь в детстве, когда были ещё только друзьями! Теперь уже Леночка, кажется, не относится так уж по-дружески к Аркаше?
За пол года до отъезда Марик практически переселился к ним – так он любил Аркашу... И Софью Львовну тоже. Зная о болезни, Марик мог сидеть и слушать её бесконечные, тихие рассказы часами, трогательно держа в своих руках её ладонь. Со стороны, глядя на эту картину, казалось, что два очень близких человека – мужчина и женщина – беседуют о чём-то своём, ведомом только им. Да так оно и было. Пятнадцать лет назад, когда Аркаша впервые привёл Марика в их дом, был жив ещё Иосиф - муж Софьи Львовны, отец Аркаши.
«Как я сейчас завидую тебе, Йос! Только святые, как ты, умирают во сне…», - тоскливо думала пожилая женщина.
После смерти мужа Софья Львовна не вышла замуж, да и, вообще, не принимала ничьих ухаживаний. Вся еврейская родня дружно искала ей опору в старости. А Софье Львовне вполне хватало Аркаши и… Марика. Мысли о нём привычно вытеснили все остальные.
«Как я соскучилась по нему.… Почему бы ему ни приехать вместе с Аркашей? Нет! Нельзя. Я так уродлива сейчас! Ужасно… ужасно. Не хочу, чтоб он меня видел такой! Нет! Хочу его увидеть! Последний раз… Скорей бы это всё под названием жизнь закончилось!.. Как хорош мой портрет, который он написал уже там, в Канаде, и переслал нам в Москву.… Ненавижу эту Канаду! Нет, он прав, здесь его, как художника, не понимали и не признавали. Там у него уже первая персональная выставка, на открытие которой и поехал Аркаша. Будь проклята эта выставка! Я могла бы быть сейчас там вместе с ними... »
Софья Львовна перевела взгляд со знакомой точки в углу палаты на яркую, солнечную фотографию на тумбочке, где стояли в обнимку и улыбались ей два красивых молодых человека – сын и Он… Марик. Над ними – высокое небо, за ними – белоснежные меловые руины, далёкие горы и надпись – Монте-Альбан.
***
Жгучие лучи солнца давно уже резали номер отеля. На огромном кинсайзе спали двое мужчин.
- Мар, вставай!
- Да встаю уже, встаю...
- Хочу звякнуть матушке на дачу. Она говорила последний раз, что, вроде, пошла на поправку. Невероятно! Видишь? Наверное, помогло то лекарство, которое ты отправил вместе с её портретом.
- Я всегда говорил, что медицина тут, как, впрочем, и всё остальное – на уровне. Единственное, чего мне здесь не хватает, таки это - тебя! Скажи Софье Львовне, что я приеду к Новому году. Нет, не говори. Лучше я сам ей скажу. А там, глядишь, к следующему лету и она сможет прилететь. Представляешь?! Здорово!! Мы уже все вместе поедем в Монте-Альбан! Пошли искупнёмся в бассейн, завтракаем и на штурм пирамид. Может, сегодня я там попишу. А к Новому году – персоналка в Москве.
- Фантазёр хренов... Думаешь, мама поймёт нас?..
- Конечно! Это же Твоя мама!