С девятого на шестой. История о женской дружбе

Марина Дворкина
Часть I

Он пришел чинить телевизор – невысокий невзрачный мужичок в очках. Витя. «Золотые руки», как его отрекомендовали. Чуть выпивший, в несвежей рубашке. В две минуты починил телевизор и не взял денег «за такую ерунду». Я поила его чаем с бутербродами. Он сидел в гостевом углу кухни и никак не хотел уходить. Стал о себе рассказывать: двое почти взрослых детей, жена – мегера и перечень обид на работе. Мне было неинтересно.
Сочетание черных волос и синих глаз вроде бы красиво. Как правило. Но глазки, небольшие и глубоко посаженные, прятались за толстыми стеклами очков, волосы зачесаны слева направо, чтобы скрыть залысины, и носик уточкой.
Я рвалась закончить вторую главу. Я писала роман: шесть глав были начаты, предисловие и заключение совсем готовы. А этот гость не только в друзья дома не годился, но и на персонажа в романе не тянул. Мне уже было жалко времени. Сейчас наступит вечер, и я побегу к друзьям на девятый этаж. А еще нужно успеть что-то приятное для них приготовить. Нехорошо с пустыми руками. Хотя мы уже как родные: столько лет соседи. Скоро уже шесть вечера, и постучать на машинке очень хочется, а он все сидит.
Наконец, Виктор намек понял, оставил свои координаты и ушел. Я бросилась к работе, к импровизированному рабочему столику в гостиной: чертежная доска на стуле, а сверху электрическая пишущая машинка, которую мне, кстати, сто лет назад Наталья одолжила. Мой письменный стол до сих пор стоит в спальне, а работалось мне всегда именно в гостиной. Давно надо этот стол перетащить, да все руки не доходят.
Пару страниц я все-таки успела нащелкать. Тороплюсь, пока есть идеи, пока пишется. Обычно так случается, если совсем нет для этого времени, – например, нужно успеть в десять мест, сделать миллион дел и присесть некогда. И тогда я пишу на ходу на клочках бумаги, сокращая абзац до фразы, до лейтмотива, до тезиса. Или можно накидать по дороге перечень сцен и план сцены. А потом эти бесценные записи коварно теряются, прячась по карманам или забираясь на самое дно моего ридикюля. Еще они валяются по всей квартире, засасываются в пылесос, попадают в книги вместо закладок. И бывает, что голуби взлетают с моего балкона от победного клича, когда я нахожу нужную бумажку. Вот никто и не может со мной и моими кипами и стопками ужиться...
Вообще-то я не писатель. Это хобби. Я по образованию искусствовед. Встречаюсь с художниками, смотрю их работы, решаю, думаю, интересны ли они для зрителя. Потом, в назначенное время, они привозят свои картины, и мы их развешиваем в выставочном зале. Это тоже искусство – выигрышно повесить. И так я провожу дни. Кроме воскресенья и понедельника – это мои выходные. Я должна еще и по субботам ходить на работу, но не хожу. Мне разрешают.
И хотя после работы бежать мне некуда, потому что я сейчас в разводе и живу одна, но все равно бегу бегом: сначала по магазинам, потом к машинке, потом к друзьям. А утром все повторяется.
И это даже смешно, когда не справляешься со всеми домашними делами, и в квартире полнейший беспорядок, засесть писать роман из шести глав. Ну, хотя бы из четырех, конец был бы виден.



                - - -

Наталья после работы прямо с сумками зашла за мной, и мы вместе поднялись к ней на девятый. Это так удобно, когда друзья живут тремя этажами выше. Даже можно не переодевать халат, а войти быстро в лифт, нажать кнопку – и вот уже и в гостях. Я прихожу к ним чуть ли не каждый день, и мы с огромным удовольствием дурью маемся и чаи гоняем. Было бы логичнее встречаться у меня: моя кухня раза в полтора побольше. Вроде бы две двухкомнатные квартиры в одном подъезде, а планировка совершенно разная. Но чаще мы – у них.
Мои друзья – Наталья и Борис – единственные в мире люди, которые скучают, если я два дня подряд не захожу и не звоню. И они едят все, что бы я ни приготовила. Не от голода – из вежливости и нежелания обидеть.
Они очень поддерживали меня в период развода, и я их самих сто раз мирила. Все-таки они очень разные: длинная, бедрастая Наталья – чиновник высокого уровня и плотный коренастый, седоватый массажист Борис, ее муж. Невероятный, непостижимый интернациональный тандем.
Мы с Наташкой – почти что подруги детства. Мы родились и выросли в этом доме. И даже наши родители дружили между собой. Но по-настоящему мы стали неразлучны, когда порасходились с первыми мужьями. И я частенько приглядывала за Женькой, ее сыном, пока она писала и защищала диссертацию. И пока на свиданья бегала.
Наконец, она вышла за Бориса, а я – за своего N 2, и мы пытались дружить семьями. Но вчетвером никак не получалось. Борис был всех нас старше и любил традиции. Мой муж, к сожалению, от природы плохо сходился с людьми и искал только полезные связи. Нам с Наташкой постоянно хотелось побыть без мужчин и спокойно потрепаться. Так что получалось вот что: Наталья с моим N 2 ходила вместе курить, а мы с Борисом обсуждали кулинарные рецепты и прочие домохозяйские глупости.
В конце концов, мы перестали проводить выходные вместе. Так, иногда забегали друг к другу. Или Наталья ко мне, или я к ней за мукой, за спичками или солью – как соседки. А если мужиков нету дома, то и кофе можно вдвоем попить. Так что дружба у нас со стажем.

Наташка выглядела уставшей. Мне вдруг показалось, что наступил тот момент, тот возраст, когда уже хватит носить пучки. И оранжевый костюм с цветами только подчеркивал ее бледность. И веки совсем зря голубым намазаны. Может, я придираюсь? Вечером, после работы, с сумками, уставшая, при тусклом освещении лифта – я тоже, наверно, не лучшим образом смотрюсь. А ведь я уже три часа назад как пришла, оклемалась.
Завтра нужно зайти и купить для нее золотистые тени, ей пойдет. А вообще-то ради цвета лица иногда отдохнуть не вредно: который год она без отпуска. Уже и развлекаться-то разучилась. Выведешь на природу, а она пачку документов с собой прихватит и потихоньку в них уткнется.
Борис сначала боролся за здоровый образ жизни, она даже бегала с ним по утрам. А потом бросила. Говорит, сил не хватает. Конечно, так работать – никаких сил не хватит.
Мужикам как-то проще. Работа для них – смысл жизни, но они не на все сразу внимание обращают, и голова у них свободнее. А нам и коллектив, и домашнее хозяйство, и макияж, и устают ли ноги на каблуках – все определяет сознание.
– Чего не так? – покосилась на меня Наташка.
– Голубые тени, - извиняющимся тоном поделилась я. – И пора менять прическу.
– На два хвостика, что ли?               

Борис открыл нам дверь и забрал сумки, чтобы разобрать их на кухне. Он был в открытой майке, и от веса кошелок рельефно заиграли мышцы. Это он на телесах чужих баб так накачался. И еще гантели под кроватью лежат. Со спины ни за что не отгадаешь, сколько Борису лет. Если бы еще не седина. А клиентки, наверно, просто млеют. Я бы ревновала на месте Натальи. Только мне никогда не оказаться на ее высоком месте, где вообще не до чего, кроме работы.
Раньше Борис работал терапевтом, но из-за реалий времени переквалифицировался на массажиста. И работает в косметическом салоне. И зарабатывает очень неплохо. Но что-то в этой работе его не устраивает, если он уже несколько раз собирался уходить из салона. Но не ушел. Даже здесь в гостиной у стены стояла специальная кушетка для клиентов, и я знаю, что иногда бывали дни, когда Борис не успевал глоток воды сделать между посетителями. А с жильцов нашего подъезда он денег не брал.
– Девочки! Все на кухню, - заглянул он в комнату.
Наташка была в ванной, а я размышляла над массажной кушеткой в гостиной.
– Ага!- он изобразил страшное чудовище, подняв надо мной свои мощные руки. – Сейчас узнаем, сколько ребрышек у Машки.
Он пах каким-то хорошим ненашенским одеколоном. Наверно, благодарные поклонницы дарят.
– Ты думаешь, я чем-то от других отличаюсь? - тоненьким дребезжащим голосом осведомилась я, соблюдая обычные правила игры.
– Еще как! Почему ты от пирожных не толстеешь и не приходишь ко мне делать массаж от живота?
Борис одобрительно оглядел меня с головы до ног в меховых тапках с ушками. В его глазах запрыгали знакомые чертики.
– Это оттого, Серый Волк, что я с бабушкой живу. Она меня на массаж и не пускает. Говорит, что я еще маленькая.
– Приводи бабушку ко мне на сеанс, и она передумает, Красненькая шапочка!
– Серый Волк, ну если ты по бабушкам специалист, может, у тебя младший брат для меня найдется?
Борис завыл от тоски, как настоящий волк. Ну не хотел он уступать Красную шапочку никакому брату.
В дверях стояла мытая Наташка и крутила пальцем у виска свое коронное: «Старый да малый – крыша едет».
Мы пошли на кухню. Борис испек «шарлотку». Наталья залезла в холодильник – ей после работы нужно было что-то посерьезнее мужниных сладких пирогов. Я вместе с Борисом расставляла тарелки и чашки. Борис подумал и еще три рюмки достал. Мы с Наташкой переглянулись: что за день сегодня? Может, мы не в курсе?
Он налил себе водки, а нам по чуть-чуть сухого. Наташка разложила хлеб и нарезку. Затем заглянула в духовку и выключила ее. Наконец, все собрались за столом и подняли свои рюмки в ожидании тоста.
Борис откашлялся, нарочито сурово поглядывая на нас.
– Дорогие дамы, приятные моему сердцу всегда и в любых количествах! Я должен сообщить вам, что сегодня наступил момент, которого я ждал два года. Я ушел из салона.
  И насладившись нашим потрясенным молчанием, добавил:
– В отпуск на два месяца.
Тут мы залились хохотом и от этого никак не могли попасть рюмками в нужное место.
Часом позже выяснилось, что все-таки ему завтра на работу. Сегодня он только получил разрешение использовать отпуска за прошлый и за этот год подряд, без перерыва. Но с какого числа – еще неизвестно, хотя клиентов в связи с летом вроде бы поубавилось. Планы на отпуск у Бориса были совершенно сногсшибательные: ехать в какую-то деревню и помогать кому-то дом ставить. Но Наталью, похоже, это ничуть не удивляло.
Если бы были деньги, я бы рванула в отпуск на море. Хотя бы на недельку. А если б много денег – то на Средиземное. Или еще подальше. А после вернулась и написала бы свой «Роман с камнем» или что-то такое. Я ведь еще не знаю ценности своих литературных опытов. Может, и ерунда. Просто меня это сейчас поглотило. Но не полностью. Кончик остался. В смысле, самая макушка.
Мне не хотелось уходить, но Наталья прямо за столом засыпала, даже курить у нее сил не было. Так что я извинилась и ушла. Расстроенный Борис плелся за мной до лифта.
– Ну что ты убегаешь каждый раз? Оставайся. Живи у нас, - канючил он на лестнице.
– Тише, - шикнула я, – соседи услышат. Не оскорбляй их приверженности моногамной форме брака.
– Ах, ты на мою полигамность намекаешь. Ну почему женщинам гарем неинтересен? Ведь кругом подруги, соревнования за звание «любимой жены», сплетни, подглядывания...
Мы стояли на лестничной площадке перед открытой дверцей лифта. Было совсем не жарко.
– Ты меня отпустишь, если я скажу, что замерзла? Нет, не надо в лифте снимать последнее, чтобы согреть соседку... Что я должна пообещать? Насчет гарема? Или насчет переезда на девятый?.. Я попозже скажу... Нет, не сегодня ночью... Ах, в гарем запись? А кто записывает, Наташка? Значит, у меня есть блат. Но зато шаровар нету... Ах, не нужны. А какой же костюм для членов гарема? Наверно, форма. Свободная?.. От каких частей свободная? От всех? Здорово... Спокойной ночи, Борис. Спасибо, что проводил.

Писать я уже не смогла: был час ночи. Мне снился восточный гарем, в котором меня не выбрали любимой женой. И я писала летопись деяний нашего владыки, стоя в прозрачной форме у изножия роскошной кровати с балдахином.

 
                - - -

Я уже давала Наташке почитать свою писанину. Так она за неделю всего несколько страниц осилила, искренне стараясь. Я знаю, что искренне. Ей, действительно, совершенно некогда.
Ее муж сам просился в читатели и эксперты. Я не дала. Зачем? Это женское. Не то, чтобы мужчина – враг человека, а просто незачем раскрывать наши соседские тайные мысли и порывы души.
Я люблю своих соседей и каждому желаю подобной любви. Последнее время мы часто сидели в их тесной кухне на девятом. Пили чай, говорили за жизнь, играли, как маленькие, в разные игры. Кстати, так зародился не один государственный проект и много частных. Но иногда мы забывали про дела и строили планы отдыха.
Наталья и Борис – трудоголики. Вкалывают по двенадцать часов ежедневно. И уже несколько лет оба без отпуска. Ну, конечно, и получают так, что можно позавидовать. Да что завидовать-то? Им эти деньги тратить некогда. Ну, положили в банк под проценты. Ну, купят себе хоромы, когда оказия подвернется. А в театр, на дачу к друзьям, на юг за границу – нет, не могут.
Так что наши кухонные посиделки – это и есть их отдых. Правда, иногда по выходным мы ходим в парк на шашлыки. Но это редко и только летом.
Последнее время у нас с Борисом новый замысел – мы всех разыгрываем. Чуть ли не спектакли ставим. Я бы сама не додумалась – это Бориса мой развод так вдохновил. Окрылил, можно сказать.
Например, на прошлой неделе мы уверяли Наташку, что в спальне под кроватью прячется щенок. Борис тихонько поскуливал, и Наташка уже растерялась – верить или нет.
А в субботу, когда можно было не торопиться и посидеть подольше, Борис объявил, что мы летом едем в Испанию. Втроем. И намотав на голову полотенце, он перевоплотился в хозяина интернационального гарема и норовил нас с Наташкой вместе и по очереди одеть в паранджу. Смеялись до слёз, и было здорово.
В конце концов, Наталья не выдержала и ушла спать, и мы с Борисом остались без главного зрителя. Я помогла ему прибрать кухню, а потом он провожал меня до лифта, и мы взахлеб, перебивая друг друга, спорили о планах на следующий вечер.
У меня сейчас в голове роман – я же теперь одной ногой в литературе. Если так можно выразиться, классик подъезда. Так вот, в этом случае, Борис – его художественный руководитель. Фантазия ключом бьет. И это после рабочего дня! Я теперь, как и они с Натальей, в театр не хожу. У нас на девятом свой театр. Дожидаюсь их с работы – и бегом. Или они – ко мне.
 
                - - -

Я напекла оладушки. Кто меня знает – оценит подвиг. Насыпала сверху ванилина, закрыла кастрюльку крышкой и собралась к соседям. Расчесалась, подушилась – пусть всем будет приятно.
Лифт был занят, а на лестнице холодно, хотя я с теплой кастрюлькой в руках, да тапки на босу ногу. Я подождала-подождала и побежала со своими оладьями с шестого на девятый, перешагивая через две ступеньки. Эта привычка – через ступеньку бегать – у меня от старой музейной работы осталась: лестницу как тренажер использовать. Сидим же часами, надо размяться, а некогда. Конечно, мне далеко до такой тяги к здоровому образу жизни, как у Бориса, но я тоже стараюсь.
Дверь открыла Наталья в старом халате. «Ругаемся», - шепнула она. Ну что ж, будем мирить. Тем более что Борис любит сладкое, сознавая его вред для здоровья. Я прошла на кухню и налила воды в чайник. В раковине высилась гора грязной посуды. Значит, серьезный конфликт. Пускай доругиваются, только не очень долго, а то оладьи остынут, и будет невкусно.
Первой пришла Наталья. Поставила чашки, открыла коробку конфет, разложила печенье. «Взяла работу на дом, так даже присесть не дал – орет и орет. Наверно, сегодня молодых клиенток не было. Бабки одни», - вполголоса сказала она мне, пока мы накрывали на стол. Тут пришел Борис, поздоровался и открыл окно. Мне было трудно поверить, что он только что  кричал. Я его всегда веселым вижу.
Сели пить чай. Я рассказала про новую выставку на работе, про концерт к открытию.
– Тебе надует, - вдруг спохватился Борис и встал, чтобы прикрыть окно.
Прохладный вечерний ветер, действительно, дул с улицы слишком свежо.
Наташка подмигнула мне за его спиной: смотри, мол, каким ягненком прикидывается. Мне сразу вспомнились мои бывшие мужья, которые не умели так прикидываться. А жаль.
Позже мы играли в карты с традиционными апельсинами, которые для дам, как обычно, чистил Борис. Это мы уже давно вычислили: в карты играется под апельсины или мандарины, шашки требуют киви, нарезанных ломтиками, отгадывание кроссвордов и составление слов из одного большого слова плодотворно с конфетами, а вот к шахматам ничего не нужно, потому что жевание мешает думать. Мы с Борисом еще не подобрали подходящих дуракаваляний для слив и персиков, но непременно еще что-нибудь придумаем.
После второго апельсина Наташка встала, извинилась и, конечно, ушла смотреть документы. Чего удивляться? Она ведь жутко умная, и я ей горжусь: в двадцать пять лет, с маленьким ребенком на руках, защитила кандидатскую и пошла в свой вуз преподавать. А затем все выше и выше. Мыслит Наталья совсем не по-женски. Я с ней всегда советуюсь. Она не говорит банальных слов, не относится пренебрежительно к чужим проблемам и всегда зрит в корень. Руководитель, короче. Но только не дома. Дома она отдыхает. Если дают. Если получается.
Ей даже курить приходится бегать на балкон или на лестницу: Борис запрещает ей дымить в комнатах или на кухне. Это, конечно, не мое дело, но это круто, когда тебе в твоем же доме что-то запрещают. Правда, положительная сторона в этом тоже есть, но только для меня – я ведь совсем дыма не переношу. Так же, как птиц и кошек. Из-за этого я не ко всем могу в гости ходить. Но зато ко мне – все могут. Если у меня убрано.
Мы остались с Борисом в кухне вдвоем, и он постоянно выигрывал. Вот корми после этого соседей оладушками. Я опять проиграла ему сборку!
Однажды Борис в магазине ИКЕА купил красивую светлую стенку вместо обшарпанного довоенного Наташкиного буфета, злостно выкинутого сразу на помойку. И конечно, кто-то должен был подавать ему отвертки, шурупы и нужные детали. Достойной оказалась только я. Но мне тоже хотелось не на подхвате быть, а самой пособирать – люблю я это дело. Росла по недоразумению с молотком в руках: моему отцу в роддоме случайно сказали, что мальчик родился, вот он и настроился в труде воспитывать.
А Борис сам рукодельный, он не хотел дощечками и гайками делиться. Вот тогда мы и сыграли в карты на сборку, чтобы без обид было. И я проиграла. Так что три или четыре вечера мы с Борисом провели в эффектных позах на полу их гостиной, иногда пытаясь завинтить один винтик в четыре руки. Причем я – с набором отверток в зубах.
Конечно, Борису мог помочь Женька – сын Натальи от первого брака. Но этому шалопаю пришлось бы бросить свои лекции, уроки, пьянки, ухаживания или еще что-нибудь, а Наталья этого не допустит. Уж лучше пусть муж с подругой досками занимается, чем ребенок гаечный ключ в руках подержит.
А теперь я опять проиграла. И Борис радуется, потому что хочет купить тумбочку под телевизор и видео. А она тоже разобранная. В ИКЕА все так продается. На любителя, можно сказать. Вот мы с соседом – как раз такие любители.
– А ты чего завтра делаешь? Работаешь? – спросил Борис, укладывая карты в коробку.
Я помотала головой. Завтра у меня выходной, и я хотела закончить вторую главу.
– Поехали тумбочку выбирать. Их там столько видов! Наталья каталог смотрела, но ей, кажется, все тумбочки до лампочки. Стоит телевизор на полу – и нормально.
– Не знаю. Завтра созвонимся, ладно? – дипломатично уклонилась я. Время было позднее, и пора домой. Может, еще попечатаю.

                - - -

Я как раз собиралась в магазин, когда раздался звонок в дверь. Даже не звонок, а короткое торопливое звяканье. В подзорную трубу глазка никого не было видно. Я постояла немного у двери – тишина. Может, случайно нажали. Шли к соседям и перепутали квартиры. Или еще бывает, что дети балуются.
Я оделась, собрала пакеты, взяла мешок с мусором, глянула в зеркало. Лучше б не глядела: лицо, опухшее после ночной писанины с тремя пол-литровыми чашечками кофе.
Наконец, я открыла дверь... На лестничном коврике у двери моей квартиры стояла коробка, перевязанная прозрачной веревкой. Новая, с сегодняшней датой на наклейке. Торт «Полет». Мой любимый. А я чуть не наступила.
– Эй, выходите, - позвала я.
Тишина. Даже шагов внизу не слышно. Я подошла к сетчатой шахте лифта. Может, за ней кто прячется? Нет. Чудеса!
Вернулась, приоткрыла коробку – свежайший, совершенно не надкусанный тортик. Завязала, отнесла в холодильник. Если отравленный – пускай поморозится. Да вроде я так уж никому не пакостила. Даже экс-мужу N 2... Он сам год назад отыскал мне замену. Теперь звонит, намекает на размен моей собственной квартиры, и я от этих звонков прихожу в бешенство. И вдруг – тортик. «Здравствуй, Маша, я Дубровский»? Вернулся... Нет, невозможно. Только не он. Тогда кто?
По дороге в гастроном я всё ломала себе голову. Кроме Натальи и Бориса дарить торты вроде некому. Но они взрослые серьезные люди, и сегодня не восьмое марта и не день рождения. Обычный будний день, и оба наверняка на работе.
Ставя купленные продукты в холодильник, я поглядывала на коробку. Будет чем развлечь вечером соседей: тортом неизвестного происхождения.
Однако часа через два позвонил Виктор – телевизионный мастер и сознался в содеянном. Я была разочарована. Нет, приятно, конечно. Но все-таки ожидала тайны, детективной истории, загадки покруче. В общем, материала для личного литературного использования.
Еще через час Виктор заявился сам персонально и с порога предложил старенький компьютер, чтобы мне проще было печатать. От неожиданности я согласилась. Он сбегал в машину, притащил, установил. Чертежная доска на стуле в качестве рабочего места ему сразу не внушила доверия, и мы перенесли письменный стол из спальни в гостиную. Пять лет я собиралась это сделать! Если не десять...
Виктор возился с компьютером, смешно бурча что-то себе под нос, а я поскакала на кухню обед варить. Если денег не берет, так надо хоть покормить мужичка. Сказала же, что могу заплатить. Он призадумался и головой покачал. Отрицательно. Значит, хороший человек.
Мы пошли обедать. И вдруг он опять начал говорить без остановки, как в прошлый раз. Это, видно, еда на него так действует. И перебивать неловко. Компьютер же подарил. Надо хотя бы выслушать человека. Ну, час-полтора я еще выдержу, все-таки классический мужской монолог.
И как Виктор жив до сих пор, ведь одни страдания? Я старательно кивала головой и повторяла его доводы. Такой противник насилия над личностью – и двадцать лет женат. Какое терпение! Мужество!
Тут зазвонил телефон. Мы оба вздрогнули. Это был мой бывший муж. Что за день – одни сюрпризы. Экс N 2 где-то потерял свой ежедневник: наверно, я его себе присвоила, записи там для меня очень ценные. Весь художественный бомонд. И я должна блокнот отдать. Мне он не поможет. Мне ничто не поможет. Я свой редкий шанс упустила. Не уберегла его Величество. Такие неприспособленные и инфантильные, как я, ценить не умеют, у них взгляды на семью доисторические и примитивные...
Он не первый раз звонил. И каждый раз с начальных вступительных звуков и слов доводил меня до белой горячки. Я его убить готова за тон и смысл, но не могу, вот и бешусь от бессильной ярости. Как я прожила с ним четыре года? Упивалась иллюзией собственной нужности. А меня элементарно использовали до того момента, пока не подвернулась другая оказия – женщина с деньгами и связями. Я-то была только с квартирой и знаниями. Этот уровень он, по-видимому, перерос...
Чем больше я слушала, тем хуже мне становилось. Сердцебиение, неровное дыхание, дрожащие холодные пальцы, злость. Ну, не могу, не умею я ненавидеть. А приходится...
Витя недоуменно глядел на меня, не донеся ложку с супом до рта.
– Кто-то умер? – шепотом спросил он.
– Бывший муж доканывает, - тихо буркнула я, чтобы на другом конце провода не слышали.
Витя подумал и протянул руку за трубкой. Я отвлеклась от журчащей в телефоне серенады, повинуясь внезапному чувству доверия к товарищу, с которым час назад таскала тяжеленный письменный стол, и нерешительно отдала ему трубку.
– Слушай, друг, не звони сюда больше, - сказал он как-то спокойно и с юмором своим скрипуче-визгливым голосом. И повесил трубку.
Я потеряла дар речи. Витя засмеялся:
– Смотри, он больше не звонит.
Я подала второе и салат. Абсолютно ошарашенная простотой решения проблемы.
– Маш, а тебе не скучно одной тут сидеть?
– Я же на работу иногда хожу. Не с утра, но часто бывает, что допоздна. А еще: магазины, хозяйство. Всё в одни руки. Розетка не работает, раковина засорилась – каждый раз как глобальный катаклизм. То ли в ЖЭК названивать, то ли к соседям бежать...
– А ты меня зови.
– У тебя своих забот мало? Вон, как Савраска между клиентами целый день бегаешь, присесть некогда. Голодный и под дождем..
– Я же на машине. У меня там бутерброды из дома. Слушай, а давай, когда ты не на работе, я к тебе в обед заезжать буду?
Я иногда не сразу секу ситуацию. Да и лицо у Виктора в эту минуту ничего особенного не выражало. Так что неладного я не заподозрила, только удивилась: как понимать-то? Я что, должна каждый раз супы варить к его приходу? Я не выдержу.
– Неужели тебя устраивают мои кулинарные способности?
– Очень, - сказал он стеснительно и нервным движением поднял свой бокал с вином.
          Я растерялась. Как понимать-то? Комплимент, конечно, сильный: мою стряпню не каждый хвалит. Но этот визгливый голос и субтильное телосложение... А главное, его семейное положение меня совершенно не привлекает.
– Ты мне вообще очень понравилась. И ты, и я... мы оба такие одинокие... Я раньше тоже искусство любил.
Не успела я обдумать взаимосвязь ремонта бытовой техники и любви к искусству, как вдруг заметила, что он взмокший, пыхтит, как паровоз, и руки у него трясутся.Забыл о рюмке и направляется в мою сторону.
Только этого мне не хватало! Чего делать-то? Не нравится он мне – и все тут! Даже если б был холостой и волосатый – не мой объект. Меня сложность и загадочность в мужчинах притягивают, а тут все как на ладони. Ясно, как Божий день.
Я сделала очень вежливое лицо.
– Вить, ну ты чего, в самом деле? Я же по собственному желанию одна. Можно сказать, из принципа. У меня все силы на писанину уходят. Это со стороны кажется, что легко. Будто письмо черкнуть. А большое произведение – это сотни страниц. Знаешь, как мозги напряжены! Я только об этом и могу думать. Прокручиваю в голове собственные или чужие события, ищу реальные аналогии для подтверждения своих выдумок. Ну, чтобы достоверно получилось. Знаешь, ситуации из жизни, типа нашей, нельзя просто брать и описывать. Литература не так проста как жизнь. И одновременно не так уж много в произведении может быть уровней проблематики и понимания. О, сама запуталась!
Я переместилась от окна кухни к раковине с посудой.
–  Литература – это тоже жизнь, другая жизнь, но она осмысленная, с причинами, с последствиями, с логикой. У провидения ведь нет наших моральных законов, у него только непонятный для нас, живущих, принцип равновесия в природе: в духовном и материальном... Вот, послушай, я придумала одного героя с неразделенной любовью к соседке. Не с сиюминутным желанием, а именно с большой любовью. Он женат, она свободна. Но ее волнуют другие ценности, ей надо успеть компенсировать свою прежнюю зависимость от материального духовным развитием. И этого духовного в любви соседа она не видит. А он – умный, он всё понимает. И умирает, по законам жанра. А она остается совсем уже в полном одиночестве, и наверно, будет жалеть об этой нереализованной любви всю жизнь. Но это всё равно не может быть иначе...
Я специально говорила без умолку на отвлеченные темы, чтобы он мог взглянуть на наш расклад со стороны. Мужики не могут желать и думать одновременно, у них головой и низом разные полушария заведуют.
– Ну, а кроме любви и философии там чего-нибудь происходит? – спросил Виктор скрипуче, но уже с обычной своей своеобразной интонацией.
Он и выглядел уже вполне нормальным. Можно перевести дух. Я же не знала – а вдруг придется орать и отбиваться? Второй раз в жизни человека вижу – и на тебе, увлекся моим печальным образом. Хорошо, что тема литературного поиска оказалась для него такой близкой и интересной. Можно мозги больше не напрягать.
– Да люди встречаются, люди влюбляются, женятся... Женское чтиво. Вечные темы: влюбленность, волнения-сомнения, краткий миг счастья, бытовые трудодни – и снова боль и одиночество. И опять поиски, надежды, если есть силы снова играть в эти игры... И на это уходит жизнь.
– На колу мочало.
– Да, примерно так. Покажешь мне, как DOSовские файлы открывать?
– Так ты не знаешь? Пошли. Я железку проверял, но стопроцентных гарантий не бывает, может заглючить. Тогда вырубай через «RESET» – и по новой... Если вдруг что – звони мне...
Инцидент был исчерпан. Денег он все равно не взял. Простились дружески. Хороший человек – что еще сказать?

                - - -

Вечером я все выложила Наталье: торт в буквальном смысле, компьютер – наглядно, остальное – словесно, со смешными подробностями. Она сразу заинтересовалась. Особенно услугами по бесплатному ремонту телевизоров. И просила при случае познакомить ее с мастером или просто прийти вместе с ним к ним на девятый. Только предупредить, чтобы дома кто-то был.
Деловая. Сразу видно: стратег, руководитель. На все мои эмоциональные выпады она только понимающе покивала.
Наташка ушла к себе, а я села подаренный Витей агрегат осваивать. Ничего машинка – не новая, не крутая, так мне именно такую и надо. Больше не придется пальцы портить.
С компьютером дело пошло быстрее. Правда, непонятно, качественней ли. Мы привыкли смысл с горизонтально лежащего листа улавливать, а если текст на экране – он по-другому воспринимается.
В любом случае, стука при печатании больше не было, и в квартире воцарилась долгожданная тишина. Я была рада. А уж как, наверно, были рады соседи вокруг. Я же их всех знаю. Давным-давно.

                - - -

Наступила ночь, и я сделала себе кофе. На работу завтра не надо, так что могу ночь и не поспать, пока работается. Редкая птица – вдохновение. И требует жертв.
Ветер трепал занавески, взметал их, как паруса. То задувал, как стяги, в комнату, то забирал их к себе на балкон. Я чувствовала себя капитаном корабля, который в качку, сидя в каюте, заполняет корабельный журнал. Как при любой погоде. Изо дня в день.
Экран светился, как окно иллюминатора. Большой свет я потушила ради полноты иллюзии. Мой дом-корабль с шестого этажа отплывал в путешествие к неведомым мирам...
Наутро, проснувшись, стало понятно, что ночное сидение у открытого балкона не прошло даром: шея не вертелась и болел бок. А вздохнуть глубоко было смерти подобно – так больно.
Я обмоталась шарфом, надела длинную мохеровую кофту и валялась в постели. Ни поэты серебряного века, ни Франсуаза Саган, ни Людмила Улицкая не могли меня утешить. Я изнывала от вынужденного безделья и старых женских журналов.
А на ночь пришлось пить аспирин.

ЇЇЇ

Во вторник я просто не смогла подняться на работу из-за спины и шеи. Позвонила в зал и предупредила, что поболею немножко. В зале сейчас затишье, ничего нового, так что нет проблем: лето.
Вечером звякнула Наталья: узнать, куда я пропала. Затем она сбегала в магазин и притащила мне продукты. Я же не могла выходить, я еле по квартире передвигалась.
Мы сели на кухне и дернули по рюмочке из медицинских соображений. Наташка была расстроена и зла на мужа: и не понимает, и не удовлетворяет, и без конца всем недоволен, и отчета себе не отдает, что дело не в ней, а в его собственных внутренних возрастных проблемах. Но главный пункт обвинений состоял в том, что Женьку он не любит. Я не знала, за что может и должен любить этого талантливого шалопая Борис, который практически его и не воспитывал. Потому что с пятнадцати лет Наташкин сын жил в семье своего родного отца, декана университета. Женька туда успешно поступил прошлым летом.
Я посочувствовала, конечно. Раз это для нее важно. Конечно, когда дома нет согласия и покоя... У меня, правда, своя теория про их брак – не пара они с Борисом и всё тут. Очень разные. Хотя оба добрые. И работать так любят.
Мне-то с ними обоими хорошо. С Борисом – пошутить, посмеяться, технику обсудить или как с чем обращаться и что приобретать, гайки, опять же, в четыре руки завинчивать. Наташка – моя давняя подруга, с ней на любую тему можно, разве что кроме истории искусств. Она подолгу унывать не любит, уходит в работу, возвращается энергичная, целеустремленная, выше всякого быта и выяснения отношений. Оптимистка, не думает, что нельзя уходить от личных проблем бесконечно. Я не могу ей прямо об этом сказать. Но мне кажется, что не занимай она таких должностей, будь она чуть беззаботней, дурачилась бы вечерами с нами, тогда в их отношениях с Борисом было бы больше легкости, больше юмора. А юмор, как известно, углы смягчает.
Мне теперь легко и запросто советы давать. С позиции своего дважды неудачного и несмешного опыта. Юмор ведь у каждого свой, а люди разные...
Наталья, прищурясь, через кухонный стол продиагностировала мне межреберную невралгию – все-таки жена врача – и пообещала, что жить я буду. Не известно, с кем и как долго, но буду. Но вот лечиться она отправляла только к своему мужу. Потому что он собаку съел. Я была против. Мало ли, у кого чем мужья питаются, это не значит, что они, не успев вернуться с работы домой, должны бежать к умирающей соседке, чтобы помочь ей с этим. В окочуриванием.
Я еще злопамятно помнила, как в нашем дворе, на глазах у застывших на лавочках бабулек, Борис тряс меня в воздухе, пропустив свои руки у меня подмышками и сцепив замком на шее. А я, между прочим, была в короткой юбке. А он бросил мои сумки прямо в песочницу. Год назад он всем так шеи вправлял. И потом еще уверял меня, что нельзя было то же самое пятью минутами позже сделать в подъезде. Это было бы, знаете ли, слишком интимно.
Наташка из гостевого уголка моей кухни своей длинной ручищей дотянулась до телефона на холодильнике и позвонила Борису. Он тут же спустился с девятого к нам с потрепанным кожаным портфелем. Накачанный, веселый, румяный, с золотой звездой Давида в вырезе свитера. От него исходила какая-то энергия. Он как увидел меня, замотанную в кофту, с кривой шеей, так без предисловий и потащил в спальню.
– Наташа, спаси меня, насилуют прямо на дому! – кричала я, как честная девушка с недвижимой шеей. Сейчас еще и раздеваться придется!
– Надо, значит надо, - засмеялась Наталья не без злорадства и ушла к себе.
Борис принес рефлектор из гостиной в спальню и включил его. При этом ему приветливо подмигнул ночник – белый шар. Он иногда так делает, если люди ему симпатичны. Борис вырубил его из розетки и отнес раскручивать на кухню, а я деликатно и не спеша (быстро не могла по болезни) принесла ему набор отверток и паяльник. Через пять минут всё было в порядке, и Борис налил воды в чайник, обнаружив при этом, что краны нервно капают и туго заворачиваются оттого, что их хозяйка – женщина, и она их не чинит. Он разобрал один кран, ни разу не чертыхнувшись из-за грязной работы, поменял прокладку и собрал заново.
Я уже надеялась, что до меня у мужа подруги руки не дойдут, как вдруг он спросил, какое масло есть в доме и, получив оливковое, начал греть его в эмалированной кружке. Тут мне стало ясно, что ни пожар, ни наводнение не остановят его в стремлении выполнить свой профессиональный долг и раздеть соседку.
Я едва могла шевелиться, и мне дышалось с постанываниями, но как можно оказаться в руках высокопрофессионального массажиста в немытом виде?! Я с трудом доковыляла до ванной и там заперлась. Я же два дня провалялась в шарфе и кофте, даже не умываясь. Кого прихватывало, тот поймет.
Через пять минут я вышла свежевымытая, в махровом халате, пахнущая своей любимой «Nina Ricci». От горячей воды мне стало чуть легче.
– Дура, - сказал мне Борис. – Масло остыло.
И тут я заметила, что он убрал книги с ковра, и кучки исписанных мной листов лежат теперь стопкой на подоконнике. А ведь я пишу, не нумеруя! Чтобы не отвлекаться.
– Ты что наделал! – закричала я. – Зачем ты их сложил?
– Чтоб не затоптать, - спокойно ответил он. И рявкнул: – Раздевайся!
Наконец, он оказал мне этим странно пахнущим маслом первую помощь, причем в процессе много раз казалось, что уже последнюю. Неужели люди специально записываются, чтобы с ними так зверски обращались?
После массажа он завернул меня в полотенце, затем в одеяло и ушел, чмокнув в масляное плечо. Мне, действительно, стало получше, но масло ужасно воняло, наверно от тех капель, которые Борис в него добавлял из своей загадочной узорчатой бутылочки. Он запретил мне мыться до завтрашнего контрольного визита, но дышалось теперь трудновато из-за навязчивого запаха. Я была благодарна соседу, но отношения как-то неуловимо изменились, и это меня смущало и невольно беспокоило. Как будто теперь я должна что-то утаивать от Наташки.

                - - -

Дней через десять мы столкнулись с Натальей внизу у лифта. Обе с сумками, после работы, злые и уставшие.
– Ты чего так надолго пропала? – удивилась она. – Не звонишь, не заходишь. Работаешь, что ли, день и ночь? Бросила подругу в беде: мой без тебя совсем обзанудился. Я же на шахматы с ним вечер не стану тратить, вот он и орет в свободное время. А мне, дай бог, приготовить, отдохнуть и прийти в себя к следующему дню. Приходи, займи его, он хоть при тебе ведет себя прилично. А как твоя шея? Как новенькая... Жаль, а он в тот раз так воодушевился...
– Ну, сама понимаешь, когда девушки к врачам бегут? Когда уже умирают, не раньше... После борьбы с кавалерами.
– У тебя что, новые победы на сердечном фронте?
– На стукаческом – печатаю без передыха.
– А можно я тебе Борьку пришлю что-нибудь починить? Дома он уже все переделал. Даже тумбочку без тебя, злой, собирал. Правда, красиво получилось. Зайди, посмотришь, - и она вышла вместе со мной на шестом и прислонила авоську к перилам.
– У него опять депрессия на почве безделья. С тоски на меня кидается. Надоел совсем. И Женьку навестить ни за что не повезет. А Котик мой сладкий один сегодня в пустой квартире сидит, маму ждет. А я только в субботу смогу его увидеть.
То, что Котик – восемнадцатилетний и двухметровый, Наталья в расчет не брала: детка и всё тут. Понятно, что Борис бесится: парень то у папы, то у мамы потягивает. А усердия ни к чему особо не проявляет. В последний день рождения забыл поздравить мать – хорош гусь. Хотя, были бы у Бориса свои дети – пропускал бы половину мимо ушей. Вообще-то, злым он мне никогда не казался. Ну, может, слишком принципиальным...
Однако звать Бориса к себе в гости неохота, хотя он и чинит все, что под руку попадается, с дикой скоростью. Просто у меня сейчас страшно неубрано.
– Может я сама к вам попозже приду? У меня неделю непылесошено и гора грязной посуды.
– Тогда я к тебе. Помогу, хочешь?
Ее неоправданной доброте не было предела.
– И что, в четыре руки пылесосить будем?
– Ну, как знаешь. Созвонимся?
– Конечно. Спасибо. Пока.
Она снова вошла в лифт. А я отперла свои двери и не стала захлопывать, прикрыла только. Если все-таки придут, а я из-за пылесоса звонка не услышу, они сами откроют.
Дома и вправду, как Мамай войной прошел: куча на куче. Неужели это за неделю так набралось? До вечера – на работе, потом до петухов строчу свой опус, а утром из постели никак не подняться, так что из койки – снова бегом на работу, даже без кофе. Хорошо, что сегодня удалось вовремя удрать, а вообще-то пора брать больничный для уборки территории. Что я, лошадь, так вкалывать? Надо любить себя, любимую, раз никто не любит.

                - - -

Мой второй муж был просто маньяком чистоты. Из-за этого я теперь специально не убираю. Реабилитационный период после четырех лет брака. Наверно, из-за моих куч и слоя пыли, до которого снежному покрову Сибири еще расти и расти, мне должно быть стыдно. А я радуюсь свободе выбора. У меня даже теория есть на эту тему, хотя и не собственная: одна сотрудница-фотограф, член Союза журналистов и мать двоих детей, поделилась. Называется «Чашка воды». Нет не ленинский «стакан воды» о вреде проституции, а совершенно оригинальная «чашка воды». Значит так, на всю жизнь человеку дается одна чашка с водой – его собственной жизненной энергией. На что ее тратить: на веник или на творчество – решай сама или сам. Всю жизнь и ежеминутно.
Но самое главное, что посреди чистой, сияющей пустыми поверхностями комнаты я ни строчки сочинить не могу! Так что до блеска я не убираю, своей живой воды жалко...
Посреди мытья коридора раздался телефонный звонок. Звонил Борис:
– Госпожа Гульская, Вы злостно пропустили визит к своему врачу. И теперь срочно  – с вещами или без оных – на девятый этаж, пожалуйста.
– А вонючее масло тоже брать? Оливковое?
– А ты сливочное больше любишь?
– Я взбитые сливки люблю.
– Вот намажусь ими и приду. Но минут двадцать взбивать придется, не меньше.
– А я как раз соседей успею предупредить, чтоб такое зрелище не пропустили!
Мы посмеялись.
– Так ты зайдешь? – спросил он как-то слишком невинно.
– Не могу. Я должна убраться, чтобы завтра телевизионный мастер до компьютера добрался.
– Всех принимаешь, кроме меня.
– Ты же не чинишь телевизоры.
– Я шеи вправляю.
– Точно. Ты – санитар общества. Люди друг другу шеи посворачивали, а ты ходишь с суперароматным маслом и ставишь эти шеи обратно, между головой и плечами....
– Так ты придешь или нам спуститься? Говори быстро!
– Доругались уже до чертиков?
– Ага. Давай я помогу тебе убраться.
– С ума сошел! Ты мне однажды уже сложил листики вместе – одним шедевром на свете меньше стало. Мои кучи неприкосновенны.
– Как хочешь. Я тут пьянствую, одинокий и всеми покинутый, а Наташка телек смотрит. Приходи. Пока...
Детей у Бориса не было. В первом браке, по словам Натальи, жена не могла родить. А во втором – сама Наталья считала себя старой – ей в этом году сорок лет. Но главное, она не может себе позволить на какой-то срок оставить работу. Тогда с карьерой можно бы было распрощаться. Так что жалко мужика. Надо было не на госслужащей и не на бизнес-леди жениться, а на какой-нибудь медсестре Груне. Давно бы уже семеро по лавкам кушать просили. Борис – кудрявый, с орлиным носом, у него могли быть красивые дети. Хотя для полной гармонии медсестру должны были звать Сарой. Или Марией...
Интересно, как хотят иметь детей мужчины? В смысле: как они страдают по этому поводу? Каким образом? То, что мне такие мужчины не попадались, не означает, что их вовсе не существует.
Я сама мечтала раньше о ребенке. Но всегда было не вовремя, не до этого, всегда приходилось предохраняться. А когда надоедало думать о таблетках и спиралях, то просто не получалось. Тогда я чувствовала себя ущербной: все могут, а я чем хуже? А теперь почти радуюсь. Ну что хорошего могло родиться от этих бесчувственных альфонсов? Первый муж уже в третий раз женился. На банкирше. А его ребенок растет под чужой фамилией у молоденькой девочки, с которой он не оформлял отношений. А второму дети были вовсе ни к чему. Слишком дорогое удовольствие. Да это счастье, что я не родила!
Надо вставить это в роман: взгляд наоборот. Мысли появляются всегда так неожиданно. Нужно купить диктофон и повесить на грудь. Правда, пол будет неудобно мыть. А еще пока я в кнопках разберусь, уже забуду, что умного сказать хотела.
Я бросила тряпку и побежала включать компьютер. Может удеру завтра пораньше с работы, тогда доуберусь. А сейчас – скорее к роману... Вот только балкон, на всякий случай, прикрою...

                - - -

– Мария Самуиловна, Вас там спрашивают.
Я оторвалась от разметки зала. Служительница, заглядывавшая в дверь моего кабинета, многозначительно кивнула:
– Женщина с охраной!
До чего, думаю, художницы дошли. Такие популярные, что при охране. Или муж богатый и ревнивый. Приличные люди, правда, заранее о приезде сообщают.
Из темноты вестибюля я выглянула за тяжелую дверь на солнце. Пучок из кос, сложенных на затылке, костюм цвета светлой морской волны и ноги морковками. Узнаваемо мгновенно! Никакой антураж из черной иномарки и спутника в черном меня не собьет – это Наташка!
Я окликнула, она обернулась и заулыбалась. Ну почему мы друг друга в халатах и спортивных штанах всё время видим? Вместо вечерних платьев.
– Я мимо проезжала и думаю, дай загляну. Когда еще такой случай представится?
– Молодец! Пойдем, покажу свои владенья. И кофе налью. А ты обедала?
– Нет, ну ничего. Сейчас, минутку – отпущу шофера.
Я была не против, чтобы шофер остался – такой симпатичный как Шон Коннери. Только очень молодой. Мы с Натальей для него, пожалуй, просто тетки. А ведь мы сами этого не чувствуем.
Наталья в искусстве мало что понимала и слушала меня рассеянно. Наверно, думала о своем. На каблуках она казалась такой высоченной, прямо на голову выше меня. И я ощутила себя маленьким засушенным профессором, читающим неуместную лекцию.
Наконец, мы всё осмотрели и пошли в мой кабинет пить кофе. Пока я запирала дверь от любопытных глаз, она скинула туфли и забралась на диван. Мне сразу вспомнились старые добрые времена, когда мы могли часами трепаться и никогда не хотелось расходиться.
Наташка потянулась и с улыбкой, расслабленно завалилась на бок. Я подкатила к дивану поднос с чашками.
– Сахара два? А сливки будешь?
– Давай. Машка, какая ты счастливая! Заперла дверь – и делай, что хочешь. А у меня дурдом, комната с перегородками, двадцать человек, шум-гам. Пропустишь пять минут, задумаешься, отключишься – и всё, проект рухнул, не в том направлении пошел... Расхлебывай или стреляйся.
– У тебя же свой кабинет. И побольше моего!
– Да я зайти в него иногда не успеваю. И стены стеклянные! Ни губы накрасить, ни колготки подтянуть не могу.
– Здесь хоть голышом бегай, пока концертов нет или экспозицию менять не начнут. Тебе надо приехать на отбор работ для следующей выставки. Такие типажи с холстами понаедут – сразу порадуешься, что среди нормальных работаешь!
– У нас тоже всякие попадаются... Маш, знаешь, тебе так идет это платье и каблуки. Фигурка – как в пятнадцать лет.
– Ты помнишь, в пятнадцать я толстая была, кудрявая...
Она вдруг страшно обрадовалась, как будто давно ждала этой ностальгической темы, возможности поговорить о прошлом.
– Точно! А я с косой ниже попы! Помнишь?
– Да... Слушай, а может тебе сразу, как домой приходишь, не переодеваться? Ну, снимешь жакет, останешься в юбке и блузке. Поешь, а потом уже мыться...
– Смешная, Машка! Мне так удобно: я же к вечеру взмыленная. Первая мысль – о душе. Что, хочешь мою семейную жизнь реанимировать? Веришь, что это возможно?
– Ну, как друг семьи и кандидатка в гарем...
– Да мне кажется, я наголо обреюсь или завалюсь в костюме на пол – он не заметит. У него вообще депрессия. Уже недели две. То как сундук, совершенно закрытый, не поймешь, о чем думает, то бросается как собака... Ну всё, всё! Не будем о грустном! Ты можешь со мной пройтись немножко? До машины еще двадцать минут.
– Конечно. А ты не забыла, что сегодня телевизионный мастер придет?
– Ой, а во сколько?
– Не знаю. Придержать до тебя? Он оч-ч-чень разговорчивый, так что дождемся.
– Хорошо. А он у нас еще на что годится?
– Не-а. Женатик с синими глазками.
– Машка, это предрассудки!
– Ты мне раньше этого не говорила!
– Я передумала... Какой же у вас дворик! Машка, я так тебе завидую. Понимаешь, ты живешь простой жизнью. Причем, по собственному желанию. Я так отдохнула, будто в отпуск съездила. Надо же... Спасибо тебе.
– Дурочка. Тебе спасибо, что заехала. Про вечер не забудь!
–  О’кей. Пока.

                - - -

Я валялась в кресле полуживая. После работы, магазинов и уборки, бессмысленно уставясь в телевизор. И мучительно решала извечную женскую проблему: пойти жрать готовить или всё же сочинить пару формул?
В этот момент крякнул дверной звонок. Это был Виктор. Он принес новую детальку для компьютера и, едва поздоровавшись, понесся в гостиную. Я не фанат апгрейда, но раз надо... 
Носки Витины воняли запредельно. Он, как честный человек, каждый раз снимал обувь в прихожей, как я не отговаривала. Так что я скорей побежала на кухню подышать, поставить чайник и звякнуть Наташке.
Натальи дома ещё не было, но Борис обещал сказать ей, чтобы сразу шла ко мне, если она забыла. Тут и я вспомнила, что гостей кормить ещё нечем, и достала из морозилки тесто.
Через полчаса я зашла в комнату. 
– Почти готово, - оторвался Витя от ящика.
– А что будет лучше? – вежливо поинтересовалась я, не зная, в какую сторону дышать.
– Загружаться и работать быстрее, - объяснил Витя.
Я кивнула. Быстрее – это и вправду, лучше, хотя по мне он и так прекрасно работает. И текстовый редактор, и пасьянс, и «Шары», и арканоид.
Я открыла балкон пошире. Виктор хотел объяснить, как теперь логически поделен диск, но я убежала проверить пиццу в духовке.
Наконец, пришла Наталья. Я представила их друг другу. Не успели они познакомиться, а я – вытащить противни из плиты, как Наташка – гений коммуникаций, ей богу, – успела договориться и о маленьком телевизоре у неё на кухне, и о тестировании компьютера на работе. Наталья была раскована и улыбалась, они говорили так, как будто сто лет друг друга знали.
Мы переместились на кухню, и они обнаружили пиццу. Я поставила чашки.
– У меня есть прекрасное вино. Маш, я сейчас схожу и принесу. И скажу Борьке, что я у тебя. Витя, хотите со мной подняться, познакомитесь с телевизором?
Он хотел. С мужем она, видно, знакомить не собиралась.
Наверно, у Натальи нос не дышит. А я еле сидела, пока они не ушли.
Через пять минут ко мне спустился Борис.
– Ты кого Наталье подсунула?
– Ага, ревнуешь!
– Да нет, что с гигиеной у этого очкарика?
– Лето. Горячую воду, наверно, отключили. Или вместо ботинок сандалии надо носить.
– Тебе его тоже жалко?
– Что значит «тоже»?
– Ну, как меня.
На этот раз Борис не смеялся. Это не было шуткой и прозвучало настораживающе серьезно. Ну что я должна сказать? «Да, жалею»? Значит, отнять надежду быть импозантным по-прежнему, как в дни его молодости. Сказать: «Нет, не жалею»? Звучит, как «все мужики – все равно сволочи». В моем отношении к Борису главное то, что он чужой муж и хороший сосед.
– Борь, я к тебе хорошо отношусь. И врач ты прекрасный. Видишь, как шея крутится? Хочешь пиццу попробовать? Авторский рецепт, между прочим.
Он промолчал и исподлобья пытливо меня рассматривал. Я подумала, что помада съелась, а тушь отпечаталась под глазами. Это странно, но я как будто чувствовала опасность. Тишина была как угроза.
Тут вернулись Наталья и Виктор. С бутылкой. Веселые, разговорчивые, с курносыми носами. Друг другом воодушевленные и с хорошим настроением. Не то, что у нас с Борисом: вопросы какие-то, недоразумения.
Вчетвером мы сели за стол на кухне. Я открыла окно. Для воздуха.
Наташка просто светилась. Я люблю, когда она такая – кокетливая, общительная, веселая женщина, а не замученный работой и домашними делами государственный чиновник.
А еще я подглядывала за Борисом. Любопытно же: на его глазах жена запросто болтает с чужим мужиком и хорошеет с каждой минутой. Потом это в третью главу всуну хоть каким-то боком. Вот только Борис думал о своем и был незнакомо молчаливый. И даже ел без аппетита. А Наталья и Витя выпили за знакомство!
Это неприлично, но под благовидным предлогом я оставила гостей и побежала включать компьютер. Можно прямо с этого начать третью главу. Муж, наблюдающий за женой и мастером или слесарем, с которым она совсем другая! И он думает: «Я решил, что она – прочитанная книга. А она со мной так раскрыться не могла, как с этим простым слесарем. Кто виноват и что делать?». Потрясающе!
– Ты знала, что я приду? - спросил Борис. Я даже не услышала, когда он вошел в комнату.
– Ага, - сказала я невпопад, скорее печатая, пока мысль не ускользнула. Он следит за ней напрасно, никаких отношений нет. Могут зародиться, могут остаться только случаем. Или в этот момент в кафе вдруг окажется ее старый знакомый? Недоверием, безразличием, скучной жизнью, изменами он сам толкает ее в чужие объятия. Для повышения самооценки, для стимула к новой жизни. А конструктивно поменять свою жизнь, чтобы, если не решить, так разрубить этот узел проблем, он не в состоянии – обычный слабый человек. Не герой для романа...
Борис сидел на диване и смотрел, как я печатаю. Вид у него был такой, как будто он вспоминал нужное слово для кроссворда. Затем он встал, медленно подошел к журнальному столику, где стоял телевизор, и стал рассматривать, какие у меня видеокассеты. Нашел себе занятие – и я обрадовалась. Все-таки неудобно было – гость, а я спиной к нему, уткнувшись в клавиатуру. И вдруг одна мысль екнула внутри и, сформулированная, выплыла и сложилась в слова: Борис – первый мужчина, который не мешает мне своим присутствием творчески работать! Потому что друг...
Я оторвалась от своей интеллектуальной жвачки ради капли реальности. Видеокассеты стояли в идеальном порядке: слева – отечественные фильмы, справа – зарубежные. Я бы поставила по-другому, если бы вообще когда-нибудь до них руки дошли: слева – те фильмы, что редко смотрю, а справа – любимые.
Борис листал пультом программы без звука – не хотел мешать. Уважает чужие интересы. Хотя что, какой бестселлер выйдет из-под моего пера, из моего полувоспаленного от развода сознания? И будет ли он закончен? Никто не знает...
Ну что, повернуться и сказать «спасибо»? Тогда уже не попечатать, придется разговаривать. А сейчас так опасно ляпнуть не то, дать повод – с ним что-то происходит: не шутит, не веселит, не разыгрывает. Да и вот так молча, тихо, в одной комнате – хорошо и спокойно. Нет, пожалуй, не так спокойно, как раньше. Еще недавно всё было как-то проще.
А на кухне Наталья с Виктором ржут, не стесняясь. Может, он от этого такой тихий? Ага, вроде они идут к нам в гостиную. Дохихикивают о своем, даже всхлипывают от смеха.
Наталья сразу оценила обстановку своим острым взглядом. У нас всё пристойно: я – за компьютером, ее муж – у телевизора.
– Не скучно тут сидеть? Маш, я посуду помыла. Что от пиццы осталось – в холодильнике. Мы пойдем, уже поздно.
Я сначала решила, что они уйдут втроем. Я на это надеялась. Но они оставили Виктора мне. Вечером, близким к полуночи, и в тапках моего второго мужа.
Закрывая дверь, Борис посмотрел на меня сочувственно. Или как-то иначе?
Виктор крутился у компьютера, слегка пьяненький, разговорчивый и смешливый. А если он и сегодня решит любить меня?
– Ну как, ведь классную я железку поставил? - визгливо и в нос порадовался он.   
– Хорошую, - согласилась я. – А ты телевизор Наташке когда будешь чинить?
– А там чинить нечего. Вторую антенну надо ставить. С той стороны у вас высотки мешают сигнал принимать, а телевизор этот такой допотопный. Но пока работает.
– А-а, здорово.
– Слушай, а твоя подруга... Она за этим давно замужем?
– За Борисом? Дай подумать... Пожалуй, лет шесть. А что?
– Да чудной он какой-то, ей богу. А ты с ним... Не шашни у вас ли с ним втихаря?
– Ты чего, совсем обалдел?
– Да мне показалось, что он за тобой – на задних лапках, а на жену – ноль внимания.
– Не, вообще-то он веселый. Просто сегодня не в настроении: поругались они, наверно. И он врач. Шею мне недавно лечил...
– Ну и ни с кем ты не встречаешься даже? Тебе все равно кто-то нужен. Ну что одной-то? - удивлялся он.
Я и сама удивлялась: дважды разведенка, а ведь хочется, чтобы кто-то встречал, брал сумки, обнимал... Ну хорошо, найду я себе кого-то. Тогда уж точно роман не закончу и не выпущу, если только он стоит того. Из-за свиданий стану пропускать работу, и меня выгонят взашей. Стану нервная, истеричная, мнительная. Всё я про эту любовь знаю: одних страданий сколько! А я устала страдать. Вон, от звонков бывшего по полдня очухиваюсь, а ведь он только это и может – по телефону позлить. Не станет же он еще больше портить жизнь мне после всего, что ему уже успешно удалось испортить.
А ведь спасибо Вите, за последние недели две-три – ни одного звонка.
– Я поеду уже. Мы с твоей подругой неконкретно договорились, но я позвоню, как буду посвободнее... Эх, хорошо вы живете, даже домой неохота. Слушай, а кем она работает?
– Бюрократом! Главное, какая женщина!
– Да вы обе очень хорошие. Глаза разбегаются. А мужья – козлы.
– Да ну, как ты угадал?
Довольный, он визгливо рассмеялся.
– Ну, я поехал. Счастливо. Привет подруге.
– Пока. Веди аккуратно.
– Так я ж еще не пьяный.
И он нажал кнопку вызова лифта.


                - - -

У каждого свои недостатки. Но в процессе самопознания настолько привыкаешь к собственному несовершенству, что бывает трудно отделить достоинства от недостатков. К тому же маска вежливости для приличного общества так прирастает к лицу и личности, что уже начинаешь сомневаться в том, что плохое или, точнее, плохонькое качество характера, нельзя иногда себе позволить.
Мне, например, нельзя жалеть мужчин. Это мой главный недостаток. Ну, слабая ориентация на местности – это ерунда, традиционно женское: я дорог не запоминаю и всегда с собой карты ношу. Глобус ведь в сумочку не влезет. Еще электроприборы при мне ломаются. Это секрет, никто не знает, а я не афиширую. А вот то, что я жалостливая, заметно. Люди даже обижаются. Стоит мне углубиться в это чувство, как я начинаю относиться к мужчине по-родственному – думать о его проблемах, прикидывать, как помочь. И тут происходит сближение, которое, возможно, ни мне, ни жалеемому объекту не нужно. А противостоять тому, что складываются определенные отношения, мне, как и всякой женщине, трудно. Но я знаю один метод: надо просто исчезнуть на какое-то время, чтобы отвлечься от ненужных навязчивых мыслей. Вот и весь секрет.
Через три дня, в субботу, допечатавшись до чертиков в глазах, я все-таки поднялась на девятый. Момент был неподходящий. Наталья собиралась к Женьке, и они с Борисом ругались. Она встретила меня, покрытая красными пятнами, как будто ей по щекам нахлопали, а он – с незнакомым мне прежде злым выражением потемневшего лица.
Из женской солидарности я обычно принимаю сторону жены, потому что нам в современном браке, который, говорят, себя изжил, совсем нелегко приходится. Хотя прекрасно знаю – лучше всего никогда не влезать в чужие семейные конфликты.
Мне было неловко: я пришла без предупреждения, потому что хотела позвать их в парк. Лето же, суббота. Но раз Наташка ехать должна, я тоже собралась домой. Найду, чем заняться.
– Не уходи, - попросили они хором.
Смешные. Красномордые, но такие разные. Но у них все же было одно общее качество: любовь к соседям. К соседкам снизу.
Пришлось остаться.

 
                - - -

     Наталья улетела на юг, в Краснодар. На три дня в командировку. И в первый же вечер ко мне заявился Борис.
Я как раз вовсю стучала по многострадальной клавиатуре – третья глава продвигалась живей, чем вторая. Борис звонил, предупреждал, что зайдет, так что входная дверь была лишь символически прикрыта.
– Привет, - сказал он и прошел в гостиную.
Я кивнула вполоборота:
– Сейчас, абзац достукаю.
Все очень запуталось. Одинокая женщина – одна из героинь романа – на грани опасного выбора, который может ей стоить жизни. Но и герой рискует. Он еще не раскрылся, темная лошадка. Сама не знаю, эпизод это или маленькая сюжетная линия. Вообще-то он ей нравится. Может, на юг их отправить?
Борис встал позади меня и положил руки мне на плечи, массируя холку слева и справа от позвоночника. Я задрала голову – он еще и текст на экране смотрел.
– Ну не читай! Рано еще!
Загородить экран грудью не хватало моих природных данных.
Борис вздохнул, отошел и плюхнулся на диван.
– О любви? - спросил он хрипло.
Я поняла, что поработать все равно не получится. И ночью не посидеть – завтра на работу надо явиться пораньше. Однодневный вернисаж. Как жаль-то. Ну ничего, иногда полезно отвлечься, особенно, если за спиной скучает такой виртуозный мастер художественного слова. Только вроде он не в настроении.
– Пойдем пить чай, - сказала я и слезла с насеста – настоящего офисного стула, подаренного недавно, как всегда, ни за что, Натальей.
Я прошла мимо Бориса, сидящего на диване, и он схватил меня за руку. Пришлось напрячь все силы и все мышцы, чтобы протащить его за собой на кухню. Да он не слишком сопротивлялся, а то бы я его с места не сдвинула.
У плиты удачно материализовались воспоминания о кулинарной книге, и за пять минут из засохшего хлеба с яйцом и молоком удалось приготовить гренки. Вкусно. Ай да я, ай да молодец!
Мы сидели рядом на кухне после чая с каплей коньяка, гренков и варенья, одинаково подперев головы ладонями и уставясь в окно.
Там, в окне был виден точно такой же, как наш, девятиэтажный дом, стоящий через проулок. Весь наш район в пятидесятые годы был застроен этими девятиэтажками из светлого кирпича с балюстрадами на узких балконах. Окруженными огромными зелеными дворами. А теперь город разросся, и на месте собачьей площадки строят очередную белую безликую высотку с квартирами, похожими на ячейки. И этот новый блочный муравейник, наверно, тоже будет мешать принимать телесигналы. Ну что мы можем сделать? Я-то здесь выросла и кажется, что в детстве все кругом было лучше и правильнее. А наша улица – самой красивой...
– Ну, ты не кисни, - хлопнул меня по руке Борис.
– Да я не кисну, я работаю. В литературу запрыгиваю. А вот ты чего дурака валяешь и в середине дня девок не массируешь? Правда что ли, в отпуск ушел?
Борис нахмурился.
- Нет. Надоело. Надо менять работу... Мои друзья давным-давно – доктора наук и отделениями заведуют. А кое-кто и госпиталями.
– Ну, зато у тебя работа живая, творческая, можно сказать, эротическая.
– Да ну тебя. Видела бы ты старушенций, которых я десятками за день принимаю.
– Борь, все равно, нечему завидовать, ты свободен, за место трястись не надо. Захочешь – свой салон откроешь. И кстати, получают твои академики навряд ли больше тебя!
– Какая ты умная!
Вообще-то я не люблю сарказм на эту тему.
– Это у тебя кризис среднего возраста, вот ты мне и грубишь. Тебе поцапаться согласно распорядка дня хочется, а Натальи-то нет.
– Ну ты и вредина, - наконец улыбнулся он. – Написала полстраницы и думает, что в мужских кризисах что-то понимает. Мелюзга!
– А вот я тебе сейчас как стукну! Не позволю мои бессмертные шедевры оскорблять!
– Ну, дай почитать.
– Не дам. Это только для женщин.
– Похождения что ли описываешь? Мемуары, значит?
Я сникла.
– Сам знаешь, как и весь подъезд, про мои похождения. Меня все с энтузиазмом бросают.
Борис расстроился, глядя в мою надутую физиономию. Кто кому хотел поднять настроение?
– Если невеста уходит к другому... Баба с возу... Нет, не то. Не горюй, переменится. Все к лучшему.
И он хлопнул меня по спине, но не рассчитал, наверное. Я чуть не свалилась в щель между стулом и холодильником. Еле удержала равновесие. Борис придержал меня. Я потерла ушибленный локоть.
– Ты скоро из сострадания по голове меня хлопать начнешь.
– Ну извини, пожалуйста. Иди-ка к папочке.
И он легко, как ребенка, пересадил меня со стула к себе на колени. Я замерла, открыв рот, соображая, как же реагировать? Можно сказать, это был легкий шок.
– Бедная девочка ушиблась... Дохленькая такая. Маленькая...
И он уперся головой мне в грудь. В правую, если быть точной. Я посмотрела на эту склоненную полуседую голову и осторожно слезла с его коленей. Сочувствие – это, конечно, хорошо. Но – до определенных пределов.
Кажется, день был испорчен. Опошлить такие прекрасные добрососедские отношения! Мужики – чурбаны бесчувственные.
– Еще чаю? - спросила я сухо.
Суше, чем хотела. И не глядя на него. Знала, что он смотрит и что вычисляет. Иногда мне кажется, что я всё знаю наизусть на много дней вперед. Сценаристка, блин. Жить уже противно.
- Прости, - сказал Борис. – Я никак не хотел тебя обидеть.
Он встал.
– Дай слово, что завтра зайдешь.
– Ну, не завтра. Напеки пирогов, приедет Наталья, и я приду.
– А, струсила. Испугалась, что предложу тебе массажик со взбитыми сливками?
Я и не заметила, как оказалось, что он меня обнимает. Слегка. Запах хороший. И не такой уж он приземистый. Это Наташка крупная.
Я отошла к двери кухни.
- Борис, иди отсюда.
Он посуровел и вышел. В конце коридора у двери он остановился. Наверно, извиняться собрался.
– Не говори ничего.
Он молчал. Но смотрел с такой тоской, которой я от него никак не ожидала: так привыкла к шуткам и розыгрышам. Мне казалось, что он такой и есть – семейственный, солидный, веселый. Он никогда так не раскрывался. И лучше бы вообще не раскрывался.
– Это не то, что ты думаешь, - сказал он негромко, уставясь в пол. И ушел.
Тут же, после хлопка двери, лампочка в коридоре звякнула, и стекла посыпались в плафон. Стало темно. Лично я этому совсем не удивляюсь.
Огрызок от лампы я вывернула из патрона плоскогубцами, предварительно надев кепку, чтобы стекла в голову не летели. Собрала осколки с пола и ввернула новую лампочку.
Вот только работать над романом больше не смогла. Не было настроения. Я так расстроилась: сосед, муж подруги... Столько лет – как приятель, как друг. И такие низкопробные фокусы...
Нет, в глубине души без лишнего жеманства я могла себе признаться, что Наташкин муж мне симпатичен. Он всегда казался умным, веселым и хозяйственным. И я была рада, что можно свободно общаться без недомолвок, ссор и обид, как и сложилось за эти годы. Мне был интересен ход его мыслей, и я иногда с ним советовалась. И даже его французский нос я находила аристократичным. Но я не думала о Борисе отдельно от Натальи. Потому что она мне все-таки ближе. И она у нас общая. И связывает нас, как мост, который еще надо перейти. Поэтому, когда мы с Борисом вдвоем, я не могу взять и вдруг забыть, что он – ее муж. Это он теперь, так неожиданно и некстати стал позволять себе незнамо что, а все эти годы вел себя примерно, как нормальный муж подруги. Мог пошутить безобидно, сумку донести, раковину прочистить. Ну, шею вправить за так и без очереди. А кому же он ничего не вправлял в нашем районе? К нему все семьями ходят.
Наташка и раньше по командировкам разъезжала, но Борис никогда не вел себя донжуаном, даже если заходил на огонек. Он настолько старше, его отношение ко мне было почти отеческим. Ну, братским.
А мне никогда в голову не приходило: взять и завести с чьим-нибудь мужем легкий роман. Я не такой человек. У меня все романы тяжелые. В смысле, серьезные. Я любовь ищу и не могу иначе.
И еще я слово себе дала: «Уж лучше быть одной, чем вместе, с кем попало».
«Кто попало» – это оба моих бывших мужа. Дважды, к стыду своему, с радостью наступала на одни и те же грабли. Первый раз – чтоб только удрать из дома от родительской архаичной системы запретов и вкусить полуголодной студенческой свободы. Вкусила – это невкусно.
Второй муж был моим товарищем по бизнесу. Год назад, без мучительных сомнений воспользовавшись нашим наработанным опытом, связями и слегка – моими деньгами, он открыл свою галерею в центре города, большую, престижную. Не чета нашей прежней, которая разорилась. С чьей-то помощью, но это еще не доказано. И вряд ли будет доказано, потому что я не стану подавать в суд на собственного мужа, хоть и бывшего. А к новым хозяевам своей в прошлом галереи я устроилась простым искусствоведом. Потому что это моя область, моя профессия. К тому же сравнительно недалеко от дома. И еще потому, что все художники района уважительно здоровались со мной на улице. И еще – очень много сил ушло на эту галерею. Серьезный отрезок жизни. Не могу, не получается ни забыть, ни бросить. Я привязчивая. Как настроюсь...
А настраивалась, между прочим, поработать как следует над третьей главой. А сама сижу теперь на кухне среди немытой посуды, как в воду опущенная. Ну что случилось с Борисом? Может, просто не обращать внимания? Пошутил неудачно? Хотел отвлечься? Проверял свою неотразимость? Утешить попробовал? Не понимаю. Как меня это злит и доканывает...

                - - -

Мне долго злиться – противопоказано. Это меня деморализует. И я сразу никакая, и идеи пропадают – всю энергию на негатив оттягивает.  И делать ничего не хочется. Всё согласно теории: на негатив или на позитив, на разрушение или созидание, на регресс или прогресс – решай сама, ежеминутно есть выбор. На что идут драгоценные капли собственной «живой воды»? Вот только не всегда и не сразу ощущается моральная ценность мыслей и поступков, на которые уходит столько ценнейшей жидкости.
И теперь я свободная, одинокая, с полностью моральной и вполне нравственной позицией. И совесть моя чиста. И соседу я правильно на дверь указала. Но...
Есть какое-то «но». И скорее всего, оно мелкое и эгоистичное. Боюсь я нарушить свое комфортное равновесие, боюсь лишиться вечеров на девятом. Натальи, Бориса. Обоих.
Ну, надо же – решил обниматься. Седина в голову, бес – в ребро. А ко мне подруги так исключительно относятся оттого, что знают: я за спиной у кого-то мелко пакостить никогда не буду. Очень мне надо – дружбу разрушать. Цену любви я уже так попробовала, что дружба бесценной стала. А все эти шашни и связи – противно и всё.
А вот я теперь писать не могу.

                - - -

Через день в полдень Борис позвонил. Я ждала, если честно: как он будет теперь вести себя? Как будто ничего не случилось? Или подлизываться станет? А может, и со мной ругаться начнет, как с Наташкой?
Борис спросил, что я делаю в субботу. Какая суббота? Сегодня вторник. Завтра вернется Наталья. Что за фокусы?
«Это сюрприз», - сказал Борис.
«Что ты придумал?», - я была заинтригована.
«Кажется, я теперь уже ничего не придумаю, - сказал он грустно. – Остались идеи от лучших времен».
«Да что с тобой такое происходит?»
«Старею», - ответил Борис и повесил трубку.
Я была выбита из колеи. Писать не могла, ничего не могла, только о соседе и думала. Какие кризисы бывают у мужчин в пятьдесят лет? А до, а после? А его депрессия, из-за которой, по словам Натальи, он и работу прогуливает, она на какой почве возникла? Отчего вдруг сформировалась? А ведь бывают острые депрессии, приводящие к суициду. Каждый может попасть в стрессовую ситуацию. Любой, это общеизвестно. Даже самый духовно продвинутый. Сложная жизнь, миллион проблем, выход неясен, и поговорить не с кем. Потому что всем до единого совершенно некогда выслушать страдающего человека. И тогда уходят в запои или принимают полпачки снотворного и засыпают. А жена на следующий день возвращается из командировки...
Надо забыть про все свои обиды и амбиции и сходить наверх. А если я сама все напридумала? Заявлюсь к нему среди бела дня – вот она я, одинокая соседка, готовая утешить. Кошмар.
Нет, ничего мне не кажется. «Я теперь ничего уже не придумаю». Это совершенно на юмор не похоже. И на его обычное поведение. Вот, жили бы они с Натальей не так разобщенно. Ведь каждый по-своему одинок, одна видимость нормальной семьи. Черт побери. Надо идти...
Я поднялась на девятый этаж и нажала кнопку звонка. Трель прозвучала неестественно громко. Почему-то я была почти уверена, что он не откроет. Я заранее разволновалась.
Он открыл. Лохматый и небритый. И выпивший.
- Машка! - обрадовался он. - Машенька пришла.
Он чмокнул меня в ухо. Я решила не обижаться.
Мы прошли в кухню. Дверь спальни была распахнута и, проходя мимо, я разглядела, что две кровати стоят отдельно, не так, как раньше. А Наталья мне не говорила. А мне и в голову не пришло бы спрашивать. Может, это и есть истинный повод для депрессии? Тогда я вряд ли смогу помочь.
– Что тебе приготовить? - спросил Борис и полез в холодильник.
Я обнюхала немаркированную бутылку на столе. Спирт! Хорошо, если разведенный. Для обтирания больных и обмороженных. Стакана рядом не было. Из горла он, что ли, потреблял?
Борис кинул мясо на сковородку и полил его красным вином. Ну, все в доме есть, чтобы спиться.
– Можно я этим займусь?
И я отобрала у него деревянную лопатку.
– Давай, а я чеснок с зеленью порублю.
– Ты иди побрейся, повар. Горло пополощи.
– А что, целоваться будем? - сразу оживился Борис.
О, кажется, депрессия излечима.
– Не-а, я тебя выгуливать буду. На коротком поводке.
– Если на коротком, это ведь довольно близко друг к дружке?
– Слушай, по-моему, тебе уже лучше. Может ты пару дней не ел, а только пил?
- Машенька, я же не пьяный. Я только чуть-чуть...
– Так все алкоголики говорят. Мясо готово. Пять минут – привести себя в порядок.
– О, ты и командовать умеешь. Ах, вот ты какая!
– Тебя в ванную за ручку отвести?
– И спинку потереть... Все! Ушел, ушел...
Наконец-то я начала его узнавать. Не знаю, как с ним обращаться, когда он серьезный. Надеюсь, кризис миновал. А если нет? И как потом больного на ночь без надзора оставить? Сложный вопрос.
Борис вернулся уже совсем нормальным. Обычным. С гладко выбритыми щеками. И пах хорошим одеколоном, который хотелось нюхать и нюхать. Только это было бы не слишком прилично.
Он разложил еду по тарелкам. Вообще-то я не голодная, но раз для выздоровления товарища надо...
Мне казалось, что в первую очередь его нужно выслушать. А он о своей депрессии ничего не говорил. Начну спрашивать – опять уйдет в себя и не вернется. Рискованно.
Пока он варил кофе, я как будто глядела на него другими глазами. Странно. Как будто я только что с ним познакомилась. Потом, за кофе, мы сидели молча. Но я не чувствовала дискомфорта. Мне раньше с ним тоже легко молчалось.
– Пошли, - сказала я после мытья посуды и общих усилий по уборке кухни.
– А куда? - спросил он. – Что одевать?
– Если я скажу тебе, что в музей, ты меня убьешь и сляжешь в полнейшей тоске?
– Нет, почему же. Мне интересно... Представляешь, пустые затемненные залы, кричать нельзя, и беззащитная Машенька в короткой юбке. Маша и медведь.
– Извращенец. Переодевайся, я у себя. Минут через десять заезжай на шестой, хорошо? Встретимся у лифта.
– Ладно. А можно не через десять, а через пять?
– Можно. Но я могу не успеть с боевой раскраской. Ну, давай.

Погода была пасмурная, зато не жарко. Я взяла с собой шоколадку на случай, если вдруг кафе при музее сегодня не работает. Я всегда так делаю.
Борис собрался заводить машину, но ехать было бы скучно и слишком быстро: музей ведь недалеко, четыре остановки на троллейбусе, а можно и пешком.
Услышав, что идем пешком, Борис еще больше приободрился. Может, мне в психотерапевты пойти? Мы заперли гараж и, переглядываясь от нежданно возникшего веселого настроения, пошли к центру. Он как бы случайно взял меня за руку. Поскольку я не была уверена в устойчивости ремиссии его заболевания, то руку сразу не отдернула, и соседки на лавочках наверняка не на шутку разволновались.
В музее было пусто. Борис снова стал серьезным, слушая как японское искусство заимствовало у китайского. Я уже почти пожалела, что притащила его сюда. Логичнее было отвлекать больного от депрессии как-то поживее.
После экскурсии мы спустились в музейное кафе, взяли два сока и сели в углу. Единственные посетители в будний летний день и дневное время. Я достала шоколадку. На фоне тихо журчащей музыки зашелестела фольга.
Борис улыбнулся, задвигал смешно бровями:
– Как в студенческие годы.
Я кивнула и попросила: – Расскажи.
Он задумался.
– Это было замечательное время, но очень бедное. Я рос почти без отца, и ехать в большой незнакомый город с десятью рублями в кармане было чистым авантюризмом. Но помню потрясающее ощущение, уже позднее, в институте: весь мир у наших ног, а мы – сверхлюди, его спасители, врачи. И я – один из них, надежда и гордость человечества. А то, что брюки единственные, и рад простому куску хлеба – это ерунда.
– Ты жил в общежитии?
– Да. Но по выходным и на каникулы ездил домой. Пока мама была жива... Потом санитаром, медбратом подрабатывал. Потом женился...
– Расскажи...
– Рядом с нашим медицинским был еще один институт, легкой промышленности. У нас – в основном, мальчишки, а там – девичье царство. И все романы начинались, развивались и заканчивались в большой перерыв между лекциями, ну и после занятий... Все наши бегали на свиданья, отбивали красоток друг у друга. И не слишком ссорились из-за этого. Самоуверенности – вагон. Вся жизнь впереди, красивая и героическая, полная подвигов и женщин. Энергии – через край, здоровья тоже хватало. Предохраняться тогда было сложно. Наши мальчишеские подвиги заканчивались весьма плачевно. Часто ко мне в больницу прибегал кто-то из наших, чтобы договориться о подпольном аборте...
– О господи...
Борис стрельнул быстрым взглядом и досадливо поморщился:
– Легкомыслие юности. Если бы я не поступил в медицинский, а провалился, не встретил бы свою первую жену или не отбил бы ее у лучшего друга, который мне, как оказалось, так этого и не простил... Может, из-за цепи случайностей я всегда жил не своей жизнью? Все могло сложиться по-другому...
– Неизвестно, счастливей ли...
– Знаю, не стоит жалеть о прошлом, его всё равно не изменить. Но в нем была ошибка, много ошибок. И в результате: ни цели, ни смысла, ни работы нормальной, ни семьи...
– У тебя сейчас период такой –  недовольства жизнью. Это у всех так: неудачи, уныние, выводы и новые идеи. Прости за общие слова, но ты сейчас внутри себя ищешь пути решения, и это прогрессивно. Человек должен меняться, развиваться. Новые задачи заставляют думать, шевелиться, шлифуют мировоззрение. И как-то не верится, что ты абсолютно всей своей жизнью недоволен. Ведь какие-то стороны все же устраивают? Удовлетворяют?
Борис засмеялся:
– Устраивают, но не удовлетворяют. Вот не было раньше таких девушек.
– Каких? По идее, ты должен утверждать, что раньше девушки были лучше. Но мне сдается, что у студентов-медиков было слегка поверхностное представление о женской душе. Или я глубоко ошибаюсь?
Борис осторожно убрал с моего лица свесившуюся прядь волос. Я откинула волосы назад, но прядка снова упала.
- Маша, скажи... Я очень старый?
Ох, уж эти мужчины. Мы должны их чаще хвалить. А они – нас.
– Борь, поиграй бицепсом, трицепсом и успокойся. Женщинам ты нравишься. Некоторые даже записываются, чтобы пятнадцать минут побыть с тобой наедине в массажном кабинете. Может, тебе просто все надоело? Ехал бы в отпуск!
Борис засмеялся и потянулся, поглядывая на свои выпуклые мышцы. Потом откинулся к спинке стула и положил ногу на ногу.
– А почему ты не спрашиваешь про субботний сюрприз? Такая нелюбопытная женщина?
– Ой, а я забыла! Испугалась, что ты в запой уйдешь, и я не сдам тебя Наташке в целости и сохранности. Ну, рассказывай, что за сюрприз?
– Не скажу, - сказал он с интонацией опытного садиста.
– Ну Боря! - взмолилась я.
– Просто так, бесплатно, не скажу!
Это были уже обычные его штучки.
– Ладно. Полшоколадки и фантик тебя устроят?
– Насмешила.
Я порылась в своей сумке.
– Сейчас посмотрим, что у нас тут есть... Вот пригласительные билеты в наш зал на двадцатое июня. Идет?
– Хорошо. Но мало.
– Вот моя визитная карточка. Смотри, какая красивая... Билеты, карточка, полшоколадки... Вот еще жвачка, три пластинки. Достаточно.
Он отрицательно покачал головой. Карие глаза заискрились. Губы дрогнули, сдерживая усмешку.
– Побудешь со мной до вечера. Можем в кино сходить. Или погулять. Куда захочешь... Тогда на ночь вместо сказки, так и быть, расскажу.
Плакала моя третья глава. Ну что тут поделать? В нашей жизни, главное, как оказалось, чтобы сосед не спился. До вечера придется побыть массовиком-затейником. То есть затейницей. И сказку послушать. На ночь.
– Ладно, уговорил. А ты мне еще о родителях и о первом браке дорасскажешь. Идет?
Борис обрадовался и снова убрал прядь, которая падала мне на глаза. Он порядок любит, а тут волосы не так лежат. Я вздохнула. Чего только не вытерпишь ради положительной динамики у больного. Хитрец, когда он вот такой, его даже терпеть приятно.
– Я так и думал, что ты хорошая девочка. Жалостливая, уступчивая. Не хочешь до вечера наручники поносить? Развивает воображение. Это ж так полезно для тех, кто пишет. Прямо фантастические идеи в голову лезут!
Это он так мило шутил. Он уже понял, что сегодня на мне ездить можно.

                - - -

Мне пора было исчезнуть. Испариться. Чтобы не углублять эту странную дружбу с Борисом. На субботу он взял три билета на концерт. Так что у меня было три с половиной дня.
И я ушла в работу. С утра занималась художниками и предстоящими выставками. Позднее, когда сотрудники расходились – а летом все норовят удрать пораньше –   вставляла собственную дискету в компьютер замдиректора – и печатала свой роман. Вот только бутерброды, взятые с собой из дома, быстро кончались, кофе и шоколадки, мягко говоря, надоедали, и где-то в десять вечера мысли о вкусной и здоровой пище выгоняли меня из зала домой.
Суббота пришла совершенно не вовремя: роман теперь писался на одном дыхании, сцена за сценой – и жаль было прерываться даже на концерт. Возможно, что  Наталья, или Борис мне и звонили, да меня в это время дома не было.
В половине шестого вечера я поднялась на девятый уже в полной готовности. Дверь мне открыл Борис, подстриженный и свежепобритый, но для выхода еще не одетый. Он был какой-то нервный, но собрался целовать меня в знак приветствия. Я вежливо уклонилась.
– Рано еще? - спросила я. – А во сколько начало?
Как будто не знала, во сколько концерты начинаются. Обычно в семь.
– Она не хочет ехать, - едва сдерживаясь, сказал он. Потом кивнул в сторону спальни: – Поговори с ней. Ей концерт не нужен, семья не нужна. Ей важен только этот лоботряс. Да она на год уедет, он не заметит, пока деньги не кончатся...
Борис был сильно не в духе, но признаков прежней депрессии я в его злости не увидела.
Секунду мы глядели друг на друга, и мне вдруг стало неловко.
 Я прошла в спальню. Наташка разложила на кровати чемодан и выгребала из него теплые вещи. На концерт так не собираются. Я прикрыла дверь и прислонилась к ней.
–  Привет, - сказала я ей, когда она меня заметила. Затем, поколебавшись, присела на кровать Бориса.
– Хорошо, что ты пришла.
Она протерла пустой чемодан влажной тряпкой и села напротив меня. Вид у нее был загнанный. Ей было нужно куда-то положить эту тряпку, она искала глазами место и не находила его.
– Выручи меня...
– Давай я ее в ванной простирну и на батарею повешу.
– Что? Да, я не о тряпке... У меня командировка, в понедельник лечу в Новосибирск. Надолго, недели на три-четыре. Это очень важно и очень серьезно. А на сборы – сегодня и завтра. Стирки, документов, вообще подготовки столько... А мне к Женьке надо! А этот – со своим концертом! Ну что ему приспичило? Два года его личными выступлениями обходились. Это он специально: знает, что я по субботам ребенка навещаю... Ну, уговори его без меня ехать! Продадите там мой билет. Или пусть пропадет. Мне не до концертов сейчас.
Она подоткнула торчащую шпильку обратно в пучок.
– Разозлился, чуть ли не с ножами бросается. А ведь в этой командировке его интерес тоже учтен... Идиот. Невротик упертый.
Бориса я не считала ни упертым, ни каким другим из замечательных названных ею качеств. Но ведь я с ним не живу и не ругаюсь. Я только соседка.
Предвкушение приятного вечера в старой компании лопнуло как мыльный пузырь. Вместо расслабления опять получится нечто среднее между обороной и психоанализом. Не люблю обманутых ожиданий. Никто их не любит.
– Я надеялась, мы будем втроем...
– Маш, я лучше всех знаю, какой он подарок. Но с тобой он пойдет. Он тебя любит... В смысле, ты – его слабость. Ну, в общем, ты меня поняла – забери его, займись его музыкальным воспитанием. Он сказал, что вы в музей ходили. Ну, сходите еще! В городе столько всего. Раньше он сам находил, как развлечься, а теперь у него, видишь ли, депрессия... Пожалуйста, отвлеки его. Он мне мешает сосредоточиться и нормально работать! Как мне разорваться? Вот если бы я так к своим состояниям прислушивалась и работу прогуливала, меня бы тут же уволили. А мужикам все с рук сходит... Езжайте вдвоем! Уговори его. Пожалуйста.
Вот здорово. Спасибо, конечно, за доверие... Будем отвлекать мужа лучшей подруги. Водить за ручку в музеи, библиотеки и на музыкальные вечера. Есть еще общество анонимных алкоголиков... Ну разве в тот момент я могла сказать Наталье, что мои отношения с ее мужем теперь какие-то другие, неопределенные, и мне самой тоже стало непросто с ним общаться? Что лучше мне его не видеть этак месяц-другой. И что мне он тоже мешает нормально работать, только не скандалами, а по-другому. И язык не поворачивался сообщить ей, что мы с Борисом находимся на некой опасной черте, когда пора уже бегством спасаться...
– Как же ты успеешь к Женьке? Сейчас без пятнадцати шесть. Шофер заедет?
– Какой шофер? Суббота! Я на метро. Ну что поделаешь... Сейчас основное соберу – и бегом.
Я вышла в коридор. Борис был в ванной. Дверь не заперта, шума воды не слышно. Я глубоко вздохнула и постучала. Он, удивленный, выглянул:
–  Что ты, Машенька?
Наши лица были совсем рядом.
– Борь, я хотела тебя немного пошантажировать. Совсем чуть-чуть.
Он распахнул дверь ванной:
– Тебе здесь будет удобно?
– Вполне.
Я вошла и села на край ванны.
– Не сиди на холодном.
Он согнал меня, и я прислонилась к стенке. Ванная была мала для такой беседы, мне хотелось сохранить свою личную дистанцию.
Пришлось набрать в легкие побольше воздуха:
– Я завяжу тебе галстук. Я куплю тебе в буфете пирожных, сколько захочешь. Я буду водить тебя по музеям, пока Наташка в командировке. Я буду отрываться от компьютера, когда ты зайдешь...
Борис заинтересованно шагнул ко мне. Аромат его одеколона взбудоражил ноздри.
– Так, уже много набралось. Что же ты хочешь взамен?
– Мы завезем Наталью к Женьке и поедем на концерт без нее.
– Нет.
– Боря!
– Нет.
Я положила руку ему на локоть. Между локтем  и предплечьем. Чего только не сделаешь ради подруги.
– Не будь злым. Пожалуйста. Я прошу.
Он замер.
– Какие у тебя духи... Я их запомнил... Машенька, ну чего сразу нельзя было просто ласково попросить?
Я подпрыгнула:
– Значит, «да»?
– Только ради адвоката жены.
Я вылетела из ванной:
– Наташка! «Да»! Слышишь, он согласен!
Она оторвалась от шкафа:
– Чего?
– Он согласился отвезти тебя к Женьке и не брать на концерт!
– Когда?
– Сейчас. Одеться успеешь.
– Маш, я еще не готова. И не хочу я с ним ехать. Все нервы уже измотал. Езжайте на свой концерт – и все.
– Наташ... Это было очень непросто... Поехали, а?
– Ну, мать, ты даешь. Он тебя за это чести что ли лишал на кухне?
– В ванной. Собирайся побыстрее.
Наташка вздохнула и надела другой джемпер.
– Не жарко будет?
– Поздно вернешься, еще померзнешь, пока от метро дойдешь.
Она вышла из спальни и пошла на кухню фрукты для детки собирать. Они с Борисом друг на друга не глядели. Я уже чувствовала себя виноватой.
Борис стоял в прихожей, нервно поигрывая ключами от машины. Мы с ним переглянулись.
– Иди. Я ее потороплю.
Он вышел. Я побрела на кухню. На концерт мне уже совсем не хотелось.
Бедная Наташка! Собрала две здоровых сумки. Я подняла одну. Ничего себе!
– Ключи, деньги взяла?
– Да, всё на месте. Пошли.
Мы вошли в лифт и нажали на "1".
– Маш, поставь сумку, не держи... В вечернем платье... Продержишься с ним?
– Сегодня, наверно, продержусь. Но рано нас не жди. Знаешь, прогулки по набережной, беседы об уважительных отношениях в семье, психотерапия брака. В общем, к утру будем.
– Маш, ну прости меня. Видишь, какая жизнь сумасшедшая. Я знаю, что ты силы и время тратишь. Ради меня. Но все-таки на концерт попадешь. Ты ж давно мечтала... Хотя с Борькой никуда не хочется... Но у вас ведь общий язык... А давай я тебе его в аренду сдам, еще и денег заработаю!
– Не-а. Он хотел, чтоб мы у вас втроем жили. Так что вы сами сначала разберитесь, а уж потом меня втягивайте.
– Держись. Я тебе буду звонить из Новосибирска. Да, скажи ему, чтоб или на работу ходил, или отпуск оформил.
Мы вышли из подъезда. Машина Бориса с работающим мотором стояла у самых ступеней. Передняя дверь была открыта.
– Садись вперед, - сказала Наталья и забрала у меня свою авоську.
– Это слишком, Наташ, ты должна сесть с ним...
– Да, неудобно там с сумками! Иди вперед...
Борис выглянул из машины:
– Дамы, ведите себя прилично.

                - - -

Было здорово. Я не знала, что Борис так танцует. К моему удивлению, половина зала на своих местах и в проходах пустилась в пляс. Но ему это понравилось.
Наверное, когда он ухаживал за Натальей, он с ней тоже танцевал. И это выглядело потрясающе: партнер с движениями профессионала на голову ниже своей флегматичной партнерши без слуха. А для нее – сногсшибательно. Кто бы смог устоять?
Можно было раньше догадаться, что человек с таким чувством юмора, несколько лет жизни посвятивший КВНу, умеет все, что только может делаться на сцене и для сцены. Борис просто сбросил лет пятнадцать и будто стал моим ровесником. Мне не хотелось его одергивать: после всех депрессий, перепадов и конфликтов с Натальей он так беззаботно отдыхал и веселился.
Нет, мне тоже было хорошо. Но как раз это и пугало – мне было хорошо рядом с ним. И то, что роман с чужим мужем для меня невозможен по определению, притупляло мою бдительность.
А ведь я теряла свою драгоценную независимость: не оттого, что танцевала с ним, соединив руки, а оттого, что пьянило меня его присутствие, его взгляд, его движения.
Наверное, любой стареющий мужчина воодушевится, если с ним рядом окажется улыбающаяся молодая женщина в открытом вечернем платье. Но ведь эта женщина тоже не вчера родилась и знает цену мужской окрыленности. Наша молодость и привлекательность – только повод для того, чтобы мужчины ощущали полноту собственной жизни.

                - - -

В понедельник Наталья уехала. У меня был выходной, но я решила не сидеть дома, а пройтись по магазинам. Мысль о том, что Борис, возможно, тоже не на работе и  сидит там один наверху, преследовала меня. И невольно я ждала звонка.
И мне не сочинялось и не печаталось. И не спалось.
Я вернулась домой довольно поздно. Уже совсем-совсем пора было спасаться бегством.

                - - -

Во вторник я вышла на работу, а ведь могла не ходить: мертвый сезон. Одна моя сотрудница ехала в деревню на прополку огорода, и хотя мы никогда не были подругами, я напросилась к ней в помощницы.
Накупила еды, напихала в рюкзак теплых вещей и через час была на станции. До поезда, на котором мы должны были отправляться, оставалось еще часа два, но я намеренно ушла сразу, как собрала вещи – слишком опасно было дома оставаться. Всем нутром я ощущала эту воображаемую опасность.
Чтобы скоротать время и отвлечься от разных мыслей, я купила в киоске журнал. Мне попался забавный рассказ про любовь. Женская проза. По-моему, ее пишут все, кому не лень. Даже те, кому писать не следует. Включая меня.
Два дня под палящим солнцем на огороде. Зябкие ночи на ветхом, залежавшемся за зиму белье. Сон под комариное жужжание. Пьяные песни соседей и, конечно же, свежий воздух. Все это пошло мне на пользу. Даже бесконечное брюзжание сотрудницы, казавшееся в стенах зала милой разговорчивостью, а теперь вызывавшее скуку и раздражение, действовало в полезном направлении – отвлекало от городских проблем.
Только по ночам мне снились сны, запрещенные дневной фантазии. И с кем я там кувыркалась? С мужем лучшей подруги...

                - - -

В четверг днем я вернулась домой, с наслаждением отмокала в ванной, с наслаждением пила кофе со сливками и с вожделением включала компьютер.
Герои романа делали, что хотели. Они сами навыдумывали себе подробности прошлой жизни и теперь ухитрялись вести себя вполне последовательно, вступая в неожиданные, возмутительно случайные связи между собой.
Звонок вернул меня к реальности. Это был Витя – телевизионный мастер.
«Как поживаешь? - проскрипел он. – Компьютер еще не накрылся? Слушай, а твоя подруга в Новосибирск улетела? Еще не вернулась? Представляешь, и меня туда отправляют. Почему? На конференцию по автоматизации. Узнай у ее мужа, в какой она гостинице. Хоть кто-то знакомый будет. Знаешь, я однажды был в Сибири – только водкой и утешаться. Сделаешь? Я тогда попозже перезвоню».
Пришлось мне самой звонить Борису. Против воли и с тяжелым сердцем. Но его не было дома.
А вдохновение уже прошло. Я побрела на кухню обед готовить. Приходится иногда.
Через два часа раздался звонок. Я услышала голос, и внутри что-то замерло. Звонил Борис. Я передала ему просьбу Вити. «Хорошо, скажу. Я сейчас спущусь». И он повесил трубку.
Ну что мне было делать? Набрать его номер и сказать, что приходить не нужно? Квартал-другой.
Я подошла к зеркалу в прихожей и посмотрела на себя: ненакрашенное лицо, мятая футболка, черные трещинки на пальцах после огорода вместо колец и маникюра. Способна я поддерживать с соседом обычную шутливую беседу, гарантирующую мне сохранность работоспособного творческого состояния? Вроде бы способна.
Ручка двери повернулась и задергалась. Борис был уверен, что дверь для него уже должна быть открытой. Я подождала, пока он нажмет кнопку звонка, услышала две нетерпеливых трели и лишь после этого открыла.
Он был в костюме. Я удивилась: на концерте он был в другом. Зачем ему столько костюмов, если он предпочитает работать в борцовке? И все тройки – модные, не запыленные. А зайти к соседке было бы логичнее в спортивных штанах.
– Привет, - сказал он и откинул голову, чтобы разглядеть меня как следует.
Пусть смотрит – веснушек после деревенской ссылки еще прибавилось.
Он взял мою руку и поцеловал ее.
– Как, уже за что-то подлизываешься? - удивилась я.
– Я тебя за концерт тогда не поблагодарил, - серьезно сказал Борис, и я вспомнила, что, возвращаясь после субботнего вечера, напевающие и смеющиеся, мы столкнулись у подъезда со спешащей Натальей и простились скомкано.
– Обедать хочешь?
– Всё хочу.
– А чего ты в костюме? Директором, что ли стал?
– Ну да, - помрачнел он. – Был по делу в одной организации, потом спешил к тебе и не переоделся. А ты не кормишь тех, что в костюмах? Раздеться требуешь?
– Ну, хотя бы пиджак. Июль-месяц всё-таки. На остальном не настаиваю. Нет-нет, рубашка очень милая, ее не надо снимать.
Борис бросил пиджак на диван и подошел к компьютеру. Я поспешила следом и быстренько выключила монитор.
Он посмотрел на меня, как хитрая лиса. Мы стояли слишком близко.
– Ты мне совсем не доверяешь? - спросил он негромко. Если б шепотом, можно было бы снова на дверь указывать – так это было интимно. Даже кровь прилила к лицу, и я невольно улыбнулась, но быстро спохватилась и нашлась:
- Этот вопрос тебе сейчас будет телевизионный мастер задавать, если ты признаешься, в какой гостинице твоя жена обитает.
– Ах, да... Слушай, скажи ему название – и пусть катит.
– Отчего же ты не хочешь лично с ним побеседовать?
– Вот, злючка! Да у меня сил на это нет – я еще не обедал.
– Ой, пошли, пошли...
Мы пообедали молча, без шуток. Борис взял фартук и также молча мыл посуду. А я убирала со стола.
Тут позвонил Витя, и я протянула трубку Борису. Он досадливо отмахнулся и достал записную книжку из кармана брюк.
– Скажи ему: «Сибирская», номер 67. Телефон 3-523.
Я передала, тяготясь мыслью, что надо бы было спросить или предупредить Наталью. Витя поблагодарил и попрощался. Летел он завтра.
– Он тебе нравится? - быстро спросил Борис.
Я посмотрела на него соответственно: он что, забыл про те носки?
– А что мы будем делать? - невинно поинтересовался Борис, снимая фартук.
– Слушай, Наташка знает, что ты ее так заложил?
– Да знает, знает... Здорово мы перепаровались?
Он засмеялся.
– Пере... Что?
– Какая ты еще маленькая. Пацанка. Ну-ка, не горбись, стой прямо. Вот здесь точка, отвечающая за нервные окончания мышц спины. Она болезненна. Когда чувствуешь, что шея не вертится или спина устала, костяшками пальцев правой руки ищешь эту точку и медленно массируешь по часовой стрелке. Так, чтобы больно было.
Точка находилась между грудями. Мило. Только жена в командировку... Я осторожно передислоцировалась к холодильнику. Ближе чем на метр уже трудно с ним разговаривать.
– Борь, а ты не считаешь, что если ради благородной цели надо больно делать, то это психику сдвигает? И значит, все врачи немножко того...
– Все врачи разные. «Того» обычно психиатры и психотерапевты. Но я лично ни у кого привета не видел... А почему ты не пахнешь духами? Я же сказал, что приду.
– Самонадеянный! Экономлю. Душись тут для всех.
– Маш, ну разве я не особенный и духов не заслуживаю? А я для тебя побрызгался. Обнюхай меня, пока не выдохся. Ну, иди, не бойся. Я маленьких не обижаю.
Он взял мои руки в свои и прижал меня к косяку. Дышать от неожиданности стало трудно. Косяк врезался в позвоночник. Больно. Тесно, горячо, не вздохнуть. Да он же совсем ненормальный! Подругу жены завожделел. Домассировался. Прямо лицо в лицо. И все остальное. У меня непроизвольно дёрнулась спина. И я вскрикнула.
Мне стало жутко, скорее, от собственной невольной реакции, чем от его приставаний. Я вырвалась, пробежала по коридору, рванула дверь спальни и заперлась. Он дергал с другой стороны ручку двери. С ума сойти! Лето, что ли на них так действует? Хорошенькая ситуация: в собственном доме – заложница возбужденного соседа. И телефона в комнате нет. Ну что я, милицию вызову? Соседей? Нет, конечно. Надо же, столько лет – прекрасные отношения! И вот – допрыгались... Голова кругом. Калейдоскопом в стенках груди – смятение, обида, возмущение – буря эмоций, непередаваемая гамма чувств.
– Послушай меня, Маша... Нам нужно поговорить...
Борис стоял за тонкой фанерной дверью, которую ничего не стоило вышибить, и мне было слышно его дыхание.
– Не хочу слушать. Успокойся. Иди домой. Ты всё испортил!
– Что? Что испортил?
– «Что-что»?.. Дружбу! У меня же ничего не осталось... Ну, работа, хозяйство. Только и радости, что к вам забежать: отдохнуть, посмеяться... А теперь? Ты соображаешь?
– Я знаю, Маша... Я все знаю... Я хочу сказать. Это правильно, что мы столько лет дружили и прекрасно друг друга знаем. Но отношения имеют свойство развиваться... Дружба между мужчиной и женщиной – это или начало любви...
– Да неужели ты думаешь, что меня после двух замужеств может соблазнить интрижка с соседом?!
Дурак! Цитатой из Толстого уговорить думает. Все мужики одинаковые – ничего в дружбе не понимают, а женскую вообще отрицают. И в нашу солидарность не верят. Потому что по себе судят. Я ни разу не видела, чтобы к Борису друзья заходили. Или клиенты, или сотрудники – на пять минут по делу. Он что, на шаг вперед не думает? Крыша поехала. Седина в бороду... Это возрастной кризис. Еще не поздно отшутиться. Или поздно? Я же не железная, чтобы шутки в такие минуты придумывать...
– Маша. Выслушай меня, наконец. Без шуток. Ну, какая интрижка? Всё серьезнее. Ты же видишь, между нами что-то есть. Невидимое. Эфемерное. Ты это чувствуешь, но сама себе не хочешь признаваться. Потому что порядочный человек. Таких, как ты, нет больше... Скажи, ты совсем не замечаешь, что мы смотрим друг на друга с удовольствием? Что из всех, кого я знаю и кого ты знаешь, мы с тобой действительно подходим друг другу: по воспитанию, по взглядам, по типу отношений, к которым стремимся... Ты дважды выбрала неудачно, и я – дважды. Ты забралась в свое одиночество, как в панцирь, чтобы защититься от жизни, а я, наоборот, пытаюсь разорвать замкнутый круг, чтобы начать, наконец, жить. Мы можем сделать это вместе: поможем друг другу изменить прежнюю ненастоящую жизнь... Молчишь. Я не вижу твоего лица, но я знаю, что ты думаешь. Я чувствую тебя. Иногда ночью я выхожу на балкон и знаю точно – с другой стороны дома точно также на балконе стоит Маша и смотрит в то же небо.
Его голос затих, но я знала, что он не ушел.
– Ну сколько ты сможешь так жить? Пройдет год-два, и ты ощутишь, что не нужна тебе такая свобода, которой ты вроде рада, и что нет смысла идти домой, если там никто не ждет, и грустно ложиться в пустую холодную постель... Маша, мы с тобой слово «семья» понимаем одинаково. Это так редко бывает, даже у людей одного круга, возраста, одной нации, поверь мне. Как сказать, чтобы ты меня услышала: мы нужны друг другу. Мы так давно оба искали и слепо не понимали, что нашли... Ты не хочешь дружбу портить... И ради дружбы ты готова отказаться от новой жизни, просто смело прошагав мимо в согласии со своими принципами...
Он замолчал. Я села на тумбочку у двери. Досада сменилась растерянностью, я не знала, как вести себя. И мне хотелось, чтобы он говорил еще...
– Маша, я бездетен. И ты. И это против природы, это действительно ужасно. Ты сейчас в том возрасте, когда надо срочно заводить детей. Пройдет время, и ты будешь рвать на себе волосы... горевать, что упустила момент. Это я тебе, как врач, говорю. Ты будешь оборачиваться вслед женщинам с колясками. Ты будешь разглядывать детей в песочнице и думать: «Вот этот малыш мог быть моим». Ты будешь с завистью провожать взглядом родителей, отправляющих свое дитя первого сентября в школу. Как я на это смотрю, сжав зубы...
– Если б ты знала, как ужасно сознавать, что некому передать свой опыт, ремесло, свои мысли... Что никто никогда не будет топать маленькими ножками, нарушая осточертевшую мертвую тишину и лепетать: «Папа, иди скорей, а почему....» И не к кому лететь после работы, заготовив смешные подарки... Подбросить это пухленькое сокровище, узнавая в нем черты любимой женщины, прижать его к себе на руках, едва войдя в дом, и ощутить счастье... Ощутимое живое счастье нормальной жизни...
– Машенька... Давай родим с тобой вундеркинда, кудрявого еврейского мальчишку... Я всё время об этом думаю... Сидел ночами имя придумывал, как дурак. И всё не мог тебе сказать... Не решался... Не получалось...

Надо было зажать уши или лечь, накрыв голову подушкой. И подождать, пока он не уйдет. Еще можно было отбрить и высмеять. Или наговорить гадостей. Но это мало что изменило бы. Не надо было это слушать изначально. Теперь его слова были во мне. Глубоко и серьезно. От них никуда нельзя было деться.
Я закусила губу. Как в ознобе, я дрожала от всей той правды, которую я запретила себе говорить, загоняя ее внутрь. И теперь она проникала через тонкую перегородку двери с его голосом и дыханием. Текли слезы. У нас была неразделимая одна общая правда.
Я стояла, упершись лбом в дверь, и лбу было тяжело. Обтекаемая ручка изгибалась, как рука, протянутая мне Борисом. Я повернула ключ в замке, и дверь распахнулась. Дыхание замерло.
Борис постоял на пороге, глядя на меня, затем вошел и выключил свет.
Наши горячие пальцы встретились в темноте...

Никогда в жизни я так не отдавалась. Вот так, полностью забыв о родинках, гусиной коже и форме груди. Я, взрослая пишущая женщина, дважды побывавшая замужем, впервые узнала истинный высший смысл соития.
Нас было только двое на этой планете: Адам и Ева.

 
Часть II

Утром, сквозь сон, я услышала звяканье кастрюль на кухне и в первый момент удивилась. А потом почувствовала, что лежу совсем раздетая – и сразу все вспомнила. Было так хорошо. Радостно. Даже не верилось – так не бывает.
Что мы творили ночью...  А что говорили друг другу!
Хотелось еще поваляться, понежиться. Но я уже скучала без него. И надо было бежать мыться. А мой халат – в ванной. И так холодно: окно – нараспашку. Я так редко делаю. Теплолюбивый зверек. Я вытащила из шкафа махровую простыню и завернулась в нее. А потом прошмыгнула в ванную и заперлась.
Борис подошел к двери и спросил негромко:
– Ты мне откроешь?
– Ни за что. Увидишь меня неумытую при свете и пойдешь к другой соседке.
– Ну, открой. Я хочу к тебе.
– Я хоть зубы могу без тебя почистить?
– А со мной лучше. Открой....
– Дайте мне пять минут личного времени, командир. А затем я вся Ваша.
– Я так долго не выдержу. Я уже столько ждал.
– А чего не разбудил?
– Жалко было. Я к тебе всю ночь приставал. А тебе так спать хотелось... Ну, открой мне.
– Осталось две минуты.
– Ты ванну не принимай, слышишь? Только душ. И только со мной.
– Доктор, я рассмотрю Ваши предписания в трехдневный срок. Пожалуйста, только в письменном виде...
Наконец, я влезла в махровый халат и вышла.
Он был в брюках от костюма, без рубашки, и его лохматая грудь, на которой мне так сладко было ночью, выглядела потрясающе. Весь накаченный и мохнатый – он казался  квадратным. И родным. И его страшно хотелось потрогать. Но выпить кофе тоже очень хотелось. А с кухни доносились аппетитные запахи. Мы же вчера не ужинали.
– А я небритый, - сказал он и поцеловал меня. Что-то я сразу засомневалась по поводу завтрака. Ноги слабели оттого, что он был так близко. Бритый, небритый – неважно.
– Пойдем, я тебя буду кормить, - вздохнул он.
И я тихонько вздохнула. Но кушать, правда, тоже очень хотелось.
Порядок на кухне был идеальный. Я даже не поняла сначала, куда делось всё мое барахло. Просто он для всего место нашел. А в углу стоял огромный пакет с мусором.
– А ты ничего нужного не выкинул? - спросила я на всякий случай. – Исписанных листков не попадалось?
– Нет. В холодильнике у тебя была масса баночек с плесенью. И еще видов пять окаменевшего сыра. Коллекционируешь, что ли?
Я заглянула в сковородки на плите: омлет, горячие бутерброды с сыром.
– Умираю с голода. А сливки у меня есть?
Борис улыбнулся. Лучики мелких складочек разбежались от уголков глаз.
– Я сбегал уже и купил. Тебе меня не прокормить. Не собачку ты завела...
– А прожорливого кобеля! - переиначила я нашу старую шутку, и мы сцепились, целуясь, кусаясь и рыча.
Понятно, чем это кончилось.

Кофе остыл.
– Полежи ногами кверху, - сказал Борис и поставил греть чайник и сковородки.
Обычно мне приказы не нравятся. Не возбуждают они меня. Потому что я сразу вспоминаю экс-мужа N 1 и экс-мужа N 2. И все командовали. И все были постарше. Ну, не так, как Борис. Он умный, и его иногда надо слушаться. И он все-таки врач.
Я подняла ноги на бортик кухонного дивана и натянула на себя халат. Было не слишком удобно.
– Я глупею, когда ноги задраны, - пожаловалась я через пять минут.
– Наоборот, - сказал он, – кровь к голове приливает. Потерпи десять минут, а потом еще немного полежишь просто так.
– А-а-а, - завыла я. – Ты меня вчера не предупреждал, что это так сложно. Я кофе хочу, я с голоду умираю!
– А всё готово. Откройте ротик, жуйте, глотайте, запивайте.
Он кормил меня с ложечки, чтобы я позу не меняла.
– Я тебя сейчас убью, - пробурчала я с набитым ртом.
Борис засмеялся:
– На это мы выделим специальное время. Еще будет производственная гимнастика для укрепления мышц, здоровое питание, лекции о беременности и родах, прогулки на свежем воздухе... Что еще... Измерение базальтной температуры, массаж.
– А что с сексом? Я ухожу в мужской монастырь. Немедленно. С задранными ногами.
– Сначала полежи.
– Ты зануда.
Борис влил в меня кофе. Я разглядывала его снизу вверх. У него были красивые мужественные губы, и они жили какой-то своей жизнью: усмехались, кривились, гримасничали, вытягивались трубочкой, подтверждая или опровергая выражение глаз. Переменчивым лицом Бориса сегодня можно было любоваться. Оно светилось, и он казался счастливым. Я знала его другим. Но он мне всяким нравился.

К вечеру мы собрались прогуляться. Я бы сидела и сидела рядом с ним просто так. А он бы молча меня обнимал и поглаживал. Но раз воздух с балкона не такой свежий, как в парке...
Борис собрался на девятый – переодеться. Тень Натальи молча встала между нами. Мне не хотелось, чтобы он шел туда. Но сколько можно не бриться и не переодеваться?
– Не ходи, - захныкала я. – Отпусти бороду и ходи голый. Мне так даже больше нравится. Видно, что фигура хорошая. Тебя одежда портит.
Он улыбался и гладил меня по голове.
– Я быстро. Ты не успеешь соскучиться.
– Успею. Слушай, а почему ты в костюме вчера пришел?
Борис посерьезнел, и лицо напряглось.
– Пытался устроиться в команду Наташкиных конкурентов. Не взяли... Либо опоздал, либо блат мой никудышный. Побежал к тебе. Может, думаю, Машенька меня утешит. Сколько я уже ее благосклонности добиваюсь...
– Да ты же не добивался! В основном, ты грязно домогался. Примитивными дешевыми методами!
– Девочка моя... Ну, прости. Я же не знал, что правда – лучше всего.
Мы поцеловались. Расставаться даже на пять минут – оказалось трудным делом.
Наконец, он ушел. Я подошла к компьютеру и застыла. За один день всё так изменилось – кажется, вся жизнь. Реальность требовала осмысления. И задуманный мной роман ждал новых мыслей. А мне не хотелось думать... Только чувствовать и ощущать.

                - - -

Дни летели слишком быстро. Мы оба оформили отпуска на работе. Я – на месяц с небольшим, Борис – на два месяца.
Утром он бегал в парк – снова, как пару лет назад, решил держать себя в форме. «Разогреваешься для дальнейших подвигов?» - дразнилась я. На обратной пробежке путь лежал через магазин внизу, где он покупал продукты. Потом Борис готовил завтрак и мылся. А я все досыпала. И уж когда благоухающий, бритый, мытый, с капельками воды в густой шерсти груди, он будил меня и совал градусник, я была готова орать и топать от злости и обманутых спросонья надежд.
Зато можно было в двенадцать ночи нахально захотеть мороженого в постель, без стеснения болтать о всяких женских глупостях, попросить не спать, пока я не засну. И вообще просить, что угодно, чего я раньше никогда не делала. И еще было много прекрасных моментов и изумительное состояние безмятежного счастья, которое забирается в душу так ненадолго и так легко забывается, оставляя лишь смутное ощущение солнечного покоя. С Борисом мне ничего не нужно было из себя строить, ему все нравилось и все интересовало: и что, и как, и почему. Как будто он первый раз столкнулся с «неправильной» женской логикой и образом мыслей.
И я думала: он такой мудрый, оттого что намного старше и опытнее. Он предчувствовал и знал, что нам так хорошо будет вместе. Так восхитительно. Так великолепно. Как будто мы созданы друг для друга. Как будто бы напрасно долгие годы прожиты порознь. Если бы еще не маячил приезд Натальи из командировки, как далекая грозовая туча на краю неба... Мы не говорили об этом, но я решила все объяснения взять на себя.
Близко подходить к компьютеру Борис мне не давал из-за вредности облучения для организма. Теперь весь образ жизни должен был стать здоровым во имя грядущих свершений. Готовил мой доктор сам, на пару, так что очень хорошо, что я стала всеядной еще до него.
Каждый день мы гуляли в парке и также ежедневно, с упорством маньяка, он делал мне массаж. Кожа стала шелковистой и какой-то блестящей. По заявкам трудящихся масло он заменил на рапсовое, не пахнущее. Но Борис уверял, что оливковое или то, бесценное из Шри-Ланки, которое, собственно, и воняло так нестерпимо, гораздо эффективнее. Не знаю, какого теперь он добивался эффекта. Думаю, что специфический запах масла заставлял его сосредоточиваться, отвлекаться от эротических мыслей, потому что иногда, во время массажа, движения его рук замедлялись, дыхание становилось тяжелым, и одна процедура плавно перетекала в другую. Как же потом было  трудно отстирать масляные пятна с его вещей!
  Вот только при такой интенсивности сексуальной жизни мне оставалось совершенно непонятным, чем могла быть недовольна его жена, жаловавшаяся на неудовлетворенность. Весь кудрявый облик Бориса намекал на его склонность, даже азарт, к любовным забавам, на его плохо сдерживаемую чувственность, сладострастие, если только он пребывал в хорошем настроении. И как я этого раньше не замечала? А теперь, боюсь, мне скоро потребуется подкрепление, если он не поутихнет!
 
                - - -

Лето стояло жаркое, а на пляж Борис не пускал из-за неблагоприятной солнечной активности. Дачи ни у меня, ни у него не было. Так что мы пересиживали часы зноя в моей квартире с включенными вентиляторами. Бегали едва одетые, поглощали соки и мороженое – я,  зеленый чай – Борис, и строили планы на вечер. Сегодня предполагали в театр.
Я мыла посуду после легкого обеда, босая, можно сказать, условно одетая. Борис встал позади меня и принялся мне «помогать». От его шерстяного покрова спине тут же стало горячо. Вилки выскользнули из рук. Так я скоро начну путаться, что на кухне надо делать?
Черт бы побрал эту лайкру, эти эластичные кружева – с ними все доступно. Вот было бы белье сатиновое, накрахмаленное, как полвека назад – и чтобы в горошек – оно же как броня, лучше пояса целомудрия, ни до чего не доберешься. А то так все чашки можно перебить.
–  Я сам всё помою, - шепнул Борис, торопливо, дрожа от нетерпения. И мы упали на древний кухонный диван, изумленно зазвеневший старыми пружинами.
Звук воды в раковине превратился в шум тропического ливня. И казалось, даже брызги горного водопада долетали до нас.
Где-то высоко над джунглями неизменно реял всевидящий орел...

                - - -

Он мог сидеть рядом и смотреть, как я сплю. Или долго гладить мне руку, залечивая травмы и обиды предыдущей жизни. Или осторожно натянуть на меня одеяло утром. Тихонько поцеловать в висок, чтоб не разбудить...
Счастливые засыпания, счастливые пробуждения...
Я открыла глаза. Дождь настойчиво стучал по подоконнику. Тишина. Пробежала голышом по квартире – никого. Я одна. Наверно, Борис еще бегает.
Помчалась в ванную – всё равно уже встала, не померив дурацкую базальную температуру. Как странно остаться наедине с собой. Сейчас перехвачу какой-нибудь вредный бутерброд – и включу телевизор или компьютер.
Надо же, кофе на плите теплый – значит, он уже завтракал после пробежки. Может, снова куда-нибудь побежал? В магазин, например? Я заглянула в холодильник. Да вроде бы всё есть. Странно. Мог бы записку оставить или позвонить. Или думает, что я еще сплю?
Я позавтракала и сполоснула чашку. Где он? Казалось, он сам ни на минуту не хочет оставлять меня одну. Хотя куда бы я могла сбежать? А уже одиннадцать.
Машинально села за компьютер, чтобы отвлечься. Зря пялилась в монитор невидящими глазами. А что, если...
Я подскочила к телефону и набрала номер Натальи. Он подошел.
–  Борь, что ты там делаешь?
–  У меня клиент. Я занят, - тихо ответил он и повесил трубку.
Я замерла. А если шутки Натальи, что он имеет каждую клиентку, хоть чуть-чуть не лишены оснований? Она-то побольше знает. Как жена. Даже, если их отношения имели другую начинку, всё равно она очень умная, здравомыслящая женщина. Тогда... Тогда вместе с беременностью я могу получить еще некий букет, не говоря уже о чести быть одной из многих.
Но он – врач. И все эти дни, не отходя ни на шаг... Что это было? Попытка моногамности после бурной жизни, полной измен, интриг и отношений, не мешающих друг другу осуществляться? Нет. Нет, не похоже всё это на него. Он другой. Недостойно унижать Бориса такими мыслями.
Можно запросто найти его отсутствию правдоподобное объяснение. Бежал утром, встретил соседа с радикулитом – не ко мне же вести лечить его? Или был в магазине – встретил знакомого, тот жалуется на жизнь, пошли по рюмке опрокинуть. Господи, да зашел Наташкину квартиру проверить, а тут, как обычно, звонок: примите, ради бога. Запросто.
Не буду до ревности опускаться! Придет – и сам расскажет. Надо заняться чем-то и время быстро пролетит. Так, суп есть, рыба есть, салата нет.
Вот этим сейчас и займемся.

                - - -

Он пришел в половине третьего, серьезный и задумчивый. Свежая футболка, никакого запаха. Ни алкоголя, ни пота, ни масла.
– Борь, обедать будешь? - спросила я с кухни невыразительным голосом. И шмякнула на сковородку рыбу. Сейчас этой дурацкой рыбой на всю квартиру завоняет – надо двери закрыть.
Мы столкнулись в коридоре возле ванной, и по тому, как он меня обнял, я что-то засомневалась в существовании конкурентки.
– Ты температуру утром померила?
– Не-а.
– Несерьезно относишься к зачатию. А почему?
Тут уж меня прорвало:
– Я искала записку, ждала тебя, ждала! Я столько терплю: и температуру эту, и пить нельзя, и компьютер не врубить. А ты берешь и исчезаешь на полдня к мифическому клиенту неизвестного пола и возраста!
Борис недоверчиво улыбнулся.
– Машенька... Ты думаешь, такой старый хрыч как я кому-то нужен?
– Мне нужен... Не трогай меня! Давай поговорим.
– Пойдем в спальню. Я давно там не был, забыл, что там делают.
– Там тоже разговаривают. Отдай фартук! Боря, я хочу поговорить с тобой!
Он шумно вздохнул и отпустил меня.
– Желание дамы – закон... Ты плохо себя чувствуешь?.. Ты что-то чувствуешь? Машенька, ты хочешь меня обрадовать? Дай, я животик потрогаю...
– Боря, еще рано. Не отвлекай меня от мысли... Ну, я же ругаться с тобой хотела!
– А я хотел тихой семейной жизни.
У меня совсем отлегло от сердца. Что я себе накрутила?
– Нет, доктор, тихой семейной со мной не получится. Я от ревности громко кричу и ругаюсь. В ярости бросаюсь вот так, с разбега, и заваливаю, как быка на корриде. Тореадорша с красной тряпкой.
И я помахала цветастым фартуком. Сердиться на него никак не выходило.
– С криками и с разбега мы еще не пробовали.
Он отворил дверь спальни: – Беги-ка скорей сюда. Не промахнись.

– А это что, хорошо влияет на последствия? Если с криками?
– Сейчас-сейчас... Задерем тебе ножки и посмотрим.
– Я тебя обожаю, совратитель... Это тайна, но мои ножки бывают пушистые, как твоя грудка.
– Значит, Багира, ты и я – одной крови...

Позже он рассказал мне, что встречался с влиятельным человеком, потому что давно хочет уйти из салона на административную работу.
Рыба, конечно, сгорела.

                - - -

Тот день, когда стало понятно, что в этом месяце кудрявый наследник не получился, стал для нас ударом.
Конечно, у некоторых пар по несколько лет не выходит. А у многих – наоборот –случайно, с одной-единственной встречи. Нежданные, ненужные дети. Мулаты, метисы и ошибки молодости.
Так что наша общая надежда дала трещину.
Борис ходил как сомнамбула. Я водила его в кино, выгуливала в парке и по набережной. Ничего не помогало.
Он замкнулся и молчал, а я делала вокруг него круги, как провинившаяся кошка. Что я должна была придумывать в этой ситуации? А если я и через месяц не буду беременной? И через два? И через год? Как долго я буду нужна ему без ребенка? Сексуальный интерес угаснет, театры и выставки надоедят, прогулки потеряют прелесть и смысл, отпуска закончатся. А что останется? То, что у них с Натальей? Или готовка в четыре руки и наши любимые шутки? А с кем тогда шутить? Кого разыгрывать? Моих незамужних подружек, не таких взрослых и серьезных, как Наташка? Так, у них тоже могут случиться проблемы со здоровьем. И Борис начнет вправлять им шеи, массировать, укутывать одеялом. И пошло-поехало. Лет до шестидесяти пяти, наверное. А я, как принято, сижу у окошка и жду...
А может, у Бориса свои сценарии на светлые периоды между депрессиями? Скорей всего, я усложняю: мужские натуры проще, чем мы, женщины, о них думаем. Просто они настолько другие, что кажутся непонятными. Наверняка, есть обычные объяснения сменам его настроения – ну, не может такой серьезный и опытный мужик убиваться из-за того, что его планы в тот же месяц не сбылись. Его депрессия зависит от самооценки и планов на будущее. Рано или поздно я все выясню. Вопрос в том, смогу ли понять? И помочь?
Дни тянулись в молчании. Борис пропускал пробежки по утрам. Правда, за продуктами ходил сам, чтобы я не таскала. Часами сидел в кресле и смотрел телевизор.
Хорошо, что он не ушел наверх, на девятый. Мне было бы трудно это выдержать. Я очень привязалась к нему. Я слишком привязалась.

                - - -

Через три дня я пошла к врачу. Объяснила ситуацию.
«Сколько вы вместе?» - доктор, наконец, оторвался от карты. «Три недели? Смешные люди. Что значит, срочно? Это не ко мне, это к Господу богу... Ну, хорошо, давайте сделаем все анализы. Но учтите, скорей всего, Вашего партнера тоже придется обследовать... Ну и что, что врач? Не уролог ведь, не андролог?.. Уговорите, раз мечтает... Начните прямо сегодня...»
После этого визита я побежала к парикмахерше. Так что врать о причинах своего долгого отсутствия ничего не пришлось. Я просто не все рассказала.

                - - -

Мы сидели в парке, в кафе. Было жарко, и я завязала концы блузки под грудью, но это мало помогало. Я с завистью поглядывала на Бориса, ему зной не причинял особого дискомфорта. Весь дискомфорт был внутри него, а не снаружи. Лицо было рассеянно-задумчивым.
Мы уже съели и шашлыки, которые готовил хозяин летнего кафе тут же, на лужайке между деревьями, и мороженое, и распарились так, что идти никуда не хотелось. Сидели молча. Погода была настолько хорошей, что ей уже никто не радовался. Лишь когда солнце скрывалось за тучами, и неожиданный ветерок приносил свежесть или что-то похожее, можно было вздохнуть с облегчением. Уже несколько вечеров подряд громыхали далекие грозы, а дождик все собирался и собирался. Парило.
Скучно, когда Борис молчит. Вот уже пятый день. Не готовит, не шутит и даже не пристаёт.
Завтра будут готовы результаты моих анализов. И я, наконец, узнаю хоть что-то точно. Не знаю, к чему готовиться... Да, а потом надо что-нибудь придумать к его дню рождения. Только что-то хорошее, неожиданное и грандиозное, чтобы дать ему повод поменять тему для раздумий. Мне не по себе, когда он вот такой притихший.
Посреди уставшего от солнца парка мы сидели под нависшей кроной липы за круглым белым столиком. Как брат и сестра. Как двое друзей. Как сосед и соседка.
Вдруг Борис как-то весь сосредоточился. Подобрался, как ягуар перед прыжком на добычу. Лицо его стало тонким и хищным. Наверно, в молодости, с черными волнистыми волосами, он был по-настоящему красив. А если представить его с длинными локонами, сильный образ получается: то ли Христос, то ли Мефистофель – не знаю.
– Кто там?
Борис перевел взгляд на меня. В глазах мелькнуло что-то незнакомое.
– Начальник Натальи. С детьми.
– Он тебе нужен?
Борис прищурился, губы скривились.
– Вариант первый. Наталья перекрывала мне доступ к нему, чтобы я не воспользовался ее каналами в медсфере и возможностями всей структуры...
– Брось! Не наговаривай, пожалуйста...
– Ты ее плохо знаешь. Вариант второй. Ее начальник ничего с кадрами не решает, потому что серый кардинал – Наталья. Но она сейчас в отъезде, и у него развязаны руки. В любом случае надо подойти. Вот только, что говорить про тебя, если спросит?
Это прозвучало всерьез.
– Соседка, подруга Натальи, любимая женщина. Ничего не подходит? - спросила я с вызовом.
– Все подходит, и ничего такого нельзя сказать. Ладно, я пошел. Дождись меня.
С широкой улыбкой он окликнул Наташкиного начальника – высокого крупного загорелого мужика. Зачем Наталье Борис, если у нее такой начальник? Правда, детей вокруг него что-то много. Плодовитый. Но, может, не все его?..
Я представила, что мне нужно было бы сменить работу. Ну, к примеру, устроиться в другую галерею. Я бы тоже искала блат. Или заходила бы туда просто познакомиться и поболтать, как коллега из соседнего заведения. И при вакантном месте они бы имели меня ввиду. Если только кто-нибудь поближе не подвернется: племянница тестя директора или что-то в этом духе. Вот именно. Опять всё в связи упирается.
Женщина ради дела, на крайний случай, и переспать может. А мужики? Как подстилаются они, когда работу ищут?
И почему Борис не хочет массажистом оставаться? Брезгует из гордости чаевые брать? А ведь зарплата хорошая, свободные дни – пожалуйста. Клиенты в глаза заглядывают и подарки дарят. Его все знают, все ценят. Целитель шей и спин – истинный спасатель населения. Герой нашего времени. Гордость города. Почетный житель подъезда. Секс-символ шестого этажа...
Он вернулся довольно быстро.
– Удачно? - спросила я.
Борис неопределенно пожал плечами.

                - - -

С утра позвонила Наталья. Борис уже час сидел в кресле, следя за телевизором. А я только закончила мыть посуду от завтрака.
– Алё! Маш! Ну, наконец-то. Это я. Борька не у тебя?
Я сделала вид, что не расслышала.
– Привет, Наташ. Как ты там, скоро приедешь?
– У меня все отлично. Задержусь еще. Приеду где-то в двадцатых числах, еще билета нет. Ты, если Борьку увидишь, поздравь от меня. Я ему дозвониться не могу. Ты сама-то помнишь, что у него сегодня день рождения? Я позже тоже не смогу позвонить: у нас банкет и время другое – на три часа разница. Ну, ничего страшного. Главное – хорошие новости. Так Борьке и скажи – у меня для него хорошие новости. Как подарок. Ладно?
– Ладно. Приезжай скорей.
– Маш, а он сейчас в городе? Не в деревню ли поперся другу дом ставить?
– Нет вроде.
Я делала Борису страшные глаза, а он не реагировал.
– Ну счастливо! Приеду – такое тебе расскажу! Пока!
– Пока...
Я чуть не сказала: «Мы скучаем по тебе». Еще лучше бы прозвучало: «Мы очень скучаем по тебе в объятиях друг друга». Правда, в последние дни, без объятий.
Оскорбительно, когда тебя хотят, но не любят. Но еще оскорбительней, когда тебя даже и не хотят.
Борис сидел в кресле нахохлившийся и выжидающе смотрел на меня.
– Она задержится до двадцатых чисел. Тебе лично – поздравления с днем рождения. Если вдруг тебя увижу, должна передать.
В его глазах замерцала слабая улыбка. Наконец-то. Я не могу выдерживать эту молчаливую мрачность неделями. Наталья щедро дарила нам еще двадцать дней для принятия окончательного решения. Пожалуй, про хорошие новости в подарок можно и попозже сказать. Хорошие ведь, не плохие.
– Так как мы будем справлять твой день рождения?
– А ты бы как хотела?
– Да как угодно. Я уже готова стриптиз показывать, лишь бы ты, наконец, пришел в себя.
– Стриптиз? Настоящий? А ты умеешь?
– Настоящий, ненастоящий... Какой получится! Только не надо мне деньги в трусы запихивать.
– А почему? - заинтересовался Борис.
– Так это наверняка неприятно. И если танцевать на столах, то тоже не очень – я высоты боюсь.
– Ну, как мы решим: сначала стриптиз, а потом в ресторан или наоборот?
– Ура! - заорала я и бросилась к нему. – Боря про женщин вспомнил!
– Еще не совсем вспомнил, только начинаю припоминать. Это такие разные изменчивые существа, которые вертят нами...
– Ну, главное, начать, -  я миролюбиво отпустила его шею и помчалась в спальню смотреть, есть ли у меня что-то подходящее для ресторана.
Борис выключил телевизор и пошел за мной.
Я залезла в платяной шкаф. Можно одеть черное с блестками, но он меня в нем уже видел, а можно – легкий жакет и короткую юбку. Правда, ни одни босоножки не подойдут, а в бежевых туфлях – жарко. Запарюсь и не потанцевать.
Борис полулежал на кровати и изучал меня.
– Какое? - спросила я и показала ему обе вешалки.
– Для стриптиза это не годится, - серьезно ответил он.
– А если в ресторан – вот это, а стриптиз – в купальнике?
– Нет, не пойдет.
Он встал и тоже залез в шкаф, в карман своего пиджака. От его случайного касания у меня опять кружилась голова, как месяц назад.
Он достал пачку денег и часть протянул мне:
– Купи себе что-нибудь красивое, экстравагантное.
Я удивилась: в числе добродетелей Бориса Наталья никогда не упоминала его щедрость – скорее, наоборот.
– Тебе денег не жалко?
– На тебя – нет.
Он поцеловал меня. Сейчас я никуда не пойду. Будем справлять прямо в спальне.
– Беги, - сказал Борис и выпустил меня.
–  Пошли вместе! В итальянский, через дорогу. Который недавно открылся.
– О, нет. Я пока побреюсь, почищу ботинки, подберу галстук...
– Наверх пойдешь?
– Да. У меня есть рубашка... Такая... нарядная...
После того утра мне как-то не нравилось, что он заходит на девятый. Меня это вообще не устраивало. Но не приковать же...
Я кивнула. Он взял меня за подбородок.
– Так и быть – отпускаю одну. Налево не сворачивай.
– Ну, не знаю, - фыркнула я и пошла переодеваться. Еще ведь к врачу сегодня. Еще подарок купить!

                - - -

И УЗИ, и анализы у меня были в норме. Так что мой великолепный специалист по шеям знал, как относиться к зачатию. Просто сразу, как хотелось, не получилось. Не сработало.
Может, слишком хотелось? Как в сказке. Раз – и любовь, и ребеночек. Задумано – сделано. Так никогда не бывает. С чего мы решили, что мы особенные? Избранные?
Вот встретились бы мы лет шесть назад. Вместо вторых браков. Мне тогда было двадцать семь. Но разве я была готова обратить свое внимание на сорокалетних? А ведь они на меня обращали. А я с ними искренне дружила, так же, как еще недавно – с Борисом. Может, я неправильно веду себя с мужчинами?
А может, я мало стараюсь? Не настроилась, как подобает. Это ведь Борис осмысленно и от души детей заводить собрался. А я-то – за компанию и от жалости к себе.
Любой врач посмеется. Три недели усилий – и уже ждут результатов. А если у нас так складывается, что три недели (а сегодня ровно четыре) – это огромный отрезок жизни. Судьбоносный период. В прямом смысле.

В итальянском магазине среди вешалок я отвлеклась. Там про все забудешь – такой выбор. Отложила два наряда, никак выбрать не могла: одно платье длинновато, подшивать надо – а когда? Времени-то нет. Другое, вроде, отлично сидит, да цвет - малиновый. Где же найти обувь под него?
Я решила дойти до магазина «Одежда». В свое время я купила там много красивых вещей.
...Платье было чудесным – серебристо-серым, переливающимся, с разрезами и открытой спиной. К нему прилагалась полупрозрачная накидка с рукавами. Но можно было без нее и обойтись.
Конечно, многие женщины живут счастливо, не покупая себе дорогих вечерних платьев. Но ведь это первый Борин подарок, если не считать их совместных с Натальей подарков ко дням рождения и праздникам в предыдущие годы.
Ему я купила два галстука – один к темному костюму, другой – к светлому. Его старые галстуки вызывали у меня желание послать рекламацию на завод-изготовитель с требованием уволить художника. Или кто там у них этим занимается? Дворник?
Мне запаковали платье в пакет, а галстуки – в длинную коробку с ленточками, и можно было вприпрыжку бежать домой, но у меня оставалась нереализованной еще одна идея. Маленькая, простенькая идейка.
Я проехала на троллейбусе к вокзальной площади, где отгрохали новое здание торгового центра. И в нем открылось столько киосков и магазинчиков на любой вкус. Даже на столь специфический вкус, как у меня сейчас.
Я оглянулась по сторонам. Вот Видеоцентр с автоматами для просмотра, а вот магазин «Интим» – почти напротив друг друга. Это хорошо. Можно будет незаметно прошмыгнуть. Не приведи господи, если кто-то из знакомых застукает меня в «Интиме». Что я буду объяснять? Что стимулирую соседа? Охмуряю мужа подруги? Стремлюсь увеличить население города?
Лучше бы я догадалась прийти сюда в субботу – затерялась бы в толпе, а сейчас весь просторный зал, как на ладони. Пусто, потому что еще не все знают, что торговый центр уже открылся и вовсю работает. Ну, тем лучше, значит еще не всё раскупили. Не буду терять времени.
Я бодро толкнула дверь магазина «Интим». Накрашенная девица из несостоявшихся манекенщиц лениво поднялась мне навстречу. Я огляделась: на полках – ряды коробок со страшно угрожающими фаллическими символами, на вешалках – кожаные лохмотья с заклепками, сувениры... Может, мне вовсе не сюда надо?
Девица терпеливо выжидала.
– Девушка, - сказала я отчего-то приглушенным голосом, – мне нужно красивое белье, чулки серого или серебряного цвета и средство для усиления потенции у пожилых мужчин.
Сказала – и сама подавилась словами. По большому счету, Борис не был пожилым. Его заела депрессия, и поэтому возникли временные трудности, с которыми мне раньше сталкиваться не приходилось. Оба моих мужа были самовлюбленными молодыми жеребцами с излишками той самой потенции. Я невольно вспомнила, как изобретательно уклонялась от выполнения супружеского долга, зарабатывая тем самым полноценный ночной отдых. До моей усталости и самочувствия не было никому дела. Мне еще повезло, что оба были весьма ленивы. Но вспоминается просто с ужасом. Да, бог с ним, с этим прошлым, сейчас не до этого.
С бельем мы разобрались довольно быстро. Когда я разложила новое платье на прилавке, продавщица сама загорелась моей идеей. Милая девочка, поступала в театральный, а пришлось торговать членами и трусами. Что поделать, кто-то должен и этим заниматься.
Пока я укладывала платье, белье и чулки в разноцветный пакет, девушка разложила передо мной баночки, тюбики и пачки таблеток. Содрогаясь от цен, я углубилась в инструкции. Чтобы вычитать, чем рискую.
Я еще не знала, как отнесется к стимуляторам Борис, с его уязвленным самолюбием и медицинским образованием. Но мое присутствие уже недостаточно его стимулировало. А у него сегодня день рождения. А у меня – замысел.
Из магазина «Интим» я шустро переместилась в Видеоцентр. Нужно было посмотреть кассету о стриптизе, чтобы иметь о нем хоть какое-то представление. А ведь вечером на арене – мое выступление!

                - - -

Радостно спешила я домой, помахивая глянцевым бумажным пакетом с дорогим содержимым, торопясь в предвкушении праздника. Главное – быть уверенной в своих силах, а значит, в своей неотразимости.
Борис мрачный, взъерошенный, в спортивном костюме сидел за компьютером и встречать меня не вышел.
– Что случилось? - удивилась я, заглянув из коридора в комнату.
– Где ты была? - спросил он так, словно уже час вытрясал из меня ответ на этот вопрос.
– Ты же меня за платьем послал!
– Ну сколько можно пробыть в магазине? Час? Два? Три? Тебя не было целый день!
Он уже кричал и был красный и злой. Дожили... Будни семейной жизни. Краснота лица и шеи подчеркивала седину. Отпразновали... Мне почему-то вспомнился момент, когда я бежала по коридору, чтобы запереться в спальне, а он рвался туда.
– Платье будешь смотреть? - спросила я упавшим голосом.
Ответа не было.
– Вот то, что осталось.
Я выложила смятые купюры из сумочки – в кошелек они не влезали.
Он немного остыл. Но все еще был надутый. Сверлил меня взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. А мне каково? Такая вспышка кого угодно испугает. И отчего я люблю мужчин черной масти – жгучих волосатых брюнетов? Они всегда на меня орут. А потом удивляются, почему я после этого сексуально неактивная.
– Ресторан отменяется, да? - поинтересовалась я.
Может, действительно, никуда сегодня не ходить? И сил уже нет.
– Ты одна была? - наконец спросил он.
Так это ревность. К кому меня ревновать? Конечно, меня долго не было. Врач – полчаса, магазины – часа три, кино – минут сорок. Да, набирается... Сидел, бедный, ждал... В свой день рождения... Настраивался.
Я вышла в коридор, сняла ветровку, туфли, влезла в тапки, поставила зонтик в ванну сушиться и вернулась. Села рядом, на стул.
– Это была бригада маляров. Чудненькие ребятки. Все пятеро – качки с развитым интеллектом. Но ни один не был так волосат, как я люблю. И я теперь, папочка, такая безутешная, несчастная, неудовлетворенная. И ты еще кричишь на меня вместо того, чтоб пожалеть.
Борис смотрел на меня долго и странно: видно, думал, кто из нас бредит и кому что кажется. Или решал дилемму: убить или пусть живет. Затем пристально оглядел меня с головы до ног, ища несуществующие подтверждения своим домыслам. Подлизываться он, наверно, тоже не умел. Как и все известные мне мужчины. Хоть по сто раз состояли в браке – признаваться в своей неправоте не умеют. Всегда самой приходится мосты наводить. Зрелый мужик, убеленный сединами, или молодой – а микроклимат всегда на женщине.
Он вдруг провел ладонью по лицу, а потом встал и молча, не глядя на меня, ушел на кухню. Ревность кажется дикостью, когда не я ревную. Бедный Борис.
Я осталась в комнате. «Настоящий праздник», - подумалось мне. Гетер в древней Греции с детства, годами, обучали вести культурную беседу, а у меня сорок минут просмотра видеокассеты о стриптизе – все образование. Кроме университетского, конечно. Но оно в данный момент как-то не актуально... Женские штучки сейчас уместнее интеллектуальных бесед.
Я выглянула в коридор. Он сидел в темной кухне без света, лицом к окну. Я вытащила белье и платье из итальянского пакета, влезла во все это, нашла туфли, слегка надушилась и пошла на кухню. Глупо, наверно. Но ждать неизвестно сколько часов и дней, пока он станет обычным, спокойным и веселым Борисом, я не могла.
Тихонько встала у него за спиной, обняла за шею и прижалась щекой к его щеке.
– Не понимаю, за что ты сердишься. Мне крик противопоказан, и он не входит в программу подготовки к беременности.
Он помолчал. Потом вздохнул:
– Знаешь, я подумал, а вдруг у тебя кто-то был, а ты скрыла. И вот тебя нет и нет... Я бегал в итальянский магазин, как старый дурак. Ты же звала идти с тобой. А я пошел наверх, и ты расстроилась... Ты такая молодая, красивая, а я столько дней не обращал на тебя внимания... ушел в свои проблемы...
Я села к нему на колени.
– Если женщина привязана к мужчине, она не пойдет изменять просто так, от скуки и на бегу. Ты думал об этом?
– Думал. Но ты была обижена...
– И ты считаешь, что таких подходящих партнеров девушки запросто на любом углу встречают?
– Ты меня так ценишь? А раньше ты мне об этом не говорила.
– У нас было мало времени на разговоры. Это подразумевалось. И я надеялась, что у нас все взаимно и обоюдно, - прошептала я ему на ухо.
Наконец-то он обнял меня и погладил платье.
– Знаешь, как страшно быть рядом с молодой женщиной? Только и думаешь, что завтра не сможешь, не будешь привлекательным, интересным. Что ее начнут принимать за дочь... посмеются когда-то. Или она...
– Когда я буду ходить с большим животом, переваливаясь как утка, и ты успокоишься со своей ревностью, заведи себе бабульку.
Он положил руку мне на живот.
– Как ты думаешь, должно у нас получиться?
– Не знаю. Работать надо! Некогда в депрессии погружаться!
Я вскочила, воодушевленная надеждой и нетерпением.
– А вдруг двойня, вдруг тройня! Представляешь? Страшно, да?! Рук не хватит всех взять, если заплачут! Сисек на всех не хватит! Ты об этом подумал, когда за мной по коридору гонялся?
Борис смеялся, гладя меня по платью, словно камень с души сбросил. Знал бы он меня получше, мог бы догадаться – у меня ни мозгов, ни природных данных для измен не хватает.
– Красивое платье. А что это тут у нас?
Из разреза на бедре выглядывала ажурная резинка чулка. Я одернула платье.
– Не скажу!
– Мы идем или остаемся? Ты как хочешь?
– Теперь никак не хочу. А когда к тебе с подарками летела, не думала, что ты с порога кричать начнешь, и хотела на полную катушку.
– Ну прости. Я же ждал тебя, искал... Извелся....
– Похоже на признание в любви... Давай не пойдем в ресторан. Посидим дома. Или это тогда не день рождения?
– С тобой каждый день как день рождения. А ты мне дашь посмотреть, что там виднеется в разрезе?
Я замурчала от удовольствия. Умный опытный мужчина лучше юного кота уже тем, что знает, как надо комплименты говорить. Мы же ушами любим. От слов заводимся.
Я выпрямилась, сделала шаг к дверному проему и в вызывающей позе повела плечами. Прозрачная накидка сползла с плечей. Закатное солнце неожиданно ворвалось в коридор из открытой двери спальни и осветило меня. Платье блеснуло драгоценной чешуей. Это меня еще больше воодушевило. Сегодня даже солнце работало на меня.
Одну ногу я поставила на мысок и провела кошачьим движением в вырезе от колена до бедра, обнажая конструкцию из пояса, трусиков и чулок с серебристыми кружевами.
Борис упал бы, если б не сидел. Руки у него были сжаты. Но лицо не выдало эмоций, только чуть напряглось – Штирлиц, блин. Но мы сейчас добьемся квадратных глазок, я же теперь ученая.
Паркет стонал под каблуками. Я уперлась руками в косяк двери и повела бедрами, крутя по кругу головой. Еще бы музыку... Я прижалась к стеклу двери, как к родному и одновременно откинула ногу и голову назад, а потом повелительно протянула руку Борису:
– Пошли...
Обошлось безо всяких стимуляторов.
 
                - - -

Ресторан со дня рождения был перенесен на следующий вечер. Но с утра я вытащила Бориса якобы погулять и привела его прямиком в Центр планирования семьи. Врач помнил меня и наш тяжелый случай. Скрипя зубами, Борис посетил несколько кабинетов и сдал нужные анализы. За результатами сказали явиться через неделю.
Борис снова перестал со мной разговаривать. Я терзалась: только вчера он снова стал собой, и мы были в прекрасных отношениях и провели восхитительную ночь, а сегодня я снова его травмирую. Может, стоило подождать несколько дней с этим врачом? Мне-то не так уж и горит – становиться беременной. Я вполне могу ждать. Ожидание так приятно.
Я знала, что у первой жены Бориса была одна беременность в студенческие годы, и они ее прервали. По юности и по бедности. Поэтому Борис был уверен в своих способностях к зачатию. Но ведь прошло столько лет. И потом... Не хочется плохо думать о его первой любви, но ведь можно допустить, что та беременность была не от мужа, тогда только будущего, а от любого другого студента медвуза.
Но... если врач через неделю скажет «нет, не можете» или «маловероятно» – категорично они говорить не любят – это будет для Бориса такой удар, от которого – еще неизвестно – сможет ли он оправиться. Господи... Что я наделала?.. Не всякую правду стоит знать. А я не терплю неопределенности. Я вообще ничего терпеть не умею. Дура...
Чем я еще могу исправить ситуацию, так это прийти получать результаты самой. И если плохие – как-то скрыть от него. Быть может, скрывать всю жизнь, что причина бесплодия – в нем. Еще один камень на душе. Первый – близящееся возвращение Натальи. И теперь вот это.
Мне вообще было трудно что-то утаивать от Бориса. Если подумать, это противоречило моему отношению к нему.
– Ты сердишься?
– Нет, - сказал он грустно. – Конечно, ты имеешь право знать, кто виноват.
– Я же не ради «виноватого». Я хотела, чтобы врачи помогли, если что... Теперь ведь всё лечится.
– Девочка моя... У нас в стране эта область не слишком развита. Да и в других странах – не безоблачно. Чаще всего человечество по старинке полагается на волю Божью...
– А мы положимся? Или ты опять уйдешь в депрессию с погружениями и прокатишь меня с рестораном?
– Не знаю… А ты мне покажешь еще что-нибудь сладенькое, как вчера?
– Ха, вчера... Я что-нибудь новое придумаю!
– Здорово. Только учти, что после этих дурацких анализов моей активности будет на пробирку меньше.
– Безобразие. Давай вернемся. Пусть вернут!

Мир был восстановлен. Почти случайно, с усилиями, к обоюдной радости. Но надолго ли?

                - - -

Вечером мы пошли в ресторан. Но слово «кабачок» подошло бы больше. Народу было мало. Играли настоящие музыканты, и мы выбрали столик подальше от сцены, чтобы иметь возможность разговаривать. Теперь моя главная фобия называлась «лишь бы он не ушел в себя».
Сидеть и жевать было неинтересно. Хотя вкусно. Борис слушал музыку и наблюдал за музыкантами. Я порылась в сумочке в поисках ручки и клочка чистой бумажки. Где-нибудь в третьей главе герои ведь могут посетить кабачок? Сумочка была маленькая, театральная, с блестками, не то, что мой обычный ридикюль, в который, в зависимости от обстоятельств, и папка с документами влезает, и батон при необходимости. Наконец, нашелся старый чек, и я застрочила...
Борис положил нож и вилку.
– У тебя есть пароли на файлах?
– Сегодня сделаю.
– Так хочется от меня тайн?
– Ну, не должен же ты быть единственным удовольствием. Отними у меня работу, опусы – я сама другой стану. И еще неизвестно, не будет ли тебе скучно?
– Значит, три источника... Один – после анализов.
Я не сдержалась и засмеялась:
– Не скромничай. Иногда я не знаю, как этот фонтан унять.
– Я и сам удивляюсь... Тебе не кажется, что мы столько лет потеряли?
Я кивнула. Он положил свою ладонь на мою.
– Если я приглашу тебя танцевать, ты так и пойдешь с бумажкой, чтобы отражать впечатления?
– Ага, - сказала я, кладя ручку. – А можно я еще ночью, под одеялом с фонариком?
Борис встал и подошел, чтобы отодвинуть мой стул.
– Боюсь, что это не напечатают.
Мы пошли танцевать. Женщины за столиками сразу принялись изучать мое платье. Жаль, новый Борин галстук не так заметен. Он тоже достоин внимания.
Мне нравилось, что на нас все смотрят и вычисляют нашу разницу в возрасте. Мне нравилась эта разница, потому что я ее не ощущала. А если и чувствовала, то только положительные стороны.
Борис обнимал меня, танцуя, и в кольце его рук я была надежно укрыта и защищена его любовью. Он тоже замечал, как на нас смотрят и, отстраняясь, любовался платьем и мной.
Можно рискнуть и вычудить что-то неординарное – пойти на сцену петь с музыкантами или станцевать на столе – и снова меня бы приняли и успокоили эти объятья, дарящие удовольствие, уверенность и даже лихость. Потому что я – та женщина, которая достойна такой любви, льющихся из наших глаз друг в друга, женщина, которую он выбрал из всех других. Женщина, которой в лотерее судьбы выпало редкое счастье – полюбить прекрасного человека и быть им любимой.

                - - -
 
Несмотря на мой продленный отпуск, все-таки позвонили и попросили прийти на работу. Это из-за новой выставки к открытию городского музея. Я бы сидела и сидела с Борисом в моей двухкомнатной норке на шестом. Но я знаю, как это опасно – замыкаться друг на друге, отгородившись от внешнего мира. Отношения в закрытом пространстве развиваются слишком быстро, притупляются или обостряются, выявляя тонкие стороны и взаимные претензии.
Так что надо, надо проветриться, пообщаться с людьми, вспомнить об изобразительном искусстве, подумать в тишине о своей отпускной жизни.
Борис занервничал, глядя, как я мечусь по квартире, собираясь, одеваясь, и наношу макияж. На всякий случай написала ему на бумажке телефон зала.
Я уже влезала в босоножки у двери, когда он спросил, нахмуренно изучая цвет моей помады:
– А директор у вас мужик?
– Баба, - парировала я, собираясь чмокать его в щечку на прощание.
– А мужики есть? - отстранился он.
– Не-ет... А, ну грузчики, охранники. Художников можно в расчет не брать... Еще замдиректора!
– Молодой?
Я уже дергалась и закрывала сумочку.
– Боря, я опаздываю!
– Я тебя не пущу в таком состоянии!
Он крепко схватил меня за руку.
– Да в каком?!
– Неудовлетворенном!
Вот ведь ревнивец: запер дверь и заставил упираться руками в шкаф. И еще мне же жаловался на узкую юбку. Ненормальный.
Конечно, я опоздала. Духами брызгалась, когда взмокшая и помятая впрыгивала в лифт.

                - - -

На работе я отвлеклась. Выставочный зал в связи с авралом походил на муравейник. Горький осадок, оставшийся от тех времен, когда мы со вторым бывшим поднимали это помещение из руин, наконец, исчез. То, что раньше я тут была хозяйкой, сегодня уже не теребило мои амбиции. Просто эти факты были из далеких пережитых дней.
Сейчас всё воспринималось по-другому. Я любила Бориса, я любила свою работу, я любила жизнь. Окружающий мир вокруг меня опылялся моей любовью, даже если я ничего не делала.
Художники ждали меня аж на улице. Ничего, погода хорошая. В зале им ждать не понравилось – там молотками стучат: помост для показа моделей сколачивают. Простая сцена нашим кутюрье уже не годится.
Я поздоровалась и прошла в свой кабинет – положить сумочку и взять пачку бланков о приеме. На секунду взглянула в зеркало и осталась довольна. Маков цвет: щеки с румянцем, глаза блестят – коридоротерапия по новейшей Бориной методике возвращает нормальный цвет лица.
Вообще-то, если бы со мной так поступил первый муж, я бы смертельно обиделась. Пожалуй, отбивалась бы с кулаками и вряд ли далась. Если бы второй – наверно, вытерпела бы, но сомневаюсь, что ему самому в голову могло прийти такое. А Борису всё можно, он меня ничем не обидел. Да и обижать не собирался. Это у него такой редкий талант – неоскорбительно своего добиваться. Во всех смыслах и ракурсах.
Вот перехвачу кусочек шоколадки – у меня в столе всегда что-то вкусненькое припрятано – и начну прием народа, решила я.
Вдруг в дверь резко постучали, я удивилась. Художникам что ли не терпится? А у меня еще законных пять минут. Затем кто-то еще разок стукнул, я дотянулась со стула до ручки и открыла. В комнату нервно заглянул Перковский – художник, чьи работы мы только через месяц снимем, а пока они висят.
– Мария Самуиловна, Машенька! Не пускают к тебе керамисты несчастные. Не верят, что я не лезу без очереди.
– Может, поздороваешься из вежливости, гений с кисточкой?
Он развел руками и слегка прикрыл дверь, за которой толпились желающие показать мне свое прикладное искусство, и слышался гул голосов с ядреными вкраплениями.
Потом положил свою продавленную соломенную шляпу мне на стол, аккуратно взял мою руку и поцеловал. Не пьяный, утро все-таки, но попахивает.
– Раскалывайся, чего хочешь?
– Машенька, нельзя ли денежку взаймы? Ведь не продалось ничего, а кушать хочется всегда.
Все наши сотрудники бегали от Перковского, зная, что он всегда в долг просит. Потом, когда что-то из его работ продавалось, отдавал, конечно, но этого полгода можно ждать. Жалко мужика – талант, а попивает с тех пор, как жена ушла, не выдержав его полубезумной ночной жизни. Пишет он по ночам. Не роман, как я, а картины маслом. И здорово получается. Надо помочь.
За меня теперь везде Борис расплачивается, мне и потратить-то отпускные было некогда. Так что я сейчас вполне богатая.
– Позоришь ты мою седую голову, Перковский. Закрой дверь, совсем закрой.
Я залезла в кошелек и вытащила купюру. Если водки не покупать – на неделю должно хватить.
– На. И не пей ежедневно. Печень посадишь.
Перковский обрадовался – не ожидал. Почесал свою всклокоченную гриву от удивления: не знал, что я сегодня буду такая добрая. Я, может, сама не ждала.
– Спасибо. Ей богу, верну.
– Ладно. Давай двигай, а то там народ мой моральный облик обсуждает.
– О тебе, Машенька, никто дурного слова не скажет. Тебя все знают. Пошел я. Благодарю покорно.
– Зови первого. И дверь пошире. Вот так.

Четыре часа пролетели, как один. Керамики набрали сверх всякой меры. Даже приличную мелкую пластику из фарфора, даже одну скульптуру приняли. Улов был знатный.
Пить чай собрались в комнате служительниц. Туда же, к столу пригласили плотников и монтажников, закончивших работать. А мне хотелось увильнуть от общественных посиделок и скорей бежать к Борису.
Я потихоньку выскользнула из комнаты и прошла через пустынный зал. Посредине красовался длинный только что сколоченный помост для прохода манекенщиц. Красиво. Стоял бы шест, я бы развернулась со своим стриптизным номером. В новом серебряном белье. А Борис бы сидел внизу по-турецки и хлопал в ладони.
Я опомнилась и оглянулась по сторонам. Знал бы кто, каким мечтам тут предается серьезная девушка Маша с безупречной репутацией. Этот сумасшедший секс, от которого утрачивается всякая способность анализировать и размышлять здраво и на отвлеченные темы, занимает слишком большое место. Вытесняет из сознания все другое. Но так не будет продолжаться вечно. Время возьмет свое. К сожалению.
Из своего кабинета я позвонила домой. Борис взял трубку.
– Папочка, я еду.
– Солнышко, я жду.
Ни с кем не попрощавшись, я выскочила на улицу. В лицо ударила горячая волна. Пекло. Дома и асфальт нагрелись за день так, как будто у нас тут экватор.
У остановки был маленький базар, и я купила апельсинов и персиков. Борис утром принес фрукты, но, наверняка, что-то другое. Он любит яблоки и утверждает, что они полезнее всего.
Когда я жила одна, то никогда не покупала яблок...
Целую вечность назад я собиралась жить одна, я хотела писать, быть независимой и самодостаточной. И все мои благие намерения испарились в тот момент, когда Борис рвался в запертую мной дверь спальни. И теперь мне вообще не пишется, потому что реальность дарит больше наслаждения, чем творчество. Это чувство: молодости, красоты и почти что всесильности мне еще никто не дарил. Только Борис.
И если он вдруг исчезнет из моей жизни, не знаю, как я смогу жить без него. Автоматически, согласно нажитому опыту после двух разводов, снова стану независимой, гордой и одинокой?.. Это было бы страшно – потерять его.
Я так привязываюсь к людям. Как собачка бездомная. Иногда моя привязанность становится им в тягость, и они бросают меня. А я опять с головой в эту любовь... С энтузиазмом...
Разница в том, что теперь меня действительно любят. Мне даже иногда кажется, что не такая я распрекрасная, чтобы так меня любить. И потерять его...
Господи, ну с чего меня посещают такие мысли? Любое счастье хрупко. Беречь его надо, дышать в другую сторону... Еще ничто не предвещает потери. Только двадцатое августа все ближе и ближе... Ну, уж как-нибудь это надо пережить.
А если взять и уйти, не дожидаясь трудностей, концов и развязок? На пике счастья. И гордиться остаток жизни, что была такая любовь... Бред. Я на это не способна. Я обычная, домашняя. Влюбленная.

                - - -

В троллейбусе было безумно душно. Юбка прилипла к сиденью. Пассажиры обмахивались газетами и вытирали пот с блестевших лиц. Лето как в Крыму.
Махнуть бы к морю. Удрать от проблем. От депрессий. Забыть о будущем с его неизбежностью. Жить настоящим, наслаждаться им... Синяя шумящая даль, горячий песок, скалы, пальмы. И Борис. Веселый и счастливый. В шортах. С песчинками, прилипшими к рукам. С сильным загорелым телом. С небритыми щеками... Рай. Мираж. Иллюзия. Мечта...
Я хотела сделать Борису приятное и родить ему ребеночка. Но это не было главным в моем отношении к нему. Мне мечталось быть всегда рядом с ним, вязать ему жилетки и носки, готовить его любимые блюда и даже поддерживать порядок, подавать тапки, стакан воды – словом, делать все то, что обещают люди друг другу при регистрации брака. Только не всегда относятся к этому серьезно.
А я относилась к Борису очень серьезно. Его было нетрудно любить – он был любой любви достоин. И я любила его, наверно, еще до нашей первой совместной ночи. И эта любовь и страсть, в кои-то веки, не унижала, не подавляла и не оглупляла меня. Рядом с ним я и сама себе нравилась.
За эти недели мой сексуальный доктор перевернул мне всю жизнь. Жизнь, которой я без него теперь не мыслю.
Зачем я вообще выходила замуж? Мои подлецы и изменщики были просто партнерами на определенный период. А я по собственной недоразвитости принимала деловые отношения в сочетании с сексом за любовь. А настоящая семья – это именно то, что у нас с Борисом. Когда любят, ждут и хотят общего ребенка. Так просто. Такие простые истины открываются в середине жизни: только искренние чувства жизнеспособны, только высокие цели объединяют по-настоящему, только сильная потребность друг в друге открывает смысл сосуществования и аккумулирует силы.
Наверно, я боюсь времени. Что я даю Борису, кроме своей относительной молодости? За что он любит меня? А если мы так и не родим вундеркинда, что в ближайший год как-то прояснится? Буду ли я нужна ему без общего ребенка через пять, через десять лет? И каким он сам будет?
Я сейчас не управляю перепадами его настроений, этой необъяснимой депрессией на фоне любви, а что будет, когда к многодневной подавленности прибавится старческое брюзжание? Как переживет всё это любовь моя?
От остановки я шла медленно, думала. Около дома присела на затененную скамейку. Хороший у нас двор, даже теперь, без фонтанчика, вертушки и клумбы вокруг липы. Вот песочница с малышами. Похоже, она – та самая, оставшаяся от времен моего детства.
Разновозрастные карапузы серьезно лупили совочками по формочкам. Я совсем не чувствую умиления. Может, мне вообще от природы не дано стать матерью? Ни морально, ни физически. Даже при хороших анализах...
А если я все-таки рожу, готова я просидеть на этой лавочке три года с перерывами на ежедневное приготовление завтраков-обедов, думая только о быте? Способна ли я на это? А Борис? Он уверен, что мечтает именно о тихой, домашней, замкнутой и размеренной жизни? С его-то артистизмом и фантазиями?
И самое интересное – вся наша гипотетическая будущая жизнь будет проходить рядом с Натальей при ее непосредственном соседстве. Как у меня повернется язык с ней разговаривать? А двадцатое уже не за горами...

Борис подошел и сел на лавочку рядом со мной.
– Уже не хочешь домой идти? Я увидел тебя из окна.
Меня передернуло: двор был виден из окна Натальиной квартиры, а не моей. Опять бегал наверх, а ведь я звонила, что выезжаю... Настроение тихо упало.
Он взял сумку с фруктами, заглянул в нее.
– Ну зачем? Я уже все купил. Таскаешь тяжести. Ты бледная, тебе нельзя так работать. Или солнцем напекло?.. Знаешь что, пойдем-ка отсюда, за нами следят.
Я обернулась: на дальней лавочке под липой сидели бабки – пенсионная общественность нашего дома и подъезда. Они внимательно смотрели на нас. Конечно, интересно. Муж соседки, всем известный массажист, в тренировочных штанах вышел и разведенную подругу своей жены встречает и в сумки ее заглядывает.
Мы поднялись со скамейки. Действительно, глупо, что я их не заметила, так задумалась. Борис пошел к подъезду чуть впереди меня. Не разговаривая и не взяв за руку, как обычно.
Настроение совсем свернулось внутри маленьким калачиком.

                - - -

Вечером Борис ждал меня в спальне, пока я досматривала по телеку «Горца». Потом я смывала макияж.
Он  вошел ко мне в ванную без стука. Стоял со шваброй в руках и молча ждал.
– Что это?
– Уроки фехтования и отрубания голов. Только надо считалку посчитать, кто щеткой, а кто – линейкой.
– Боря, я так устала на работе. И вспомни, что ты мне утром устроил. Ничего не хочу!
– Надо, - сказал он твердо. – У тебя овуляция. Зачатие требует жертв.
– Давай, вот ты чем-то и пожертвуешь.
Лицо его вытянулось и постарело в одну минуту. Я даже испугалась. Что я такого сказала? Он глядел на меня и одновременно вглубь себя, как будто та депрессия стучала ему в стенки груди изнутри и причиняла боль.
– Пойдем, - сказал он, поморщившись, и отставил швабру. – Так ты всю кожу смоешь. Нас ждут великие дела.
Я прикинула: а что, если тихонько сожрать одну таблетку для укрепления мужской потенции? Она же растительного происхождения, ну в крайнем случае, не поможет. Но я даже не помнила, куда запрятала эту коробочку.
– У тебя совсем никаких идей?
– Я сегодня безыдейная. Спать хочу.
– Тогда я расскажу тебе сказку, дружок.
– О, на это я согласна.
И я прижалась под простыней к его руке. Борис обнял меня.
– Жил-был на свете старый учитель по фехтованию. И была у него ученица, тайно в него влюбленная. А учитель учил ее правильно двигаться с рапирой и каждый раз ее поправлял. Вот так.
Борис едва касался меня подушечками пальцев.
– А ученица от этого краснела. Бледнела, дрожала и падала в обморок. И учителю нужно было привести ее в чувство, пока не пришла директор школы по отрубанию голов. Примерно вот так. А ученица открывала глаза, видела учителя и...
Мы опять прекрасно обошлись без таблеток. Просто сказка была подходящая. Я, к сожалению, так и не знаю, остался ли жив тот старый учитель. Мой – кричал «Помогите!» Странно, что соседи не зашли помочь.

                - - -

– Машенька, ну когда ты мне уже скажешь, что получилось?
– Ну что тебе так не терпится? Такой приятный процесс борьбы за результат. А ты его сократить хочешь...
– Перестань говорить пошлости.
– Только представь: я – в токсикозе, ты – в депрессии и воздержании. Сидим, глядеть друг на друга не можем, ругаемся, раздражаемся. Цель красива, да путь тернист. Я боюсь. Мне страшно.
– Вот как? Может, ты еще тайком предохраняешься!?
Я обиделась и замолчала. Открывай после этого мужчинам чувства. Да никогда. Жизнь свою целиком доверила – и такие дурацкие подозрения. Да он же вместе со мной у врача был!
Ушла на кухню. Борис пришел, когда я уже совсем реветь собралась. Он положил мне на голову руку, и я уткнулась в нее лицом.
– Давай не будем ругаться...
– А кто начал? Я что, виновата, что тебе так срочно загорелось, а не получается? И у тебя еще настроение то есть, то нет!
– Как ты не понимаешь... Мне пятьдесят два года! Ты говоришь: «Подожди». Наталья пять лет твердила: «Подожди. Подберем тебе местечко». Я понимаю так, что для всеобщего успокоения должен тихо сидеть и ждать пенсии! И это всё, это – вся жизнь?! Больше ничего?
– А я? Тебе меня мало... Я – только ступень, крестик в списке…?
– Маша! Всё. Давай закончим этот разговор, так мы совсем рассоримся. Хватит.
Я молчала. Что-то не понимаю я в этой ситуации.
Он вышел с кухни.
– Боря! - позвала я.
Но было поздно – хлопнула дверь.
Как это мило. Я заглянула в гостиную – портфель с инструментами, а главное, с маслом, стоит. Значит, клиенток массировать он сегодня не будет. И то легче. Я же совершенно не знаю, на что он способен в таком состоянии. Может, прямой дорогой в публичный дом – утешаться. Хотя теперь девочек на дом вызывают. Особенно, если есть пустая квартира. Или можно завалиться к приятелю и напиться до чертиков. А женщины – они пусть ищут и морги обзванивают. Нам, мужикам, до фонаря, у нас депрессия. Вот если пожар, если наводнение, уж мы тогда...
Бред. Ну что я, бежать за ним должна? Успокаивать? Взрослый мужик. Взрослее не бывает. Разве про его настроения я раньше не знала? Знала, Наталья говорила. Просто меня это не касалось и не трогало.
Правда, в ее рассказах о нем не все сходится с моим опытом. Странно. Наталья – совсем не дура. Скорее я. Господи, эти бесконечные шутки, переходящие в любовные игрища, притупили и бдительность, и способность мозгами раскидывать... Если человеку хорошо, ему и соображать – без надобности...
Что же мне делать? Сидеть и ждать? Или позвонить наверх? А потом утешать постелью? Из жалости и понимания мужской природы? Замечательно.
Отчего же я не могу просто не думать, абстрагироваться, отвлечься? Сходить на выставку? Погулять? Конечно, для меня важны наши отношения. Но почему я должна сидеть тут и ждать, пока он сменит гнев на милость, как добровольная рабыня? Пленница своих чувств...
«Пленница чувств» – как красиво. Жаль, что я психологический роман пишу, а не любовный. Было бы отличное название. И как это писатели находят другие темы, кроме любви? Ведь это в жизни самое главное. А не что-то там, в носу...
Вообще-то я смогла бы сейчас немного попечатать. Столько начатых глав ждут своего продолжения, а я тут в собственную любовь с головой ушла. Да нет, со всеми потрохами...
Так что все-таки я могу придумать с кризисами Бориса? Жаль, что нельзя с Натальей посоветоваться. Теперь всегда нельзя будет. Как жаль. Как тяжело. Как трудно...
Надо взять себя в руки и сконцентрироваться на рукописи. Ну что толку переживать и убиваться по прошлому? Никто не виноват. У нас троих вот так сложилось. Любовь имеет свои права, и она обычно права.
Компьютер ввел монитор в режим ожидания. Я нетерпеливо тронула клавиатуру. Экран снова осветился. Так, была такая свежая мысль... Уже забыла с этими семейными разборками... Пленница чувств? Нет, это старо как мир – иррациональное женское восприятие на уровне ощущений... Ага, вот оно: «Я – только ступень». Унизительно, но интересно. Попробуем развить. Игрок, использующий отношения с дамами в своих целях. Не обязательно, корыстных... Эта линия логично ложится на отношения героини третьей главы и бывшего, случайно встреченного однокурсника из второй.
Каждый осмысливает свое: мечты, цели, планы осуществления. Но никто не думает о цене победы и издержках пути. А победа бывает настолько аморальной, что никогда не принесет радости. Тогда зачем такие жертвы?.. Не все дамы дона Жуана считали себя потерпевшими. Не всех их заинтересовали его личные искания, зато все до единой эгоистично жаждали любви и счастья... Но к другому в душу не влезешь. А влез – соблюдай правило «не навреди». Вроде клятвы Гиппократа: поселился в чужой душе – веди себя как врач. Если бы каждый так думал, получилось бы целительство в мировом масштабе. «Ты в ответе за тех, кого приручил» как у Сент-Экзюпери – уже не то, чтобы устарело, а требуются уточнения. Прирученная душа – объект для заботы, нежности, врачевания, а не сезонной вспашки. Плюнуть в душу – большого ума не требуется.
Следовательно, в духовные отношения следует вступать только с высокими целями и  благими намерениями. Героиня из третьей главы это знает. Беда только в том, что подход у нее не гибкий, ко всем мужчинам одинаковый, схематичный, идеалистичный. Но она еще открыта для изменений, она догадается.
Хорошо, если притяжение обоюдное. А если отношения случайные? В жизни такое сплошь и рядом. В переломный момент, от отчаяния, от кризиса, от одиночества? Надеюсь, это не мой личный случай. А если в случайных отношениях объединяются двое молодых, не определившихся ни со своей духовностью, ни с границами приемлемого, ни с желаниями? Что тогда? Нет, это неинтересно. Для меня, во всяком случае. Вот когда взрослые, зрелые люди амбициями и принципами поступаются – это достойно исследования, достойно романа... Сложна душа человеческая... И сколько не препарируй – всякое знание о ней остается субъективным.

                - - -

Когда Борис вернулся, я мирно работала на компьютере. Он открыл дверь своим ключом и с порога крикнул:
– Маша, помоги-ка!
Он был на рынке и привез огромные сумки. У одного пакета от перегрузок даже ручки лопнули в лифте.
Пока мы затаскивали их на кухню и разбирали, я всё поглядывала незаметно на Бориса: пришел он в себя или нет? У нас мир или не мир?
Он не был настроен выяснять отношения. Он собирался приготовить всю эту кучу продуктов, высящуюся на кухонном столе, и правильно питаться. А мне хотелось попечатать. И я не знала: остаться на кухне, чтобы ему помогать, или тихонько удрать и не мешаться под ногами?
Все-таки я немного еще обижена. Что на меня злиться? Я виновата, что ли?  Приняла его со всем грузом проблем и ухитряюсь при этом еще и жизни радоваться. Иногда. Если черте в чем не подозревают, любят-обнимают и говорят ласковые слова. Это же важнее, чем сон, чем еда. А у мужчин, наверно, наоборот. Или равноценно? И они не сразу чувствуют, что ссоры-трещинки-обиды накапливаются, не всегда забываются и отнюдь не безобидны.
– Папочка, давай я капусту порежу, морковку почищу – и всё? Пойду печатать.
Борис посмотрел на меня с укором.
– Хочешь, чтобы я тут с тобой посидела?
Он, наконец, бросил изучать рецепт на коробке и подошел ко мне:
– Не стыдно бегать к вредной железяке от здоровой пищи?
– Там моя духовная пища.
– А со мной не духовная?
– Здоровая еда и сексуальная жизнь.
– И все?! Вот это да!
– А как ты хочешь? Надо читать одни и те же книжки или фанатеть от одних стихов и песен – больше будет общего! А я даже не знаю, о чем ты думаешь, что планируешь, куда исчезаешь, зачем?!
– Маша, Маша... Ну что это с тобой? Куда это я исчезаю? Работу хочу менять, то с одним встречусь, переговорю, то с другим. Остальное в общих чертах я тебе давно рассказал... Хочешь, в музей сходим? Или вот... на литературный вечер. Хочешь?
– Нет... Не знаю... Нет, наверно.
Я ждала, чтобы он меня обнял. Мне не хотелось делать это первой. Но Борис снова залез в пакеты. Я молча повернулась и пошла в гостиную к своему компьютеру.
– Только не переделывай вторую главу...
Я замерла в середине коридора...
– Она мне понравилась, - договорил он, шурша пакетами.
Я рванула обратно на кухню и налетела на него с кулаками. Да кто ему разрешил?! Это же как чужие письма читать!
Борис держал меня за запястья и с интересом ждал, что я еще предприму. Я, конечно, была возмущена, и рукам было больно, но я видела – он опять стал прежним, тем, кто меня так притягивал и делал счастливой.
– Как ты мог? Я же просила не читать!
Борис потерся носом о мой висок и сказал вполголоса виноватым тоном:
–  Я ждал тебя, не знал, как отвлечься. Меня извинит то, что некоторые места мне показались просто классикой? Я чуть не плакал в конце первой главы! Веришь?
– Верю. Я сама в процессе иногда на клавиатуру слезы лью. А ведь она сырости боится... Всё равно не подлизывайся. Поздно. Я теперь совсем обиделась. И не жми так – руки сломаешь.
Борис поцеловал каждое запястье по очереди.
– Расскажи мне по секрету, чем закончится третья глава. Героиня – уж такая авантюристка, дух захватывает. Ты ведь ее не с себя писала?
– С себя, с себя... И пароли не поставила, чтобы ты помучился, знаешь ли ты женщину, к которой влез в постель?
Бориса просто покоробило. Кажется, я переборщила. Нет, ну зачем он мой роман полез читать? Это мое личное, можно сказать, интимное занятие!
– Маша, я не знаю, с каким контингентом ты на работе общаешься, это мы еще выясним. Но дома, пожалуйста, выбирай выражения. Никто к тебе в постель против твоей воли не залезал, насколько я помню.
Он отошел к плите и открыл духовку.
– А это могло быть интересным. Так, для разнообразия.
– Что? Ах, ты извращенка! Мозахистка свежеиспеченная. Я активизирую весь свой лексический запас, уговариваю девушку, объясняю, для чего я ей могу в хозяйстве пригодиться, титаническими усилиями сдерживаю себя, чтобы не выломать дверь, а нужно, оказывается, совсем другое: пинка хорошего и ручки связать! А я к этому очень склонен. Надо было просто сказать пораньше!
Борис вытер руки полотенцем. Я спряталась за косяк.
– Дедушка, не шлёпай меня, не шлёпай, я тебе и так попку покажу.
Борис швырнул полотенце в сторону и рванул в коридор, задев стул.
– Я тебе покажу «дедушку»!
Мне прямо страшно стало, когда он схватил меня за талию, приподнял и поволок в спальню. А уж когда разорвал мне маечку, совсем уже что-то... Хорошо, что на этом демонстрация силы закончилась. Мне ли с ним драться? Он меня локтем раздавит, как насекомое. Вредное, жужжащее насекомое.
– Боря, не пугай меня, а то сопротивляться никаких сил не останется!
– Ну ладно. Не сопротивляйся. Мне гораздо больше нравится, когда мне рады, а не кулаками возле лица размахивают.
– Ну, это дело привычки.
– Ах, ты!.. Девчонка!

                - - -

С утра, не переставая, громыхал гром, и дождь лил, как из ведра. Настоящий ливень, просто летнее наводнение. Борис все равно поехал на деловую встречу, одевшись в костюм с новым галстуком, который я ему подарила. Он даже доверил мне его завязать, хотя я знала, что, по его мнению, это умеют делать только мужчины.
Я вышла на балкон, чтобы помахать платочком вслед «Жигулям», как примерная подруга, но меня, буквально, смыло обратно в комнату. А внизу творилось что-то невообразимое. Возможно, всемирный потоп.
Я высушила волосы феном, убрала со стола после завтрака, потом подумала и, в нарушение предписаний домашнего доктора, сварила себе вторую чашечку кофе. После этого потрепалась по телефону с бывшей одноклассницей и засела за роман.
Затем я вовремя пообедала, помыла посуду. А дождь все шел. И Бориса все не было. Тогда я откопала припрятанную шоколадку и съела ее. При этом перечитывала третью главу, исправляла ошибки, постоянно переключаясь на «пасьянс» А Боря все никак не возвращался.
В конце концов, я пересела на диван и посмотрела по телеку кино. Почти двухчасовой фильм с рекламой. Уже темнело. Я выключила телевизор.
Всё также стучал за окном дождь, и время без Бориса тянулось мерзкой вареной сгущенкой, которой меня в детстве перекормили.
Наконец, вечером, посреди тишины, оглушительно заорал телефон. Борис звонил из автомата и пытался перекричать шум дождя и проезжающих машин.
– Маша, будь добра, на тумбочке в спальне моя записная книжка. Коричневая, старая. Посмотри, пожалуйста, телефон Натальи... И мне нужен код Новосибирска... Давай скорей, здесь мокро...
Я побежала в спальню. Вот где интересное кино: под дождем, на улице – и срочно жена понадобилась. Неужели с любовницей уже так скучно?
Я перелистала книжку и нашла то, что он просил.
– Борь, записываешь? А что случилось?
– Я машину побил. Уехать не могу – ГАИ жду. Мне срочно нужно, чтобы она с их начальством связалась.
– А это так обязательно?.. А ты цел?!
– Цел, цел! Дома объясню. Маш, там разница во времени в какую сторону?
– Кажется, в плюс. У тебя зонтик есть?
– Есть. Пока!
– Пока.

Все было гораздо сложней, чем я думала. Борис пользовался Наташкиными связями. У нее был талант – везде, даже в самых неожиданных местах, заводить полезные знакомства и оказывать нужным людям разные полезные услуги. Она и меня много раз выручала. Правда, и я ее. Но совсем на другом уровне – на ерундовом, на бытовом.
И вот прямо сейчас, неизвестно с чьего телефона, Борис звонит своей жене и говорит: «Выручай меня, дорогая. Я мчался, возбужденный, к любовнице и столкнулся на мокрой дороге. Позвони по своим каналам, чтобы дело так оформили, будто я тут не при чем». А она ему: «Нет проблем, мой шалунишка. Сейчас всё в два счета устрою. Помнишь, я скоро приеду?». «Помню, буду встречать, бесценная моя. Всемогущая.»
Господи, да разве я соперница Наталье? Всё, о чем я могу договориться, лежит в сфере искусства. Я, в отличие от нее, самая обыкновенная. Ну, веселая. Ну, живая. Ну, любящая. Достаточно ли этого? Для устойчивости организма под вывеской «Семья»...
До ее приезда еще пять дней. Как на вулкане, на чемоданах, на гвоздях, на углях... не знаю, на чем еще. Как мне с ней разговаривать? Как объясняться? Как смотреть ей в глаза?
Вся жизнь зависит от ее приезда.
 
                - - -

Мы лежали молча. Уже совсем поздно, а не спится. Как будто перед экзаменом.
Завтра прилетает Наталья. Из далекой суровой Сибири после шестинедельного отсутствия возвращается жена, а муж за это время ... с соседкой. Класс!
Я проговаривала в уме все фразы, которые казались мне прежде подходящими ситуации, но сейчас они звучали неделикатно, неубедительно, и я ломала голову, как мы будем втроем объясняться. Втроем – потому что Борис сам решил ее встретить. Но что-то я сомневалась, что он готов выяснять с ней отношения.
Вдруг мне вспомнился ее звонок в день рождения Бориса.
– Боря! У нее для тебя хорошие вести! Слышишь?
– Я знаю, - ответил он деревянным голосом, – Случайно узнал.
– Извини, я совсем забыла! Это очень важно?
– Важно, - сказал Борис, – Давай спать. Что-то я устал.
– Плохо чувствуешь?
– Спи, Маша.
– Спокойной ночи, папочка.
– Спокойной ночи.

                - - -

Он поехал в аэропорт в час дня. Серьезный, задумчивый. Взял свой кожаный портфель и как-то порывисто вышел. Потом вернулся, обнял меня и постоял так с минуту, одной рукой гладя мое плечо, а другой – прижимая к боку портфель. А затем, не глядя на меня, ушел.
Я побрела в гостиную, ища подходящее занятие до его возвращения. Попечатать даже в голову не пришло. Пробовала читать журналы, запустила стиральную машину, слонялась по дому как неприкаянная. Включала и выключала телевизор.
Часы шли медленно, и я проверяла время по телефону. Мне хотелось подняться на девятый, позвонить, спросить, в конце концов, но я не могла. И не решалась и не имела права.
Вечером я стояла у двери на лестничную площадку, не в силах отойти и хоть чем-то заняться, и слушала звуки лифта. За столько лет я уже точно знала, что с девятого на шестой лифт идет ровно минуту. На лестнице часто гулко хлопала дверь шахты, раздавались шаги и голоса, и я замирала.
Ровными рядами в прихожей стояла чистая обувь. Вещи висели на вешалках. Оторванная болтавшаяся ручка шкафа была надежно прикручена: во всем была видна его хозяйская рука.
Сколько прошло времени, я не знаю. Ноги устали, и я прислонилась плечом к зеркалу, а потом села на корточки. И все пыталась ощутить или отгадать, сказал Борис Наталье про нас или нет. Мне представлялось, что вот сейчас он собирает вещи после дикого крика и скандала. Или наоборот: щадя ее чувства, учтя состояние после долгого перелета, решил сделать ей массаж и отложить объяснения до утра. И тогда в эти минуты, возможно, исполняет свой супружеский долг. От вероятности последнего меня мутило до темноты в глазах, но отрицать такой вариант было бы слишком самонадеянно.
Была уже ночь. Звуки смолкли. Вдруг лифт где-то сверху издал лязгающий звук, и я снова приникла к двери. Нет, он проехал до первого этажа, из него вышли, и все стихло.
Я сидела на коврике в прихожей, как привязанная к столбу дворняга, и ждала своего случайного хозяина, забывшего, что его ждут.
Не помню, когда я добрела до постели на бесчувственных, затекших ногах. Плакать не было сил.

                - - -

Утром крапал дождь, и я проснулась поздно. В комнате было холодно.
Телефон работал, но не звонил.
Я не очень любила черный молотый кофе, который каждое утро варил в джезве Борис, и полезла искать растворимый. Банка стояла на полке над холодильником. Во всех шкафчиках и вообще везде был идеальный порядок, который мне лень наводить. Я ждала звонка. Что бы не случилось... А если... Если они не доехали от аэропорта, если опять произошла авария... Нужно позвонить. Нет, не могу. Не может быть. С людьми, которых я люблю, за которых я волнуюсь, обычно ничего не случается.
Я слонялась по квартире, устав от своих мыслей, открывала зачем-то шкафы и тумбочки и удивлялась: когда Борис успевал все заметить, починить, убрать и сложить? От сантехники до гвоздей и розеток.
Я села в спальне на кровати. Как пусто. Надо бы застелить, да нету сил. И посуду мыть не буду. Попробовала прилечь – не лежится. Подошла к зеркалу, чтобы взять крем, заглянула – ужас, лохматое опухшее чудовище.
Открыла почему-то платьевой шкаф. Серебристое платье волшебно спадало с плечиков, и я невольно улыбнулась, вспомнив вечер со стриптизом. И зачем мы ссорились из-за ерунды? Сейчас все поводы казались ничтожными, несерьезными.
Еще потрогала за рукав разноцветный жакет, тоже подаренный Борисом. Я только раз его одевала и не знаю, куда, кроме как на концерты, его носить. На работу – жалко, да и слишком ярко...
Дальше висел светлый костюм Бориса. Обычно... Сейчас его не было.
Сердце гулко стукнуло в тишине: раз-два. Я рывком отворила вторую дверцу: пустые вешалки. Белье и джемпер – на полке, других его вещей не было.
Кажется, уже всё было понятно, а мне всё не верилось. Я придумывала новые и новые причины отсутствия одежды: химчистка и прочее. Я пыталась взять себя в руки, унять дрожь, сосредоточиться, напрячь память и прокрутить события последних дней, чтобы определить, в какой же момент было всё предрешено...
Значит, ничего страшного вчера с ним не случилось... К счастью.

                - - -

Полпятого или в пять раздался звонок в дверь. Я заглянула в глазок – это была Наталья.
– Привет, вот и я. Вчера зайти сил не было. Самолет опоздал, поздно вернулись. Ты болеешь, что ли?
И по тому, как она весело продефилировала на кухню, покачивая мощными бедрами, как раскладывала пирожные и включала чайник, я поняла, что она ни-че-го не знает. Он не смог ей сказать.
– Ну, слушай, - она устроилась поудобнее. – В Новосибирске в той же гостинице жил Витя – да, наш с тобой мастер «золотые руки», который телевизоры чинил. Ты же сама для него про мой номер у Борьки спрашивала. Ну, вспомнила? Так вот, мы с ним встретились, обрадовались и пошли отмечать. Я выпила, посмеялась, расслабилась. Трудно все время быть на виду. Я же на работе не могу романы крутить, положение обязывает. И ты себе представить не можешь... Мы с тобой думали – невзрачный, неухоженный, пьющий. Да ничего подобного! Он так раскрылся ночью: донес меня, поддатую, до номера на руках! Меня, с моим ростом! Русский богатырь, твою мать! Первый раз настоящего мужика встретила. Спокойный, добрый, уговорчивый. А всё остальное – вообще мечта, и сколько надо, и как надо. Просто подарок. И все тебе спасибо. Ты не удивляешься? Каждый день люди так запросто находят друг друга?
А у нас сейчас новый проект, дел по горло. Когда бы я кого искала и где бы встречалась? С работы приеду полуживая – тут Борька нудит, что все не так, не по его. Он по дому, зараза, все может, да пока его настроения дождешься, проще самой сделать... Ты меня слышишь? Получается, вторую смену у плиты стою. Или документы с собой возьму, а Борька массирует, чужие люди в доме – я опять на кухне. Так на кухне полжизни проходит... У Виктора есть мастерская по ремонту техники со всеми удобствами. В субботу он будет меня там ждать на часок-другой... Это секрет. Но тебе можно.
Она шикарно выглядела: энергичная, с новой прической, с блеском в глазах. Что мне делать? Они с Борисом вместе или не вместе? Мне говорить или нет смысла?
Она разлила чай по чашкам, положила сахар и помешала. Она помнила, сколько ложечек я кладу себе в крепкий чай.
– Ну, рассказывай, что у тебя? Я вижу, что что-то было. Чего зеленая-то? Давление?
– Нет... Я даже не знаю... Да все нормально, вроде.
– Ну ты, как Борька, ей богу. Тоже вчера никакой сидел, пока я ему под нос новый проект с финансовым планом вместе не выложила. И сразу так глазки заиграли – театр! Цирк! Не верил, что я сделаю... Злился, орал. Теперь, вон, как шелковый. Нервы отменились. Всё, попридуривался, больше хандрить не станет. Ну, у тебя-то что?
– А у него?
Она нахмурилась, закусила губу и с минуту внимательно меня рассматривала. Я не выдержала и отвернулась.
– Так вы с Борькой все-таки сподобились, да? Не удержался, скотина. Он на тебя давно глаз положил. У него только так и работает – на новенькую... Точно?
Я сидела ни жива, ни мертва, боясь встретиться с ней взглядом. Я не хотела потерять ее. И я не знала наверняка, что решит Борис. Что мне лепетать? И как?
– Не переживай. Классическая история, я уже привыкла. Он мне про тебя уже все мозги пропилил, какая ты особенная.  Что только ты его утешить можешь и что только на тебя у него функционирует. Он тебе эту песню не пел? А я наслушалась. Я решила, что собака, которая лает, кусать не станет. Надеюсь, кусалась приятно? Оттянулись по полной?.. Да, он еще спрашивал, случались ли у тебя аборты и внебрачные связи. Готовился. Всё мне грозил, что ты родишь ему наследника. Я-то не рожаю. Он же старый. Рожать надо вовремя и от молодого...
Я не могла дальше сдерживаться. Зажала себе рот руками, чтобы не рыдать перед ней в голос. Получилось всхлипывание. Из глаз неудержимо потекли ручьи соленой горькой воды.
– Маш, ты что?! Это так серьезно? Да перестань! Не теряй головы!.. Надо было мне раньше про его заскоки рассказать... Скажи мне: он что, против воли? Насильно? Нет? Уже легче. Ну, не плач, пожалуйста, вот платок... Надо же, я была уверена, что ты ему цену знаешь. Он всем, якобы, друг и массажист. Шутник и балагур. Придумал себе имидж и скрывает наполеоновские планы и притязания. Это я начальником случайно стала, а у Борьки – это заветная мечта. Вот ведь и области у нас разные, а все эти годы от зависти бесился. У него это даже на секс влияет. Может, потому и изменял. Но теперь я ему такой сюрприз сделала – на коленях будет ползать. Машка, кончай рыдать, слушай! Я, как учредитель, создаю новую структуру по собственным разработкам! Такого в России еще нет! Называется «Институт переквалификации врачей». Борька там будет главврач-директор, а я с моими ребятами из министерского проекта – лекторами. С юридическим статусом, конечно, не быстро и не просто, но я уже всех задействовала, чтобы мы и так могли начать. И под это дело мне в Новосибирске удалось выкупить у разорившейся фирмы здание филиала, здесь, в нашем городе. Просто за бесценок, и это при том, что в центре города такие цены за метр площади – не подступиться! Представляешь? У нас теперь будет роскошный офис недалеко от исторической части старого города. Блеск! Маш, я для Борьки всю жизнь «дурой» была, а теперь челюсть отвисла, слюнки потекли. Помчался туда стрелой, чтобы руками потрогать и поверить в реальность. Уж не до гулянок будет, как бы крыша от счастья не поехала. Слышишь, из ничего, из моих теоретических разработок последних лет создается нечто ощутимое, настоящее. Настоящая новая жизнь! Пока, правда, в ущерб – вкладывать надо. Деньги пошли общие, но моих больше. Еще ремонт там делать, еще всем зарплату, иначе кто с насиженных мест в неизвестно куда пойдет работать? Еще первый курс набрать, обкатать программу, распределить... Маш, может расскажешь всё-таки, что именно у вас произошло?
Я замотала головой.
Он знал, что за вести привезет Наталья. Он взвешивал меня и дело жизни. Я была легче. Я не могла открывать для него институты. Я даже родить не могла. Я была неудачным объектом эксперимента. И несравненно большей дурой, чем она. Использованной, брошенной, одинокой дурой.
Наташка мыла посуду. Я смотрела в окно и молча ждала, когда она уйдет. Чтобы больше не сдерживать слезы.
– Слушай, - она села передо мной. Мне было трудно на нее глядеть. – Мы вчера вернулись из аэропорта, и он делал мне массаж. Спина деревянная после самолета... Года полтора-два мы не спим вместе. Он говорил, что старый, что то – не так, это – не этак. А я устаю, нету сил страсти разыгрывать. Ну, понятно, у каждого что-то на стороне случается. Но мы не бежим и друг другу не докладываем. Это я к тому, чтобы ты не придавала большого значения. Не стоит оно, чтобы страдать и мучиться. Я спросила вчера про тебя, он молчит. Я еще удивилась: да, неужели? Не станешь ты со старым кобелем связываться. Теперь понятно, наши ворота сдали... Маш, ну нельзя в Борьку влюбиться! Он же, как старый дед, уже в детство впадает. Нет, он хороший организатор, структурно мыслит, говорит неплохо, заболтать может... Но у него же всё ненастоящее: сплошной театр. Как будто страсти и чувства остались в прошлом. Он только карьерист – искренне и от души, а все остальные признания – дели на десять...
Мне хотелось лечь и умереть. Прямо здесь, на продавленном кухонном диване. Мне хотелось отмотать время назад. И чтобы она не знала о моей боли, о моей позорной любви. Я хотела, чтобы она ушла. Совсем. Первый раз в жизни...
Проект. Один проект сменился другим. Мы не родим мальчика, зато откроем институт с шикарным офисом в центре. А Маша? Что Маша? Маш на свете много, бывают очень хорошенькие, аппетитные, веселые самочки. Но работа важнее. Мечта, карьера – и какая-то Маша с чувствами. Подумаешь, полтора месяца счастья, полтора месяца любви и надежды... Подумаешь, полтора месяца с новой бабой... Ерунда, первый раз, что ли?..
Я не поняла, как ушла Наташка. Кажется, я просто перестала ее слушать...
Потом сидела промокшим раненым зверенышем в углу кухонного дивана и осмысливала затуманенным сознанием: как же надо любить – молча, без слез и истерик, работать до потери пульса без отдыха, копить деньги, чтобы однажды создать и подарить родному человеку то, о чем он мечтает. Великая женщина моя Наташка... А я только плакать могу... как все...
Вечером, когда в дверь позвонил Борис, я была совершенно опухшая и зареванная. Не хотелось открывать, и сил общаться, выяснять отношения, тоже не было. Но он не уходил, и его голос гулко раздавался в пустых лестничных проемах, усиливался шахтой лифта. Наверно, Наталья на девятом тоже слышала. Но она знала, куда и зачем мужа посылала.
Я открыла. Борис увидел меня и изменился в лице. Наверно, пожалел. Или что-то там понял.
Разве можно с уверенностью говорить про другого: он подумал вот это и понял вон то? Мы можем только догадываться, что там в чужой голове внутри, строя иллюзии своей эмпатии. Нельзя что-то точно знать о мыслях мужчин. Они – неисследованные существа с другой планеты. Это правда, что они знают, что делают? Или женщинам только так кажется? А реальность – она всегда другая, непредсказуемая, неподвластная планам и логике.
Он обнял меня в коридоре. Потом поднял и отнес в спальню. Он лег рядом и говорил утешающие ласковые слова о том, какая я необыкновенная, совершенно исключительная, а он меня просто недостоин. И нет смысла свою жизнь на его старческие проблемы и комплексы тратить. У меня еще всё-всё впереди.
Так мы лежали на кровати одетые, а тьма потихоньку сгущалась. Слезы кончились, и осталось какое-то притупленное деревянное отчаяние, вроде неострой ангины в горле.
И потом, совсем поздно, Борис поцеловал меня очень нежно. И слезы потекли снова. Потому что я понимала, что этот поцелуй – последний. И что теперь не будет рядом ни днем, ни ночью этого родного лица, обрамленного кудрявой сединой, не будет веселых соседских посиделок, а останется только неоконченный роман в светящемся квадрате монитора: предисловие, шесть глав и заключение.
Я почувствовала, как Борис осторожно вытирает мне слезы – платком, руками, губами. А потом он не удержался и стал целовать мое мокрое лицо на мокрой подушке. Так мы прощались друг с другом сквозь боль, пустоту и слезы.
Не знаю, когда он ушел к себе на девятый. Я проснулась, когда начало светать, одна в смятой постели...
Есть ли Бог на свете, если я и в этот раз не забеременела?
Может, мы были недостойны? Или недостаточно сильно любили друг друга? Может небеса, синевшие над нами, шептали нам о том, что глупо, не нужно умножать богом избранный народ и жить надо проще, другими смыслами? А мы не слышали, не понимали, эгоистично замкнувшись друг на друге здесь, внизу, на грешной земле.
Но разве любовь не нарушает все законы и правила того и этого мира? Разве сама любовь не является главным законом?
Я теперь ничего не знаю наверняка...

                - - -

Борис позвонил, точно рассчитав день.
– Маша... Маша, это я. Как ты себя чувствуешь?
Я затаилась, закрыла глаза, скорчившись с трубкой на диване. Между ребрами пронзительно заныло. Его голос уводил меня обратно, в ту потерянную жизнь, в мою боль. Но в то же время я ощущала драгоценность каждой секунды, пока я слышу его, пока меня с Борисом соединяет хотя бы тонкий черный провод телефонной сети как соломинка надежды...
– Маша, ты не беременна?
Ах, вот оно что! Беспокоимся. Заботимся. Нервничаем, сильно ли наследили. Отрываемся от любимой работы. Да как же это благородно! «Мы в ответе за тех, кого...»
– Была бы беременна, сделала бы аборт! - крикнула я в трубку и швырнула ее на рычаг.
А потом побрела в спальню реветь.

 
                - - -

Собрала волю в кулак, оделась, накрасилась поярче и пошла в Центр планирования семьи. Каждый дом, каждое дерево, камень у дороги кричали мне, что мы ходили тут вдвоем, дыша одним воздухом, что город теперь другой, нерадостный, и нарушен порядок вещей в мироздании.
Перед входом в Центр я остановилась, чтобы прислушаться к себе: а смогу я там не плакать? Что бы мне не сказали. Как бы там ни было.
Я сомневалась, что не буду реветь. Но зато была уверена, что больше у меня не хватит решимости прийти сюда в другой раз. Не знаю, что мной двигало. Но не любопытство...
У кабинета сидела очередь. Ждать было невыносимо. А на стенах – плакаты. Круглые, розовые, идеальные младенцы. Сто раз я порывалась уйти. Наконец, путь был свободен: из кабинета вышли.
Врач заполнял карту и кивнул мне, не глядя. Я нервно ждала, теряя терпение.
– А, рад Вас видеть. Ну что, как я понял, жизнь нашей проблемы не разрешила?
«Просто сняла», - подумала я, но промолчала.
Он перебрал карты в большой стопке на столе. Наша была самая тонкая.
– А у вас все нормально. Все показатели неплохие.
– Ну? - спросила я.
– Ну, можно послать вас обоих дальше обследоваться. Но общие рекомендации я вам дал. Кривую овуляции вы ведь уже вычертили, да? Поработайте активно в нужные дни. Всё будет хорошо, милая девушка. Красивая пара. Ну, партнер в возрасте. Так, мужчины и в семьдесят лет могут детей иметь. Вы оба – здоровые люди, можно только позавидовать. У вас получится. Настоящая физическая несовместимость встречается крайне редко. Один случай на несколько тысяч. Полагаю, что в природе ничего случайно не происходит. Идите, милая, передайте Вашему мужу привет. До свиданья. Зовите следующего.
Это было как насмешка. Всё совместимо: цели, мысли, оргазмы. Воспитание и национальность. Взгляды на семью. Любовь... Любовь, какой бы она ни была.
Он мне никак не достанется. Ни сам, ни его частичка. Весь мир может надо мной смеяться. «В природе ничего случайно не происходит...» Ироничный плевок судьбы в лицо. Вот весело. Утирайся, Маша. И радуйся – девичий праздник.

                - - -

Каким-то образом мы остались подругами.
Вечером, после работы я поднималась к ней на девятый и помогала паковать вещи. Они готовились к переезду.
Молча разбирали мы книги, одежду, старые бумаги. Иногда я спрашивала, что делать с тем или иным предметом или что собирать дальше.
Она бросала на меня сочувствующие, точнее, по-бабьи жалостливые взгляды, от которых у меня наворачивались слезы. Но я старалась их прятать до ночи.
В свободном помещении над офисом Наталья решила распланировать квартиру, чтобы жить прямо при работе. Теперь ремонт уже шел к концу, и они собирались туда переезжать. А возле нового дома был прекрасный маленький садик: вишни и кусты барбариса. Так что наше многолетнее соседство прекращалось.
Толку от меня при сборах было немного – такая я стала вялая и аморфная, но аккуратно сложить книги в ящик, заклеить его скотчем и подписать – я вполне могла. Плохо мне становилось, если в руки попадали вещи Бориса. Тогда все силы уходили на то, чтобы не заплакать. Или я могла часами вспоминать какие-то фрагменты нашей недолгой совместной жизни – и все они казались такими невозможно, непостижимо счастливыми. И уж тогда, тем более слезы подбирались к горлу. А Наталья замечала и начинала отвлекать и утешать, несмотря на абсурд положения: я же именно по ее мужу слезы лью.
Иногда она принималась говорить со мной об этом моем болезненном состоянии, но я не могла и не хотела поддерживать эти беседы.
Когда поздно вечером возвращался домой Борис, Наталья выглядывала к нему со своим «приветом», и он проходил вглубь квартиры, в спальню или ванную, а я в этот момент тихонько уходила.
Однажды он нетерпеливо ворвался в гостиную к Наталье с пачкой документов и стал с ней горячо, нервно советоваться, и вдруг увидел меня со сложенными вещами в руках и замолчал. Мы молчали долго. Я не могу сказать, что было в том молчании, потому что очень плохо знала этого человека в костюме, роднее которого для меня не было никого на свете.

                - - -

Однажды посреди дня Наталья заехала домой, зашла ко мне, заставила одеться, накраситься и на машине отвезла в новый офис. Я вяло сопротивлялась, боясь увидеть там Бориса и зареветь при всех.
Наталья никогда не работала в клинике неврозов, но вела себя исключительно грамотно: она просила меня о помощи. К открытию офис готовили дизайнеры, команда из четырех человек, дополнить интерьер картинами должна была я. На свой вкус и выбор. Еще Наташка просила подобрать что-то душевное ей в спальню. Я поднялась наверх и осмотрела будущую квартиру – так моя подруга дала мне понять, что у них две отдельные спальни. Не знаю, что это меняло, но я ей была благодарна.
Даже сейчас, когда я мало о чем могла думать, кроме своих потерь, меня поражал ее такт, ее мужество. Она, действительно, «железная леди», как за глаза называли ее коллеги. Хотя в этой рабочей лихорадке ей тоже очень тяжело, и в какой-то степени – из-за меня. Я раньше знала ее только по дому – уставшую, расслабленную, иногда расстроенную. А теперь шесть лет разницы между нами ощущались, как десять, как сто. На ее месте я бы никогда не смогла вести себя так ровно и правильно. С сотрудниками, с мужем, со мной. Хотя мне никогда не оказаться на ее месте. Я слабая. И это не мое место. Своё я теперь знала.

                - - -

Стиль Перковского подходил идеально. Только у него не было такой крупной работы для большого холла и подходящей по сюжету для Наташкиной спальни. Не цветки же в банке ей на стену вешать. Интересно, о чем она, кроме работы, думает перед сном?.. А он?
Перковский был мне должен. Нет, не о той несчастной сумме я пеклась. Просто, это я его открыла и выставила в своей галерее, когда он как бомж сидел со своими картинами в переходе. И прохожие иногда кидали ему монетки – так он небогато выглядел. А после нашего зала его выставил мой бывший муж, и много работ продалось. Может, совпадение, а может, №2 доверял по старой памяти моему художественному чутью. Вот если бы это чутье еще и на мужчин распространялось...
Я позвонила Перковскому в мастерскую:
– Добрый день, это Мария Гульская из галереи «Мастер-арт». Ты где сейчас экспонируешься? Новое есть?
– Ах, Машенька, - наконец-то дошло до него. – Да у меня нового навалом, только кому оно нужно?
– Мне нужно. Прогляди все свежим взглядом, закончи быстренько, что не закончено. Слушай, а ты можешь несколько дней не пить? Дело есть.
– Дело? А для вдохновения капельку? Для дела ведь всегда вдохновение нужно.
– Маэстро, вот лично мне нужно, чтоб завтра ты был трезвый. Понял? Точно понял? Я приеду... Пусть злой, но чтобы трезвый.
На другом конце провода затаились. Видно, он подсчитывал полные бутылки и решал, успеет ли он к завтрашнему дню их выпить и быть трезвым, как стеклышко?
– Машенька, - раздался наконец его расслабленный голос, – я ведь тебе денежки должен.
– Это мелочи. Сейчас есть возможность крупно подзаработать. Получишь – тогда и вернешь.
– Машенька, приезжай. Это безотносительно... Ты же знаешь, тебе всегда приехать можно, без звонка.
– Ладно. Не пей, крепись. Скажи честно, жратвы тебе тащить?
– Ну что ты... Обижаешь, право... Я, конечно, слабый человек, пьяница, но к приходу дамы приготовлюсь.
– Молодец. А хочешь банку титановых белил?
– О, Дева Мария! Ты ангел. Проси, что хочешь, я весь твой.
– Завтра попрошу. К часу проснешься?
– Может попозже? Я по ночам как раз мои «веселые картинки» пишу, сама знаешь.
– В два, в три?
– В три.
– Ладно. Жди. Смотреть буду всё. И то, что неоконченное – тоже.

На следующий день я приехала к нему в мастерскую и полчаса ногой стучала в дверь – звонок не работал. Кучи в помещении были покруче моих. Эх, Перковский, родственная душа.
Он был весь в краске, мятый, лохматый, с красными глазами, зато побритый и трезвый. Мы договорились о десяти работах, две из которых стояли в запасниках нашей галереи.
Бедный Перковский, он даже не поинтересовался, сколько будет денег? Настолько сумма больше, чем на три бутылки, казалась ему огромной.
И тогда я спросила, бывал ли он в маленьком уютном кафе при художественном музее? Конечно, ответил он. Только выпить там не дают. Вот подкормить за так могут – девочки добрые.
– Найди ракурс, интересный, но узнаваемый. Напиши это кафе в своей манере плюс чуть-чуть импрессионизма. А в углу – одинокая девушка в серебряном платье. Сможешь? В счет долга. Только если не понравится – не обижайся, я не возьму. Идет?
Перковский долго думал, разглядывая меня, жевал губами. Потом спросил:
– Это любовь?.. Писать про любовь или про одиночество?
Я не знала, про что. Что я могла сказать Борису? Что люблю? Зачем? Он и так это знает. Только, что все помню.
– Умный ты мужик, Перковский. Если не пьешь. Пиши о прекрасных моментах жизни. Вот будет человеку плохо – он посмотрит на картину и скажет: у меня в жизни было много хорошего, и это навсегда осталось со мной, а всю эту возню, временные неудачи, потерю денег и происки конкурентов можно пережить. А серебряное платье – вроде как лучик путеводной звезды – не может дать совета, только согреть своей далекой любовью.
Перковский провел по грязным волосам костлявой рукой.
– Это десятая работа или одиннадцатая?
– Одиннадцатая. Вот размер. Вот белила. Вот немного денег вперед. Я приеду на днях с машиной, заберу твои восемь. Буду прикидывать, что куда подходит. Если что, привезу менять. А ты работай. Сомневаешься – звони. Если надо, я попозирую или платье привезу.
– Стоящий хоть мужик? - спросил Перковский, почесывая шею. – Чтоб ему мои картины дарить? Может, я не хуже?
– Ты лучше. Потому что созидаешь, а не рушишь... Не пей, а?

                - - -

Это была Наташкина идея, чтобы я пришла на презентацию – открытие офиса и анонс первого курса для прессы. Праздник и банкет. Я не хотела портить момент торжества Борису. Но Наталья настаивала – и я послушалась. Может, действительно, посмотрю на этого сияющего карьериста – и легче станет?
Долго сомневалась, но надела черный костюм. Теперь издали видать, что траур у девушки. Но я подумала, что многие будут в черном, как на всякой официальной церемонии.
Хотела для группы поддержки взять Перковского, но он был в стельку пьян и по телефону невразумительно мычал. Наверно, первый раз в жизни получил сразу столько денег. На холсты и на краску не истратить – значит, на водку.
Наталья прислала за мной шофера, и я захватила картину для ее будущей спальни – солнце, море, парус на горизонте – и ни единого намека на то, что в мире есть материальные ценности. Пусть думает о высоком или хотя бы, о покое и отдыхе. Сколько можно мужские цели и задачи в жизнь воплощать?
Шофер был тем самым высоченным красавчиком, который однажды привозил Наташку ко мне в зал. В другой раз я бы с удовольствием поболтала, а теперь хочется, чтобы меня вообще не замечали и не трогали. Как лицо среднего рода. А шофер косился на мои ноги, и я невольно начала одёргивать юбку – ту самую, узкую. И подумала, что если он вдруг положит ладонь мне на коленку, мне это будет совершенно по-барабану, потому что от чувственности не осталось и следа. Может, я уже всю ее растратила и теперь буду, как дерево?
Через двадцать минут мы благополучно доехали без приключений, и шофер помог мне занести картину.
Толпа народа в черных костюмах переговаривалась в ожидании начала мероприятия. Я поискала глазами знакомых. Что-то никого не видно.
Офис получился очень красивый. Даже коридор с ложными колоннами, арками и зимним садом. Картины смотрелись гармонично, акцентируя и дополняя. Ну, есть у меня кое-какие сомнения: не поменять ли местами тот городской пейзаж с этим? Но ведь об этом никто не знает и своё «фи» пока не высказывает.
Из толпы ко мне выбрался Женька. Он стал еще огромнее, с усами.
– Теть Маш! Здрасте! Хорошо, что Вы здесь, а то мама сказала быть обязательно, а я никого не знаю.
– Я тоже, Женечка. Смотри, все рассаживаются. Давай сядем вот там, недалеко от выхода. Может, я уйду пораньше.
Мы сели. С Женькой мне было не так одиноко на этом празднике, посвященном моей потере. Моей потерянности.
Борис начал церемонию открытия. Сердце сжалось – столько глаз глядело на него, и он говорил, обращаясь ко всем, а не ко мне. Он вообще меня не увидел. Я была сейчас одной из сотни, а он – для всех единственный. Можно ревновать безгранично.
Он говорил о значимости института для города, для страны, для реформ. Спокойно, с юмором, четко излагая тезис за тезисом, без бумажки. Идеальный директор, с иголочки одетый, в меру открытый, в меру говорливый. Такой любимый. Такой недосягаемый. Безвозвратно мной потерянный, но обретший себя.
– Классно шпарит, - шепнул мне Женька.
Раздались аплодисменты. Борис поклонился, как народный артист, знающий о своей популярности.
– И что Вы в нем нашли? - спросил Женька.
Я подобралась.
– О чем ты?
– Да мамка с дядей Борей ругалась, а я слышал: «Я тебе Машку в жизни не прощу». Я решил, что это Вы. Мать только Вас ему бы не простила.
Я вспомнила, как сажала этого Женьку на горшок, а он орал, как резаный, что не хочет.
– Жень, это не про меня. Даже неудобно как-то... Тебе известно, что подслушивать нельзя?
Официальная часть подходила к концу. В большом холле стояли накрытые столы. Я тихонько вышла – не хочу я никаких банкетов. Лучше еще разок взглянуть, как картины смотрятся.
Медленно прошла в пустой полуосвещенный коридор. Великолепно. Жаль, Перковский этой красоты не видит, как его нервные мазки мастихином вносят живой ритм в стиль а-ля ампир. Вот табличка. Директор института, главврач. Кабинет Бориса. Заперто, конечно. А мне так хотелось еще раз полюбоваться той картиной, с кафе и девушкой. Вон она просвечивает сквозь стекло. Конечно, по теме к кабинету не подходит, зато по размеру, по технике, по цвету – идеально. Гармония нюансов и оптических иллюзий. И эта светящаяся фигурка. Никто не заметил, что картин не десять, согласно договору, а одиннадцать.
Я бы оставила эту вещицу себе, повесила бы дома на стену и вспоминала, какое счастье мне выпало, найти и полюбить. И проплакать полжизни. Если учесть, что первая половина жизни уже пролетела.
В конце коридора неярко светилось окно. Внизу зеленел сад, маленький, уютный, с фонтанчиком и лавочкой. Здесь хорошо стареть. А им обоим, наверно, спуститься будет некогда.
Сзади послышался звон ключей. Борис отпирает свой кабинет и не видит меня против света. Я поискала, куда бы спрятаться. Он сейчас положит свой портфель, пойдет на банкет и увидит меня, жалкую, околачивающуюся в темном коридоре.
Рядом находились двери туалетов. Я проскользнула в женский. Идеально. А денег сколько, наверно, вбухано. В полстены – зеркало. И в нем – худое лицо с синяками под глазами и мальчишеской стрижкой ежиком. Если встретиться взглядом с отражением, то сразу неизвестно откуда набегают слезы. Потому что только отражение и знает, каково мне сейчас, брошенной ради этого дворца и всех этих чужих людей.
Можно попроситься к ним сюда на работу какой-нибудь кастеляншей или вот этот туалет мыть – Наталья не откажет. Бегать по роскошным коридорам и наблюдать, как Борис приходит на работу, подслушивать, как он проводит совещание, как Наталья своим звонким поставленным голосом читает лекции... Протирать однажды пыль и столкнуться с Борисом нос к носу, чтобы видеть его затравленный взгляд, как будто я сейчас наброшусь на него с кулаками... Я останусь при них, осознавая, насколько они заняты и как же им не до меня. Какая жизнь это будет? На что хочу я тратить свои последние силенки? На творчество или на веник? По всем статьям получается, что на самый банальный веник. И пыль.
Не будет этого. Отражение шмыгнуло носом и подтерло тушь под глазом. Всё. Пора домой.

                - - -

До переезда оставалось еще несколько дней, и мы с Наташкой проводили время в ее полупустой квартире, дособирая остатки и мелочи. А кормиться бегали ко мне, в мою берлогу, где снова городилась куча на куче и горы немытой посуды.
Мебели у Натальи теперь почти не было, и мы сидели на свернутом ковре. Точно так же, как много лет назад, когда она ушла от первого мужа с Женькой подмышкой и начатой диссертацией. Наталья еще не знала, будет она сдавать свою квартиру или решится продавать. Нам обеим было жалко, что теперь придется редко видеться. И так в жизни много потерь.
В руки мне попалась старая куртка Бориса. Она валялась, как тряпка, на дне шкафа. В ней он бегал по утрам, когда моросил дождь. Пока я спала. А потом я приходила в ванную, а она там сохла на веревке. И я отодвигала ее в сторону, потому что, если встаешь под душ, задеваешь рукава куртки головой.
– Послушай, - вдруг резко сказала Наталья, морщась, как от зубной боли. – Это для меня слишком сложно. Коли вы оба от своей любви с ума сходите, почему надо так мучаться? Если уж случилось это чудо из чудес, так радуйтесь, плодитесь, размножайтесь! Что вам мешает? Маша, я же его не держу. Мне только разводиться нельзя. И на большие мероприятия принято с мужем приходить. Это не проблема, мы же теперь вместе работаем. Черт побери, Маш, забери его! Раз он такой подарок, во что мне мало верится. Тебе нужнее. Ты же прямо загибаешься на глазах.. Я сейчас вообще не страдаю, у меня Витя есть. Ну, дома будет непривычно, в конце концов, экономку найму, я и так собиралась. Это всё ерунда. Почему вы не можете дальше любовь крутить, никак не пойму? Что произошло? Поругались? Поссорились? КВН проиграли?.. Хочешь, я сама с ним поговорю?
У меня стоял комок в горле. И еще – ощущение пилы поперек солнечного сплетения. От ее запредельного великодушия и напрасного благородства.
– Я тебя умоляю... Наташа... не надо...
Тут я не выдержала и снова заплакала.
– Что? - растерялась Наталья.
– Мы не можем... Я была бы для него плохим тылом... Да разве дело во мне? Он сам между двумя страстями разорваться не может. Вот и выбрал одну, чтобы точно хватило сил... Ты же знаешь, как он всю жизнь мечтал карьеру сделать – пытался, искал, злился. Не получилось. А годы идут... Он метался, метался, и в какой-то момент вдруг решил, что ему нужно тихих семейных радостей вместо работы, вместо должности. Чтобы не терзать себя больше, не мучиться, что неудачник... И тут я рядом... Он увлекся идеей, что мы и есть – те самые две половинки. Прости... Я до сих пор сама об этом еще думаю и думаю, что настоящее, а что – иллюзия... И вдруг сбывается честолюбивая мечта всей его жизни: ты, как Господь бог, делаешь для него то, что ему важней всего... А это больше любви. Это его главная страсть, от которой невозможно в один миг отказаться... Таких женщин, как ты, кажется, даже в истории не было. И если сравнивать мои слезы и твой институт, так ты в тысячу раз Бориса лучше знала и сильнее, умнее меня любишь. И он в тебе сейчас так нуждается. Не отталкивай его. Видишь, он получил в руки настоящее дело – и сразу депрессия исчезла. Не может он сейчас, в этой новой жизни, еще и обо мне думать, силы и нервы тратить. Может, чувства какие-то остались, но теперь у него столько дел, это пройдет. И слезы мои... тоже. А знаешь, мне так повезло: ты самая лучшая подруга на свете. Я всегда так гордилась тобой, какая ты сильная. А мы – нет... Мы... Мы... Я не должна была оказаться... в этой истории... Ради бога... Если получится... Прости меня, пожалуйста... Прости меня.

                - - -

Наступил день, когда последние вещи в чемоданах и коробках, ковры и книги были погружены в машину. Квартира опустела. Они больше не жили здесь.
Мы простились с Натальей, обнявшись на пороге, дав слово звонить друг другу, и как залог вечной дружбы мне достался ключ от почтового ящика. Последний раз я спустилась в лифте с девятого на шестой, а Наталья поехала дальше, у подъезда ее ждала машина.
Я вошла в свой дом и прислонилась к двери – начинался новый этап жизни. Отпуск кончился. Лето – тоже. Судьба жестоко поиграла со мной, но я теперь уже ощутила надежду, путь, как превозмочь мою боль. Любовь можно воспринимать как удар, а можно – как драгоценность в копилке-палитре прошлого.
Роман шел туго, со скрипом и перерывами на раздумья, но он заставлял меня жить и вставать по утрам. Я стала здороваться с компьютером легким хлопком. Я так ему говорила: «Привет. Как дела? Да ты не кисни».

                - - -

Я торопилась на работу в зал и опять опаздывала. Лифт был занят, и я от нетерпения переминалась на каблуках. Ну ладно, всего полминуты. Как раз, чтобы проверить содержимое сумочки – для контроля и профилактики. Плащ немного мятый, забыла подгладить. Да кто заметит?
Лифт спустился сверху и остановился передо мной. Я рванула железную дверь на себя и ринулась внутрь. Путь загородила фигура выходящего мне навстречу. Широкая мужская грудь при галстуке. Кожаный портфель. Борис.
– Маша, - сказал он быстрой скороговоркой, – а я к тебе.
– А я вниз, - машинально на ходу ляпнула я и вошла в кабину. Борис пропустил меня и тоже вернулся.
Я нажала кнопку «один», лифт тронулся, и я повернулась лицом к двери. У меня еще не так много сил, чтобы с ним разговаривать.
Борис встал позади меня. Совсем близко, касаясь лицом моих волос. Всего шесть этажей надо продержаться. Ну что ему еще от меня понадобилось? Я уже отдала всё, что могла.
Он говорил почти шепотом:
– Спасибо тебе за картину. Я не сразу понял. А теперь рядом с ней работать не могу. Как будто это твой портрет. Я ее наверх утащил. Там смотрю, когда отдыхаю. Сажусь в кресло и смотрю вместо телевизора. А в кабинете – пустая стенка. Кусок пустоты. Ничто не дается даром: получаешь что-то от жизни, плати пустотой... Ты простишь меня хоть когда-нибудь? Сможешь простить?
Я не выдержала и повернулась к нему. Он был серьезным и постаревшим. Мы обнялись.
Кто-то открыл дверь лифта на первом этаже, а мы всё стояли, обнявшись. Я всё равно ничего не видела. От слез, которые можно было не прятать...

                - - -

Иногда по электронной почте приходили послания от Натальи, в которых она вкратце описывала их успехи и трудности, рассказывала о заграничных поездках и звала оформлять конференции.
На день рождения и восьмого марта в дверь звонил курьер с букетом или корзиной цветов. Записки не было, но и так понятно, от кого.
А однажды за мной прислали шофера, который отвез меня к нотариусу: Наталья и Борис дарили мне свои «Жигули».
Вообще, у них было много общего, кроме доброты, работы и денег – они оба любили меня.

                - - -

Боже, как же может заводить вид простого листа бумаги, на котором отпечатаны аккуратные буковки – название и фамилия. Первый лист. Обложка. Начало.
Перевоплощения и поиски, сомнения и раздумья. События и герои. Кофе со сливками. Прохладный ветер с балкона. Запах осеннего спящего города. Мои ночи во всеобщей тишине. Мои замыслы. Мои слезы от самой же придуманных любовных сцен...
Это ни с кем не разделишь.
Это не нужно делить.