Третья Мировая Игра

Деревня наша Зябликово, Малоярославского  района Калужской области.
Позади осталось Вельяминово, за горкой, отсюда не видать – Дубки, а прямо по дороге – Зябликово. Деревенька небольшая, пятьдесят с лишним дворов, три сотни зрителей да двое отставных игроков. Староста Петр Максимович, который еще под Измаилом глаз потерял, и Проклов Николай, этого за пьянку его из команды выгнали, так он от стыда с тех пор и не просыхает, в тридцать пять лет совсем спился мужик, хотя сапожник хороший.   
Снега давно не было, дорогу плотно укатали, сани идут легко. Лысуха без понуждения хорошую рысцу взяла. Над Зябликовым нашим печные дымы вверх поднимаются, сказочными деревьями вместе с закатом розовеют. Лес на морозе потрескивает, стайка синиц за нами увязалась; то отстанут, то снова догонят, вокруг Лысухиной головы крутятся. В гриве зернышки овса застряли, вот они и налетели.
Впереди маячит кто-то.
Васька, что ли? Точно, его тулуп. В Вельяминово к Марине в гости ходил, домой возвращается. Обернулся, встал: ждет.
     -     Как там игра? – нетерпеливо, вместо здрасьте.
- Садись, расскажу.
Васька зритель отчаянный. Если кто-нибудь из Калуги приедет, Васька сразу же к нему, все про игру выспросит, и какие перемещения сделаны, и какие финты обманные, и как тренеры руками машут, и про что обозреватели говорят, все-все-все. Сам он почти никогда в Калуге не бывает – хозяйство большое, младших братишек и сестренок шесть ртов, а отец уже совсем не встает, даже легкую работу делать не может. Вот и выбирается Васька на игру посмотреть раз или два, и то только зимой. В этот раз перед самым Новым годом с Матвеем Кирилловичем и его старшими детьми ездил, так говорят, он ни разу от экрана взгляд не оторвал, как прикованный стоял, чаю в трактир пить не ходил, прямо на площади холодные пироги всухомятку жевал. Чуть ли не силой его оттуда вечером уволакивали. Хорошо еще, что сейчас в Калуге экран есть, двадцать лет тому назад поставили, а раньше, в старину, чтобы игру посмотреть, в самую Москву народ мотался.
- Ну, не тяни. Как немцы? Наступают?
- Наступают, Вася, ох, наступают! 
Мы сейчас с немцами играем. С ними у нас всегда суровая игра, без поддавков. И нынешний матч уже который год длится, а конца все не видно. Не иначе, как третья мировая игра получится, никто уступать не хочет. По первым-то двум у нас с немцами как бы ничья, еще и от этого ожесточение растет: кто кого. 
- Рассказывай, расказывай! – Васька теребит.
Да рассказываю же, рассказываю.
Сейчас немцы новую атаку по центру затеяли. Середину поля легко прошли, сейчас к Смоленску приближаются. Вспомнил я их армию и аж содрогнулся под тулупом. Четко идут, как на параде. В авангарде три отряда отборных защитников, рослые все, лица как из камня высечены, черные шерстяные шапки низкие, сзади по самые плечи надвинуты. Форма, черная с желтым, тоже вся вычищена, ни соринки, ни пятнышка. Знают, гады, что смотрят на них в тысячи глаз, вот и маршируют, заранее напугать хотят.  За передовым полком шесть небольших отрядов, человек по двести. Тоже дистанцию держат и шаг печатают, чтоб им сквозь землю провалиться от этого шага. А уже за ними полузащитники мяч катят, фельдфебель сбоку идет, счет им дает: айн-цвай, айн-цвай, айн-цвай! Мяч здоровенный, высотой в полторы наши избы будет, а катится быстро, будто под горку идет. Через каждые полчаса полузащитники у мяча меняются, на ходу, без остановки. Свежие подходят, старые на отдых останавливаются или рядом вольно идут, следующей смены дожидаются. Ровно мяч идет, без толчков, без суеты. А на мяче чего только не понаписано! И Drang nach Osten и Deutcshland uber alles и Gott mit uns и еще много чего. В наш адрес тоже обидки всякие накаляканы, и Москву обещают с наскоку взять, и все такое прочее. Кресты ихние паучьи нарисованы, головы львиные и драконьи, смотреть противно. Но и страшновато. 
По сторонам, справа и слева, нападающие небольшими кучками движутся. Эти посвободнее идут, мяч катить не их дело, у них своя задача: в нужный момент убежать, к другому отряду мяч быстро перепасовать.
Сзади, на лошадях и повозках тренеры, советники, врачи, массажисты, гонцы, весь тренерский караван, одним словом. За ними – обозы с продовольствием и всем нужным снаряжением. А вокруг обозреватели целыми стаями рыщут с камерами да микрофонами, зрители наши поодаль стоят, с угрюмым любопытством на немцев смотрят.
Сам фон Кройф, главный тренер ихний, армией командует. Всегда спокоен, лицо как защитная маска. Если что приказать надо, коротко крикнет или ординарца подзовет, сквозь зубы ему приказ отцедит - все сразу подчиняются: перестраиваются или направление меняют, чтобы препятствие или деревню обойти. Да ему и приказывать, почитай, не приходится:  будто сама армия движется, все равно, что машина. Не по себе становится от этого, страшно. Как таких остановишь? Потом наших показали. Князь Александр Данилович за Смоленском оборону выстраивает, войско собирает, усиленные тренрировки проводит. К нему на подмогу Дмитрий Всеволодович с отрядом питерских нападающих спешит. Это уж на тот случай, если мяч отберем, чтобы быструю контратаку начать можно было. Тоже сила. Глядишь, и выстоим.
Выслушал меня Васька и аж кулаками захрустел.
- Эх, твою мать!
Васька три раза в игроки записаться хотел – не принимают. Плоскостопие, говорят. Какое там плоскостопие, целыми стогами парень ворочает, весной за один день без передыха весь свой надел вспахивает? Нет, не хотят. Оттого, что неправда кругом: берут по знакомству зятьев – кумовьев, а те потом в решающий момент как щепки под немцами разлетаются. В игроках-то, конечно, почетно покрасоваться. А как до дела – шиш. У границы какое позорище вышло! Сторожевой отряд смяли, словно ножом масло проткнули. Даже строй не нарушили. Эх, ладно, все еще впереди.
Ваську расстроенного из саней высадил, и к себе поворачиваю. Налево, на пригорок, и вон он, третий дом – наш.
Жучка залаяла, издалека хозяина чует. Вышел отец. Гремит щеколдой, отпирает ворота.
- Что немцы, Миша? Идут?
- Идут, папаша, идут.
- Мда...
Помню, давно еще, отец, как будто забывшись, игру «футболом» назвал; а когда я, малец, спросил, что это за футбол такой - отмахнулся. Рано тебе, говорит, в свое время узнаешь, а пока иди и лишнего не болтай. Скрытничает папаша, и дед наш, Егор Евгеньич, пусть земля ему будет пухом, тоже скрытичал, пока жив был. Это я давно приметил. Скрытность эта в нашей семье от прапрадеда повелась. Прапрадед мой, Игорь Сергеевич, судя по всему, непростой человек был. В самой Москве жил, и в глуши нашей не случайно поселился, а как будто убежал сюда, спрятался от кого-то. Портрет его у нас в гостиной висит. Голова лысая, смотрит испытующе, с прищуром. Как будто сказать чего-то собирается, но сам себя сдерживает. И папаша, я замечал, точно так же смотрит иногда на меня украдкой, будто оценивает, а потом отворачивается. 
- Ставь лошадь. Мать блинов напекла.
Вот я и дома. Покой и порядок.
Теплая изба, блины с колбасами и салом, вечерняя газета под лампой, неспешные разговоры. А все равно тоскливо мне здесь. Уехать хочу. В сентябре  исполнилось мне  девятнадцать, через два года можно счастья попробовать, в Университет поступать. Несколько месяцев до совершеннолетия не хватит, но они, говорят, это прощают. Мамаша меня отговаривает. Куда, говорит, ты же старший сын, наследник, на кого хозяйство бросишь? Как это «на кого»? На Николку, ему скоро шестнадцать стукнет, вот тебе и работник, и наследник. А меня как будто магнитом в Москву тянет. Так бы и ушел туда прямо пешком. Отец тоже противится, но без строгости. Я, говорит, сам тебя всему научу, когда совершеннолетие твое исполнится. Но я вижу, что втайне папаша и сам хочет, чтобы я в Москву поехал и в Университет поступил, гордится он этим будет. Непростая семья наша, про это и в деревне нет-нет да и шепнут. А нам-то что? Законов мы не нарушаем, живем себе помаленьку, землю пашем. А все что болтают, так и пусть себе болтают.
Сели за стол, мамаша блинов стопку, полотенцем укрытую, подала. Сковорода жареного сала на подставке шкворчит, тут же колбасы, сметана, соленья-варенья всякие. На лавках соседи сидят, самые нетерпеливые уже здесь. Семен Борисыч тоже пришел, учитель наш, старинный папашин товарищ. Начальную школу в деревне нашей отстоял, когда районные власти прикрыть хотели. До второго класса детишки у нас учатся, а уж в пятилетку в Вельяминово ходят.   
Соседи встают, здороваются. Обычай такой – когда кто игру посмотрит, все к нему в гости валят, распросить, поговорить. Особенно сейчас, когда положение обострилось, и немцы новое наступление затеяли.
Гости благодарят, но к столу пока не идут, ждут общего чаю и моего рассказа. Хороший рассказ об игре дорогого стоит, его потом со всяким враньем и прибаутками дальше передадут, и еще дальше, и так по всей деревне и всей округе. Старосту Петра Максимовича до сих пор на все свадьбы зовут, чтобы он еще раз про игру с турками и про взятие Измаила расказал, хоть и было это чуть ли не сто лет тому назад, и рассказы его все от мала до велика давно наизусть знают, самому престарелому Петру Максимовичу в нужных местах хором подсказывают. 
Новые люди подходят, приносят к столу гостинцы, усаживаются. Наконец, мать ставит самовар и обносит гостей чашками. Начинаю рассказ. Сначала, как положено, про дорогу, про город, про цены на базаре. Потом уж, когда нетерпение разогреется – про игру. Часа два рта не закрывал, четыре чашки мятного чаю от хрипоты выпил. Все в красках описал: и как немцы строем идут, и как князь Александр Данилович встретить их готовится, и лучшие моменты, что из других игр показаны были, и что наши и немцы в интервью говорили, и какие догадки обозреватели строят.
Выслушали меня, помолчали. Отец, вижу, рассказом доволен, бороду пощипывает,  исподлобья оглядывает гостей.
     -    Ох, Мишка, быть тебе обозревателем! – это сосед, Яков Модестович, тишину нарушил. – Прямо соловьем поет, а, мужики?            
Тут остальные загалдели, головами одобрительно кивают, переглядываются. Семен Борисович еще раз все подробности расспрашивает – как немцы одеты, как идут, дружно ли катят, не дают ли мячу в ямах застрять. Все выспросил, длинный взгляд на отца кинул.
- Сильная атака. Боюсь, не остановит их князь Александр Данилович.
Отец со значением кивнул.
- Не остановит, факт. Просто так через центр немцы не ходят. Только если на сто процентов в своей силе уверены. И потом - сам фон Кройф армию ведет. Сомнут Александра Даниловича, это уж наверняка. Ему бы назад отойти, соединиться с Дмитрием Всеволодовичем где-нибудь под Можайском, да там и встречать неприятеля. Только фланги понадежнее прикрыть.
- Скажешь тоже, Антон Егорыч! – Яков Модестович сердито возражает. – Умный ты человек, а такую ерунду порешь! У Можайска! Половину поля просто так отдать? Негоже это. Прессинговать надо, подкаты делать, на территорию противника игру переводить. А то что ж?
- Прессинговать с умом надо! – разгорячился папаша. – Возьми хотя бы тот же пограничный отряд! Много ли напрессинговал? В пух и прах разбиты! Нет бы отойти, силы соединить!  Вот теперь и нет ни отряда, ни задержки противника! Нашим игрокам расстройство, а им воодушевление!
- Ну, какое там расстройство! Подумаешь, в центральном круге пограничный отряд  прошли! Эка невидаль!
- Да не в отряде том дело!
- А в чем же тогда?
- А в том! Когда немцы через центр такой силищей наступают, остерегаться надо! Это вам не с поляками хороводы по лесам водить!
- Ну, немцы, ну и что? Бивали и немцев...
Выскользнул я тихонько в сени, зачерпнул ковш квасу. Теперь до полуночи будут лясы точить, как играть да как не играть, хоть в главные тренеры каждого бери. Потом прежние игры вспоминать начнут, с поляками, с турками, с французами. Давнишние игры с немцами тоже припомнят. Так до полуночи и просидят. А что – зима, вечерами делать нечего, только что про игру рассусоливать. На то и игра.
Раньше, в доисторические времена, все иначе было. В школах тому не учат, но я из разговоров отца с дедом кое-что подслушал. Еще в книжки отцовы, которые он под замком держит, однажды заглянул. Помню, замок оказался открытым, а отца полдня дома не было. Я тогда много странного вычитал, мне и сейчас все это непонятно. Получается, что древние народы в игру не играли, и не с мячом к соседям ходили. А ходили для того, чтобы истреблять друг друга. Нарочно избить, не по случайности, не в борьбе за мяч или давке у ворот. Целыми армиями по миллиону человек шли, только не мяч катили, а специальные  орудия для убийств с собой несли. Шли - и всех живых на своем пути убивали, и противника и, страшно сказать, мирных зрителей тоже. А кто больше убил, тот значит, и победитель. Вот и допобеждались до того, что почти всех людей на земле поубивали. Но - не знаю, не верится мне в это. Как это можно нарочно людей убивать? Всюду ведь земля для пашни есть, реки, леса, луга. Хочешь - в городе селись, хочешь - в деревне. Тесно тебе, так отъедь от людей подальше и хутором живи. Чего бить-то друг дружку? Для куража, для интереса? А может, и для пропитания нечистого, канибальского? Непонятно. Видно, другие люди раньше были, необузданные, дикие. Да и не люди вовсе, а звери, те самые, что от обезьян произошли. Они и других непотребств много делали, не только убийства. Чужое хватали без спроса, задарма заставляли на себя работать, лгали друг дружке, девок и баб без их согласия брали. Оттого в школах древней истории и не учат, нельзя, видно, этого, малым детям, да и всем добрым людям знать. Только в Университете этому учат, да и то не всех, а только самых достойных. И не сразу, а через много лет трудов и послушания. Вот этого я и хочу. Знаний хочу, мудрости. А не блины с салом трескать да про игру с соседями лясы точить.
Остатки кваса в помойное ведро выплеснул. Вышел на улицу. Мороз, тишина, из избы свет желтыми квадратами на снег льется. Над головой звезды, целый океан. Вон Большая Медведица ковшом висит, вон Стрелец, Весы. Интересно, а звезды в древние времена те же самые были или тоже другие?
Завернул за угол, справил нужду.
Еще постоял, вернулся в дом.
Там уже накурено, хоть топор вешай.
- А мне итальянцев смотреть не интересно, - Яков Модестович кричит. – Запрутся на своей половине и сидят. Больше всех мне поляки нравятся!
- Верно... да... – вразнобой гудят.
Это точно. Украина – Польша  самая лучшая игра сейчас. То поляки всей своей шляхтой наскочат, хохлы от них врассыпную разбегаются. Ну, думаешь, сейчас точно гол забьют! Ан нет, месяца через два шляхты той и след простыл, а казачки уже сами мяч к Кракову подкатывают. Открытая игра, атакующая, на встречных курсах. Тридцать один процент мировой зрительский рейтинг у них, первая игра в мире сейчас. Но и у нас с немцами  серьезная каша заваривается.
Буду ложиться спать. Целый день на воздухе перед экраном провел, в тепле сразу в сон клонит.
Завтра с утра сбрую будем с папашей чинить. Потом на мельницу съезжу, пару мешков пшеницы смолоть надо бы. Потом... потом будет день и будет дело...
Засыпаю, а перед глазами одно и то же: немцы, немцы, немцы. Кресты, форма их треклятая. Мяч, островерхими немецкими буквами опоганенный, по нашей земле катится...   

Через две недели пришла громовая весть: разбиты!
Князь Александр Данилович не стал Дмитрия Всеволодовича с питерцами дожидаться, вступил с немцами в бой и потерпел полное поражение. Две тысячи немецких защитников намертво связали все войско Александра Даниловича, нападающие в два быстрых паса перекинули мяч ему за спину, а полузащита так понесла мяч вперед, будто второе дыхание у них открылось. Александр Данилович от такого напора растерялся, дернулся было туда, сюда, пустился догонять, да куда там! Время утеряно, игроки обескуражены. Уже на следующий день немцы на пятнадцать километров от него оторвались, будто до этого не прошагали без передышки от самого Витебска. И Дмитрий Всеволодович со своими нападающими заметался. Дружина у него хорошая, быстрая, но куда против целой армии! Да и непривычны нападающие в лобовую противника встречать. А коли обойдут, так и вовсе путь на Москву открытым оставишь. Так и покатился Дмитрий Всеволодович со своими питерцами перед носом у немца к Москве. А там в Кубинке князь Суроцкий ополчение собирает, все отряды, которые поблизости есть, туда спешат. Все вышло, как папаша говорил: собрать силы в кулак и у Москвы противника встречать. Да только кулак уже не тот.
У Боровицких ворот отряд вратарей, наша последняя надежда, в полную готовность приведен, каждый день по многу часов тренируется. Вратари испокон веков у нас хорошие были, много раз международные призы забирали. Да мало их, хотя и самых сильных, всего триста человек, а против них почти вдвое больше. У ворот самая интересная игра, самая отчаянная. Семьдесят лет тому назад Игровой Союз внес в правила изменения. Теперь, когда во вратарскую площадь мяч закатывают, то всем, кроме вратарей, из нее положено удалиться, а от нападающей стороны только пятьсот человек войти могут. И вот начинают они перед самыми воротами отчаянно бодаться. Коли закатят мяч в ворота, значит гол, игра окончена. А если вратарям удастся из вратарской площади мяч вынести, тогда снова все игроки наваливаются. Раньше такого не было, раньше целыми командами у ворот сходились и многих в страшной тесноте насмерть давили. Тогда за каждый гол сотни жизней, своих и чужих, отдавали. Сейчас уж не то, хотя и теперь у ворот, да и в поле, в жаркой схватке, десятка три игроков обязательно насмерть затопчут. Так для того и идут мужчины в игру, чтобы не только в форме своей команды красоваться, но и нужный момент ради славы отечества жизнью рискнуть и противника  не испугаться. Вратари нас часто спасают. В игре с французами пол-Москвы спалили, на самой линии Боровицких ворот мяч был, ан нет, вынесли мяч, и так ловко контратаку повели, что вскоре сами в Триумфальную арку французам мяч закатили.
В последней игре с немцами тоже до игры у самых ворот дошло, опять вратари наши  отличились. Да при нашей дырявой защите без хороших вратарей лучше вообще на игру не выходить.    
Князя Александра Даниловича царским указом из главных тренеров уволили. Поставили ему в вину неготовность войска к защите, неповоротливость; припомнили все старые грехи и чуть ли не преступная халатность с его стороны вышла. Поговаривали, что нарочно Александр Данилович не стал подмоги дожидаться, чтобы с другим князем славой не делиться. И то правда – всего два дня пути Дмитрию Всеволодовичу оставалось, что стоило подождать или отойти чуток, коли немец в атаку пошел? От питерских нападающих немцы бы так легко с мячом не убежали. А теперь вот думай, как быть. 
Наши все взволновались, дела побросали, толпами собираются, судачат: была ли преступная халатность, не было ли? Я так думаю, что никакой преступной халатности не было, а вот гордыня, спесь княжеская, местничество постыдное – этого у нас всегда хоть отбавляй.
На Москве неспокойно стало. Дума несколько дней безвылазно сидела, никого в главные тренеры единогласно выдвинуть не могла. Даже в такое время все родственников своих проталкивают, друг друга грязью поливают, плетут интриги. Молодые думцы осмелели и подали государю прошение: варяга, иностранного тренера позвать, от родовых связей и наших обычаев игровых свободного.  Пора, говорят, в современную игру играть, фланги задействовать, длинные передачи и навесы на ворта применять. Хватит мелким пасом через центр всей командой трястись, чужеземцам на смех. Что тут началось! Чуть ли не в бороды друг другу думские вцепились! Народ тоже забунтовал. На Красную площадь толпы москвичей потекли. Ночами не расходились, жгли костры. Не хотим, кричат, иностранного тренера, испокон веков не было на Руси чужеземца в главных тренерах и сейчас не надо! Незачем нам у заграницы учиться! Как деды и прадеды наши играли, так и мы будем! Все в игроки запишемся и стеной у Боровицких ворот встанем! Ага, запишемся, встанем. Глотку-то драть все горазды. По правилам только десять тысяч полевых игроков в команде может быть и триста вратарей во вратарской площадке. Ни единым человеком больше. Новых игроков можно только на замену выпустить, когда убыль не менее тысячи в игроках обнаружится. А поди-ка, объяви сейчас для замены набор игроков, так из горлопанов московских никого и не найдешь. Нет, в такой час желающих в команду вступить немного бывает.   
А немец, тем временем, с мячом к Москве катится. В стане князя Суроцкого неспокойно, твердости в рядах нет. Некоторые из игроков, что на подмогу шли, потихоньку по домам расходятся или нарочно в пути задерживаются, чтобы от немца кренделей не схлопотать и в поражении позора не делить.
Тут и вовсе народ забурлил. На государя все оглядываются, чтобы тот, наконец, или главного тренера назначил, или сам на коня садился и в поле выезжал. Такое иногда бывало, и у нас, и за границей, чтобы сам государь командой руководил, только за границей с пользой, а у нас чаще всего с конфузом. К тому же нынешний царь еще молод и нравом слишком мягок. Медлит, советуется с Думой, с князьями, разных тренеров к себе на аудиенцию зовет.   
Что будет – никто не знает. Раздрай какой-то, смутное время. Наши мужики тоже все унылые ходят, злятся, ругаются. Зритель, он ведь тоже к игре страсть имеет. Для него же,  в конце концов игра играется, для зрителя, а не только для тренеров и игроков.

В начале марта Васька на день рождения позвал. Васька у нас нелюдим, кое-кто его даже за дурачка держит, поэтому друзей у него собралось немного. Я, еще пара соседних ребят и Маринка, невеста его, с которой они к совершенноллетию пожениться договорились. 
Выпили рябиновой, посидели. Васька сам не свой, весь праздник молчал, так что всем неловко стало, а за чаем и говорит:
- Я заявку в игровой комиссариат подал. Ходят слухи, что большая замена  готовится. Может, хоть сейчас возьмут?
Марина только руками всплеснула.
- Опять?
А ведь как раз сейчас могут и взять. Многих игроков немцы у Смоленска помяли, пограничный отряд, считай, наполовину из игры выбыл. Некоторых тренеры за нерадивость и трусость отчислили. А кое-кто и сам форму с себя тайком снял. Когда мяч к воротам катится, из команды вся шушера, что кривыми путями в игроки попали, живо разбегается.
- И когда ответ будет?
- Через две недели.
Это слишком поздно. Под Москвой все уже решится. Две недели немцы Ваську ждать не станут. Либо гол нам закатят, либо отобъемся и свою атаку начнем.
- Эх, Васька, игрецкая ты душа! Ну, давай, что ли, выпьем, чтобы тебя поскорей в команду взяли!
Налили, чокнулись. Вася полный стакан опрокинул, хотя вообще пьет мало.
- На кого же хозяйство оставишь, отца больного? – Маринка осторожно спрашивает. Про себя ни слова.
Васька нахмурился.
- В аренду на два года свой надел отдам. И жалованье полностью присылать буду. Хорошие игроки много денег получают. А через два года Вовка подрастет, справится. И Мишка, вон тоже при случае подсобит.
- Хорошие игроки, оно конечно, много получают. Только в хорошие еще выйти надо.
- Выйду, не беспокойся.
А ведь действительно выйдет. Землю рыть будет, а своего добьется.
- Я тоже помогать буду, - Маринка глаза опускает.
- Тем более...
Я, конечно, тоже покивал согласно. Что ни получится, Ваську не брошу. Хоть бы и вправду взяли его. Но у мне уже и не верилось. Столько раз отказали, что теперь просто из упрямства чиновного не возьмут.
Но в этот раз я ошибся.
   
На следующий же день нагрянула из райцентра очередная черная весть.
Немцы, перед самой позицией князя Суроцкого всей армией дружно взяли влево. Князь сместился было за ними, уже и первые игроки лбами столкнулись, и тут фон Кройф неожиданно на правый фланг мяч перевел. Бросил в игру большой отряд нападающих, и они к ночи того же дня на сто пятьдесят километров в юго-восточном направлении мяч протащили. Вот где оно, классное мастерство, вот она, хваленая немецкая молниеносная игра! А тут отряд фельдтренера Карла Хесслера, восемьсот свежих игроков, как будто из-под земли вынырнул, мяч подхватил и – вперед. А армия фон Кройфа на три отряда  разделилась - и тоже к Москве, два по центру и один по левому краю. Поди, лови их теперь по одному. Так и сели все. Ясное дело - пропала игра.
Одно только хорошо получилось - прямо по нашим землям немцы теперь мяч прокатят. Зашевелились зрители наши: еще бы - лет пятнадцать в этих краях живого мяча не видели, только на экране игру смотрим. В Европах зрителям хорошо живется, там страны маленькие, дороги хорошие, хоть каждую неделю туда-сюда езди и настоящую игру смотри. А у нас если к экрану в Калугу раз в месяц выберешься, и на том спасибо. Ладно, хоть на мяч поглядим, и то развлечение. Лучше бы нам, конечно, век такого развлечения не видать.       
 
Тут и государственные дела со скрипом сдвинулись. Не до жиру, не до местничества стало. Царь велел площади от смутьянов очистить, ввел в Москве комендантский час и назначил, наконец, главного тренера – Петра Мостового. 
Чуднее тренера вовек государю не найти было, от отчаяния, видно сподобился. Мостовой не то, что не князь, вообще простого сословия человек. Его и по отчеству в жизни не знал никто, раньше только и звали «наш Петька», а последние годы про него и вовсе забывать стали. А в свое время был он игрок знаменитейший, на всю Европу известен был. Но играл больше не за свою команду, а за границей. Там и прославился. Во многих избам до сих пор картинки висят, на которых Петька испанский мяч в Вестминстерские ворота закатывает. Или, за уже норвежцев в атаке на бельгийские ворота отличился. Лихой был полузащитник, бесшабашный, во всякую схватку лез. Против своих ему, слава Богу, сыграть не довелось, этого ему бы вовек не простили. Когда в поле свое отыграл, выучился там же, за границей, на тренера, вернулся домой. Только здесь ему развернуться не дали. Знать против него, как один человек выступила. Что это, дескать, песий сын, будет у нас тренировать, нашу исконную игровую традицию иноземными кунштюками похабить? Петька поогрызался было, дошел даже до государя, батюшки нашего нынешнего царя, а тот возьми да и помри. В суматохе престолонаследия Мостового отодвинули, затерли, а к новому государю, тогда еще совсем юному, его и вовсе не подпустили.
И вот на тебе - главный тренер всей команды. В такой тревожный час.

Стали наши зрители на игру собираться. Через два дня, если фон Кройф чего нового не выкинет, должны они низинкой, в аккурат между Вельяминово и райцентром пройти.  Как тут не посмотреть, прямо под носом немцы мяч проведут, будет что потом детишкам рассказать. Все ворчали, охали, но идти намеревались – как такое пропустишь. И я засобирался, Ваську позвал. А тот ни в какую.
- Не пойду, - говорит, - больно мне на наш позор смотреть!
Ну и что, что позор. В первый раз, что ли? Гол забьют - игре конец. Через годик-другой Игровой Союз нового противника по жребию назначит. Может, полегче кто попадется, выиграем. Игра есть игра. А Васька - ни в какую:
- Не пойду. И рассказов ваших про немцев слушать не буду! Ну вас всех!

А повернулось так, что на встречу с немцами выйти  нам довелось не зрителями.
Ровно через два часа после нашего с Васькой разговора прилетели в Зябликово гонцы и объявили приказ нового главного тренера – замена! Сразу две тысячи человек в игру вступают. Одну тысячу обычным порядком в поле вводят, из учебных лагерей, а другую велено срочно сформировать нашему Калужскому комиссариату. Немедленно собрать людей, зачитать новобранцам правила, обучить основным приемам игры, разделить установленным порядком на десятки и сотни, и под началом калужского воеводы Соломона Ярославича Добрынина выступить на соединение с тем же вездесущим князем Дмитрием Всеволодовичем и его питерскими нападающими, которые теперь уже на наш фланг спешат. А место встречи указано - деревня Вельяминово Малоярославского района Калужской области. Так черным по белому в указе и написано. Сроку на исполнение – сутки. Этой же ночью сам главный тренер Петр Леонидович Мостовой выезжает в наши края для осмотра новой тысячи и для игрового совета с князем Дмитрием Всеволодовичем и нашим Соломоном Ярославичем.
Калужский воевода тут же велел все заявки, что в игровом комиссариате годами пылились, удовлетворить и набор добровольцев по Калуге и трем ближайшим к месту действия районам объявить. То есть Боровскому, Балабановскому и нашему, Малоярославскому. 
Ошеломление вышло полное, будто ледяной водой всех окатило. Были мы всю жизнь мирные зрители, а теперь под добровольный призыв попали. Добровольцев уже лет тридцать, поди, не набирали. Князьям, известное дело, лучше гол пропустить, да новую игру через год начать, чем всякую чернь в команду брать. А Петру Мостовому, видать, не стыдно ради спасения отечества людей на помощь позвать, сам из простого народа в игроки вышел. И в какие игроки! Наутро самолично прибудет, новобранцев смотреть и под носом у противника игровой совет держать. Вот это уж тренер, так тренер! За таким кто угодно в игру пойдет.
Первый, конечно, Васька пошел. Как только указ объявили, он все бросил, на коня и - в районный комиссариат. Пришел и заявкой, заново переписанной, комиссару об стол хлопнул. Тот покраснел, побледнел, но подписал, не медля. Попробуй не подпиши - завтра сам Петька Мостовой здесь будет, от него, если что, спуску не жди. Половину тренерского штаба, который годами не менялся, в один день повыгонял.
Через час вернулся Васька из комиссариата именинником. Сияет, улыбку удержать не может, румянец во всю щеку.
- Вот и решилась судьба моя, - говорит. – А на днях и всей нашей родины судьба решаться будет.
И так он это сказал, что у меня в душе тронулось что-то.
- Я с тобой, Васька, - говорю. – Куда ты, туда и я.
- Да, брось. Зачем тебе играть? Тебе в Университет готовиться надо.
- До Университета еще два года. А в игроки прямо сейчас можно попасть. Жалко такую возможность упускать.
Храбрюсь, а самому немножко боязно. Схватка, судя по всему, предстоит нешуточная. Немец не пожалеет, крепко поколотить может.
Ребята наши тоже друг на друга посматривают: идти? не идти? Еще двое ребят из Зябликово вызвались: Антон Горбунов и Валька Сырник; десятка полтора из Вельяминово вызвались, у них деревня намного больше нашей, из Дубков семеро, из Гошки пара человек.
Домой пришел, а мои уже знают, что я в игроки записался.  Мать вздыхает:
- Ну зачем, зачем? Куда ж вас гонят? Молодых, необученных. Побьет вас немец, покалечит...
Отец ее успокаивает:
- Танечка, я тебя умоляю, не беспокойся. До настоящей игры их, скорее всего, не допустят. Что они умеют? Ничего. Я так думаю, что Петр Леонидович хочет просто толпу собрать и своего рода потемкинскую деревню перед немцами выстроить. Вынудить их остановиться, предпринимать маневры, искать обход. Там и подкрепление подойдет или вообще мяч в центр передадут. А через год на замену все ваше воинство отправит, настоящих игроков в поле возьмет.
По правилам три тысячи игроков в год можно менять, не больше. Раньше две тысячи меняли, теперь, когда скорости в игре выросли, договорились на три, чтобы не доводить команды до изнеможения.
Потянулись к нам соседи: напутствуют, поздравляют. Очень все гордятся, что сразу столько односельчан в команду попадут. Обещают установить дежурство и каждый день в Калугу по очереди ездить, чтобы нас на экране не пропустить. 
Устроили нам четверым проводы на скорую руку. Староста Петр Максимович приковылял, стал было говорить речь, но сбился и от полноты чувств заплакал. Долго сидеть не стали, разошлись по домам.
Полночи я не спал, ворочался, вообразить старался – как оно там будет, не подведу ли команду? Разные обрывки из виденных на экране игр перед глазами мелькали. Все это теперь и мне предстоит. Думал ли я еще неделю назад, что в игроки попаду? И самой задней мыслью не держал. А вот оно, как повернулось. Потом постарался заснуть, стал считать баранов. До полутора тысч досчитал, дальше не помню...

В шесть часов разбудил меня отец. Мама зажарила яичницы с салом, завернула мне на дорогу десяток пирогов. Не удержалась, всплакнула. Николка с завистью смотрит:
- Эх, кабы и мне в игру!
Отец вывел во двор коня, заложил сани.
     -     Ну, поехали, волонтер!
При матери он все балагурил, несерьезным мой призыв старался представить, а как от дома отъехали, посуровел.
- Ты, Миша, правильно сделал, что добровольцем в игру пошел. Есть моменты, когда  все интеллигентские рефлексии нужно в сторону отставить и вместе со своим народом быть. Не забывай только одного – это всего лишь игра. Тяжелая, грязная, частенько опасная, но только игра, не более того.
Тут меня будто за язык дернуло:
- Футбол?
Отец головой дернул, прищурился.
- Да, Миша. Футбол.
Вот, думаю, и настал мой момент вопросы задавать.
     -   Расскажи мне, папаша, про футбол. Про все остальное тоже расскажи. От кого предок наш, Игорь Сергеевич, в глуши схоронился? Что за сундучок кожаный ты в своем столе под замком держишь?       
Отец пожевал губами.
    -  Мда... Так я и знал. Давно мне надо было тебя в наши дела посвятить. А я, как положено, до совершеннолетия, до двадцати одного года ждал. И тогда уж, как правилами предписано, собирался тебе нашу семейную, да и не только семейную, тайну вручить. Тайну, о которой на всей земле не более тысячи человек знают. Ту самую, что Игорь Сергеевич из Москвы в своем портфеле привез.
- В чем привез?
- В чемоданчике кожаном.
Чемоданчик я тоже в отцовом шкафу видел. В тот раз, когда он замок запереть забыл. Гладкий коричневый сундучок с золотистыми замками. 
- О чем тайна, папаша? О... доисторических временах?
- Верно. Точнее говоря, и о них тоже. Почти сто лет тому назад в нашем государстве последние следы о той эпохе стирали. Многие из тех, кто хоть что-то знал или помнил, пропадали безвестно. Один коллега Игоря Сергеевича, очень ученый и влиятельный человек, над которым опасность нависла, попросил нашего пращура свой архив на хранение взять. Ну а потом с этим архивом ему и самому бежать пришлось. Звали, кстати, нашего прапрадеда вовсе не Игорь Сергеевич. И фамилия у него другая была, не Прокофьев. Вот такие пироги, Миша. История это долгая, сейчас на нее времени нет. Да и не стоит о таких вещах на ходу говорить. Вот отыграешь, вернешься домой, и я тебе все расскажу. Ты, главное, береги себя. И помни – это всего лишь игра. 
Понятно, что игра.
- А что в портфеле-то?
- Разное. Результаты наблюдений, экспериментов. Документы прошлых лет, в том числе и доисторических. Магнитные диски. Много фотографий, между прочим.
- Чего?
- Картинок типографских. Ко всему этому комментарии требуются, непосвященному почти все покажется непонятным.
- А как же Университет? Там ведь тоже древней истории учат.
- Жалкие крохи. И то по большей части ложь и профанация. Настоящая правда так глубоко спрятана, что сейчас уже не все князья ее знают. Я боюсь, что и государь нынешний почти ничего не знает, а самое главное - знать не желает. А бояре ему в том потворствуют.
- Да что ты говоришь, папаша! Государю все известно! Если не государь, кто же тогда правду знает?
- Кто, кто... Подпольные наблюдатели. Посвященные, вроде нас с тобой. Кое-кто из князей нам сочувствует, помогает знание хранить. В некоторых странах и на государственных постах наши люди есть. В других, наоборот, всех под корень вывели.
- Ох, папаша...
Подъехали к военкомату, а мне из саней вылезать не хочется. Так бы говорил с отцом и говорил. Вот уж удивление, так удивление! Посвящен мой папаша в такое тайное знание, которое не всем князьям доступно! Чудеса.
Но надо идти. Назвался грибом, полезай в корзину. Черт меня дернул вслед за Васькой в игру идти! Теперь целый год в поле грязь месить придется. Но уж на следующий год, как только срок выйдет сразу попрошусь на замену, пусть хоть у самых Боровицких ворот мяч плясать будет. Или раньше выйти, больным сказаться? Нет, негоже. Честно свой срок отыграю и вернусь.
Высадил меня отец, быстро обнял, сказал прощальные слова и сани назад повернул.
- Погоди, папаша! - кинулся я к нему. – Самое главное мне скажи: правда ли, что древние люди друг дружку просто так убивали?
Отец сначала усмехнулся, а потом погрустнел и даже на секунду глаза рукой прикрыл, будто от недоброго видения загораживаясь.
- Правда, - говорит. -  Ты даже не можешь себе представить, в каком количестве. И друг друга, и сами себя. А главное – не такие уж они и древние. Поэтому и в университетах правды нет, и мы держим свои архивы в секрете. Иногда в трудную минуту я думаю – не лучше ли мне утопить этот портфель в озере, а тебе ничего не рассказывать? Счастливее ты без этого будешь, дольше проживешь.
- Нет, папаша, ты уж будь дорог, меня дождись. А топить или не топить, это мы с тобой вместе решим.
Засмеялся.
- Слова не мальчика, но мужа. Ладно – прощай! Удачи тебе в игре!
Хлопнул по плечу, сел в сани, хлестнул коня и уехал.
А у меня в голове будто улей разворошили. Вот она, тайна-то где! Не в Университете, за семью замками, а рядом, под носом! Из самих древних времен послание в кожаном сундучке отец под замком держит. А мне вместо тайны - в игру, будь она неладна!
Ладно, потерпим годик. А то и меньше, если гол забьют. Может, пусть уж и забьют поскорее? Это ведь только игра.
Подошли другие новобранцы, и по одному, и кучками. Одни, здешние, пешком, другие на санях или верхами. На лицах решимость пополам с растерянностью и гордостью. Счастливый и трудный случай простым парням выпал – в решительный момент в игроки попасть, без тренировок, без канцелярской и медицинской канители. Как в омут головой на игру идем.
Вышел районный комиссар, строевой командой приглушил сдержанный полусонный гомон.
- В две шеренги становись!
Кое-как постороились.  Покривился комиссар, сплюнул на сторону.
- Значит так! Место сбора объявлено у нас. К часу дня прибудет замена из Калуги и других районов. Все вы пойдете в защитники. Тогда же, если по дороге не застрянет, будет и Петька... то есть, тьфу, Петр, как его... в общем да, сам Петр Леонидович, главный тренер. Он вам смотр устроит, распорядится насчет учений и диспозицию даст. Если успеет, конечно...
Едва выговорил комиссар эти слова, как во двор снежным галопом влетели четверо всадников. Разгоряченные кони прошлись по двору, гулкими копытами взбили морозную пыль, встали пританцовывая. Комиссар нахмурился и рот было открыл, чтобы гаркнуть на пришельцев, как он это умеет, да вдруг побледнел и вытянулся.
- Здравствуйте, Петр Леонидович, - сдавленно говорит.
«Петька! – пошел по рядам восторженный шепот. – Петька приехал!»
- Здорово, комиссар! – натянул поводья, остановился перед строем. – Здорово, ребята!
А мы воздуха для ответа набираем, а сами друг на дружку глазами косим – как отвечать-то знаем, на экране не раз видели, а тут самим надо. Ну, кто первый?
- Здравия желаем, господин главный тренер! – вразнобой прогорланили.
Петька осклабился, спрыгнул с коня. Петькин конь, Цезарь, не менее своего хозяина знаменит. Гнедой масти, без единой капли жира скакун. Петька, пока не удел был, несколько раз с Цезарем в международных скачках участвовал и всякий раз призы брал.   
- Молодцы! – Петька отвечает, и - к комиссару. – Сколько людей?
- Сто восемдесят два человека, - лепечет бледный комиссар.
- Где остальные?
- На подходе, Петр Леонидович. К часу должны быть.
Петька поморщился, потянулся было суставы размять, но удержал себя. Всю ночь, поди, в седле протрясся.
- Где они сейчас? Есть сведения?
- Нет, Петр Леонидович.
- Почему? Вы ведь отвечаете за сбор допризывников в этой точке, правильно? Ну, и где они? Может быть, с пути сбились? Заблудились? Может быть, им помощь нужна? Из Калуги и райцентров вовремя вышли? 
- Н-не знаю, Петр Леонидович. Должны были вовремя. Гонцов с просьбой о помощи не было. Не я за сбор отвечаю, а воевода, Соломон Ярославич, он с калужскими призывниками идет...
Петька крякнул и на строй покосился. Ясно, не хочет перед людьми начальство распекать.
- В общем так, комиссар! Шлите гонцов навстречу каждому отряду. Если к часу людей не будет – напишете мне объяснительный рапорт. Если не будет к трем – прощайтесь со своим местом. Все понятно?
- Так точно, Петр Леонидович!
- Мне на два часа приготовьте постель. Если возникнут вопросы – будите незамедлительно.
- Слушаюсь.
Петька повернул к комиссариату, обернулся.
- Да, кстати. Ребят тоже на ногах не держите, - через плечо бросил. - Устройте пока куда-нибудь под крышу. Скоро им надолго про теплый отдых забыть придется.
Вот таким он оказался, Петька Мостовой, новый российский главный тренер. 

К часу, понятное дело, полностью все не собрались.
Комиссар наш засуетился, разослал гонцов, ежеминутно докладывал Петьке о продвижени замены, сетовал на бездорожье и неожиданный характер мероприятия. Тех, кто уже собрался, послали было отдыхать в вельяминовский клуб, но никто не пошел: остались во дворе, встречали других прибывающих, говорили об игре, боялись чего-нибудь важное пропустить. Ожидание близкого столкновения с пртивником волновало, будоражило кровь.
Приехали судейские, те, что нашу замену в игру вводить будут. Судят нынешнюю игру португальцы. Люди южные, к нашим холодам непривычны. Одеты в грузные меховые шубы, шапки с опущенными ушами, форма судейская кое-как сверху напялена. Главный судья, Диаш Гоэньо со свитой расположился в центре, под Москвой, там мяча ждет. А у нас третий боковой, Альберту Суни, с ним помощники, наблюдатели от игрового союза, секретари, гонцы, всего человек двадцать. Спросили у Петьки, насчет замены и в трактир обедать пошли. За ними – целая толпа вельяминовских, и мальчишки, и бабы, и взрослые мужики. Шутка ли: иностранцы-судейские по селу живьем ходят?
Трактирщик расстарался, велел колоть свинью, самолично кинулся чинить колбасы: кровяные, печеночные, мясные, перечные с салом, а пока колбасы не сготовились, приказал на стол закуски подать, и водок-наливок разных. Альберту Суни отогрелся, снял шубу. Откушал, говорят, с большим удовольствием; выпил рюмку хлебной перед едой и рюмку малиновой сладкой к десерту, сказал, что сегодня больше нельзя. Свита его тоже угощением довольна осталась. И хозяин не внакладе, чиновнику из игрового союза счет подал и тут же на полную сумму чек Международного Игрового Банка получил, а Альберту Суни ему от себя еще и серебром пару монет добавил. Да и в счет трактирщик наверняка лишнего приписал, эта шельма своего не упустит.   
Дальше – больше.
Вслед за судейскими понаехали операторы с камерами, обозреватели, всякий экранный и пишущий народец. Санные фургоны с передающими устройствами расставили, протянули через весь двор провода. Одни камеры на треноги поставили, другие, поменьше на плечах носят. Такая суматоха поднялась, что только успевай оглядываться.
Петька устроил пресс-конференцию, всех обозревателей у себя принял, стал на их вопросы по порядку отвечать. Камер штук двадцать на него наставили, и больших, и маленьких, а ему хоть бы хны. За границей, видать, выучился от операторов и камер не шарахаться. Наши тренеры обычно обозревателей не жалуют, на пресс-конференциях быстро читают по бумажке и скрыться спешат. Главные тренеры и вовсе полагают для себя зазорным с обозревательским братом разговаривать; ассистентов и младших тренеров вместо себя высылают. А вот Петька не таков оказался, сам все обстоятельно говорит, нос не воротит.
Те из наших, кто поближе оказался, тоже слушают, шеи вытягивают, остальным петькины слова передают: мол, не считаем положение безнадежным... рассчитываем на новых игроков... хотим связать противника на левом фланге обороны... дождаться подхода свежих сил из глубины...
Потом Петька операторов отпустил, и они по двору разбрелись, к нам полезли. Камеры прямо в лоб наводят, спрашивают все сразу: как настроение, какова готовность, боимся ли немцев. Тут и наши, и иностранцы с акцентом или чужеземным выговором. Мы, конечно, в камеру говорить не приучены, отворачиваемся, друг за дружку прячемся. Антоха Горбунов одного оператора даже оттолкнул слегка, чтобы не приставал. Один Васька наш не заробел, прямо в камеру твердо говорит:
- Будем драться насмерть. Остановим немца. Не пройдут они нас.
Другие операторы это услышали, тоже к Ваське камеры разворачивают. Рады, что хоть одного человека для своего интервью нашли. А он их вопросов и не слышит, знай свое твердит:
- Остановим немца! Не пустим в Москву!
И так несколько раз. Чуть ли не криком кричит.
Сам Петька это услыхал. Ухо навострил, отошел от судейских, с которыми что-то обсуждал, и быстрым шагом к нам направился. Мы, понятно, расступились, дали место, а он положил Ваське на плечо руку и вслед за ним зычным голосом повторяет:
- Верно говоришь, защитник! Остановим немца!
Тут уж и все остальные операторы, как бабочки на свет, к ним двоим слетелись, чуть не потоптали друг друга. Васька зарделся, но глаз не опускает.
     -    Остановим, - говорит, - Петр Леонидович, не сомневайтесь!
А Мостовой даже усмехается слегка, Ваську нашего вперед выставляет, будто всему миру показывет: вот, мол, видали, каких орлов на замену вводим. В Москву захотели? А выкусить не хошь?
Операторы вскоре отхлынули, судейских, ассистентов, обозревателей и сами себя пошли снимать. Тут и там обрывки речи, как весенний ручей бурлят.
- ... Peter Mostovoy, the Russian chiefcoach ... проводит неожиданную замену.
- ... прямо со двора районного комиссариата молодые игроки войдут в игру. Главный тренер российской команды расчитывает этим маневром смутить противника и замедлить продвижение мяча к Москве... 
- … новобранцы не выглядят хорошо подготовленными, но некоторые из них демонстрируют высокий боевой дух... (нем) 
А Васька, от которого уже и операторы отвернулись, и Петр Леонидович отошел, все стоит на месте, в одну точку смотрит и твердит:
- Не пустим немца. Остановим...
Я даже по щекам слегка потрепал его, чтобы в чувство привести. А он словно от дурного сна опомнился: стоит, оглядывается, глазами хлопает.
Вот, думаю, и прославился наш Васька – на все камеры его сняли, по всему миру теперь покажут. Эх, если бы только нашим в деревню дать знать, чтобы бросали все дела и мигом летели в Калугу! Может увидят Ваську на экране рядом с самим главным тренером. На всю жизнь теперь Васька самый знаменитый в Зябликове и во всем районе человек. Что там старый Максимыч со своими рассказами времен Очакова и Измаила! Тут сам главный тренер прилюдно руку жал. Вот это сила.
К трем часам, наконец, собралась вся наша замена. Соломон Ярославич, калужский воевода, повинился перед Петькой за промедление, но людей представил полностью, целую тысячу; и народ весь рослый, крепкий, не под забором найденный. Распределили нас на десятки и сотни. Мы, зябликовские все вместе оказались. Десятником над нами Ваську поставили. Подшучиваем:
- Ты, Вася, далеко пойдешь. Еще форму надеть не успел, а уже в начальство выбился.
- Да ну вас...
Петька дал команду строиться. Всех операторов со двора выгнал.
Прошелся молча вдоль шеренги, в лица заглядывая.  На каждого посмотрел. Потом отступил назад, взлетел на коня.
- Ребята! Вы все меня знаете: я Петр Мостовой! Я играл в игру почти двадцать лет, за Россию и за пять заграничных стран. Я сам, своими руками закатывал два гола, англичанам и бельгийцам, это вы тоже знаете. Для ваших отцов не было игрока более знаменитого, чем я. И вот теперь я вам говорю: всю свою жизнь я прожил ради одного дня!
Петька сделал паузу, обвел глазами строй. Эхо его голоса от окрестных домов отскакивает. 
     -     Ради дня завтрашнего! Завтра вы встретите немца и от этого решится судьба игры и судьба нашего отечества! И только вам ее решать, больше некому. Вы пока еще не до конца это поняли, но вышло так, что и вся ваша тысяча, и Соломон Ярославич, воевода ваш, и Дмитрий Всеволодович, который скоро со своим отрядом здесь будет, - вы все тоже прожили свои жизни ради завтрашнего дня. На вас вся моя надежда! Отступать некуда – позади Москва! Пропустим немца –  значит проиграем игру и на долгие годы умоемся позором. А коли остановим и повернем вспять – навеки покроем себя и народ свой славой...
От петькиных слов во мне поднялась какая-то волна, глаза наполнились слезой, а зубы стиснулись намертво, будто сию же минуту готов ими немца грызть.
- Завтра придет час, когда вам придется все в жизни забыть, самого себя забыть ради 
      одного: выстоять. Не испугаться, не дать себя провести. Вот тогда и вспомните – вы   
      последние защитники. За вами – Москва.. 
Петька подал знак, помощники вынесли форму.
     -    Вот и форма! В этой форме много славных подвигов совершено было. Не посрамите и вы цветов отечества!
По рядам вздох прошел – вот оно. Игровой оркестр заиграл в трубы, строевым треском ударили барабаны. Помощники поднесли к строю разноцветные стопки одежды. Петька взмахнул рукой:
- Облачайся, ребята!
Вся форма, белые фуфайки, синие трусы, и красные гетры, больших размеров - под зиму сделана, чтобы на теплое натянуть можно было. Оделись, оправились. Смотрим друг на друга – и не узнаем, будто другими людьми стали. Да и вправду мы теперь другие. Игроки.
Петька судью к себе подзывает:
- Прошу произвести замену, господин арбитр.
То в холод, то в жар меня кидает. По всему телу мурашки. 
Судья подъехал ближе, ассистенты его быстро по головам нас пересчитали.
- Господин арбитр, согласно имеющейся в моей команде вакансии, прошу вас выпустить в поле тысячу игроков!
Альберту Суни молча кивнул, взял в губы свисток и - длинная переливчатая трель на весь мир свиристит дробным гороховым эхом.
Вот и все! Мы в игре!
От этого свиста как будто тотчас не стало здания комиссариата, двора, домов, улиц, людей  вокруг. А есть теперь только немец где-то там, в снежном поле, в тридцати километрах отсюда. И нам завтра немца встречать.
- Вот вы и в поле, братцы! – крикнул Петька. – Все будете защитниками. Тренировать вас некогда, да вы ребята крепкие, справитесь. Играйте по правилам, друг друга в беде не бросайте. Выступаем немедленно. Ну, удачи!
Немедленно выступаем! Ни тренировок, ни разминок. Ну и ну. Просто голова кругом.
Соломон Ярославич наш вперед выехал.
- За мной, детушки!
Повернулись мы направо, потянулись со двора. За ворота вышли, а там – батюшки мои! – все Вельяминово от мала до велика вдоль улиц стоит! Бабы некоторые плачут, машут платками, ребятишки с визгом в снегу копошатся. На каждом зрителе – одежда в наши цвета, хотя бы шарф или шапка вязаная. Все кричат, размахивают руками и флагами, песню зрительскую поют – а мне ничего не слышно, словно в тумане мимо проплывает.
- Ра-си-я! Ра-си-я!
Попали в такт, кричат хором. Стайка галок в испуге слетела с березы.
- Ра-си-я! Ра-си-я!
И мы под этот счет невольно шаг подлаживаем. Секунда, другая – и уже вся наша тысяча в ногу идет, дружным топотом зрительский крик усиливает. Точь-в-точь как на знаменитой картине художника Волосова «Зрители провожают команду в поле».
- Не отставай! Держи строй! – Соломон Ярославич добродушно покрикивает.
Операторы, судьи и весь прочий игровой народец вслед за нами вереницей повалили. Потом, чуть поодаль – большой санный обоз с припасами, инструментом, палатками для ночлега и разной игровой прислугой.
Только нам теперь на сани или на коня даже присесть нельзя, игрокам только пешком по полю бегать положено. Тренерам или врачам – пожалуйста, а нам ни-ни, судейские сразу из игры выгонят. В дом или трактир тоже войти нельзя, ночуют игроки только в специальных палатках, летом у костра на подстилке спать можно. Надо беречь силы, на долгое испытание себя настраивать. Игра штука суровая, за год обычно десятая часть состава из-за болезни или ранений уходит, а в специальных учебных лагерях заранее замена готовится. Защитника обычно полгода готовят, в защите сила и рост больше всего ценятся. Полузащитника от года до двух учат, а нападающего и того больше – от двух до пяти лет. Такие замены, как наша, в современной игре большая редкость.
Выбрались мы из Вельяминова, двинулись по Горбылинской дороге к юго-западу. Хорошо, что пока еще морозец держится, а ведь скоро и в распутицу играть придется, вот где мука-то будет. Но и немцу тоже помеха. Мы хотя бы к нашем грязям привычные.
Соломон Ярославич чуть поотстал, чтобы в середине колонны очутиться.
- Значит так, ребята! Я, как Петр Леонидович, речи говорить не умею. Поэтому скажу вам просто – дело наше трудное, но посильное. Диспозиция такова: сейчас пройдем километров восемь и будем ждать соединения с отрядом Дмитрия Всеволодовича. С ним я стану совет и строить стратегию на завтрашний день. На нашей стороне внезапность – никак не ждал нас немец так скоро в игре увидеть. Виданное ли дело, чтобы замену из добровольцев за один день собрали, и на другой же день к мячу бросили. Небывалое это дело. А мы уже в игре! Значит полдела сделано. А завтра вторая, главная половина придет. Но вы не робейте, бивали мы и немцев. Помните, как в старину говорили – кто с мячом к нам придет, тот сам его и получит!
А я топаю, валенками по снегу скриплю и сам своим чувствам не верю: будто не я это в отряде игроков на немца иду, а со стороны за кем-то наблюдаю. Отцово «это только игра» пришло на ум, а потом речь Мостового, про то, что вся жизгь и его, и наша, ради одного завтрашнего дня прожита была. Все смешалось, непонятно, кого теперь слушать.
Прошли еще сколько-то времени - впереди показались люди.
Дрогнуло сердце – неужто немцы? Да нет, впереди наш дозор идет, дали бы знать.
Это Дмитрий Всеволодович со своими нападающими оказался, раньше нас к месту встречи успел. Вот и славно, все ж не одни теперь в поле, настоящие игроки рядом.
Приблизились.
Дмитрий Всеволодович выехал вперед, нашего воеводу со всем должным уважением приветствует. На нас почти внимания не обращает, взглядом по головам скользнул и все. Игроки его тоже свысока себя держат. Не здороваются, на сторону сплевывают, смотрят насмешливо, чуть ли не враждебно. Всем известно, что старые игроки, особенно полузащитники и нападающие, к новичками относятся презрительно, задирают, но чтобы  в такой час не смягчились - этого я никак не ожидал увидеть. Ну и пусть деревенские мы, игры не знаем, в подготовительных лагерях не были, учебных маневров не совершали.  Так ведь мы сами в игру и не набивались, главный тренер самолично пригласил и своей главной надеждой назвал.
Но уж нападающие, действительно, один другого краше! Видно, что бойцы старые, опытные, в разных переделках бывалые. Лица у них обветренные, задубелые – еще бы, третий месяц люди под солнцем и ветром по полям мотаются. Особые валенки, с железным коготками, чтобы ноги льду не скользили; круглые шапки толстой вязки,  такую и кулаком с головы не собьешь, короткие тулупчики, ватные штаны с кожаными заплатками на локтях и коленях. Форма выцветшая, потрепанная, у многих порвана и зашита. Только мало их: из Питера три сотни вышло, а к нынешнему дню из-за быстрых передвижений десятка два от усталости и болезней выбыли. А нападающих на замену выставить не так-то просто, хорошего нападающего очень долго готовят, учат силы в поле беречь, чтобы в решающий момент на быструю передачу мяча все без остатка выложить. Нападающие - элита любой команды, без хороших нападающих никогда в жизни гол не забьешь.
Васька мой во все глаза глядит, меня локтем в бок пихает.
      -     Гляди, гляди – сам Медведь!
Рядом с Дмитрием Всеволодовичем - сотник Медведь, здоровенный детина, правая рука князя. Такой богатырь, наверное, и в одиночку мяч катить сумеет.
      -     А вон там, слева – Мортира! Ух ты!
Точно, Петр Мортира, а рядом с ним  Скороход, Жучила и Игорь Маленький. Великие игроки часто не по именам, а по особым игровым прозвищам известны. Вон еще Карпуха семечки грызет, на снег сплевывает. За семечками с товарищем разговаривает, смеется, совсем как обычный человек. Васька всех по именам знает, кому сколько лет, кто в каких делах отличился.   
Мы для них, конечно, мелюзга, молодняк бестолковый. Ладно, тоже пригодимся.
- Что за людей привел, воевода? – Дмитрий Всеволодович вполголоса спрашивает. – Умеют хоть что-нибудь? Или побегут, как только немца увидят?
Я, хоть и не очень близко стою, все отчетливо слышу. Слух у меня с детства острый. На всякий случай еще и шапку невзначай снял, как будто голову остужаю.
Соломон Ярославич насупился, покряхтел, почесал бороду.
- Ребята, конечно, совсем нетренированные. Но не побегут, это точно. Народ крепкий и нетрусливый. И потом, Петр Леонидович им сейчас такое воодушевление сделал, что, будь я помоложе, и сам бы в игру тотчас кинулся. А, кроме того, мы люди местные, здесь нам негоже трусить или плохо играть. Мы на своей земле, а дома и деревья помогают. Вот такие дела, князь. 
- На своей земле, говоришь? Ну-ну. Петр Леонидович, я чувствую, быстро нам моду на все народное и патриотическое введет. Да только в игру не патриотизмом играют, а ногами да головой.
- Чем богаты, князь.
- Ладно. Тренерское задание ты знаешь: продвинуться еще немного вперед, переночевать, а завтра расставить дозоры и ждать немца. Потом маневрами и мелкими стычками связывать его, изматывать, замедлять движение. Если противник попрет в лоб – не уклоняться, давать сражение.   
- Все верно.
- Верно-то оно, верно. Да только не удержит, Ярославич, твое воинство немца, ты уж извини. Не удержит, как ни крути. Тактики не знают, зоны защитные быстро занять не сумеют. Так и будут всей толпой попусту бегать, а немец всерьез и биться, скорее всего, не станет. Пойдет как будто напролом, чтобы мы все свои силы сплотили, а сам закинет мяч за спину и дальше побежит. А их защита всю твою тысячу малой силой надолго удержит. Так оно все и произойдет.
Соломон Ярославич крякнул, помолчал.
- Что задумал-то, князь? Что на уме держишь? Выкладывай.
Дмитрий Всеволодович оглянулся, приблизил голову к Соломону Ярославичу, зашептал.
У того, вижу, брови на лоб полезли.
- Ох, и дерзок ты, Дмитрий Всеволодович! А ну, как не угадаем? Под суд пойдем! 
- Соломон Ярославич! Это наша единственная надежда! Всю ответственность беру на себя. Ты мне верь, я игру нутром чую! Надо сегодня же всех в кулак собрать и в лоб немцу врезать! Пока народ горячий, свежий! Пока в уныние от первой полевой ночевки не впали. А я немца обойду, и как только ты ударишь – нападу с другой стороны. Они, едва схватка начнется, поскорее мяч назад отвести постараются. И тут – мы! А? Если вы хоть немного немца задержать сумеете, мы мяч захватим и откатим сколько сможем. А дальше видно будет.
- Надо бы с главным тренером согласовать.
- Когда? Петька сейчас к Москве скачет. На наш фланг только к завтрашнему утру  от него сообщение получим. Самим надо действовать! Петр Леонидыч за это не укорит, я знаю! Он и сам так играл!
Сегодня! У меня прямо дрожь по спине пробежала. С утра еще дома мирным зрителем был, а уже к вечеру – в схватку. Никогда про такое даже в книгах не читал. Чудеса, да и только.
Тренеры еще немного посовещались и по всему видно было, что Дмитрий Всеволодович воеводу нашего убедил.
- Становись!
Мы построились.
- Ребятушки! – воззвал Соломон Ярославич. – Сей же час выступаем на немца! Стратегия переменилась и биться мы будем сегодня! Устроим им под вечер засаду на Ржавой горе, а как подойдут - ударим напрямую!
Загудел строй, зашевелился. Нападающие князевы тоже подобрались, посуровели. Высокомерие и вальяжность мигом с них слетели.      
- Как говорит наш Петр Леонидыч, каждый игрок должен знать свой маневр. А маневр у нас будет такой...
Ловко Дмитрий Всеволодович придумал.
По его разумению немец сегодня прибавит ходу, даст крюк в сторону и остановится на ночь на Ржавой горе. Про замену нашу Карл Хесслер  узнал и захочет завтра обойти ее  без боя. И то верно, к чему биться, коли от неопытных защитников запросто убежать с мячом можно. А для этого ничего лучше нет, чем с самого утра мяч хорошенько под горку разогнать. У Ржавой горы склон в нашу сторону пологий и длинный, только толкни, мяч сам аж до Бельцов покатится. А чтобы быстро идущий мяч атаковать нужно немалое уменье, нам это не под силу. Вот и придумал Дмитрий Всеволодович немца опередить, скорым броском Ржавую гору раньше него занять и на самом подходе, в лоб атаковать его сверху. Расчет здесь верный: к исходу дня немцы устанут, а мы, считай, вчера еще в домаших постелях нежились, сил не растеряли. И атаковать под горку сподручнее. К тому же для массированного лобового удара особого умения не требуется, только разгоняйся как следует, да не трусь. А там уж как удача выйдет.
Перекусили мы наскоро и выступили в путь. Смотрю – у многих наших куража поубавилось. Одно дело маневры в поле совершать и мелкие стычки делать, а другое – мяч напрямую атаковать. Только Вася не унывает.
- Ну, сейчас вставим немцам! Эх, братцы! Наконец-то!
- Ты раньше-то времени не радуйся, - Валька Сырник его урезонивает. – Немец тоже не лыком шит. Времени в игре побольше нашего провел.
- Не бойся, Валька! Смелость любые ворота возьмет. Не для того мы сюда вышли, чтобы конфузию потерпеть!
Рядом с Васькой и правда спокойнее делается. Надо было не десятником, а сразу cотником его над нами ставить. Но в сотниках только калужские призывники оказались, из тех, кто или раньше в игре побывал или хотя бы в учебных лагерях успел потренироваться. Нашей сотней Матвей Пшеничников командует, хмурый сутуловатый молчун. Был он защитником лет семь тому назад, но недолго, игры толком не видел. Под Каунасом обморозился, подхватил двусторонее воспаление легких, чуть не умер. Списан был в резерв, теперь вот над целой сотней поставлен. А командовать-то и не умеет, голос слабый, чуть ли не заикается. Кто его в схватке услышит? 
Идем дальше, валенками скрипим.
А вдруг ошибся Дмитрий Всеволодович и немец прямо пойдет, как до этого шел, а мы ему своим маневром только путь освободили? Вот уж тогда не сносить ему головы за самовольство. Но, наверное, не просто так Дмитрий Всеволодович свой маневр придумал. Отряд у него быстрый, разведчики хорошие. Правильные сведения своему тренеру должны были представить. 
Соломон Ярославич велел запеть песню. Грянули мы нашу любимую, «катят мячик по Берлину наши игроки», немного взбодрились. Солнце спряталось в сосновых верхушках, стало смеркаться. Еще три часа - и ночь. Как тогда в схватку идти? Огнем игру подсвечивать нельзя, поэтому на ночь обычно все передвижения останавливаются.  Летом, при луне частенько играют, а зимой почти никогда. Зимой вообще труднее играть, и по снегу топать, и мяч катить, поэтому ночные маневры большая редкость.
Вот и Ржавая горка показалась. На вершине дубовая рощица, а склоны голые. Лучшего места для засады не придумать. Забрались наверх, осмотрелись. Немца не видно. Соломон Ярославич спешился, велел денщику коня к обозу отогнать. Чтобы тот случайно не заржал и нас раньше времени не выдал. Обоз наш в другом месте стоит, как будто мы ночевать в прежде намеченном месте остались. С собой только немного сухарей, сала и воды взяли.
Князева отряда нигде не видно – они, небось, тоже обманные маневры совершают, чтобы наше передвижение от немца скрыть, а самим вскоре здесь очутиться. И немцы часть своих людей тоже наверняка по ложному ходу пустили, как будто прежним курсом идут. Ночью потом эти обманные разведчики к основному отряду вернутся. Одно слово – тактика.
Устроили мы себе укрытия из снега и веток. Присели отдохнуть отдохнуть и перекусить.
И тут:
     -    Немцы!
- Прячься! Ни звука!
Попрятались мы, выглядываем. Точно, немцы!
Угадал Дмитрий Всеволодович! Вот ведь золотая голова!  Только где он сам? Не опоздал бы. С опытным князем сподручнее в бой идти. Наш-то Соломон Ярославич тоже раньше в тренерах бывал, но давно; последние лет пятнадцать у нас на воеводстве сидел, хозяйством управлял и к игре никакого касательства не имел.
А немцы, тем временем, с мячом приближаются. Первый раз в жизни я вживую, своими глазами мяч увидел. Какой же он огромный! Медленно мяч катится, вязнет, на том склоне снега много навалило. И сами игроки устали, без прежнего парада идут. Полузащитники мяч катят, защита кучками кое-как по бокам движется. Сзади малый верховой обоз, саней нет, налегке идут. Чуть в стороне – несколько судейских верхом на лошадях, носами клюют. Сзади парочка операторов плетется. Последние метры люди преодолевают. Одно, видать, на уме – горячий ужин да сон. Ан нет! Будет вам, гансы, вместо ужина другая каша!               
Соломон Ярославич вполголоса последние распоряжения дает, как построиться, в каком порядке атаковать, а я вижу – руки у него подрагивают. Если уж сам воевода не в себе, то про нас и говорить нечего. Боязно.
А немцы как будто что-то почуяли. Остановились, тренер ихний подозвал к себе несколько человек, отдал рапоряжения. Два десятка игроков вперед выдвинулись, скорым шагом прямо к нашим укрытиям направились.
Пора, наверное. Иначе скоро они нас заметят и к обороне приготовиться успеют.
Соломон Ярославич это тоже уразумел.
- Ну, детушки, пришел наш час! Не посрамите старика! Держитесь друг за друга и ничего не бойтесь!
Вскочил на ноги:
- За мной!
Ну, вот и началось! Будь, что будет!
Встал я, слева и справа от меня тоже люди в рост поднялись, через снежный бруствер перекатились и – вперед!
Гляжу - немец опешил не на шутку. И есть от чего. Не разведку, не сторожевой отряд, а тысячу атакующих защитников на своем пути внезапно встретили. Это вам не фунт орехов. Операторы кричат, камеры поспешно разворачивают, судейские головами вертят, пришпоривают коней и по сторонам разъезжаются, чтобы всю поле боя под присмотром держать. 
Дозор немецкий, что к нам выдвинулся, быстро повернул назад. Тренеры команды кричат: (... ... ...)  Защита тут же вперед выступила, перед мячом заслон выстраивает. Каждый знает, что делать надо, никто столбом не стоит и ушами не хлопает.
    -    За мной, ребята! – Соломон Ярославич надсадно кричит. Тренеру-то ближе, чем на сто метров к мячу подходить нельзя, иначе предупреждение, а то и дисквалификацию от судейских получишь. Скоро ему остановится придется, а нам дальше одним идти.
Строя у нас толком не получилось. Кто-то отстал, кто-то вперед вырвался, так рыхлой  толпой и бежим. Только бы в снегу не увязнуть и не упасть, свои же и затопчут. Может, чуть поотстать, чтобы другие меня обогнали, другие первыми с немецкой обороной сошлись?
Вдруг слышу:
- Бей немца!!!
Васька мой заорал! Его голос!
     -    В-а-а-а-а!!!
 Как дикий зверь ревет. Остальные тоже подхватили:
- А-а-а-а!... В-а-а-а!..
С криком веселее бежать получилось. От собственного крика и страха поубавилось. Вот они, немцы, не больше ста шагов осталось. Числом уступают нам почти вдвое, но – от неожиданности уже оправились, в несколько оборонительных линий выстроились. Наклонили вперед головы, руки в локтях согнутые, прижали к телу – стеной стоят. Страха ни в одном лице нет. Настоящая команда. Краем глаза вижу, что полузащита, тем временем, мяч в сторону откатывает. Все, как Дмитрий Всеволодович предсказывал. Только где же он сам, сокол наш?
- Бей немца! – Васька мой яростно кричит. – В-а-а-а-а!!! Ломай их, братцы!
Васька всех обогнал, вперед вырвался. Один прямо на немца бежит, ничего не боится. А немцы уже совсем близко! Глаза игроков видны. В последний момент хватаю, как учили, под локти соседей, цепляемся в связку, чтобы  посильнее удар получился. Ну, пронеси!
Хах! Ды-дых! Сошлись.
Треск – как сухим горохом в стену, только в сто раз громче. И сразу – страшная теснота, невозможно поднять руку. Только бы свои не задавили! Как пшеничное зерно на жерновах себя чувствую – жутко, а поделать ничего нельзя, колыхаюсь куда-то частицей общей массы.
Первый ряд немцев мы сразу смяли, свалили себе под ноги. Остальные – стоят, не подаются. А мы толпой валим, задние передних вперед двигают, сами себя зажимаем.
- Бей их! – Васька откуда-то спереди кричит.
Надо же, в первом ряду был, а на ногах устоял. 
Смотрю, а он и руками вовсю орудует! Одному по роже, другому. Руками-то нельзя! Только туловищем на противника напирать можно.
      -    Васька! – кричу ему. – Осторожнее! Убери руки! Желтую карту получишь!
Куда там, не слышит! Дорвался до игры, как голодный до хлеба. Как тот древний человек, что для убийства в поле вышел. Тут и я, глядя на Ваську, кураж почувствовал. Вижу – немец с земли хочет подняться, разбитое лицо рукой закрывает, а я – коленом ему в голову - раз! И сверху припечатать! И еще раз, чтобы под ногой чвякнуло! Вот так! Больше не встанет, гад! Нарушение, конечно, страшное, но кто в такой свалке увидит? И вперед, только вперед! Держитесь, гады!
Вот оно, сражение! Вот настоящая игра! Ребята наши, гляжу, робость преодолели, разгорячились, лупят немца чем попало. Немцы тем же отвечают, не стесняются. Валька Сырник рядом со мной от немецкого защитника получил локтем в челюсть и бесчувственным мешком на землю свалился. Но и немца того тоже сразу с ног сбили.
Ломим мы их! Гнутся, гады! Хотя и одним только числом, без особого умения, но ломим! Вот что значит воодушевление и свежие силы!
Все в кучу смешалось, однообразная серая масса шевелится. Цветов одежды уже не разобрать, сумерки опустились. Где свои, где чужие – ничего в такой кутерьме не видно. Только крики да вопли слышны. Зато как-то посвободнее стало, рассеялись люди. Многие, кого сильно помяли, в стороны отползают. Кое-кто неподвижно лежит. А я одного Ваську вижу, к нему прорваться стараюсь. Кто-то из своих мне в глаз засадил – я чуть не ослеп.
- Ты чего! Формы не видишь?! Свои же!
- Ох... и правда свои!..
Совсем немного осталось. Вдруг вижу – оцепенел мой Васька, лицом пожелтел и на землю оседает.
Так и есть! Доигрался руками! Желтую карту получил! Вот горе!
Я к нему. Васька лежит, уже окостенел, одними губами шепчет:
- Все, Миха... Отыгрался я...
- Погоди еще, Васька! – кричу ему. – Поправишься, вернешься! Эх, ты...
Шлепаю его по щекам, как будто от этого ему легче станет. Нет, теперь Ваське ничего не поможет. От желтой карты месяца два отходить надо, а то и три, если игрок больной или слабый. А за большое нарушение могут красную карту показать, это уж навеки из игры выбываешь и на всю жизнь краснота на коже остается. Специально так придумано, чтобы удаленный  заново в игру войти не мог. У всех судейских для этой цели специальные приборы с собой; они, если нарушение видят, прицеливаются, как из ружья, и нарушителя красным или желтым метят. Вот и Ваське досталось.
- Миха, оставь меня. Иди... бейся...
Выпрямился я, оглянулся вокруг – ничего не видать. Совсем темно стало. Соломона Ярославича не слышно, сотник наш, Матвей Пшеничников, тоже неизвестно куда запропастился. Что делать? Куда бежать?
Вдруг слышу:
- Не робей, молодцы! Я с вами!
Дмитрий Всеволодович подоспел!
- Вторая, третья, четвертая сотни – быстро к мячу! Всеми остальными Медведь командует!
Вот и князь! Теперь нам легче будет.
Моя сотня вторая, верчу головой, мяч ищу. 
- Медведь здесь! – с другой стороны слышится. – С пятой по десятую сотни ко мне! Становись квадратами! Первая сотня назад, на перестроение!
Гляжу - а мяч уже наш! Наш! Немецкие полузащитники без прикрытия осталась, и нападающие князевы мяч у них захватили и в сторону отвели. Я и не заметил, когда успели. Вот удача-то! 
- Васька! – кричу. – Отняли мы мяч-то! Отняли, Васька! Наш мяч!
А Васька уже и говорить не может. Трясу его - он только кивает, губы дрожат, а из глаз слезы заструились.
- Отняли мы мяч! Эх, Вася! Вот счастье-то! Ну, прощай! Надо бежать! Я тебе письмо напишу!
Бегу к мячу. Споткнулся, упал в колкий снег. Расцарапал лицо, больно ушиб колено. Хорошо еще, что в схватке на ногах устоял, а то бы обязательно затоптали, свои или чужие. Поднялся, дальше бегу. Далеко князевы орлы мяч укатили! Вокруг меня и другие из трех сотен спешат, кому приказано было. Только нет здесь трехсот человек, от силы полтораста бежит. Может, кто приказа не услышал, и после подтянется?
Наткнулся на хромающего немецкого полузащитника. Толкаю его прочь с дороги. Без надобности, просто со злости, вдали от мяча и схваки. И – раз! Будто плетью меня огрели. Заметили мое нарушение судейские! Предупреждение сделали! Надо поберечься, а то, глядишь и сам желтую получишь.   
- Построились! – сзади доносится. Это Медведь на поле боя своими сотнями командует. – Ровнее, лапотники, мать вашу! Ровнее! Под локти взялись! Скорым шагом вперед марш! Головы наклонили! Головы вперед наклонили, я сказал! Тесним немца к овражку!
Я на секунду оглянулся – как там? Нет, ничего не видно. Дальше со всех ног к мячу несусь. Вот и он, голубчик! Десять шагов, пять, три. Протягиваю руку – громы небесные! - вот он! Мяча коснуться довелось! Тугой, холодный! Вот уж прав был наш главный тренер – это мой самый главный день в жизни! Запомнить бы навеки каждую секунду, чтобы детям и внукам расказывать, как своими руками мяч трогал.
- Вторая сотня, взялись за мяч! – Дмитрий Всеволодович распоряжается. – Третья сотня встали кольцом, прикрываем! Четвертая разбиться по десяткам, идем вольным порядком, кто увидит немца – оттесняй его в сторону! Только без драки, костоломы деревенские!
Как же хорошо при опытном князе играть! Но неужели теперь мяч самим катить придется? Похоже на то! Вот и полузащитником на время довелось стать. Справимся ли?    
Налег я вместе с другими на мяч, толкнули, еле сдвинули с места. Тяжеленный, гад. Толкаемся, скользим, друг другу мешаем. Антоха Горбунов рядом пыхтит, а Вальки нет. Неужели не встал после того, как немец ему врезал?
- Осторожнее! Сами себя подавите! Дружно налегать надо, одним порывом! С места сдвинули – разошлись. По двадцать – двадцать пять человек у мяча, не больше! Триста метров прошли – меняемся! Да смотрите, чтобы он у вас при замене не остановился!
Легко сказать! Мы же первый день в игре. В лагерях учебных тоже не бывали. И вообще не дело защитников мяч катить, для того полузащита существует. Только где же сейчас ее взять? Ладно. Хорошо еще, что пока под горку катимся.
- Живее! Живее, шило вам в жопы! – Дмитрий Всеволодович ругается. – Две вербы у реки видите? Там мостик есть. Туда идем!
Из его отряда двое нападающих рядом с мячом остались. Сами подталкивают и нам на ходу показывают, как надо. Один из них счет ведет, чтобы нам в ногу шагать было легче. Остальные нападающие на два отряда разделились и быстро вперед ушли, растаяли в темноте. Наверное, путь разведывать отправились или совершать обманный маневр. А может быть, и бережет князь свои лучшие силы, к мячу не ставит, раньше времени натруждать не хочет. Или новое задание им готовит. А нам что – мы теперь и катить согласны, лишь бы показывали, куда и как.
Немцев уже не видно. Только из темноты отдаленные крики и шум доносятся. Там Медведь с нашими шестью сотнями противника к мячу не пускает, в овраг теснит. Некоторое время с мячом мы прошли, дали приказ смениться. Отошел я в сторонку, чувствую - руки-ноги дрожат, пот по спине ручьями струится. Очень устал с непривычки. Настоящие полузащитники и специальному  дыханию обучены, и распределению усилий, и чуть ли не спать на ходу умеют. Двести хороших полузащитников за день на сорок километров мяч укатить могут.
Гляжу - кто-то конный из тренерской свиты сбоку рысцой трясется. Я к нему.
- Что там? – спрашиваю, задыхаясь.
- Все нормально! – отвечает из темноты. – Спихнули немца в овраг! Две сотни Медведь в аръергарде оставил, остальные уже нас догоняют. 
- А с Васькой нашим что будет? Он желтую получил!
- С каким еще Васькой?
- Десятник наш, из Зябликова. Фамилия Долгогривов.
- А, этот.... Ну, что... Сейчас санитары его подберут, в лазарет пристроят. Недельку-другую полежит, потом в отпуск отправят. Ишь, герой, желтую получил... Таких желтушников знаешь, сколько набралось? Где вы так играть-то научились?
- Как это «так»?
- А вот так! Как дрова рубить. На тысячу человек семьдесят пять желтых карт и шесть красных! Эдак скоро и играть будет некому!
Семдесят желтых карт! Шесть красных! Ну и ну! До чего же грязно сыграли. Просто стыд.
- Но поломали немцев крепко! А главное, мяч отняли! Теперь бы подальше откатить, пока фон Кройф не опомнился и подмогу из центра не выслал.
И правда, главное – мяч отобрали. Теперь налегай на него, уноси подальше.
Скоро все утихло. 
Изо всех сил мяч катим, в снегах, в темноте, не видно ни зги. Князь Дмитрий Всеволодович старшим над нашим отрядом назначил своего нападающего Ивана Рязанца, а сам тоже ускакал куда-то в ночь. Медведь с пятью сотнями вперед ушел, не останаваливаясь, чтобы нас в условленном месте поменять. К полуночи подтянулись обозы, по рядам пошли новости:
- Шесть красных карт... семьдесят пять желтых... почти сто человек из игры за одни только нарушения выбыли... а еще восемдесят три с переломами и сильными ушибами... двести человек как не бывало, в первый же день... начальство ругается... горе-игроки... санитары не успевают... у немцев трех человек насмерть задавили и шестьдесят сильно поломаны... не было бы аппеляции... у нас один помер и еще один в тяжелом состоянии, тоже, говорят, помрет...  И воевода, конечно...
Что такое? Что воевода?
- Умер, - отвечают. – Не слыхал, что ли? Скончался ваш калужский воевода, будь земля ему пухом.
Как скончался? Тренера задавили? Неслыханное дело! За это противнику поражение сразу присудить могут!
- Да нет. Сам умер, от удара. Сердце, видать, не выдержало.
Вот оно, значит, как. Начал атаку, а сам от приступа умер. Вот, отчего не видно и не слышно его было. Хорошо, еще что Дмитрий Всеволодович вовремя подоспел, начало над нами взял, а то так бы мы и разбрелись, как овцы без пастуха. Но что же получается? Был человек - и нет его. Вот так. Вот тебе, папаша, «всего лишь игра». Нет, тут не «всего лишь игра». Тут дело суровое. Государственной важности дело. Люди за это самой жизни не жалеют.
- А про сотника-то нашего слыхал?
- Что такое?
- Так в укрытии и остался. Увидел немца – и от страха с места двинуться не смог. Уже написал просьбу об отчислении, не могу, говорит...
- Вот стыд-то какой. Кто же теперь сотником у нас будет?
- Пока неизвестно...
Передали тренерский приказ – без передышки катим мяч четырнадцать километров, там нас поменяют те, кто сейчас вперед ушли. Отправлен гонец к главному тренеру с сообщением о победе, и о намерении тот же час самостоятельно развивать контратаку по левому краю, посланы также запросы соседним отрядам о согласовании действий. В общем, неожиданно для самих себя, а тем более для немца, перешли мы в контрнаступление. Темно, тяжело, поджилки трясутся, натертые ноги огнем горят, а все равно на душе радостно. Отняли мяч у немца, отняли!
Позже ликование на убыль пошло. С каждым часом все труднее и труднее. Ноги болят неимоверно, как будто по битому стеклу иду. Хоть разувайся и босиком по снегу топай. Не стерпел, попросил помощи. Сел на снег, разулся. Фельдшер посветил на ноги фонариком, присвистнул. Побрызгал мне на ноги чем-то холодным, налепил пластыри. Изругал за то, что долго терпел и вкровь ноги разбил.
- Это теперь не твои мозоли, дубина! Это твоей команды мозоли! Не сможешь из-за них играть – значит другим за тебя отдуваться придется.
Вроде бы полегче стало. Догнал своих. Фельдшер со мной пошел. Крикнул, что если у кого недомогание или раны есть, чтобы зря не терпели, сразу звали на помощь.   
Все тяжелее и тяжелее. Каждый шаг дается так, будто вверх по крутому склону иду. С мячом и вовсе мученье. Все наше взаимодействие, которому сначала вроде бы немного научились, напрочь разладилось. Скользим, падаем, на ноги друг другу наступаем. Мяч часто останавливается, а с места его сдвигать – двойной труд.
- Все, Мишаня, не дойдем, - Антон Горбунов хрипит. – Сейчас замертво повалимся и тут все вместе погибнем.
- Дойдем, Антошка, обязательно дойдем...
Эх, если бы Васька рядом был! С ним бы я точно был уверен, что все преодолеем. А так – кто его знает. Хочется лечь прямо в этот снег, в этой темноте, глаза закрыть и помереть.   
Лечь и помереть. Лишь бы не идти дальше. Ни единым пальцем не шевелить. Заснуть вечным сном... Сейчас вот только свою очередь откатим, и тогда я легу и тут останусь. Непосильное это дело...

На рассвете догнали мы наших товарищей.
Семь человек к этому времени свалились от усталости без чувств. Один ногу подвернул, дальше идти не смог, унесли его на носилках в лазарет. Рязанец сначала сердился, обидными словами нас ругал. Потом взмолился, чтобы еще хоть немного с мячом продвинулись. Потом сам за мяч взялся, до самого конца без смены толкал.
Как я на ногах устоял – сам не знаю. Два или три раза думал, что – все, вот он мой последний шаг. А потом откуда-то силы брались еще на один шаг, еще на один, еще... Фельдшер два раза мне пластыри на ногах менял, больше не ругался, спрашивал тревожно, могу ли еще идти. Буду стараться, отвечаю. Так и дошел до лагеря.
Лагерь наш в полном беспорядке стоит, видно, что второпях и в темноте устраивались. Многие палатки косо поставлены, тренерского шатра вообще не видно. Обозные сани и полевые кухни в кучу сдвинуты. Поломанные ветки, мусор, какие-то тряпки кругом валяются. Кое-где костры горят. Прислуга уже на ногах, ставят походные столы и скамейки, поят и чистят коней, таскают что-то. Дмитрий Всеволодович тоже не спит, вполголоса распоряжается. Увидел нас, побежал навстречу.
- Ну, наконец-то, Иван! Я уж собирался людей тебе навстречу высылать.
Рязанец в ответ только рукой махнул.
     -    Ничего не спрашивай, солнышко. Вовек эту ночь не забуду.   
Приковыляли к лагерю, сюда же и мяч сначала приволокли, прямо к кострам. Потом Дмитрий Всеволодович спохватился, велел немного в сторонку откатить, чтобы командная прислуга в стометровый радиус не попала. Ближе ста метров к мячу только игроки могут находиться. Судейский, что с нами всю ночь ехал, никакого внимания на наше невольное нарушение не обратил.   
Прислуга засуетилась, а игрока ни одного не видно, как будто и нет их здесь. Мертвым сном по палаткам спят. В четвертом часу ночи, говорят, легли. Три сотни здесь нас дожидаются. Остальные налегке еще дальше ушли и там впереди лагерем встали, чтобы днем со свежими силами к мячу приступить. Рискованно идет князь Дмитрий Всеволодович, без прикрытия. Зато быстро, за ночь мы почти пятнадцать километров преодолели. Но, если столкнемся хоть с малым немецким отрядом – тут нам и конец. Только нет тут никаких немцев. Дмитрий Всеволодович даже не на запад, а на юго-запад мяч направил, на самый край поля, подальше от игры. Не лыком шит наш тренер, понимает игру.
Спящим объявили подъем.
Вылезают по одному – заспанные, опухшие. На мяч глазеют. Нам-то этот мяч за ночь как сундук без ручек стал. И полюбить его за это время успели, и возненавидеть. Игра, она всему научит. Одно слово - настоящее полевое крещение получили.
Поварята принялись накрывать завтрак. Со звоном посыпались на столы ложки и миски. Раскочегарили кухни, запахло горячим варевом.
    -     К столам, ребята! Сейчас поедите - и на бок.   
Повара потащили к столам еду. Вдоль каждого прохода идут двое: передний черпаком раскладывает из котла гречневую кашу, задний кладет мясо.
- Рубайте, братцы, рубайте! Великое дело сделали! Если кому добавки – зовите, мы мигом.
Думал я, что от усталости ни кусочка проглотить не смогу. А ложку съел – и такой аппетит почувствовал, будто неделю голодал. Целая ночь на ногах, да какая ночь! Настоящий прорыв.
Каша горячая, с жирной подливкой. 
Дмитрий Всеволодович мимо столов проходя, нам крикнул:
- Молодцы, ребята! Без награды не останетесь!
Глаза красные, всю ночь, поди, не спал. Но вид бодрый, осанка победительская. Обхитрил фон Кройфа: и мяч отнял, и мгновенную контратаку организовать сумел.
После завтрака понесли чай. Точно так же двое идут – один чай в кружки разливает, другой сдобные булки на стол мечет. На столах масло и сахар. Попробовал я чай – дрянь, теплая водица с веничным вкусом. У нас дома совсем другой чай заваривали. Но тут уж выбирать не приходится, пей, что дают. А булки хорошие, хотя немного подчерствевшие. 
Встал я из-за стола, от тяжести пошатываюсь. Как будто протезы вместо ног.
Еще раз на мяч взгляд бросил и только тут по-настоящему сделанное дело оценил – это ведь мы мяч отняли! Кашу лопаем, чай пьем, а чуть поодаль - мяч стоит. Наш мяч. Разбили мы немца! Не подвели главного тренера, выполнили маневр князя Дмитрия Всеволодовича. Вся игра теперь по-другому пойдет, а все оттого, что мы на Ржавой горе  не струсили, и во время ночного перехода сил не пожалели. Только подумать - по всей огромной стране от Волги до Десны бежит сейчас вместе с рассветом скорая весть о победе, радует и крестьян, и горожан, и князей, и купцов, и самого государя. Утерли нос неприятелю, спасли ворота! По гроб жизни уважаемыми людьми теперь будем. Только Ваську жалко. Так стремился в игру а поиграл-то всего один день, да что там день, и часа по-настоящему не не поиграл, мяча так и не потрогал. Ладно, еще наверстает.
Проcнулся кое-кто из операторов, навели камеры, снимают. Наши калужские новобранцы теперь уже не робеют, и снимать себя дают, и сами в камеру интервью говорят. А чего робеть? На весь мир мы теперь именинники. Рейтинг нашей игры, как операторы говорят, должен по меньшей мере вдвое взлететь. Атаку со Ржавой горы по всем экранам много раз повторили.
После нас за столы тех, кто проснулся, сажают. У нас ужин, у них завтрак.
Меня Антон в бок толкает.
- Про Валюху новости есть!
- Ну?
- Челюсть выбили. Было опасение насчет сотрясения мозга, но обошлось. Дня через два или три нас догонит.
Вот и хорошо. С земляками веселее. Хотя со всеми уже мы перезнакомились, и с калужскими, и с ...  Скоро и вспоминать забудем, из какого кто места, будем только свои десятки и сотни знать.         
Дмитрий Всеволодович кликнул своих нападающих. Примерно полторы сотни собралось. Остальные где-то в другом месте.
- А ну, орлы! – командует им. – Давайте-ка, прежде, чем дальше идти, от  немецкого непотребства мяч отмоем!
Ага! Тоже событие знаменательное. Есть такой старинный обычай: коли мяч отняли, надо с него чужие надписи стирать, а свои писать. А кто отнял, у того и первое право в этом деле. Принесли мыла, песка, щеток и через пятнадцать минут мяч стал белый, будто только что в игру вошел. Как ни хочется спать, а такое событие пропустить невозможно.
- Эй, Медведь! – Дмитрий Всеволодович усмехается. – Ты у нас больше всех прославился, тебе и слово заветное писать.
Нападающие гогочут, перемигиваются. Медведь, тоже рот до ушей, взял здоровенную кисть, макает ее в ведро с краской.
     -     Как писать-то, солнышко? – ухмыляется. – Заглавными буквами, аль прописными?
- Заглавными, - князь смеется. – Заглавными им напиши, чтоб лучше видно было!
И Медведь крупной вязью выводит первую Х, дальше У, а потом уже И краткое. А нападающие к камерам мяч поворачивают: вот, мол, смотрите. В Москву захотели? А вот этого не хотели? Выкусите!
- И картинку пририсуй! – Дмитрий Всеволодович балагурит. – Да с крылышками! Чтоб побыстрей катился!
Медведь кисть еще раз макнул и картинку нарисовал, чтобы понятно было, если кто из немцев по-нашему не понимает.
- Ну, теперь вы, ребята! – это уже к нам Дмитрий Всеволодович обращается. – Вы немца остановили, вам и на мяче писать. Только не толпитесь, по одному подходите.
И началось! Один имя свое пишет, другой обещает немцу гол забить, третий жене или детям привет передает. Операторы с камерами так и шныряют, чуть ли не на сам мяч сверху запрыгивают. На весь мир слава!
Подошла моя очередь, а что писать – не знаю. Растерялся я, в голове пусто до звона. Кабы заранее знать, что на мяче писать придется, подготовился бы, конечно. Взял я кисть и наобум крупно вывел: НА БЕРЛИН!
Смотрю, у Дмитрия Всеволодовича улыбка с лица сошла. Подзывает кого-то, на меня глазами указывает. Что такое?
- Эй, защитник! – зовет меня человек князев. – Подойди-ка к тренеру.
Подхожу, кланяюсь.
- Звал, солнышко?
Дмитрий Всеволодович взглядом меня измерил, в сторонку отвел.
- Кто таков?
- Зритель Михаил Прокофьев, деревня Зябликово Малоярославского района, Калужской области.
- Зритель! – Дмитрий Всеволодович усмехается. – Какой ты теперь зритель, деревенщина? Ты сейчас защитник. Да какой! Все экраны ваша калужская замена обошла. От самого государя вам награда будет! Но речь не об этом. Ты что это такое на мяче написал?
- Не знаю, солнышко. Что в голову пришло.
Князь снова на меня так смотрит, будто самые потаенные мысли прочесть пытается.
- И почему же это тебе такие слова в голову пришла? Умный больно, я гляжу, да?
- Не знаю, солнышко. Само собой вышло.
- Ладно, иди.   
Подал кому-то знак, надпись мою тут же затерли. Ничью больше не тронули, а мою затерли. Почему? Что-то здесь нечисто. Только думать сейчас про это нет возможности. В сон клонит так, что сидя на жердочке уснуть готов. 
Развели нас по палаткам, объявили на шесть часов отбой. Перед тем, как в дремоту провалиться, услышал, как Дмитрий Всеволодович свежим сотням диспозицию объявляет. Сейчас они дальше мяч покатят...