Макаревич пел так сладко, что Мила забыла обо всем и качалась, как пьяная - в такт многотысячному стадиону. Худенькая, маленькая, семнадцатилетняя, с тощим хвостиком серых волос - она выглядела как мышка - и старалась забраться куда-нибудь повыше, чтоб увидеть сцену и своего кумира. Он был такой... Такой чудесный! Весь такой мягкий, ласковый и кудрявый... Голос теплый, лукавый, с хрипотцой. Она закусывала до боли губы, глядя на это чудо с гитарой. И после концерта рванула за кулисы. Ввинтилась в толпу милиционеров, подбежала к гримерке и упала прямо под ноги вышедшему на шум музыканту.
- Мне автограф! - она умоляюще смотрела на него.
- Ну ладно, - опешил тот. - Где расписаться?
Расписываться было негде - и она протянула ладонь.
Макаревич - чернильной ручкой вывела знаменитость, и сиреневый росчерк последней буквы заплел в один клубок линию судьбы, ума и сердца.
- Слушай, ты так на мышку похожа, - доверительно сообщила звезда, поднимая ее с колен.
Что было дальше, ошалевшая от счастья Мила понимала с трудом. Ей и двум длинноногим девицам предложили остаться выпить коньяка. В табачном дыму мелькали какие-то люди, все братались, целовались, девицы повизгивали. Потом Мила выпила еще. В глазах все поплыло, и последнее, что она помнила - плюшевый диванчик и мужской силуэт в темноте.
- Андрей? - испуганно спросила она.
- Ага! - заговорщицки отозвался тот.
- А волосы, - спохватилась мышка, ощупав колючую, как сапожная щетка, голову. - Кудри где?
Но было поздно.
Утром она проснулась одна. На полу и журнальном столике блестели коньячные лужи, в них плавали окурки, содранные этикетки, колбасные шкурки. У воздуха был привкус кошачьего туалета. В дверь просунулась зверская морда уборщицы.
- Ну и чего разлеглась, барыня?! - сварливо осведомилась она.
- А где артисты? - сонно спросила Мила.
- Уехали твои артисты, еще в шесть утра, - заявила фурия, размазывая грязь по полу. - И тебе нечего здесь делать. Топай отседова, пока начальство не явилось.
В коридоре Мила долго колупала зеленую штукатурку, размышляя, как это она умудрилась проворонить свою судьбу. И несолоно хлебавши, побрела домой смотреть в глаза родителям.
Поманил ее кудрявый ловец мышек и уехал в свою первопрестольную, а ей осталось только, что билет, скатанный в комочек, автограф на руке и клубок сумбурных мыслей. Мысли метелью крутились у нее в голове, опускались в сны и будоражили. Снилось разное, но все об одном и том же. Она промаялась полтора года. С тоски, как в омут, кинулась замуж. Из омута выплыла через год с младенцем и с твердым намерением впредь обходить подобные омуты стороной.
- Хватит, - сказала она родителям. - Я уезжаю в Москву. К Андрею.
- Ты с ума сошла? - спросили родители.
- Может быть, - она помолчала. - Но я все равно уезжаю. Дочка будет жить у вас.
Девочку она назвала Катей. Отчество у нее было хорошее - Андреевна. Только никак не походил на интеллигентного музыканта ее отец-пролетарий. Ну и Бог с ним с отцом, вспоминать не хотелось. Она думала, что будет делать в Москве. Придумала и поступила на курсы визажистов - профессии модной и мало кому в начале девяностых известной. Работа была идеальной. Ей не нужно будет бегать по ночным клубам, выискивая Андрея, рыдать, умолять о встрече, оставлять истерические сообщения на автоответчике. Ненормальных фанаток Мила презирала. Нет, она будет идти к своей цели медленно и верно. Они встретятся, когда она будет из его, ну почти из его, круга. Получив корочки об окончании курсов, мышка рванула в Москву.
***
Мила звонила по объявлениям, выслушивая везде одно и то же - не надо, не требуется, обратитесь в другое место. Хорошо бы москвичек с опытом работы, а вы дело такое...
Ей казалось, что большой город болен. Тонет в собственных нечистотах, задыхается от едкого дыма заводских труб. Судорожно соскребает со своего тела уродливые коросты многоэтажек. По утрам ее захлестывали волны человеческого моря, приливы и отливы которых можно просчитать по наручным часикам. Поначалу Мила безотчетно искала глазами того, за кем рвалась в столицу. Но сама же себя одергивала - глупости: "звезды не ездят в метро!" Агонию больного города приняла как должное. Больной так больной, зато она будет ближе к Андрею. Ходить с ним по одним и тем же улицам, дышать одним воздухом, смотреть на то, чего касался его взгляд...
Через неделю закончились ее сбережения и надежды найти нормальную работу.
***
Мила шла от метро Новослободская и думала, что, наверное, придется уезжать домой, потому что никому она здесь не нужна и родственников у нее нет. Взгляд скользнул по спелой грозди бананов, с которой свешивалось объявление "Требуется продавец".
Бритый парень в спортивном костюме смотрел на нее добродушно и лениво. Мила пригляделась. То ли спортсмен, забежавший за прилавок, то ли торгаш с пистолетом в кармане, то ли неопрятный миллионер в старых сланцах и золотой цепью на шее купил себе ларек фруктов и не знает, что с ним делать. В общем, бандит. Мила решилась и попросила работы.
- Звать как? - поинтересовался он, щуря глаза.
- Мила.
- А меня Денис. Ты откуда?
- С Брянщины!
- Надо же? - удивился тот. - Землячка. А в Москву зачем?
И Мила рассказала. Как полюбила кудрявого певца, как, оказавшись на концерте, сошла с ума. И как он перечеркнул ее судьбу одним взмахом пера. Умолчала только о диванчике и том неизвестном с колючими волосами.
- Ну, ты вообще, сестрелла! - парень смеялся до слез. - И ментов всех раскидала? Кто ж так дела делает? А жить в Москве есть где?
Мила мотнула головой.
- Пристроим тебя к хорошему человечку, не бойся, свой, - доверительно сообщил Денис, пряча объявление под прилавок. - Ну, хозяйка, заступай на место, а я - он хохотнул - жрать пошел. Расскажу про тебя пацанам - угорят от смеха.
В странное место ее поселили веселые бандиты. Трехэтажный дом почти в центре города. До революции здесь размещалась конюшня и птичник какого-то графа, потом их переделали в коммуналки... Коммуналки расселили, а само здание собирались снести. Но последний обитатель графских развалин - пьяница Аркаша - потомок, как он рекомендовался, старинного рода, не желал съезжать с насиженного места и по этому поводу долго и нудно судился с муниципальными властями, отстаивая право жить в конюшнях вельможного деда. Миле достались апартаменты под чердаком. Крошечная каморка находилась перед... Что это было, огромная ванна или крошечный бассейн, Мила не знала, но дно водоема было вымощено мрамором, с бортиков спускались две медные трубы с горячей и холодной водой.
- Тут я вас и поселю, милости просим, - отрапортовал Аркаша, показывая ей территорию.
За бассейном в вольере, отделенном от чердака дверью из железной сетки, переговаривались голуби. Такого количества породистых белых птиц Мила не видела еще ни у кого. Кроткие создания, похожие на хлопья январского снега, были совсем ручными. Они не боялись ни бармалеистого Аркашу, ни нового человека Милу, ни смешливого бандита Дениску.
- Папенька беречь велел, - сообщил ей Аркаша, сентиментально целуя нежную голубку.
Она привыкла просыпаться по утрам под их дружелюбное воркование. Иногда тайком от Аркаши открывала сетчатую дверь - и птицы рассаживались по краям водоема. Тогда Мила, убаюканная голубиным курлыканьем, нежилась в теплой воде, как султанова одалиска. Напевала песенки, забывая, зачем приехала в этот шумный и злой город... Только на самом дне сознания билась тревожным пульсом мысль, что у нее мало времени, а с ней соперничает армия поклонниц. Не таких, как она, а молодых, настырных, способных на любое безумство ради кумира. Она должна быть лучше них. Знать, чем он дышит, что ест, с кем живет... Быть его тенью, мышкой, которая скребется в уголке большого дома - чужой красивой жизни. И Мила с удвоенной силой бросалась на поиски работы, обзванивая объявления. Ей повезло - какой-то новый салон красоты решил взять ее, но только через месяц. Когда закончится ремонт в главном зале. Она честно предупредила об этом Дениса. Тот, привычно скаля зубы, сказал:
- Да живи, сестрелла, мне-то что? Только Аркаше плати. А продавщицу мы найдем, не парься.
И она осталась в голубином царстве. У хозяина был запой и наверх он поднимался только, чтоб покормить птиц. Жил Аркаша на втором, самом замызганном, этаже. Мила туда не ходила. А бандиты предпочитали графские стойла, где у них было что-то вроде клуба по интересам. Денис по-землячески предупреждал ее, чтоб на первом она не мельтешила без надобности, а особенно ночью
- Мало ли что? - шутил он. - Пионеры юные - головы чугунные. После первой рюмки дураки дураками.
Через три недели его убили.
Ночью Мила проснулась от запаха гари. Быстро одевшись, осторожно спустилась вниз. Заглянула сквозь щелку в двери конюшни. Собутыльники лежали вповалку, скатерть залита кровью, а в углу, на груде старых газет, танцевало оранжевое пламя.
- Не потушить! - поняла она.
Побежала на второй этаж к Аркаше, крича и ругаясь, что он спит и ничего не слышит. В своей каморке судорожно покидала вещи в большую спортивную сумку, с которой пришла в этот странный дом. На пороге замерла и кинулась к птицам. Кашляя от дыма, отворила сетчатую дверь и, дернув заевший шпингалет, широко распахнула старинные окна. Все, больше ей здесь делать было нечего.
Мышка шла по рассветной улице и смотрела, как взмывают в небо графские голуби, испуганные треском огня и завываниями пожарной машины. Как снежными хлопьями кружатся на фоне розовых утренних облаков. И как, поднявшись на безопасную высоту, растворяются в золотистом сиянии набухающего июльского солнца.
Больше в тот дом она не ходила. Разве что вспоминала иногда. Во сне.
***
За восемь лет мышка в совершенстве постигла науку одиночества. Научилась засыпать в пустой квартире, покупать себе подарки. Научилась переезжать с одного места на другое, перетаскивая нехитрый скарб, из которого сворачивала гнездышко на вражеской территории. Вражеской - потому что армия квартирных хозяек была совсем не на стороне мышки. Хитрые женщины, привычно пересчитывающие деньги, напоминали кошек, тайком ворующих хозяйскую сметану. Кошки почище млели в салоне под ее проворными лапками, превращавшими дряблые пористые ряшки в лицо сезона с глянцевой обложки. Сама Мила не любила раскрашивать лицо и совсем не удивлялась, когда ее называли мышкой. Даже гордилась, что она такая - деловитая, серая и незаметная. Выбирала практичную немаркую одежду темных тонов. Да что одежда... Всю себя она подчинила одной единственной цели! И кружила по Москве, сжимая кольцо вокруг того, кто позвал ее в этот странный город. Все ближе и ближе... С одной работы на другую... У нее появились постоянные клиенты, появились деньги, которые она отправляла домой. Ее мало смущало, что ребенок называл мамой собственную бабушку. Вырастет - поймет. Да и привыкла она к своей одинокой сиротливой жизни. Хотя почему сиротливой? Перед сном она рассказывала все, что с ней произошло за день, Макаревичу. И Макаревич слушал, кивал, комментировал, а потом растворялся в ее сне.
Одиночество творит с людьми странные вещи. Оно щедро дарит иллюзии, но лишает инстинкта самосохранения. Человеку не для кого беречь себя, ему незачем оглядываться по сторонам, перебегая дорогу. И мышка была до истерики изумлена, когда какой-то незнакомец подхватил ее на перекрестке и рывком выдернул из-под колес похожего на танк зеленого джипа.
- Ты что с ума сошла? - мужика трясло, а Мила не могла понять, что с ним.
- Что?
- Я тебе дам "что"? Ты соображаешь, что чуть под машину не попала? Он же тебя мог задавить?
- Ну, мог, а вам-то какое дело? - она смотрела на мужика с веселым недоумением.
- Да как же это... - он смутился и уставился на нее, переводя дыхание. - Так ведь...
Его звали Сережка. Он просиживал в каком-то КБ за мизерную зарплату, собачился с нелюбимой женой, терпел истерики подрастающей дочери. Он тоже был одинок. Но мышка честно предупредила, что ему придется делить ее с Макаревичем. Сережа согласился, но сказал Миле, что его придется делить с семьей. На том и порешили.
Забавная это была любовь - без страстей, без романтики, без широких жестов. Он, она, еще одна она, "все понимающий" ребенок и Макаревич, не подозревавший о своем существовании в этом мышином гнезде разврата.
Вскоре одна из постоянных клиенток пристроила Милу на телевидение - и жизнь мышки вскарабкалась еще на одну ступеньку вверх.
Она раскрашивала множество лиц. От попсовых звезд до политиков первой величины. Разбуди ее среди ночи - и она безошибочно назвала бы номер любимых теней Ветлицкой, тон крема, которым она покрывала вчера кукольную мордашку Димы Маликова, оттенок румян Ельцина на последнем ток-шоу. Она знала все сплетни, ходившие в этом затхлом мирке. С кротостью монашки выслушивала исповеди дамочек полусвета. И ни одной гламурной красотке не пришло бы в голову, что у этой серости может быть своя жизнь и своя любовь. Даже если бы и пришла такая мысль, то красотка отогнала бы ее одним только движением высоких, нарисованных мышкой, бровей. А Мила жадно ловила последние слухи, которые окружали звезду. Кудрявый разбиватель мышиных сердец переметнулся в стан пернатых и выбрал смешливую девушку по имени Ксюша. Мышка не ревновала. Во-первых, объясняла она по вечерам, внимательно кивающему Макаревичу, у нее тоже есть свой кусочек счастья, и его зовут Сережа. Во-вторых, он, Андрей, безусловно, имеет право на личную жизнь.
Тысячу раз Мила представляла, как завяжет с ним разговор, напомнит о концерте в ее городке. Хотя с каждым годом она все больше и больше сомневалась, что он вспомнит ту брянскую девочку с серым хвостиком. Она еще не понимала, что для любви ей даже не нужно видеть своего кумира. Достаточно держать в голове сладкий расплывчатый образ, сотканный из восторга толпы, ощущения собственной избранности и чего-то уютного, как пожатие звездной руки.
Но Мышка добилась своего. Осведомленность о жизни певца, почти фантастическая, создавала эффект присутствия. Она перебирала с ним подарки на день рождения, резала индейку на Новый год, каталась на лыжах, подносила кофе в постель, зная, какого цвета у него пододеяльник и с какой стороны ставить желтые плюшевые тапки. Она мысленно вела с ним беседы на самые разные темы, отчего даже серая московская жизнь казалась исполненной высшего смысла. Мила первая узнала, что Макаревич водил смешливую Ксюшу в ресторан, подарил ей чего-то в черной коробочке, и та была коробочке несказанно рада. Ксюшу она тоже красила. Придирчиво рассмотрела вблизи и признала годной.
- Все равно ты меня больше любишь, - с ласковой грустью выговаривала она ему вечером. - Иначе не смотрел бы так на меня со сцены, не улыбался только мне... А эта девочка, она тоже имеет право погреться в лучах твоего солнца... Я знаю, ты не винишь меня за Сережу... Он бы не смог без меня, он слабый. У него нет ни мечты, ни цели...
- Мил, тебе не надоело? - спросил ее как-то Сергей.
- Не надоело что?
Сережа объяснил. Она не поняла. Растолковал поподробнее... С таким же успехом он мог посоветовать монашке поджечь собственный монастырь, врачу - накормить пациентов крысиным ядом, а скульптору - стесать на туалетную плитку труд всей своей жизни. Мила, всегда такая покладистая, по принципиальным вопросам имела железобетонные убеждения.
Ее тридцатилетие, отпразднованное с Сережкой в феврале 2001 года, принесло свои плоды. Он переехал к ней, его супруга в отместку обзавелась вторым мужем и помирилась с Милой. По вечерам они перезванивались, обсуждая мужей, сравнивали, хихикали.
- Мил, ты Сереге на день рождение что подаришь? Рубашку? Я вот тоже думаю своему купить.
- Хочешь куплю вторую. Пусть лежит, чтоб потом не искать. Ты мне только размер скажи.
- Ой, Милочка, какая ты лапочка! Я тебе с дочкой коржики передам. Только сегодня напекла.
Даже всепонимающий ребенок, достигнув 16-летия, активно включился в борьбу за счастье на личном фронте. Ребенок не стал мельчить и притащил домой учителя физкультуры, заявив, что на носу одиннадцатый класс, а оценки аховые. Физрук оказался мужчиной положительным. По вечерам он решал с ребенком задачки по алгебре. С тещей чистил картошку и перемывал кости учителям. Смотрел футбол и играл в шашки с тестем номер один. Говорил о ценах и политике с тестем номер два, который заходил проведать прежнюю семью.
Благодаря Макаревичу Мила полюбила готовить. Состряпав очередной гастрономический фокус-покус, просила Сережку, чтоб тот позвал первую жену со вторым мужем в гости, а заодно прихватил и физрука. Всепонимающий ребенок дружил с брянской девочкой Катей, которая перебралась к маме в Москву. Ребенок и Катя договорились, что тоже выучатся на визажисток и будут самыми модными и знаменитыми... Девочки придирчиво обсуждали звезд и сходились на мысли, что Николаев - отстой, Королева - дура, а Андрюшенька Губин - лапочка и красавчик.
По субботам они собирались смотреть "Смак". И Макаревич в кухонном фартучке интеллигентно посмеивался, потряхивал седыми уже кудряшками. Как добрая бабушка, потчевал телезрителей очередной вкуснятинкой, не подозревая, что в углу его жизни - большого и нарядного дома - скребется не одна робкая мышка, а шебуршит многоногое и многохвостое