Троллейбус подошел с опозданием минуты на четыре, но в час-пик этого хватило, чтобы число желающих уехать превысило обычную норму. Тревогин лез последним, перед ним всунулся в салон худой мужчина лет пятидесяти.
– Что ж вы так лезете!?
– Тоже уехать хочу, – сообщил Тревогин.
– Вы же мне ребра сломаете!
– Ничего с вашими ребрами не случиться.
– Это ВАМ так кажется.
Створки двери за спиной Тревогина наконец-то сомкнулись.
– Ну вот, ничего с вашими ребрами не случилось.
Мужчина промолчал. Зато засуетилась женщина слева, которую Тревогин не видел, ей, видимо, надо было выйти на следующей остановке. Пока она пробиралась к выходу, в общем фоне голосов и дорожного шума хорошо был слышен ее высокий голосок: «Вы выходите? Вы выходите?». Створки двери снова разомкнулись, шваркнув сочленениями, и тот же высокий голосок нервно затрепетал:
– Да, выйдите же, выйдите же, наконец!
Плечо Тревогина ощутило довольно резкие удары маленького кулачка. Оказывается, обращались к нему. Он не спеша слез с подножки и встал рядом, добродушно пропуская женщину и еще несколько рассерженных, но молчащих людей, снова зашел и устроился у свободного окна.
Нервы, нервы... У Тревогина они были крепкие. Это даже придавало некоторую заторможенность его действиям и движениям, но с рефлексами у него все было в порядке. Просто нервы такие крепкие.
Троллейбус шел к центру города на железнодорожный вокзал и постепенно освобождался от пассажиров. На предпоследней остановке внутри остались несколько человек. «Обратно тоже пойдет с опозданием и опять набьется битком», – подумал Тревогин, представив себе толпу, вывалившую из утренней электрички.
Толпа действительно была внушительной и напряженной. Опоздавший троллейбус затормозил около диспетчерской и уже собирался, выпустив Тревогина и тех немногих, что ехали с ним, вобрать в себя эту многоликую волнующуюся массу, как вдруг к передней двери снаружи подскочила толстая тетка с красными корочками в правой руке, замахала ими перед лобовым стеклом, что-то закричала.
– Опять этот контроль! Зайцы-то вышли давно, – тихо завозмущался мужчина, которому Тревогин чуть не сломал ребра, и отправил руку в карман на поиски билета.
Между тем контролерша пристроилась в проеме самой узкой передней двери и, оставив небольшое пространство для прохода, пропускала сквозь него пассажиров, отбирая мелкие билетики и пристально изучая месячные проездные.
Тревогин шел последним. Впереди него был молодой человек в темных очках, а перед молодым человеком пожилая женщина с большой сумкой.
– А где оплата за багаж? – спросила контролерша, ткнув в сумку пальцем.
– Какая оплата? Какой же это багаж? – заволновалась владелица сумки, – Сроду не платила за нее.
– Теперь заплатите и за сейчас, и за все прошлые разы. Готовьте десятку, а мне остальных проверить надо.
Но женщина сдаваться просто так не собиралась и попыталась возмутиться:
– Где ж это записано, что моя сумка – багаж?!
Контролерша показала красными корочками на застекленную деревянную рамку, под которой желтел лист бумаги, усыпанный маленькими голубыми буковками:
– Здесь написано. Читайте, что написано: «ПРА-ВИ-ЛА!»
Женщина видимо когда-то заглядывала в эти правила и поэтому снова возразила:
– Про большие сумки там ничего не сказано. Про колющие и пачкающие предметы сказано, а про сумки нет. Даже лыжи можно бесплатно, а сумки нельзя?!
– Вы меня правилам не учите! Сказано багаж, значит – багаж.
Спор затягивался. Водитель тоскливо оглядывался то на контролера, то на растущую толпу ожидающих. Невдалеке из-за поворота показался следующий троллейбус. Молодой человек, однако, сумел протиснуться в щель между противоборствующими сторонами и, махнув из кармана какой-то сомнительной бумажкой, выскользнул наружу. Тревогин со своей комплекцией смог только слегка вклиниться туда же, но лишь обратил на себя внимание:
– А вы подождите минуту! Видите, эта гражданка задерживает вас и вообще все движение. Если не заплатит десятку, будем штрафовать через суд, вы – свидетель, что она платить отказывается.
Тревогину это совсем не понравилось, и он сказал контролерше, глядя в ей в глаза:
– Вот мой билет, и я без поклажи. Считайте, что сумка у нас на двоих, и дайте нам, наконец, выйти.
А по глазам Тревогин прочитал в ответ, что ничего такого не будет, и десятка, которая причиталась с нарушительницы, любой ценой будет получена, потому что она (конечно же!) присутствует у нее в кошельке и неважно зачем; и неважно, сколько там их еще осталось, на мороженое, на хлеб или на лекарства; и неважно, сколько проживет потом оштрафованная - лет или минут; и неважно, плохо ей будет потом или все равно; не важны даже эти злосчастные «ПРАВИЛА»; не важен Тревогин со своим заступничеством; ничего не важно, кроме десятки, ни-че-го.
А женщина, поняв, что ей так просто не отвязаться, достала из кошелька десятирублевку, сунула в полураскрытые красные корочки и, с усилием выволочив сумку за дверь, заковыляла прочь, не оглядываясь.
– Квитанцию! Квитанцию возьмите! – спохватилась контролерша и тут же, сообразив, что уже исполнила свой долг, спрятала в карман куртки и корочки, и десять рублей, и пачку квитанций.
Переваливаясь в узком проеме двери, она вышла сама и вывела единственного оставшегося пассажира, троллейбус был наконец отпущен.
– Обижаются. Платили бы правильно – не обижались бы. Такая работа, что не каждый спасибо скажет, – бурчала она, глядя в сторону.
– Работа у ВАС такая, а остальные-то тут при чем? – ответил ей Тревогин и пошел по своим делам.