Многоуровневый маркетинг. Трепанация одиночества

        Ругая саму себя за невыдержанность, я поминутно оглядывалась со своего места в первом ряду и нервно, с тревогой, оглядывала зал. Семен, ради которого я сюда приехала, задерживался. Я волновалась, что он вообще не появится, хотя это было совершенно невозможно: он сам вносил мою фамилию в список участников семинара. И даже вербовщик Дима, уговоривший меня поддаться на эту двухдневную авантюру, «соблазнитель», как я в шутку его назвала, куда-то исчез. Так что и спросить было не у кого.
Зал отеля казался огромным и слишком прохладным, с одной стеклянной стеной, за которой злорадствовал знойный август. Там, за стеклом была нормальная погода, а здесь – искусственная. Я присела десять минут назад, а руки уже замерзли. Кондиционеры охлаждали на полную катушку, чутко предвидя жаркое собрание. Вот уж не думала, что на это ненормальное сборище съедется столько народу.
Невыносимо гремела музыка. Толпа одержимых идеями продаж и потребления продуктов фирмы «Herbalife» кучковалась у стола презентаций и активно общалась. Они все – очень живые активные ребята. И что я здесь делаю? По духу мне было бы гораздо милее общество анонимных алкоголиков или любой концертный абонемент. А меня вон куда занесло: в чужой город в центре Германии, в отель с ценами за номер, равными трети суммы ежемесячного социального пособия, на двухдневный семинар по маркетингу. Хорошо, что я почти никому об этом не рассказывала, а то в нашем городке на меня стали бы смотреть, как на ненормальную. У меня и так репутация дамы со странностями.
Я всё выворачивала шею в поисках интересовавшего меня лица, не обращая внимания на диагнозы заболеваний, перечисляемые моей соседкой справа. Еще даже занятия не начались, а она уже достала меня интимными подробностями своего организма. Для едока упомянутого живительного продукта крайне важна положительная динамика, оздоровление, то есть смена смертельных диагнозов на совместимые с жизнью, и вот, про оба диагноза я должна была послушать.
Наконец, появился Семен и принялся пожимать руки всем знакомым. У них так принято. Пожал и мне, как и остальным, только задержался на секунду и, помедлив, тихонько произнес: «Привет лучшим людям». Я кивнула, улыбаясь, хотя была совершенно деморализована – после недели ожиданий, после всех моих трепетных, как в юности, надежд – почти механическое рукопожатие мимоходом. И всё? В первое же мгновенье долгие дни и ночи моих нежданных мечтаний показались рассыпавшимся песочным замком. Кстати, построенном на весьма слабом основании. Во второе мгновение я взяла себя в руки и успокоилась. Семинар начался.
Два часа прославления продукта и аплодисменты после рассказа каждого о своих успехах. Скулы сводило от собственной непричастности. Но все-таки иллюзия общего дела, человеческой общности, временами заслоняла критику и увлекала меня.
Для непосвященного «Herbalife» покажется настоящей сектой. Вместо еды люди пьют несъедобные коктейли и, кроме этого, не меньше трех литров простой воды в день. Нормальным остается только обед. Если листики салата с кусочком рыбы или курицы, цветной капустой и гроздью винограда можно считать полноценным обедом. За общим столом с бифштексом на тарелке я чувствовала себя, по меньшей мере, каннибалом. Хорошо, что уже давным-давно я привыкла себя чувствовать особенной среди других, а гербалайфщики привыкли к тому, что не все едят так, как они.
Несмотря на то, что компания «Herbalife» уже двадцать три года процветает на мировом рынке, и распространителей – тьма тьмущая, а все-таки кто-то по старинке еще запихивает в себя омлет с беконом и запивает свежую выпечку чашечкой кофе. И ароматные пикантные пиццы печет, и заранее замаринованные шашлыки с огромным удовольствием жарит, и всю ораву проголодавшихся гостей с радостью кормит. И шоколадки в сумочке носит. Слава богу, все люди – разные. Меня это успокаивает.
Во время лекций, зарядки, принятия продукта и аплодисментов стоя, вопреки своему скепсису, я ощущала заливающие битком набитый зал мощные энергетические потоки. Несмотря на холодный дух кондиционеров и случайность присутствия, настроение было прекрасным, самочувствие – отличным, и есть совершенно не хотелось, из чего я сделала вывод, что массовый восторг заразен и в больших дозах может привести к неконтролируемым действиям. А я как раз на действия была настроена, отправляясь сюда, а никак не на прославление эмигрантов, заработавших на чужих болячках и ожирении. Ну сколько можно? Вместе и поодиночке, все ораторы хвалились успехами и тут же хлопали друг другу. Часами об одном и том же!
Семен снимал семинар на видеокамеру. Или на что-то подобное. Я в технике слабо разбираюсь. Он сидел в окружении молодых и очень молодых женщин, мило переговаривался с ними в перерывах съемки и вообще не глядел в мою сторону. А если и глядел, так не в те моменты, когда я к нему поворачивалась. Одна из женщин запросто могла оказаться его женой.
И об этом человеке я думала всю неделю! Ну сколько мне лет, что от случайных импульсов я всё еще воодушевляюсь и обретаю былую, бьющую ключом горячность? Сама знаю, что не к лицу мне с пол-оборота удирать в воображаемый мир. Правда, для моего творчества требуется вдохновение, а для вдохновения – импульс. Я же всё-таки скульптор. Пока еще. И всю жизнь – в поисках импульса. Внутреннего и внешнего. А то, что сваяно-слеплено без импульсов, в основном, просится на помойку.
Семен был в бежевом костюме. На презентации, где я чудом оказалась и увидела его впервые, он был в сером. Мне нравилось, что вокруг все в костюмах и при галстуках, мне не нравился только повод, по которому эти люди надели костюмы. Они рекламировали продукт, а по сути – торговали им, спекулируя на людском страхе старости и болезней – и одновременно занимались вербовкой и обучением новобранцев, соблазненных посулами богатой жизни.
Ничто в жизни не происходит случайно. Семен смешно выступал на той презентации, рассказывал свою выверенную и выученную наизусть «историю», что вот он, простой парень с Украины, все имел, но поехал в Германию за лучшей жизнью и сначала хотел купить ларек, а потом начал работать в «Herbalife» и добился успеха. Он сыпал шутками про туалет, трусы и лифчики, и вызвал у меня только раздражение своим поведением, так не вяжущимся с его обликом, вроде бы знакомым и напоминающим мне кого-то. Потом я поняла, кого: меня саму много лет назад. Те же амбиции, то же ощущение горделивого превосходства над окружающими, сменяемое временами затяжными периодами упадка и самоедства. И даже, возможно, те же неизжитые детские комплексы. Я всё это слушала и не могла отделаться от мысли: «зачем этот парень так роняет себя на глазах у всех»? Дешевый театр одного актера. Зачем? Не вязались с его глазами ни это дурацкое прошлое, преподнесенное в такой форме, ни шутки, ни безукоризненный костюм. Не знаю, почему. При личном контакте под формальное рукопожатие запоздало проснулась моя интуиция и зашептала нечто совсем другое, в диссонанс тем словам, которые он произносил. Мы глядели друг на друга не как двое несвободных людей и не так, как глядит вербующий на возможного новобранца. Мы переглядывались быстро, украдкой, испытующе, молча задавая некий вечный несформулированный вопрос. Сердце вдруг застучало прямо в животе. И я засмеялась от внезапной мысли, что, кажется, я влюблена. Да-да, влюбилась, как в пятнадцать лет, почти что с первого взгляда! Настоящее недоразумение, сумасшедше-чарующая внутренняя буря.
Я давно успокоилась со своей странно устроенной личной жизнью. Муж, о котором я всегда говорю возвышенными словами , – там, в далекой Москве, а я здесь, два года в эмиграции, жертва собственного отчаянно-легкомысленного эксперимента. Прошел месяц после переезда из русского района – и безнадежная опустошающая изоляция в шикарной, но необжитой квартире поглотила меня. Пока делала ремонт, некогда было задумываться, но время шло – а ничего, абсолютно ничего не происходило. И тут уж навалились и грусть и тоска. И в этот самый момент у собственного подъезда мне повстречался Дима–«соблазнитель», который за пять минут уговорил меня придти на презентацию. А там – Семен с красивыми карими глазами. Стоп-кран, волнение, жажда жизни. Земля сразу ощутимо завертелась под ногами.
Он был не совсем той масти, не того роста, не той комплекции – и все-таки меня отчетливо к нему тянуло. А его – ко мне. Вроде я уже перешагнула возрастной рубеж, когда что-то кажется, а реальность на деле оказывается иной. Поэтому я была совершенно уверена, что мы не случайно встретились и что нас явственно притягивает друг к другу. Взаимно и обоюдно. Я ощутила знак, знакомый по юности: красные пылающие щеки.
Потом, когда он общался с другими людьми, я потихоньку наблюдала за ним. Его губы произносили заученные фразы, но взгляд поневоле блуждал и неосознанно останавливался на мне. И когда Семен отдавал себе отчет, что смотрит на меня, он делал шаг навстречу и принимался мне что-то объяснять, а я улыбалась, потому что мне было всё равно, что он говорит. Мне вообще больше не был интересен ни продукт, ни окружающие люди, ни рост продаж мульти-левел-маркетинга во всем мире. Остался значимым только этот взгляд и необъяснимая радость, от которой рот бесконтрольно расплывался в улыбке. Но что-то остроумное я ему все-таки сказала в ответ на уговоры связать жизнь с «Herbalife». Зачем себя надолго чем-то связывать? А вдруг это несерьезно? Семен был разочарован.
Первый час, после того, как не теряющий надежды заарканить каждого в гербалаевские сети Дима проводил меня с презентации домой, я даже не пыталась что-то осмыслить и сформулировать, настолько меня поглотило это счастливое состояние, знакомое и в то же время какое-то необычное. Эйфория. Позже начался этап нигилизма. Я ругала себя, что глупо было от скуки интересных для общения личностей откапывать на таком неромантичном мероприятии. Кружок вязания подошел бы больше: там хотя бы люди об обычной жизни разговаривают. И даже общество защиты животных.
         Одно радовало: я нежданно получила подарок от собственной судьбы. Всплеск, встряску, повод покупать красивые вещи, сходить к парикмахерше, улыбаться навстречу людям, погоде, солнцу и предаваться мечтам.
Мысли о Семене не отпускали меня ни на минуту, отчасти из-за своей необъяснимости. Я-то думала, что вижу всех насквозь и знаю всё наперед, что со мной такого просто не может случиться. Вот так запросто жизнь лечит от самонадеянности. Мечты и фантазии совершенно отгородили меня от реальности. Потом позвонил Дима и предложил поехать на два дня в большой соседний город – на семинар. И я согласилась и даже сдала деньги – совсем малознакомому человеку!
В назначенный час Дима заехал за мной на новенькой машине, познакомил с другой жертвой своей агитации и отвез в гостиницу. Мимо проносились аккуратные разноцветные лоскуты полей, домики и церквушки. Я плохо соображала. Во мне стучал счетчик: осталось полчаса – и я увижу его, осталось десять минут...
         И вот теперь я сидела в зале среди людей, полных надежд и энтузиазма. И еще – денег и здоровья, как они сами хором и поодиночке уверяли. А моя голова в сотый раз поворачивалась направо, потому что мне мало пожатия руки и двух слов «лучшим людям».
         Я еле дождалась перерыва и подошла к Диме. Он смешал мне коктейль – попробовать. До меня вдруг донесся характерный голос Семена: «Проще, нужно быть проще». О, только не это! Уже столько в мире простоты, которая хуже воровства, а они всё упрощать призывают.
         Я приуныла: мне никогда не нравились простые люди, меня всегда притягивало всё умное и сложное. И в «Herbalife» отталкивает, как раз, примитивный материальный подход уговоров: «Вы просто начнете употреблять продукт, зарабатывать, и Ваша жизнь изменится». Это для тех, кто недоволен настоящим. А я в кои-то веки пришла к принципиальному согласию со своей жизнью. Она мне дана для созидания и творчества. И только. Ну, и для обдумывания – тоже. Но никак не для романтических попыток... Зачем же я тогда приехала?
В холле люди вокруг меня делились восторгами от коктейля, а мне он показался настолько невкусным, как смесь, которую дают выпить перед рентгеном желудка. Наверно, нужно было взять шоколадный, а не ванильный. Я тихонько поставила недопитый стакан в уголок на мусорку. Кажется, вокруг все стихло – этот коктейль заменяет целый завтрак или ужин, он для участников семинара как живая вода и к тому же бешеных денег стоит. Вот все и прибалдели от моей привередливости. Ну что поделать, случайно я здесь, случайно. Совсем по другому поводу.
Наверно, это иногда полезно – почувствовать себя не в своей тарелке, чтобы определить, насколько ты открыта новому. Но несмотря на конкретную реальность широкого удобного стула с подлокотниками, бодрящей прохлады зала, взволнованности от незримого присутствия Семена где-то здесь, совсем рядом, ощущаю странное чувство отстраненности, сна, невероятной картины мира, искаженной до абсурда.
         Выступления перемежались с лекциями. Хоть бы один сказал о трудностях и недостатках. Нет – у всех все как по маслу. Особенно фанатели толстые – каждый день употребления продукта они взвешиваются и меряют свои объемы. А потом откровенно делятся своими победами, не стесняясь подробностей. Толстых в зале было немного – видно, остальные давно на эту иглу подсели – на индивидуальную растительную жизнь вместо нормальной, полной вредных радостей, – и похудели.
От своих успехов у поедателей продукта происходит прилив бодрости, и они сваливают это на целебные свойства «Herbalife», а не на уменьшение количества съеденного. Все довольны и счастливы и рекомендуют скорее попробовать сбалансированное клеточное питание всем знакомым и особенно – незнакомым людям. Гербалайфщики называют себя самыми высокооплачиваемыми в мире рассказчиками чужих историй. А меня подмывало по-детски гаркнуть на весь зал: «Жрать надо меньше, вот и весь секрет!»
         Я чувствовала себя неуютно. Радость предвкушения ушла. Перерыв тоже прошел бездарно. Конечно, я слишком увлеклась своими фантазиями. Я всегда всем «слишком» увлекаюсь.
         После коктейля заботливый «соблазнитель» Дима знакомил меня со всеми значимыми для него лицами и просил их уделить мне внимание. Может, персональное уважение оказывал, а может, принято у них так. Семен, как и Дима, бегал от группы к группе и поддерживал дух в войсках, настрой контролировал. Мы нигде не пересеклись, а бежать к нему наперерез и выяснять отношения, которые мне, похоже, померещились, я не решилась.
         Настроение потихоньку портилось. Я больше не разделяла всеобщего подъема и чувствовала себя совершенно лишней, ненужной, среди оживленной публики. Потом возникло чувство досады. Я злилась не на Семена, а на собственную наивность, бесплодную авантюрность, запоздалую влюбчивость... Живу иллюзиями, как юная девочка. Все свои душевные внутренности с раздражением перебрала, пока выступал местный гербалаевский президент.
         Я не знала, что делать. Тут вмешалась соседка по столу. Мы приехали вместе из одного города, и она явно питала ко мне родственные чувства, особенно после того, как поделилась нюансами состояния своего здоровья с моим равнодушным профилем. Теперь ей захотелось поставить свои сумки в мой номер, потому что она не сняла себе комнату из-за дороговизны отеля, и сумки мешались под ногами. Мне в голову никак не приходила уважительная причина, чтобы отказать, и я согласилась.
         Мы вместе с ней вернулись из вестибюля в пустой на время перерыва зал. Соседка схватила сумку побольше, я – поменьше, и мы вызвали лифт. В последнюю секунду в кабину вошел Семен. Я замерла, молча впившись в него глазами. Звуки стихли.
         Дыхание отсутствовало. Это было что-то запредельное. Теперь я точно знала, что нас нечто незримо, но прочно связывает, и можно больше не сомневаться в верности собственной интуиции. Я трепетала от чувств, которые оглушительно кричали во мне. Чужая сумка жестко врезалась в пальцы, а я не догадывалась опустить ее на пол лифта, покрытый ковром. Семен опустил голову, а потом, как бы через силу, стал смотреть на меня. Я не понимала, что несет в себе его взгляд, просто впитывала его неутоленно, как будто ловила ртом капли дождя среди пустыни. Что-то другое говорили его глаза, не то, что я ждала, но мне было не до выводов. Я погибала и утопала в этом непонятном кареглазом взгляде.
         Лифт остановился на четвертом. Семен кивнул нам и вышел. Наш этаж был следующим. Соседка встрепенулась, и я вспомнила о ее присутствии.
– Ты его знаешь? Смотри, как он тебя гипнотизирует.
Пришлось откашляться, чтобы заговорить нормальным голосом.
– Я же еще стартовый пакет не заказала, вот и старается.
– Но если мы на семинаре купим лицензию, тогда всю жизнь от Димы будем зависеть: брать книжки, товар заказывать, на семинары ездить. А давай завтра ему скажем, что подпишемся – пусть он нас на своей машине возит заказы получать в Дармштадте.
– Нет, я совсем не готова.
– Ничего, до завтра они тебя обработают.
– Посмотрим, кто кого. Поживем - увидим.
         В номере мне вдруг пришла в голову мысль, что он мог бы предложить свои услуги и помочь нам донести сумки. Дима бы, наверно, догадался. Но Дима все же – бывший военный, со своим кодексом чести, хоть и подправленным маркетингом.
Через десять минут мы снова сидели на лекции. Семен выступал на сцене прямо передо мной, но в программке было заявлено, что он еще будет рассказывать о новых продуктах и как он дошел до жизни такой. Так что я пыталась поймать его взгляд – это был весь доступный мне арсенал средств. Он не глядел на меня. Я снова пришла в уныние.
         После следующего перерыва меня уже ничто не радовало. Он избегал меня. Во всяком случае, так казалось. Выступающие и громкая музыка мешали мне думать и мечтать. Бывают же на свете дамочки, мечтающие до седых волос. Вроде меня. Так, в ожиданиях неизвестно чего пришлось просидеть еще час или около того.
         «Ну хватит!» - решила я, когда раздражающего вида женщина подняла всех слушателей для того, чтобы они массировали друг друга коллективными рядами. Это делалось согласно формуле, светившейся с экрана: «Забота о здоровье плюс правильное питание плюс физическая активность равно радости жизни». Моя соседка принялась тереть мне спину вопреки массажным линиям. Совсем неприятно. Хотелось увернуться и сбежать. Все вокруг громко смеялись, оглушительно ревели динамики и пронзительным голосом верещала ведущая-затейница. Это было нестерпимо. Слишком много радости – тоже плохо. И тут мне на глаза попалась дверь, как раз за моим стулом, сбоку, и меня осенило: я же могу уйти; насильно, кроме соседки за шею в данный момент, меня никто не держит! Я заплатила за учебу и за номер – и вольна пойти, лечь ногами кверху и включить телевизор. И даже уехать отсюда не в Диминой машине, а на поезде – в любую минуту, когда вздумается!
         В конце концов, я что, совершенно безмозглая идиотка, чтобы ехать за собственный счет в чужой город – любоваться на женатого мужика, который, возможно, собрался деньги на мне заработать?! Можно было раньше додуматься! Я встала посреди лекции, собрала свои листочки и вышла. Поднялась в номер, отыскала в сумке купальник, спустилась в бар, купила маленькую бутылку шампанского и пошла отмечать эту самую свежую самокритичную мысль в бассейн при сауне.



         Стены в бассейне были расписаны под южный курорт: безмятежное бирюзовое небо, море без волн, балюстрады, пальмы и чайки. И ни души из обитателей. То, что надо.
Я окунулась в воду. Глухая тетеря – эта моя хваленая интуиция. Подвела меня. С чего я решила, что все эти дни Семен думал обо мне, так же, как я о нем? Он думал о том, какие новые скабрезные шутки он публично со смаком выдаст. Ну и правильно, что не ищет приключений, это хорошо говорит о нем. Хотя для интересующихся мужчин здесь, на семинаре, раздолье: худых девчонок безмужних – пруд пруди. И многие уже номера себе сняли. А уж претенденток вроде меня с тремя-пятью лишними килограммами – еще больше. И среди них есть весьма симпатичные.
         Обидно, конечно, впросак попасть. Ну, с чего это вдруг я задумалась о приключениях? Подумаешь, два пристальных карих взгляда. Жила себе спокойно, одиноко и независимо. Без лишних волнений. Это все результат переезда в новый район. Поговорить-то особо не с кем. Одичала от молчанья и безделья. Не читала, даже не лепила почти. Только керамикой баловалась – и то на подарки. Может, купить телевизор, спутниковую антенну и ловить русские программы? Все-таки развлечение.
         Вода вокруг была совершенно синяя, приятно-теплая. Жаль, что не глубоко. Не нырнуть, не утопиться.
         На пластиковой лежанке я постелила полотенце и растянулась с бутылкой шампанского в руках. Хорошо! После целого дня сиденья и прополки мозгов – просто замечательно. Не так уж и дорого я заплатила за возможность наслаждаться пустой сауной с бассейном, тренажерами, шампанским и покоем.
         Со стороны, возможно, и выглядит смешно: средне упитанная пловчиха с бутылкой в руках на фоне имитации морского берега. Пародия на тоску. Но я же не снаружи, не со стороны, я здесь, свободная и грустная внутри самой себя. А вот остальные - за моими пределами.
         Замок зажужжал и щелкнул. Кто-то зашел в раздевалку, только мне не видно. И сейчас этот кто-то придет купаться в моей голубой воде и нарушит все мою блаженную расслабленность. При посторонних теперь будет неудобно выпивать. Я быстро спрятала бутылку под шезлонг.
         Семен заглянул в зал с бассейном. Я замерла.
– Ну ты чего прогуливаешь? Там такая тема интересная: о массаже, об уходе за телом.
Это был тот тон и то обращение, которого я ждала, представляя всю неделю нашу будущую встречу. Мне сразу стало легко. И даже смешно. Я задрала голову:
– Как ты догадался, что я здесь?
         Он присел на соседний шезлонг.
– Да сразу понял, что ты захочешь сбежать. Все слушают, хлопают, радуются – ты одна не такая, сидишь, скучаешь. Индивидуалистка. Я постучал к тебе в номер – нету. В баре, в ресторане – нету. Ну где еще искать? Ты вроде не куришь. Зачем приехала, раз не хочешь учиться? В бассейне искупаться?
         Я удивилась. Значит, он в самом деле не угадывает того, что чувствую я? И не понимает, что я приехала ради него, ради нас?
         Он смотрел на меня, выжидая, как учитель на непонятливую ученицу. Видно, совсем не отдает себе отчета в нашей связанности. Что тут необычного – я ощущаю за двоих. У мужчин нет такого органа для шестого чувства. Значит, всё напрасно...
– Иди, - попросила я. – Когда так громко, я устаю от людей.
– Ладно, - расстроено согласился он и нерешительно поднялся. Взгляд был непонятный.
         Я покосилась в сторону припрятанного шампанского. Семен обернулся и заметил.
– Ах, ты еще и пьешь?
Он поднял бутылку и посмотрел надписи на этикетке.
– А, это шампанское. И не закусываешь ничем. Вот ударит в голову и придешь пьяная на семинар.
– Тебе это будет неприятно?
– Не знаю. Надо попробовать.
Я не поняла, будет ли он пробовать шампанское, чтобы проверить, как оно ударяет в голову, или прямоту моей походки, только он вдруг наклонился надо мной, и его серьезное, ухоженное, влажное от жары лицо оказалось совсем рядом с моим.
«Обалденный запах», - подумала я и закрыла глаза.
Наши губы встретились. Сперва осторожно, потом лихорадочно, а потом все стало далеко и неважно. Я хотела его как ненормальная. Малознакомого невысокого мужчину, сомнительными идеями и балаганом заполнившего свою жизнь. Человека, увиденного второй раз в жизни.
Он оторвался от меня и улыбнулся чуть застенчиво и смущенно. А не так, как час назад улыбался со сцены – театрально, заученно и вульгарно.
– Пойдем, - сказал он. – Так ты все пропустишь.
– Ничего страшного, - буркнула я.
         В бассейне мне было явно лучше, чем в зале, переполненном энтузиастами здорового питания.
         Семен замешкался. Он, видно, не встречал таких несговорчивых. Поколебался и все же сел обратно. Потом снял пиджак и вытер салфеткой лоб. Я смущала его. И он сам не знал, к чему, к каким событиям он готов. Ловеласом он совсем не казался. Мне было так понятно его состояние, как будто он мне о нем уже рассказал.
         Его тянуло и ко мне, и обратно в зал, на семинар. Но потребность вернуться была им четко сформулирована, а вот необъяснимая тяга ко мне его озадачивала и напрягала. Он не мог упростить эту проблему – и это противоречило всей философии «Herbalife». Вот как серьезно.
– Ты останешься на вечеринку? - наконец, спросил он.
– Не знаю. Все равно, я номер сняла. А ты домой поедешь?
– Еще не решил.
         Мне хотелось спросить: «Может, я могу повлиять на твое решение?», но я не хотела навязываться. Мужчина должен чувствовать себя ведущим.
         В конце концов, для сильного пола зовущие взгляды, слова и даже поцелуй могут не значить абсолютно ничего. Я с этим знакома.
         Он молчал и выглядел озадаченным. Как все мужики на свете, он не умел хотеть и думать одновременно.
– Ну? - не выдержала я.
– Что?! - всполошился он.
Я засмеялась. Наше молчание подразумевало вопрос о дальнейшем развитии отношений. Это тоже только я одна осознаю? Ну, и детский сад. Ну что я в нем нашла?
– Я должен идти.
– Иди, - вздохнула я и снова взялась за бутылку.
         Он медленно поднялся и задумчиво взял пиджак. Мне было жаль, что он уходит и нравилось, что он не знает, как себя вести. Всю эту неделю я его таким себе и представляла.
         Так просто: пустынный зал с шезлонгами, ласковая подогретая вода и скучающая женщина в мокром купальнике. Значит, его мысли не в том направлении – тоже хорошо. И все-таки, это он должен решать, что будет между нами. И будет ли что-то вообще. Я не стану создавать ситуации.
         Он нахмурился, передернул плечами и вышел. Дверь тихо защелкнулась.
         Я отпила глоток. Газ из шампанского выветрился, и стало невкусно.
Семен, наверно, от меня ждал инициативы. Он что, никогда жене не изменял? Пожалуй, похоже на то – так целуется. По-детски неуверенно. Непрофессионально. А я, в свете последних событий – эх, крутая ценительница лобызаний...
         Крошечный эпизод из жизни бассейна. Трепетное волнение, легкие сожаления и капелька мистики. Исчезающее ощущение прикосновения чужих губ.
         Я вошла в воду, и она обняла меня. Да бог с ними, с мужчинами, их поцелуями и сомнениями. Я отдыхаю – у меня отличный номер в гостинице на все выходные и непознанный немецкий город за окном.
         Накупавшись, я пошла в душ. Пустила сильную струю, стащила купальник и повесила его на поручень. Вода била в лицо, будто давала пощечины, заливая рот, нос и уши. Тем лучше. Ничего не вижу, ничего не слышу, никаких глупостей сегодня уже не наделаю.
         Я завернула кран и вслепую стала шарить по стене в поисках полотенца. Вроде я его вешала здесь на крючок.
         Внезапно чьи-то руки обернули меня в махровую простыню, и я вскрикнула от неожиданности. Разлепив глаза, я разглядела Семена. Вернулся все-таки.
         Соблюдая невозмутимость, я промокнула лицо, волосы и замотала полотенце под мышками. Какая я, оказывается, бестрепетная, словно это не я забыла запереть дверь душа и не меня в нем голой застукали.
         После громкого водопада тишина звенела в ушах.
         Семен смотрел на меня, прислонившись к двери и скрестив руки на груди. Логичнее, созерцая обнаженную даму в душе, засунуть руки в карманы брюк. Тем более, что не прошло и часа, как он с этой дамой целовался.
         Остатки косметики и прически смылись с меня вместе с хлоркой бассейна. Ну и что, плевать. Он не слышит моих сигналов, не чувствует того, что я, неизвестно о чем думает и непонятно, чего ждет.
         Семен молчал, смотрел исподлобья. Спасибо, что не в другую сторону. Семинар идет полным ходом, ему выступать вот-вот, но он все же пришел сюда. Лицо напряженное, выжидающее. Нет, явно не ходок и не любитель флирта и обещаний. А эти бездонные глаза... Как же он мне нравится. Не важно, почему.
         Я подошла к зеркалу и взглянула на себя. Распаренная, с мокрыми распрямившимися волосами. Придется по новой приводить себя в порядок и возвращаться на эту дурацкую учебу. Он же вернулся, чтобы меня уговаривать. Ну что ж, для сетевиков все средства хороши, чтобы новеньких заманивать. Наверно, вплоть до интимных.
         Фен работал, но по-дурацки. На отметке «два» еле дул, а на «три» сносил горячим воздухом к двери. Из зеркала на меня недовольно глядела румяная взъерошенная физиономия авантюристки, поделом обманутой в своих ожиданиях. Еще я рассматривала свои открытые плечи, плавностью линий не соответствовавшие лицу, и руки с маникюром, начавшим облупливаться после купания. Остальное скрывало полотенце. В общем, нечем любоваться. И чего он уставился? Смотрит, не отрываясь.
         Семен появился в зеркале рядом с моим отражением. Я ощутила, как его галстук коснулся моей спины, и заволновалась. Он просто с ума меня сводил.
Я повернулась и, замирая, посмотрела ему в глаза. Они были печальными, и мне захотелось поцеловать каждый глаз, уголок века, ощутить губами ресницы. Додумать я не успела, потому что мы начали целоваться. Он прижал меня к зеркалу. Полотенце развязалось и соскользнуло вниз, а невыключенный фен болтался на коротком шланге и обдувал мне ноги. Потом у меня кончился воздух, перехватило дыхание, и я отпрянула, чтобы сделать вдох и развязать ему галстук.
Тут он опомнился и отвернулся. Ну да, про жену, наверно, вспомнил. Как это нравственно. А у меня, оказывается, никаких моральных запретов и внутренних табу.  Досамоусовершенствовалась. А я ведь никогда не связывалась с женатыми. Я вообще мало с кем связывалась. И еще неделю назад ни с кем быть связанной не собиралась.   
         Что-то слиплось у меня в мозгах, когда на той короткой презентации я увидела Семена и ни о чем другом думать уже не могла.
– Тебе выступать сейчас?
Он спохватился и вскинул руку.
– Еще двадцать минут.
         «Мы успеем», - подумала я, взяла из ящика свои вещи и скрылась за дверью душа. Натянула юбку и блузку на полусырое тело, а остальное сунула в пакет с мокрым купальником.
Мы молча, как сообщники, вышли в вестибюль отеля. Он не глядел на меня, а я почти не соображала. Ткнула в кнопку лифта и прислонилась к стене. Знобило как от холода. Сколько же можно начинать и останавливаться? Я же живая.
Семен упорно молчал за моей спиной, и я опять стала сомневаться. Назвать ухаживанием его поведение никак нельзя. Это только на вид он мне понятен, а отвернется – ломаю голову.
         Тут лифт остановился на пятом – и я вышла. Если бы он остался в кабине и поехал обратно, я бы не удивилась. Но он шел за мной по коридору к моему номеру.
Я всунула ключ в замок, но повернуть не смогла. Руки дрожали, мешал пакет с купальником или заело замок, но у меня в мозгу вдруг вспыхнула мысль: «Не судьба!».
         Семен отодвинул меня от двери и взялся за ключ. Я увидела, что у него красивые руки.
         Наконец, дверь открылась, мы ввалились в номер и принялись быстро раздевать друг друга... Я так и не умею развязывать и завязывать галстуки...
Время пульсом стучало в ушах. Мой сырой затылок оказался на прохладной подушке...
         Мы успели.



         Он убежал выступать, даже не сказав мне какие-то соответствующие моменту слова. Ошеломленная впечатлениями от случившегося, я осталась в кровати.
Я просто не знала, что думать. Со мной это так редко бывает.
         Через час я спустилась в зал. Был перерыв, и народ угощался шоколадками для похудания. Никто не обратил на меня внимания, кроме Димы. Он явно был в курсе, имел весьма озадаченный вид, но не сказал ничего, что бы выходило за пределы семинарской тематики.
         Кажется, сегодня меня произвели в любовницы. Как мило. Придется научиться носить это звание с достоинством. Ведь нет предела совершенствованию...
         Вечером, спустившись с сумками соседки на вечеринку, я с порога оказалась втянутой в полудетские конкурсы. Семена нигде не было видно. Наверно, он уехал. Начались танцы. Свет приглушили. Взрослые люди с неприличным восторгом отдавались стадному чувству и плясали под эмигрантский шансон.
         В полумраке среди других я разыскала танцующую соседку, забывшую и о своих сумках, и обо мне, и страшно обрадованную моим появлением, потому что ей нужно было с кем-то поделиться своими свежими впечатлениями. Мне пришлось ее выслушать, но когда к звукам медленной музыки тьма сгустилась еще сильнее, я беспардонно ускользнула от нее безо всяких извинений.
         Конец первого учебного дня. С такими ощутимыми, точнее, прочувствованными, ошарашивающими результатами. Теперь нужно прийти в себя. Я нащупала купюру в кармане джинсов и вышла в бар. Сейчас напьюсь. Я ничего не понимаю ни в мужчинах, ни в любви, ни в страсти. Но все равно я счастлива, что после двух лет одиночества и опустошенности смогла так по-молодому втюриться в первого встречного.
         Выпьем за любовь...



         В дверь номера постучали. Быстро и сильно. По стуку я поняла или, скорее, почувствовала, кто это. Я подскочила и открыла. Семен нетерпеливо переминался у двери. Он вошел, пристально вглядываясь мне в лицо. Мы обнялись. Меня захлестнула волна эмоций – живых, настоящих, острых, и я внезапно поверила, что это не дешевая интрижка, не рядовой адюльтер, а что-то большое и, определенно, мистическое из-за своей непонятности и необычности ощущений...
         Ночью стало душно, и я проснулась. Осторожно, чтобы не шуметь, соскользнула с кровати и на ощупь приоткрыла окно. Потом вернулась в постель. Было очень тихо. Смутное беспокойство охватило меня: совсем не слышно второго дыхания. Я ощупала подушки, потом включила ночник.
– Сеня, - шепотом позвала я, зная, что ответа не будет.
         Я была одна в комнате. Он ушел. Вчерашнее счастливое засыпание показалось мне плодом воображения, очередной красочной правдоподобной фантазией. Глаза неожиданно стали мокрыми. Этого только не хватало. Я взглянула на часы: половина третьего ночи. Странно. Все было прекрасно...
Вдруг ни с того, ни с сего вспомнились заключительные минуты прошедшего учебного дня.
         Стоя среди членов Диминой команды, я невольно следила за Семеном. Он наставлял своих подопечных. У него была агрессивная манера руководства, как у многих, не слишком уверенных в себе людей. Он шутил и советовал, но это не выглядело доброжелательно, и создавалось впечатление, словно он не принимает никакого инакомыслия, и что эти людишки, работающие отчасти на него, великодушно им осчастливлены и теперь должны слушаться беспрекословно. Как будто его точка зрения – отныне и во веки веков – единственная истина в мире, слово оракула. Он вел себя, как местное божество, это бросалось в глаза так отчетливо, до неприличия.
         Мне стало за него стыдно. Неловко и неприятно. Минуты, проведенные вместе с ним, открывали его другой стороной – незащищенной, уязвимой. Он показался мне большим зависимым ребенком, доверяющим себя самого. Ребенком, играющим во взрослые игры.
         Я тогда ушла к себе в номер при первой возможности. Пялилась в телевизор, но смотреть не могла. Все пыталась привести в относительный порядок свои перепутанные, смятенные и взбудораженные чувства. До того мгновенья, пока он не постучал в мою дверь...
         Мне было уже не до сна. Почему он ушел вот так, среди ночи? Спускаться к портье и узнавать, снял ли он номер, показалось просто унизительным. А если, действительно, снял, что тогда – стучаться или трезвонить в его комнату, чтобы убедиться, что он не один? Какая гадость! А если не один, тогда что, вся моя жизнь – наперекосяк? Нет, не выйдет. Только себе не изменять, это главное. Никогда, ни за что не изменять самой себе.
         Ушел, так ушел – значит, судьба такая. Полдня счастья, если не меньше.
Нет, я не права, как же я не права, неблагодарная максималистка: много-много незаслуженного счастья! Я ощущаю в себе новые силы, новые мысли, а не разрушительное равнодушие, как прежде. Печаль моя светла... Даже если после возвращения с семинара я больше его никогда не увижу, все равно я буду благодарна капризному провидению, подарившему мне эту встречу. В тот самый момент, когда я научилась радоваться своему одиночеству и даже гордиться им...
         Постояла под душем, послонялась по номеру, потом подняла жалюзи и полюбовалась огнями реклам. В большом городе жизнь не замирает к ночи, как в нашей полурусской деревне, расположенной всего лишь в часе езды отсюда. Я буду вспоминать эту ночь. Еще один мерцающий бриллиант в тайнике воспоминаний. Пора, давно пора спать, только не спится. Зачем в одноместном номере такая огромная кровать?
В тумбочке нашлась гостиничная книжка – Новый завет с псалмами на немецком языке. Лучшего снотворного просто не найти...



         Я не заметила, как заснула. Мне снился Сеня, раскинувшийся на постели.
Проснулась поздно. До начала занятий оставалось только полчаса. Метеором летая по номеру, я собралась, привела себя в порядок и спустилась в ресторан позавтракать.
Ресторан находился рядом с конференц-залом. Гербалайфщики с утречка напились своих коктейлей и теперь, полные сил, энергии и готовности зомбироваться дальше, радостно шумели в вестибюле.
         Я пила кофе, хрустела вредной булочкой, наблюдая за ресторанной суетой, и думала, стоит ли мне посвящать сегодняшний день мероприятию, к которому у меня душа никак не лежит? Можно отправиться на экскурсию по городу или пойти в музей, или и то, и другое. Даже просто спуститься погреться в сауну, а потом нырнуть в бассейн. Это будет полезней для здоровья, чем высиживание на чужом празднике жизни.
         Тут за мой столик подсел Дима-«соблазнитель». Он начал издалека: нравится ли мне учеба, атмосфера, люди, гостиница. Я на все вопросы ответила утвердительно. Главный вопрос он задать не решался, но он читался во взгляде: как Вы могли? Разве так можно?
         У меня не было ответов на его невысказанные вопросы. Я сама их себе без конца задавала. Еще совсем недавно я не спрашивала себя, нужно ли ставить любовь выше морали, нравственности, принципов и денег? И любовь ли это? И если любовь, то взаимная ли? И какие теперь у меня взгляды на жизнь?
         Впрочем, это неважно. Я чувствую себя полноценно, гораздо лучше, чем вчера утром, хотя что такое творится в данный момент в моей личной жизни, непонятно. И мне, в том числе. У меня такого никогда не было: запредельно стремительно и неопределенно.
         В ресторан заглянул Семен и сказал, что занятия уже начались. Мы с Димой ответили, что идем, и поднялись. Запоздалый озноб заставил меня невольно поежиться. Его взгляд не показался мне каким-то особенным.
         Так я очутилась на лекции против воли. Сидела, как на иголках, от спокойствия не осталось и следа, но я делала вид, что учусь, как все. Справа, через два ряда от меня, в окружении новых женщин сидел Семен. Он разговаривал и улыбался. Но не мне. В зале было, как и вчера, очень прохладно. Возможно, от этого меня и трясло.
         В перерыв я бесцельно в одиночку слонялась по затемненному холлу, злясь на саму себя, что не хватает характера развернуться и выйти отсюда на залитую солнцем площадь, вскочить в первый попавшийся автобус и удрать шататься по городу.
         Все кресла в вестибюле были заняты, и мне было нечем заняться. Я изнемогала. Семен не подошел ко мне. Он беседовал вместе с Димой с местным президентом. И конечно, это был обязательный и важный разговор. Всё вокруг было чрезвычайно нужным и важным. Кроме моего состояния и моих ожиданий.
         После перерыва президент толкнул продуманную с точки зрения психологии восприятия речь. Он был импозантным породистым высоким мужиком, и влюбиться в такого было бы гораздо логичнее. Но как говорится, сердцу не прикажешь.
         В обед Дима занял места в ресторане – для меня и соседки. Семена вообще не было видно. Я чувствовала себя подавленно и неуютно. Пора было взглянуть правде в глаза: со мной провели несколько приятных часов, и не стоит делать из этого далеко идущие выводы, ждать продолжения и, тем более, навязываться.   
         Приключение подошло к концу. Ничего тут не придумать, если придумывает только один. Не стану же я раз в два месяца ездить на каждый семинар, чтобы поглядеть на Семена. А живет он в другом городе. Я просто его больше не увижу. Никогда.
         Мне вдруг стало смешно. Так бывает: переживаешь, переживаешь, а потом смотришь на ситуацию со стороны и думаешь самокритично: «Ну и дура. Редкостная». Это была банальная интрижка, а я себе накрутила, напридумывала и напреувеличивала. У меня это запросто выходит – выдумывать. Поглядела на мужика, Аня дорогая, пощупала – теперь, как говорится, дай другим подержаться.
         Я засмеялась, и люди за столом посмотрели на меня удивленно. Мне было не до них. Семен не выглядел сластолюбцем. Не похоже, чтобы на каждом мероприятии он пристраивался к новой юбке – уж слишком серьезный. Или похоже? Он мне даже не кажется таким хорошим человеком, как Дима. Но какое это имеет теперь значение?
         В шесть часов, когда двухдневная учеба, наконец, подошла к концу, Дима собрал нашу группу вокруг Семена. Мне не хотелось даже глядеть на него, хотя я понимала, что это последние минуты.
– Вот Вы, девушка, с чего решили начать? - вдруг обратился он ко мне.
Я очнулась. Ну конечно, он уверен, что я никуда не денусь. Действительно, если я стану дистрибьютором и останусь в организации, мы волей-неволей будем сталкиваться на каждой школе и презентации. Сейчас я лихо скажу ему при всех: «С Вас. Я начну прямо с Вас». Безмолвная сцена.
– Я еще не решила, - ответила я, послав ему ослепительную улыбку.
– Ну что ж, это Ваше право, - сдержанно кивнул он и повернулся к другим.
         Кто расстроился, так это Дима.
         Через десять минут мы с соседкой забрались с сумками в Димину машину и отъехали от гостиницы в направлении нашего городка. Всё, что я успела напоследок заметить, был напряженный, провожающий взгляд стоящего в толпе Семена.
 


         Утомленная дорогой, я вошла к себе домой. Дима донес сумку, вежливо попрощался и ушел. У меня было такое чувство, как будто я уезжала, по крайней мере, на месяц. Смятение потихоньку таяло. Я принялась разбирать вещи и раскладывать их по местам. Это успокаивало.
Ничего страшного не произошло. Можно изо дня в день убеждать себя, что мне все приснилось, показалось, померещилось... Или что все было однозначно и понятно с самого первого взгляда... Но мне не хотелось подавлять в себе эту теплую волну. Первый раз в жизни хотелось продлить, удержать а не приглушить свое неразделенное чувство.
         Пусть греет.
 



Едва проснувшись, немытая, нечесаная, я уселась за станок. Вот уже сколько времени берусь за это – и никак. Мозгов не хватает. С чувствами, с руками – все в порядке, все дело в голове. Слишком серьезная и сложная тема, за которую мне снова хочется взяться, несмотря на прежние неудачи. Апостол Петр. Да, тот самый, который на фресках с ключами от врат «неба и ада». Один из двенадцати, тот, что больше всех предавал и сомневался. Шимон, рыбак из Галилеи, сопровождавший Христа.
Как здорово, когда работается. Уже целых полтора месяца после переезда я бездельничаю. Сажусь за станок – и отхожу, ощутив в себе полнейшую пустоту. Но теперь все изменилось. Я была так несправедлива к этим худеющим жертвам «Herbalife». Кто сказал, что все они не правы? Они напитали меня радостью жить на свете, силами, энергией, свежими мыслями. Я не вправе их осуждать. Да я и не осуждаю. Просто знаю, что через определенный для каждого период времени придет новая идея и новое понимание мира. А может, новая любовь? И тогда идеи «Herbalife» покажутся однобокими и примитивными. Для кого-то это будет крахом всей жизни.
Глина сегодня скользкая – я плохо ее размяла. Хочу просто попробовать. Фигура апостола переполнена сомнениями, но дух не смущен. А лицо... Для лица я не готова. Нужно думать. Любовь ко всему живущему – как это выразить? Я чувствую, что он не страдал от своих сомнений, когда метался между земным и божественным пониманием мира, как все мы мечемся, не отдавая себе в этом отчета. Но мои чувства еще не вылились в мысли. Нет четкой концепции. Ничего, главное – работать. Все получится.
        Пальцы привычно мяли податливую серую массу.
Мне не в тягость мое одиночество, я очень рада, что мне никто не мешает. Иногда, конечно, хочется с друзьями пообщаться, повеселиться. Тогда вылезаю из своей берлоги – и иду в гости. Но сейчас меня тянет работать. Я ведь наобщалась на том семинаре, и Семен, сам не зная того, подарил мне искру для вдохновения.
        В разных книжках о психологии творчества мне нигде не встретилась мысль, что процесс созидания берет энергию из всех источников внутри человека, а также из космоса вокруг него. Я сейчас напитана энергией, которую можно разложить на энергию влюбленности, энергию коллективной радости и сексуальную энергию, возникшую от наших взаимоотношений с Семеном, от моих чувств и мыслей. Эту внутреннюю напоенность нужно растянуть на долгое время, чтобы не впасть снова в невыносимое, опустошенное состояние непричастности, отстраненности от своего любимого дела. Так раздражает ощущение, когда однажды подходишь с жаждой и энтузиазмом к неоконченной работе, высящейся громадой и поражающей масштабом собственного замысла, а внутри – вдруг пусто. Ничего не получается, и идей никаких. Всё. Кончилось паренье над землей, предвкушение, наркотическое счастье творчества и мысли о великом. Началась обычная жизнь. Но это так убийственно скучно. Это – ничто, не жизнь вовсе. А сейчас, уже две недели во мне играют струи нерастраченных сил. Я так благодарна Семену, «Herbalife» и самой системе сетевого маркетинга за стимул, импульс и все такое...
Из переговорного устройства, которое я ласково называю «и мертвого поднимет», раздалась оглушительная трель. Я вздрогнула, подскочила к нему и спросила, кто пришел.
– Аня, это Дима. Я в Вашем городе на презентации. Можно зайти часов в пять?
– Конечно, - удивилась я такой благовоспитанности и обращению на «Вы». Он же мог просто позвонить накануне. Ну, не важно.
К пяти я сделала усилие над собой, оторвалась от воплощения в глине своего грандиозного шедевра, и немножко прибралась. Наверно, чужому взгляду моя обстановка покажется чересчур спартанской: узкая раскладушка вдоль стенки, письменный стол, компьютер, вентилятор, верстак и бюстовый станок посреди комнаты. Мебели, конечно, маловато, чемодан вместо тумбочки. Но меня пока устраивает. Я боюсь накупить дурацких вещей, захламить углы и перестать радоваться жизни в этой квартире.
        Потому что нет радости, если негде предаваться творчеству. Покупка мебели равноценна сокращению свободной для мысли воздушной среды. Типичный быт будет меня сковывать в пространстве и в работе. Это точно.
Минута в минуту прозвучал звонок. Я не успела переодеться, бегала полуголой, и теперь с реактивной скоростью натягивала джинсы. Путаясь в штанинах, я нажала на кнопку «ключ», чтобы замок подъезда отомкнулся. Но Дима снова позвонил.
– Что? - крикнула в переговорное устройство.
– Аня, я не один. Ничего?
– Нормально. Заходите, - ответила я, предполагая, что Дима притащил свою загадочную жену, которая будет меня агитировать за «Herbalife» по-женски, по-умному.
У меня только три стула в доме, поэтому много народа Дима ко мне не мог притащить. Он в курсе, что я недавно переехала.
Я вышла на галерею, куда выходили двери квартир нашего этажа. Последнего, четвертого этажа, без лифта. Когда я смотрела эту квартиру и решала, стоит ли ее снимать, мне показалось это ненормальным – то, что входная дверь выходит прямо на улицу. Как будто дача. Я решила, что из-за этого будет холодно зимой. А теперь мне ужасно нравится вечерний вид на город с этой галереи. И то, что мимо моей двери посторонний пройти не может, тоже хорошо: короче, одни плюсы.
Дима поднимался по лестнице и с кем-то переговаривался. Я прислушалась. Голос показался знакомым, несмотря на лестничную акустику. Кажется, я угадала, кто приехал с «соблазнителем». Или почувствовала. По спине пробежал холодок, щеки вспыхнули, и я поспешила скрыться в квартире, чтобы взять себя в руки. Ну, и надушиться заодно.
Они не спеша заглянули, а затем вошли в распахнутую дверь. Я вышла из ванной.
– Привет.
Дима душевно пожал мне руку. Семен глядел на меня из-за его спины: недоверчиво, неуверенно. Потом тоже протянул мне руку. Но рукопожатие перешло в объятие. Он очень нервничал. Я легонько похлопала его по спине и отстранилась.
– Я же еще не купила лицензию. Мы не рано обнимаемся?
Дима засмеялся. Семен непонятно усмехнулся и прошел в комнату. Мы с Димой улыбнулись друг другу. Мне не слишком-то хотелось так откровенно вести себя при нем.
– Бог ты мой, - раздался голос Семена.
Он стоял посреди комнаты и осматривал макет фигуры Петра, заглядывая под покрывало. Ну вот, заехал посмотреть на случайную любовницу, а попал на выставку. Пусть просвещается, а то мозги у него сплошь забиты маркетингом.
Диму искусство не интересовало, зато его совершенно сразило отсутствие мебели. Он еще ни разу не заходил в эту комнату.
Я прошла на кухню и включила чайник. Наконец, пригодятся мои три стула. А я, когда их покупала, ломала голову: сколько брать? Два – мало, четыре – хорошо бы, но дорого. Пришлось взять три. Два используются, а третий стенку подпирает. Но сегодня и он пригодится. Нечего отлынивать.
– Ребята, чай с печеньем и вареньем. Пошли на кухню.
Дима вдруг засуетился:
– Я хотел дать тебе цены посмотреть. Ты же будешь брать косметику?
Я неопределенно пожала плечами.
– Не решила еще? Знаешь, давай я пришлю жену, и она покажет уход за лицом. Идет?
Я растерялась. Дима зашел по пустячному поводу. Он мог решить этот вопрос в любой день по телефону. Если Семен поднялся ко мне за компанию с Димой и сейчас уйдет, стоило ли вовсе заходить и при этом так дергаться?
Сеня стоял на балконе. На моем огромном балконе летом можно жить, как в комнате. Правда, это его качество неприятно отразилось на цене квартиры.
– Я пойду, - сказал Дима человеческим голосом. Про уход за лицом он говорил по-другому.
– А как же чай? - глупо спросила я.
– В другой раз.
Он широко улыбнулся, как истинный гербалайфщик, с обещанием грядущих успехов, пожал мне руку, открыл дверь, кивком попрощался и вышел.
Я чуть-чуть постояла, прислушалась к себе и пошла к Семену.
Он слышал, что я иду, но не повернулся. Стоял, уставясь вдаль. Вид, и в самом деле, прекрасный... Но я-то лучше.
Мы молча стояли на балконе, и солнце дарило ненавязчивое сентябрьское тепло. Бесконечно ласковое небо легко перечеркивалось почти естественными перистыми следами пролетевших самолетов. Рыже-коричневая черепица крыш оттеняла острые макушки костелов вдалеке. В мире мало гармонии, но сегодня я чувствовала в себе небывалые силы, перетекающие в меня из природы, – силы творить и любить.
Семен вдруг повернулся, пряча лицо, и уткнулся мне в шею. Руки его дрожали.



Он остался лежать на вспаханном одеяле, расстеленном на ковре, а я тихонько натянула на себя махровый халат и села за свой станок. Глина податливо заскользила под пальцами. Здесь, в Германии, продается прекрасная глина разных видов и составов. И почва тут глинистая. Но ничего – повсюду рассажены цветы, которые ничем не пахнут. Везде, кроме моего роскошного пустынного балкона. Туда вообще-то лианы и пальмы просятся, да все не до того...
Сеня наблюдал за мной из-под полуприкрытых век, которые так поразили мое воображение в нашу первую встречу. Даже не глаза, а веки – большие, заметные, выразительные. Я таких у мужчин никогда не видела. В сочетании с классическим прямым носом – красиво. Как-то даже по-гречески. Или по-итальянски. Что-то вертится ассоциативно, а припомнить не могу... Профили на монетах Древнего Рима – да, точно! Вот только крупные честолюбивые губы и широковатые скулы зачем-то отвлекают от глаз и носа. И задают другую тему, тоже интересную.
        Глина снималась приятными мягкими кусочками. Такое лицо, как у него, надо ваять в мраморе. Так принято было в Древней Греции и Риме – запечатлеть героя в камне. Только у греков были идеальные образы, символы здоровья, сознания своей красоты и согласия с миром, у римлян – маски предков и портретные бюсты, полные лишних подробностей, а мой объект – загорелый, молчаливый, неизвестно чем удрученный мальчик сорока двух лет. Ну чего он нахмурился? Чем недоволен? Совсем недавно стонал, рычал, что никогда в жизни такого не испытывал. Не с теми спал всю жизнь, вот и не испытывал. Впрочем, печали ему к лицу. Совсем другой образ. Как будто тоньше и благороднее... Может, похудел со своими пищевыми добавками? Или стал больше думать о превратностях судьбы? Молчит...
Я вернулась к глиняной голове.
Семен встал и начал подбирать свои вещи, разбросанные по полу. Неужели возьмет и уедет, так ничего и не сказав? А если самой пристать с вопросами – получится, что признаю свою зависимость. Ну признаю. И что теперь?
– Хочешь, я тебя помою в ванной? Спинку потру?
Он посмотрел на меня, хотел ответить, но промолчал. Что-то мучило его. А сам призывал к простоте. Простые не едят себя поедом.
– А, может, вкусненького приготовить?
Он быстро посмотрел на часы.
– Дай мне, пожалуйста, воды.
Мне не понравился тон, но я встала, оттерла тряпкой руки, запахнула халат и вышла на кухню. Чайник почти остыл, и я налила из него в стакан. Что-то мне это напоминает. Халат – недоговоренность – и моё униженное «кушать подано»... Ах, да – будни семейной жизни. Полный восторг... Нет, ему меня не переделать. Я веселая, с неутомимым протестом и юмором, только иногда забываю об этом.
Но я могу и вспомнить.
Он растерянно озирался, стоя полуодетым посреди комнаты.
– Что ты ищешь?
– Я, кажется, пресслинги в машине оставил.
– Сходи, возьми. Или попозже выпьешь?
– Нет, я пойду уже, а то пропущу время, и весь режим собьется.
– Может, налить воду в бутылку?
– У меня там есть. Пока.
Я стояла в коридоре и напряженно смотрела, как он уходит, не сказав ни слова о следующей встрече, о себе, о нас.
Он уже открыл дверь, но потом обернулся:
– Слушай, у тебя, наверно нет денег. Давай я отдам тебе пакет: оздоровительную программу и лицензию. У меня в машине лежит.
Я прикусила губу и опустила голову. Это, кажется, плата за услуги, за те самые ощущения, которых еще не испытывал. Капитализм. Реальная себестоимость. За все надо платить. Оказывается, я – платная цыпка. Только не плакать! Не раскисать.
Я помотала головой:
– Спасибо. Не надо.
Он кивнул и вышел.
В коридоре было темновато, и он, наверно, не видел выражения моего лица. Я прислонилась к стене. Всего два слова, а у меня такое чувство, будто из солнечного сплетения быстро вытекает вся накопленная энергия, перечеркивая восторг воспоминаний и отменяя радость будущих событий. А говорят, что энергообмен биополей при общении наукой не доказан. Чувства и ощущения не надо доказывать – они или есть, и ты их чувствуешь, или их нет.
Дверь вдруг снова отворилась, и вошел Семен. Я стояла на прежнем месте и смотрела на него, как смотрит на охотника дичь перед выстрелом.
Он шагнул ко мне и обнял:
– Я не хочу так...
«Обижать тебя, уходить, прощаться, расставаться... Что?» - подумала я. Амбразура между ребер слегка затянулась.
Семен распахнул на мне халат и склонился к моей груди. Я осторожно погладила его голову.
– Мне так трудно, - прошептал он.
– Я вижу, - шепнула я в ответ. – А ты знаешь, что девяносто пять процентов мужчин считают за доблесть иметь любовницу?
Семен выпрямился и посмотрел на меня, ища подтверждение, что он всё правильно расслышал. Потом вдруг успокоился и усмехнулся. Я не понимала всех этих нюансов, он был то полностью мне понятен, то не понятен вовсе. Но отток энергии из подреберья явно завершился.
Он прошел в кухню, зажег свет и достал из внутреннего кармана маленький ежедневник.
– В вторник утром ты будешь дома?
– Если ты попросишь.
Семен быстро посмотрел на меня.
– А ты хочешь меня видеть? Или как?
– Если не будешь насильно кормить своим «Herbalife».
– Ты понимаешь, что это здоровье, а не развлечение?
– Здоровье бывает двух видов: духовное и физическое. Ты сейчас больной.
Он помолчал. Я не стану его уговаривать со мной встречаться. Пусть сам решает, не маленький. Меня ведь тоже не слишком привлекает перспектива постоянно делить его с кем-то.
– Так, мне приезжать во вторник или нет?
– Приезжай, когда соскучишься. Телефон дать, на всякий случай?
– Да.
В его глазах вдруг проскользнуло подозрение или что-то такое. Он опять напрягся.
– А где твой муж?
Хороший вопрос. Почти своевременный, с опозданием ровно в две недели. Спрашивать о муже надо было раньше, еще в гостинице.
– Давай не будем. В другой раз об этом поговорим. Ладно?
Он молчал, но лицо опять помрачнело и замкнулось.
– Ну хорошо. Я одна. Давно одна. Ты ведь об этом спрашивал?
– Как давно?
– Мне кажется, я сказала достаточно. Иди, пей свои таблетки. Будет меньше вопросов. Вот мой телефон. Поцелуй меня и проваливай.
Семен повеселел. Видно, с ним так и надо обращаться. Просто и конкретно.
С балкона я смотрела, как отъезжает его машина. Почему-то я была уверена, что никуда он не денется. Но смутный осадок остался...



Он подъезжал к парковке у моего подъезда, выходил, поражая праздных соседей костюмом и галстуком, и прихватывал с собой коробку с таблетками – пресслингами. Прием спрессованных трав был расписан точно по часам. Как и свидания со мной.
Иногда я нарочно прятала все часы и удерживала его разными способами, чтобы потом, давясь от смеха, понаблюдать, как он летит, голый, потный, за стаканом воды на кухню, чтобы скорее запить свою дозированную американскую дрянь, заменяющую радость совместной трапезы, наполненной живой энергетикой общения.
Озабоченность молодого здорового мужика проблемой своего питания казалась мне смешной. Удивляла его уверенность, что «Herbalife» – это единственно правильный образ жизни, что в мире не существует альтернативы. А ведь их миллионы, этих альтернатив.
Он бился за режим, а я при полной безалаберности радовалась согласию с миром и с собой. Упивалась свободой, нехваткой мебели в квартире, отсутствием налаженного быта, сбалансированного питания, правильности во взглядах и своей независимостью от всех этих серьезных вещей. Я просто в кои-то веки наслаждалась жизнью. И огорчалась, что не могу подарить хоть частичку этого состояния хронически серьезному Семену. Он заставлял меня пробовать коктейли, чай и косметику «Herbalife», он надеялся обратить меня в свою веру. Твердо, планомерно, настойчиво. Как учили на семинаре.
        Мы, наконец-то, разговорились, но тема была безнадежно конфликтная, можно даже сказать, омерзительная.
– Ты себе противоречишь. Провозглашаешь равновесие духовного и материального в человеке, а сама не стремишься ни денег заработать, ни удобно устроиться. Где тогда твое материальное? Посреди комнаты – ведро с глиной вместо телевизора, кресла и журнального столика. Ну разве можно так жить?
Я не отвечала, я лепила фигурку голого Сени.
Он злился. Он рвался дискутировать с идейным противником. То есть со мной.
– Аня! Очнись! Ответь мне!
– Не приставай. Нет, приставай, конечно, но не с занудными вопросами и не прямо сейчас.
– Все шутишь. Значит, сказать нечего. Ты не во что не веришь – это и есть твоя философия. А может, религия... Но отрицание – это всегда безверие, так что твой путь абсолютно тупиковый. Коммунистический.
– Скорее, конформистский...О безверии и отрицании ты сам додумался или на очередной маркетинговой школе услышал?
Он скривил губы и подошел у станку. Я увидела, что он рассматривает свой голый портрет, скатала маленькую колбаску и прикрепила ее к пластиковой фигурке в соответствующее место между ног.
Сеня невольно улыбнулся. Он же не злой, только упрямый. И у него много проблем. Я осторожно обняла его, стараясь не испачкать.
– Ну почему я от тебя все терплю? Никогда не отличался особым терпением.
– Любишь, наверно.
 


        Сомневающийся апостол Петр трижды малодушно отрекался от Христа. Это Петр двинулся навстречу Учителю, когда тот шел по воде, но усомнился, что сможет также и стал тонуть. Почему же именно ему Христос отвел главную роль среди всех своих последователей? Нарек его Петром, что значит "камень", и сказал, что на этом камне он создаст свою церковь. Во всем сомневающийся, Петр укрепился верой и стал главнейшим проповедником и носителем идеи христианства. Написал Евангелие, как истинный адепт. В Риме основал первую в мире христианскую общину и был распят на перевернутом кресте императором Нероном в 64 году.
        Большие люди, большие поступки. Жаль, что сейчас не возникает таких глобальных идей, за которые стоит умирать. Все новое – это только хорошо забытое старое. Все эти секты, ответвления, направления... Главное, чтоб человек зла не держал в душе и относился к людям так, как ему бы хотелось, чтобы другие к нему относились. Чтобы жизни беспричинно радовался, просто так, оттого, что погода хорошая. Это в идеале. Но мы так сложно живем и мыслим. Мыслим больше, чем чувствуем.
        Дух Петра был открыт новому и сомнениям, он был податлив, как глина сейчас в моих пальцах. Его душа бродила в поисках, и очевидно, нашла то, что искала. Это великое счастье - найти свою веру и, значит, свой путь и покой. И самое ужасное из возможных несчастий – веру потерять. Веру и себя. Это взаимосвязано.
        Моя мама говорит, что я жертва своей философии. А я всего лишь стараюсь жить согласно своим взглядам. Что в этом особенного? Конечно, постепенно взгляды из-за событий и мыслей меняются, и я начинаю жить чуть-чуть по-новому. Но всё, до чего я додумалась за все эти годы, ничтожно мало. Многие рождаются с этими знаниями и принимают их как данность. Но не я. Мне не подходит чужое мнение, и первое восприятие любой новой мысли – недоверие. Я все подвергаю сомнению. Даже какие-то обычные вещи. Что поделать, раз у меня критический склад ума. Я в шутку называю его «критиническим».
        Вот Библия, к примеру. Сколько словесных копий сломано из-за разницы в переводах и понимании текстов. Но большинство людей не сомневается в привычном смысле каждой библейской притчи. А мне только дай – посомневаться. Из-за вот этого  даже беседую иногда со свидетелями Иеговы.
        Но теперь у меня новая идея и логика: я додумалась до приоритета чувства над мыслью. Мне в этом Сеня помог. Я не могла объяснить нашего взаимного притяжения и наших отношений, и решила, что не нужно ничего понимать. Нужно чувствовать. Можно предположить, что мы встречались в прошлых жизнях, и что теперь встретились совсем не случайно, а можно просто принять всё, как данность, и успокоиться. А можно сказать, что у нас обоих мозгов не хватает – объяснить необъяснимое. Он вроде бы уже перестал мучиться на эту тему. Теперь у него навязчивая идея – заманить меня в свой бизнес. Чтобы я жила и мыслила, как положено. Как он и его команда. Они чувствуют себя докторами, учителями, наставниками. Смешно. У половины – никакого образования, тем более, философского или медицинского. Пусть лечат таких же, как они сами. Со мной этот номер не пройдет.
        Я отнесла противень с фигурками на кухню и поставила в раскочегаренную плиту. Если в этот раз удачно выйдут, сдам в посудный магазин для продажи. Я уже договорилась. Конечно, нужна настоящая печь для обжига керамики. Но она жутко дорогая, а пользоваться часто все равно не буду. Керамика – мелочевка, а меня теперь на масштаб тянет.
        Начатая скульптура апостола, высящаяся на фигурном станке, притягивала и пугала. Христос верил в Петра, и не напрасно. Он видел его будущее. В сомнениях больше силы и гибкости, чем в слепом фанатизме. В наши дни приспособляемость стала популярной, а вот две тысячи лет назад – вряд ли была. Если только люди вообще обсуждали вопросы мировоззрения. Скорее, слепо верили в своих богов и исполняли ритуалы, принятые в их местности. Надо почитать «Историю атеизма». Что-то я все перезабыла.
        Остальные апостолы, вполне возможно, презирали Петра, удивлялись терпению Учителя. Какая смелость и сила духа – быть среди людей, которые тебя презирают. Если поступать искренне по убеждениям – это не стыдно.
        У апостолов, конечно, как у всех, семьи были, а они ради веры побросали близких, повседневные обязанности и пошли за Христом: ловить каждое его слово на тайных вечерях.
        Я подошла к стопке книг. Вот она, «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи, фреска, выполненная на стене трапезной монастыря. Драма веры и доверия. Христос только что сказал своим ученикам: «Один из вас предаст меня». Он знал о своей судьбе наперед и принимал ее с недосягаемым величавым спокойствием. Минуту назад апостолы были внешне едины за этим столом, но теперь каждая фигура и каждая группа фигур – это как бы вулканы бурлящих страстей. Между тем, замысел фрески создает обманчивое впечатление простоты и ясности. Так и в жизни – все связи, все отношения типичны и называются простыми емкими именами, но у каждого человека скрыт в голове противоречивый клубок из мыслей и чувств по поводу этих связей..
        Апостол Петр поражен словами Учителя о предательстве. Он забыл, что сам недавно сомневался и отрицал. Конечно, когда приходишь к твердой вере, вся предыдущая жизнь кажется мелкой и недостойной. А мне сейчас интересен этап сомнений, когда выбор еще не сделан. Лицу подошли бы веки Семена, скрывающие истинное выражение карих глаз...
        Шимон - Симон - Семеон - Семен... Два мужских образа, волнующих днем и
ночью мое воображение, объединяет одно и то же имя... В жизни так много совпадений. Слишком много.
        Надо же: увидев «Тайную вечерю» французский король Людовик XII так восхитился ей, что только боязнь испортить великое произведение искусства помешала ему вырезать часть стены миланского монастыря, чтобы доставить фреску во Францию. Хорош кусочек для коллекции – почти пять метров на девять.
        Вот мои произведения никто не будет коллекционировать, реставрировать, и вряд ли посмертно откроют мой музей. Но это ничего не меняет: я не могу жить иначе, не лепить, не задумывать новое. Это как не пить или не спать – какое-то время, может, и выдержишь, но зачем? Только ради чего-то великого... А в нашей суете все как-то мелко, великое под ногами не валяется.

                *****

        Пора убраться, перекусить и принять душ – Сеня скоро приедет. Мотается ко мне дважды в неделю, и сам же мучается от установленного регламента. Но больше всего его доканывает мое пренебрежение к «продукту», который подменил ему настоящую жизнь. И Семен меня еще упрекает, что я не живу в реальности. Как схлестнемся по мировоззренческим проблемам, так начинаем спорить и ругаться. Я больше не хочу обсуждать, кто как живет. Все что ли должны смотреть в одном направлении? Так не бывает. Мало того, что женское восприятие отличается от мужского, так еще и этот дурацкий «Herbalife» стоит между нами непреодолимой преградой. Я могу съесть и выпить то, что он считает важным и съедобным, но не нужно меня при этом переделывать. Мне дорог мой образ жизни, мой долгий путь к собственной системе взглядов. Если я собой довольна, зачем же мне меняться?
        Но вот Семена мне жалко. Он надеется, старается и переживает. Хочет, чтобы у нас все было одинаково. Как у членов его команды. Как у окружающих его женщин, борющихся за здоровье. Как у него в семье. Ему что, жены мало, ее бы и воспитывал? Нет, вот об этом не стоит. Я не такая уж современная. Меня все это травмирует. Хотя... Не знаю, что он говорит дома, но то, что он спит только со мной, я почти уверена. Такое вот твердое убеждение, основанное на некоторых интимных нюансах, живет во мне сейчас и мелко торжествует. И это после всей моей предыдущей жизни, полной сомнений и измен.
        В коридоре громко запело переговорного устройство. Все-таки надо сказать хаусмастеру-управдому, чтобы сделали потише.
        На пороге появился Сеня, веселый, с фирменной гербалаевской сумкой в руках. Он поцеловал меня и грозно сказал:
– А ну сразу ложись! Я буду тебя массировать!
– Знаешь, чем это кончится?
– А ты разве против?
– Для разнообразия сегодня могу быть несговорчивой. Ты сам-то выдержишь?
– Выдержу.
– А вот и нет!
– Я хочу, чтобы ты оценила продукцию по уходу за телом. Такая шикарная палитра! Как раз для несговорчивых.
– А ты других девчонок тоже массируешь? Чтобы они оценили продукцию?
– Когда я начинал, этой линии еще не было, только питание. А теперь мне некогда вести клиентов, я же сеть создаю.
– Только я собралась закатить тебе сцену ревности...
– Давай раздевайся!
– Ты разве спешишь?
– Сейчас свяжу и намажу насильно.
– Вот это интересно! Давай потом я тебя свяжу и... чем-нибудь тоже намажу. Глиной, к примеру. А лучше вареньем! О, вот будет вкуснотища. Это тебе не таблетки глотать!
        Семен вздохнул и сел. Ну да, он думал, что я хоть на массаж соглашусь и признаю, что у «Herbalife» превосходные кремы. Наверняка, так оно и есть. Ох, уж этот мой дух противоречия.
        Я медленно опустилась перед Сеней на колени и расстегнула верхнюю пуговицу блузки. Проверила кончиками пальцев свою кожу под блузкой у плеча – вряд ли она нуждается в каких-то кремах. Затем я расстегнула вторую пуговицу, спустила небрежным жестом бретельку и придвинулась к Семену так, чтобы слегка задралась юбка. Массаж, так массаж – я легонько коснулась коготками его ноги.
        До палитры дело не дошло. А я ведь только-только настроилась на продукт.



        Мы лежали на ковре. Семен рассказывал о том, что наболело.
– Вообще прямые продажи – бизнес будущего. У «Неrbalife» – огромные перспективы, тем более, что «Wellness» – движение за здоровый образ жизни – растет и ширится. А в Германии 50-70% людей страдают от избыточного веса. У нас широкие возможности даже среди русскоязычного населения, но ты-то можешь и с местными поговорить о здоровом питании. Они совершенно дикие в этом смысле: пиво и сардельки. И американские хот-доги да чизбургеры.
        Я поморщилась. Агитация прямо в постели. Вот извращенец. Нет, чтоб о любви со мной побеседовать.
– Сень, ты вообще собственное предложение можешь построить или из тебя только заученные фразы будут выскакивать? У нас вроде такое неформальное общение. Непосредственное, можно сказать. Поговори со мной без пропаганды. Ласково, доверительно. Например, как мы проведем эту субботу...
– В субботу я не смогу. Давай в воскресенье.
– Жаль. В воскресенье я не смогу.
– Что это значит? Чем ты занята?
– У меня гости. Две пары. Если не будешь меня позорить, приходи.
– Позорить?..
– Ну, таблетки при всех глотать демонстративно и за «Неrbalife» речи толкать...
– Я не приду.
        Мне не хотелось его обижать, но и компрометировать себя перед друзьями я тоже не собиралась. Из-за подделок и неграмотности продавцов «Неrbalife» такую репутацию приобрел в России, что от одного названия люди шарахаются. А ведь я и мои знакомые сравнительно недавно из России в Германию переехали. До сих пор не все убеждены, что они выиграли. Кроме продавцов «Неrbalife».
        Сеня умолк, губы обиженно скривились. Надо подлизываться. Я протянула руку. Он не был настроен на извинения, разозлился не на шутку.
– Почему ты сопротивляешься? Серьезно тебе говорю: займись «Неrbalife»! Не верь, просто начинай пить. Я прошу, так надо. Сама увидишь результаты. Тебе предлагают здоровье и деньги. Отпуска несколько раз в год! Материальную свободу! Такая ты умная, что отказываешься, как последняя дура.
– Ну, Сенечка. Жизнь слишком длинная штука, чтобы посвящать ее одной идее. У меня же семь пятниц на неделе. Представь, мне все это через месяц-другой надоест, и я брошу. А уж то, что никогда никого уговаривать не стану – это точно. У каждого свой путь, я только за себя в ответе. Тогда стоит ли начинать? Я никому не мешаю и даже не осуждаю: кушайте свое сбалансированное клеточное питание, и я очень рада, что оно так благотворно влияет на здоровье и упорядочивает образ жизни, но не надо навязывать. Каждый приходит к какой-то идее по-своему.
– Все на свете хотят быть красивыми и здоровыми. Наш организм нуждается в серьезной чистке. Шлаки накапливаются годами. Представь, что ты приняла душ, а внутренности остались грязными. Тебе же самой и плохо и противно.
– Противно. Давай почистим меня изнутри ершиком. Знаешь, каким?
– Что? С ума сойти, как смешно. Идиотизм! Что я вообще забыл в этом сарае? Час в один конец, час обратно... У меня жена молодая, прекрасная хозяйка, «Неrbalife» пьет с удовольствием...
– Ну... Вообще-то путь к выходу ничем не загорожен.
Он медленно закрыл глаза и уткнулся лицом в подушку, так ничего и не сказав.
        Я не обиделась. Мне было очень его жаль. Я точно знала – он не готов уйти. Дело совсем не в сексе. Непонятно, что нас удерживает рядом друг с другом. Было бы смешно прилагать какие-то усилия для укрепления отношений – мы оба только играли роли, навязанные не обычной человеческой логикой, а недоступными уму тайными высшими смыслами. Мы должны быть вместе, так или иначе.



        Я пришла к мысли, что силы нужно тратить не на то, чтобы понять, а на то, чтобы почувствовать. Хотя тонкая удачная мысль тоже приносит удовольствие. Но чтобы чувствовать, иногда надо отключать голову, она мешает. Мои чувства к Семену пришли в противоречие с необходимостью сопротивляться его обработке. Бесконечные дебаты и прения диссонировали с радостью от его приезда.
А когда я оставалась одна и проводила дни в компании с апостолом, на меня снова снисходила гармония, и я ощущала себя вполне счастливой единицей мироздания. А когда лепила, то забывала и про заботы, и про радости, потому что вдохновение выталкивает из сознания и то, и другое. Наверно, я жила одновременно двумя жизнями. Мне это было не сложно.
        Глупо задавать себе вопрос, люблю ли я Семена. И нет не малейшего желания ломать над этим голову. Мне хочется его видеть. Но я знаю, что могу перестать лепить, если он вдруг исчезнет, и не приедет, и не позвонит. Он и мое вдохновение как-то взаимосвязаны. И во мне живет этот страх – потерять драгоценное творческое состояние, утратить хрупкое сиюминутное равновесие.
        Никто не любит терять.
 
                ******

        На этюде Леонардо да Винчи апостол Петр грозно-удивленный, с мощными надбровными дугами и неожиданно светлыми асимметричными глазами, крепкой рукой сжимает одежды на груди. Редкие седые кудри и борода. Нос с гневно приподнятыми крыльями. Набросок до странности похож на автопортрет самого художника, сделанный им лет через двадцать после этюда. Можно предположить, что Леонардо в апостоле Петре, ступившего на путь веры и сомнений, изобразил самого себя, только постаревшего.
        Пьер-Огюст Ренуар считал, что леонардовские «Христос и апостолы насквозь сентиментальны». Но тогда что говорить о других изображениях? Изучение классических вариантов «Тайной вечери», как на зло, не дают мне ничего для понимания характера Петра. Андреа дель Кастанья, 1450 – собрание серьезных бородачей, Тинторетто 1591-1594 – толпа в харчевне, и вот эта, душевная, в стиле классицизм: апостолы, возлегшие вокруг стола, как римские патриции, – Никола Пуссен, 1647. Ни в одной не разглядеть апостола Петра, хотя он обычно изображался ближе всех к Христу – какой он, который из всех? Бородатых много. Придется скульптуры смотреть и Библию перечитывать.
        Пусть мой апостол Петр будет моложе – обычный человек, раздираемый противоречиями. И обязательно с глазами Семена.
        Никак не получается вылепить его лицо. Веки, которые так трепетны и выразительны в минуты страсти, не оживают. Глиняная, искаженная сомнениями, пугающая голова. Если бы у каждого человека внутренний мир так отчетливо отражался на физиономии, было бы страшно ходить по улице.
        Я смяла начатый бюст в один большой ком и опустила его в ведро с водой. Неуловимые черты – столько раз я лепила Сеню и с натуры и по представлению – ничего не выходит. Он живой, изменчивый, непостижимый.

                *****

        Человек – ненасытная утроба. Он желал бы, чтобы жизнь состояла из одних радостей. Более того, привычная радость кажется ему уже нормой, непременным атрибутом дня. И он ожидает новых изощренных удовольствий.
        Я привыкла, что Сеня приезжает ко мне, я даже считала себя достойной большего. А ведь я уже получила все, что мне полагалось получить в кассе подарков и наслаждений. Но хотелось чего-то еще. Но не того, что предлагал и исповедовал Семен. Он искренне наслаждался своими успехами, новым самочувствием здорового человека, новыми друзьями и образом жизни. А мне в его мире правильного питания так скучно и тесно. И жаль времени на далекие темы и разъединяющие разговоры. Так что говорили мы друг с другом осторожно. Сеня злился, но терпел. И снова искал ко мне нестандартные подходы. Творческая личность.
        Он бросился на пол и спружинил на руках в упоре лежа.
– Посчитай мне.
Я неохотно оторвалась от выравнивания апостольских ключиц.
– Десять, двадцать... Много еще?
Он перешел на приседания.
– Обычно до трехсот. Знаешь, я ведь был с огромным брюхом.
– Здорово. Я люблю толстых.
– Это ненормально. А я люблю стройных. Похудей с «Неrbalife»! Самая комфортная диета в мире.
– Я худею от занятий любовью. Ты – мой инструктор.
– Это ты – мой инструктор. Я же ничему не могу тебя научить. У тебя на всё свой взгляд. Один несуразней другого. Не хочется иногда побыть, как все?
– А ты разве обратил на меня внимание, если б я была, как все?
– Это ты на меня обратила, а я попался.
– Здрасте! Скажи еще: залезла к тебе в штаны в гостиничном номере?
– Ну надо же – разозлилась. Играют амбиции. Не бери в голову. Будь проще! Какая разница, кто на кого первый взглянул?
        Я перевела дух, как после пробежки:
– Мне тогда показалось: мистика. Как будто шок. А ты недрогнувшей ладонью руки пожимал...
– У тебя чутье больше развито... Только с «Herbalife» – промашка вышла. Не веришь.
– Ох, уж это чутье... Ты прав, что сам веришь, и я тебе иногда даже завидую. Простоте твоих мыслей, их ясности и доступности. Но я не могу следовать твоим принципам. Я ищу собственные. Может, они такие же, как твои, но я их еще не нашла, не убедилась, что я в чем-то убеждена. Наверно, действительно, ни во что не верю. Это плохо. Но нельзя же приказать мысли: давай, верь. В бога, в бессмертие души, в судьбу, в тот же «Неrbalife». Это может вызвать только обратную реакцию.
– А я ждал, что ты будешь язвить, как я не прав. Значит, я прав.
– А ты что, в этом сомневаешься?
Мы посмотрели друг на друга. Вряд ли он подумал то же самое. Я – о том, как заводят меня его взгляды и даже его вопросы. Хотя он ждет совсем другой реакции. А потом смиряется и подчиняется. Как будто не может ни в чем отказать. И мы в разговоре друг с другом не можем договориться. Потому что говорим о разном. Думаем о разном. Вот только чувствуем одно. Ни я, ни он не можем объяснить нашей тяги друг к другу, раз уж у нас такие непримиримые противоречия. Но я смирилась, а он – неизвестно.
При всем при этом, вот уже три месяца, как я удивляюсь и восхищаюсь собственной поверхностностью. Если бы разлуки были длиннее, меня, наверное посещали бы мысли об обреченности наших отношений. Но здесь, за границей, мы все незаметно приучились жить одним днем, без долгосрочного планирования. И этот навык, эта готовность к переменам и открытость им, дарили мне возможность радоваться настоящему, такому, как оно есть, с его причудливыми обстоятельствами.



Семен любил расхаживать голым по комнате. Видно, дома он не мог себе этого позволить. Он слонялся, не зная, чем занять себя, а поскольку длинные беседы у нас теперь не особо клеились, а просто сидеть и думать он не привык из-за своей деятельной натуры, ему приходилось интересоваться моими занятиями.
Он остановился возле книжных полок.
– И ты все это читаешь? - спросил он, указывая на книги по истории искусств и религии.
– Нет, конечно. Раньше читала, теперь не получается. Иногда, если только вопрос какой встанет... А ты что читаешь? Детективы?
– Да нет у меня на это времени. Дай бог, новые материалы по «Herbalife» просмотреть, чтобы на следующий день их использовать. Месяц назад купил журнал для мужчин, никак не дочитаю. Так и валяется.
– Тащи сюда, я организую тебе читальный зал! Говорят же, что «Herbalife» голову чистит. Вот на прочищенную голову книжки и надо читать.
– Он чистит тем, у кого не сильно замусорена была. А ты скоро свихнешься от лишних знаний. Коран, Талмуд, Библия, Каббала в комментариях, буддизм, история Востока, история искусств. Совсем уже... Скоро лопнешь.
– Не суди о том, чего не знаешь. Твой маркетинг – скорее мусорное знание, чем основные мировые религии. Даже странно, что это приходится говорить.
– Не строй из себя Академию наук. Лучше бы направила свои умственные усилия на благоустройство быта. Или книжки читать можно и без стульев, и без дивана? Сидя на насесте как курица, среди огрызков гипса?
Разговор стал конфликтным и неприятным. Нам нельзя лезть в философские дебри. Это бесполезные споры. Дело не в уровне знаний, а в свойствах души. Но удержаться и не спорить – не всегда получается.
  – Ты что, мечтаешь о диване? Мечтай о высоком!
– Мечтать? Я мечтаю стать миллионером, попасть в команду президентов «Herbalife». Тоже не нравится? По-твоему, заниматься маркетингом и зарабатывать деньги позорно? Ты ведь к этому клонишь? Тогда о чем мечтаешь ты?
– Мы говорили о диване.
– Аня, ответь мне. Ты презираешь тех, кто зарабатывает? Или сами деньги?
– Я никого не презираю и не могу судить. Я живу, как мне удобно, и считаю, что каждый на это имеет право: жить своей жизнью. Это мой подход. Никто никого не должен принуждать и переделывать.
– Это анархия. Отсутствие всякого порядка. Тебе все всегда удается делать в соответствии со своими взглядами? От всего свободна, значит. Везет!
– Вот именно. Я тоже так думаю. Правда, удается далеко не всегда... Давай сменим тему, а лучше – разговоры на действия. У меня мурашки по коже, когда ты нагишом мимо проходишь...
– Ты озабоченная.
– Тобой же! Ты опять недоволен?
– Доволен, уже всем доволен.
– Вот и молодец. Это надо отметить. Дай поцелую.



  – Слушай, а тебе не кажется аморальным манипулирование людьми?
– Кто же ими манипулирует? Мы выявляем проблему, болевую точку... Людей же без проблем не бывает – и помогаем ее решить нашими продуктами. Кто-то имеет лишний вес, у кого-то проблемы с кожей... Мы дарим им новую жизнь.
– Жизнь дарят родители и Господь бог. Ну, кто мечтает похудеть и тебя встречает – это понятно, что вы рады друг другу. Но есть такие, кому вообще не до того, а вы искусственными способами, мастерством в дискуссиях, разнообразием методов склоняете его к внеплановой покупке. Навязываете свой взгляд. Это же нечестная сделка.
– Весь мир держится на маркетинге и торговле. Тебя это возмущает? Но тут ты бессильна. Плюнь на все, подумай о будущем. Присоединяйся!
– Спасибо за заботу. Я непременно подумаю.
– Думай скорее.
 

Через полтора месяца в Баварии должен был состояться очередной семинар. Семен активизировал свои попытки вовлечь меня в здоровые ряды гербалайфщиков. Чтобы поехать вдвоем и быть там вместе со мной прилюдно, на глазах у всей команды, я должна была хотя бы пользоваться продукцией фирмы.
Мне это мероприятие вообще посещать не хотелось. Что я там забыла? Того прошлого раза хватило на всю оставшуюся жизнь. Но Семен настаивал. Я его понимала: встречаемся на бегу. Ни ночь, ни выходные вместе – нервно все-таки. Суета осточертела.
Можно было бы просто снять номер в той же гостинице, где будет проходить семинар, а за обедом или при входе-выходе делать вид, что случайно здесь оказалась. Но Семен хотел сидеть рядом со мной на занятиях и, наверно, крепко держать меня за руку, чтобы я по привычке не слиняла в бассейн. Никак не объясненное мое появление на семинаре рядом с Сеней будет выглядеть весьма двусмысленно. Может, он обычно туда с женой ездит. А для гербалайфщиков так важен семейный статус. Зануды! Ну, не бывает в жизни все правильно.
Так что я решила не ехать. Меня тошнило от одной мысли делать зарядку с неутомимыми адептами «Herbalife». Мне и дома хорошо – поработаю над фигурой Петра. Может, немецким, наконец, удастся позаниматься. Осталось только придумать, как объяснить это Сене, упершемуся насмерть.
За окном потемнело и громыхнуло. Сезон дождей. Пора уже. Сколько можно длиться осени? В этом году она не кончалась и не кончалась. Умиляла золотой листвой и безмятежно-синим небом все свои положенные месяцы.
Мысли ненавязчиво проносились в голове, пока я прибиралась в своих хоромах к приезду Семена. Не нравятся ему кусочки засохшей глины на ковре. Это я могу понять – они острые и своим видом вызывают совершенно неэстетические ассоциации. А вот с «Herbalife» сложнее. Так его убивают мои хладнокровные отказы – жрать эту бурду. Его это мучает. А я сама мучаюсь, когда кто-то мучается рядом. Если вида не показываю, это не значит, что мне все равно. Кажется, я уже достигла того состояния, когда чувствовать становится несравненно важнее, чем выражать свои эмоции. А Семен ни чувствовать, ни показывать чувства не умеет. У него нет этой радости – наслаждаться полнотой разнообразных чувств. Всем спектром и невообразимыми нюансами. У него вместо этого сплошные мучения. Мазохизм какой-то – мучительно наслаждаться. Иногда мне кажется, что он бы мог заплакать, если бы не считал это занятие недостойным мужчины. Все чувства – достойны. Недостойно – их отсутствие.
        Последнее время он такой хмурый, озабоченный и дерганый. Наверно, напряжение на пределе. Поделился бы, что его гложет – легче бы стало. Помочь я, конечно, не могу. Только посочувствовать. Утешить своим специфическим методом. Если б мы встречались где-нибудь, кроме постели, могли бы больше разговаривать. У меня в жизни еще не было таких молчаливых отношений. И чем дальше, тем хуже. А ведь, если подумать, мы оба – говоруны... Но не «Herbalife» же по новой обсуждать. И точно не семейное положение...
        Верещащая трель заставила меня вздрогнуть. Я подскочила к переговорному устройству и нажала кнопку «ключ», чтобы открыть подъезд. У нормального человека, чтобы подняться на четвертый этаж без лифта, уходит две минуты, и еще три он потом дышит тяжело, а гербалайфщики скачут вверх и вниз безо всякой одышки гораздо быстрее. Вот и задумаешься поневоле об оздоровлении организма. Правильного мировоззрения мало, нужно еще снаружи себе как-то помогать. Но только не «Herbalife», только не это. Слово «маркетинг» уже на зубах навязло.
        Я услышала шаги на галерее и отворила дверь квартиры. Семен был в бежевом костюме и галстуке в терракотовых и розовых звездах. Какими бы ни были доход и статус у человека, вкуса они не добавят.
Мы обнялись в коридоре и я стащила с него пиджак. Семен пах сегодня новым одеколоном – не гербалайфовским, который казался мне слишком резким, навязчивым. Этот был помягче – французский, наверно, и не заслонял природного запаха. Мне показалось это знаменательным – то, что Сеня хотя бы в такой мелочи сделал легкий шаг в сторону от своей глобальной и единственной, давным-давно осточертевшей мне идеи.
        Я забрала пиджак, пестревший мокрыми пятнами – следами первых капель дождя и повесила его в ванной на плечики.
Когда я вышла, то обнаружила Сеню на кухне, одетого и нервного.
– Чаю? - автоматически спросила я.
        Обычно он отказывался от всего, кроме воды, если только его визит не совпадал со временем обеда. Чай он тоже пил только тот, что выпускался в «Herbalife» – в гранулах, отбивающий аппетит и, в то же время, бодрящий. В общем-то вкус у чая был терпимый для тех, кто любит настои лечебных трав.
        Но сегодня Сеня кивнул головой. Я даже не поверила. По-видимому, он думал о своем и не понял моего вопроса. На всякий случай, я включила чайник.
Семен притянул меня за руку. Его что-то переполняло, и в кои-то веки он собрался поделиться этим со мной.
– Я придумал, - сказал он, полный осознания величия собственных мозгов, прочищенных «Herbalife». – Мы сейчас напишем тебе «историю», как от полного неверия ты пришла к статусу довольного клиента и увидела в себе позитивные изменения: сон наладился, тонус, творчество и все такое... И тогда спокойно поедем вместе. Ну как?
        Я отвернулась. Врать перед толпой русскоговорящего гербалаевского общества ради возможности побыть вместе с ним целых два дня, ради совместной ночи, ради открытого появления среди людей, признанием которых он все-таки дорожит? Они считают себя командой, это почти как семья. Это с моей поверхностной оценки кажется, что просто бригада повернутых на питании торгашей. Как ни сидит в бывших советских людях презрение к торговой деятельности, все же она реальность для многих тысяч и там, и здесь. Меня в их бизнесе радует лишь то, что в немецкой эмиграции вообще существует группа прилично зарабатывающих людей без признаков типичной депрессии, приводящей к деградации, пьянству и отупению. Конечно, культурный уровень с отечественными столицами не сопоставим, но, как говорится, был бы человек хороший. У меня вдруг мелькнула мысль, что, останься я в Москве, мы бы с Сеней не встретились. Но даже если бы и встретились...
– Ну же, ответ за тобой. Скажи «да».
– Нет.
– Вот как. Ни на йоту... А я надеялся...
– Если ты не снимешь номер в мюнхенской гостинице, а приедешь ночевать сюда, мне не придется врать и изворачиваться перед битком набитым залом.
– Конечно, резать правду легче. От тебя до Мюнхена – два с половиной часа. Пожалей меня, а?
Я присела к нему на колени. Да я жалею, только по-своему. Хороший запах. Глаза закрываются против воли. Не помню, чтобы когда-либо раньше мне не хотелось с мужчиной просто побеседовать. Дался ему этот семинар. И этот «Herbalife».
– Ну соглашайся. Я устал от твоего упрямства.
– Послушай. Мне бы тоже очень хотелось два дня провести вместе. Но не надо из этого делать самоцель. Даже, если мы не увидимся в эти выходные, ты можешь приехать ко мне в понедельник или во вторник – в любой день, когда ты более-менее свободен. Чтобы не бежать и не целоваться впопыхах. Ну, признайся, разве тебе надоело овладевать мной на ковре среди глины, ведер и ящиков?
– Надоело. Для разнообразия хочется нормальных условий. Я вообще не понимаю твоего кайфа от отсутствия удобств. Как ты можешь так жить?
– Я вижу в этом свободу от быта, от вещей. От обязательного, общепринятого набора. У меня всю предыдущую жизнь был излишек удобств, а теперь захотелось жить просто. Просто!!! Это же должно тебе нравиться: простая жизнь, с примитивными взглядами, здоровой пищей и прочим. Не мудрствуя лукаво.
– Опять цепляешься.
Он пересадил меня со своих коленей на стул.
– Скажи мне точно: ты не едешь со мной в Мюнхен? Нет? Можно было догадаться... Все должно быть только по-твоему.
Он встал, а потом снова сел.
– Хватит. Надо что-то решать. Это не может так продолжаться.
Я вдруг испугалась. Все так хорошо. Разве я готова сейчас что-то менять? А что, если пропадет вдохновение? Я не могу ничем жертвовать, мне нужно сохранить внутреннее равновесие и стабильность, чтобы закончить фигуру апостола Петра...
– Ты чего это? Вы же с Димой все равно собирались проводить презентации в нашем городе. Просто приезжай пораньше – часа за два.
– Два часа в неделю. Такое время ты готова мне еженедельно уделять. Или, может, раз в месяц? Вроде выгула собаки. Или посещения абонементных концертов, которые важней меня. Ничего понимать не собираешься! Да живи ты как хочешь! Поищи другого любителя экзотики! Может, кто и позарится!
Он встал и вышел, хлопнув с силой дверью. Я была ошеломлена, растеряна. Постояла в коридоре, потом, не зная, что предпринять, выглянула на галерею. Семен стоял, прислонившись к стене, и смотрел на открывающийся с галереи вид города. Он шумно дышал.
Я осторожно взяла его за рукав и увела обратно в квартиру. Он не сопротивлялся.
Никак не ожидала, что Сеня отдает себе отчет в своих претензиях. Я думала, что в личном плане его все устраивает, как и меня. Ну, может чуть меньше, потому что ему приходится раздваиваться. Но мне казалось, что он никогда не начнет выяснять отношения. В крайнем случае, станет исчезать, пропускать встречи, отговариваться занятостью. Ничего такого у нас еще не было. Я думала, мы только «Herbalife» стараемся не обсуждать, а оказывается, столько проблем назрело. До «больше не могу».
Он сидел на стуле на кухне сам не свой. С потемневшим мрачным лицом. Я раньше тоже была подвержена вспышкам ярости, но не помню, чтобы это так вышибало из равновесия. А мне-то казалось, что я знаю Сеню как облупленного. Надо срочно что-то придумать. Скорее... думай, Аня, скорее...
Он избегал моего взгляда. Я села на пол около его стула и обняла его за колени. Он вздрогнул, потом посмотрел в окно. Мне показалось, что в глазах блеснули слезы.
Ну это уже вообще! Нельзя так работать, даже во имя людей и здоровья. Это же невроз чистой воды. Дело совсем не в моей персоне. Он просто переутомился, слишком замечтался об отдыхе в Мюнхене вместе со мной, а я... Ох уж это мое несгибаемое неверие и неумение врать. Лучше б я была доверчивой и послушной. Но это была бы уже не я.
     – Знаешь, пожалуй, можно толкнуть теорию о равновесии одновременных воздействий – правильного мировоззрения – с одной стороны и продуктов, приводящих к гармонизации внутренних обменных процессов – с другой. Душа и тело. Глупо лечить тело, если человек злой, обидчивый, мстительный. Тогда он и с «Herbalife» заболеет. Потому что наши болезни – это продолжение наших мыслей. Как при лечебном голодании нельзя предаваться апатии, унынию, впадать в депрессию, так и при здоровом питании и режиме необходимо душевное оздоровление – осознание ценности человеческой жизни и вообще жизни на Земле. Более конкретно: нельзя из денег делать цель жизни, нельзя ставить себя выше всех, нельзя обожествлять какую-то идею... Я еще не чувствую себя так гармонично и не контролирую свои мысли так, чтобы учить других. Но я попробую...
Семен посмотрел на меня сверху вниз. Сочувственно.
– В лучшем случае тебя вежливо послушают. В худшем – ведущий прервет на второй минуте... Не стоит. Ты не сможешь. У наших людей твои мысли не вызовут понимания.
– А у тебя?
– Не знаю. Раньше бы точно посмеялся. А теперь ты меня так раздражаешь... Все время так и хочется врезать. Чтобы не выпендривалась.
– Врежь и успокойся.
– Дурочка. Если бы это что-то поменяло.



        Семен приподнялся на локте и следил за мной. Задумавшись, я неизвестно сколько просидела у фигурного станка, уставясь в стенку. Конечно, нормальные девушки, кушающие «Herbalife», так не поступают. Они смеются, прыгают от восторга и свежо выглядят, оттого что постоянно литрами пьют воду. Им раздумывать некогда по дороге от клиента до туалета и обратно. Здоровый организм действует, а не размышляет. Где-то я это уже слышала. В какой-то детской сказке о биороботах.
Я никогда эту скульптуру не закончу. Если сомнения присущи натуре, естественны, то не надо и сложных движений, чтобы их передать. А у меня апостол – сплошные перекрученные уставшие мышцы. И совершенно неживые глаза. Не лицо, а посмертная маска с чертами Семена.
        Вот, что я утром вычитала: Леонардо да Винчи постоянно лепил фигурки из воска, даже в дороге. И от ветра они разлетались. Может, мне тоже попробовать? Если вымучивать Петра дальше, я совсем зайду в тупик. А мне никак нельзя.
Второй день сижу и смотрю на свою работу. Она меня пугает. И не знаю, что делать дальше.
        Сеня выбрался из-под простыни и поднялся с импровизированного лежбища. Ну, действительно, надо, наконец, купить кровать или тахту. Только дом загромождать не хочется. Портить творческую атмосферу. Я много ходила по мебельным магазинам, и ничего не понравилось. Хотелось что-то в греческом стиле, и даже с колоннами дорического ордера. Такого нигде нет. Что же мне делать? Надо создать Сене иллюзию. Как вынужденную меру. Он на грани. Пусть расслабится. Ох, уж эти женские уловки. Хочешь-не хочешь, а придется на них пускаться. Значит, снова себе изменять...
        Наверняка, дома у Семена – уютная спальня, массивная дорогая мебель. Никаких кусков глины, ведер и продырявленного пакета с сухим гипсом. Все для комфорта в золоченой клетке. И раньше, до меня, он всему этому достатку искренне радовался. Но не теперь.
        А у меня тут другая жизнь – ни одного угла, где можно уютно пристроиться. Квартира, полная пространства, света и солнца, с огромным балконом и прекрасным видом на город – вылетай свободной птицей в неизведанный запутавшийся мир, полный незнакомых стран, тайн, историй. Познавай непознанное, радуйся краткому мигу счастья, полноте жизни... На свете есть восемь крупнейших музеев, а я была только в трех из них. Сижу здесь зачем-то, стараюсь откопать свой путь в искусстве. Замахиваюсь на великие авторитеты. Как матерый классик, пытаюсь соединить в одной скульптуре столетиями разрабатываемые религиозные догмы с тончайшим пониманием человеческих чувств. Смешно, ей богу.
        Семен подошел голый ко мне, встал рядом. Я потерлась виском о его живот. Всё тело загорелое, кроме области плавок. Летом был на море, а загар держится. И на следующее лето тоже поедет куда-то, и снова без меня, с семьей. Мне будет трудно ждать. Я все-таки ревнивая, хоть и контролирую свои мысли. Но чувства трудней контролировать, они перетекают от ощущений через сердце в мозги – попробуй избавься. Уметь нужно.
        Он поцеловал меня и пошел одеваться. Его ждут дела, другие люди, семья, Дима, прием продукта. Упорядоченная стабильная жизнь. Я не вписываюсь. Но я сижу и жду его. И даже почти не страдаю. Потому что только часть меня зависима. Это хорошо, что только часть. Было бы страшно подчинить себя одной-единственной страсти. Тонуть в ней, теряя себя...
        «Страсти»... Я сказала себе «страсти», а не «любви». Наверно, любовь у меня к искусству. И к себе, конечно, тоже... А к Семену... Вот он где-то здесь, за стеной, и меня это греет, но теплота в груди не разрастается в пожар. Так ли это важно? При пожаре я не смогу ваять... «План эвакуации при пожаре» внутри самой себя... Это банальный эгоизм. Цинизм. Или нормальное чувство самосохранения?
– Я поехал, - заглянул он в проем двери.
        Я встала и подошла к нему. Неуловимое меняющееся лицо, хранилище чувств, в которых он себе не сознается. Уходя, уходит в себя. Красивые замыкающееся черты – это тоже скульптура, потому что замкнутое значит застывшее, и не важно, в каком материале.
        Он, наверно, всегда нравился женщинам. Только ему было не до них. Он во всем спешит и не умеет наслаждаться моментом. А ведь вся жизнь состоит из маленьких моментов. И так мало – счастливых.
– Что ты делаешь завтра днем?
– Завтра?! Ты хочешь, чтобы я завтра тоже приехал?
– Я решила купить тахту. Но мне ничего не нравится. И я еще такая непрактичная: могу схватить сгоряча что-то красивое и неудобное. Свозишь меня в магазин?
– Ну конечно... Подожди! Завтра – среда. Не могу. Если только... Нет, по времени не получается. Давай, в пятницу?
– Давай. Только я могу передумать, и ты опять будешь возмущаться, что тебе не хватает комфорта.
– Разве я возмущался? Просто дико наблюдать, как ты над собой опыты ставишь. Не вяжется с тобой ни разруха, ни аскетизм. Зачем? Как будто постоянно играешь или развлекаешься.
– Я просто отдыхала от прежней жизни.
– А теперь что?
– Я отдохнула от нее. Или сегодня так кажется. Даже отпускать тебя не хочется. Вот обниму сейчас, крепко-прекрепко, запру дверь и буду плакать, размазывая сопли. И горько жаловаться на одиночество. Тебе понравится?
– Не знаю. Я думал, ты только и ждешь, пока я уйду, чтобы заняться своей глиной.
– Ты преувеличиваешь мой феминизм.
– А потому что ты так себя ведешь! Флегмой прикидываешься. Мысли свои контролируешь! Сама-то не запуталась, что под контролем, а что от души? Иногда кажется, что кроме глины и секса тебе вообще всё до фонаря!
– Мне?! До фонаря? Да я – оголенный нерв, уставший реагировать! Просто я слово себе дала – не убиваться и не нервничать, концентрироваться на позитивном, радоваться тому, что есть... Я всё равно ничего снаружи изменить не могу, только внутри.
– Можешь, все можешь. Только сама не знаешь, чего хочешь. Все, я поехал. Времени уже нет. Еще заправиться. Я тебе позвоню. Может, завтра. Пока.
        Он ушел. «Лучше позвони прямо сегодня», - вертелось у меня в голове. Хорошо, что не вырвалось. Нельзя посягать на чью-то свободу. В том числе, и свободу выбора. Нельзя принуждать и заставлять. Это вызовет протест.
        Если бы я пожаловалась Сене на свое одиночество или залилась при нем слезами жалости к себе, он бы испугался, начал нервничать и сбежал бы, как можно быстрей. Это же тоже метод давления. Женские слезы. Значит, очередное табу.
Его как раз то и держит, что никто и не держит. Всё добровольно.



        В пятницу в магазин меня повез Дима. Я не знаю, какими подробностями личной жизни принято делиться у мужчин, но прежняя легкость и шутки ушли из нашего общения. Дима был более, чем сдержан. Пока мы ехали, он включил музыку, и разговор не завязался.
        Надо было отказаться. Действительно, что это я? Ехать, покупать кровать с другом любовника. Неудобно так, как будто мы на ней у него на глазах спать собираемся. Жила я без кровати с чужой раскладушкой четыре месяца – и ничего.
В магазине мне пришла мысль сделать ход конем. Я присмотрела шкаф и комод. Дима одобрил и достал пластиковую карточку.
– Что это? - удивилась я.
– Сенька просил заплатить.
         Я вспылила. Прикусила губу. Я не содержанка! У меня свои официальные доходы и еще карточка мужа. И все, что хочется, сама могу себе позволить. Он мог хотя бы спросить?
– У меня есть деньги.
        Я повернулась и вышла из магазина. На улице набрала на мобильном номер Семена. Раздалось два гудка – потом связь оборвалась. Да что он себе позволяет?
Я была вне себя. Такого со мной давно не случалось. Ходила взад-вперед около Диминой машины. Пробовала снова звонить – не соединялось.
        Подошел очень вежливый Дима.
– Ну что?
– Он отключился.
– Может, просто аккумулятор сел? Часа через два он подъедет, только магазин уже закроется.
– Мне уже ничего не нужно. Я передумала.
– Да что тебя так злит? Не расстраивай Семена.
        Дима был лет на десять помладше нас с Сеней, а его жена – на все пятнадцать, поэтому я не ждала от них ни понимания, ни умных советов. Но сейчас он выглядел искренне огорченным. Что за странная дружба у них с Семеном? Обнимаются, когда прощаются. Как на войне. За рынки сбыта.
        Я изучала его глазами. Значит, все знает до нюансов. Ну да, конечно. За последние три месяца – ни одного звонка. А раньше звонил по два раза в день: то презентация, то школа, то конференция. Значит, целиком передал дело моей обработки в руки Семена. В его объятия.
– Знаешь, Аня, я не хотел вмешиваться... Сеня так изменился. Ты тоже изменилась. Но он – в другую сторону.
        Начало интересное. Все-таки решился, а ведь сначала избегал разговоров.
– Может, продукта перепил? Или таблетку плохо разжевал. Ты к чему ведешь?
– Да, плохо ему. Ты бы поласковей, что ли?..
        Я озадачилась. Неласковость не входит в перечень моих недостатков. Просто Семен устал, забегался между домами и отелями, утомился уговаривать, не видит выхода... Какой выход может быть у классического треугольника? Могу предположить, что дома ему теперь несладко. Но ведь не рассказывает, значит умеет разделять... Нет, вряд ли. Будь у него какой-нибудь опыт в амурных делах, он бы умел ухаживать и говорить комплименты. Предохраняться. Вести легкие беседы, отключаться, забывать подробности последней встречи... Он ничего этого не умеет. Как он женился? Знаю, что поздно. Тогда должен был нагуляться. Но похоже, что не гулял.   
        Я совсем его не знаю. Зато, какое поле для воображения.
        Возле нас развернулась и затормозила Сенина машина. Приехал все-таки, вырвался пораньше. Сообразил, наверно, что мне с Димой неудобно кровати покупать.
Семен неважно выглядел. Дома я этого не замечала. Может, не выспался? Или переработал? Всё бывает, даже с гербалайфщиками.
        Сеня пожал Диме руку, и Дима засобирался уезжать. Отдал Сене его карточку. Хороший Дима человек. Примчался из своей деревни по просьбе приятеля, чтобы свозить его не юную, не длинноногую не-блондинку в магазин.
Я забрала шарф с сиденья машины, и Дима уехал. Мы остались посреди огромной парковки по разные стороны от Сениной синей машины, связанные ощутимой пульсацией взглядов. За головой Семена облака мчались по темнеющему серому небу с космической скоростью. Причудливые очертания разрывов туч поспешно видоизменялись.
        Сеня стоял и смотрел на меня, пренебрегая тем, что мерзнет на пронзительном зимнем ветру в одном костюме.
        Я подошла и обмотала ему шею своим шарфом. Он не возражал, только это молчание мне никак не нравилось. Оно выдавало внутреннее неблагополучие. Что-то снова его мучило. Он вдруг прижал меня к себе прямо посреди продуваемой неуютной стоянки под безумным движущимся зимним небом.
– Пойдем, а то ты простудишься, - я погладила его по щеке.
Глаза слезились от ледяного ветра. А у него было серьезное непонятное лицо..
– И умру. Можно подумать, ты плакать станешь.
– Гербалайфщики не умирают. Им не от чего. И не влюбляются. Им и так хорошо. Так что веди себя прилично. Люди смотрят.
– Не хочу прилично. Надоело. Почему надо прятаться? Тебя тут что ли, все уже знают?
– Хочешь поревновать? Не выйдет. Сейчас нет времени на глупости. Надо успеть выбрать мебель до закрытия магазина. Пойдем, я покажу тебе достойный нас сексодром. Но прилечь там нельзя. Держись, Сенечка.
– Ты из меня веревки вьешь.



        Я навыбирала все, что посчитала нужным и подходящим, и оплатила. Но доставить всю эту разобранную древесину или что-то, на нее похожее, обещали через пять недель. Семен возмутился и побежал выяснять ситуацию. Выяснил. Видно, только со мной ему трудно договориться, а в службе доставки пообещали все сделать сегодня же. Срок для немецких работяг совершенно немыслимый. Я подозреваю, что Семен их сильно стимулировал. Добавил, наверно, приличную сумму к стоимости срочной доставки и сборки.
Мы сели в машину, а магазинный фургон поехал следом. Семен не знал дорогу, и мне пришлось поработать штурманом. Зато в следующие два часа я могла беспрерывно восхищаться своим возлюбленным, который почти без знаний немецкого совершенно профессионально руководил выгрузкой, распаковкой, сборкой и установкой.
        Бедная наша Родина! Какие силы оттянули чужие сытые страны, какие таланты! Как ты бедствуешь в бесконечных перестройках там, вдалеке, грустишь о своих бесчисленных потерях на бескрайних просторах, так и мы, осиротевшие дети твои, на чужбине вольно и невольно пытаемся создать в любом углу подобие родных порядков и стен. Чем закончится эта миграция народов, и кто скажет, есть ли смысл в этом процессе или только неосознанная маята душ наших соотечественников? Не знаю.
        Семен залез под душ, а я мыла пол после бригадных интернациональных работ. Свободной площади пола стало теперь гораздо меньше – шкафы и, особенно, кровать заняли много места. Верстак и бюстовый станок пришлось подвинуть к балкону.
        Потом я распаковала новое постельное белье и застелила постель. Красотища – безбрежное, манящее, как водная гладь, лежбище переливалось бежевыми глянцевыми волнами.
        Шлепая босыми ногами, в комнату вернулся Сеня, обмотанный полотенцем вокруг бедер.
– Здорово, а? - спросила я.
Он не ответил. Разбежался и бросился плашмя на кровать. Полотенце свалилось в полете. Я засмеялась. Семен молча протянул руку в мою сторону, но я ускакала в ванную.
        Среди ночи я почему-то проснулась. В темноте комната казалась незнакомой из-за непривычных очертаний шкафов.
        Сеня спал рядом. После вчерашних неумеренных безумств, мы заснули, не поставив будильник. Мы о нем даже не подумали. Я пожалела, что не затеяла покупку мебели раньше, потому что Семен вчера, наконец, позабыл все свои проблемы и дурачился вместе со мной, как ребенок.
        Я поднялась, натянула халат и вышла на кухню. Час ночи. Надо бы его разбудить и отправить домой. Как он будет оправдываться? Жалко мужика. У меня вот нет таких проблем. Вся оригинальная семейная жизнь на две страны сводится к телефонному вопросу: «У тебя деньги есть?». Сколько себя помню, я всегда старалась быть материально независимой, чтобы никогда никому не быть должной, но все мои мужчины хотели подчинить меня своими деньгами. А когда понимали, что я не продаюсь и не покупаюсь, потому что слушаю голос сердца, страдали, злились и исчезали. Я оставалась одна и начинала грустить и прощать, лепить, рисовать и ходить на концерты. Это было там. Здесь может случиться по-другому. Семен вообще особенный, простой и сложный одновременно. Я никогда таких еще не встречала. И не встречу уже, как видно.
        В комнате раздавалось его ровное дыхание. Я могу сидеть и слушать эти вдохи и выдохи, как шелест травы. Дыхание – это звук и знак Сениного присутствия здесь, рядом со мной. Успокаивающая музыка для моей грусти. Я могу коснуться Сени рукой и ощутить тепло расслабленного тела. Я могу лечь рядом и думать о нас, а не о том, что ему нужно ехать к семье в другой город, что там его тоже ждут. И скорее всего, не спят. Ходят по кухне нервными шагами, часами глядят в темное окно... Я знаю, что такое волнение ожидания, что такое ожидание неизбежности и отчаяние пустоты. Мне знакома и эта роль. Кто придумал, что люди управляют судьбой? Мы - только наивные актеры с настоящими слезами в неведомом космическом сценарии. Жизнь – всего лишь большая сцена для презентаций.
        Я потянулась и поцеловала его. Он что-то пробурчал и повернулся на другой бок. Я прижалась щекой к его спине. Какая не по-мужски шелковистая кожа. Наверно, косметика «Herbalife» и впрямь стоит тех денег, за которые ее продают. Бугорки позвонков под пальцами... Если бы Семен не реагировал так бурно, я могла бы ласкать его часами. Просто так, без задней мысли. Мне нравится его тело. Даже не верится, что без «Herbalife» он был на двадцать килограмм полнее. Раньше, до встреч со мной, он еще ходил в фитнесс-клуб, радовался мышцам и здоровью а теперь, наверно, не успевает. Но все равно, у него такие совершенные линии плеч, торса, зада. Надо сказать ему об этом. Я так редко его хвалю. А ругать скоро будет совершенно не за что. Если только за такую же, как у меня, черту – неготовность к ежеминутным комплиментам. Или за верность своим взглядам. Или за любовь... Ругать за любовь? За неумение любить. А откуда бы он мог научиться? Можно сказать, вчера был первый успешный урок. Любовь без сожаления о прошлом и страха будущего. Без мыслей о последствиях, позднем времени и бесконечном долге бежать, успеть, договориться, сделать... Чистая неомраченная радость, непосредственное, непроанализированное чувство – это и есть любовь...
        Я сама постоянно думаю. И пытаюсь контролировать мысли. Может ли рядом со мной кто-то полностью расслабиться? Только если в сексе. И то нельзя быть совершенно уверенной в ощущениях другого.
        Сеня откинул одеяло. Я люблю, когда тепло и включаю отопление, а ему так жарко. Но он терпит, чтобы я не мерзла. Я угрюмая и необщительная, если мне холодно.
        При свете луны, проникающем сквозь сетчатые занавески, видно Сенино запрокинутое лицо. Здорово было бы полепить его спящего – повторить пальцами изученные губами черты. Я иногда мысленно так делаю. Только места для работы теперь осталось совсем мало. Буду бояться запулить глиной в эту роскошную кровать...
        Надо все-таки разбудить, чтобы он домой позвонил.
Я дотронулась губами до Сениного лица. Щетина отросла, и щека оказалась непривычно колкой. Три часа назад я этого еще не чувствовала. Колючий как ежик. Ежик и есть.
        Грудь равномерно вздымается. Можно услышать неторопливое биение сердца. Когда человек спит, обменные процессы замедляются, кожа регенерируется, а душа улетает в заоблачные дали по своим душевным делам. Раньше считалось, что, если кого-то внезапно разбудить, душа может не успеть вернуться обратно в тело. Я думаю, это предрассудки, во-первых, потому, что раньше люди верили во все подряд, а во-вторых, умирают обычно от старости, болезней и несчастных случаев, а не от отсутствия души в теле, а в-третьих, Сенина душа не будет улетать далеко от моей. Это невозможно. Наши души прилепились друг к другу задолго до нашей встречи. Поэтому он иногда пронзительно напоминает мне моего отца, а он, взглянув на меня в первый раз, подумал, что такую девушку даже его бы мама одобрила. Вот такая я замечательная.
        Я потрясла его за плечо. Он недовольно пробормотал что-то, а потом уткнулся лицом в подушку, и я услышала вполне отчетливо: «Не трогай меня, Ирка».
«Ирка»! Я отдернула руку, как от кипятка. Значит, жену зовут Ирой. Очень приятно. И она будит его по утрам, а он отворачивается, чтобы она его не трогала. Ему это теперь неприятно. Вдруг стали невыносимыми прикосновения собственной жены. А причина – я, собственной персоной. И еще она, эта бедная Ира, готовит, стирает и убирает, воспитывает сына – словом, делает все то, чего не делаю я. Я вообще ничего не делаю, только отравляю ему жизнь своими разговорами и разрушаю семью. И называю свое поведение чуть ли не любовью. Искаженность смыслов слов и поступков...
        Кажется, ночь испорчена безнадежно. Я посмотрела в поисках утешения на фигуру апостола, освещенную луной. Апостольское лицо выражало только озабоченность собственными проблемами. Что я лепила столько месяцев? Гимн эгоизму?
– Сеня, - позвала я, – просыпайся. Надо ехать.
        Он вздохнул и открыл глаза. Потом резко сел.
– Сколько времени?
– Полвторого, наверно. Мы проспали.
        Он вскочил и зажег свет. Я загородила глаза. Сеня метался в поисках своих вещей. Меня это обычно так смешило. Только не сегодня.
        Он схватил телефон и вышел в кухню. Мог бы позвонить с мобильного, выйдя на улицу. Мне было слишком хорошо слышно:
– Уже поздно. Я тогда завтра приеду. Почему?
        Голос был сухой. Таким тоном мужчины объясняются, когда им неприятно осознавать свою вину.
Он вернулся в комнату и медленно сел на кровать.
– Что? - спросила я.
– Я пропустил время коктейля. Но это еще ничего. Я забыл, что завтра – семинар в Мюнхене. Что надо готовиться, выехать пораньше, договориться с ребятами... Я все забыл...
– Прости. Это я тебе с мебелью голову заморочила. Езжай, может, удастся еще немного дома поспать. Только не засни за рулем. Чаю сделать?
– Да, - сказал он.
        Потом вдруг закрыл лицо руками и скорчился.
– Надо ехать.
        Он медленно встал. Я подала ему рубашку. Семен не взял ее и в задумчивости сел обратно на кровать.
– Что ты со мной сделала?
        Вопрос показался мне риторическим: он, по-видимому, и не ждал ответа. Я бросила рубашку на стул и вышла в кухню приготовить чай.
        Что я с ним сделала? Я разве вообще что-то делала? С больной головы – на здоровую... А то, что он забыл про режим и про семинар – это результат его желания жить просто, идти по ровной прямой дорожке и думать о чем-то об одном, и поступать всегда согласно этой единственной простецкой мысли. Так нельзя – это по-детски, нереально. А стремление разделить мир на добро и зло, наделить мир только прекрасными и ужасными чертами – типичный юношеский идеализм. А гордое выделение гербалайфщиков как особой чистой касты людей – тоже еще та идейка. Слегка попахивает фашизмом. Но он не отдает себе в этом отчета и поэтому какой-то стороной остается чистым увлеченным Сенечкой, радующимся новой, здоровой, без изжоги, жизни и стремящимся эту свою сугубо личную радость навязать другим людям. 
        Он еще недавно считал: те, кто не верит в гербалаевский образ жизни как решение всех проблем – либо дураки, либо враги. Большая часть земного шара была населена врагами. И я была в их числе. А теперь он не знает, кто я. Ничего удивительного – я сама не знаю. Только я Семену не враг, а так... И он не выдерживает двойственности.
        Отношения усложняются и катятся под откос событий. Так, действительно, не может больше продолжаться. Что-то должно произойти.
        Надеяться на то, что Семен вдруг остановится, пересмотрит всю свою жизнь и решит все принять и жить так, как живется, идти туда, куда душа зовет, перенести сферу интересов с внешней жизни на внутреннюю, смешно. Он рвется к конкретным вершинам, не задумываясь о том, что далекая цель может успеть разочаровать или надоесть в пути. А может просто силенок не хватить и выдержки.
Чайник вскипел, и я вернулась в комнату. Он сидел на стуле, одетый в костюм, только галстук торчал из кармана. Я прислонилась к двери. Он поднял на меня глаза. В них была какая-то тягостная обреченность.
– Ты меня любишь?
Я подошла и поцеловала его:
– Я буду по тебе скучать, следователь. Веди машину осторожно, дороги мокрые.



       Что-то поменялось в наших отношениях после того, как я не поехала на мюнхенский семинар.
Сеня приезжал теперь реже и на более короткое время, но набрасывался на меня с порога так отчаянно и страстно, что я даже пугалась. Конфликтных тем в разговорах мы избегали. Можно сказать, что почти не разговаривали.
        Приближался Новый год, и я сомневалась, встречать ли его у друзей, Паши и Даши, с которыми меня связывали легкие, взаимоприятные, необременительные отношения.
С Семеном я эту тему не обсуждала, чтобы не усугублять его двойственного положения. Новый год – все-таки семейный праздник, и было бы логично, если Сеня проведет его в кругу семьи. Может, наладит отношения... Мне трудно думать об этом, но нужно быть реалисткой. Хотя бы иногда. Если он вдруг изъявит желание приехать утром первого января, ничего не выйдет, я буду в гостях. Ну не звать же его к Паше и Даше. Да и порознь побыть полезно.
        Кстати, если подумать, привести Сеню с его таблетками в гости за праздничный стол, означало совершенно себя скомпрометировать связью со страшным словом «Herbalife». В тот момент мне показалось, что это тоже самое, что признаваться в связи с наркоманом. За исключением двух близких подруг  никто вообще не знал, с кем я встречаюсь. Я теперь живу в таком районе, где скрыть несложно.
        Однако ночь в чужом доме меня саму не слишком привлекала. Принудительный просмотр телевизора, переедание, невозможность лечь спать, когда захочется – все это было понятно наперед. А еще: навязчивые мысли о Сене, который будет так далеко и не один...
        И я решила поехать в Париж. На экскурсию. Русское турагентство организовало её как раз для таких одиноких чудиков, как я. Утром тридцатого декабря – выезд, две ночи, включая новогоднюю, – в отеле, и первого января, вечером – возвращение. Я, правда, пару раз уже там была. Но ничего, Париж того стоит. Отвлекусь, наконец. Потрясусь в автобусе. Не всё на чужих машинах разъезжать. Для здоровья и кругозора автобус полезнее.

 

        Семен приехал рано, прошел в комнату, едва поздоровавшись. Я полюбовалась его позой роденовского мыслителя и решила, что роденовская тема «Поцелуй» в данный момент нам подошла бы больше.
– Ну, как ты? - спросила я.
        Зимнее солнце заливало комнату. От балкона веяло бодрящей, неуместно веселой свежестью, и я прикрыла балконную дверь.
        Если он сейчас примется рассказывать новости о росте продаж, я его убью.
Семен молчал, потом включил мой ноутбук, неизвестно что там поискал, одновременно левой рукой пытаясь развязать галстук.
Я подошла к нему сзади и погладила по спине.
– Можно мне поучаствовать в развязывании галстука?
– Не надо, - вздрогнул он.
        Я удивилась. Обычно Семен свысока и покорно позволял за собой ухаживать. И сам тоже ухаживал, только стеснялся своей же нежности. Дурачок. Что опять стряслось? С женой переспал?
– Ты свои таблетки вовремя выпил? И режим не нарушал? Тогда что? Продажи падают?
Он помолчал, а потом обернулся. Лицо несчастное, дерганое. Я положила руки ему на плечи.
        Он вздохнул.
– Что такое, Сеня?
– Всё не так. Всё плохо. Дома – плохо, у тебя – тоже не по себе. Уже презентации неохота проводить, выступать вообще воротит. Пресслинги забываю, потом чувствую себя отвратительно. Завтра – встреча с президентом, а я не знаю, что говорить и как в глаза глядеть. А он, конечно, спросит, почему у меня команда за два месяца не выросла?
– Сень, так нельзя же заведомо на всю жизнь впрягаться. Люди меняются. Любая работа может надоесть. Наигрался за два года – понятно, что нет прежнего энтузиазма. Нормально. Начинают-то все резво. Ничего, скоро придет второе дыхание.
– А если не придет?
– Может, оно и к лучшему... Но думаю, придет. Скоро ведь президентский халявный отпуск – поедешь, поваляешься на пляже, сыграешь в азартные игры со своей командой... Только не с девушками... И вернешься бодрый, как огурчик. А сейчас можно и отдохнуть. Ты же не обязан презентации проводить – это для новичков. Команда может сама стихийно увеличиться, а может и с усилиями – никак. Наслаждайся жизнью, бездельем и чеками от фирмы. Хватит скакать галопом, ты два года живешь в напряженном ритме. Отдохни.
– Поедем на Новый год в Египет?
– Я еду в Париж.
– Одна?!
– В автобусе, по-моему, сорок пять мест.
– Зачем это тебе? Не лето же.
– Очень в Лувр хочется.
– А Новый год встретить со мной не хочется?
– Хочется. Но это же семейный праздник.
Он замолчал, задумался. Напрочь не умеет выяснять отношения. Даже в себе не может разобраться.
– Тогда лети к мужу, я куплю тебе билет.
        Это был удар ниже пояса. Наверно, Сене здорово плохо, если он решил позлорадствовать на тему моей семейной жизни.
– Меня там не ждут. Но если ты лично отправляешь...
        Голос предательски дрогнул.
        Семен вскочил и подошел к окну. Ему не жаль ни себя, ни меня. А я жалею нас обоих, вместе и по отдельности.
– Нет. Не хочу... Я так больше не могу! Надо что-то менять.
Мне был виден его страдальческий затылок. Значит, время все-таки пришло. Как жаль. Слезливый комок перехватил горло.
– Меняй. Как тебе лучше, так и делай. Только, кажется, ты сам не знаешь, как тебе будет лучше.
– Я устал! Мотаться туда-сюда, спорить с тобой. Ты вечный оппонент. Я должен постоянно за свою жизнь оправдываться, как дурак. Как преступник. Что ты со мной делаешь?
        Он сел на стул и снова встал.
     – Всё было так просто и понятно. А теперь я стал сомневаться. Ничего больше не радует. Отпусти меня, а?
– Я не держу.
     – Почему?
     – Потому что бесполезно. Ты все равно не сможешь. Никто не может...
     – Что? Что ты болтаешь?
     – Не стоит ломать голову. Иди. Но я буду скучать...
     – Я тоже...



        В пятницу раздался звонок из Москвы. «Всё, приезжай, он в больнице». Свекровь. Несмотря на все прошлые претензии, позвонила. Додумалась, что в такой момент не до распрей. Тем более, что делить нам давно уже нечего. Мы однажды обе потеряли его в один день, когда он полюбил кого-то, несовместимую с нами обеими. И теперь, уже все простив, пережив и оплакав, теряем снова. Только ей тяжелее – она ухаживает за ним, полуживым и невыносимым. Ежедневно, трудно, забывая о себе.
        Господи, как я любила своего мужа! Каким суеверным восторгом жила во мне мысль, что мой брак заключен на небесах, что такая любовь-восхищение, любовь, дарящая ощущение полета и всесильности, может завершиться только счастливым союзом и нескончаемой идиллией. Пытаясь совместить чувства, быт и «мою жизнь в искусстве», я провела в борьбе и битвах три года. Потом он полюбил другую. Я выжила. Думала, что с честью – или почти что с нею – выдержала испытание. Нет. Началось десятилетие приходов, уходов и возвращений. Появились деньги, карьерные успехи, известность – его это притягивало, удивляло, заинтриговывало отличием от его собственного мира, внешнего и внутреннего. Он возвращался и начинал переделывать меня, возможно, сам того не подозревая, искренне пытаясь просто помочь. Ох, уж это «просто»! Потом наступал момент бесконфликтной невозможности, и снова были недели и месяцы порознь, собственная «интересная жизнь» против воли и правил с единственной целью – отвлечься и не думать. И я привыкла. Я решила, если мне все равно суждено любить его всю жизнь, теряя и отпуская, смиряясь с уходами и одинокими праздниками в напрасном тягостном ожидании, то, собственно, необязательны и цветы, и рестораны, и ночи вместе, и воскресные обеды, и поездки к морю. Это в душе и так живет, не гаснет, не умирает и не забывается, поэтому безразлично, что снаружи, если внутри – постоянная нескончаемая любовь. И еще я дозрела до мысли, что буду любить его каким угодно – презрительным, злым, высокомерным, дряхлым, больным, калекой... Он стал путать день моего рождения, перестал появляться на Новый год. Дату годовщины свадьбы он вообще никогда не помнил.
        Вот тогда я и решила уехать в Германию. Я бы поехала в Америку, к его родственникам – только не получилось. А в общем-то мне было все равно, куда ехать...
        Бог подслушал мои мысли – мой супруг заболел, стал инвалидом, и отношения начали меняться и обретать свою истинную сущность. Меня это не сломило – секс даже мешал мне. Моя любовь к мужу была слишком нетелесной, слишком возвышенной для совместной жизни. Мне было легче его любить в его отсутствие и издалека. Только я стала бояться думать. Нет, не заботиться, а мыслить сформулированными фразами. Что, если мысль материальна... И еще – как много лиц у любви. Мой муж по-своему тоже любил меня, только считал существом совершенно бесполезным. Да, он, по существу, в тот момент был глубоко прав. Наверно, он даже мучился, что женился на беспомощном ребенке. Это как педофилия, как инцест. Поэтому откупался неоправданно большими деньгами. А может, чувство долга двигало им. Или что-то в этом духе. Не знаю. Устала знать. Меня, как магнитом, притягивают мужчины с тяжелым характером. И с карими серьезными глазами.
        Через два года эмиграции я встретилась с Сеней. Нежданный сюрприз от судьбы. Но он точно также стремился все упростить и влиять на мой образ жизни. Он не знал, в какой школе потерь и ожиданий я получила закалку, какой ценой я приобрела невозмутимый веселый вид и умение держать свои чувства в узде, отодвигать их на время, переносить на завтра, чтобы сегодня болезненность души не оказалась непереносимой для тела. Я знаю вкус этой запредельной боли. Это как клиническая смерть. Меня теперь уже не сломить.
        Самолет задерживал объявление на посадку. Я сидела между небом и землей, в разноязыком зале ожидания аэропорта, разглядывая других людей, прислушиваясь к чужим разговорам, чтобы только не концентрироваться на своем «внутри».
В голову лезли разные неуместные мысли, и я уже не знала, что ощущаю, кроме собственной потерянности, никчемности и случайности в этом чужом зале и в этой жизни вообще. Это была глобальная мысль, то есть мироощущение того момента, а осколки и обрывки вроде «плохая жена», «как он сможет жить дальше», «как я могу помочь», «сколько я там пробуду» и «зачем я тогда еду», «нехорошо без звонка исчезать на неопределенный срок» проносились в голове в произвольной хаотичной очередности.
        Последнее соображение относилось к Семену. И хотя мобильный чернел в сумке, и нужно было только протянуть руку и набрать номер, что-то меня удерживало. И это «что-то» мне тоже не хотелось формулировать. И так слишком много эмоций наполняло меня, я уже боялась их избытка. Пока в голове сумбур, я не знаю, что делать и что говорить.
        Москва встретила меня суетой, грязью, запахами и холодом. Посленовогодней бессмысленной деловитостью. Посещения больницы были запредельны даже для моей притупленной чувствительности. Вместо красивого великодушного великана – чудовищный фрагмент физического тела. И огромная недоуменная душа, прячущаяся за линзами очков. Вдруг вспомнилась ежедневная недопитая чашка кофе, накрытая книжкой, на полу в туалете. Как она бесила и доканывала меня обязательностью своего присутствия. А теперь эта чашка стала символом его здоровья и угасшей любви... Эгоистка, у меня всё было на лице написано. Он жалел меня, а не наоборот. Я страдала от своей бесполезности, от осознания бесплодности всех человеческих чувств на Земле и во Вселенной. Мы все – медлительные убийцы своей любви и самих себя.
Через две недели его выписали, и я уехала. Врачи давали неопределенные прогнозы. Из дома с Интернетом и факсом он пытался снова работать. Я даже умереть за него не могла. Я ничего не могла. Да от меня никому ничего и не было нужно. «Уезжай, кошка», - попросил он сочувственно. Я отвернулась. Щемящая грусть отторгаемого родства. Бесполезные заурядные слезы.
        Пылинка, доверяющая себя реактивным двигателям. Случайная мушка, больно бьющаяся о стекло. Бездомная никчемная бродяжка вдали от родины. Я - пустота, я - ноль. Ни стержня, ни веры, ни неверия. Самокопание с претенциозным замахом на собственную философию. Я порчу людям жизнь. Я делаю вид, что живу. Искусно делаю вид, что присутствую в этой жизни. Нет, меня здесь, снаружи, нет! Я вся внутри себя, ищу комфортный тепленький уголок. Там нет травмирующих ситуаций. Там идеальная чистота и бескомпромиссность...
        Стресс как пресс на душе. Запущенная и опустевшая московская квартира. Дом, очаг, оказавшийся старой пыльной иллюзией. Скелеты елок, выброшенные, как мусор, с остатками сиротливой мишуры. Грязный снег. Слезы, уже от бесчувственности. Пепел. Прошлое живет в нас в приукрашенном виде. И получается, что уже вчерашний день – тлен времени. Жуть. Озноб. Живи, Аня, настоящим. Боль не вечна. Ничто не вечно. Всё пройдет. Только живи...



        Семен появился через неделю после моего возвращения. Он дозвонился сразу, как только я вошла в дом, полуживая от дороги и всего остального. Сразу язык не повернулся рассказать, зачем ездила. Только попросила дать мне неделю, чтобы прийти в себя.
        Все то, что меня раньше вдохновляло и радовало, теперь казалось дешевым эпатажем. Я повесила на кухню занавески, переставила мебель, занималась по мере возможностей и способностей благоустройством быта, но ощущение сиротства, потерянного дома, отсутствия собственного дома на всем белом свете, захватило меня. Я не пришла в себя. В себе сейчас меня не было.
        Приехал Сеня. Был ветреный вечер с фиолетово-розовым тревожным закатом. Входная дверь широко распахнулась и напустила холода с открытой галереи. С ветром влетел засохший скрученный коричневый лист. Я машинально подняла его. У меня не было сил реагировать, но я пыталась взять себя в руки. Вошел Семен и взволнованно замер у порога.
        Потом пристально рассматривал меня. И я пыталась улыбаться, пряча глаза, но вид, наверно, был совершенно отстраненный, дурацкий, так что он не знал, как себя вести. Круг объятий походил на схватку борцов сумо. Кто кого? Точнее, кто для кого? А вернее: кто есть кто для кого?
        Мне стоило собрать у себя девичник и в голос, по-бабьи жалостливо выплакаться. Но я не знала, о чем конкретно могу плакать и на что кому – жаловаться.
        Рядом со мной был только Семен. И он мне был гораздо роднее, чем весь окружающий безжалостный безнадежный мир.
– Утешь меня, - попросила я.
        Он удивился. Потом стал думать, бросая на меня косые взгляды. Я ждала. Мне хотелось только забыться. Уткнуться в него и забыть обо всем, кроме нас.
– Так и не скажешь, зачем в Москву летала?
– По печальному поводу.
– Что, ты теперь свободна?
Меня перекорежило, слезы комом встали у горла. Это пока мой муж был здоров и, смеясь, отправлял меня в эмиграцию, я была свободна, могла летать, лепить и влюбляться, а теперь я сплетена-скручена-скрючена своей убийственной бездеятельностью, бесполезностью, я так теперь несвободна из-за груза тяжких мыслей, из-за обещания, данного пятнадцать лет назад: «И в радости, и в болезни, пока смерть не разлучит нас...». Физическое тело болеет и умирает, а моральные обязательства, взятые по убеждениям, искренно, записаны где-то в небесных архивах, и нет у них срока давности. Мне негде спрятаться.
        Я не выдержала и заплакала. Семен понял это по-своему. Губы брезгливо скривились.
– Так оттянулась на любимой Родине, что слезы капают. А где же твой сарказм, где ирония, бьющая без промаха? Где заторможенность? Есть, значит, мужик, который тебя достает? До костей пронимает? Что он такое умеет, чего я не могу? А?
        У меня не было сил обижаться. Он ничего не знал, понял то, что ему доступно, что-то другое себе придумал, а рассказывать сейчас о том, что любовь бывает разная, я была не в состоянии. Сеня тоже нуждался в утешении. Он ждал, что после пятинедельной разлуки я брошусь ему на шею. И в данной ситуации я могла что-то сделать. Это было вполне в моей власти. Только нужно было взять себя в руки. Не перед всеми можно раскрываться. Не у всех можно просить утешения. Кого-то самой приходится утешать. Надо собраться с силами.
        Я подошла к нему и стала расстегивать на нем пиджак. Серьезно и сосредоточенно. Он замер.
– Я так соскучилась, - расстроено сказала я.
Только бы он больше не нападал на меня, не ругался, не спрашивал. Язык рук и губ у нас несравненно более гармоничен, чем все слова, в которые мы пытаемся облечь подобия своих мыслей и желаний. Обними меня, Сеня! Боль уже близка к предельной черте!
– Я думал, ты поехала разводиться. Поэтому и звонить не стала, телефон отключила. Были и другие соображения. Может, сама скажешь, что с тобой приключилось?
– Пожалуйста... Поговорим потом.
– Сейчас. Я не смогу спать с тобой, не зная правды.
– Правда в том, что мне сейчас плохо. Но со мной ничего не случилось. Честно.
        Мой ответ ему опять не понравился. Наверно, мне лучше просто побыть одной и пару раз стукнуться головой об стенку. Физическая боль иногда отодвигает душевную.
– К чему эти тайны, загадки? Ты можешь вести себя, как нормальная женщина? Тебе так хочется быть особенной, что уже непонятно, чему надо верить!
– Уходи, - вздохнула я. – Сегодня мы не будем выяснять отношения.
– Это ты так считаешь! Или по-твоему, или – никак! Ты развелась или нет? Или аборт сделала? Или с мужем спала? Это? Или еще что-то такое оригинальное, для чего у меня никакой фантазии не хватит?!
        Я подошла к окну. Сколько крыш, сколько окон. Немцы живут тихо. Скрывают свои семейные подробности. Но одиноких больше, чем семейных. По статистике. Конечно, одному проще. Но разве ради простоты мы живем на этом свете? Нет, ради любви. Ради счастья, ради радости. Мелкой, низкой радости – удрать от трудностей. Сюда – из России. Из России с любовью. Я запуталась. Я устала. Пускай он уходит.
Семен был бледный от гнева. Не хочу отвечать, объяснять, оправдываться. Мне – не в чем. Перед ним – не в чем оправдываться. Не перед ним я виновата. Тяжелая терпкая вина... Груз и боль вины... Отныне – отравленность виной. Господи, как же непоправимо, как тяжко я виновата, что не была рядом, когда моему мужу было страшно!.. А он лишь для того позволил мне уехать, чтобы скрыть свой страх...
        Дверь хлопнула. Семен забыл свои таблетки. Значит, вернется. Если только... Если только я не стала для него значимей дурацкого «Herbalife». Но мне теперь все равно...



Он вернулся часа через два-три, злой и решительный. С беспристрастностью сомнамбулы я следила за его быстрыми, нервными шагами. Ходил по комнате, не глядя на меня. Потом он вспомнил о забытых пресслингах и ушел на кухню. Я осталась стоять рядом с фигурой Петра, неуместной, черной. Пол был усыпан мелкими седыми ошметками глины, легко дробящимися под ногами в песчинки. А ведь я утром все убрала. Сыпется, рассыпается в прах мертвый апостол, изъеденный червями своих сомнений...
Сеня пришел в комнату и сел на стул. Лицо напряженное, сжатые красивые губы. Губы... Я внезапно и некстати вспомнила их вкус, нежность и жадность. Припомнила ночь, начало ночи после сборки шкафов. Это было в другой жизни, где я умела радоваться. Где я имела это право – радоваться.
– Так и будешь там стоять? Иди сюда.
Слова звучали грубо, но я подошла. Грубость – его защита. Он боится мне верить, боится меня не такой, как всегда. Ему страшно. Он слабое существо. Мужчины – беззащитные слабые существа.
Сеня сжал меня в своих руках. Слишком сильно. Больно, почти невыносимо. Я ахнула и принялась разъединять его руки. Но он только сжимал их сильнее.
– Больно! - выдохнула я.
– Неужели? Терпи. Контролируй мысли, - кривясь, процедил он.
Я ударила его по щеке. Руки разомкнулись и я, наконец, смогла дышать. И вдруг – ожог, стук, перевернутое пространство – и я внезапно оказалась на ковре под сидящим на мне Семеном, плохо соображающая из-за его затрещины и его тяжести.
От неожиданности и удивления сопротивляться сил не было. Чужое ужасное лицо, мелькающее передо мной... Ковер наждаком впивался в спину. Семен не давал мне изменить положение. Кажется, он просто не слышал моих жалобных криков.
Когда все закончилось, и он пришел в себя, то сам же и оказал пострадавшей в боях, стертой спине первую помощь – мазал меня бальзамом «Спасатель», а я скулила от боли.
Невероятно, но я, кажется, пришла в себя. Забыла на миг о Москве. Интересное средство против стресса. Интенсивная терапия. Вот только из-за этой драки я не успела принять никаких предохранительных мер. Но эта мысль мелькнула как-то совсем ненавязчиво. Стрессом больше, стрессом меньше. Потом буду думать, а сейчас – спать.
Он остался на ночь. Кажется, я шептала ему слова любви. Кажется, я что-то совсем не то делала. Кажется, я нарушила все свои правила. Или просто забыла о них. Так хотелось игнорировать безжалостную реальность и очутиться в спасительном выдуманном мире.
Я рассказала про Москву. Ответа не было. Был новый всплеск страсти. Бедная моя спина. И остальные части.



Утром я готовила завтрак. Все тело болело, но душа, непредсказуемая моя напарница, вроде очухалась.
Семен молча и задумчиво сидел в углу на кухне. У меня было такое странное чувство: словно всё это уже было когда-то. Но я не могла вспомнить, что именно и когда.
Сеня выпил кофе и съел бутерброд. У него не было с собой гербалаевского коктейля, а спускаться за ним в машину он почему-то не захотел. Этот совместный кофе являлся вопиющим нарушением режима питания и моей блестящей победой. Но мне теперь не нужна была такая победа. Никакая не нужна.
Он намазал мне спину еще раз и помог одеться. Мы вышли из подъезда и сели в машину. Молча. Я не спрашивала, что же он сказал дома, если смог ночевать у меня, а он не пытался просить прощения и вообще как-то нарушить эту убийственную тишину.
У магазина посуды я вышла, морщась от перекоса спины.
Семен поглядел на меня, пригнувшись к рулю. Взгляд был немного смущенный. Ну что ж, вместо извинений и этого хватит.
Сквозь витрину я смотрела вслед удаляющейся машине. Мы не договорились о следующей встрече.



Неохота наводить порядок. Хочется просто посидеть в углу дивана, прижав к себе мягкую подушку или плед. Нет у меня ни дивана, ни пледа. Есть стулья и есть кровать. На стуле – неуютно, а кровать слишком напоминает о Семене и прошедшей ночи. А ковер – еще больше. И все-таки сижу на кровати – больше негде. Прихожу в себя.
Моя керамика не продалась. Но хоть покупатели спрашивали, интересовались.
Зачем-то позвонила в Москву. «Все в порядке, - загудел в трубке преувеличенно бодро родной голос. – У тебя деньги есть?»
Вот не было бы на свете денег, какие бы чистые у людей были отношения. Без зависти, обид и сомнений. Без бахвальства и недосказанности. Хотя при чем тут деньги?
Не выдержала домоседства, оделась потеплее и вышла прогуляться. Шла своей любимой узкой улицей с фахверковыми черно-белыми домиками и пыталась прислушаться к себе. Ничего. Никаких чувств и эмоций, одни огрызки мыслей. И все сплошь веселые: вот, иду я, молодая-интересная, пустая-опустошенная, не отягощенная мыслями о далеком муже, с честью борющемся за жизнь, я, духовная и творческая личность, изнасилованная собственным любовником по идейным соображениям, не смущаемая больше полным извращением нормальности мира. Снаружи и внутри. Ничем больше не смущаемая.
Тупик. Это тупик и кризис, втягивающий меня в депрессию. Я полжизни провела в депрессиях, пока в Германию не переехала. Надо срочно что-то делать, что-то менять. Пока трясина не сомкнулась над головой. Но нет идей. Ни малейшей зацепки.
Покружила вокруг дома, зашла в пустой замерзший сквер, настолько соответствовавший моему состоянию, что я почувствовала его еще острее. Тихо вернулась домой – сидеть на кровати. Тянуть время, чтобы справиться. Чтобы все-таки зачем-то всё пережить. Что? Нет, кого пережить? И зачем мне потом будет нужна такая жизнь?
Я вскочила, затем, ощутив спину, осторожно выпрямилась и тихонько подошла к книжным полкам. Если бы я была верующей, я бы просто покаялась за свои невольные обиды и претензии к себе самой и к жизни, помолилась бы за мужчин, так странно меня мучающих. И мучающихся. Столько томов о религии, о вере – и ни слова о моем отчаянном бесполезном безверии.
«Изучение философских и религиозных первоисточников помогает преодолеть однозначное восприятие мира и ситуаций». Спасибо. Очень вовремя. Не подходит. Никакое изучение первоисточников мне сейчас не поможет. Мне бы воспринимать хоть что-нибудь, абстрагировавшись от настоящего.
«Во времена учебы в мастерской Верроккио Леонардо да Винчи часто лепил плоские фигурки из глины, которые затем покрывал мягким полотном, прилипающим к мокрой глине, а потом садился и раскрашивал их с величайшим терпением. Подобные упражнения кистью на столь оригинально подготовленном холсте были обычной практикой для учеников художественных мастерских во Флоренции» О, вот это уже лучше. Найти, что ли мягкое полотно? Ага, вот еще про Леонардо: «Страсть ума прогоняет чувственную страсть». Вот это может зацепить.
Но во мне сейчас нет страстей. Есть отсутствие всего, есть пустота, сотканная из недодуманных мыслей и не признанных чувств. Нарушенное равновесие. Смущение покоя. Болезнь совести.
Я была в клетке, в западне. Все мои пресловутые принципы и идеалы не выдержали столкновения с травмирующей жизненной ситуацией. Отчего я не железная леди, не мужественная, не стойкая, не надежная? Взгляд опять невольно замер на покрытой тканью фигуре апостола. Стоит как символ моих собственных метаний. Я приблизилась и сдернула покрывало.
Омерзительно. Он всю жизнь поступал, как поступалось – это же полная беспринципность! Как у меня теперь. И все-таки он дорос до ключей от рая! Исправился, значит. Ступил на дорожку, уводящую от семьи, и убедил себя, что она – единственно верная. Письма писал в назидание потомкам: эдакий маркетинг христианских идей. Как просто-то! Как правильно! А мне всё это противно! Я хочу жить в согласии с собой, не поступаясь тем, что мне дорого! Свободной от идей, религий и принуждения!
Я пнула железный постамент ногой. Боль отрезвила меня. Глиняная фигура пошатнулась и закачалась. Я протянула руки, чтобы придержать ее. Но не удержала. С глухим грохотом она ударилась о стену и упала на пол, дробясь и громыхая полыми частями. Искореженный каркас сложился вдвое. На стене остался серый пыльный след и царапины. Всё. Вся работа последних месяцев – седой прах. Ничто. Поверженные останки. Перевернутый крест.
Глотая слезы, я схватила куртку и вышла из дома. Идти, куда глаза глядят, только идти, двигаться. Брусчатка под ногами была равнодушна к моим проблемам. За триста или пятьсот лет она и не такое видела. Но у нее конкретное место и работа – лежать и смотреть. Выдерживать. Цель такая. Служение. Определенное раз и навсегда назначение в этом мире. Осмысленное кем-то предназначение. Отчего же у людей всё по-другому? Зачем мы рождаемся и умираем?
Глухое, невыразительное серое небо, загороженное плотными тучами. Мне не докричаться до небес. Меня никто не слышит: ни на земле, ни на небе. А барабанные перепонки сжимаются от собственного внутреннего крика. Бесполезно. Жизнь бесполезна.
Воздух был морозный, меня познабливало. Я села на лавочку между музеем и старым отелем. На площадке – фонтан. Воду пустят только летом, но он все равно неплохо смотрится. Хорошее пластическое решение. Грамотное, тонкое. Я бы могла создавать фонтаны. Их бы потом высекали из камня. И они украшали бы площади и парки. Только не женское это дело – камни обрабатывать. Странно. Почему мне это раньше не приходило в голову? Глыбами распоряжаться страстно, уверенно, виртуозно, как Микеланджело – истинно мужское занятие. Величие духа. Неподъемный труд. Труд целой жизни. Камень простоит века и достанется потомкам. Дорога в вечность. Так пирамиды задумывались фараонами. Я взялась не за свое дело. Надо печь пироги, вытирать пыль, поливать цветы, расставлять ноги, рожать детей... Какой ужас! Так, выходит, я – вовсе не женщина. Мне противно сужать масштаб мысли до быта. Я – извращенка, ошибка природы. Предатель своего предназначения. Отрицание вечной материальной простоты. Кажется, я теперь даже не человек... Разбитая скульптура, разрушенная семья, испорченные отношения... Всё рушится из-за меня... Я невольно... Я ведь... Легко, случайно, с постоянной мыслью о созидании...
Блуждающий взгляд зацепился вдруг за что-то конкретное: синяя машина. Но почему здесь? Ах, да, совсем забыла: Семен проводит сегодня презентацию в этом отеле. Вот-вот проведет и выйдет.
Мысль, и впрямь, материальна – дверь отеля распахнулась, и три женщины сошли со ступеней и встали живописной группкой на тротуаре, продолжая беседовать. Знали бы, какому мессии сейчас внимали, какой религии начнете служить. Но им весело. Молодые, красивые. Они все – настоящие. А я – нет. Семен просто ошибся, когда я случайно появилась на той презентации полгода назад. А я? Я ошиблась?
Я поднялась со скамейки и побрела прочь от отеля. Он может сейчас направиться к машине и увидеть меня. Это ни к чему.
В центре в воскресенье гуляет, наверно, полно людей. Отдыхают семьями, идут парами, взявшись за руки. И все – настоящие. Строго распределенные по роду деятельности: это мужское, а это женское. Затеряюсь в толпе, как равная и подобная, инородной каплей в общем потоке, чтобы ощутить по-новому свое распрекрасное, давящее в груди безнадежное одиночество. Хоть в толпе, в компании, хоть с кем за руку – я все равно одна.
Светофор на перекрестке не загорался зеленым целую вечность. Какой ледяной сегодня ветер. Хотя уже весна. Весна–Возрождение–Ренессанс. Красота человеческого тела, обогащенная духовной культурой средневековья. Круг, квадрат. Гармония простоты... Но мне всегда милее барокко – напряженность страстей.
Визг тормозов заставил меня отшатнуться от бордюра.
Семен остановил машину на переходе и нетерпеливо открыл мне дверь. Я села, и мы поехали. В салоне было тепло. Я потерла скрюченные красные пальцы.
– Как ты? - спросил Семен, глядя на дорогу.
        Наверно, только что, на презентации он успешно обаял тех самых девиц, а мысль о том, что сегодня он не пил коктейль и не пользовался косметикой отчасти из-за меня, отравляла ему удачные моменты.
– Хреново. Спина болит, - наконец, призналась я, наглядевшись на его профиль.
– Давай напьемся, что ли? А вообще, я сейчас умру от голода. Куда у вас тут можно пойти?
– Не знаю.
        Семен покосился на меня и усмехнулся. Что тут особенного: кто-то ходит по кабакам и презентациям, а кто-то – в библиотеки, в музеи и на выставки.
Мы остановились у ресторана французской кухни. Он повернулся ко мне. Ох, уж эти библейские веки...
– А может, коктейльчик разведем и начнем правильно питаться и жить? Вместе...
– Подвигов ждешь от меня. Напрасно. Сегодня не выйдет. Никаких сил нет.
– Глупости. Поехали к тебе. Все получится.
        Я промолчала. Мне не хотелось спорить. Слишком многое с сегодня я переложила на завтра: страдать и обдумывать. Мне лучше бы побыть одной.
        Через пять минут мы подъехали к дому. Он молча разглядывал обломки апостольской фигуры. Вся комната была седой от осевшей пыли. Как после взрыва. Взрыва сознания или чувств? Не знаю.
        Я отвернулась к окну. Не стоило приводить его сюда. Но как мне саму себя в одиночку выдерживать?
        Сеня снял костюм и осторожно собирал куски скульптуры в мусорный мешок. От каждого движения взметались маленькие пылевые тайфуны. Я стояла и смотрела на Семена, не в силах преодолеть полусонное состояние «кризиса действия», как я это называю. Мужчина, занимающийся домашним хозяйством... Это уже было...
– Веник, ведро с водой, тряпку, - скомандовал он.
Я встрепенулась и вышла. Нет никаких моральных сил. Совсем нет.
        Через полчаса комната была в относительном порядке. Только покрывало отправилось в стирку, а ковер стоял свернутым в рулон на балконе.
Семен принял душ, влез в мой халат и разводил на кухне коктейли. Мне было как-то все равно, я не ощущала чувства голода. Кажется, я вообще ничего не ощущала.   
        Пусто внутри. Осталась только оболочка. Фальшивая оболочка человека, мнившего себя мыслящей единицей и духовным центром...
– Аня, иди сюда, - позвал Сеня.
        Он протянул мне стакан. Вид напитка не вызывал ни малейшего желания его пить. Я понюхала: ничем не пахнет. Травы должны давать запах. Всё натуральное запах имеет. Содержимое стакана напоминало разведенную зубную пасту, взбитую миксером. Я вообще-то эту гадость пробовала, но чтобы целый стакан выдуть...
– Ну давай, - сказал Сеня и поднес мой стакан мне ко рту.
Передо мной вдруг всплыла пронзительно яркая картинка: мой муж, обожающий арахисовое масло, дает мне его попробовать. Чуть-чуть, пол чайной ложечки. Я проглотила, но потом полчаса обиженно бегала на кухню и заедала колбасой, а муж удивлялся. Солнечное, нереальное, далекое, смешное...
Я вывернулась из-под Сениной руки и поставила стакан на стол. Что-то во мне протестует, злится, раздраженно упирается. Но все же, лучше чувствовать это, чем не чувствовать ничего.
– Я попозже, не обижайся.
Прошла в ванную, включила стиральную машину. Что он говорил о здоровой и правильной жизни вместе, вдвоем? Нельзя жить с оглушенным получеловеком. Минотавр жил в критском лабиринте один. Гермафродиты тоже не были замечены в активной семейственности.
– Аня, пей, не отлынивай. Кстати, приготовь что-нибудь. Только не кофе. Я люблю красивое и вкусное.
Я мысленно хлопнула челюстью. Кажется, он взялся за меня всерьез. А что тогда было предыдущие шесть месяцев? Подготовка? Притирка? Прелюдия?
Осмотр холодильника привел к неутешительным выводам. Странно, я же нормально питаюсь. Я сама люблю красивое и вкусное. Но мой рацион никак не подходит голодному мужику, особенно размерами порции. Надо бежать в магазин.
– Пойдем вместе?
– Нет, мне нужно с телефоном поработать, организовать всех на завтра. Ты иди коктейль сперва выпей, а потом в свой «ALDI» побежишь.
– А если сумка будет тяжелая?
– Ну, не набирай на неделю вперед – и не будет тяжелая. Между прочим, тем, кто пьет гербалаевские продукты, сил не занимать. Уставать перестанешь, настроение появится...
– Ах, так это новый подход? Молодец, разрабатываешь злободневные методы, учитывая ситуацию. Прекрасный довод, чтобы стимулировать женщин сумки таскать.
– Давай, пей, а то сейчас волью насильно.
– У меня от вчерашнего следы еще не зажили.
Он замолчал, поджал губы, а щеки напряглись. Отвернулся. Дрессировать меня вдруг вздумал. Я что, лошадь необъезженная? Вроде бы только вчера объезжали.
Коктейль не лез в горло, но я мужественно допила его и украдкой, убедившись, что Семен не смотрит, заела шоколадной конфеткой из русского магазина. Потом помыла стаканы и натянула куртку.
Сеня говорил по телефону, сидя в трусах на кровати. Странное чувство, как будто все это уже было однажды, опять охватило меня. Но я не дала себе возможности прислушиваться, схватила кошелек, сумку и выскочила на улицу.
Стемнело. Мокрый асфальт мрачновато поблескивал лужами при свете фонарей. Дождь моросит. Опять забыла перчатки. Да ладно, здесь рядом. Сейчас я куплю продукты, приготовлю ужин, потом... Что будет потом? Он, кажется, и сегодня домой не собирается. Бедная Ира. И, кажется, Аня тоже бедная.
Я слонялась после ужина и мытья посуды по кухне, а Сеня снова говорил в комнате по телефону. Мне уже хотелось лечь – я так устала.
Вдруг телефон зазвонил прямо у Сени в руках, и он машинально принял звонок. Я испугалась, подлетела, вырвала трубку и нажала «отбой».
Семен посмотрел на меня, как на последнюю шлюху.
     – Между прочим, тебя. Мужской голос.
     – Кому нужно, перезвонит. Не подходи, пожалуйста, за меня.
     – Так... Как волка не корми...
Телефон зазвонил снова. Я взяла трубку. Смешно. Муж подруги поздравил меня с днем рождения на неделю раньше. Завершив разговор, я рассказала об этом Сене, чтобы не было ненужных недомолвок. Кажется, он успокоился. Вообще-то, он отходчивый и доверчивый. Если его не слишком злить.
     – Что тебе подарить? - спросил он, осторожно увлекая меня на постель. Я задержала дыхание, ожидая соприкосновения спины с горизонтальной поверхностью. Нет, ничего, терпимо.
Приближался мой роковой день рождения – большая, круглая до отвращения дата, к которой я была не готова.
     – Подари мне цветы и конфеты.
     – Может, купим большой холодильник или посудомоечную машину? Или телевизор, наконец?
Ну почему, почему все мужчины хотят сделать из меня обычную, материально зависимую содержанку, боящуюся лишиться дорогих подарков? Они не верят, что их можно любить и нищими, и в шалаше? «И в радости, и в болезни», как было обещано... О, нет! Я отложила это на потом! Как трудно не думать. Душа летит в Москву. Или она там осталась? А я живу без души и маюсь, не понимая, отчего мне так плохо?
– Так что ты выбрала?
– Торт закажи. Именной. Или, чтобы там было написано по-русски: «Сеня плюс Аня равняется любовь». Или еще что-то такое. Мне будет приятно.
 – Можно и торт. Ну, а серьезное что?
Он втискивал меня в общепринятый стереотип любовницы. Сначала – мебель, потом – гербалаевское питание, теперь – корректировка, стандартизация отношений. Не многовато ли?
– Серьезное... А если серьезно, то я не позволю деньгам влезть в наши отношения! Мне, правда, ничего не нужно. Здесь и так уже много лишнего.
– Аня! Ты опять за своё?!
– А разве я делала перерыв?
        Он отвернулся. Какой нескончаемый, тяжелый день для нас обоих. Даже трудно решить, кого я больше жалею. Все-таки себя, я же еще живая. Едва живая.



        Через неделю меня охватила паника. Размеренные дни с приемами пищи и ни минуты безнадзорного времени. Я себе не принадлежала, и подумать мне было некогда. А я нуждаюсь в этом для нормального самочувствия – побыть иногда с собой наедине и подумать.
        На мой день рождения, который мы провели практически в постели, я получила телевизор. Растительная жизнь с «Herbalife» продолжалась. Мой вес стремительно падал, а обещанного притока сил я все еще не чувствовала. И трудно вообще сказать, что я могла чувствовать. Удовлетворенность тела – ну да, конечно, а вот радость – не уверена.
        Мешок с гипсом, ведро, верстак и оба станка – фигурный и бюстовый – были спущены в подвал. Временно. Одна стена – та, что пострадала при падении Петра – утеплена светлыми панелями, над кроватью установлена бра.
        Мы постоянно были вместе. Семен, словно отыгрываясь за предыдущие полгода двойственности и сомнений, командовал вовсю. Я подчинялась, потому что переживала за свою непреодолимую отстраненность от этой долгожданной жизни без разлук и ссор. И еще – за свою грустную тайну: по ночам, когда он засыпал, моя душа летела в Москву. Бесполезная и незваная, будто просящая милостыню, раненая неприкаянная душа. Думаю, и сил не прибавлялось от того, что мысленно я их посылала мужу. Я не уверена, что он получал эти энергетические посылки, но только так могла пытаться ему помочь.
        Как Сеня прожил столько месяцев в душераздирающей двойственности? Теперь подобное чувство сжирало всю меня. Отстраненный дневной автоматизм реакций и ночные постыдно-желанные и ненавистно-опустошающие акты страсти. А потом, в полусне слезы до молчаливого стона от невозможности больше терпеть и скрывать боль душевную. Одно меня утешало: если бы я осталась в этот момент одна, неизвестно, как бы мне жилось. И я старалась казаться веселой, чтобы не отравлять Семену жизнь больше, чем уже отравила, и чтобы смехом скрыть отражение умирания, невольно мелькавшее в моих глазах. Умирание чувств. Умирание части моей души одновременно с умиранием родного человека. Мне не было страшно. Я знала, что я-то выживу. И мне хотелось ненавидеть себя за это...
        Спустя еще две недели, когда семья Семена вернулась из Украины от бабушек, он уехал – встретить. Наступила долгожданная пауза и одновременно – смущаемое чувство облегчения – во-первых, я не забеременела, несмотря ни на что, во-вторых, можно было попытаться вернуться к испытанному наркотику – творчеству.
Я спустилась в подвал. Мяла в руках кусок пластика, стояла над верстаком, гладила его, а потом вернулась в квартиру. Идей пока не было. Они накапливались и рождались именно от тех сил, которые перетекли в тайные ночные мысли и реальные ночи и дни, а также истратились на приготовление ежедневных обедов из трех блюд.
Вечером Семен позвонил. Он спрашивал, как я смотрю на то, что он сегодня не приедет. Тон был отчужденный, наигранный, гербалаевский. Я ответила, что – нормально.



        Он появился только через неделю, когда я уже самостоятельно, несмотря на тяжесть, ругаясь и кряхтя, притащила верстак обратно.
        Я обняла его у дверей и поняла, что он снова прежний – застенчивый и мучающийся. Тот Сеня, которым он был до трех недель проживания со мной. Очевидно, жена влияла на него по-другому. Я обрадовалась, как радуются давно не виденному, полузабытому старому другу.
        Все повторялось. Он приезжал один-два раза в неделю и набрасывался на меня с жаждой человека, год пробывшего в заключении.
        Баночки сбалансированного клеточного питания напрасно пылились на кухонном подоконнике. Семен о них ничего не спрашивал.
Что-то было иначе. Я была другой. Кажется, я стала не такой распрекрасной идеальной любовницей. Кажется, я перестала чувствовать себя скульптором. В отмороженных внутренностях не зарождалось творческих мыслей. И телевизор мне теперь тоже думать мешал, а не включать – силы воли не хватало.



        Из Москвы вестей не было: ни плохих, ни хороших. Недовольно-причитающий голос свекрови и нарочито уверенный – мужа, который меня к себе не звал и никогда не позовет. Даже перед тем самым страшным случаем, после которого мне жизни не хватит, чтобы смириться и снова начать жить и улыбаться.
Эмиграция во второй раз оборачивалась тюрьмой. Первый был от шока чужих порядков, языка и познания цены абсолютного одиночества: ни родных, ни друзей, ни знакомых, ни угла, ни надежд. Хотя нет – надежды были, только все уже умерли. И самолюбие, держащее покрепче иных препон. Теперь второй раз я чувствовала себя в заточении, потому что кроме арбатских переулков из восторженно-туманных воспоминаний детства ничто и никто не ждал моего возвращения. И собственно говоря, положа руку на сердце, в возвращении не было смысла. Ни для кого. Я даже сама для себя – совершенно бесполезная. Так что, иррационально устремляясь душой, всеми силами ослабленной души на Восток, я понимала, что разумней и правильней сдерживать порывы и оставаться в своем спасительно-невыносимом заточении. И это разумность тоже стала грузом для любых желаний.
Проблема самоидентификации эгоистично заслонила собой проблемы реальных взаимоотношений и положения вещей. Кто я теперь?
Мы были эти три недели с Сеней вдвоем, как давно мечтали, и все же между нами стояло одиночество. Мой окончательный диагноз. Нельзя быть счастливой на похоронах собственных чувств. Чем больше боли на сердце, тем сложнее ею поделиться. Я не могу разделить заботы Семена, я слишком поглощена собой. Чем ближе я к нему, тем большую пропасть ощущаю. Хотя, что считать близостью? Определения размыты, мир перевернут. Непреодолимая расщелина между мной и остальным человечеством. Ужасное состояние. Чистота духа, мысли и желания так далеки от меня. Просто пожизненно недостижимы. Дух смущен, словно раковый больной, которому сообщили об имени его болезни.
И в этом смущенном духе – суетно мельтешащее, мешающее чувство, как будто я обманула обоих своих мужчин. Нет, не физически. Но страшно и серьезно. И того, и другого. И как-то одинаково, закрываясь в своей скорлупе, непрочной и уязвимой. Упиваясь своим эгоизмом, результат и следствие которого – безнадежный и надежный круг одиночества. Нет, не круг. Одиночество – это дорога, круто петляющая от надежды к пониманию обреченности.
Тень Петра, исцели всех нас... Коснись незримым присутствием...



На площади у позеленевшего фонтана в стиле рококо, я остановилась. Уже ноги устали – сколько можно бродить по городу. За фонтаном темнела стена церкви, сложенная из глыб бордово-коричневого местного камня. Странно, что я не замечала раньше: замурованная дверь в сплошной кладке. Заложенная такими же камнями, как вся остальная часть стены. Наверно, вход переносили из одной части постройки в другую. Занятно: навечно закрытая дверь в храм веры. Передо мной все двери такие.
Я обошла здание. У входа пестрела афиша. Вечером органный концерт. Еще целых три часа. Я постояла в раздумьях. Концерт? Раньше бы меня это обрадовало: пища мыслей и чувств – музыка. Муза – символ вдохновения, звуками уводящая от собственных мыслей.
Тяжелая кованая дверь католической церкви казалась приоткрылась. Я поднажала, и она поддалась. Открыто для всех желающих. Полумрак, расцвеченный разноцветными струями света от витражей. Ряды скамей между колоннами. Легкий гул истекания времени. Чужой дух. Чужие молитвы. Одинаковое, внеплеменное обращение в трудную минуту человека к высшему разуму. Выход из абсолютного эгоизма. Всё это старо как мир...
Бог, ты вообще нас слышишь иногда? Отчего мы так мучаемся?



Он исчез внезапно. Мобильный не отвечал. Ничего не происходило. Наступила тишина. Прямо, вакуум какой-то.
Через три недели я позвонила Диме. Он сказал, что ему некогда и бросил трубку. Так повторялось несколько раз. Если подходила его жена, то просила обращаться только к Диме лично. Унизительный замкнутый круг. Нет, не круг – скорее, пятигранник. Пятиконечная звезда. Символ неверия.
Я спрашивала себя, мог ли Семен таким образом просто завершить отношения, и уверенно отвечала себе, что нет, не мог. Значит, что-то стряслось.
Через малознакомых людей я договорилась, чтобы меня взяли на очередной семинар. Он должен был состояться только через месяц. Не знаю, как я пережила этот месяц. Оказывается, Сеня был единственным фактором, еще удерживающим меня в материально-телесном мире. Одиночество придавило меня до полного уничижения. Вокруг было так много людей, а я нутром пребывала в отстраненности из-за неподъемной тяжести мыслей и невыносимости ожидания. Я напоминала сама себе рыбу, выброшенную на берег, а скорее, выловленную из аквариума. Мне не хватало Семена как воздуха. Как соломинки...
В назначенный день муж подруги отвез меня в отдаленный чужой город. Я вошла в холл большой красивой гостиницы. Толпы людей, оживленно переговариваясь, ждали начала занятий. На столах были выставлены новые продукты «Herbalife». Семен так любил эту атмосферу, он прямо купался в ней. Но я чувствовала, что сейчас его нет здесь. Я физически, с болью, чувствовала его отсутствие. Как же беспощадна ко мне моя интуиция.
Регистрирующим девицам я назвала две фамилии. В семинаре участвовал только Дима. Сени в списках не оказалось.
Потерянная, я пробиралась и протискивалась между стоящими в холле, потом просмотрела конференц-зал. Наконец-то, знакомое лицо! Дима беседовал с местным президентом «Herbalife». Я встала так, чтобы он заметил меня, и ждала, маясь от ожидания. Дима увидел меня и напрягся. Наверно, так смотрят на проституток, стыдясь и скрываясь, что с ними когда-то были знакомы.
Семинар должен был вот-вот начаться, и народ повалил рассаживаться по местам. Дима следил за мной краем глаза и продолжал разговаривать. Я никогда раньше не замечала, какое у него самодовольное, злое лицо. Мне было совсем не до условностей, я решила вмешаться, извиниться и попросить его на пару слов.

Меня толкали и передвигали, потому что я стояла в проходе между рядами. Я не могла больше ждать и боялась, что Дима ускользнет, так ничего мне и не сказав. Я подошла к ним вплотную. Президент вдруг отошел, и я оказалась с Димой лицом к лицу. Он поджал губы. Я схватила его за рукав:
– Что с ним?
Он отдернул руку.
– А то ты не догадываешься!
– Я не знаю.
Дима взглянул подозрительно, поморщился, а потом злорадно выдавил из себя:
– Он уехал на Украину и там запил. Сейчас лечится.
Потом оскалился и, отходя, бросил мне:
– Гордись, твоя работа. Мог бы вообще с катушек съехать...
Я растерялась. Конечно, нужно было спросить украинский телефон или адрес. Но я не спросила. Я машинально побрела к выходу.
В поезде я все пыталась это осмыслить. Главное, жив. Вылечится – вернется. С голоду на своей Украине не умрет – «Herbalife» платит своим дистрибьюторам в любой стране, где есть офис. Это хорошо. Но я... мы... Это конец?
Голова плохо соображала. Уехать, не сказав мне ни слова. Сбежать потихоньку. Как из тюрьмы. Исчезнуть бесследно, чтобы не было возврата. Не думая о последствиях. Я что, такая невыносимая? Чем я не такая, что с моими мужчинами происходят страшные случайности? Драматичные повороты судьбы? Дело во мне? В моем безверии? В моем неверии, что все будет хорошо? Что человек – кузнец своего счастья? Как мне теперь жить? Как загораться идеей и садиться за станок? Как увидеть в стремительном пролистывании дней радостные перемены? Или посвятить остаток жизни ожиданию звонка и приезда человека, который что-то пережил и стал другим? Чужим? Ожиданию мужчины, который не смог сделать выбор? Нервности неизвестности? Новым травмирующим обстоятельствам, к которым я заведомо не готова? Или и тому, и другому? Что мне делать с самой собой? Не знаю...
Неверие разрушает все, но созидает ли вера?
Мне нужно было отстраниться от ситуации, чтобы преодолеть зависимость. Нет желаний – нет зависимости. Я смогу переключить внимание, заняться чем-то другим, и острота чувств постепенно утихнет. Время мне поможет. И опыт. Ведь есть еще много других забот. Проблема лишь в том, что я не хочу подавить в себе это беспокойное, нервное чувство. Это единственно еще живое, теребящее, зовущее жить неясное ощущение. Я хочу сохранить его в себе как можно дольше, чтобы подниматься по утрам, творить, дышать. Да, это банальный эгоизм. Инстинкт самосохранения. Просто я очень боюсь, что больше ничего в жизни не будет. Кроме потерь...



Одна... Значит, снова одна. Как луна, робким тонким серпиком светящая сквозь занавески в комнату. Отныне и во веки веков... Я в этой жизни всегда была одинока. И в толпе, и в объятьях, и в мыслях. Знаю только, что не одна я такая...



Я вышла из своего подъезда, завернула за угол и прошла мимо входа в русский магазин в направлении туристического агентства. Непозволительно юный человек в костюме и при галстуке обратился ко мне, слегка заикаясь:
– Простите, Вы не знаете, кого могла бы заинтересовать работа из дома по телефону? Это возможность дополнительного заработка.
– Маркетинг? - я замедлила шаг.
Дул сильный весенний ветер, заставляя щуриться. Приближался апрель. Не устрашенная ночными заморозками вездесущая трава пробивалась из ровной черноты газона. Земля поворачивалась к солнцу другим меридианом...