И!

Арнольд Борисович сидит у окна купе. Вокруг купе — планеты: Марс, Венера; дальние звезды. Он в котелке, усы его напомажены и подвиты. Напевает песенку: «Три года ты мне снилась...»
Входит  П а н т е л е й. Модный молодой человек в маленьких темных очках. Продавец бижутерии и мороженого.

П а н т е л е й. А вот кому мороженого! Хрустящие вафли, медовые!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Так зима ж, холодно.
П а н т е л е й. Сливочная радость без наценки. (Еще энергичнее и громче.) Кому мороженого!!!
Арнольд Борисович смотрит внимательно на свои калоши. Поднимает одну ногу вверх.

А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Вот, сносу нет. А говорили — китайщина. Носить их — не переносить.
П а н т е л е й (несколько опешив и сбавив тон). А?!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Я говорю: с любовью сделано.  С искусством. А искусство и любовь двигают солнце и светила.
П а н т е л е й. Вы астроном?
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. В некотором роде.
П а н т е л е й (деловито). Так мороженое будете брать? Брызги радости!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч (с вниманием рассматривая другую калошу). Жизнь коротка — искусство вечно.
П а н т е л е й. А может бижутерии — для дамы сердца? Вот португальская розочка из бумвинила. А вот испанский сапожок из ледерина. Писк моды. Можно вставить в уши.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч (покручивая ус). Лапшу.
П а н т е л е й. Не понял.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. В уши. Лапшу.
П а н т е л е й. Шутка?
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Что-то в этом роде.
П а н т е л е й. А если серьезно? Будете брать?
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч (решительно и глядя прямо в глаза Пантелею). Буду. Беру все.
Арнольд Борисович достает из кармана бумажку в 100 долларов.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Вот! Хватит?
П а н т е л е й (ошарашенно). Пожалуй. (Почти шепотом.) Можно спросить?
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Давай, валяй!
П а н т е л е й (теряясь резиновым лицом). Зачем вам все это?
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч (не моргнув глазом). Товар. Хороший. Товар — деньги — товар. Формула Маркса. Правда, в условиях нашего рынка работает слабо.
П а н т е л е й. Кто вы? Нефтеналивной король? Аристократ духа? Демократ?
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Я был знаком с Демокритом. Участвовал в его пирушках. Фалернское, помню, играло в бокале. «Пьяной горечью Фалерна ужирайтесь, как быки...» Давно это было.
П а н т е л е й (восторженно). Но было же, было!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Давным-давно. В другой жизни, в иной цивилизации.
П а н т е л е й. Вот это да! «Из Москвы — в Нагасаки, из Нью-Йорка — на Марс».
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Значит так, молодой человек, сейчас я вам сделаю секретное предложение. Да — да, нет — нет.
П а н т е л е й (достает из кармана фляжку коньяку, глотает, булькает, прикладывает палец к губам, заглядывает под лавку). Тс-с-с.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Полная тайна вкладов?
П а н т е л е й. Полнейшая!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Вокруг — никого?
П а н т е л е й. По-моему... (Подходит к двери, резко открывает, сталкивается нос к носу с Миленой.)
М и л е н а — изящная шатенка лет тридцати, неопределенных занятий, но твердого мироустройства.
П а н т е л е й. Вот это да! Кажется, нас подслушивали!?
М и л е н а (обворожительно улыбаясь). Позвольте огонька, страсть как хочу курить. Да, и пахитоской угостите, господа хорошие.
П а н т е л е й (тая от улыбки и флюидов Милены). А что! Мы действительно хорошие. Вот я даже не курю.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч (доставая из кармана трубку). Вот! Очень успокаивает и придает импозантности. Дарю! Красное дерево, слоновая кость.
М и л е н а (принимая трубку и жеманясь). Ах, я недостойна...
П а н т е л е й. Ваши достоинства велики и обширны.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Угощайтесь табачком, с черносливом. Роскошная вещь.
П а н т е л е й. Позвольте и мне.
М и л е н а (набивая трубочку табаком). Ой, простите, мальчики, а я вам не помешала? Неловко как-то получилось. Вы тут о чем-то секретничали.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч (окидывая Милену оценивающим глазком). Скажите, дама, вам можно доверять?
М и л е н а (искренно). О, сколько угодно!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Хорошо, тогда поставлю вопрос ребром: скоко вам надобно для счастья?
М и л е н а (теряясь изысканным лицом). Такой интимный вопрос. Вы меня ошеломили, проказник. Позвольте огоньку (раскуривая трубку). Ну, тысяч пять-шесть. (Застенчиво.) Зеленых.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч (ловко достает из саквояжа, именно не считая, увесистую пачку). Прошу!
М и л е н а (приседая в книксене очень низко). Мерси!
Милена тут же выхватывает одну купюру и пристально  рассматривает ее «на свет», потом трет.
М и л е н а (ошарашенно). Настоящая!
П а н т е л е й. Не может быть!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Зощенко.
П а н т е л е й  и  М и л е н а (в один голос). А?
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Писатель. Волшебная, так сказать, сила искусств. Кстати, друзья, а вы были когда-нибудь в Афинах?!
П а н т е л е й. Ну, что вы, за кого вы нас принимаете!
М и л е н а. Ни-ни!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Возможно, в скором времени придется побывать.
М и л е н а (становится на одно колено). Вы всемогуще-обворожительны!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч (посмотрев на часы). Время обедать, сходим в ресторан!
М и л е н а (тоже поглядев на часы). Ой, а я думаю — чего-то не хватает. Хорошего обеда.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. А вы, Пантелей?
П а н т е л е й. Только что отбил аппетит — съел три порции «эскимо».
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Тогда присмотрите за вещичками. Мы вскоре.
Уходят. Пантелей в некотором замешательстве. В нем борются разноречивые импульсы: желание изучить саквояж Арнольда Борисовича и боязнь быть застигнутым. Наконец он закрывает дверь купе, щелкает замочком и... заглядывает в саквояж. Достает черную полумаску и надевает ее, портновский сантиметр, шкатулку абсолютно пустую, зонтик. Вытряхивает саквояж, из него выпадает бумажник. Он неожиданно пуст.
П а н т е л е й. Вот те на! Странный субъект! Но как завораживает, как властительно распоряжается! А ведь я — абсолютно независимый молодой человек. Мороженое, бижутерия — это так, для прикрытия. «План», «ганджи» — вот чем я промышляю воистину. Обольстительно-тонкий дымок марихуаны. Прокурим эту странную жизнь, а там хоть трава не расти. То есть расти, конечно же, и будь благословенна! Признаюсь чистосердечно, поскольку меня, надеюсь, никто не слышит. Да, опять же — о грустном. Я, увы, агент. Не то чтобы крупный, а так, мелочевка. Но — с семнадцати лет. Сразу после школы. Тогда в моде были идеалы. Не то, что теперь.
В дверь купе стучат. Пантелей озирается по сторонам и торопливо укладывает в саквояж вещички. Стук требовательно длится.
П а н т е л е й (себе под нос). Стукачи, будь они неладны... Кто там?
Г о л о с  з а  д в е р ь ю. Простите, Арнольд Борисович не тут ли расположился?
П а н т е л е й. Сей момент.
Открывает дверь, но при этом забывает снять полумаску.
Входит  И н е с с а, дама зрелых лет в экстравагантной шляпке
(почти от Кардена).
И н е с с а. Арнольд Борисович?
П а н т е л е й. Я за него. Чего угодно, сударыня?
И н е с с а. Ах, Боже мой, кажется я у цели. А где же Арнольд Борисович?
П а н т е л е й. В ресторане. Чем могу служить?
И н е с с а. Вам можно доверять?
П а н т е л е й. Еще бы! Мне верят все, включая недругов.
И н е с с а. Ах, Боже мой! (Откидывается в кресле купе.) Неужели такие джентльмены существуют?
П а н т е л е й. Не только существуют, но и процветают. (После паузы.) Признайтесь, хорош?
И н е с с а (резко выбросив руку вперед). Значителен!
П а н т е л е й. Ура! Будем знакомы!
И н е с с а. Будем! Инесса!
П а н т е л е й. Пантелей.
И н е с с а. Может быть, на брудершафт?
П а н т е л е й (блестя глазами, загораясь). Гарсон, шампанского! (Щелкает пальцами.)
Дверь купе растворяется, и рука гарсона в белой перчатке подает
поднос с бокалами игристого.
И н е с с а. Ах, какой пассаж!
П а н т е л е й. Иногда получается, но я, знаете, не волшебник, а только учусь.
И н е с с а. А я завершила. (Отрывисто.) Свое. Специальное. Образование.
П а н т е л е й. И кто же ваш профессор?
И н е с с а. Жизнь. Да, голубчик, представьте, с самого детства. Поиски себя. Поиски смысла. А в результате — поиски мужчин. Да, увы, вся философия свелась к этому.
П а н т е л е й. А почему же «увы»? Может, вовсе и не «увы»?
И н е с с а. Рядом с вами скажу — не «увы».
П а н т е л е й. О, вы еще не видели Арнольда Борисовича!
И н е с с а (пылко). Да! Да! Но я столько слышала о нем! То ли он рокер, то ли маг и волшебник, то ли...
П а н т е л е й. Вот и я думаю — «то ли...»
И н е с с а. Ой, Пантелей, это все так интригует. Я страсть как люблю интриги.
П а н т е л е й (игриво). Ох, не доведет вас эта страсть до добра.
И н е с с а (почти искренно). И не говорите! Уже. Не довела.
П а н т е л е й. Да, судя по всему, вы дама с пружинкой.  С одной стороны, это меня очень притягивает. А с другой...
И н е с с а. Вот-вот. Как говорится, никто не видел оборотную сторону луны.
П а н т е л е й. Ну, положим...
И н е с с а. Вы думаете?
П а н т е л е й. Весьма вероятно...
И н е с с а (почти шепотом). Арнольд Борисович?..
Двери купе открываются. На пороге стоит сияющий
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Он самый!
И н е с с а. Ой, кто это?
П а н т е л е й. Арнольд Борисович, вот дама вами интересуется. Пока вас не было, я ее принял.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. А вам, Пантелей, очень идет эта полумаска. Сидит как влитая.
П а н т е л е й. Ой, забыл. Прокол. (Порывается снять.)
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. О, нет, не снимайте. Побудьте пока. (Присаживается в кресло, смотрит на калоши.) Нет, все-таки умели делать. (Неожиданно обращаясь к Инессе.) Скажите, а скоко вам надо для счастья?
И н е с с а (быстро сориентировавшись). Покрыть старые долги и не делать новых. Семь тысяч триста пятьдесят восемь долларов и тридцать центов.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч (раскрывает саквояж, достает пачку). Получите.
И н е с с а (машинально берет пачку и так же машинально начинает считать). Сто, двести...
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Не трудитесь. Ровно. Доллар к доллару. Цент к центу.
П а н т е л е й (обалдело, снимая маску). И ни центом меньше?
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Пантелей, ну как вам не стыдно. Вы же имеете высшее юридическое образование с международным уголовным уклоном.
П а н т е л е й (не в силах сдерживаться). Но ведь он же был пустой!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Вот — я ждал этого! Я знал, что вы раскроетесь! Из глубины веков и миров я иду к вам, дабы испытать и постигнуть. Мой изнемогающий дух ищет строгого смысла и не находит. А вы — о долларах, сестерциях, драхмах... Всегда одно и тоже!
П а н т е л е й (полушепотом к Инессе). О чем это он?
И н е с с а (таинственно и пылко). О, за всем этим таится мудрость и сила.
П а н т е л е й (обалдело). Мудрость и сила. (Трет рукой лоб.) Да... мудрость и сила... да, но доллары-то откуда? Их же там не было?!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Не было??
П а н т е л е й. Не-бы-ло.
И н е с с а (по-женски логично). Не было, так и появились.
П а н т е л е й. Но откуда?
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Сами знаете, с четырьмя копытами, — от верблюда!
И н е с с а (по-женски попадая в тон и не попадая). Кстати, верблюжья колючка сейчас очень популярна в икебане. Ее используют все дизайнеры мира. Особенно японцы.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Иной раз — в качестве каприза или чтоб выиграть спор съедал по три кило этой самой колючки.
П а н т е л е й. В самом деле?
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. В самом. Бывало, раскинешь юрту в степи. Обсадишь себя кочевниками, в смысле монголами, и эту самую верблюжью на спор потребляешь.
И н е с с а. Да, представляю себе — закатная, безбрежная степь, люди дикого нрава и языка, и вы среди них чемпион. О-бо-жа-ю!!!
П а н т е л е й. И я, Арнольд Борисыч, не позабудьте!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Хорошо, хорошо, господа. (Посмотрев на Инессу.) И — дамы.
П а н т е л е й. Если случится предстать пред Самим, так не сочтите за труд. Скажите просто: живет, дескать, на Земле такой-рассякой Пантелей. Мужчина в полном расцвете лет.
И н е с с а. И обо мне, обо мне, пожалуйста, не позабудьте, уведомьте: дескать, дама в самом соку — Инесса. Просто так скажите — и — все. Дама, мол, в собственном, так сказать, соку.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч (благожелательно). Хорошо, хорошо, непременно передам.
В дверях появляется  М и л е н а.
М и л е н а. Уж, Арнольд, ты и горазд давать всякие там обещания. Скоро нам вообще не до того будет.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Ми, ты слишком строга к нашим маленьким друзьям.
П а н т е л е й. Сходила раз в ресторан и думает, что припала к телу.
И н е с с а. Эт-то кто? (Скрестив на груди руки.)
М и л е н а. Простите, с кем имею, так сказать.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Девочки, ну не ссорьтесь. Ну просто нету повода.
П а н т е л е й. Вот-вот, это всегдашние женские штучки. Так сказать, перец с корицей.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Пантелей, попрошу вас. Давайте без пряностей.
П а н т е л е й. Хорошо, давайте.
М и л е н а  и  И н е с с а (в один голос). Давайте!
П а н т е л е й. Итак, начнем все сначала.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Итак, я ехал в купе один. Куда? — спросите вы.
И н е с с а,  М и л е н а, П а н т е л е й (в один голос). Да, да!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. А никуда — просто ехал. Считал секунды бытия. Без повода. Ни о чем не заботясь. Вне времени и пространства. Абсолютно свободная душа. Как в детстве. Бесконечно жасминовый май. Белопенно цветущий яблоневый июнь. Ароматный кабачковый июль. Яблочноспасовый август. Ка-ни-ку-лы, канувшие в лету. И это позволил себе я — Арнольд Борисович, скромный банковский служащий. Да, да, однажды я рискнул и выбыл из игры нечестной, не подпадая под своды правил и другой муры. Игры, конечно же. Да, я выбыл оттуда. И отбыл в неизвестном направлении. И как только я отбыл — я сразу же стал значителен. Меня стали уважать, обо мне стали говорить. В том же банке. О, это неспроста — он смел, заносчив, неординарен. Стоило мне бросить на стол заявление об уходе — и меня зауважали. И это за месяц до пенсии! Всегдашняя бесправная жизнь легко отлетела, как тополиный пух. Груз всяческих обязательств оказался пустейшим. Вот, собственно, и всё!
П а н т е л е й (пылко). Нет не всё! А доллары?!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Ну, это просто! Это всего лишь следствие абсолютной внутренней свободы.
И н е с с а. И я хочу.
М и л е н а. Научи, Арни.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Итак, дамы и господа. Я вам хочу предложить... план переустройства мира. Ведь живем мы скучно и скученно. Ведь, бывало, как. Вызывает меня президент банка. И указует: дескать, подготовьте мне, мистер NN, сводку и баланс к понедельнику. И поверх очечков своих — куда-то сквозь меня — к банковскому проценту. А я, как савраска: извольте, господин председатель. К понедельнику успеете? Как можно, господин председатель! Можно. Мы слишком упростили мир, свели его к балансу, а по сути — к нулю. (Смотрит на свои калоши.) Нет, умели же ваять — с мастерством, с вдохновением! С волшбой в конце концов!
П а н т е л е й (вздыхая горестно). Да, нынче мастера ушли в небытие.
И н е с с а. Иных уж нет, а те далече!
М и л е н а. Только ты, Арни, наша путеводная звезда.
И н е с с а. Помните, друзья? (Напевает.) «Светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома...» Может, и мы сможем, как наш Арнольд Борисович. Хотя, конечно, женщинам труднее, ведь мы так ценим уют и комфорт. Малейшая дестабилизация вызывает неудовольствие и претензии глобального порядка.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч (понижая голос). За мной следят уже несколько дней. Слухи о моем могуществе не дают покоя моим недругам.
И н е с с а. Боже мой, вы в опасности?
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Заговор завистников, в сущности добрых людей.
П а н т е л е й. Какое коварство!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Кстати, Пантелей, на всякий случай, поставьте «ствол» на предохранитель. Не люблю лишнего шума. К тому же здесь дамы, неудобно.
И н е с с а. Какое коварство!
П а н т е л е й (пристыженно). Ну, не буду больше, не буду, простите меня.
Ставит «ствол» на предохранитель.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч (энергично). Договорились! Вам, Пантелей, я вполне верю. А вот утонченным дамам... С любовью, но не верю.
И н е с с а  и  М и л е н а (хором). Ну и напрасно.
П а н т е л е й. Вот это да! Как все непросто! Какие мы все угловатые: со всегдашними скучными интригами, соревновательностью, амбициями, жаждами разного розлива. Боже мой, как неталантливо играем, бездарно, но тщимся с улыбкою.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч (касается рукой груди). Сердце.
П а н т е л е й (вдохновенно). А сердце-то как раз и болит. Ибо разлад, ибо бессмыслица одолевают. Господи, помоги!
И н е с с а. Да, вам, мужикам, легче. А нам — Господь не приведи.
М и л е н а. Хитрость, расчет, обман.
И н е с с а. Разбрасываем сети, мельтешим, отражаемся в глянцевых журналах, как в зеркалах.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Как беспощадно! Вот это тон! Вот это уровень разговора!
И н е с с а. Чернышевский.
М и л е н а. Герцен и Огарев.
Вся компания умолкает. Арнольд Борисович посматривает внимательно на свои калоши. Милена и Инесса, беззвучно шевеля губами (и — восхищенно), рассматривают рюши, узоры и воланы на платьях друг у друга. Пантелей пересчитывает доллары. Стук в дверь
купе. Входит  Р е в и з о р  в форме.
Р е в и з о р. Господа, к вам прибыл ревизор. Па-а-пр-а-шу предъявить билеты.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч (сгибая руку в локте и демонстрируя голую ладонь). Проездной.
Р е в и з о р. Очень хорошо. Билет, вижу, у вас выправлен по всей форме. Билет, так сказать, VIP, во все концы света, срок действия без ограничений. Очень вы меня этаким документиком порадовали. Люблю конкретного пассажира. Позвольте вам, как образцовому путешественнику, премию от нашего министерства. (Подает бархатную синюю коробочку.) Перстень с бриллиантом в семь каратов. Простенько и со вкусом. (Открывает коробочку.) Взгляните, но сначала зажмурьтесь. Это — для усиления эффекта.
П а н т е л е й, И н е с с а  и  М и л е н а (зачарованно глядя на коробочку, хором). Для усиления эффекта!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Благодарю. Поклон министру и огранщику камня. Но. Я выбыл из игры нечестной. А посему...
В с е (хором, включая Ревизора). А посему...
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Меня мало волнует это блестящее, нет, блескучее скопление атомов. Что сей бриллиант значит на фоне расширяющейся Вселенной? Миллиарды лет и необъятность пространств. И эта секунда, вот сейчас скакнувшая, коей мы все свидетели, — разве она не дороже всех сокровищ мира? Секунда сокровенная, когда вы слушаете меня. Вот она, эта драгоценная секунда...
Арнольд Борисович со значением поднимает вверх палец — пауза в 30 секунд.
Р е в и з о р. Достойная речь.
О с т а л ь н ы е (хором). О, да, это мощно!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Я кончил, господа! (Улыбается.)
П а н т е л е й (обращаясь к Инессе, вполголоса). Он — кончил! Как это мило! Но доллары-то откуда, доллары, простите, а?
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч (обращаясь к залу). Боже мой, неистребимое племя материалистов. Скучно жить на этом свете, господа!
М и л е н а  и  И н е с с а. О, как мы вас понимаем.
М и л е н а. Тронная речь, Арни. Надо бы обмыть!
И н е с с а. Шампанским!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Вы намекаете на ресторан? Идемте!
П а н т е л е й. Присмотрю за вещичками. (Подставляет ладонь.)
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч, выходя с дамами из купе,  дает ему доллар.
П а н т е л е й. Мерси.
Уходят.
Р е в и з о р (испытующе глядя на Пантелея). У вас продается славянский шкаф?
П а н т е л е й (искренно). Час от часу нелегче! Вы?! Знаменитый агент XXL?
Р е в и з о р (польщенно). Знаменитый — не знаменитый, но разоблачал многих. (Скромно.) Обо мне и романы пишут. Правда, все вранье. Украшательство жизни. Лакировка действительности. На самом деле все тусклее и скучнее. Впрочем, к делу. Итак, у вас продается славянский шкаф?
П а н т е л е й. Шкаф унесли на аукцион.
Р е в и з о р. Вот то-то. Вам привет от Первого.
П а н т е л е й. Понимаю.
Р е в и з о р. Будьте любезны, подержите вот эту коробочку. (Достает коробочку синего бархата, похожую на первую.) Так, элегантно подменим. И — всё...
П а н т е л е й. Что?
Р е в и з о р. Через пять минут — все кончено.
П а н т е л е й. А может не стоит?
Р е в и з о р (удивленно поднял брови). Не понял вас?
П а н т е л е й. Жалко почему-то. Я как-то к нему привязался. Мне без него, наверное, будет скучно.
Р е в и з о р. Вы что, с ума сошли? Это же опаснейший тип. Взбудоражил все общество. Ах, какой я независимый, ах, какой смелый, какой философ. А если так каждый клерк начнет рассуждать! Вы представляете, что случится с миром! Да он просто с катушек долой! Вы этого хотите? Пожалуйста! Кстати, Первый просил передать, что в случае успешной операции перстень переходит на ваш палец.
П а н т е л е й. Я понимаю, понимаю, только...
Р е в и з о р. Ой, я умоляю вас. Кстати, вы внимательно осмотрели сак?
П а н т е л е й. Не сомневайтесь!
Р е в и з о р. Книгу видели?
П а н т е л е й. Какую? Бухучета?
Р е в и з о р. Ни-ни. (Придвигает к себе сак, роется, вытирает ладони.) Вот вам и бабушка...
П а н т е л е й. Что такое?
Р е в и з о р. Картина Репина «Приплыли». Книги-то и нет.
П а н т е л е й. Нет.
Р е в и з о р. А должна быть!
П а н т е л е й. Что такое?
Р е в и з о р. Вот и я думаю — что такое? Где она?
П а н т е л е й. Да разъясните наконец, не томите.
Р е в и з о р (понижая голос). Скажу одно, поскольку знаю о ней в общих чертах. Книга сия была куплена за бесценок на каком-то букинистическом развале. Иногда наш подопечный шарашился по лавкам старьевщиков. И будто бы, по слухам, оказалось, что эта средневековая книга арабского алхимика ибн Голема-сины содержала в себе абсолютные знания. И будто бы наш подшефный каким-то образом, выучив арабский язык, проник в ее тайны. Естественно, это сподвигло его на все эти смущающие нас всех безумства. Поэтому, помимо физического устранения, непреложный приказ: изъять сей манускрипт.
П а н т е л е й. Ну, не такой же он дурак, чтобы таскать книгу с собой.
Р е в и з о р. В том-то и дело, что еще вчера она была с ним, это нам известно доподлинно.
П а н т е л е й. Что же делать, монсеньер?
Р е в и з о р. Придется проводить расследование. Включить, так сказать, дедукцию. И обнаружить искомое. (Повернувшись к Пантелею, хлопнув его по плечу.) Ты, я вижу, славный парень, Пантелей. У тебя доброе и отзывчивое лицо. (Вкрадчиво.) А не ты ли, высокочтимый Пантелей, эту книжицу эдак между прочим изъял?
П а н т е л е й. Я? Ну как вы могли подумать, сударь?
Р е в и з о р. Как? Очень просто! Все — мошенники. Покажи мне такую обитель... Весь мир у меня на подозрении. (Грозно.) Ужо, смотри, Пантелей.
П а н т е л е й. А может быть, дамы?
Р е в и з о р. Не учел. Может быть и дамы. Спасибо за ценную наводку.
П а н т е л е й (протягивая ладонь). Пять долларов!
Р е в и з о р. В чеках принимаете? (Выписывает чек.) Ну, это так, копия для отчета. Итак — дамы.
П а н т е л е й. Есть ход покруче (многозначительно).
Р е в и з о р (приседая, азартно). Говори!
П а н т е л е й. Ну, это будет ли вам по карману, не знаю...
Р е в и з о р. Сколько, мой мальчик?
П а н т е л е й. Ну, не знаю, не знаю.
Р е в и з о р. Мы за ценой не постоим. Ну?!
П а н т е л е й (потупив очи долу). Ну, семь долларов. И по-прошу наличными.
Р е в и з о р. Да, это будет трудновато. (Отсчитывает.) Пять долларов и семьдесят два цента. А на остальное, изволь, расписку напишу.
П а н т е л е й. Валяйте, пишите.
Р е в и з о р. На бумаге «вержэ» устроит? С водяными знаками! По десять баксов за листик, между прочим!
П а н т е л е й. Скажу откровенно: дамы очень подозрительны.
Р е в и з о р (заискивающе). Пантелей, может, вы дам возьмете на себя? Видите ли, у меня с детства как-то с ними не очень получается.
П а н т е л е й. А если у Арнольда прямо так в лоб и спросить, куда, мол, подевал книгу?
Р е в и з о р. Можем спугнуть раньше времени. А это нам ни к чему.
П а н т е л е й. А кто он такой все-таки, этот наш Арнольд? Ну, кто? Выскочка! Выскочил раньше времени на мировую арену, вот и все. А ты тут расхлебывай, трать драгоценное время.
Р е в и з о р. Когда Бог создал время, он создал его достаточно. Ирландская поговорка.
П а н т е л е й. Да, мысль знатная. Но все же, вот мы с вами, вполне интеллигентные люди, втянуты Бог знает во что, во все эти хитросплетения. Это — как болото. Чем дольше топчемся на месте, тем больше затягивает.
Р е в и з о р. Да-да, мы уже по горло в трясине. Начинаем задыхаться.
П а н т е л е й. Давайте совершим наконец что-то решительное!
Р е в и з о р. Давайте!
П а н т е л е й. Хотелось, чтобы все было при этом красиво.
Р е в и з о р. В смысле: красота спасет мир?
П а н т е л е й. А что, думаете, — нет?
Р е в и з о р. Но это же написал романтик, писатель бумаги.
П а н т е л е й. А вдруг он прав?
Р е в и з о р. Вдруг. Вот этими самыми «вдругами» вы и смущаете нас всех.
П а н т е л е й. Кого это вас?
Р е в и з о р. Нас, деловых людей. Обывателей в конце концов. Только мы помыслим, что мир управляется чугунными законами, как вы со своим «вдруг». Смущаете честной народ.
П а н т е л е й. Народ нынче пошел уже не тот — ему палец в рот не клади.
Р е в и з о р. А вы попробуйте!
П а н т е л е й. И все же — не могу понять. Куда эта самая книга подевалась? Любопытно было бы в нее заглянуть.
Р е в и з о р. Бог его знает. Говорят, что она существует. Иначе откуда ж феномен этого самого Арнольда Борисыча?
П а н т е л е й. Может быть, наши недруги постарались — запустили «утку», предварительно ее прожарив.
Р е в и з о р. Один шанс из тысячи. Ведь источники утверждают.
П а н т е л е й. Надежные?
Р е в и з о р. В высшей степени. Единственное, что меня смущает, как старого холостяка, что они — дамы.
П а н т е л е й. Дамы могут, прошу прощения (оглядывается по сторонам), солгать.
Р е в и з о р. Проверенные дамы.
П а н т е л е й. Тут самая закавыка. Казалось бы вот — полное доверие и восхищение. Ан нет, — блефуют. Кто из нерешительности, страха, а кто из корысти. Тут только успевай — поворачивайся. Картина мира меняется по десять раз на дню. Но при этом — и без дам, согласитесь, никуда. В них какая-то манящая тайна. Иногда я подозреваю, что они являют собой прообраз структуры Мироздания.
Р е в и з о р. Неужели?
П а н т е л е й. Постоянная изменчивость и всегдашнее движение. Куда? Тайна. Она велика есть. Вот мы сетуем на их непоследовательность и переменчивость. А не так ли мерцает и Вселенная?
Р е в и з о р. Вы думаете?
П а н т е л е й. Иногда. Когда меня отпускает притяжение доллара. Но это бывает все реже и реже. Проснешься иной раз и думаешь: жизнь моя иль ты приснилась мне?!
Р е в и з о р. Казалось бы, я — заслуженный ревизор с правильными глазами. И всё вроде рядом, под рукой, но отчего-то иногда такая тоска накатит. Сидишь возле камина, говоришь в телефонную позолоченную трубку, все как будто счастливо и гармонично. Но вдруг мыслишка: а ведь не будет меня вот тут подле камина, исчезну — ну, лет двадцать еще кто-нибудь будет помнить. А потом — нихель, пустота, бестолковая вечность. Ну, разве, в реестрике каком, в архиве, мелькнет мое имя-отчество. А потом — в утиль, за сроком давности.
П а н т е л е й. Грустно, грустно, господин хороший. Но не будем об этом. Метафизику — побоку. Сегодня мы люди дела. Сторожевые псы мировых корпораций.
Р е в и з о р. Вот именно! Именно вот! А вы талантливей, чем я думал! Растет, произрастает достойная смена... (Патетически воздевая руки.) Нет, ну посудите сами, Пантелей, он вознамерился идти против законов мира. И словно бы — с открытым забралом. Хотя, тут не все до конца понятно. А может быть, это некий блеф, провокация, усилье неродившихся небес? Надо быть начеку, из гранаты вырвав чеку. Извините за каламбур.
П а н т е л е й (раздумчиво). Я вот о чем подумал. Ежели действительно у него эта самая книга есть, и мистикой ея он напитался, то...
Р е в и з о р. Вы думаете?
П а н т е л е й. То и в огне он не горит, и в воде не тонет.
Р е в и з о р. Интересный поворот.
П а н т е л е й (пылко). Нет, нет, я вовсе не подозреваю его в сговоре с дьяволом, упаси Боже, но все же...
Р е в и з о р. Итак, все-таки оставляем на столе подменную коробочку — как бы с бриллиантами.
П а н т е л е й. А вдруг он обычный человек, без всяких там мистических закидонов?
Р е в и з о р. Положимся на волю Господа. Кто правый — не утопнет.
П а н т е л е й. Эх, была не была! По-русски, по-нашенски, «на авось».
Р е в и з о р (выставляя коробочку на стол). На волю небес.
Уходят.
Входят  А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч, М и л е н а  и  И н е с с а. Они разгорячены пикантным обедом и шампанским. Благодушно улы-
баются и мило щебечут.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Вот, милые дамы, таков краткий конспект мировой истории. Все события понятны как дважды два. Если не делать из них культа.
М и л е н а. Боже мой, после ваших высоконаучных идей чувствую, как мой ум развился в одночасье.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. То ли еще будет! (Вдохновенно.)
И н е с с а. Ой-е-ей!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Мужчины всегда отказывали дамам в уме — и совершенно напрасно. Я вообще предвижу, что грядущий век — удел женщин. Да. В этом смысле я феминист, если угодно. Таковы токи развития цивилизации-цифиризации. И так будет — хотим мы того или нет!
И н е с с а. Первый раз встречаю за всю свою многострадальную жизнь мужчину-феминиста.
М и л е н а. Поразительный экземпляр.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Ну, что вы, милые дамы.  Я просто делаю ставку на вас. Мужчины исчерпали себя, хотя им болезненно-странно слышать об этом. (Достает из нагрудного кармана некий клочок бумажки.) Так, посмотрим. Записка, которую мне как бы невзначай подбросили. Прочтите, Милена.
М и л е н а (берет листок, читает). Маэстро, будьте внимательны. На вас готовится изящное покушение. Не оставляйте... Ой, здесь конец оторван.
И н е с с а. Началось. Так я и предполагала. (Достает маленький, как бы игрушечный револьвер из декольте.) Прошу вас, ни с места. Стреляю я чрезвычайно метко. Постоянные тренировки с семи лет.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч (небрежно). Я вас умоляю! Мы в полном вашем распоряжении. Но учтите, через пару минут случится событие, о котором вы даже не подозреваете.
И н е с с а. Две минуты да мои! Предъявите саквояж!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Саквояж на месте. Его содержимое уже изучали. Но безуспешно.
Инесса решительно вытряхивает сак. Арнольд Борисович иронически улыбается.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Может быть, вас что-то конкретно интересует?
И н е с с а. А вы не догадываетесь?
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Пока нет. Поэтому спросите прямо. И я вам разъясню.
И н е с с а. Что ж, не буду скрывать, мой интерес прост: где книга?
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Вот так бы и давно. Что ж, похвально: любите книгу — источник знания. Позвольте полюбопытствовать: а для чего вам она? Что вы с ней будете делать: читать, переводить, переплетать в сафьян?
И н е с с а. Времени мало. Иду ва-банк. По самым точным сведениям, именно на полях этой книги...
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч (перебивая). План, где сокрыты алмазы индийского раджи и мистика Шри Сингха Джаймурского.
И н е с с а. Отдайте и разойдемся, как в море корабли.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Берите. Для вас, предполагаю, как и для иных, впрочем, видимость важнее сути.
И н е с с а (озадаченно). Не говорите загадками! Учтите, я на взводе.
Инесса сгоряча взводит курок.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Видимые нити мира вам кажутся предпочтительнее скрытых пружин?! Ну, разумеется. Вот поэтому, даже раздобыв книгу, вы вряд ли приблизитесь к алмазной свободе. (Неожиданно.) Когда-то я жил в конголезской деревне. Пил кокосовое молоко, плавал в пирогах. Тропики, знаете, жара, крокодилы. И муравейная жизнь аборигенов, такая радостная. Я был счастлив. Они обходились со мной как с равным. В какой-то момент я понял: эти дикари абсолютные гении. Свобода, братство, хотя, конечно, и неравенство. Тяжелая жизнь тела (особенно во время сезонных дождей), но так волшебно на сердце.
М и л е н а (мечтательно закрывая глаза). Какой ты счастливый, Арни!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Разве? Вот меня сейчас собираются лишить жизни!
И н е с с а (несколько сбитая с толку). Ну, а что мне остается делать? Я всего лишь игрушка в руках судьбы! С детст- ва — лишения, бедность. И даже порок. Что я видела хорошего — только сны. О, эти видения, неистово связующие нас с вечностью! Только во сне я с волшебством и изысканной первозданностью принимала жизнь. Я подставляла ладони токам Вселенной, облакам, дождям. Я взлетала выше деревьев, выше крыш, выше наших скучных законов и правил. А утром, под бой железного будильника, я опять шла в объятья яви. Железными же зубами отгрызала место под солнцем. И вечный бой...
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. А если без борьбы. Легко сквозить сквозь людей, явления, предметы. Настойчиво, искренне сквозить. Без печали, но с любовью.
И н е с с а. Легко сказать! Но ведь когда ты пытаешься жить в этом мире по законам сновидений, тебя никто не понимает. Ты один, ты одинок на все времена.
Невзначай Милена берет в руки коробочку синего бархата.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Стойте!
Но Милена уже открыла ее. Вспышка света, хлопок, белый вальяжный дым (театральный).
В клубах пара исчезает купе вагона. Вместо него — груда камней — больших, в виде пирамидки. Это — Ареопаг, Греция. На белых
древних камнях Ревизор и Пантелей. Они в алых туниках.
П а н т е л е й. Вот судьба-индейка занесла. Не думал, что удастся вкусить древности. Небось, вот на этих самых камнях возлежали Сократ, Гомер. А теперь вот и я удостоился — Пантелей Мирохлюндин.
Р е в и з о р. Да, однако, фамилия ваша явно греческому духу не соответствует. Однако.
П а н т е л е й. Странный у вас выговор. Вот это пресловутое «однако». Не из чукотских ли анекдотов изволили почерпнуть?
Р е в и з о р. Жил я там. Спецзадание. Постигнуть, так сказать, загадочный менталитет чукчей, однако. Отчет — в двух секретных экземплярах, строго — в Кремль и в Вашингтон, в Овальный кабинет. Чукотские закаты, помню, вдохновляли меня своим спектральным безумством. Какой колор, однако. И акварели. Я их сотнями писал. Сто тысяч чукотских закатов!
П а н т е л е й. Да, это цифра! Впечатляет!
Р е в и з о р. Вот и меня впечатляло, пока писал. Чувствовал себя абсолютно счастливым. Почти блаженным.
П а н т е л е й (заинтересованно). И что же? Выставки по всему миру?
Р е в и з о р. Увы, до этого не дошло. Коллеги подняли на смех. Давление, так сказать, среды. Зеленые замыслы, встаньте, как пламень! Вечная память! Не решился, не смог. Дело, конечно, прошлое, а жаль.
П а н т е л е й. И где же теперь ваши шедевры?
Р е в и з о р. Раздарил чукчам. Они были счастливы. Официального признания не получил, но зато в каждом чуме по моей акварели. Властями не признан, но любим народом. Легендарная личность. Национальный чукотский художник. Однако.
П а н т е л е й. А вот нынче судьба нас в Грецию определила.
Р е в и з о р. Говорят, что здесь все есть.
П а н т е л е й. Легенды и мифы древней Греции.
Р е в и з о р. Итак, говорят, наш подопечный остался цел. Купе — в клочки. А ему хоть бы что. Трын-трава.
П а н т е л е й. Более того, согласно агентурным данным, и дамы не пострадали.
Р е в и з о р. Ну — дамы! Здесь особый счет. Это такое странное племя, я вам доложу. Я их никак не могу раскусить. Вот, скажем, Адам и Ева. Это же еще тогда все началось. Справедливо писал древнегреческий эпиграммист Тфагл: вот, если бы, вместо яблока, Ева вручила Адаму орех. Цитирую по памяти:
придавив орех зубами,
он подумал бы о том,
что не хочет эту даму
ни сейчас и ни потом.
Конечно, гипербола, преувеличение истинного положения дел...
П а н т е л е й. Вот вы говорите — истинного. А кто эту истину открыл? Кто к ней приблизился хоть на дюйм? (Скандируя.) Приведите меня к нему, я хочу видеть этого человека!!!
Р е в и з о р. Смотрите, накликаете! Вот Он сейчас возьмет и появится.
П а н т е л е й. За последнее время столько всего произошло, что я ничему не удивлюсь.
Р е в и з о р. Без удивлений, знаете, жить нехорошо, неинтересно.
П а н т е л е й. Мне кажется, я чую Его приближение. Какое-то покалывание в пальцах.
Р е в и з о р. Раньше у вас таких способностей не наблюдалось.
П а н т е л е й. Что делать? Появились! Я просто физически ощущаю, как меняюсь поминутно.
Р е в и з о р. Извините, Пантелей, но для агента это просто непозволительно.
П а н т е л е й. Вольно вам рассуждать. Вы прожили большую и тихую жизнь. Но времена были другие. Сегодня мир несется непонятно куда с ошеломительной скоростью. Его законы непостижимы. Мы все участвуем в каком-то невнятном действе. И не важно, кто ты: статист или главный герой. Сумма наших коллективных усилий непредсказуема. Все разобщены, задавлены страхами. И чем больше я думаю об Арнольде Борисыче...
Р е в и з о р. Не упоминайте при мне это имя. Я понимаю — он вас влечет своей свободой и раскованностью. Своей силой и даже оригинальностью. Но. Мы не знаем — кто или что стоит за его спиной! Что-то мерцает, что-то мерещится. Но что? Истина пополам с кетчупом. Отсюда и опасность — от неопределенности его намерений.
П а н т е л е й. А разве мы не представляем опасности для кого-то?
Р е в и з о р. Мы — всегда пожалуйста. Но это конкретная опасность, определенная. Всем примерно понятно, что у нас на уме. Мы просты и ясны, как хозяйственное мыло. И не надо морщиться, Пантелей! Правда всегда с привкусом горького пива. Но потом горечь проходит. Остается бодрящий хмель серых будней. Будем доигрывать до конца при хорошей мине.
П а н т е л е й. Кстати, о минах, вы уверены, что Ареопаг заминирован?
Р е в и з о р. Увы, они это сделали, полагаю. У гостиничного портье я получил записку, анонимную, разумеется.
П а н т е л е й. Так что же мы с вами здесь сидим?
Р е в и з о р. Вот именно! Ведь мы не похожи на самоубийц, правда?
П а н т е л е й. Ничуть!
Р е в и з о р. Дело в том, что взрыв произойдет спустя полчаса после появления Арнольда Борисыча.
П а н т е л е й. Ну, если он вообще здесь появится.
Р е в и з о р. Мальчик мой, наша профессия — во многом интуиция, которая и заменяет недостающую информацию. А за эти полчаса наша задача проста: разъяснить все-таки нашего героя. Книгу же эту пресловутую изъять, в крайнем случае — уничтожить.
П а н т е л е й. Что-то холодновато в этих хитонах.
Р е в и з о р. Солнце садится. Фланируют летучие мыши. Древние камни теплы.
П а н т е л е й. Слышите, голоса?! Кто-то сюда...
Р е в и з о р. Уходим.
Появляются  А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч, И н е с с а, М и л е н а — в древнегреческих белых туниках. Они несколько меланхоличны
и как бы возвышенны.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Да, это именно это место. Развязка наступит, полагаю, здесь.
Ковыряет сандалием и достает торчащее меж камней заржавлен-
ное ружье.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Помните, — в третьем акте ружье должно выстрелить?
М и л е н а. Старое ружьишко.
И н е с с а. Давайте не будем о грустном.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Нет-нет, непременно должно выстрелить. Это уж, как говорится, произойдет помимо нашей воли. Богини Мойры уже сплели сети.
М и л е н а. Да оно же все заржавело!
И н е с с а. И порох отсырел наверняка.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Порох здесь ни при чем. Стреляет не ружье, стреляет ненависть (воздевая руки). Мир переполнен ненавистью, и с каждым часом я ощущаю это сильнее. Хотя, разумеется, цветут цветы. Ура — цветам! Они вдохновляют нас на жизнь, на торг, на рынок. Среди светил блуждающих цветов, — как сказал поэт. О, цветы, как нежно я понимал их иную жизнь, иное существование в детстве. Я помню люпин, ноготки, незабудки, пионы, тюльпаны, ирисы, львиный зев, розы, розмарины, ет сетера. Только эти слабые и удивительно нежные существа смогут спасти человечество.
И н е с с а. Как это?
М и л е н а. Не понимаю, экселенц.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Я и сам не очень понимаю, но чувствую, а стало быть существую абсолютно правильно.
И н е с с а. Какое счастье, что после стольких лет своих шпионских мытарств я встретила вас, мессир.
М и л е н а (Арнольду). Мне кажется, что я вполне влюблена в тебя. Не картонно, а воистину.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Ну, ну, — видимость важнее сути... (Задумывается, останавливается на полуслове.)
Смотрит на свои сандалии.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Помнится, у меня когда-то были роскошные калоши. Да, где-то в другой жизни. Тогда еще хотелось петь. А впрочем... До тебя мне дойти нелегко, а до смерти четыре шага...
И н е с с а. Что с вами, мэтр, вы нездоровы?
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Абсолютно здоровы только законченные... Да-а... Вот что, выпьем-ка мы фалернского. «Пьяной горечью Фалерна...» Вот, помнится, за тем камнем я и зарыл бочонок фалернского. Это мы с Сократом тогда решили: все, стоп-машина, на сегодня хватит, допьем в следующем тысячелетии. (Отваливает камень.) Ага, вот и бочонок. Прошу! (Выбивает пробку из днища, нюхает.) Кажется, не закисло.
М и л е н а. Боже мой, неужели вы пили с Сократом?
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Только в философских целях. Кстати, Милена, вы определенно мне напоминаете флейтистку Гесиону. Как бегали ее пальчики, словно табунок маленьких лошадок. В сторону наших сладостных ушей. Ничего подобного мы с Сократом уже никогда не слышали. Извините за громкое имя всуе.
И н е с с а. Арни, вот уже четыре месяца мы следуем за вами повсюду. Рим, озеро Тити-Кака, Сидней, Гонолулу. И везде вы — другой. Новый, неожиданный. И это притягивает нас посильнее, чем магнит. Это влечет нежно и бескорыстно. Впервые в жизни.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Жизнь. Что это за странное действо? Где каждый день — внове. Нам кажется, что мы живем уже тысячу лет. И, может быть, это действительно так. Но в то же время — повторяемость всех действий и событий — эдакая бесперебойная колея. В которой мы каменеем. Но попробуй выскочи — грустно, неуютно, хотя и необъяснимо-чудно. Новых ощущений — море, но вокруг некая слепящая тьма. Об этом мы как раз и заспорили с Сократом. Впрочем, он никогда не настаивал на своем. Так, бросит две-три фразы в Мировой Эфир и отдыхает, наслаждается произведенным эффектом.
Из-за камней появляются  П а н т е л е й  и  Р е в и з о р  в древнегре-
ческих масках.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч (мгновенно узнавая их). А-а! Наши маленькие друзья! Давно не виделись! Последняя наша встреча, кажется, завершилась не очень изысканно.
П а н т е л е й (смущенно, снимая маску). Вы уж извините, так получилось!
Р е в и з о р. Простите, служба такая.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Ладно! Чему быть — того не миновать. На все воля Божья.
М и л е н а. И ты не станешь мстить, Арни?
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Во-первых, как? А во-вторых, зачем? У Всевышнего есть некий План управления миром, которого мы не знаем. Это и есть судьба.
И н е с с а. Вы почти святой!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Я даже не мудрец, увы, если уж на то пошло. Однажды я прочитал в одной книге...
Р е в и з о р (перебивая и спружинив). Вы говорите — в книге?
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Да, я прочитал несколько книг в этой жизни. Должен заметить, что это были умные собеседники.
И н е с с а. А я хочу вам всем объявить, господа. Когда-то, в ранней светлой одинокой больной волшебной юности, я сочинила Книгу. Боже мой, что за великолепная книга явилась мне и миру. Я была влюблена. И гарцевал май. И июнь — белонощный, словно во сне, уже заказывал удивительную музыку. Мой возлюбленный — гениальный художник, маэстро, баловень судьбы. Как будто сон, как будто сновиденье, как молния среди кромешной тьмы. Я помню ощущение нескончаемого любовного полета среди нагретых до истомы июньских ранних лопухов. Я помню Его затылок. Отчего-то именно затылок, ежик волос — стриженый, обиженный. И вот ко мне явились первые слова — из воздуха. Я сочиняла свою Книгу легко и воздушно. Не записывая ни листика. Как говаривал один веселый человек — с конгениальным прищуром. Я летала во сне и наяву. Мое тело пело, душа соответствовала. А книга росла вместе с моим чувством. Мы были словно близнецы-сестры. Я становилась этой Книгой, я была ее страницами. Я странствовала средь пылинок этой бедной Вселенной. Я могла все, я была повсюду. Восторг любви, восторг цветения кремовых яблоневых лепестков, восторг вдохновения — вот что вело меня по жизни. И эти белонощные сны, которые сбываются и не сбываются лишь однажды. Эта вертикаль восторга. Этот свет июньских белых ночей, пронзающий тебя, как рентген. О, как я чувствовала тогда!!! Казалось — живу без кожи. Это, конечно, странно вам слышать. Да и мне самой теперь странно и смешно, но поверьте — так было. Это потом уже я стала дамой без свойств. Все ровно, скрыто — но это так необходимо для всяких конфиденциальных поручений. И я преуспела. Мне стали давать очень специфические дела. Играть надо было, что называется, на грани «фола». Поначалу меня это очень увлекало, будоражило...
М и л е н а. Отчего же вы расстались с вашим другом?
И н е с с а. Ах, да, другом... Ослабевают какие-то связи, какие-то тайны. Возникает опасная пустота. Флюиды расщепляются...
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Может быть фалернского, «на посошок»?
П а н т е л е й. Почему «на посошок»?
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Ну, перед вечной разлукой, я разумею.
Разливает вино из бочонка в кубки.
М и л е н а. Что ты имеешь в виду, дорогой?
Р е в и з о р (перебивая). Простите, но я все-таки хотел бы о книге. Вы знаете — о какой?!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Если вы имеете в виду манускрипт алхимика...
Р е в и з о р. Вот! Наступает, так сказать, момент истины!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Пусть наступает! У него спросили — который час? И он ответил вполне беспечно: вечность.
Р е в и з о р. Ну, это метафора, так я понимаю.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Понимайте как считаете возможным.
Р е в и з о р. Рад бы, но, увы, времени нет.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Я знаю. Пора, иными словами, закругляться.
М и л е н а. Арни, что происходит?
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Мне кажется, моя душа слегка минирована. И сейчас, то есть вскоре, весь этот мой мир взлетит на воздух.
И н е с с а. И ты помчишься по лугам райским?!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Очень может быть. Но никто пока об этом не разумеет, кроме разве что Господа Бога.
М и л е н а. А есть ли Он?
П а н т е л е й. Вот это вопрос! Пять баллов!
И н е с с а. Штормит!
Р е в и з о р (значительно и рационально). Стоп, стоп, господа! Этак мы уклоняемся куда-то не туда! (Глядя твердо в глаза Арнольда Борисовича.) Понимаешь, Арни, нужна книга! Служба обязывает!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч (достает из саквояжа, который по-прежнему с ним). Пожалуйста.
Р е в и з о р (очень радостно). Давно бы так! Наконец-то! (Берет в руки.) Ничего не понимаю. Басни. Иван Андреевич Крылов.
П а н т е л е й. Кто это?
М и л е н а. Да был такой. Блины любил кушать.
Р е в и з о р (подозрительно). Блины?
М и л е н а. С хреном и со сметаной!
Р е в и з о р. Но буквы, кажется, русские. Куда же делась арабская вязь?
И н е с с а. Ну, наверное, перевод!
П а н т е л е й. Что-то здесь не так. Концы с концами не сходятся.
Р е в и з о р. А другой какой-нибудь книжечки у вас нет?
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Увы мне, увы.
Р е в и з о р. Извините за беспокойство, но дозвольте досмотреть лично.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. А ваша книжечка при вас?
Р е в и з о р. Не извольте беспокоиться.
Достает из глубин туники красную книжечку с неким гербом, тисненным золотом.
Р е в и з о р (предъявляя). Прошу!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Ну, тогда начинайте, то есть завершайте.
Р е в и з о р. Пантелей, приступайте.
П а н т е л е й. Вы знаете, коллега, какая-то странная коллизия. Вдруг руки отнялись.
Р е в и з о р. Ох, уж мне эти вечные колебанты! То вверх, то вниз. То вправо, то влево. Все-таки нынешняя молодежь хлипче будет. Не то что мы — ветераны — железный класс!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч (широким жестом). Прошу! Но ваши усилья абсолютно тщетны. Саквояж пуст!
Выворачивает сак наизнанку. Из него падает зеленая купюра.
П а н т е л е й (поднимая, разочарованно). Один доллар. Раньше больше было.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Раньше были времена...
М и л е н а. Вы знаете, друзья, у меня всегда были очень странные отношения со временем. Я все время опаздывала. В прямом и переносном смысле. Опаздывала в школу, в институт. В магазине всегда передо мной кончались анчоусы. Лучшие мальчики стремительно обзаводились семьями. А я, красотка, оставалась с носом. Опаздывали поезда, которые я встречала. Но пароходы, которые я провожала, уходили раньше, вне расписания. Я чувствовала себя на сорок, а выглядела на 20. А мне было уже 28. Сейчас я ощущаю себя восемнадцатилетней. Но мне уже почти тридцать... Вчера исполнилось.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Есть повод осушить кубки. Пьяной горечью Фалерна... За процветание изумительной Милены ныне, присно и вовеки.
Все поднимают кубки. Дружно пьют, чокаясь.
Р е в и з о р (нервически глядя на часы). Осталось семнадцать минут. Давайте в темпе, господа.
И н е с с а. Да что вы все суетитесь! По сути мы еще и не начинали.
М и л е н а. И вы меня, друзья, перебили на самом интересном месте.
П а н т е л е й. Простите, интересном кому?!
М и л е н а. Да мне, разумеется. Кому же еще! Ведь все мы находимся в центре сюжета! Всегда! Независимо от возраста и пола! Мы — в центре, а все остальное гарнир, чепуха, мелкий горох!
П а н т е л е й. Ну, ну...
М и л е н а. Да, да, Пантелей. Поэтому — продолжаю.
Р е в и з о р. Только умоляю вас — покороче. Будьте так любезны.
М и л е н а. Эти странные состояния по утрам. Стрелки часов почти не двигаются. За окнами (и это несмотря на ветер!) ветки почти не качаются. Кошка едва-едва шевелит лапами, словно в замедленном кино. Обзвоню всех подруг, приготовлю кекс, сделаю маску на лицо — всего-то и прошло двенадцать с половиной минут. Боже! Скука невероятная! А еще весь день впереди! А бывает иначе — не успела оглянуться: ну, ванну приняла, ну, журнальчик полистала — и все! Сумерки накатывают, вечернее синее небо наполняется неизъяснимыми звездами... Соль в кухне рассыплю и пристально ее разглядываю. А потом в окно смотрю — на небо. И словно солинки мерцают. Тут и усталость, словно день бегала, навалится. А ведь из дому не выходила! В сон клонит. А потом сны, сны... сначала долго-долго бегу по длинному-длинному берегу — без начала и конца, а потом взлетаю и парю над огромными деревьями... у них шевелятся корни и огромные разлапистые кроны... Им лет по триста...
Р е в и з о р (решительно). Все, господа, стоп! Все эти фрейдистские штучки я приостанавливаю! Данной мне властью и в целях опять же вашей безопасности!
М и л е н а (с обидой). А даму, между прочим, перебивать неловко!
Р е в и з о р. Виноват, но ни секунды более... (К Арнольду Борисовичу.) Где манускрипт?
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. А был ли он? Может быть, еще по чаше фалернского?
Р е в и з о р. Тогда еще прямее. Кто вы? Ответьте кратко и окончательно. Если вы этого не сделаете, боюсь, произойдет непоправимое!
И н е с с а. Да что вы нас пугаете, друзья!
П а н т е л е й. Увы, должен подтвердить слова моего коллеги. На этот раз взрыв ожидается нешуточный. И мы его предотвратить не в силах.
Р е в и з о р. Вот-вот, поэтому — карты на стол.
И н е с с а. И кто же банкомет?
Р е в и з о р (отрывисто). Не до шуток. Железной рукой. Установим порядок. Наведем определенные правила. Дас ист белайден! Их, фриче дуст фраз! Ан ин цвайтунг драй унд зибцих!
И н е с с а. Серьезные игроки!
Р е в и з о р. Пардон, мадам, лишаем вас слова!
Ревизор и Пантелей достают платок и завязывают рот Инессе.
П а н т е л е й. Ух ты, до чего же я дошел! Завязываю рот женщине, которой очень симпатизирую. Нежной, влекущей, кремовой женщине. А тем более — в тунике. Могла бы она стать матерью? Моих детей? Могла бы. А сладостнейшей из любовниц? Безусловно! А я ей кляп в рот! Нехорошо! Вот этот вечный разрыв между чувством долга и чувством любви! Маленькой, еще совсем нежной и незначительной, но любви! Любовь — что это? Песнь флюидов? Манок пола? Романтические бредни? Бог весть! Любовь, как много в этом звуке для сердца русского слилось! Только мы умеем любить необузданно, бесцельно, беспросветно, напряженно-страстно! Любовь — столь редкий гость на этой земле! Но и другая, иная сила влечет! Любовь к доллару! Это треклятое время словно располовинило меня! Мальчика с кудрявой шевелюрой, чуть ли не с бантами, воспитанного в женском мире, избалованного! Какими огромными глазами я пожирал свою бонну — нечеловеческими, недетскими — я смотрел на нее неотступно. Мне было восемь, ей — двадцать девять. Но, кажется, она приняла мой взгляд и вызов! Она ответила мне всем существом женщины, всей филологией своей зрелости! Эдакая Лолита наоборот! Моя самая загадочная и непримиримая любовь! Это я понял спустя годы, уже будучи матерым шпионом! Было все! Роскошная еда, вкусные женщины, сучьи доллары, монгольские тугрики, корейские воны! Не было одного — чувства — которое достигает края Вселенной. Только тогда, в детстве, я слился с Мирозданьем — Женщиной. И вот та моя женщина так похожа на эту!.. Инесса! Прости! Кляп во имя нелепой службы! Вечная несвобода! Не хочу быть ничьим рабом!
Р е в и з о р. Ну, успокойся, Пантелей. Не столь патетично! Не столь поэтично! Гут минх унц! Фас дер сливен рихт! Аун гарден дуст фальбейден!
П а н т е л е й. Вот вы меня останавливаете! А я, может быть, первый раз в жизни говорю искренне. Пусть все это не имеет особого смысла! Но сегодня я не могу иначе! Казалось бы, почти ничего не значащие встречи и речи — с вами, Инесса, с вами, Арнольд, и даже с вами, господин Ревизор. Но каким-то непостижимым образом они меняют мою жизнь. Я знаю, что никогда более я не буду так откровенен.
М и л е н а. А вы симпатичней, чем я думала.
П а н т е л е й. Во всех нас есть нечто симпатичное! Во всех без изъятья! Это как грани алмаза! Кстати, Инесса, в качестве извинения хочу преподнести вам тот самый перстень. (Достает из глубин туники.) Все караты при нем! Не сомневайтесь!
И н е с с а (с заклеенным ртом благодарно кивает). М-м!
П а н т е л е й. Еще раз прошу нижайше прощения!
Р е в и з о р (перебивая). Не до сантиментов! Бух гайтен унт розен блуден! Их фисхе гут аллес ин тробе! Вихбаден унд функер телефоннен! Зин батце фон браун унд возмойден! Зик хайте де аккуратен! Блюк миден фон тройтен!
Неожиданно раздается полумузыкальная трель мобильного телефона. Он привязан к шее Ревизора наподобие колокольчика. Аппа-
рат до поры до времени скрыт в складках его хитона.
Р е в и з о р. Слушаю внимательно! Да, это я! Что?! (Крайне взволнованно.) Неужели?! Не может быть!! Да что вы говорите! Понимаю, понимаю... Умонепостижимо! Не понял!.. Есть!
Упрятывает аппарат под хитон. Все вопросительно смотрят  на Ревизора. Он растерян и озадачен.
Р е в и з о р. Прошу прощения. Мне необходимо покинуть поле боя. Возникли новые чрезвычайные обстоятельства. Я в полном столбняке.
Сомнамбулически уходит.
М и л е н а (освобождая губы Инессы). Прекомичнейший персонаж этот наш Ревизор!
И н е с с а. Надо пожалеть его — пожилой человек, на службе. Днем и ночью слежки, донесения, подозрения. Того и гляди, крыша поедет!
П а н т е л е й. Вы напрасно его жалеете, донны! Он в воде не тонет, на земле не горит!
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. В сущности, он тихий малый. Хотя, возможно, жизнь прожил зря. Но, быть может, я и не прав. Ведь с точки зрения Бога мы все равно правы и неправы! И кто поручится, что жизнь гения ярче, чем жизнь жужелицы?! Каждый элемент Вселенной по-своему значителен и невзрачен! Где мера? Где весы? В конце концов — а судьи кто?
И н е с с а. Вот покинул нас Ревизор, исчез, испарился... И вроде чужой человек, но отчего-то и близкий. Как часть этого пейзажа.
П а н т е л е й. Ну ушел и ушел. Плакать не будем. Но. Как-то странно ушел.
М и л е н а. Вообще я замечаю в этой истории много странностей. Исподволь, невзначай всплывают, как поплавки. Все спутано. Вот начала, а где же концы?
П а н т е л е й (лихо). Концы — лихие гонцы.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Не будем ерничать, лихачить. Не станем биться головой о камни: быть или не быть? Выберем третий путь, четвертый, пятый... Куда ж нам плыть? По дороге разберемся! Куда? — но без этих восклицаний было бы скучно. (Неожиданно.) Но калоши, господа, вправду хороши!.. Умели делать!.. Да и зачем судить-рядить! Как сказано:
Другие по живому следу
пройдут Твой путь за пядью пядь,
но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.
Не должен! Вот вы всё пытаетесь понять меня! А я, кстати, вас! Возможно ли это?! Безусловно! Но это не значит, что мы видим друг друга в истинном свете!
П а н т е л е й. А Ревизор-то куда смылся? И вообще: будет Большой взрыв али нет?! Я хотел бы понять! Ведь жить-то хотца, ёлы-палы!..
И н е с с а. Да что ж вы так цепляетесь за нее? Отпустите! И все получится!
П а н т е л е й. Э-э, нет! Романтизм хорош до определенного момента... В литературе он хорош, на театре...
И н е с с а. И в самом деле — что это наш Ревизор так стремительно свалил?
П а н т е л е й. Ежели вы меня делегируете, господа друзья хорошие, то я пойду его поищу слегка, на правах компаньона. Поспрошаю, что и как.
П а н т е л е й  уходит.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч. Милые, нежные, волшебные! Мы столько пережили вместе! И я чуть-чуть полюбил вас, как и вы меня... Надеюсь... Когда я рискнул, когда я свернул свою прежнюю жизнь, когда я поставил на кон все, я понял, что счастлив. Вот в этом полете, в этом устремлении! Когда я падал, то есть парил в невесомости. Именно тогда я понял о себе и о мире все до конца, до самого донышка. Я прыгнул с обрыва, с орбиты, с кручи, — в бездну, под самые облака. Не скрою — зажмурив глаза и с отчаянным воплем: И-и!.. Но это были мгновения, ради которых стоило жить. Ей-Богу! Помните: и стоило жить, и работать стоило. Понимаете, милые и ненаглядные, это так просто! И так фатально. Ведь обратной дороги нет. Это — прыжок навсегда. Без страховки, без парашюта. Но рано или поздно придется приземлиться. И запасных аэродромов нет.
М и л е н а (доставая трубочку и передавая ее Арнольду Борисовичу). Неужели нас когда-нибудь не будет?
И н е с с а. А может быть, мы бессмертны? Я всегда знаю это, когда смотрю на закат.
А р н о л ь д  Б о р и с о в и ч (раскуривая трубочку). Наши часы на башнях!
М и л е н а. Уж полночь пробило, а все развязки нет!
В этот момент раздается тягучий, однообразный, таинственный звук — японского или исландского национального инструмента. Это очень возвышенная и печальная мелодия. Над Ареопагом вверху вспыхивает маленький фейерверк. Словно осколок метеорита вошел в плотные слои атмосферы. Сцена затемняется. Фейерверк,
отсверкав, гаснет.
Когда на сцену падает свет, то мы видим две женские фигуры в белых туниках —  Милены и Инессы. Из-за камней появляются  Р е в и з о р  и  П а н т е л е й. У Ревизора в руках старое кремневое ружье. Оба похожи на опереточных героев. Ревизор между тем уже не в тунике, а в зеленом мундире. Серебряные гербы на
воротничке.
Р е в и з о р. Господа, дамы, я должен сообщить вам известие!
М и л е н а. Надеюсь, приятное?
П а н т е л е й. Это с какой стороны посмотреть.
И н е с с а (иронически). Что — небось — к нам едет Ревизор?!
Р е в и з о р (серьезно и торжественно). Шутки в сторону. Вот справка.
П а н т е л е й. Постойте, а где же Арнольд Борисыч?
Р е в и з о р. Да, в самом деле — куда он подевался?!
И н е с с а (растерянно, озираясь во все стороны света). Ой, и вправду, где же Арнольд?
М и л е н а (взволнованно очень). Арни! (Заглядывает за камни.) Арни! Дорогой! Отзовись!
Р е в и з о р. Пантелей, простите за подозрение, но, может быть, он скрылся в складках дамских туник. Давайте осмотрим. Конечно, по возможности, деликатно.
П а н т е л е й. Вы меня огорчаете до невозможности, господин хороший.
Р е в и з о р. Ладно. В сущности, где Арнольд — пока не имеет значения! Ведь все разъяснилось! Пантелей, готовьте петлицу для ордена!
П а н т е л е й. Какой степени?
Р е в и з о р. Успех?!
П а н т е л е й. Орден!
Р е в и з о р. Сейчас поймете. Итак...
М и л е н а. А дамам сей документ прилично слушать?
Р е в и з о р. Именно, именно. В высшей степени. (Надевая позолоченные очки.) Справка. Павел Петрович Лансерэ, 1942 года, уроженец Орловской губернии... Так... тут пропустим... дальний родственник, между прочим, первого русского лауреата Нобелевской премии по литературе Ивана Бунина... (Отрываясь от справки.) Кстати, Толстому Льву нашему Николаевичу Нобелевку так и не дали, как я припоминаю... И очень напрасно... Великодушный был старик!
М и л е н а. Ничего не понимаю! Какой-то литературный кастинг! Бунин, Толстой... А Достоевский часом не объявится?!
Р е в и з о р. Нетерпение и ирония — вот главные качества нынешних. В наше время мы жили попроще, поскучнее, но и...
М и л е н а. Опять двадцать пять! Пошла писать губерния! Отцы и дети! Поколенческий диссонанс!
П а н т е л е й. Действительно, сир, ближе к справке.
Р е в и з о р. Да, нетерпение и ирония... м-м... (Продолжает читать.) ...вот... профессия: иллюзионист широкого профиля... сначала успешно стажировался в цирках Марселя и Лиона... впоследствии несколько утратил квалификацию... пил горькую... служил Мельпомене в провинциальных цирковых труппах: Пермь, Торжок, Опочка... С тысяча девятьсот... такого-то года состоит на учете в психдиспансере... неоднократно подвергался лечению в закрытых психиатрических заведениях... последний раз... вот... Убежал из больницы в феврале тысяча девятьсот девяносто...
И н е с с а (прерывая). Что за дичь вы здесь несете! Солидный человек, в мундире! Гиль и дичь!
М и л е н а. Может быть вы подшофэ?
Р е в и з о р. Ни грамма. Только в этом-то и вся соль.
И н е с с а. В чем?
Р е в и з о р. Вот в этой самой справочке!
М и л е н а. В каком смысле?
Р е в и з о р. В прямом!
И н е с с а. То есть?!
Р е в и з о р. То и есть! Павел Петрович Лансерэ и Арнольд Борисыч — одно и то же лицо!
П а н т е л е й. Невероятно! Не может быть!
М и л е н а. Как же так?! Ошибка, наверное, какая-то.
И н е с с а. А я, знаете, предчувствовала!
П а н т е л е й. Ну, ладно! Будет! Скажите еще, что знали всё наперед! Ох, Инесса, не напускайте значительности!
И н е с с а. А я вовсе не Инесса, уважаемый!
П а н т е л е й. Час от часу не легче! И кто же вы, позвольте полюбопытствовать.
И н е с с а. Ариадна Борисовна, если угодно.
П а н т е л е й (смеется крайне ненатурально). Ха-ха-ха!
Р е в и з о р (словно не примечая никого вокруг). Когда мне об этом сообщили да справку эту показали, я все равно не смог этому поверить! Вот это да! — думал я, — весь мир стоит на ушах, все значительные агенты пытаются разъяснить этого субъекта — и — ровным счетом ничего! Пшик оказался! Мыльный пузырь! (Берет в руки ружье.) И я, старый лис, ружьишко заготовил... Какой позор и поношение! Да тут не орден в петлицу, а прошение об отставке надо подавать!
П а н т е л е й. Чудак человек! Ведь все разъяснилось, и слава Богу... Хотя, вот вы говорите, иллюзионист да и душевно нездоров, это я понимаю, да... Но доллары-то откуда настоящие? Я проверял... В лабораторию на экспертизу снес... (Морщит лоб.) И потом — взрыв-то был натуральный, а не игрушечный!..
М и л е н а. Вы хотите сделать Арнольда мнимым и эфемерным, а он живее всех живых!
И н е с с а. Может быть и вовсе не было никакого Арнольда Борисовича?!
Р е в и з о р. Да вот же! Справка. Печать.
П а н т е л е й (Инессе). У вас что — ум за разум заходит?
И н е с с а (хладнокровно). Печати, бумаги... Все это чепуха! У вас аберрация, господа, обман зрения.
И н е с с а  отваливает камень и достает оттуда сак  Арнольда Борисовича.
П а н т е л е й. Инесса, саквояж-то откуда?
И н е с с а (по-прежнему хладнокровно). Я уже представлялась — меня зовут Ариадна Борисовна... Повторять не намерена... А что касаемо вас, господа секретные агенты, то не за этим ли манускриптом вы охотились?!
Инесса достает из саквояжа желтый пергамент.
П а н т е л е й. Ущипните меня!
Р е в и з о р. Нет уж, лучше вы меня!
И н е с с а (смягчаясь и торжественно). Мы поведем вас к лучшей, новой жизни... Легко и ненавязчиво... Сквозить... Любовь и терпение... Постижение и приязнь... Мир непереводим, любовь крылата, свобода свободна! И-и!..
Р е в и з о р, М и л е н а, П а н т е л е й (хором). И-и!..

Немая сцена, все застывают на 15 секунд.

Занавес