Он приходил, чтобы покурить на моем балконе и самонадеянно рассчитывал, что я не наябедничаю его жене. А чтобы я не обижалась, что он вот так без предупреждения, без конкретного дела заходит, развлекал меня разговорами о моем домашнем хозяйстве.
В хозяйстве такую, как я, мало что может заинтересовать, данная тема вовсе не входит в круг моих интересов, а вот эти жалкие проявления мужской тяги хотя бы к микроскопической двойной жизни, меня действительно забавляли.
Я слабая женщина, хотя все думают иначе. Я одинокая, никому не нужная странная дама накануне климакса. И мой ближайший друг, товарищ и враг – компьютер. Я даже ужинаю в обнимку с ним. Да, я абсолютно точно осознаю свою хроническую неготовность к выполнению семейных обязанностей и даже неспособность поддерживать длительные отношения. Конечно же, мой муж давным-давно ушел к другой. Или к другим. Это уже не важно. Как правило, я еще надоедаю людям своим идеалистически-возвышенным отношением и верой в высокие качества их душ. Мне не удалось себя переделать на протяжении всех этих лет, так что можно считать, что переделывать бесполезно.
Я больше не кокетничаю с мужчинами, потому что это производит эффект, обратный предполагаемому, то есть негативный. Само собой, мне уже не стать длинноногой красавицей, и даже не вернуть румянец во всю щеку, который создавал иллюзию здоровья и девичества, но, идя по улице, я вижу, что я еще интересней многих других женщин и что мужчины, на лицах которых мой взгляд невольно задерживается, обращают на меня внимание. Хотя, конечно, у меня с десяток лишних килограммов и постоянно уставшие глаза из-за ночного сидения за компьютером.
Когда в наших далеких от Родины краях, начинается, как теперь, весна, и по утрам вместе с ослепительным, расклеивающим веки светом в мою полуреальность через окно вторгается птичье пение, я просыпаюсь, и слушаю. Сначала – это робкое чириканье, а потом – уверенная в своих вокальных данных, оглушительная многоголосая крикливая какофония. Тогда вместе с этими звуками в голову, сознаюсь, почему-то лезут сезонные мысли о бренности всего живого, о прожитой первой половине, о необходимости встряхнуться, похудеть и начать делать зарядку на балконе. На том самом балконе, куда он нахально повадился курить.
Все мои друзья живут в разных странах, и их жизнь совсем иная, чем моя, лениво убивающая время. Они редко отвечают на мои письма, им некогда. Я это понимаю, но начинаю сомневаться, друзья ли мы, если годами не видимся, живем по-разному и не переживаем друг за друга. Иногда бесконечными вечерами я сижу в гостиной и, задумавшись, перевожу взгляд с экрана на квадрат размером побольше, на уютный вид за окном, состоящий из кусочков крыш под черепицей и множества погасших окон, и вяло размышляю о том, что меня уже как-то и не травмирует собственное одиночество, такой естественный вакуум. Почему-то совсем нет воодушевления и сил что-то менять. Мне комфортно наедине со своими особенностями. Кроме того, я не признаю образцов и авторитетов в духовной жизни, которым стоило бы подражать. Да и какие-такие авторитеты могут встретиться в наши дни в этой деревне? Конечно, почитываю время от времени разные книжки о самоусовершенствовании… Но по-моему, они вредные. Чтобы обрести внутреннюю свободу, надо уйти от подражательства каким-то внушенным, когда-то навязанным идеалам. Внешним или внутренним. У каждого свой путь. Измена одиночеству, к примеру, помешает мне думать… Хотя думать тоже надоедает. И этот навязчивый безответный вопрос: зачем я здесь?
Далеко на горизонте пологие горы венчают развалины средневекового замка. Серое небо по инерции сопротивляется наступлению сумерек. Узкая притихшая улица. Я добровольно похоронила себя в этой изоляции, следуя теории перенесения жизни снаружи вовнутрь, и преуспела в этом настолько, что ни снаружи, ни внутри уже давным-давно ничего не происходит. Как будто бесконечный сон наяву, невразумительный и заурядный. Когда-то я украшала города лозунгами, расписывала стены домов и рисовала картинки для детских книжек, это была дешевая суета, но по молодости – радостная, с энтузиазмом и отчаянными трудовыми порывами. А вот сейчас я – думающее зрелое ничто. Раньше мне было точно известно, что сидеть часами, ничего не делая, – признак позорной обломовской опустошенности, а теперь это заурядная ленивая норма.
В стекло ударили косые полупрозрачные струи дождя. Сильно, красиво. В природе нет ничего некрасивого для созерцателя. Только для бульдозеристов и революционеров всегда будет что-то не так.
Мои раздумья прервал звонок. Ну конечно, он, балконный курильщик.
Мы поздоровались, и я приготовила кофе. Это почти что чайная церемония: каждый жест, взгляд и слово входят в ритуал. Сейчас мы сядем пить кофе, перекинемся парой слов о быте, и с недопитой чашкой он пойдет на балкон курить, а я вернусь к компьютеру, тоже с недопитой чашкой. И в голове мелькнет старая назойливая истина: только свиньи едят за компьютером.
Обычный сценарий нарушал дождь. На балконе было невозможно находиться, несмотря на козырек. Ураган, ветер, град, чернота, всё, кроме землетрясения. Он вернулся продрогший, с мокрыми ногами. Из человеколюбия я выдала ему свои спортивные штаны и повесила его брюки на батарею. Интимная услуга, если подумать.
Мы допили кофе, дождь припустил сильнее, порывами, безжалостно поливая мостовые и выбивая ритм по подоконнику. Андрей говорил о прогнозе на май. Скоро совсем стемнело. Брюки никак не сохли, а утюг сломался. Я съела еще одну конфету. Мужские мохнатые ножищи клоунски высовывались из моих тренировочных с лампасами. Необычный атрибут для моей кухни.
– Хочешь посмотреть что-нибудь?
Он пощелкал пультом, повертел комнатную антенну в разные стороны, но смотреть было нечего. Я снова уткнулась в Интернет.
– Что там нового?
– Ничего такого, что хуже этого ливня… Ну, подружка письмо прислала. Пишу ответ.
– Можно мне остаться?
Я молча уставилась на него. Слов не хватало.
– Чего случилось-то?
– Совсем не хочется рассказывать.
– Курить не дают?
– Ну да, вроде того.
– Женщины любят, когда к ним подлизываются. Мне ли тебя учить…
– Дай я ножи поточу.
Я была озадачена. Отвыкла быстро соображать. Что ему надо? Кроме балкона и сухих брюк? Зачем-то вдруг у меня ночевать приспичило… Ну ладно, уйду в спальню и запрусь. Да что-то я сомневаюсь в порочности намерений…
Так всегда было. Одинокая женщина – лакомый кусочек для искателей приключений. Только мне никогда не попадались эти самые искатели. Мужчины обычно меня боятся или мудро осознают всю сложность моей натуры. Большая часть жизни спокойно прошла в одиночестве. Плакать или радоваться по этому поводу? Так сложилось. Я не одна такая. Да мы все тут очень скучно живем. И, возможно, большая часть человечества живет именно так. Обыденно: работа, дети, быт. Кто его знает, так ли это плохо – тихо и размеренно жить? «Повседневный образец есть правда»,– говорили дзэнские монахи. Наверно, так и есть. В монастыре.
За окном было серо от льющейся жидкости. Ну куда его гнать в такой дождь? Правда, как-то нехорошо давать ночлег женатому мужику. Не потому, что обо мне плохо подумают, для разнообразия это даже пикантно, а то, что жена будет волноваться. Знаю я эти семейные разборки: сегодня поцапались, завтра разбежались, а послезавтра снова вместе. Андрея я наблюдаю три года, и мне казалось, что у него талант – с честью выходить из скользких ситуаций. Как у меня талант – попадать в смешные истории. А теперь он, видно, не смог отвертеться.
Я утащила ноутбук в спальню и постелила ему в гостиной. Потом пришлось приготовить ужин, но он мне молча, старательно помогал: резал хлеб и накрывал на стол.
– Может, скажешь, кого какая муха укусила?
– Нет, - ответил он.
– Предупреди, чтоб не волновались.
– Не стоит.
«Ну, ни хрена себе, - подумала я, - вот заснет, я позвоню Галке. Голову под топор. А что делать?»
– Не вздумай звонить моим, - сказал он, не отрываясь от мытья посуды.
Я подошла, чтобы посмотреть на его лицо. Он начинал мне нравиться. Я вообще люблю, когда кто-то моет за меня посуду.
В час ночи я отключилась от буддийского сайта, вышла из Интернета, и телефон снова заработал. Я вспомнила о Галке и заколебалась, звонить или нет. Слышимость в квартире такая, что Андрей проснется и застукает меня прямо во время доноса, и Галка ушат помоев выльет своим громовым голосом.
Когда-то я считала Галку одной из лучших своих подруг, мы вместе делали ремонт и совершали вылазки в соседние города и страны, а потом пути как-то незаметно разошлись. В эмиграции – это запросто – перестать общаться, потерять друг друга из вида и никаких щемящих чувств при этом не испытывать.
Я забрала трубку в спальню и села на кровать, раздумывая. Что важнее: дружеские чувства к Андрею или сочувствие Галке из общих постулатов женской солидарности?
Однажды дома, еще в России, я уютно сидела с подругой на диване, и пока дети спали, наивно рассказывала ей, как меня устраивает, что муж так любит свою работу. А она вежливо качала головой. Потом выяснилось, что муж пропадал не только на работе, а еще где-то, и тогда каждый вечер стал проходить в болезненном ожидании и прислушивании к звукам шагов. В тишине и отчаянии.
Я набрала Галкин номер. Она подошла не слишком быстро.
– Привет, ты не спишь? Это Таня.
– Не сплю, - сказала она напряженно.
– Андрей у меня. Он промок и заснул. Ты не волнуйся.
– Дай ему трубку.
– Не хочу будить, пусть спит. С утра отправлю домой.
– Слушай, позови-ка его!
– Я не могу. Он велел тебе не звонить, но я решила, что ты волнуешься…
– Ты дура или прикидываешься?! Буди и пусть немедленно шлепает домой! Он что, машину разбил?
– Он вроде без машины.
– Козел! А ты тоже хороша пташка! Чужих мужей на ночь оставляешь? Надоела холодная кровать? Поразмяться захотелось?!
Я разъединилась. В дверях стоял взъерошенный Андрей в белых трусах.
– Ну что, получила, что хотела?
Пришлось сделать вид, что меня ее крики ничуть не тронули.
Андрей сел рядом со мной. Я покосилась на его коленки. С голыми почему-то труднее говорить, чем с одетыми.
– Плакала моя репутация, - поделилась я.
– Нет, сор из избы – не в её стиле. В её – нагрянуть к тебе выяснять отношения и забрать законное добро.
– Думаешь, прямо сейчас?!
– Запросто.
Я заволновалась. Так тихо и уютно мне было, так рутинно-спокойно в круге моих дел, безделья и мыслей, и вдруг потенциальный скандал за несуществующую вину. Взрыв спокойствия ни за что. Надо же, какая классика – без вины виноватые.
Андрей посмотрел на меня сочувствующе и поднялся:
– Я поеду, пожалуй.
– Прости.
Он кивнул и пошел одеваться. Я снова включила компьютер – какой уж тут сон? На войне как на войне.
В дверь позвонили. Я не знала, открывать или нет. Андрей быстро запихнул белье в диван и надел ветровку.
В дверь опять позвонили.
– Пока, - сказал он, - пожелай мне остаться живым.
И осторожно взяв меня за локоть, он коснулся губами моего лица. От неожиданности я отпрянула. Он повернулся и вышел.
Я машинально побрела к компьютеру. Минут через пять или десять в дверь опять позвонили. Я открыла. В квартиру стремительно и властно, не глядя на меня, вошла ненакрашенная Галка и сразу устремилась к дивану, но не нашла на нем ничего примечательного. Тогда она ринулась в мою спальню, но и там улик не обнаружила. Потом сыщицкий нюх повлек ее в ванную, искать сырые полотенца, но их там не было. Мы не успели помыться, не додумались совокупиться и даже поцеловаться не смогли как следует. А стоило: в компенсацию моральных издержек в предстоящих разборках.
– Галь, может поздороваешься все-таки?
Она очнулась, увидев работающий компьютер и меня, уткнувшуюся носом в монитор. Мой электронный друг никак не вписывался в подсказанную ее воображением картину прелюбодеяния. Но она пришла ругаться, и осадить саму себя на высоком праведном порыве было непросто. Галка бойцовски вгрызалась в ту самую реальность, от которой я отстранялась. С буддизмом и без.
– Во сколько он к тебе пришел? – спросила она тоном, отменяющим будущую вежливость при случайных встречах.
– Я не помню, вечером…
Мне не хотелось наврать что-то такое, что Андрей не сможет подтвердить.
Тут дверь распахнулась, и быстро вошел он сам, на вид весьма нервный.
– Ну все, пошли, - сказал он Галке сдержанно, и взял ее за плечо. Они оба были очень большие для моих маленьких помещений. Я представила, как они занимаются любовью, эдакая битва титанов, и мне стало неинтересно, что у них там будет дальше. Пусть сами решают, убивать меня или друг дружку. Я снова влезла в компьютер и проверила почту. Новых сообщений не было.
Гости вполголоса ругались на кухне.
– Дома разберемся, - услышала я приглушенный голос Андрея.
Интересно, он вообще никогда не кричит на женщин? Это правильно. Мой муж тоже не кричал. Он говорил сквозь зубы, тихо и медленно, наполняя острые формулировки слоями ядовитых смыслов, или оставлял фразу незавершенной, но домысливаемые концовки были одна болезненней другой. А я никогда не была находчивой сразу, всё потом, задним числом, придумывала подходящие ответы. Мне до сих пор неприятно об этом вспоминать.
Дверь хлопнула. Ушли, не попрощавшись. Надо было хоть чаю предложить. Не каждый же день меня воздвигают на пьедестал соперницы. «В тот час, когда поезд подан, вы женщине, как бокал, прощальную… или печальную… честь ухода вручаете…» Нет, это не к месту, но так красиво. А к месту сейчас какие-нибудь пошлые частушки.
Надо же, от моего хваленого равновесия, в просторечии называемого спячкой и пофигизмом, мало что осталось. Если все знакомые пары начнут вот так выяснять отношения на моей кухне, и не вполголоса, как эти, а с порога во всё воронье горло, я с ума сойду... Сейчас, наверно, мирятся, голубки, в постели. А я морально, бестелесно, святым духом между ними. Здорово. Так весело сразу… А учение дзэн-буддизма рекомендует проводить дни в мирных размышлениях. Куда там…
Ну хоть чужие окурки теперь не придется выкидывать из пепельницы.
* * * * *
– В отличие от Европы в Японии не было резкой границы между изобразительным и прикладным искусством. Дух японской поэзии проник во все области искусства и безраздельно царил в живописи. Живопись и каллиграфия сильно повлияли на искусство лаков и керамику, театр Кабуки оказал сильное воздействие на японскую гравюру и миниатюрную скульптуру нэцкэ. Поэтому словом бидзюцу японцы называют и умение украшать предметы быта, и искусство в целом. Прямую взаимосвязь со всеми видами искусства имела пришедшая из Китая чайная церемония тяною. Особая эстетика чайной церемонии тоже оказала влияние на жанры японского искусства, и, соответственно, на развитие ремесел. Подробнее мы поговорим об этом на следующем занятии.
Я отключила проектор и зажгла свет. За первым столом Григорий Яковлевич с супругой дружно заморгали глазами.
– Если в мае будет хорошая погода, приглашаю всех желающих провести ритуал чайной церемонии в Японском саду и просто там прогуляться. Тем, кто еще не знает: в нашем городе находится крупнейший в Европе японский сад. Там идет реконструкция, но все равно есть на что посмотреть. Наше время истекло. Все свободны. Желаю хорошо отдохнуть на выходных. До свидания.
Слушатели шумно повалили к выходу. Я осталась прибраться, потому что уборщица уже ушла, а утром здесь другие занятия. Кажется, неплохо прошло, слушали с интересом. Хорошо, что вопросов не задавали, даже Григорий Яковлевич удержался. Я ведь по Японии совсем не специалист, так, знаю всего понемногу. Но люди и этому рады – все-таки развлечение, не всё в телевизор пялиться да у плиты стоять. Приходят, повышают культурный уровень. Только зачем в нашей очень средней, среднеевропейской глуши высокий культурный уровень? Ни к чему, сплошной разврат души. Знание не расширяет здешние горизонты, а формирует внутренний конфликт. Вот я, к примеру, с глубоким внутренним конфликтом, вопреки двухнедельному изучению дзэн-буддизма, сейчас подметаю пол.
Кто-то забыл ручку, кто-то расческу, бумажки рваные рассыпаны под стульями. Взрослые люди, а привычки из детства…
На улице противно моросил дождь. Как писал Владимир Набоков, «весна в самом разливе». Не в разгаре, как лето в Москве, а в разливе из-за непрекращающихся унылых осадков.
Нет, не совсем так. Если подумать, позавчера ливень был вполне веселенький…
Я раскрыла зонтик и побрела домой. Устала.
В промозглой темноте от стоянки отделилась мокрая фигура.
– Привет, - сказал Андрей и взял у меня портфель с книгами и зонт. – Я уж думал, что не заметил, как ты проскочила.
Предъявлять претензии за тяжелый позавчерашний день мне было неохота. Я решила, что он вообще надолго исчез. Сейчас начнет извиняться. Бесполезно. Курить на балкон не пущу. Кстати, у меня сегодня не убрано, я же сутки напролет к занятиям готовилась.
Дождь припустил сильнее. Я молчала. Андрей заговорил, было, о субботнем рынке и тоже притих. Что-то изменилось в наших простецких дружеских отношениях, оттого что я ненароком оказалась втянутой в его семейные проблемы. Пускай каждый ночует, где положено, в мире воцарятся гармония и порядок. Только станет еще скучнее…
У подъезда я отобрала свой портфель и решительно попрощалась.
Андрей сложил зонтик.
– Оставь зонт себе, а то совсем промокнешь, у меня другой есть.
Я порылась в кармане портфеля и отыскала ключи. Замок подъезда всегда туго открывался. Андрей вошел в подъезд вслед за мной. Я остановилась и посмотрела на него. Мне не нужны сегодня гости.
– Я забыл кое-что у тебя. Можно подняться?
«Врет, - подумала я, - клинья собрался подбивать, оправдывать обвинение в супружеской измене».
Мы молча поднимались по узкой лестнице. Вид у меня, наверняка, был не слишком довольный. Но мне тут же вспомнились слова из брошюрки по дзэн-буддизму: человек может выглядеть глупцом, но не быть им, он может просто беречь свою мудрость.
Я бросила портфель на пол в прихожей и скинула мокрый плащ. Потом влезла в тапки и пошла на кухню чайник включить.
Андрей тоже повесил куртку сушиться и прошел в гостиную. Я молча наблюдала за ним, прислушиваясь, не вскипел ли чайник.
Он поднял сиденье дивана и вытянул свою майку. Голубенькую. Значит, улики все-таки были, только Галка неглубоко копала. Меня разобрал смех. Как это мило! Раздевается муж у супружеского ложа, а на нем нет одетой с утра под свитер майки. Хорошо, что носки не забыл. Андрей всегда, в любой сезон надевал майку. Я это знала потому, что ее краешек всегда виднелся в вырезе рубашки или свитера.
– Я бы на твоем месте не смеялся.
– Теперь она тебя выслеживает или майки с трусами подсчитывает?
Он пожал плечами и направился к балкону. Я загородила ему путь:
– Курить не пущу.
– Я бросил, хочу зажигалку забрать.
– О! Наследил по полной программе. Ходок! Чему тебя учили в школе разведчиков?
Андрей неопределенно улыбнулся и вышел на балкон. Я ушла на кухню, чаю налить и посмотреть, что съедобного есть в холодильнике. Хотя знала, что только яйца и бекон.
Он что-то долго не возвращался, а есть хотелось отчаянно, и я пошла за ним. Он рвал на балконе упаковочный картон от мебели, и складывал его в пачки. До сегодняшнего дня, когда он еще не бросил курить, ему как-то не приходило в голову убирать чужой балкон. Это, наверно, вместо извинений за вторжение жены и ее эпитеты. Ладно, принято.
– Бросай это грязное дело, пойдем чаю попьем.
Раньше мы всегда пили только кофе. Все течет, все изменяется. Теперь у меня в голове только чай. Буддизм, чай, медитация и японская поэзия. А для чайной церемонии, провести которую я так смело собралась, нужна посуда, нужен сосуд для омовения рук, зеленый чай и японская живопись в свитке. Откуда мне ее взять и куда вешать? Хорошо бы еще кимоно и пояс оби. Надо спросить в костюмерной театра, может, дадут. В понедельник позвоню.
Андрей вытащил картонные пачки на лестницу и пошел мыть руки. Надо отказать ему от дома, кажется, так в старину говорили, да что-то духу не хватает. Ведет себя сдержанно, по-мужски, без истерик, бросил курить и убирает мой балкон. Кстати, с кем бы я ни общалась, все бросали курить. Нет, женщин это не касается. Только мужчин. Но для такого влияния нужны хоть какие-то отношения…
Нет-нет, не нужны мне никакие отношения, это пройденная тема. Всего уже было достаточно.
Он вышел из ванной и остановился в коридоре. Уходить, наверно, собрался. Я не выдержала и откусила от бутерброда. Я сегодня, похоже, только завтракала.
Он появился в проеме двери.
–Все джинсы перемазал. Я их брошу в стиральную машину?
Я подавилась чаем. Бросит джинсы, а в чем останется? Опять для него придется диван стелить?! А что потом?
– Знаешь что?… Нравятся что ли приключения?
Он сел рядом со мной, сдержанно улыбаясь, и помешал ложкой в чашке.
– Да шучу, шучу. Хочешь завтра поехать с нами к развалинам замка? Если дождя не будет.
– Заманчиво. А кто едет?
– Валерка с Адой. Может, пацана своего возьмут.
– А Галка? – спросила я, не подумав, и увидела, как его лицо буквально закрылось и стало неприятным и непроницаемым.
– Ну ладно тебе, - сказала я примирительно и придвинула к нему нарезанный на блюдечке лимон. Подсластила, значит, пилюлю.
* * * * *
На следующий день дождь лил, как из ведра, и я засела за изучение подробностей чайной церемонии, уверенная, что поездка не состоится. Но он, конечно, пришел. И разумеется, без звонка, хотя в наш просвещенный век у каждого имеется минимум по два телефона.
– Дождь, - сказал он.
По лицу невозможно было догадаться, что у него внутри. Выглядел спокойным.
– Вижу. Не до гуляний. Кофе будешь?
– Давай.
– А я бросила. Легко. В сто первый раз. Так что я – чай.
– Тогда мне тоже чай.
– Не примазывайся, ты же кофе любишь.
– Я сегодня уже пил.
Я влезла в свой миниатюрный холодильник.
– Ох, еды-то никакой. Забыла, что надо в магазин.
– Я тебя отвезу.
В магазинах по субботам полно народу, знакомые лица встречаются на каждом углу. Блошиные рынки и дешевые супермаркеты – это места субботних встреч наших эмигрантов. И охота Андрею светиться с моей тележкой. Я обычно сама прекрасно справляюсь. Не знаю, что он отвечал всем, кто подходил к нему поболтать, пока я шныряла между прилавками, и он начинал искать меня взглядом, но кажется, теперь я ему должна за моральные издержки. Что-то мы этот вопрос еще не обсуждали.
Без него я бы не дотащила такие огромные сумки. Хорошо, когда в магазин везут на машине, можно накупить всего впрок. Обычно все мои покупки умещаются в портфеле. Сама не знаю, зачем мне теперь столько продуктов на все случаи жизни? Вплоть до бутылки мартини. Я одна не пью, к сожалению. Да и какие-такие случаи происходят в моей тихой жизни? Никаких. Разве что чужие жены забегают по дороге, чтобы претензии предъявить.
Было время обеда, а энтузиазма готовить – никакого. Хотя совершенство и достигается в процессе активной жизнедеятельности (раскрытая брошюра о буддийском учении дзэн валялась на подоконнике), а не сидением за компьютером, я решила сократить трудовые усилия до минимума: что-нибудь одно приготовить, съесть и влезть с потрохами в Интернет. Я собиралась сварить обычный суп – надо культивировать вкус к простым вещам, как Будда-Гуатама.
Андрей наблюдал из угла кухни за моей поварской деятельностью с забегами к компьютеру. Потом не выдержал:
– Давай я.
Он готовил лучше меня, только недосаливал. Ну что ж, значит, не влюблен.
* * * * *
Наконец, наступила суббота без дождя, но взгляд в небо не дарил никакой радости: пасмурно беспросветно. Ой, это я неправильно сказала – «никакой радости». Для ученика дзэн каждый день – счастливый.
Мы сели с Адой в машину Андрея на заднее сиденье, а Валерку должны были захватить у строительного магазина на краю города. Ада ходила теперь ко мне на лекции по истории искусств, и из-за этого мы абсолютно перестали видеться в другое время и просто так. Мы так с ней заболтались, что Ада забыла, где и когда нас ждет ее муж.
Валерку все ждали и искали в магазине ровно столько, сколько потом ехали до пресловутых развалин, в которых только археолог мог увидеть ценное свидетельство старины.
К полудню слегка распогодилось. Выглянуло на пару минут солнце. Мы расстелили клеенку на поляне. Все с воодушевлением занимались приготовлениями к застолью.
Но что-то было не так. Наумовы выкладывали еду из своей большой корзины, я принесла собранный утром пакет, а Андрей притащил из багажника ящик с бутылками. Странно. Ведь Галка – знаменитая кулинарка, и все прошлые пикники были победным смотром ее выдающихся способностей. Куда уж моей курице с грибами до ее разносолов. Я, правда, еще сырников нажарила ради такого знаменательного дня: природа, общество и хорошая еда, а не квартира, компьютер, я и полуфабрикаты из супермаркета.
Мы выпили по бокалу сухого, и я сразу опьянела. Воздух, вино – уже не помню, когда случалось такое в последний раз. Сама не знала, что я такая серьезная. Лектор неопределенного пола. И оказывается, всегда было не с кем выпить.
Мы растянулись с Адой на одеяле. Надо же: ни одной мысли в голове, а все равно хорошо. Значит, хорошо или плохо, не мыслями определяется, а самочувствием. Телесным комфортом. Хотя, смотря какие мысли.
– А помнишь, Галкины пирожки с индейкой?
Ада повернула ко мне кудрявую голову.
– Еще бы. Как ты думаешь, она вернется?
– Я не знала, что она уехала.
– Вот уже две недели. Андрей два дня жил у нас.
– Да ты что?!
– Слушай, да все знают… А я думала, это из-за тебя…
– Что?!
– Да все говорили, будто Галка его у тебя застукала.
Я вздохнула. Да, люди в нашем городке крайне порядочные, и умирая от любопытства, никто не подошел узнать подробности. Это было бы неприличнее, гораздо хуже, чем шушукаться за спиной. И я не заметила кривых ухмылок и веселых переглядываний. Двусмысленности приветствий. Я такая рассеянная, ничего реального не замечаю.
– Чего ж ты меня-то не спросила? Я тебе всю правду бы и выложила.
– Ну не обижайся. Я Валерку к Андрею отправляла с расспросами, да ты же знаешь Валерку: из него самого ничего клещами не вытянешь… Слушай, а говорят еще, что он к тебе каждый день ходит.
– Ходит. Балкон мой для курения был очень удобный, только он курить бросил, и теперь забегает кофейку попить. Знаешь, кафе нет поблизости, а я еще и собеседник приятный. Об искусстве можно потрепаться.
– И всё?
– Мало? А мне вполне достаточно.
– Ну и зря.
Я промолчала. Может, и зря. Только как мне с ним общаться, если он даже не сказал, что от него жена уехала домой. Впрочем, какая мне разница? Ну, скрытный, ну, молчаливый. Чужой муж, подробности меня не касаются. Мне всё равно. Не хватало только прослыть чьей-то любовницей. Я же заметная, а город маленький. Сплетни разносятся лучше международных новостей. Ну и ладно, что уж теперь...
Потом мы пошли гулять по лесу, распугивая шагами и смехом шебаршащуюся в земле живность, и Наумовы свернули к озеру, а мы с Андреем побрели по едва заметной тропинке, которая неожиданно кончилась в чаще.
Плющи туго оплетали стволы деревьев. Было темновато из-за могучих шумящих крон и общей пасмурности дня. Под ногами хрустели сухие ветки. Стало прохладно. Прямо декорация для сказки о Красной Шапочке и Сером волке.
– Никого, - сказал Андрей.
– В выходные все дома сидят и хозяйством занимаются, - предположила я и потрогала кору дерева. Она пестрела бежевыми, коричневыми и фиолетовыми пятнами, и была холодной, потому что солнце стволы еще не нагрело.
Он подошел и, когда я повернула к нему лицо, потому что услышала дыхание, быстро наклонился и поцеловал меня.
Минутой позже мне было бы трудно оторваться, и я сделала это сразу. Ну почти. Не надо меня размораживать. Я замороженная, самодостаточная, одинокая Снежная королева, мечтающая никогда не напрягаться, не работать, не убирать и не готовить, а дни напролет, не отрываясь от ноутбука, читать книжки и трепаться по телефону. Я даже не свежезамороженная, а давнишней глубокой заморозки.
Андрей шел за мной.
– Куда ты бежишь? Я хотел… Я давно...
– Это еще хуже, - буркнула я, не сбавляя скорости продвижения к озеру.
– Ты обиделась?
Я задумалась и пошла медленней. Ничего обидного он не делал. Скорее, мне должно быть лестно. Ничего он не испортил, просто застал врасплох. Мне не до глупостей. Даже не до ухаживаний. Всё поздно, дети почти взрослые. Теперь моя жизнь – в искусстве. Или где-то там еще… Кто должен обижаться, так это он. Но ему не столько обидно, сколько непонятно. Хотя когда-нибудь ему отказывали – уж, не мальчик и не первый раз женат. Знает, наверно, что не стоит делать глупости, о которых впоследствии можно горько пожалеть.
Впереди замаячил просвет между деревьями. Было досадно, что я не нашла поизящнее выхода из ситуации.
Ада купалась в холодной воде и брызгалась на Валерку, который бесился и отбегал вприпрыжку в ближайшие жидкие кусты. Потом возвращался и кричал, что она простудится. Андрей, увидев такое безобразие, тут же скинул одежду и полез ловить Аду. Она стала визжать, а Валерка вылез из-за кустов и стал Андрея урезонивать. И в общем-то, все это было смешно и мило, только хмель вышел, а в голове занозой засел тот поцелуй в лесу и сожаления по поводу собственной умудренности.
Валерка разулся и бегал вдоль воды, матерясь от холода, а Ада с Андреем звали меня купаться, дрожа крупной дрожью с разной частотой.
Новые джинсы красили ноги, что выяснилось только сегодня. Я стеснялась лезть в воду с синими телесами, и злилась на себя за это. И еще за то, что я вдруг позавидовала Адиной молодости, лихости, естественности. Ни хрена я не свободна внутри, если возможность выглядеть смешно, некрасиво, меня все еще задевает. Так же, как приставания чужих мужей. Мне еще погружаться и погружаться в духовные техники, медитировать и медитировать, сидеть над книжками в четырех стенах моего смыкающегося и размыкающегося от мыслей пространства. А в целом диагноз такой: банальный кризис среднего возраста.
Андрей заснул после купания, завернувшись в плед, захрапел прямо на воздухе, а мы вполголоса обсуждали крепость его нервов и выпивали. Солнце сквозило сквозь облака и снова пряталось, перемещая тени. Озеро ловило отражения облаков и голубых просветов между ними, вспыхивало от случайных лучей, покрывалось рябью, сопротивляясь потокам воздуха. Что-то я совсем позабыла о Японии. Но ведь она так далеко…
Мягко светило солнце. Его спина ровно вздымалась, а ветер легко шевелил волосы. Большой, спокойный и без комплексов. Не отягощенный дзэн-буддизмом. Не успокоенный женами. В его годы бросаются на подружек дочерей и начинают с ними новую интенсивную жизнь. А он на мне вдруг сосредоточился, бесчувственной полузаснувшей рыбине. Я же одичавшая эгоистка, никого долго выдерживать не могу. Только компьютер.
Валерка протянул мне мой бокал:
– Давайте, девчонки, за успехи на всех фронтах.
* * * * *
Философско-эстетические взгляды дзэн наиболее полно сформировались в чайной церемонии, обычая, пришедшего из Китая в 12 веке и ставшего характерной чертой японской культуры. Дзэнская эстетика призывала достичь сатори – просветления, осознания истинной сути жизни и смерти путем мистического созерцания природы или произведения искусства, и чайная церемония была одним из методов на пути к просветлению. В Японии сложилась особая культура восприятия предметов искусства, основанная на поэтико-метафорическом мышлении, позволяющем раскрыть внутренний смысл произведения через образ-символ, образ-знак. Японцы видели в картине не абстрактное пятно на стене в тон мебели, а зашифрованное послание мастера и поэта к современникам и потомкам. Дзэн-буддизм породил блестящую плеяду поэтов и художников. К искусствам относили живопись (в основном, монохромную живопись тушью), каллиграфию, садовое искусство (особенной известностью пользовались «сухие сады» камней), поэзию, воинские искусства (стрельбу из лука, фехтование и др.). Все они поощрялись дзэнскими храмами и монастырями и рассматривались в качестве необходимой практики монаха.
И кто меня тянул за язык с этим Японским садом? Проблема на проблеме. Я решила, что без свитка с живописью нам никакого сатори не достичь. Даже философского настроя не добиться. Если придет много людей, а каждый может запросто позвать знакомого, не спрашивая меня, будет куча народа. Ну какие метафизические и эстетические переживания возможны в толпе? Постижение истины придумано одиночками, отшельниками, изгнанными. Ну, допустим, мы почти что вечные изгнанники, эмигранты по еврейской линии. Гонимые в веках. Хотя не ведаем и доли мытарств евреев-беженцев перед началом второй мировой и во времена оной. Здесь, в Европе, нашу третью волну коснулись лишь ненавязчивые страдания по поводу бессмысленности лишенного корней сытого бытия. И только-то. Но это нужно осознавать и остро чувствовать. А что тут можно чувствовать, в этом примитивном полуграмотном раю, где для нас приготовлены рабочие места грузчиков и уборщиц, где родителям не нужно высшее образование, а детям не нужно образование вообще? Где телевидение аморально и выполняет растлевающую функцию? Где медицинское обслуживание при всех приборах остается на уровне сельского фельдшера, не сравнить с российскими столицами?.. Хотя я не хожу по врачам. Брюзжу вот так по утрам, как древняя старушка вместо того, чтобы сделать зарядку, сесть на балконе и помедитировать. Надоело настоящее, суета надоела, мельтешение бестолковых дней. Неподвижность времени сохраняется лишь в учебнике истории.
Кстати, что у нас тут в умной книжке? «Некоторые вещи, по сути верные, иногда целым поколениям кажутся неправильными. Поскольку цена правоты может быть установлена через многие века, нет нужды требовать немедленной оценки». Точно, все на свете относительно. Но вернемся к моим страданиям…
Чайная церемония тяною получила распространение не только в монашеской среде, у аристократии и военного сословия самураев, но и в кругах городских торговцев, ремесленников, особенно среди нарождающейся городской интеллигенции. И даже сейчас, в наши дни, представители местной русскоязычной интеллигенции не прочь отключиться от повседневности и чайку попить. И потрепаться. А как насчет переживания красоты? Во что бы то ни стало нужен свиток.
Май шел вторую неделю. Я уже не раз пожалела, что придумала эту затею в Японском саду. Столько хлопот! Как известно, инициатива наказуема. Кимоно в театре не оказалось, и наверно, к счастью. Не стоит делать маскарад из такого серьезного дела. Цветная печать с репродукции японской ксилографии размером в плакат стоила запредельно дорого, и, разумеется, керамических чаш и сосудов, соответствующих высокому смыслу чайной церемонии, мне негде было взять. А наливать зеленый чай из термоса в бумажные стаканчики показалось запредельной пошлостью.
Ну ладно, я все-таки по образованию художник, шесть лет насильственной тренировки руки, глазомера и погружения в историю искусств. Сама сделаю копию и наклею на полосу светлых обоев. Все равно мне не воссоздать атмосферу отрешенности, созерцания и торжественной красоты. Так, жалкий рывок энтузиаста культпросвета. Подделка под имитацию. Ничего, пусть люди знают, что есть в мире принципы, противоположные европейским. Восток – это цивилизации с приматом идеи, главенства мысли над действием. В предметах искусства, участвующих в чайной церемонии (кстати, чашам и вазам давали собственные имена, вроде того, как неувядающую гортензию в горшке на кухне я называю Мариванна) признавался лишь минимум художественных средств. Бедность, скромность – это ценности не кричащего, неяркого, даже неуловимого очарования. Эстетические категории дзэн являются, по сути, противоположностью нашим современным общепринятым, сформированным чуть ли не в эпоху Возрождения, идеалам и пристрастиям. Этих категорий три: ваби – красота бедности, суровая простота, шероховатость и одновременно изысканность (в противоположность европейской добротности вещи и богатству отделки), саби – прелесть старины, печать времени (сравним со всем новеньким, блестящим и притягательным) и югэн – невыразимая словами истина (что за истина, скажет европеец, если ее за столько веков никто не смог сформулировать? Муть, тень на плетень).
Я расстелила лист ватмана на линолеуме и развела на блюдце китайскую тушь. Копия с картины Хасэгавы Нобухару (1539-1600) «Падение инея». Исполняет Татьяна В. Соло на паркете, то есть на полу, больше негде. На старт, внимание, марш. Приступим. Так, размер 35 на 53 см, а ватман побольше, но много резать не буду: все-таки наши люди покрупнее японцев, им должно быть видно. И чем мельче детали, тем больше возни. Мазок кисти у меня, конечно, теперь не такой твердый как раньше, но в институте мы на этих копиях не одну собаку съели. Одна практика в Кунсткамере чего стоила. Помню, что это было неповторимо от того, что непереносимо.
Может, пока не поздно, выбрать картинку поярче да попроще?
На сайте музея искусства народов Востока в Москве ничего подходящего мне не приглянулось. Можно, конечно, одной левой перерисовать ксилографию 17 века с красавицами, укиё-э, но это не настроит на поэтический лад, скорее наоборот, а я ведь хочу почитать слушателям трехстишия хокку и пятистишия танка для погружения в возвышенные мысли. Так что придется копировать это монохромное «Падение инея», живопись суйбоку га, по-японски. Хватит лениться. Тем более, что я знаю секрет, как придать бумаге старый-престарый вид. Я этот способ изобрела, когда подделывала карты в музее по просьбе историков, потому что им было жаль помещать в экспозицию подлинники.
В японском искусстве так много грустного потому, что размышления о круговороте времени, быстротечности жизни и духовных ценностях никогда не бывают веселыми. Мудрость вообще печальна. Только буддистам все равно, они успешно освобождаются от желаний, с твердой верой в реинкарнацию.
Я ползала по полу с высунутым языком вокруг листа и проникалась мыслями давно умершего мастера. Все ответы на вопросы о смысле жизни и смысле смерти – в природе, в ее неотвратимых изменениях. Надо только отказаться от обычной логики, и тогда образы природы раскроют тайное знание, ибо они олицетворяют и мир человека, и Вселенную…
Величественный уступ заснеженной горы на фоне темного неба, мощные изогнутые стволы двух старых сосен, противостоящих непогоде, затерянные в тумане крыши храма и маленькие беспомощные фигурки согнутых ветром людей. Бесстрастное дыхание стихии на далеких островах. Шаг за шагом, несмотря на ветер, путник приближается постепенно к своей близкой реальной и высокой далекой целям. И как банальная вязанка хвороста в руках монаха приобретает недоступный на первый взгляд глубокий смысл служения, так и кисть в руках художника – ключ к пониманию чувств и волнующего ощущения присутствия космических сил в каждой живой капле… Философия жизни. Чьей-то неощутимой, тенью коснувшейся меня давно прошедшей жизни… Одной из тысячи воплощений…
Раздался звонок в дверь, и я вздрогнула. Стены комнаты снова стали конкретно вертикальными. С кисти скатилась капля, но я успела подставить ладонь. Так, с мокрой рукой и безумным взглядом побежала открывать.
Вошел Андрей. Я включила чайник и вернулась к картине. Настроение изменилось. Нельзя так погружаться. Или можно? Еще минуту назад мне казалось, что я там, внутри изображения, на ветру, в тумане, монах с вязанкой и, одновременно, живописец, писавший эту фигурку, пропускающий холод ветра и боль уставшей спины через себя. А ведь мы, европейцы, европеоиды совсем другие, чем они. Ментальность другая, а чувства все те же. Восторг любви и радость победы, боязнь старости, боль потерь, одиночество, наверняка, для всех чувствительны. Кроме просветленных, разумеется.
Андрей сел на стул и смотрел, как я работаю. Потом он занялся какой-то книжкой. Слава богу, покрасить не попросил. Это было бы слишком. Но он же не так далек от искусства: музыкант в прошлом. И даже, кажется, вполне успешный. Оркестры, ансамбли, рестораны. Но сколько я не спрашивала у него и у Галки, где же инструмент и почему он так позабыт, вразумительного ответа не дождалась. Жаль.
Мы все тут безработные или на временной работе, или на бесплатной практике – у всех одно и то же с сомнительными перспективами. Поэтому просто необходимо иногда что-то для души себе позволить. Ну, не пить же горькую. Как можно добровольно отказаться от искусства, лично творимого, я не понимаю.
Спина устала, колени с непривычки отказывались держать вес. Так. Шероховатость и изысканность у нас есть. Это ваби. Невыразимая словами истина – налицо, хоть и на полу. Это югэн. Теперь, когда тушь совсем высохнет, свернем картину в рулон-свиток и разведем в тазике мой тайный авторский раствор для саби – прелести старины. Бумаге придется вымачиваться в этой бурде, по крайней мере, сутки для приобретения непередаваемого желто-коричневого оттенка. А с китайской тушью не должно ничего случиться, на то она и китайская тушь. Рисунок сохранится. Теперь я мастер суйбоку га, монохромной японской живописи. Единственный в этой деревне уникальный специалист. Прямо раздувает от гордости.
Я собрала с пола кисти, отряхнула негнущиеся колени, полюбовалась сверху работой еще раз и вспомнила об Андрее. Он подвинчивал ножку шатающегося кухонного стола. Раньше заброшенность моего хозяйства волновала его только теоретически. Он лишь советы давал.
Мы сели пить кофе. Я всё еще мысленно возвращалась к картине.
– Ну что? – спросил Андрей.
– Что? – я повернулась к нему и заметила нитку, торчащую из-под воротника на спине.
– Поедем на озеро?
– Ты с Наумовыми договорился?
– Я еще не спрашивал.
Он хотел, чтобы мы ехали вдвоем. Он любил эту природу, в которой заключены все смыслы, и хотел, чтобы я разделила с ним эту радость. Он хотел побыть вместе со мной, как бы не развивались отношения между нами. Даже если никак не развивались.
Темные глаза глядели в сторону, спокойно, задумчиво. Тонкие пальцы чуть двигались, обнимая чашку. Словно клавиши перебирали. Я что, этого раньше не видела? Да сто раз. Ничего скрытого это увиденное мне не сообщало. Никаких тайн не открывало. Не вписывалась реальность в мои изыскания. А рядом живой человек со своими чувствами. А я наслаждаюсь псевдобуддистской отстраненностью. Значит, я еще и безжалостная. Если не безмозглая.
Я привстала, протянула руку и аккуратно оборвала нитку с его джемпера.
Андрей замер. Я положила нитку перед ним.
– Вот, видишь, блондинка.
И я, и Галка, и Андрей, и Наумовы, и наши дети – все более или менее темноволосы. Но гадание по прилипшей нитке на масть и имя будущего возлюбленного – из нашего общего детства. Мне кажется, это должно развеселить. Чего он такой притихший?
Андрей запросто обнял меня за бедра, но заметив мой ошеломленный взгляд, убрал руки.
– Перекрась волосы, и я не буду уходить по вечерам.
– Зачем? Почему? – ужаснулась я и тихонько отошла к холодильнику. Мозги заметались в поисках возможных вариантов и способов их отклонения.
– Чтобы стать блондинкой.
– Кругом так много натуральных и помоложе. Только оглянись.
– Ну кому что интересно. Я тебя старше на пять лет...
– Да? А я думала – больше... Слушай, отстань, а? Зря ты курить бросил, хоть чем-то был занят. Кроме биржи труда… Извини…
Он промолчал. Меня совсем подкосила мысль, что если он переедет ко мне, я не смогу ночами лазать в Интернет. Я не подумала о любви, о конце одиночества, о его семье. Я первым делом испугалась нарушения покоя, забеспокоилась о своих дурацких привычках. Старая кляча. А если вернется Галка? А если моя дочь приедет с учебы и решит жить со мной?
– Всё так сложно, - медленно сказала я, подбирая слова, чтобы не обидеть и не дать лишнего повода. – Ты недооцениваешь ситуацию.
Если бы речь шла о мимолетной интриге, об извращенной сладости тайного флирта, я бы знала, что сказать. Но между нами складывалось что-то совсем другое. Если только я всё правильно воспринимаю…
Так уж повелось, что меня долго и молчаливо любят чужие мужья. Наверно, это в компенсацию за то, что мои собственные мужья не могут со мной ужиться.
* * * * *
Мы случайно столкнулись у театра и вежливо помахали друг другу. Он был с приятелем. И два дня не был у меня. Наверно, нашлись дела поважнее.
В темной театральной кладовке я целый час лазала у бутафоров и почти ничего полезного не откопала. Ну не обчищать же музей, да здесь и нет подходящего музея. Провинция, одним словом.
Из темного вестибюля я вышла на залитую солнцем площадь.
Андрей ждал меня на лавочке у служебного входа. Мы давно договаривались зайти к его знакомому, специалисту по компьютерам, чтобы познакомиться и обращаться в случае чего. Компьютер ведь только и ждет подходящего случая, чтобы сломаться, ему надоедает работать круглосуточно. Или он искренне желает мне лучшего времяпрепровождения.
Погода была великолепная, все цвело и распускалось. Вдоль дорог высадили нарциссы, вереск и анютины глазки. Нарциссам было жарковато, они привяли. Кое-где уже распускались тюльпаны. Сирень заявляла о себе безумно-фиолетовыми пирамидками соцветий, дружно устремленными верх. Неизвестной породы птички задорно чирикали, а небо торжествовало молодой синевой.
Я радовалась, что Андрей веселый. Может, я все усложняю? Ну, поприставал к одинокой женщине в отсутствии жены. Ну, не вышло. Что тут такого?
Мы обогнули театр, и вдруг мне на глаза попалось невзрачное объявление. Взгляд зацепился и вывернул голову на ходу. В оркестр театра требовались музыканты.
– Смотри! Читай!
Он прочел. Нахмурился.
– Ну и что?
– Ты работу ищешь? Опять в плотники? Или на мусорщика учиться пойдешь?
– Это тоже работа.
– Да как можно сравнивать? Я не понимаю. Когда душа поет…
– Музыкой здесь не заработаешь.
– А ты пробовал? Ты на руки свои посмотри, лабух.
Он посмотрел и пожал плечами: мол, руки как руки.
– А может, ноты перезабыл? Сколько ты не играл?
– Если понадобится, за неделю-другую можно вспомнить.
– Значит, не будем заходить по объявлению?
– Нет.
– Ну и напрасно. Как хочешь.
Дня четыре он не приходил. Дулся, наверно.
* * * * *
– Не мешай, мне нужно прорепетировать.
– Ну, я тогда пойду.
– Подожди. Представь: сад, картина, стихи, все медленно идут к беседке, любуются садом, молча омывают руки, садятся, говорят о великом, передают друг другу большую чашу с зеленым чаем… Как ты считаешь, эта антисанитария не перечеркнет весь настрой?
– Хм… Налей каждому в пиалу.
– Это против ритуала.
– Но кроме тебя этого никто не знает.
– Ты знаешь.
– А я тебя не выдам.
– Ладно. Слушай:
Промокли насквозь
Все осенние жухлые травы –
Дождь над горами…
Нравится?
– Нравится, только очень грустно. Сейчас весна. Есть другие стихи?
– Найду. Откопаю. Сама сочиню, потому что обычно все хокку такие печальные. Я волнуюсь. Я что-то очень волнуюсь. Надо сосредоточиться.
* * * * *
В Японском саду сегодня был климат Японии. Жара и влажность. Только океана, ветра и пагод не хватало. Пруды поблескивали непрозрачной и неподвижной гладью. Хвойные бансаи – причудливо изогнутые карликовые деревья – росли на островках, окруженных водой. Я стояла посреди песчаной площадки с разложенными камнями и, напрягая связки, рассказывала о чайной церемонии. Живопись собственного изготовления, наклеенная на полосу тисненых обоев висела на ветке, как простая учебная схема. Среди зелени художественные достоинства не слишком бросались в глаза. Слушателей было семеро плюс я вопреки положенному числу от одного до пяти.
– Культ чая с его временным выключением из повседневности, сосредоточенностью на переживании красоты открывал путь к просветлению сатори каждому человеку вне зависимости от его социального статуса. Отрешенность от мирской суеты, созерцание предметов искусства позволяли проникнуть в сокровенную суть вещей, сосредоточиться на высоких мыслях и ощущениях. Ритуал складывался веками. Постепенно были сформированы четыре принципа чайной церемонии: гармония, почтение, чистота и тишина.
Сад на первый взгляд казался маленьким, потому что от входа не было видно верхних террас. Похожее на лиственницу высокое дерево среди мхов и плюща давало большую тень. Я повела всех туда. Утомленный солнцем взгляд манила зеленовато-коричневая вода двух небольших прудов. На склонах между ними густо росли странные трехголовые белые нарциссы и вездесущие одуванчики.
Приглашение на чайную церемонию – большая честь и для гостя, и для хозяина. Слушатели оказали мне честь, придя сюда в субботний день, пренебрегая домашними делами. Я оказывала им честь, делясь накопленными знаниями и страстным увлечением японским искусством. «Как сквозь туман вишневые цветы на горных склонах раннею весною белеют вдалеке…» Туман и горы мерещились мне от волнения, а вот цветы неплодоносящей вишни были настоящие.
Мы неспешно гуляли по дорожкам, усыпанным мелкими серыми камешками, омывали руки, рассматривали и кланялись свитку с живописью, читали стихи.
Где-то в горной глуши,
Недоступные взорам прохожих,
Облетают с дерев
Мириады листьев багряных,
Став парчовым нарядом ночи.
Потом мы медленно, гуськом, прошли в беседку, в которую администрация пообещала полчаса никого, кроме нас, не пускать. Беседка была не совсем японская, временная, ну что делать, какая есть. Слушатели отвлекались. Солнечный день, выходной, все знакомы друг с другом. И тут художница Татьяна с японскими поклонами, со строгим лицом, мозги людям нагружает. Это про меня. И очень хорошо, что я не в кимоно. Правда, учитель – всегда немного артист, с гримом, с переодеваниями или без. Я всего-то полгода учительница с сомнительными методами, а уже кажется, что всю жизнь. Но, как говорится в дзэн-буддизме, живи делом, а результаты оставь великому закону Вселенной.
Как нежны молодые листья
Даже здесь, в сорной траве
У позабытого дома.
Под ногами блеснула не предусмотренная никакими ритуалами обертка от американской шоколадки. Ерунда. Главное – не терять уверенности и настроя.
Согласно традиции чайной церемонии в этот момент появлялся специальный мастер чая, тядзин, неторопливо разжигал огонь в очаге, кипятил воду и приготавливал взбитый зеленый чай. Каждый жест мастера отвечал традициям: в незначительном повороте черпачка, в форме выбранной чаши, в цвете салфетки знатоки видели следование определенной школе. Чаша тяван по очереди передавалась каждому гостю. Беседа между участниками чайной церемонии шла о свитке с живописью, о поэзии, о чайных принадлежностях и направлялась тядзином.
Сегодня тядзином была я. Мы все поклонились свитку, повешенному мной теперь у входа в беседку и сели, поджав под себя ноги. Я рассказала о глубокой символике изображенного на картине пейзажа. Слушатели очень удивились. Все, кроме Григория Яковлевича, который имел обыкновение по-своему готовиться к моим занятиям, чтобы казаться компетентным. Потом я перед каждым поставила пиалочку с непонятным узором и компотным половником налила зеленый чай из большой пятнистой керамической вазы для цветов.
– А где сахар?
Пить чай с сахаром – безобразная европейская традиция, китайцы и японцы тактично промолчали или упали бы в обморок. Отсутствие варенья тоже вызвало оживление. Мы методично нарушали один принцип церемонии за другим.
Внезапно раздалась странная мелодия, все повернулись в сторону звука и обнаружили магнитофон на деревянной балке беседки. Неизвестно из каких кустов и бансаев вылезший Андрей извинился и сделал потише. Слушатели притихли. Я невозмутимо объяснила, что это кото и сямисен – старинные японские струнные инструменты, напоминающие лежащие гусли и домру, и начала читать только вчера найденные в Интернете хокку, показывая то на цветущую сливу, то на картину, то на текущую воду, то просто вокруг. Наконец-то воцарилась тишина. Андрей примостился позади всех.
Весеннее утро.
Над каждым холмом безымянным
Прозрачная дымка.
Зной несколько притуплял яркость образов. Он их прижаривал. В глазах уже было темно от солнца. Но я не сдавалась.
С ветки на ветку
Тихо сбегают капли.
Дождик весенний.
Мы допили чай, поклонились друг другу по-японски, и зрители ушли. Григорий Яковлевич от избытка чувств долго жал мне руку. Я перевела дух. Все прошло хорошо, но больше никаких представлений, только лекции. Поэзия с организаторскими хлопотами плохо сочетается.
Мы с Андреем собрали в баул чашки, вазы, упаковали картину в тубус, сдали все это на хранение и пошли гулять по саду.
Солнце играло на дороге шевелящимися причудливыми тенями. На мостике над ручьем с искусственной плотиной мы постояли, любуясь плавающими лотосами. Посетителей теперь совсем не было видно.
– Спасибо за музыку. Гениально и вовремя. Где ты ее раздобыл?
– Летать в Японию не пришлось.
– Нет? Скажи, а тебе вообще понравилось? Интересно было?
– Еще бы. Осенью запишусь на твой курс.
– Как это? Сидеть с тетрадкой на первой парте? Ты будешь меня смущать.
Мы посмеялись и перешли пруд по цепочке плоских камней. Пруд не хотел отпускать, останавливал взоры, притягивая мрачноватым очарованием. Огромные серые глыбы, торчащие из воды, нарушали темную бестрепетную гладь, кое-где освежаемую плавающими лепестками отцветающей вишни. Мы были не одни. Под водой шевелилось не сразу различимое красноватое пятно стаи рыбок. Через дорожку перелетели две желтых бабочки, кружась в напоенном солнцем воздухе, совершая свой не измененный с древнейших времен ритуальный танец. Мы не спеша поднялись вверх по щербатым узким ступеням.
Как странно. Всю жизнь внимание цепляется за мелочи, отвлекая от главных раздумий, ради которых мы рождаемся на этот свет.
– Хорошо, что я не завизжала, когда ты вдруг вылез из кустов. Вот была бы церемония!
На самой верхней террасе нас встретил остролистный зеленый бамбук, воспетый кистями живописцев суйбоку га. Там в зарослях, в нише каменных ворот пряталась затейливо резная скамья для усталых путников, покрытая сверху косым деревянным навесом на подпорках. Не сговариваясь, мы присели. Тишина словно состояла из шелеста листьев, щебета птиц и звука падающей воды. Отсутствие признаков цивилизации наполняло воздух какой-то небывалой умиротворенностью.
Посреди изменчивого мира человек в своем стремлении к счастью уподобляется обезьянам, пытающимся поймать отражение луны в зеркальной глади воды, говорится в буддийской притче. Наверно, только старым душам понятно, что природа пребывает в гармоническом согласии с человеком, не нужно никаких ужимок и прыжков. Нам просто некогда эту гармонию, это единство заметить, так извращенно мы живем. И прогресс тут, наверно, ни при чем.
Солнце тяготело к горизонту, зной потихоньку спадал. Неподалеку диковинной драгоценностью раскидисто царила цветущая магнолия. Вдруг по круглому деревянному мостику пугливой чехардой пробежали две белки и замерли на краю моста, поглядывая на нас. Мы переглянулись. Андрей приложил палец к губам, подтверждая наш общий заговор молчания. Наверно, можно медитировать и вдвоем, когда знаешь, что оба думают одинаково.
Воздух был напоен ароматом неизвестного дерева с крупными, как кувшинки, желтоватыми цветами. На смотровой площадке стрекозы парили над гранитным фонариком. Крылья были почти неразличимы. Мне пришло в голову: неважно, что будет завтра, раз сегодня так много радости. И даже восторга. Хотелось разгадать тайну этих метаморфоз, загадку огороженного стеной крошечного клочка земли в самом центре города. Но голова отказывалась складывать формулы. Андрей улыбался. Что он делал с нами, этот японский сад? Очаровывал? Какие духи парили над ним и чьи заклинания витали? Какие флюиды насыщали воздух?
Оголившиеся корни, как будто длинные жилистые руки, соединяли дерево и обрыв ступени, высящейся над ним. Я наклонилась, чтобы дотронуться до корней. Они были сухие и теплые. Отсюда виднелась крыша беседки и могучие пятнистые платаны, ее охраняющие, с причудливо изогнутыми позеленевшими сучьями. Как будто сторожа вечности.
Мы поднялись еще выше. Брызги воды, то собирающейся белой пеной, то скользящей по каменным ступеням маленького водопада, поражающей прозрачностью струи на темных камнях, долетали до моих вытянутых пальцев. Внизу зеленовато-коричневая поверхность прудов, казалась застывшим зеркалом неба. Гул водопада вытеснял мысли, растворял их. Но они откуда-то постоянно накатывали, удивляя и трансформируясь в чувства. Или наоборот? Какая разница, какие религии, какие способы самопознания приведут к этому невыразимому словами согласию с внешним и внутренним миром? Лишь бы он наступил, этот миг счастливой растворенности.
Через замершую графику ветвей сияло безмятежное небо. Я посмотрела вниз: сквозь листву мелькала яркая кепка ребенка, бегущего по нижней террасе между прудов, а поверх цветущих крон открывался вид на город. Наш город, где нас никто не ждал, отношение к которому за три года поменялось с неприязненного на дружеское. Уже больше не удивляли шпили чужих церквей, древнеримский разбег улиц от центральной площади с ратушей. Каждый переулок уже наполняли памятные переживания. Еще слышались отдаленные звуки затихающей к вечеру дороги. Это была наша реальность, отодвинутая и растворенная волшебным садом.
Еще на острие конька
Над кровлей солнце догорает.
Вечерний веет холодок.
Андрей облокотился на деревянные перила и смотрел, как бежит под мостом вода. Я прислонилась к его плечу. Цвела весна. Деревья шелестели новыми листьями и радовались солнцу. Цветы следили за временем суток. Вода текла, следуя своему руслу. Времена года шли чередой, рождались и умирали люди, поколения сменяли друг друга. И во всем этом был какой-то смысл, не подвластный человеческим знаниям. Смысл, заключающий в себе начало и конец, боль и радость. Радость истинной гармонии. Разделенная с попутчиком радость присутствия в этой жизни. Солнечная жажда общности. Это случайное плечо, из-за которого я глядела на далекие силуэты холмов за шапками цветущих крон, было сейчас самым надежным приютом, опорой бамбуковой крыши среди овевающих мой земной шар ветров… Во мне зрела благодарность за солнце, весну, за цветенье, за это плечо, за счастье сиюминутной успокоенности. Глаза закрывались. Шум падающей воды отменял слова, но они мелькнули строчкой в неуемной голове: «Мне завидна их судьба. К северу от суетного мира вишни зацвели в горах». Каждое мгновение нужно успеть заметить. Не торопитесь жить.
Есть вещи, само собой разумеющиеся. Круговорот природы. Непреложность наступления весны, затем лета, осени, зимы и снова весны. Необходимость плакать и смеяться, веселиться и печалиться. Обязательная смена состояний души равнозначна смене времен года, лет, веков, эпох, цивилизаций. В основе каждого явления или объекта лежит общее начало – одна ветка или цветок, или человек – уже воплощают в себе весь мир. Тот мир, о котором в потоке дел и делишек люди почти никогда не думают.
Мы не заметили, как наступил вечер, и сад стали закрывать на ночь. Служительница звала посетителей. То, что время пролетело так неощутимо, казалось совершенно невероятным, тем более, что я ничего с утра не ела. Только чай пила. И даже не вспомнила о еде. И Андрей тоже.
Я взмахнула руками и побежала вниз, подгоняемая наклоном дорожки. Ветер зашумел в ушах, ворвался потоком под шелковое платье, рождая иллюзию полета. Но я не взлетела, нет. А было бы здорово: птицей взмыть над бансаями и бамбуком, посмотреть на нашу жизнь издали и решить, возвращаться ли. И если да, то во имя чего? Что-то прочно притягивало меня к земле. Отчего так? Только для мысли не существует границ, а я даже мысленно не могу летать. И не умею не думать. Идеи проносились в голове под звук ветра. Вот почему именно теперь, когда пройдена половина жизни, так остро стало ощущаться счастье? Почему, когда все было впереди: в семнадцать, в двадцать, в тридцать меня раздирали комплексы, страданья и депрессии, а теперь от них можно отмахнуться, как от надоедливой мухи. Не в том ли причина, что обладая огромным честолюбием и верой в свою счастливую судьбу, я переносила свои интересы из области настоящего в будущее? Не обращая внимания на рассветы и закаты, я шустро ковала грядущее счастье, полная сомнений и внутреннего дискомфорта. А жизнь шла как-то вдалеке и мимо. Все радости были сиюминутны и мелки, они воспринимались как ступени к некой материальной цели, которую я теперь и не вспомню.
Андрей догнал меня на выходе. Я обернулась, чтобы попрощаться с садом, продолжавшим жить своим собственным ритмом, не зависимым от посетителей.
Сердце мое унеслось от меня
И скиталось по вешним горам.
Долгий день оно прожило сегодня.
Смутная, неясная мысль перерастала в нечто мистическое. Мне как-то всегда казалось, что только смерть превращает время в вечность, и в голову никогда не приходило, что и со временем можно играть: растягивать его, уплотнять, делать неощутимым. «Время идет, но оно никогда не запаздывает. Слова не могут на него повлиять». Я очнулась и огляделась. Как уловить тебя, невыразимая словами истина? Пейзаж безмолвно дышал, несмотря на шелестение ветра в ветвях и отдаленный шум трассы. Сад не нашептывал никаких умных мыслей, он был просто прекрасен и полон величавого спокойствия, однако сейчас, когда я искала в нем ответа на свои вопросы, он казался воплощением всех неразгаданных тайн планеты.
Погружение в чайную церемонию останавливало время. Японцы умели удлинять каждую минуту, наполнять мыслью и красотой мгновенья, делать их прекрасными и неповторимыми, замедлять неумолимый бег часов человеческой жизни.
Удержать мгновенье, уже пролетевшее над Землей.
* * * * *
– Следующую беседу мы посвятим культуре древнейших государств на территории Индии. Кстати, именно из Индии буддизм пришел сначала в Китай в первых веках нашей эры, а затем в Японию в 7-8 столетии. Занятие окончено. Всего вам доброго.
Ада осталась со мной убираться и расставлять стулья. Странно, что раньше это не приходило ей в голову. Никому не приходило.
– Знаешь, вчера Галка вернулась.
– Правильно, - сказала я и стала вспоминать, каким вчера был Андрей. Молча сидел до вечера, пил кофе, чинил лампу, а я готовилась к занятиям. – Ну и чего?
– Я ее еще не видела. Но Григорий Яковлевич говорит, что все хорошо. Понимаешь? У них все хорошо.
– Ну, и славно, - вздохнула я и подумала, что с последней подругой тоже покончено. Иллюзия, наивная сказка – дружба взрослых людей, не подкрепленная общими интересами.
– А у вас так и ничего?
Я расстроилась, что приходится это обсуждать. Эфемерную субстанцию, которая боится определений.
– Ничего.
– Странно.
– Почему?
– Ну, не знаю. Все мужики тебе в рот смотрят. И никто не скажет: «Не строй из себя шибко умную». А в Японском саду…
– Ой, еще как говорят. Ну, раньше говорили… Сказки рассказываю, вот все и смотрят. Знаешь, когда тащишь сумку с картошкой на последний этаж и понимаешь, что так всегда и будет… Или сама в телефонной розетке ковыряешься… Или замок заело… Унизительно. Я уже привыкла, абстрагировалась, наверно, судьба такая…Но в общем, ничего замечательного нет в этой независимости. Даже смешно. Стараюсь вообще не думать, то есть думать о другом.
– О каком это «другом»?
Мы переглянулись и засмеялись. Кажется, я погорячилась с выводами о быстротечности дружеских отношений.
– Ну ладно, пошли, поздно уже.
Мы вышли из здания школы и попрощались. Я обхватила руками тяжелый портфель и побрела домой по пустой темной улице. Никто меня не ждал и не встречал. Но хоть дождя не было.
Облачная гряда
Легла меж друзьями… Простились
Перелетные птицы навек.
* * * * *
Неделю я посвятила изучению Харрапской цивилизации, Кушанской империи и империи Гуптов, подбору слайдов, книг и иллюстраций. Человек и Вселенная живут по одним законам. Теория реинкарнации тесно связана с ощущением единства природы и человека, одушевленности всего сущего. Вечное странствие души из одного тела в другое. Вынужденное, покорное или творческое приобретение опыта.
Индийские идеалы победы над собственными страстями, отречения от мирских благ во имя счастья других существ, доброта в ущерб собственной жизни поражали воображение и вызывали мысли о либеральности общеевропейской светской морали. И даже об ее извращенности. Способность к глубокому сосредоточению, необходимому качеству индуистов, сикхов и буддистов, мне импонировала как всякому учителю.
Наследие индийского искусства колоссально по объему. Каждую неделю, готовясь к следующему занятию, я прихожу к выводу, что нельзя объять необъятное, что я могу предложить слушателям только скудную схему, фрагмент великой истории, дошедшей до нас в виде раскопанных фундаментов и черепков. Каждый раз я испытываю чувство досады, что не могу поделиться своим восхищением от увиденных, исследуемых мной древних сокровищ, благоговением перед жемчужинами созидания народов разных эпох, поклонением творчеству ушедших поколений. Сколько исчезло цивилизаций, оставив после себя то, что меня сейчас так увлекает? Знания, культуру. Ничто на Земле не проходит бесследно... Это круговорот, даже если не верить в переселение душ. Человек – часть природы в едином потоке жизни. Каждый человек. Точно так же, как Будда, Христос или Магомет.
И вот я сижу в чужой стране, обложенная книжками на чужом языке, с красными глазами от ночных прогулок по Интернету, и погружаюсь в чужие миры. А потом рассказываю об этом людям, и за это мне почти не платят, а я и не хочу, чтобы платили. Тут дело в идеалах. Кто, если не я, понесет знания в массы?
Не люблю я это великое и бесплатное, когда оно влезает в мою жизнь, а что делать?
* * * * *
Через несколько дней позвонила Ада.
– Скажи, ты что ему подаришь?
– Кому?
– У Андрея же день рождения. Забыла? Мы купили бокалы для коктейля. А ты?
– Ну… меня пока не пригласили.
«И не пригласят»,- подумала я.
Теперь я знала, что всё действительно возвращается на круги своя. Только что-то слегка сдвинулось в мире и изменилось. Мне теперь необязательно видеть его, чтобы знать, что он чувствует. Пускай это иллюзия, но я верю, что невидимой прилипшей белой ниточкой нас соединял тот день в Японском саду.
Хочу, чтобы память хранила эту мою драгоценность, мою реликвию. Чудо всепоглощающей радости и прекрасный сад как оазис для озарения в понимании сути вещей. Это искусство создания садов – не просто гармония воды, растений и камня, тут есть какая-то чарующая тайна. Непередаваемое неформулируемое очарование. Древнее искусство удлинять и насыщать смыслами время. Теми самыми смыслами, от отсутствия которых мы делаемся страдальцами поневоле.
* * * * *
Жара не спадала. Я купила раскладушку и поставила ее на балконе. У меня был даже специальный зонт от солнца, но у него не хватало нижней напольной части. На днях сходила погулять в Японский сад. Все деревья уже отцвели, зато зелень стала гуще. Пагоду достроили, и временную беседку разобрали. Стало еще красивее, но по-другому, чем тогда. Как будто потерялась прелесть старины. И меня не оставляло странное чувство, что когда-то я жила в Японии, а вот теперь испытываю ностальгию.
Ближе к вечеру раздался звонок в дверь. Я удивилась, одернула покрывало на кровати, запахнула халат и пошла открывать.
На пороге стоял Андрей с потертым кожаным футляром в руках. Труба.
– Я поздно? Ты уже спать ложишься?
Я махнула рукой и пошла включать чайник. Он зашел в гостиную, сел на стул и достал давно нечищеный инструмент. Потом вытащил из кармана грузик, обернутый бархоткой, тряпочку, какой-то порошок и стал бережно чистить. Эта безмолвная процедура заняла довольно много времени.
– Послушай, пожалуйста.
Я слушала. Через двадцать минут соседи застучали по батарее, и мы переместились в кухню. Я плохо переношу шумы в такой непосредственной близи, но я терпела. Терпел же он мои танка и хокку. И взбитый китайский чай. Какие-то фрагменты были довольно приятные. Остальные пронзительно-оглушающие. Но хоть не гаммы. Через полтора часа он доиграл. Красный от напряжения, начал протирать мундштук, чистить и упаковывать трубу в футляр. Мы попили кофе. Кажется, с чайными церемониями покончено. Потом сидели молча. Было одиннадцать ночи.
Андрей замялся в прихожей. Я стояла, прислонившись к стене.
– Что?
– Можно я ее у тебя оставлю?
И не дождавшись ответа, пробормотал:
– Спасибо.
Глаза были несчастные.
Большой темный футляр остался в комнате, как напоминание о том, что хозяин обязательно вернется.
Я села на кровать и раскрыла учебник истории на закладке.
…Горячий ветер прилетел от гор Виндхья и принес духоту. Но здесь, в пещерах Аджанты, расположенных над рекой, было прохладно. Индра, царь богов, витал меж стен изумительной красоты, расписанных буддийскими монахами, и раздумывал, не стать ли ему духом этого монастыря, раз уж последние семьсот лет он направляет здесь работы…