Большой ташакур Сергею Скрипалю, переведшего этот рассказ из устной формы в письменную.
Огромные извинения женщинам за ненормальность ситуации.
В субботу перед отбоем, когда офицеры разошлись по домам, ко мне подошли бойцы и попросили разрешения телевизор включить. Ну, у нас же учебка - все чинно, благородно. Расселись на табуретках, смотрят.
Мы с Семой (Ромкой Семеновым) ушли в сержантскую. Достали коньячку, сала и... печенья... Сидим.....Хорошо нам! Вдруг слышим, шум за дверью. Даже не шум, а единый вздох огромного, кончающего в едином ритме, организма. Этакий: аааахххх... ууухххххх... оооооохххххх... Выскакиваем из сержантской. Бойцы в едином порыве залезают друг другу на плечи, тянутся к телевизору, висящему под потолком.
С экрана игривая мелодия и голос Наташеньки Ветлицкой, стоящая попой к нам: "Плэйбой, мой герой, мой милый дэнди..." На этой сладкой попе ничего, кроме трусиков стрингов, кружевных, просвечивающеих женским, запретным, сладким и мокрым меж стройных ног.
Ну, бойцы, сам понимаешь, встать с табуретов могут тока согнувшись. Тут программа "Время", вечерняя поверка, отбой.
В нашей роте было семь грузинов. Через час после отбоя, когда сон еще и не думал приходить, а всяческие эротические мысли уже вызрели до точки абсолютного кипения, раздался резкий и ритмичный скрип кроватей со второго яруса. Продолжалось это минут двадцать. Слушать было невмоготу. Я только открыл рот, как с кровати Семенова раздался измученный глас:
- ДОСТАЛИ!!!! КОНЧАЙТЕ ДРОЧИТЬ. В СОРТИР СПРАВА ПО ОДНОМУ БЕГОМ МААААААРШ....
Утром ко мне пришел здоровенный мингрел по фамилии Гогуия. По его изможденному бессонной ночью и усердной эроразрядкой лицу катились большие, кристально чистые слезы. Голос дрожал, руки тряслись. Нежно обняв меня за талию, он прижался ко мне, положив свой большой нос в ключицу:
- Тааааарищ сержант, не моооогогу больше! Отпусти в увальнение адын день, да?!
От его горячих обьятий меня сразу сморило. С трудом разодрав тесное кольцо рук на моей немаленькой шее, отстранил бойца от себя. На дрожащего в половом томлении Гогуия было страшно смотреть.
Я понял, если его не отпустить, то... Даже думать не хотелось, что тогда может произойти! Правда попробовал образумить, объяснить страдальцу:
- Слушай, дык, москвички на солдат и не смотрят. Зря сходишь. А если изнасилуешь, кто отвечать будет?!
- Таварыщь сэржант! Какое изнасиловть, да? Я её ласкать - цыловать буду! Я ее лубить буду, да! Отпусти! Дэвочка уговорю, тэбе падарка за это, дарагой, прынесу!
Чтобы отделаться от прилипчивого грузина/, я твердо обещал.
Подготовке в увольнение Гогуия посвятил много времени - часть ночи в пятницу и почти до полудня в субботу. На осмотре отбывающих в увольнение он был отутюженным, начищенным, отдраенным. В свете солнца на Гогуия было невозможно смотреть, как и на стоящий рядом надраенную бронзовую статую сурового солдата с автоматом ППШ.
Дежурный по части заметил огромное душевное волнение, переданное дрожащими в районе паха руками.
- Сержант, он что у тебя, пьян? Неврастеник?
- Нет, нет товарищ капитан. Волнуется. Встреча с родителями. Первый раз в Москве!
- Ну, ладно, - с сомнением протянул капитан и громко скомандовал:
- Смирно! Товарищи солдаты, запомните, убывающие в увольнение в город герой Москву обязаны...
Инструктаж длился долго. В полуобморачном состоянии с видом марала, вступившего в половую зрелость, забросив ветвистые рога на спину, Гогуия скрылся в мареве асфальта, дрожащего за КПП
Вечером он появился точно в 22.00. Нет, он не был пьян в прямом смысле. Он был весел, он плыл по воздуху. Подплыв ко мне и бросившись на шею, нежно пропел в ухо:
- Товарища сержанта! - избыток удовлетворённости и радость от излечения спермотоксикоза так и пылали на его счастливом лице. В этот миг Гогуия готов был подарить мне весь мир. - Спасыба дарагой! - и вместо всего мира сунул мне в руку круглый булькающий пакет.
Вечером в каптерке мы с Семой сидели в полной темноте, которая, впрочем, не мешала нам, тихо чокаясь, сдвигать граненные стаканы и лить в горло ароматную жидкость.
- Мда, - задумчиво произнёс Сема. - Как мало нужно человеку... для счастья... А мы-то куда бежим?
- Сема, - ответил я, - в последний год ты постоянно бежишь со взводом.
- Вот и я говорю, - плавая в коньячной нирване, изрек Семен, - Куда бегу?!
В пятницу был банный день.
Рота в предвкушении горячей воды, чистого белья, человек за человеком скрывалась в черной пасте двери. В предбаннике было шумно, пахло потом и грязным бельем. Скидывая одежду, бойцы по одному в колонну выстраивались около столика фельдшера.
В этот день дежурила Марина - одно из самых загадочных существ, представляющих женский, вожделенный мир части. Брезгливо оттопырив нижнюю губу, медсестра осматривала солдатские гениталии через огромную лупу, подсвечивая себе фонариком. Голосом базарной торговки пронзительно покрикивала на мешкающих бойцов:
- Слеееедующий!
Я сидел рядом и заполнял ведомость выдачи белья, когда перед Мариной встал весь покрытый добротной черной шерстью Гогуия.
- Мандавошкиииии!!! - Маринкин визг перекрыл банный шум. - Таааварищ сержант, у вашего солдата МАНДАВОШКИ!
Я посмотрел на Гогуия. Сквозь черную шерсть стало видно побелевшее от испуга тело, в жутких кровавых расчесах.
Шарахнувшись от крика, Гогуия залопотал:
- Эй, дэвушка, зачем шумишь? Какой МАНДАВОШКИ? Это не МАНДАВОШКИ, это - маленький такой, безобидный мандавошк!
Дальнейшее напоминало картину Петрова-Водкина "Купание красного коня". Вернее ,картина называлась бы "Бритие черного грузина". Ему была выдана пачка лезвий для безопасной бритвы и собственно бритва. Под уничижительным взглядом медсестры, Гогуия удалился в самое дальнее помывочное отделение. Долго был слышен шум воды и скрип бритвы по жесткому волосу. Через пятнадцать минут в дверях появился грузин... И стены чуть не рухнули от громового хохота.
Представьте себе гигантского ежа, голого с живота и заросшего со спины могучей, жесткой шерстью. В общем, Гогуия честно побрил себя везде, где достала бритва. А не достала она на спине, ягодицах и тыльной стороне бедер, там и топорщился мощный слой шерсти, превращая его в мутанта-ежа. Довершением картины был голый лобок, с козлиной бородой волос на мошонке.
Смеялись все. Смеялись каптерщики, я, Маринка.
- Почему, почему, - волнительно колыхая грудями в смехе и наваливаясь на меня, вопрошала медсестра, - ты не побрил там? - Указывала наманикюренными коготками на мошонку с козлиной бородой.
Гогуия, обиженно набычившись, стоял перед нами:
- Эй, дэвушка! Зачем смеешься, у тебя яйца есть, да? Есть яйца, попробуй, побрей и потом спрашивай, да!
Этот обиженный монолог вызвал новый приступ смеха. Я подошел к каптерщику и дневальному и сквозь смех сказал им:
- Бойцы, быстро добрить, где он не достает. Ну! - Увидел вытянувшиеся морды, - Бегом брить!
Нехотя троица удалилась обратно в помывочную. Мы постепенно успокоились. Снова шум воды и скрип бритвы, стук двери...
- Это уже не смешно, - оскорблено протянула Маринка, глядя на Гогуия, у которого по-прежнему с мошонки свисала козлиная борода.
Спина была наголо выбрита, но из задницы торчал пук волос, как перья у задиристого петуха.
- Тоооооооварищ сержаннтттт, - заканючили бойцы, - не будем мы брить ему задницу и яйца, не будем и все - что хотите делайте!
Гогуия горячо зашептал мне в ухо:
- Таааврыщ сэржант, будь мужчиной, да! Дай я с девушкой поговорю наедине...
Улыбаясь и не обращая внимания на вопли медсестры о защите девичьей чести и оставлении наедине с явно сексуальным маньяком, я потащил бойцов из бани за поясные ремни.
Как он ее уговорил побрить своё хозяйство, я не знаю.
Через десять минут из бани вылетела возмущенная, полная гнева Маринка:
- Это тебе так не пройдет, сержант! - крикнула она и, подняв пыль, пометелила в санчасть.
Почти следом вышел улыбающийся, довольный Гогуия:
- Все, сэржант! Нет больше мандовошк...