*****
«Срочно ищу приятного, умного, не орущего на женщин мужчину для необременительных встреч неподалеку от N-ской улицы». Абсурд. Но правда, так всё и есть. Ездить на свидания ей некогда, потому что каждый раз надо искать, кто посидит с Владиком. А с родственниками она сейчас на ножах – в разрыве с Игорем они её считают виноватой. А ей сейчас нужен первый встречный, чтобы унять эту звериную тоску от боли, одиночества и страха. Но только, чтобы был умный и не ругался. Этой руганью её дома ежедневно столько лет муж доставал, что впору немого искать. Она уже не помнит, когда он был хоть чем-то доволен. Всегда хмурый, скрытный, и все недостатки сразу видит. Хоть бы раз похвалил, да он хвалить вообще не умеет. У нее внутри все сжимается, когда она слышит звук поворачивающегося ключа в замке входной двери. Но быть одной еще труднее. Просто невыносимо целыми днями думать и молчать. Но хуже всего ночью, перед сном – одни слезы. А утром в зеркале – опухшие глаза.
И вот в таком состоянии она собралась с кем-то знакомиться. Ей сейчас любой подойдет. Только не блондин. И чтобы не злой. И не дурак. И конечно, не старый. Ну, и чтобы жил неподалеку. Только все сразу в одном – так не бывает. Нужно купить эту газету бесплатных объявлений и посмотреть, как люди пишут, а уж потом ославлять себя на полгорода: «Ищу. Подберите меня. Вою на луну». И нет ни на что сил...
*****
Ирина добежала по морозу от киоска до подъезда, подняв воротник: всего-то пять минут, а чуть нос не отмёрз. Остальное-то тепло одето: шубки, шапки, сапоги, перчатки – один нос торчит, свободный, голый, одинокий. Точно как она – полный портрет – брошенная жена среди благополучной семейственной родни, будто голая и вся на виду.
А всё потому, что Ирины мать и сестра сразу её секреты всем выкладывают. Неужели нет тем поинтереснее? Как не убеждай, не понимают, как это больно, когда какая-нибудь троюродная тетка вдруг звонит ей, соболезнует и учит, как жить.
Но она нашла выход из положения – купила дорогущий автоответчик с определителем номера, который теперь сам за неё милым родственникам отвечает: «Извините, я не могу сейчас подойти, но у меня все в порядке, и никаких новостей, кроме телевизионных, сегодня не будет. Оставьте своё сообщение, говорите после сигнала, и я тоже буду всё про всех знать...»
Правда, с сыном теперь сидит её соседка–подруга. Это оказалось в сто раз для неё спокойнее и в тысячу раз полезнее для ребенка, чем когда няньками соглашались быть её мать или сестра.
Соседка Света – логопед и сама мамаша. Владик встречает её радостными визгами и разговаривает теперь гораздо понятнее. А Светка от денег отказывается, потому что весь материал, наработанный с Владиком, она берет в свою диссертацию. Но главное, Ирина думает, не хочет Светка, чтобы между ними, подругами детства, выросшими в одном доме, деньги вставали. Да и уж какую-такую сумму могла бы Ирина сейчас заплатить? Только очень смешную. Игорь хоть уже и устроился на работу, но видно, зарплаты ещё не получал, носил подарки: игрушки, книжки.
Лучше бы и этого не было. А то она после его визитов два дня в себя приходит.
*****
Она нетерпеливо надорвала пленку упакованной, обжигающей холодом пальцы газеты. Последняя в киоске была. Всем все надо купить – продать, обменять, а город-то огромный. Она уже покупала однажды по этой газете детское питание – нормально. Даже гораздо удобнее, чем магазины обзванивать. Там скажут, что «да, есть, приезжайте». Приедешь, а то, что нужно уже кончилось. Только что последнюю банку взяли.
Но теперь она купила эту газету ради раздела «Знакомства». Решила, как говорится, клин клином вышибать...
Так, ищем. Не то... Все не то... Ага, этот – для Светки, врач. Этот вот для Ольги. А для себя-то? Вот эти два объявления вроде подходящие. Один – ровесник, правда. Как и её муж, так что, возможно, что опять на те же грабли. Она обвела синей ручкой объявления и бросила газету на диван. Сейчас сыночка проснется, будем кушать. А вечером она обоим письма напишет. Фотографии уже неделю лежат отпечатанные. Правда, самой себя на них не узнать – просто красотка. А хуже качеством слать ведь тоже не хочется. Все равно, как на снимке не выйдешь, а живьем-то другое впечатление будет. Это давно известно.
*****
И она написала вечером два письма. Одно повеселее – для ровесника, другое – посерьезнеё – для сорокалетнего. Пусть звонят, если заинтересуются. В том-то и загвоздка: она ведь замужем, с ребенком, встречаться некогда и от ухода мужа никак не очухается. Да и материально, нельзя сказать, что совершенно самостоятельная. Зато с чувством юмора и вредными привычками – отлично. В смысле, чувства юмора от черной безысходности навалом, а вредных привычек, кроме компьютера – вовсе нет.
Ира задумалась. А честно ли так говорить о юморе? Она с детства была смешливая, смеялась всегда громко и, буквально, до упаду, особенно, когда они с сестрой подшучивали над чем-нибудь. Но появился серьёзный и властный Игорь, на шутки которого как-то по-другому надо было реагировать – типа, понимающей насмешливой улыбки – и вот она уже и не помнит, когда вот так, от души, в полный голос, ржала, как молодая лошадь. Жаль.
Игорь так много поменял в ней и в её жизни. Особенно этой осенью...
*****
После душно–ураганного лета долго стояла изумительная, прозрачно-солнечная золотая осень. Как нежданная радость. Пестрый холмистый коврик из листьев дополнял благостную сентябрьскую картину, не нарушаемую ветром и не омрачаемую дождем. Солнечные лучи, пронзающие облака, рвались подсветить кроны и землю, чтобы дать насладиться этим великолепием природы перед долгой зимой. Солнце светило, как летом, но без духоты, пыли и липнущих блузок. Тихо-тихо, то там, то здесь, нехотя и подолгу над пестрым асфальтом кружились листья, постепенно добавляя золота в городской пейзаж.
Тонкие переливы осенних оттенков напоминали о заброшенной живописи. Каждый день, сидя на лавочке возле качелей во дворе, она наблюдала это завораживающее прощание природы с летом, листьев – с деревьями, земли – с цветением. Такая тонкая подсознательная грусть была в воздухе, скрытые намеки на конечность любого начала и даже тайны красоты, что Ирина вдруг почувствовала в себе нечто новое, как будто, наконец, очнулась от своей притупляющей трёхлетней спячки.
Ей захотелось полноценно войти в эту роль – нормальной молодой образованной женщины. Она сделала себе маникюр и подвела глаза, хотя вышла всего лишь погулять с ребенком. Во дворе никого не было, и всё же она чувствовала себя увереннее, чем обычно.
И пока трёхлетний сын исполнял в песочнице свой обязательный ритуал с куличиками, она взяла новую тетрадку, и стала записывать свои ощущения, мысли, мечты. Не так-то просто это оказалось!
Так радостно и странно было снова думать о посторонних вещах и анализировать их. Так хорошо сосредоточиться не на травмирующих темах вроде детских болезней и настроений мужа. Эти два её монстра требовали бесконечной, изматывающей мобилизации сил, бессонных ночей и потихоньку сужали круг мыслей до бытового занудства.
После трех лет полудобровольного заточения она возвращалась к жизни. Непростой переход от роли любимой женщины к роли неумелой, страшащейся ответственности мамы раздваивал сознание. Вроде бы рядом, на её глазах, выросли племянники, а с собственным ребенком она вдруг оказалась совершенно беспомощной.
Сын без конца болел редкими формами обычных болезней, приводя в растерянность даже докторов, не то, что её. Муж Игорь постоянно говорил, что это её чахлая порода виновата. А ей казалось, что гораздо важнее «породы» микроклимат в семье. Споры были бесконечными и разрушающими.
И вот теперь настало время что-то изменить и начать управлять отношениями и жизнью вообще.
Игорь, хоть и был теперь безработным, не хотел, чтобы она после отпуска по уходу вышла на работу, хотя, наверное, видел, как ей одиноко.
Если она снова начнет ходить на работу, её не будет дома почти каждый вечер, и тогда его вечера окажутся занятыми, и все «важные встречи» насчет работы не состоятся, потому что придется сидеть с Владиком. Безусловно, побыть с дитем не откажутся ни её мама, ни сестра, ни свекровь, но не гонять же их каждый вечер на другой конец города, отрывая от собственных дел и детей.
Конечно, её зарплата шляпницы маленькая, на неё не прожить. А денежные заказы в их Доме моделей стали такой редкостью, что не стоит их брать в расчёт. Да и хозяйство с маленьким ребенком требует ежедневных усилий, так что не очень-то сбежишь и не очень-то работу на дом возьмешь.
И при всём при этом, Игоря по три дня приходится просить картошку принести. Проще самой. А ведь с прогулочной коляской, рюкзаком и непоседливым ребенком непросто подняться на третий этаж без лифта. Нужно бегать несколько раз вверх-вниз, бросая в пустой квартире хнычущего, семенящего за ней Владика или брать его с собой снова вниз, за сумкой с продуктами, посадив на бедро, как делают восточные женщины.
А после этого нужно приготовить обед, покормить и уложить Владика, помыть посуду, расставить всё по местам, чтобы Игорь ничего не искал – и уж тогда бежать на работу. Вертеться придется, как белка в колесе. Хорошая перспектива.
И всё же солнце светило, волшебные дни скоро обещали плавно перейти в бабье лето, – а это ещё неделя хорошей погоды, – так что жизнь казалась многообещающей и стабильной, а трудности – преодолимыми.
Она позвонила на работу и предупредила, что с понедельника попробует работать, как все – на полную ставку, а не раз в месяц, когда просят помочь из-за запарки. «Скорее выходи, Ирка! – кричал ей в трубку начальник, молодой парень,– такой заказ наклюнулся – всем на хлеб с маслом хватит!»
Ирина обрадовалась: деньги будут, все-таки веселей. Может, починим «Жигули», а может, стиральную машину-автомат, наконец, купим. И Игорю просто очень срочно нужно приобрести красивый пиджак, чтобы он выглядел наилучшим претендентом на любое вакантное место.
Вот им в Дом моделей так нужен снабженец, но для Игоря это мелко, да и зарплата не очень. Он себя всегда директором чувствовал, особенно дома. Зато, если бы они работали в одном месте, брали бы Владика с собой, нашли бы ему уголок в комнате отдыха. Но и этот вариант мужа как-то не увлекал.
*****
Она вышла на работу, и все мужчины делали ей комплименты. Невероятно, она ведь только волосы в вишневый цвет перекрасила.
«Ты какая-то сладкая стала», – сказал начальник, который помнил её с детства – рыжую, нескладную, в конопушках.
С Владиком дома сидела мама. Её педагогический подход Ира считала неправильным, но ругаться не решалась. Главное, что она Игоря подменяет без обид, хотя ей столько до них добираться. Вообще-то у ребенка родной отец ничем не занят.
Пусть пока всё идет, как идет. Но человек предполагает...
*****
Случилось вот что.
Он лежал на диване лицом к стене и даже читать не мог. Она приносила ему в комнату еду на подносе. Но Игорь и к еде почти не притрагивался. Ирина не ожидала, что бурные поиски работы сменятся такой апатией.
Ну что же делать, если у мужчин вообще каждые семь-девять лет – кризис? Только успевай приспосабливаться.
Обнять его было нельзя, говорить бесполезно, потому что он отвечал односложно или вообще не отвечал, и на ребенка почти не обращал внимания. Даже к свекрови не ездил, что было уж совсем подозрительно.
Ирина решила переждать, свекровь не спрашивать и вообще родственников не втягивать. Сами как-нибудь разберутся. Убегая на работу, она даже маму просила к Игорю не приставать и в общественно-полезные работы по дому не заманивать. Сказала, что он болен. У него, и вправду, даже спина казалась какой-то страдающей.
Но время шло, ничего не менялось, и в доме царила напряженная, предгрозовая атмосфера – делать он ничего не хотел, а на просьбы помочь зло отвечал, что «это не горит» и что «другие бабы сами справляются». Она обижалась, тем более что причин для депрессии, кроме безработицы, она не видела. У неё тоже всю жизнь депрессия, но ведь она не может взять и залечь на недельку-другую – не гулять с ребенком, не покупать продукты, не готовить, не стирать, не убирать.
Иногда, когда спал ребёнок, она приходила в гостиную и включала компьютер. Но при лежащем, молчащем Игоре ей даже не игралось.
Объект на контакт не шел. Замечаний не делал, на ласки не реагировал, телевизором не интересовался. Ничего не понимать Ирина уже устала. И жить вот так ей тоже казалось невыносимым. Ну, не бывает же безвыходных ситуаций.
Она прилегла на диван рядом с ним и погладила его несчастную спину. Он дернулся, как от уксуса.
— Ну, расскажи мне, – ласково попросила она.
— Не могу, – сказал он сдавленным голосом после прерывистого вздоха. —Не трогай меня. Я встретил другую…
Тут он сел, перелез через её ошеломленный труп и вышел в прихожую. Через минуту дверь хлопнула.
Сначала она не поняла. Вышла на балкон и долго глядела ему вслед: пошел пешком к метро; давно бы уже машину починил.
Игорь всегда такой конкретный... «Встретил другую...» Какую другую, где встретил? Он же целыми днями дома безвылазно сидел. Ну встретил и встретил, много людей встречается на улице, но не на всех внимание обращают и не о каждой дома своей жене рассказывают.
*****
Игоря не было двое суток. Ира со свекровью обзвонили больницы, милиции и даже морги. Ирина страдала, что не окликнула его тогда с балкона, не побежала за ним, не остановила. Да разве его остановишь. Игорь всегда знал раньше, что делает и зачем. Но что-то теперь изменилось.
Он пришел к вечеру второго дня, как обычно открыв дверь своими ключами, и, сбросив куртку на пол, снова завалился на диван. Она подняла куртку и повесила её в прихожей, принесла поесть, поставила поднос на стол, помешала сахар в чае и бросилась звонить свекрови, что мол, всё в порядке, вернулся, только мрачный очень.
Вечером, когда Владик заснул, а мама уехала, она тихонько пробралась к компьютеру мимо мужа. Вроде бы он тоже спал.
Компьютер зажужжал, загружаясь, и пискнул, Игорь вздрогнул и рывком сел.
— Выключила быстро! – рявкнул он.
Она растерялась. Она сейчас выключит, если ему так уж мешает, но это как-то слишком.
— Извини, – сказала она и выключила. Придется на кухне журнал почитать. Дожили…
— А где ты был два дня? – не выдержав, спросила Ирина, садясь рядом с ним на диван.
Игорь отпрянул:
— Не твое дело! Тебе не понять…
Ирина почувствовала себя приставучей девкой возле красного фонаря.
— Мы искали тебя с твоей мамой, беспокоились, с ума сходили. Думали, с тобой что-то произошло! Почему ты так ведёшь себя? Ну, не хочешь объяснять, рассказывать – твое право. Но я-то отношусь к тебе по-прежнему: готовлю, носки подбираю, ребёнка воспитываю. Мне долго еще так жить? Я хочу понять, почему всё так, Гарик?
Она по привычке назвала его старым домашним именем. Игорь скривился:
— Да что ты можешь понять своими куриными мозгами? Все прошляпила, шляпница!
Это было уже совсем слишком. Кровь прилила к лицу. Она рывком стащила чемодан со шкафа и вышла в ванную за тряпкой, чтобы вытереть с него пыль.
Она ни минуты больше терпеть это хамство не намерена. Быть заложницей его настроений, его кризисов в доме её родителей!
— Это ты куда? – поинтересовался он насмешливо, когда она вернулась.
— Я у себя дома, Игорь. А ты едешь к маме.
Она аккуратно, скрывая дрожь в руках, выложила из чемодана летние вещи и принялась складывать в него из шкафа бельё мужа, поражаясь и ужасаясь собственной смелости.
Тут Игорь поднялся и ядовито бросил:
— Ты потом поймешь, что чудом замуж вышла.
И ушел насовсем. Так ей казалось.
*****
Она вышла с работы поздно – специально задержалась, чтобы сделать побольше и завтра не приходить. Приболела мама, и с Владом некому было посидеть.
Холодные улицы грязно блестели. С неба всё сыпалось что-то мокрое, противное – дождь со снегом. Рук для зонта уже не хватало. Кое-как Ирина натянула капюшон. Пошла к остановке, ориентируясь по редким фонарям. Подходила к ним как можно ближе, чтобы не угодить в глубокую лужу – сапожки ещё днем промокли, когда она перед работой в магазин побежала. Знала: вечером, когда освободится, все магазины будут уже закрыты. Есть, правда, ночной киоск, но он не по дороге, да и цены какие.
Она поменяла сумки местами – один пакет больно впивался в ладонь. Да еще этот дождь. И к тому же неизвестно сколько придется мерзнуть на остановке.
Обычно в те дни, когда она задерживалась на работе, муж ждал её с машиной у входа. Он коротко бибикал, как было условлено, и она подбегала к окну мастерской и махала ему с четвертого этажа. Так продолжалось много лет.
И вот теперь она идет в темноте, спотыкаясь, с тяжелыми сумками домой – одинокая, брошенная, униженная дождем, кошёлками, промокшей обувью и всей жизнью.
А по лицу текут слёзы от боли и обиды. Стыдно быть брошенной женой. Отбракованной, которую чудом взяли замуж, а вот оставлять не захотели. Наверно, таких много. Но не для всех это такая острая боль, выходящая изнутри со слезами и льющаяся в лужи с грязью, дождем и снегом. Жидкость, в которой тонет город, замешана на горе и боли.
Рук нет свободных, чтобы вытереть лицо. Да никто её слёз не увидит: ни души кругом. Все дома, в тепле, за круглым столом под абажуром. Вон, сколько окон светится. И везде – семья.
А есть одно особенное для неё светящееся окошко, и в нем сидит Влад, с соседкой и её дочкой.
И Влад ждет маму, а папу, наверно, уже не ждет. И мама должна справиться с болью и выжить, чтобы повысить интеллектуальный уровень своих «куриных мозгов» и научить ребенка всему тому, что так легко сделать вдвоём, но так сложно одному. Потому что любому ребёнку нужны оба родителя. Разве он виноват, что папа и мама не выдержали испытаний и перестали поддерживать друг друга? Разве виновато дитя, что сам факт его существования меняет людей и шлифует в них другие качества, чем те, за которые они друг друга полюбили?
Она выживет. Она возьмет себя в руки. Соседка же, Светка, пережила развод, съездила с дочкой на юг, теперь диссертацию пишет. Когда же она, Ирина, будет в состоянии что-то писать? Пока она только Барто и Маршака наизусть выучила. Ну, еще «Дядю Степу».
*****
На работе приходилось о переменах в личной жизни помалкивать. Но как скроешь, если руки трясутся и чуть что слёзы наворачиваются, а у выхода поздно вечером никто не встречает? Да и подружка из библиотеки – Оля – наверно, не так хранила чужой секрет, как обещала.
Ну и пусть. Ирина была так потрясена своими событиями, так испугана этой новой жизнью, что ей было всё равно, двое шушукаются у неё за спиной или трое. Главное – сосредоточиться на работе и делать её на «отлично», чтобы никто не мог снисходительно бросить вслед: «Ну что с неё взять: баба она и есть баба, то свадьба, то развод, то декрет. Давно понятно, нам мужика в отдел нужно».
Слишком долго она сидела с Владом, а её начальник по дружбе сохранил за ней место. А теперь, в этой ситуации, ещё и работу терять было смерти подобно.
Так что она рассадила цветы на подоконнике по новым, собственноручно художественно покрашенным горшкам, купила удобрение и поливала растения, как положено, по часам отстоянной комнатной водой. А то, что слезы капали во время поливки — это только высоченным голубым ёлкам в окно было видно. А они никому не рассказывали.
Однажды начальник позвал её в кабинет. Вытащил из огромного полированного письменного стола бутылку и кивнул ей на кресло напротив. Она села.
— Давай, – он разлил по рюмкам и поднял свою. — Жизнь полосатая. Всё может измениться.
Комок встал поперек горла от этой посторонней жалости. Чужие люди, которым просто насплетничали, готовы разделить твоё горе, а самые родные злорадно ищут, как бы побольнее сделать.
Ира поблагодарила его кивком и улыбкой, если можно так назвать её гримасу, и быстро вышла из кабинета, потому что слёзы уже бежали солёными потоками по накрашенному лицу.
*****
Соседка раздобыла ей адрес клуба. Поскольку кто-то должен был сидеть с Владом, сходить вместе никак не получалось. Пришлось как следует накраситься, одеться и пойти, будто на базар себя продавать.
Неловко, неудобно, неприлично, но на то и вечер «одиноких сердец», которым за тридцать. Так что таких, как она, много должно быть.
Оказалось, что всем за пятьдесят: она оказалась там самой молодой. "Почему Вы одна?" – спрашивали ее седые дяди с животиками и вставными зубами.
А у неё ещё обручальное кольцо на руке – забыла снять.
Потом появился один молодой и представительный с портфелем. И она наивно попросила её представить. Представили. Оказалось, холостой устроитель вечера. Он смерил её взглядом с головы до пят, будто домработнице от места отказывал. Всего-то лет на пять её старше, а мнит из себя. И интересуется, как выяснилось, молодыми девицами. Зачем тогда он посещает эти мероприятия?
Старички ей давали свои визитки и говорили: «У Вас лицо хорошего человека. У Вас всё наладится. Но если нет — звоните; мы Вам подберем кого-то помоложе». Она была так смущена, что не выразила признательности достойным образом. А только покивала головой. И сбежала.
«Это не мой способ», – решила она. Все эти базы данных с фотографиями, вечера знакомств, где все друг друга давным-давно знают, – не для неё. А если обращаться ко всем знакомым с просьбой познакомить – тоже нельзя так открываться, скоро полгорода пальцем начнет показывать, может и до мужа дойти. Кажется, уже все на свете знают, что Игорь ушел от неё.
Она шла к метро и тут ей бросилась в глаза афиша. «Новая Опера» приезжает в их город на гастроли. Как давно ей хотелось послушать их живьем! Но разве вытащишь её мужа? После свадьбы они вроде, кроме ресторанов, и не ходили никуда. Придется одной. Ну и что. Зато наслаждаться никто не помешает.
Холод в ногах заставил её очнуться: она стояла посреди большой лужи. Ну что за погода: Новый год через полтора месяца, вон «Ёлочный базар» открылся, а снег выпадет – и сразу тает.
*****
Тысячи людей пользуются службами знакомств. Очень многие дают объявления в газеты. И ещё больше народу читает эти объявления. Когда ты молод, окружён ровесниками, и жизнь, и будущее кажутся прекрасными, над такой газетой или журналом можно посмеяться. Но если одиночество прочувствовано глубоко, эти послания воспринимаются по-другому. Конечно, не как глас вопиющего в пустыне, но всё-таки… И не только скучающие дамочки за сорок пишут, а очень часто серьёзные деловые, энергичные и занятые люди, которые не хотят доверять свою судьбу случайным встречам, которые сами создают возможность случайности, вмешиваясь в провидение.
В основном в газеты обращаются женщины. Они быстрее формулируют, что их не устраивает в жизни и к чему стремятся. К тому же они более трезво оценивают свои притязания и перспективы.
Сколько рук трепетно берут свежую газету и раскрывают её на нужной странице, сколько глаз вглядываются в мелкие буковки, сколько голов вдумывается в тайный смысл и подтекст типовых фраз и оборотов, сколько губ шевелится, повторяя «в/п», «ч/ю», «мат.нез.», «в/о»?
Знать бы статистику, сколько людей пишет, встречается, женится? А так среди знакомых – и прецедента нет.
*****
Вот тогда Ирина и решила действовать по газете объявлений. Сначала она написала письмо для Светки-соседки, логопедши, которая сидела теперь с Владиком. Ей понравилось объявление сорокапятилетнего врача, в разводе и с сыном. Наверно, нормальный, раз решил ребенка себе оставить.
Светка сомневалась, потому что дорожила своей свободой, но её беспокоило, что Анечка в четырнадцать без отца, и её будущее обеспечивает одна мать. И она решила рискнуть. В конце концов, маньяки в газеты объявлений не дают.
В ответ на письмо врач позвонил и, как ни странно, не показался Светке маньяком. Поэтому Ирина теперь сидела сразу с двумя детьми, причём одному из них такое задавали по алгебре, что впору было академика в няньки приглашать.
Но скоро Светкин врач уезжал в командировку, так что Ирина отправила письма своим кандидатам, вложив фотографии, и ждала ответа.
*****
Первым позвонил тот, что постарше. Его сыну было двадцать лет, они вместе ходили по рекам на байдарке, вместе собирались жить в Израиле. Так что им нужен был третий.
Ирина была готова встречаться. Но после того, как мужчина сорок минут обосновывал причины собственной эмиграции, не поинтересовавшись её взглядом на эту проблему, она почувствовала, что второго разговора, наверно, не выдержит.
Звонок второго адресата – ровесника что-то задерживался. Она писала ему «До востребования», так что он мог и вовсе не получить письма.
Она уже перестала ждать и решила как-нибудь купить ещё одну газету, когда раздался звонок.
В этот момент дома был Игорь, который подключал купленную им двумя днями раньше стиральную машину-автомат. Установка протекала в потоках воды, потому что полностью перекрыть воду в квартире не удалось: дом старый и краны, наверно, такие же. Игорь, как обычно, ругался. Всем доставалось: и ЖЭКу, и фирме-производителю и, уж конечно, лично ей, Ирине. Это ведь она мечтала об этой машине, и, оказывается, ему, Игорю, этой своей мечтой плешь проела, хоть она среди черных волос и незаметна. Всё это говорилось без яда и злобы, и можно было бы списать эти милые слова на сварливый характер и сложное техническое задание, если бы Ирина не знала от свекрови, что Игорь у неё не ночует. Если не здесь и не там, то где? Этот вопрос мучил её ежесекундно и оскорблял своим постоянным присутствием в мыслях.
Игорь нашел себе работу, приезжал по субботам к ребенку, забирал их в цирк и в театр на детский утренник (не мог же он сам до этого додуматься: у него были новые советчики!), но отношения между ними оставались невыясненными, вопрос о разводе не поднимался, и его обручальное кольцо лежало на старом месте в буфете. Тот злополучный чемодан он, правда, забрал, но много вещей осталось, а он их не трогал.
И как раз в тот момент, когда Ирина решила, что она уже достаточно знает о себе и стиральной машине, прозвенел звонок.
Она подошла к телефону в гостиной и села на диван. Низкий, необыкновенно спокойный, прямо-таки чарующий мужской голос сказал, что получил её письмо и оно ему очень, просто чрезвычайно, понравилось. И фотография тоже. И что он уже видел другой её снимок в клубе, но тогда не решился. А вот сейчас…
Ирина слушала, как сказку на ночь. Такими простыми были слова, но голос, бас или баритон, наполнял их богатством смыслов, подтекстов и юмором. Наверно, таким был голос Дона Жуана или Казановы. Оторваться было невозможно, несмотря на Игоря в ванной в обнимку с новым агрегатом. Господи, всего лишь голос! С этим голосом она могла больше не мучаться вопросом, как сегодня будет вести себя её муж, и что он ещё скажет, уходя, и посмотрит на неё или только на сына, и как именно хлопнет дверью… Лишь бы голос звучал… И такому голосу хотелось соответствовать. Она выпрямилась, поправила волосы, оценила свои ногти и закинула нога на ногу.
— Впечатляет, – тоном светской львицы заметила она, когда собеседник признался, что убавил себе один год, потому что возраст Христа казался ему в момент подачи объявления таким значительным.
— А что же изменилось за месяц? – полюбопытствовала она, чувствуя, что у «куриных мозгов» формируются новые извилины.
— Я понял, что в принципе это одно и тоже: тридцать три или тридцать четыре. Нумерология, конечно, существует, но есть море других вещей, влияющих на судьбу человека и его мироощущение…
В Ирину словно бальзам по капле вливали. С каждым словом, каждым бархатным звуком всё увереннее был изгиб шеи, и всё изысканнее становились движения.
Прибежал проснувшийся Владик и залез к ней на коленки. Она прижала музыкальную трубку к уху, боясь, что волшебство голоса пропадет, исчезнет. Но оно осталось. И даже когда его обладатель попрощался, пообещав позвонить завтра, и трубка была повешена, в её голове по-прежнему воркующе гудел то ли бас, то ли баритон, а настроение было нормальным!
Из ванной вышел Игорь в мокрых брюках, усталый, но довольный. И она была довольна.
— Получилось? Вот здорово, – засмеялась она.
Игорь посмотрел на неё подозрительно.
— Я не могу больше, мне уже на работу надо. Стирку без меня давай. По инструкции сама разберёшься.
— Нет проблем, начальник, – улыбнулась Ирина и протянула ему чистые брюки и рубашку.
— И в розетку смогу воткнуть, – сказала она серьёзным тоном, от души подсмеиваясь над ничего не понимающим супружником.
Ровно за пятнадцать минут его жена из покорной овцы превратилась в кошку, гуляющую сама по себе, а может, даже в змею подколодную.
Ну, с чего ей весело? Над ним, что ли смеётся? Игорь даже слегка оторопел.
Он переоделся и, кивнув им на прощание, ушел. Ирина спустила Владика с рук и позвала его смотреть мультфильмы. Впечатление от звонка стало потихоньку ослабевать. Как жаль, что звонивший не оставил своего номера, а она не догадалась спросить. Несмотря на новые мозги Страшилы и порцию смелости для Трусливого Льва, не догадалась.
Ничего, завтра обязательно спросит. Если Волшебник и завтра позвонит.
*****
Вечером на работу можно было не бежать, и они со Светкой и Анечкой приступили к пробной стирке, на всякий случай, обувшись в резиновые сапоги, галоши и тапочки для бассейна, у кого что нашлось.
Машина стирала, как и положено – автоматически, и при этом ещё довольно урчала. А при отжиме сделала вид, что сейчас взлетит: её технология в их глазах мало чем от космической отличалась. Чудо техники.
Видимо, из-за дороговизны её никто брать не хотел, но тут пришел муж, увидел знаменитую фирму и заплатил, сколько надо, и плюс доставку. Молодец. Если б он ещё не ругался и ночевал, где следует…
Машину окрестили Изаурой. Владик установил рядом с ней свой детский стульчик.
*****
На следующий день мужчина позвонил снова. Ему было тридцать четыре года, и звали его Всеволодом, Севой. Он любил поэзию, классическую музыку, фотографию и природу. Но всё это было не важно.
Как к источнику припадала Ирина к трубке, закрывая глаза от нового удовольствия – слушать. Мужчина предлагал встретиться, а она боялась разочарований. Придуманный образ не обязан совпасть с реальным, но если к такому голосу приставить маленького дохленького белобрысого очкарика – она с ума сойдет. И главное, что после встречи он может перестать звонить, и она лишится этой соломинки, этой надежды выбраться из круга черных мыслей, из затягивающего омута депрессии. Хоть и точит её изнутри червячок затаенной боли, а все-таки уже можно иногда не обратить на него внимания. Если бы голос помог ей ещё немножко. Она и так этому Севе очень благодарна, и ей даже стыдно так его использовать – ведь он надеется на серьёзные отношения. Так в объявлении было написано.
Она тоже очень надеется. Только не уверена, что готова. Во-первых, о муже постоянно думает, во-вторых, с ребенком сидит и встречаться некогда. В-третьих, не знает она теперь, какая она, какой человек. Ни психологически, ни в плане секса. Потому что травма на травме, шрам на шраме. Плохо ей. А самое главное – она замужем, и никаких сил разводиться нет. И слава богу, что Игорь молчит о разводе.
Когда мужчина позвонил ей в следующий раз, она попросила, сославшись на занятость отложить их первое свиданье, но взяла с него слово звонить ей, по возможности, каждый день.
И как ни странно, он звонил, даря по каплям волшебный эликсир.
*****
Наконец, они встретились. Он был черноглазый, черноволосый, усатый и бородатый. Смешно одет. Явно не хватало светского лоска. Но главное – он был чужой. К нему нужно было привыкать.
Они посидели в музейном кафе, которое Ирина специально выбрала из-за дешевизны. Она же не знала, подъедет крутая иномарка или придет скромный претендент на руку и сердце в старой болоньевой куртке, «как назло», забывший кошелёк.
Этот свой кошелёк не забыл, но что-то она никак не могла выяснить, кто он по специальности. Вроде был фотографом, а сейчас и непонятно. Впрочем, это не важно. Голос был прежним, волшебным и успокаивающим. Ирина была готова слушать его часами, не глядя на собеседника. Тем более, что её очень смущали однозначно не леченые зубы, изредка видневшиеся из-под усов. Это был, определенно, признак бедности. Ирина сама не так много получала, её озадачивало лишь то, что Сева избегает говорить о работе, о профессии.
Они вышли из музея и прошлись по освещенной площади, припорошенной снегом. Ирина – нормального среднего роста, но Севе она даже до плеча не доставала. Огромный бородатый мужик – отмыть, постричь, одеть, сводить к зубному. Может, стоит постараться ради такого голоса?
Она никак не могла определиться. Конечно, всегда есть отходные маневры: «Звоните», «Ещё увидимся как-нибудь», «Вы хотели бы с моей подругой познакомиться?». В крайнем случае: «Ой, совсем забыла, я же замужем».
Но Ирина сейчас эгоистически думала не о способе прощания. Она прикидывала, по силам ли ей снова писать желающим познакомиться, потом говорить с ними по телефону, готовиться, встречаться, наконец; одновременно выдерживая субботние наезды Игоря, уничтожающие её чувство собственного достоинства. И где гарантии, что встреченные позднее мужчины будут более приятны в общении, и что она им понравится? Потому что «нам не дано предугадать…»
— «Как слово наше отзовется», – подхватил вдруг рядом волшебный баритон. Ирина изумилась — наверно, она вслух произнесла слова Тютчева, и он закончил фразу. Но это потрясающе, что ему тоже знакомы эти строки!
Она посмотрела на него испытующе: красивые черты, фигура, но всё какое-то дикое, нецивилизованное. И вдруг – стихи. Интересно. Она махнула рукой на ближайший дом:
— «Вот опять окно, где опять не спят…»
Он подхватил, улыбаясь:
— «Может, пьют вино, может так сидят.
Или просто рук не разнимут двое.
В каждом доме, друг, есть окно такое…»
Бородатый великан склонился к ней с лукавым взглядом:
— «Вечер. Взморье. Вздохи ветра.
Величавый возглас волн…»
Ирина совсем обрадовалась: Бальмонт! Она завершила:
— «Близко буря. В берег бьется
Чуждый чарам чёрный чёлн.»
Они стояли друг против друга, как баскетболисты, ожидающие подачи мяча. Один, правда, ростом не вышел. И вспоминали всё новые и новые стихи. И уже читали их хором. Это было здорово. Ирина вообще никого не помнила, кто читал бы ей стихи. И совсем никого не знала, кто мог бы оценить её давнее увлечение поэзией. Из мужчин. Женщины иногда ценили.
Домой она вернулась в час ночи, и несчастная Светка, одетая и измученная, спала на стульях в детской комнате.
*****
Они начали встречаться. Днем Всеволод не мог: они с приятелем чинили машины в своем дворе. И пока работа была, нужно было пользоваться моментом, чтобы закрепить репутацию мастера, потому что официально он был безработным.
Вечерами Ирина сама работала. И очень редко из-за предпраздничных заказов удавалось отпроситься. Но в один из таких вечеров они сходили в «Новую оперу». У Севы оказалось полтора курса музыкального училища за спиной, и он интересно комментировал.
В выходной приезжал Игорь, и Ирина не могла при нем взять и уйти на свидание, хотя, возможно, что стоило. Смелости у неё заметно прибавилось, да воспитание осталось прежним. Игорь стал каким-то даже галантным, из чего можно было догадаться, что у него тоже что-то изменилось. Знать бы, в какую сторону.
А по воскресеньям Светка летела к своему врачу. Так что Ирина могла встретиться с Севой только днем и прихватив с собой Владика. А как её кавалер к этому отнесется, было непредсказуемо: он же ещё не был женат. К тому же Владик такой шустрый, что, бегая за ним, не до стихов будет.
*****
Приближался Новый год, и Ира была в растерянности. Вдруг Игорь сочтет, что это семейный праздник, и вернётся? Или, не дожидаясь этого, не унижаясь и не спрашивая, отправиться справлять к сестре? Или даже к матери? Светки с Анечкой здесь не будет. А мысль отметить праздник одной, с ребенком, приводила её в ужас. Она ведь даже шампанское не сможет открыть.
*****
Сева встретил её после работы, как раньше это делал Игорь. Ирина сравнивала их, хотя это было бесполезно: как можно на одну чашу весов бросать известное и родное, а на другую – новое и чужое.
Теперь ей было несравненно легче переносить боль одиночества, полную самостоятельность и травмирующие визиты мужа.
Сева донёс ей сумку, они постояли у подъезда, болтая, и все соседи, казалось, приникли к окнам, как часом раньше – её сотрудники.
— Давайте зайдем, – поёжившись, предложила она.
Дома были Светка, Анечка и Влад, который, увидев с мамой бородатого дяденьку, спрятался за Анечку. Анечка смутилась, а Светка, наоборот, прямо через детей полезла знакомиться.
— Всеволод, – скромно представился он. Светка тоже назвала себя и тут же призадумалась. Это у неё дедуктивные способности в противоречие с психоанализом пришли.
Потом, подмигнув Ирине и взъерошив Владика, она заторопила Анечку домой. Поменявшись местами в тесной прихожей, они быстро ушли.
Ирина с Севой остались стоять в коридоре. Владик просился на руки и требовал внимания. Сева поднял его:
— Ну, привет, – сказал он. Наверно, Владу его голос тоже понравился, потому что он не протестовал на чужих руках.
— Сколько ему? – спросил Сева.
Владик тут же сунул ему под нос три пухлых пальчика.
— В октябре три было, – сказала Ирина, выбирая для Севы тапки по размеру.
— Весы, значит. Я тоже октябрьский.
— У тебя какого?
— Двадцать первого.
Ирина изумилась – это был день рождения её сына. Что это? Совпадение? Знак? Что ей в таком случае делать с этим великаном неопределенного рода занятий и перспектив, обладающим необыкновенным баритоном?
Она уже разобрала сумки и включила чайник. Взяла Влада у Севы – не всем же приятно чужих детей на руках держать, да он уже и не такой легкий. Они прошли в детскую.
Гость присел возле игрушечной железной дороги. Владик тут же сел рядом.
— Что перевозим: людей или грузы?
— Посылки, – гордо прошепелявил Влад. Сегодня он был, видно, начальником почты.
— А почему неправильно погружено? Кто у вас работает? Солдатики?..
Ирина вышла накрывать на стол. Застенчивый ребенок спокойно играл с чужим дядей через десять минут после знакомства. Фантастика! Не хватает бедненькому Грибочку субботних приездов папы: ждет, готовится, желания загадывает…
— Эй, – сказала она, – вы забыли, что на железной дороге перерыв? Пошли чай пить.
Сева с трудом пролез в гостевой уголок кухни. Владик забрался в свой высокий стульчик.
— Ой, – спохватился гость, – у меня в куртке конфеты есть.
— Сиди, – сказала Ирина. — Вот тебе конфеты, вот тебе печенье.
— Ешь, – таким же тоном скомандовал Владик и протянул Севе печенье. Конфету он все-таки себе оставил.
Они засмеялись.
После ужина Сева откланялся, потому что пора было укладывать Владика.
*****
28 декабря она всё-таки решилась спросить Игоря, где он справляет Новый год. Сделать это оказалось возможным лишь при Светке, которая по условному звонку спустилась сверху, якобы за забытой тетрадкой.
Игорь буркнул, что справлять будет у мамы, но первого числа обязательно заедет.
— Не надо, – хором сказали они со Светкой. — Мы с детьми едем в гости!
И только после этого она пригласила Севу на Новый год к себе. «Я должен поговорить со своими», – задумчиво ответил он. У неё упало сердце. С чего она решила, что она у него единственная и неповторимая – он ей этого не говорил.
— Эй, – сказал Сева. — Где ты?
— Я тут, – шепнула она еле слышно.
— Я тебе не рассказывал, нас ведь тут очень много на двухкомнатную квартиру: мама, папа, я и семья моей сестрицы. Мне надо их предупредить, что я уеду, чтобы никого не обижать.
— Сколько тебе лет? Да они радоваться должны, – удивилась Ира и подумала, что теперь понятно, отчего Сева не давал свой телефон – ему еще и жить негде.
— Ты, как всегда, права, – вздохнул он. И с неподражаемой интонацией произнес: — «Я пью за разоренный дом, за злую жизнь мою…»
— «За одиночество вдвоём…»
«И за нёго я пью», – подумала Ирина, думая о муже, и надеясь, что Ахматова её простит.
*****
Замысел был смелый. Но не всё так просто в жизни складывается.
Тридцать первого позвонила мама и объявила, что они с дядей Гришей едут. Еле-еле, с большим трудом удалось её убедить, что их не будет дома. Мама была в корне не согласна, что нужно зимой тащить ребенка в какие-то гости и ночевать там в неизвестных условия. А потом в праздничный день придётся срочно искать педиатра!
Ирина сама думала точно также и – что удивляться – теми же словами: она не стала бы куда-то на ночь брать Влада. Ну в крайнем случае, к Светке на пятый этаж. Вот Светкой и прикрылась в сто первый раз. Мама успокоилась и пошла заниматься своими делами.
Ещё тридцатого вечером Ирина приготовила все части для салатов, чтобы смешать их, когда придет срок, теперь она оттаивала окорочка. А её фирменный торт «Птичье молоко» дожидался в холодильнике, пока его покроют глазурью и украсят шоколадными бутылочками.
В пять часов забежали Светка с Анечкой – попрощаться: они ехали к доктору знакомиться с его мамой и сыном. Ну, и справлять заодно. Они умчались, и Ирину стало колотить от волнения и ожиданий.
В восемь приехал Сева. И в каком виде! Во фраке – под зелёной, видавшей виды курткой. В руках у него была туго спеленатая, пахучая ёлка и рюкзак. Наверно, пассажиры метро давно так не смеялись. А уж с ней-то что было! Только очень его обижать не хотелось в такой день.
Потом они втроем устанавливали и наряжали ёлку. Свою, искусственную, с тремя волосинами, доставшуюся по наследству, быстренько сложили в коробку и – на антресоли. Она от игрушек заваливалась, и приходилось леской привязывать её к ручке окна, а вместо шаров вешать яйца от «Киндер-сюрпризов» и мишуру.
Эту же, гордую зелёную красавицу, Сева, наверно, срубил в лесу, но не сознавался. Да и нужны ли допросы в наступающую новогоднюю ночь? Когда последний шар был повешен, шпиль установлен, а гирлянда зажжена, они потушили свет; и детская комната в ту же секунду превратилась в фантастический зал дворца, с мерцающими свечами и ларцами, полными драгоценностей.
Вспыхивали и гасли шары, загорались разными переливающимися световыми потоками стены, сказочные феи дотрагивались до занавесей своими волшебными палочками так, что по ним пробегали искорки, и где-то среди подарков под благоухающей ёлкой поблёскивала лампа Алладина…
И этот вдохновляюще-прекрасный мираж портила одна-единственная мысль: «А с кем сейчас мой муж?»
И когда разбаловавшийся Владик был сфотографирован на фоне ёлки в своем бархатном костюмчике, Сева вспомнил о других сюрпризах и принес в детскую рюкзак. Из бесконечных карманчиков он доставал плитки шоколада, шоколадного зайца в фольге, как из детства, маленькие игрушки, музыкальные диски, красивые ручки…
Этим он вдруг напомнил ей отца: папа тоже дарил вот такие неумело выбранные подарки при всей своей, да и всеобщей, бедности, совершенно от души – просто человеком он был щедрым. И Сева мило и застенчиво отдавал свои смешные призы. А вот Игорь делал это совсем по-другому: он хотел, чтобы всем казалось, что ему это ничего не стоит – осуществить чужую мечту; и теперь он наконец-то всех купил, удовлетворил и осчастливил.
Когда Сева вытащил бутылку шампанского, Ира сказала «Ура!» и пошла на кухню, потому что кроме торта и нарезки ещё ничего не было приготовлено. Сева и Владик тоже захотели с ней, но по дороге сын передумал и ускакал обратно смотреть подарки.
Ира надела на Севу фартук, хотя он вяло сопротивлялся, ссылаясь на свою аккуратность. Она не слишком надеялась на эту помощь во фраке, как вдруг Сева с неподдельным интересом стал расспрашивать про рецепт каждого блюда, заточил ножи и самым огромным их них молниеносно нарубил овощи, потом натер свеклу, чеснок и орехи, смешал два салата и оставил ей солить и пробовать. А сам занялся курицей, для начала познакомясь с ней лично, понюхав, с помощью своей подстриженной к празднику бороды.
Оказалось, что два месяца назад он бросил курсы поваров.
— Надо восстановиться! – решила она. — Ты же живёшь этим.
— Ну, не хлебом единым… Машины чинить лучше – бывают свободные дни.
— Зачем тебе свободные дни? – спросила Ира, надеясь услышать: «Для тебя».
— Для музыки, для поэзии. Для отдыха. А ещё я лес люблю…
*****
В десять ноль-ноль они сели за стол и проводили Старый год, а потом Ира срочно увела вовсю зевавшего, но упирающегося Владика спать, пообещав не тушить гирлянду на ёлке. Через 10 минут он уже спал.
В ванной она переоделась в вечернее платье и туфли на каблуках. Сева не похож на ущербного, но за месяц он ни разу не пытался её поцеловать. Конечно, она всё время ведёт себя как примерная мамочка и этим, возможно, нейтрализует порывы. Но, может, причина в том, что нет ощутимого взаимопритяжения? А если она ему просто не нравится, то зачем он пришел справлять с ней праздник? Серебристо-черное струящееся платье было мощным намеком на возможное сближение.
Ирина сама не знала, готова ли она делать намёки и принимать ответные действия. Но ей очень хотелось отомстить Игорю и этим заглушить свою затаённую, всё портящую и всё разрушающую боль, расквитаться за своё унижение и перевернутую жизнь единственным доступным ей методом…
Она не имела ещё такого опыта – изменять назло – и не была уверена, что не станет ещё хуже от отвращения и презрения к самой себе, но дарить отравленную конфетку или нанимать бандитов было уж вовсе, напрочь не для неё.
И ещё очень хотелось ощутить себя молодой интересной женщиной, которая может часами читать стихи и даже спеть, если аккомпаниатор не откажется. Хотелось восхищённых взглядов, крепких объятий и радостно-умиротворённого засыпания… Ведь когда-то всё это было в её жизни. И не исключено, что уже не будет никогда. Так что Сева – её шанс. Подарок на сегодняшнюю ночь. Как встретишь Новый год, так и год пройдет. И она вышла из ванной.
Сева обернулся на звук. Он смотрел телевизор в кресле с бокалом в руках. И во фраке. Увидев её, он встал, поставил бокал и смущенно сдернул с носа очки. Она покружилась, ожидая комплиментов. Он несмело приблизился и спросил: «Уже можно сделать громче?» Она кивнула. Он сделал музыку громче и пригласил танцевать. Она не ожидала и не очень-то умела. Но в новогоднюю ночь, в вечернем платье и если приглашает бородач во фраке, кто же откажется?
И они потанцевали, и минут через пять он, наконец, сказал, как ей идет платье. Сева танцевал уверенно, считал ей шаги и предупреждал о поворотах и сложных па. Когда-то он занимался танцами. Казалось, он всё умеет, и всё делает хорошо. Ну почему он до сих пор одинок?
«Вот бы сфотографироваться — мы сейчас такая шикарная пара». Но нельзя – улика. Где потом хранить карточку? На работе прятать? И ещё – непонятно, принял Сева намек-сигнал через платье или нет. Такой тихоня.
Ровно без двух минут двенадцать Сева принёс из холодильника шампанское и в нужный момент, тихо, профессионально, с легким хлопком открыл бутылку.
Они подняли бокалы, чокнулись и поздравили друг друга. В окне громыхнул салют – началась новая эра.
*****
Она поправила Владику одеяло и подошла к окну. Тихо падал снег, спешили снежинки покрасоваться в столбе света у каждого фонаря до того, как станут единым пушистым покрывалом города.
Новый год уже начался, а в душе прежнее отчаяние и неуверенность. Хоть бы Светка не уезжала. Но что Светка, самой надо решать, как жить дальше: тратить жизнь на слёзы и сожаления о прошлом или попытаться хоть что-то изменить.
Все мы – игрушки в руках судьбы, никто не застрахован. Люди рождаются, влюбляются, женятся, родят детей, разводятся, ищут себя, стареют и умирают. Но все наполняют каждый пункт по-разному, ощущают иначе, чем другие, воспринимают по особенному. Чем заполняет она свою единственную жизнь? Стандартными схемами? Слезами? А где же путешествия, приключения, фантастика?
Ирина прислушалась. Судя по шуму воды и звяканью посуды, Сева убирал после застолья. Добрый, домашний. А она это даже оценить не в состоянии – привыкла к тиранозаврам.
Она тихонько вышла из детской, держа туфли в руке, чтоб не цокать и прошла в гостиную. Расстелила диван, потом прошмыгнула в спальню, чтобы постелить себе: если Владик утром прибежит, она на обычном месте. Она стянула платье, критически оглядела себя в зеркало и переодела трусики – кружевные и шортиками – так, вроде, эротичнее. Потом подумала и одела короткую маечку, сверху халат и вернулась в гостиную.
Стол был убран. Она забралась на диван и стала ждать. Сева, наверное, решил перемыть все сковородки и кастрюли в доме. Вот зануда. Она волновалась – то мурашки, то влажные ладошки. Как первоклассница. То есть первокурсница. То есть девственница. Тьфу! Он, что, холодильник решил оттаивать или пироги на завтра замесить?
Наконец, послышались шаги. Она натянула одеяло повыше.
Сева вошел и ахнул.
— Ну сколько можно тебя ждать? – почти взвыла она.
Он наклонился и поцеловал её. Она даже дугой выгнулась – это было совершенно умопомрачительно!
*****
В постели он рычал. Непроизвольно, негромко и очень возбуждающе. Слов не было. Эти полночи изумили и ошеломили её. От Севы, с его мягким неопределенным обликом, поведением и родом занятий никак нельзя было ожидать такого виртуозного знания дела в горизонтальном положении. Куда подевались рассеянность и флегматичность?
Они еле дождались дневного сна Владика (а ведь после бессонной ночи его ещё надо было выгуливать, играть с ним и читать книжки), и тут же снова залезли в постель. Но сил уже было не так много, зато больше нежности.
Их разбудил Владик, кричавший с горшка, и Светкин звонок.
Новогодний аромат ёлки превращал дом в очаг. Сева, колдующий на кухне вместе с Ириной в четыре руки или сам, по собственной инициативе, сосредоточенно изобретающий новое блюдо, одним своим видом изменял мысли с негативных на позитивные. А впереди была ещё одна волшебная ночь. И ещё один день невероятного переворота сознания от простого дара судьбы – присутствия этого человека.
*****
Вечером второго января он уезжал. Они прощались на лестнице.
— Спасибо тебе большое, – сказал он очень тихо.
— Что ты, это тебе спасибо. Ты потрясающий.
Он грустно улыбнулся: — «Есть в близости людей...»
Улыбка сошла с её лица – она знала продолжение наизусть:
«Есть в близости людей заветная черта,
Её не перейти влюбленности и страсти
Пусть в мертвой тишине сливаются уста,
А сердце рвется от любви на части.
И слёзы тут бессильны, и года
Высокого и пламенного счастья,
Когда душа прохладна и чужда
Медлительной истоме сладострастья…»
Он ушёл. Она не понимала. Что не так? Что он имел ввиду? Что их души заняты, и телесные игры не имеют на них большого воздействия? Или, если взять только первую строку, можно решить так – это предел их отношений, наивысшая точка, развитие невозможно. Но почему, почему? Почему он предсказывает конец, когда для неё началась новая жизнь? Да нет, он не такой умный, чтобы наперед знать. И вообще, почему мужик постоянно цитирует Ахматову?! Такие совершенно женские стихи?!
*****
Утром приехал Игорь с подарками – отпросился ради них. Владику достался самокат, а ей чайник.
— Не нравится? – задергался Игорь.
— Да нормально, – сказала она и все думала: «Есть в близости людей…» Все одиноки по-своему… У близости всегда есть предел: временной и физический.
— Ты что-то другое хотела? – пристал муж.
— Да, отстань, пожалуйста, – буркнула она.
И вдруг её озарило: а если Сева спе-ци-аль-но ей поэтическую грусть на прощание подарил, чтобы она от своих проблем слегка отстранилась? Ведь это и есть «клин клином». Ирина сразу взбодрилась – жаль, если не будет больше этого рычащего подарка судьбы, обидно, если она не услышит уже сказочный низкий голос в телефонной трубке, но лекарство от униженности, от самоедства и неуверенности в себе в неё, определённо, в эти два дня влили. Она усмехнулась про себя – слишком буквальное сравнение. И всё-таки жаль терять Севу. Конечно, она не будет назойливо названивать, хоть и знает теперь его телефон. Но и он, как видно, звонить не станет…
Игорь учил Владика в коридоре кататься на самокате и злился, что она не присутствует. Ира поставила «шарлотку» в духовку и представила, как было бы изумительно готовить в четыре руки, как это случилось вчера. Как сексуально…
Игорь вспылил: «Ну может, посмотришь на своего ребенка? Похвалила бы!»
Ира взглянула на них обоих. Если бы Владик был потемнее, то с Игорем было одно лицо. Злющий большой Игорь и ещё неиспорченный Игорь-маленький.
— Ой, как здорово катается. А мне дадите попробовать?
— Мам, я научусь и тебе тоже дам. Один разик, – сказал ребёнок.
Игорь опять был недоволен. Да, хрен с ним. Теперь ей были смешны эти проявления тирании, деспотизма и крепостного права. Как хочет, так и реагирует, это её личное дело, ребёнок-то рад.
А Игорь пусть позлится, ему полезно. Даже, если начнёт орать и ногами топать. Пускай. Она ему наставила рога на всю оставшуюся жизнь. Эти рога будут ей потом мерещиться при вспышках его гнева. А если ещё представлять каждый раз, какой именно вид рогов на его голове сегодня – розовенькие, козлёночка – Аленушкиного братца, или ветвистые, как у северного оленя из «Снежной королевы»?..
На Игоря смех или даже улыбка действовали как ведро холодной воды: он был так болезненно самолюбив, что не мог терпеть иронии по отношению к себе. Сева оказал ей неоценимую услугу, вручив ключ, называемый независимой внутренней жизнью. Поэтому Игорь теперь смотрел на неё совершенно другими глазами, стоило только улыбнуться.
*****
Новый наступивший год был полон сюрпризов. Пришёл январский номер женского журнала, и оказалось, что её письмо, написанное на детской площадке и посланное ещё осенью до всех катаклизмов, заняло первое место в конкурсе писем. И теперь ей полагалась, как приз, микроволновка. Пустячок, а приятно!
Они со Светкой уже решили, что бросят детей друг на друга на два часа, и самостоятельно притащат этот чудо-ящик домой. Но тут об этом узнал Игорь и сказал, что сам повезет Ирину в редакцию журнала. И действительно, отпросился и повез.
В редакции жали руку, благодарили, что столько лет выписывают их журнал, и удивлялись, что годы семейной жизни не загасили искромётного чувства юмора у молодой красивой дамы – Ирины, значит. Это был миг полной сатисфакции: Игорь светился от гордости, хотя именно он тушил и гасил это чувство юмора, как врага, все эти годы. И ещё – ему пришлось скромно сидеть на стульчике, как «мужу победительницы», то есть сопровождающему лицу. А потом он пыхтел до машины с ящиком в руках, пока она грациозно цокала каблуками, помахивала сумочкой и разглядывала дополнительно подаренные журнальные экземпляры с напечатанным письмом. А на голове у неё красовалась шляпка собственного производства!
Дома они распаковали агрегат, поставили его на холодильник, попробовали, как работает. Потом позвали Светку, открыли бутылочку и отметили это дело. Игорь только пригубил – он за рулем, и его ещё ждали на работе, но было видно, что уезжать ему никак не хочется. Но Ирина твердо его выпроводила, потому что приятно иногда и стервой побыть.
А Светка понимающе подмигивала, что, мол, вернется, куда денется. Ира сама знала, что всё изменилось, что он снова живёт у своей матери, доставляя той массу неудобств. Теперь он определенно напоминал ей прежнего Гарика, которого она встретила семь лет назад на улице в компании двоих друзей и, которого однозначно выбрала из них, хотя они долго дружили вчетвером. Тогда она училась в институте на дневном и одновременно работала в двух местах. Именно это с самого начала и сразило Гарика: вроде бы тихая девочка из интеллигентной семьи. А ей просто не хотелось жить за чужой счет – мама и дядя Гриша тогда только поженились, а стипендии на тетрадки едва хватало.
Гарик закончил свой институт годом раньше, и работал менеджером. Но это оказалось ненадолго. В стране разразился торговый бум – и он стал директором часового магазина, потом ушёл в свободное плаванье, и они жили «то густо, то пусто», а то и только на Ирину смешную зарплату. А потом родился Владислав – и понеслось-покатилось: новые заботы, новые роли, новые отношения.
Днем Ира думала о семье, о хамелеоне Гарике-Игоре, а ночью – об исчезнувшем Севе. Дней через десять она не выдержала и позвонила. «А он здесь больше не живёт!» – весело сказал женский голос. Значит, действительно, «заветная черта». Как жаль.
Светка разделяла её сожаления – он ей сразу понравился, хоть и чудной. «А врачуга мой ещё чуднее, а уж сынок его – просто чудо-юдо. Видно, та газета про чудных была, а мы с тобой не поняли…» Как Светка смотрит на потепление отношений с Игорем, было непонятно. Уклонялась от любых высказываний – и всё.
Владик говорил теперь гораздо лучше. Однажды он играл в железную дорогу и вдруг вспомнил:
— А когда Сеа приедет?
— А он уехал в другой город, – ответила она. — Но, когда ты будешь постарше, непременно приедет.
— Мама, а Сеа – это папа?
Она просто не могла ничего сказать – ни слов, ни дыхания, только внутри гулко: тук, тук. Потом разом прошло:
— Нет, Грибочек, папа – Гарик, он один, а друзей, как дядя Сева – много. И на работе, и в подъезде. А ещё папины друзья…
*****
Игорь приехал в субботу. С цветком в горшке. Невзрачным заморышем. Но всё-таки проявил чуткость – подарок купил с учетом её увлечения растениеводством: вон, все подоконники уставлены цветами.
Они пообедали, уложили Владика и стали решать, куда им поехать с сыном, чтоб не простудился и не слишком утомился. «Смотрите, какая у нас демократия», – думала Ира, разглядывая лицо Гарика с красивыми карими, опушенными длинными ресницами, глазами, глубокими честолюбивыми носогубными складками, чуть изогнутыми чувственными губами. Удлиненный нос с трепетными, будто живыми ноздрями и очень жесткий раздваивающийся подбородок. Лицо, повторенное в сыне. В смягчённом варианте.
«Всё дело в подбородке», – подумала она. «В нем вся вредность и желание утверждаться за счет других».
— Не нравлюсь, да? – спросил Игорь.
— Ну отчего же, – усмехнулась она.
В узком коридоре он вдруг приобнял её.
— Это ещё что такое? – повела она плечами, высвобождаясь. Примерно таким тоном в армии говорят «Отставить!» Игорь смотрел на неё, словно ожидая дальнейших указаний. Как двоечник у доски. В нём всё отчетливей проступали черты Гарика, знакомые с юности. Когда он ещё не научился дома командовать.
Она хмыкнула и прошла на кухню. Ещё чего – обниматься захотел. Да за эти четыре месяца, которые она еле пережила, он ей так морально задолжал, не расплатится.
*****
Время словно остановилось. Ира засела дома с засопливившим после похода на детский утренник Владиком, на больничном. Продукты привозил Игорь, а она готовила, ухаживала за ребенком и перечитывала поэзию серебряного века.
Она искала разгадку и понимала, что это бесполезно: смысл Севиного ухода мог и не совпадать со смыслом стихотворения. Всё равно стихи действовали умиротворяюще, потому что давали понять: ей никогда не достичь такой культуры чувств. Она обыкновенная женщина, игрушка обстоятельств, которая подсознательно поступала по схеме, сто лет как известной уже писателям и психологам.
Но куча специальной литературы, грудой высящейся сейчас рядом с компьютером, её не излечила, не смягчила боли потери, не восполнила сил, ушедших на то, чтобы пережить свое горе, не показала путей к новой жизни, для неё приемлемых.
Ей помог человек, с которым она оказалась случайно и даже, вопреки всем книжным рекомендациям, назло. И хотя он был, определенно лучше и добрее любимого вопреки всему мужа, и он тоже оставил её, но не принёс этим новых страданий, за что она была ему бесконечно благодарна.
Наоборот, он дал ей способ оставаться собой, теперь уже в любой, даже травмирующей ситуации, просто вложив ей в руки томик стихов, просто напомнив ей, кто она. Какая она.
Невольно Сева помог ей определиться со своими собственными взглядами: даже во фраке, человек без образования, квартиры и постоянного места работы, без определенной цели в жизни – выпадал из её круга. Он был очень мил, и со временем, очевидно, она привязалась бы к нему, но общим у них было воспитание, а всё остальное – совершенно противоположным.
Так что, может быть, и лучше, что он исчез так быстро, до того, как она начала влюбляться.
*****
Игорь приехал посреди недели, когда Владик спал, а Ира прибирала и готовилась к приходу Светки. Он стоял в коридоре, не проходил, не говорил, зачем пожаловал. А она раскладывала стирку — что в шкаф, что на гладильную доску, и удивленно поглядывала на него. Он молчал.
— Слушай, давай чаю что ли попьем?
Он поспешно кивнул, надел тапочки и прошёл в ванную, руки мыть.
— Подожди, там полотенец нет, – приглушённым голосом, негромко, чтобы не разбудить Владика, сказала она и вытянула из стирки первое попавшееся, а потом понесла его Игорю. Четыре месяца назад подать мужу непоглаженное полотенце было совершенно невозможно. Никак.
Игорь повернулся к ней с мокрыми руками и взял у неё полотенце. Ирина с интересом наблюдала за реакцией: как может проявляться домострой при раздельном проживании супругов?
Он морщился, как от зубной боли. Поднял на неё глаза – и снова опустил. Он страдал.
— Я так виноват перед тобой… – сказал он шёпотом, глядя на полотенце.
«Я тоже», – подумала Ира. Ей было жаль его – такой самолюбивый, гордый – не знал, как попросить прощения, не умел. Жалость была острее, чем осадок прежней обиды.
Они стояли так близко друг к другу, разделенные только полотенцем, и она уловила его прежний, знакомый запах. Запах самой большой любви в её жизни, запах её лучших воспоминаний.
Их вдруг потянуло друг к другу навстречу, но Ирина отпрянула – страшно было испортить это ощущение, потерять аромат узнавания.
Вдруг Игорь взял её за руку. Просто своей влажной ладонью взял её пальцы в свои. Это было интимнее, чем поцелуй, пронзительнее. Их руки дрожали.
Он нащупал выключатель за дверью и выключил свет. Они больше не могли сдерживаться. Как студенты, когда всё было внове… Без слов, без прелюдий. Одна страсть.
Стоя в ванной, едва оголив нужные места… На пол упало злосчастное полотенце. И почему-то пиджак…
*****
Они сидели на кухне и пили чай, заговорчески переглядываясь. Щеки её пылали, поцарапанные его щетиной, уже успевшей с утра отрасти.
— Давай, прогуляем работу сегодня?
— А тебе можно? – Она побледнела, вспомнив, как дались поиски этого последнего места.
— Пойдём в ванную, – хрипло попросил Игорь.
Ирина, аж, чаем подавилась: им уже не по семнадцать, так и здоровье недолго подорвать.
— Ты чего, утопить меня хочешь? Ну хорошо, дам я тебе развод. Не топи.
— Я дурак.
Он неловко чмокнул её в шею.
Они оба не пошли на работу. Позвонили Светке и извинились за вечер: они побудут с ребенком сами.
Потом сидели за компьютером – она у него на коленях, но он не на экран смотрел, а уткнулся в неё лицом. И говорил невнятно:
— Слушай, а во что ты всегда играешь? Я только пасьянс могу…
— Ну, я не знаю, стоит ли раскрывать секрет? Это ведь только для избранных — называется «шары катать».
Вбежал заспанный Владик. Увидел папу и маму вместе – и бросился обниматься. Наконец-то всё стало на свои места. Как она скучала по таким минутам, и как эти мгновенья были редки!
Вот они, её мужчины, смотрят своими чернющими глазами и ждут, что она скажет. И она сейчас скомандует своей армии: «Полдник. А потом – на аттракционы!» И они побегут наперегонки по коридору – кто первым включит на кухне чайник.
Какое счастье: вся семья в сборе.
Даже, возможно, с пополнением.
*****
Как странно устроены люди: её конкретный, целеустремлённый и предприимчивый Гарик с радостью уступил ей место семейного руководителя. А флегматичный, безработный, непонятно как живущий Сева уклонялся от любого давления и вмешательства и ускользнул, как только случилось что-то, обязывающее к дальнейшим поступкам.
Она много думала, размышляла над прошлым, настоящим и будущим.
Наверно, её болезненно самолюбивый Гарик с самого начала брака не понял, что кроме роли мужа, брал на себя заодно роль её умершего отца. Его самооценке льстило, что она по неопытности во всем слушается.
Но на его плечи легла такая ответственность, особенно, с рождением сына, которой он не выдерживал. Ежеминутно мобилизованный командир. Кто же это вытерпит так долго? Вот и потребовалась первая встречная отдушина: посочувствовавшая знакомая.
Ирина виновата перед ним. Нет, не за Севу: если бы Севы не было, его стоило бы выдумать. А за то, что как женщина, как более тонкое, чувствующее и настроенное на созидание существо, она не понимала, как трудно было мужу все эти годы. За грубостью и вызывающим поведением она не почувствовала причины — непосильной ноши. Он ведь вовсе не «железный Феликс», не зрелый, умудренный опытом старейшина рода, а ранимый, уязвимый и слишком ответственный. За это она любила его и даже гордилась. За это теперь жалеет.
Внутри все как-то успокоилось, сложилось по-другому, но гармонично, словно она нашла то, что очень долго пыталась найти. Наверно, они смогут снова жить вместе, не повторяя прежних ошибок. Во всяком случае, несколько лет до следующего кризиса у неё есть.
Они с мужем не изменились, хотя, конечно, эти месяцы порознь повлияли на них. Просто совершенно случайно её научили правильно с ним обращаться. Как с ведомым. Прежних отношений уже не будет. И слава богу! То есть – слава Севе: укрепил брак. Её, примерную жену, тварь бессловесную, произвел в вожака стаи. Ну что ж, попробуем! Только бы удержаться на новой высоте, не потерять волшебного ключика.
*****
Шестнадцать лет спустя
Почти в самое Рождество, за день до отлёта домой, они заехали в супермаркет, чтобы купить подарки: как же вернуться после месяца в Америке с пустыми руками? Владик не захотел шататься с ними по магазинам и укатил со своими друзьями на мотоциклах. Он в местном колледже уже совсем освоился. Домой в Россию даже на каникулы не дозовёшься.
Музыка гремела ещё от входа – сразу понятно, праздник, и всё кругом в шариках, венках, блёстках и огромных хлопушках. Суета, толчея – последняя возможность что-то приобрести перед рождественскими каникулами, когда все магазины, учреждения и фирмы закрываются чуть ли не на две недели.
Это дома у нас главный праздник – Новый год, а в остальном христианском мире – именно Рождество.
Феерическое зрелище открывалось с эскалатора, ведущего на второй этаж магазина: все уголки освещены и оформлены по-своему, всё функционирует, полное сил и энтузиазма, твердо веря и в Иисуса Христа и в торжество материалистического мировоззрения. Торговый зал как символ целой страны, стремящейся преуспеть и позволить себе потом бесхлопотные каникулы. На её взгляд – искусственный покупательский всплеск, религиозная дата как двигатель торговли. Но ведь и сами рады попользоваться.
Дочь засмотрелась и скинула шубку – жарко в магазине.
А потом, как маленькая, сунула её Ирине на руки. Маме не сложно, да и шуба невесомая, хотя и скользкая – шикарный папин подарок на пятнадцатилетие. В облегающем свитере дочка была такая тонюсенькая, черные глаза хлопали, удивляясь увиденному. Ирина тайком залюбовалась: красавица. И как приятно, когда дети так радуют родителей: Соня – балерина, участвует в конкурсах. Вот только молчит часто – впечатления накапливает, думает, а потом в дневничок записывает. Уж на что Владик – мальчик, а с ним всегда можно быстро словом перекинуться, мнениями обменяться. А Соня другая. Ну что поделаешь, Ирина всё равно наглядеться на неё не может. А как может быть иначе?
На втором этаже были отделы игрушек, сувениров, подарков и так далее. А между ними в центре высилась огромная ёлка, прекрасная, пушистая, украшенная шарами и блестящими золотыми коробочками, в которых многократно отражались огни электрических свечей и разноцветных гирлянд. Вот это красота! Жаль, что еще два дня – и всю грандиозную работу дизайнеров придется разбирать и выкидывать. Ирина это по своему опыту хорошо знает.
Под ёлкой полно детей – вместо парков, горок и детских утренников их приводят в супермаркеты: здесь и представления бывают, и лотереи, и Санта Клаус собирает пожелания и раздает сувениры. А вон он идет: огромный Санта Клаус с приличным животиком. Гладит детей по головам, разговаривает с ними, маленьких на руки берет, тех, кто посмелее. Так и ходит в толпе верещащей малышни.
Сквозь шум и музыку Ирина уловила гудение баритона – наверно, из оперы актер – такие богатые модуляции. Соня стояла и смотрела на ёлку, не отвлекаясь на снующих детей. Санта Клаус увидел её и подошёл.
— Ну, глазастая, хочешь подарочек?
Дочка кивнула, и он полез в свой мешок.
Русский акцент, обрадовалась Ирина. Пустячок, а приятно.
— Вы говорите по-русски?
Санта Клаус сдвинул шапку, взмокшую от пота на затылок, и кивнул ей. Он достал из мешка серебряную елочку на подставке-звездочке, протянул Соне и сказал по-русски:
— Красивая девочка. С Рождеством!
— Спасибо, – сказал ребёнок по-английски.
— Пожалуйста, – засмеялся Санта Клаус, бархатным раскатом, напрягая ей слух: где-то Ирина уже слышала этот прекрасный мужской низкий голос.
Он уже отошёл к ёлке, когда Ирина вспомнила. Ну конечно! Она бросилась вслед Санта Клаусу и схватила его за рукав, выронив пакеты:
— Сева! Сева Земанн?
Он повернулся удивленно, и они встретились взглядами. Да, это был он, только не черный, а седой и с новыми зубами. Остальное не разглядеть за накладной бородой.
— Я – Ира! Ну вспомни! По газете объявлений познакомились, Новый год вместе встречали. Сева, ну пожалуйста! 16 лет назад…
Удивленная Соня подошла поближе. Он переводил взгляд с неё на Соню и обратно. А Ирина Михайловна – с него на Соню и обратно, лихорадочно сравнивая лица. У них были одинаковые носы и складочка между бровями. Немая сцена среди бравурной музыки.
Он замялся:
— Извините. Может быть. Я уже не помню. С удовольствием с вами побеседую, но в другой раз: на меня шеф смотрит, я ведь на работе.
И он повернулся и пошёл вокруг ёлки, и дети снова увязались за ним. Да, дети его всегда любили… Наверно, он и вправду не узнал её: седой ёжик, двойной подбородок, и шуба скрывает истинные размеры…
— Ты его знаешь? – наконец спросила дочь, вертя в руках блестящую ёлочку.
Если бы он помнил те давние события, Ирина могла бы спросить его про «заветную черту». И что он имел ввиду тогда и смог ли преодолеть собственный внутренний барьер, обрекавший его на одиночество? Наверное, каждый раз, когда ухаживания и лучшие мгновения взаимопознания были пережиты, когда нужно было решать: оставаться или уходить, углублять отношения или искать новых, – он ощущал эту свою «заветную черту». Его собственная внутренняя жизнь требовала такой свободы, которую ни одна женщина, ни, тем более, семья, не могли дать. Это было противоречие – стремиться к серьёзным отношениям и дорожить своей независимостью настолько, чтобы не мочь эти отношения поддерживать.
В тот момент, когда они встретились, он ещё надеялся, гонимый, как «Летучий Голландец» от одной женщины к другой, не ощутить однажды «заветной черты» и обрести пристань. Наверно, он просто ни разу по уши не влюблялся.
«Есть в близости людей заветная черта» – это грань, когда нужно сделать выбор, которого он не мог сделать, потому что вот так чудно был устроен. По идее, он до сих пор не женился, не сделал шага, чтобы перешагнуть свою заветную черту.
Да, она могла бы рассказать ему о Соне. Если бы он узнал, если бы помнил… Вряд ли ему сейчас это будет интересно. Пусть всё остается, как есть. Она помнит за двоих.
Для неё он навсегда останется Дедом Морозом возле ёлки, украшенной огнями, раздающим подарки. И сам он был редким и щедрым подарком в жизни одинокой женщины. Как прекрасная живая ёлка в Новый год.