Умер Шароф. Что значит «умер»? Значит, что его больше нет? Как это, был и вдруг нет?! Одно вещество превращается в другое, одно состояние сменяется другим, но я не могу так думать вот об этом теле, спящем с ангельским спокойствием на лице в зале для торжественных прощаний. Оно будто озарено каким-то неземным светом, даже волосы и усы стали светлее. Ах, если бы я увидела застенчивое выражение и неуверенную улыбку, то сказала бы, что вот он Шароф и сейчас мы его закопаем в землю. Но он ли это?
Всего несколько дней назад я с Шароф ехала домой после занятий. Как правило, он сторонился русских студентов, особенно девушек. Но именно у меня почему-то мог спросить домашнее задание или непонятое правило. Учиться ему было тяжело. Пришёл в Институт Стран Азии и Африки с половины годы, из-за чего сильно отстал по иностранным языкам. Жил в общежитии. Здоровья не было, интеллектуальной подготовки тоже особо не наблюдалось. Чаще всего его можно было увидеть в читальном зале над английским или турецким. Казалось, с ним ни о чём нельзя было говорить, кроме уроков. Я даже не знала, какой именно он национальности.
Видимо, от того что совместное путешествие в метро вынудило нас общаться более 5 минут, Шароф вдруг сказал:
- Говорят на каникулах ты была в Турции?
Я обрадовалась более интересной теме и с удовольствием стала рассказывать об изучаемой нами стране. Он слушал и задавал наивные вопросы, такие которые придут в голову только ребёнку или провинциалу. Конечно. Ведь Шароф жил в горах до того, как попал в МГУ. Для придания своим рассказам большей красочности я достала фотографии. На одной из них была каменная конструкция когда-то служившая воротами. Довольно крупный булыжник, выполнявший функцию перекладины, провис так сильно, что казалось, вот-вот упадёт. На этом камне я стояла руки в боки в белом длинном сарафане.
- Вот развалины города Хиераполис.
- А это победитель! – сказал Шароф и засмущался от того, что пошутил.
На другой фотографии я сидела в палатке чабанов, обняв руками колени и слушая рассказ гида турка, который напрягался так, как будто бы проводил экскурсию для самого Посла Российской Федерации в Турции. Осмелевший после первой шутки, Шароф совсем разошёлся:
- Похоже, ты очень нравилась туркам. – На лице юноши появилась озорная улыбка, но во взгляде была настороженность.
- Я просто светлая, это для них необычно. Мне кажется, мужчинам одинаково нравятся и беленькие, и чёрненькие.
- А я думаю, больше беленькие. – На его лице был румянец. А по глазам было ясно, что он хватил адреналину от такого разговора.
- А тебе какие больше нравятся? – На самом деле мне не было интересно, кто там ему нравится. Просто меня забавляло то, что я могу чуть-чуть пощекотать нервы такому диковинному созданию.
- Беленькие, -ответил Шароф, уже бледнея. Мне показалось, он просто где-то слышал, будто должны нравиться «беленькие».
Через пару минут мы попрощались. Я ушла улыбаясь. Было приятно, что скромные, «неинтересные» люди могут быть такими милыми и даже особенными именно благодаря своей наивности и застенчивости.
Прошло два дня. Мы с подругой Викой, как обычно, пришли к первой паре, положили вещи в аудиторию и пошли погулять до звонка. В коридоре мы увидели группу сокурсниц. Заметив нас, они широко раскрыли рты и глаза, казалось, что даже их руки и ноги пытаются кричать. Но вместо ожидаемого крика мы услышали лишь чей-то негромкий но эмоциональный голос:
- А вы знаете, что Шароф умер?!
С той минуты реальность как бы перестала для меня существовать. Звонка на пару я не слышала. Честное слово, умираю со стыда, когда отпрашиваюсь. Но тут мы с Викой нагло прошли в аудиторию, где грозная преподавательница уже начала урок английского, и стали собирать свои вещи, объясняя случившееся и извиняясь резкими голосами.
- Какое безобразие! – сказала Англичанка, не меняя каменного выражения лица. Только закатила глаза, как это делают люди при неприятном удивлении. – Ведь идут в институт все со справками от врача, а потом оказывается, что они больны!
Мы ещё раз сухо извинились и ушли. У кабинета Директора по международным связям собирались все, кого опечалила смерть юноши. Первый раз студенты нацмены стояли в одной кучке с русскими. Казалось, сначала они вообще не поняли, зачем мы пришли. Нацмены рассказывали о его последних днях в общежитии и о деталях сердечного приступа, от которого их приятель испустил дух. А мы только слушали с грустными глазами. Всем хотелось что-то сделать по поводу случившегося. Вспомнили, что недавно в холле стояла картонка с фотографией пожилого профессора и сообщением о его кончине. Мы решили сделать такую же и, таким образом, поделиться своей печалью со всем институтом. Кто-то из нацменов достал фотографию, на которой Шароф стоял в обнимку с товарищами по общежитию. Живо сбегали в фотомастерскую, где его лицо было мастерски изъято и помещено на другой лист в увеличенном виде. Русские девушки писали фломастером текст сообщения о безвременной кончине. Нацмены заговорили о необходимости зелёной ленты, потому что покойный был мусульманином. Кто-то из русских нашёл, откуда вырезать зелёную полоску…
Когда доска памяти была готова и установлена в холле, мы принесли цветы и встали в полукруг. Все молчали. Мусульмане помолились, а русские склонили головы в знак согласия со словами молитвы. Никто не знал, о чём говорить. Уж слишком незаметным был покойный. Когда мы стали расходиться, одна девушка сказала, что всё равно его всем этим не вернёшь. А Вика ей ответила, что хлопоты нужны для того, чтобы легче переносить горечь утраты.
***
Вот теперь мы стоим вокруг гроба: несколько родственников, преподаватели, нацмены и русские. Из всех преподавателей высказались только двое. Основной смысл их речей был в том, что жизнь и здоровье важнее любых дипломов. Никто не плакал и не говорил. Уж слишком незаметным был покойный. Прочитали молитву по-арабски. Большинство русских встали на колени рядом с мусульманами. Очень тихо вышли на улицу. Неожиданно одна чернявая девчонка стала биться в истерике. Её подхватили под руки. Вика стала ко всем приставать с вопросом: Это его девушка? Это его девушка?! Я хочу знать, кто был его девушкой!» Ей никто не отвечал. Я в душе возмутилась её легкомысленным любопытством. Мне показалось, что она чувствует себя героиней мексиканского сериала.
Вечером мы с Викой созвонились. Я поведала о том, что часто думала о Шароф как о личности, и о том, что только в метро меня начали душить рыдания. А Вика удивилась, что оказывается я не испытывала к Шароф никакого интереса как к мужчине, в чём она раньше была уверена. Потом рассказала, как она думала, сколько денег она бы могла отдать на похороны, если бы понадобилось, и пришла к выводу, что отдала бы всё-всё, что у неё есть ради того, чтобы этот человек, с которым она даже никогда не разговаривала, был жив.
С тех пор прошло много лет. Вика стала моей самой близкой подругой…