Крест на холме

     Мой, бог, я понял, что ты есть,
     Кода заказан был любовью.

  КРЕСТ НА ХОЛМЕ

Почти все в городе знали официальный дом, где работал и жил сорокадвухлетний губернатор нашего штата. Но мало кому было известно,  где от дел и административной суеты отдыхал душой этот ещё сравнительно молодой энергичный человек. Куда он стремился после ответственных поездок в Вашингтон, после принятия государственных решений в границах Капитолия, чтобы отдохнуть душой, чтобы набраться сил, чтобы опять стать активным участником творения истории нашей Родины.
Между тем место, для уважаемого губернатора заветное, располагалось здесь, неподалёку. Как раз у самой черты нашего города.
Если ваш автомобиль направляется к столице штата, то, ну если не вы, то ваш пассажир, обязательно заметит на северо-западе от указателя въезда в город, на высоком холме, среди  густой зелени и ярких цветов, прикрытый с севера густым леском из многолетних  деревьев,  старинный трехэтажный особняк, выстроенный в английском стиле
Фасад здания выложен из более светлого камня и потому  вполне можно сказать, что дом этот расположен лицом к столице штата и главной магистрали, по которой в огромный многоэтажный город ежеминутно мчатся  потоки машин.  Дорога к поместью губернатора, та, что на карте туриста  выглядит тонкой ниточкой, могла бы привести вас к этому весьма любопытному строению. Однако цвет этой «ниточки» скажет знающему автомобилисту, что проезд  по ней запрещён.
Дорога, делающая крутой вираж от главной магистрали и с заметным подъемом ведущая вас на главный холм, где располагался особняк, является частной собственностью. Проезд по ней, даже не оплачиваемый, а позволительный. То есть, доступен только при наличии въездного разрешения, проверяемого людьми из охраны поместья у крепкого шлагбаума. Аналогичный документ при вас должен быть, если вы хотите покинуть эти холмистые места, уехав этой же,  удобной  во всех отношениях, автомобильной дороге. Именно автомобильной, так как ни пешеходных, ни каких-либо других дорог  в большом радиусе  вокруг особняка нет.
Лес, как я уже сказал, прикрывающий особняк с северной стороны, можно сказать дик. В нем нет аллей, специально обустроенных площадок, зато водится зверьё. Но если гости хозяина губернаторского кресла и раскрутят  последнего на охоту, то уважаемый владелец этих мест, сразу предупредит вас о том, что занятие это превратится в утомительные для вас подъёмы  и спуски  с многочисленных  холмов. Хотя без зайца, или нескольких куропаток, или тетеревов, а то и лисы,  любители охоты  в особняк, расположенный на самом высоком из холмов, как правило, не возвращаются. Всегда с добычей.
Тут же в поместье при желании вам сделают чучело из вашего трофея, а пригодную для трапезы тушку зверя или птицы  приготовят прямо тут же в доме, на огне в большом каминном зале  правого крыла здания. Ну или на кухне, как пожелает уважаемый хозяином гость.
Каминный зал - любимое место  общения гостей губернатора. И мало кто, участвуя в разговоре, не посмотрит в сторону, освещаемую огнём камина. Над каминной плитой, на стене висит огромных размеров портрет жены хозяина дома, написанный рукой  погибшего при странных обстоятельствах мастера живописца.
                ***
Теперь я расскажу о том, кто была эта молодая,  даже совсем ещё юная  леди, изображенная на портрете. То есть, о роли этой женщины в судьбе нашего уважаемого губернатора.
Тед Лоренс  - в прошлом известный преуспевающий коммерсант и делец женился  на восемнадцатилетней Глории Саммер  как раз тогда, когда, завидно разбогатев, решил оставить свой бизнес и  занялся политикой.
Не многим удавалось сесть в кресло мэра крупного города  в тридцать четыре года  от роду. Лоренс сумел. При этом, повторяю, только-только решив для себя, что политика - есть то самое, на что можно променять прибыльный бизнес и потратить лучшие годы жизни и большую часть личностной энергии. Да, да, вы правильно поняли мой намек. Только уясните себе, прошу вас, намек, весьма прозрачный и почти невинный, а не какой-то тычок в факт, который бы оскорбил нашего уважаемого мистера Лоренса. Должность была получена им не столько благодаря  популярности и известности у жителей  столицы штата, сколько    силой интриг и влиянием связей оборотистого коммерсанта. Ходила легенда, как Лоренс будто бы купил кресло под свой благополучный зад.
И кто знает, может по истечении  положенного срока он бы тихонько  простился с новым для себя делом, да был бы и забыт жителями нашего города, если бы ....
Если бы не оказалось, что Тед Лоренс просто-таки рождён  для административного управления   крупным городом. Что он - самый что ни на есть подходящий  мэр  нашему городу - глава столицы, живущей  ежеминутной кипучей жизнью, что он и есть влияющий эпицентр этой жизни.
Не было  идеи,  дела, начинания, которое бы не освещалось словом и рукой этого человека. И вот что важно - идеи оказывались полезными, дела успешно завершались, а предполагаемые строительства    заканчивались в срок. Всевозможные начинания в виде спонсорских  проектов, громких  научных разработок, и даже такие мелочи, как-то резонные предложения от верующих, думающей  молодёжи и вообще деятельных граждан города – всё это имело под собой  трезвую основу и хорошую финансовую поддержку со стороны вездесущего мэра столицы штата, а так местных финансовых воротил. Как Лоренсу удавалось на всё это найти время и средства - многих удивляло и настораживало. Но как будто результаты  устраивали всех и потому никто не спешил углубляться в «коммерческие« тайны действующего мэра.
И лишними показались бы уверения в том, что к концу своего четырёхлетнего правления мэрией, Лоренс  имел огромную популярность среди жителей города и группы его администрации.
Нет, разумеется, были силы, желающие попытаться  предложить какую-то другую личность на пост  властелина столицы штата. Было даже три-четыре кандидатуры на этот пост.   Однако уже по предварительным данным опросов граждан  было понятно, что Лоренс пройдёт на повторных выборах вне всяких сомнений. Так оно и вышло.
И вот наконец о том, что было несомненной основой всех без исключения побед   Лоренса. Я хочу сказать о том, кто сильнее всех оказывал влияние на личностную самооценку его как  политика. Кто внушал ему веру в правоту его действий, веру в свои силы и компетентность.
Да, это прежде всего была его жена. Несомненная его помощница, малозаметный постороннему глазу консультант, советчик и друг.
К тому же жена Теда Лоренса была необычайной, я бы даже сказал, редкостной красоты женщина. И прежде  всего она удивляла всех чарующим взглядом фиолетово - чёрных широко раскрытых глаз, мягким тембром голоса и незабываемой доброй улыбкой.
Там, где этого требовал этикет и правила протокола, Лори всегда была рядом с мужем. Её подкупающая внимание красота несомненно сопутствовала успеху начинающего политика. Однако стоит заметить, что там, где не требовалось присутствия жены мэра столицы, эта мудрая не по годам женщина, не оттеняла своей яркостью, личность мужа.
Неожиданно, раньше выверенного законом срока освобождающееся кресло губернатора штата, разумеется,   заинтересовало  Лоренса.
И вот тут опять поползли слухи, весьма странного и малоприятного  толка. Сплетни, о том, что бывший коммерсант, который вот только-только встал у руля мэрии на повторный срок, сильно раскошелился, чтоб «задержать« в здравии сильно заболевшего  мозговым недугом  бывшего губернатора  штата в его кресле. Поговаривали, что Лоренс, желая обеспечить себе непременный успех на выборах, быстро обзаводился необходимыми поддержками среди сторонников внезапно сильно  приболевшего губернатора и потому якобы клонировал его и даже спонсировал появление двойника господина штата. Будто бы даже первая леди штата - то есть жена губернатора не могла доказать, что спавший с ней в одной постели мужчина   не есть её собственный муж. Но слухи, что сомнения такие были, имели место.
Такие же мысли роились и в головах сторонников пока ещё работавшего на своём посту  вполне как бы дееспособного губернатора. Может быть подогревал эти головы прежде всего тот факт, что бесследно исчез личный врач губернатора - человек, который первым поставил диагноз своему патрону - «Прогрессирующая шизоидальная паранойя«.
А уж как гудели головы тех, кто метил вместе с Лоренсом  в это освобождаемое  кресло ...только бог и ведает.   
Но приличия были соблюдены. Время от времени выздоравливающий  губернатор   всё же появлялся перед своими избирателями. Он присутствовал на серьезных заседаниях в Конгрессе, при открытии крупных новостроек, при праздничных молебнах в церкви, даже приветствовал   избранных гостей на собственном юбилее, разумеется подготовленном его сторонниками.
Там же всегда были и те, кто ждал ухода его с поста. И конечно же, Лоренс и его красавица жена были как можно ближе к первому лицу штата, этим уверяя остальных, что они и есть приемники этого господина и его леди.
И уверили.
Пришёл срок с почестями отправить губернатора на покой и его место занял Тед Лоренс. Мало нашлось кандидатур, кои бы достойно могли соперничать по количеству выполненных перед избирателями обязательств с мэром столицы. И все разумеется, надеялись, что так же энергично Лоренс возьмется и за штат в целом.
Так кто же она, эта хрупкая на вид, вовсе не выглядящая звездной моделью и, между тем, многих сводящая с ума своей неземной красотой женщина – воодушевляющая Лоренса на эпохальные социальные подвиги?
Тайну эту доподлинно знал лишь один человек. Как раз тот, кто  пишет эти строки.
Я - Френк Мерфи, по официальным документам - советник губернатора  по внутренним делам, в недавнем прошлом - коммерческий директор торговой фирмы «Лоренс Компани«, а так же друг юности хозяина штата - господина губернатора, но для меня, как и прежде, просто - Тедди.
                ***
Несколько лет назад, разумеется ещё до того, как Тедди решил заняться политикой, круг наших  коммерческих интересов  забросил нас двоих в малоприятную для слуха патриотичных американцев среднеазиатскую страну. 
Разумеется мы не афишировали наши партнёрские отношения  с этой державой. Но эмбарго - это для верхов. Для истинной коммерции нет законов  и политики. Мы торговали с этой страной. Пусть тайно, но прочно и взаимовыгодно.
И вот однажды мы с Тедди были приглашены  в дом одного знатного в той стране человека. Роскошью нас было не удивить. Мы с Тедом на глазок могли оценить что и почём в доме этого богача. Но вот гарем этого азиата нас удивил точно.
Этот семидесятилетний нувориша коллекционировал красавиц со всего света. Мы с Тедом оказали для этого человека по его словам неоценимую услугу. И тот решил нас отблагодарить, и было, без сомнения, подарком с его стороны то, что он показал нам свой гарем.
Под полупрозрачными, шитыми золотом и серебром разноцветными паранджами  перед нами одна за другой проплывали представительницы северных стран, западных, и, разумеется, здесь были красавицы желтолицые и шоколадные по цвету кожи.
При этом эти женщины обладали не только совершенной от природы красотой, но и каким-либо удивительным даром, поражающим любопытствующих на него.
Хорошо помню, как эфиопская  красавица, высокая, длинноногая и гибкая, с копной кучерявых волос и обладательница черных блестящих агатом глаз, достаточно хорошо заметных под прозрачным покрывалом, прямо на наших глазах совершила некий фокус. Она заживила свежий ножевой порез на руке своего хозяина - мужа.
Тот снял со стены кривую саблю  и резанул по руке. Помню, как Тедди поморщился, он не любитель кровавых  развлечений. Ему фокусы с долларами больше нравятся. Впрочем, и такие были продемонстрированы, но уже другой представительницей гарема нашего милейшего Али Назимхана.
А эта эфиопка, водя возле  раны чёрными  с белыми ровными ногтями узкими ручками, остановила текущую кровь, порез на наших изумлённых глазах затянулся и превратился в едва заметный шрам. А после, завидно приятно проведя по ране влажным розовым языком, эта волшебница и  вовсе  превратила рану в узкую, едва заметную кривую полоску на смуглом теле  своего повелителя.
Мы с Тедди были в восторге. Я даже помню, хотел подобное повторить на себе, но что-то, как мне показалось, наш азиатский друг ревниво отнёсся к моей затее и пришлось  отказаться от неё. Тедди  был этому очень даже рад. Повторяю, он не был склонен ни к фокусам на крови, ни к волшебницам по неволе.
Но не буду утомлять вас всеми достоинствами жён Назимхана. Хотя то, что он - обладатель  всех оттенков  жемчужен из океана земных красавиц в конце концов понял не только я - человек слабый до юных и чарующих женских станов, но и мой друг, весьма равнодушный до всего такого, уж вы мне поверьте. Что тогда, что теперь моего друга пахнущая спелой дыней юная красавица не заманит, если конечно, основой взаимопонимания с ней не будет взаимовыгодная и весьма денежная сделка.
Я расскажу, какое действие оказала одна из назимхановских чудесниц на Лоренса.
Хорошо помню, цвет её шальвар был фиолетового оттенка. Тонкая прозрачная ткань их, а так же коротенькой до пупа кофточки и чадры была столь легка, что при касании ею наших тел, чувствовалось, что тебя будто бы коснулись головками букета нежнейших цветов.
Мы только-только посетили восточные бани. Девушки, обслуживавшие нас там, помогли нам облачиться, а попросту обмотаться теплыми банными полотенцами и пригласили к хозяину. И вот в таком, полу спящем, разморенном, так сказать «полусыром« состоянии, мы возлежали на мягких кушетках среди многочисленных шёлковых подушек и как бы ...  обедали. На самом деле это была одна из многочисленных многоблюдных послеобеденных трапез в обществе Али Назимхана.
Эта красавица в фиолетовом туалете нас обслуживала. Она подавала нам блюда.
Она была европейкой. Цвета глаз я сразу не разглядел, так как женщина не поднимала их. Она плавно сновала между кушетками, подавая нам питьё, еду. Касалась нас своими одеждами и удивляла необычайным ароматом своих духов.
Тед, я сразу это понял, заинтересовался ею. Он подолгу смотрел на неё, будто бы шутя, пытался заглянуть ей в глаза. А потом, видимо уже совсем отчаявшись  что-либо разглядеть в низко опущенном лице красавицы, поинтересовался у Назимхана: »Уважаемый Али, скажите, а на что способна вот эта ваша жена? Ну, кроме как умело обслуживать во время обеда».
Назимхан  развёл тонкие губы в хитрейшую улыбку. И как обычно,  начал свой ответ с хвастовства, то есть признался, как была им добыта эта английская красавица, сколько было уплачено  за неё продавцу такого рода  товара. А потом ...
Потом он попросил Тедди выстрелить из любого  известного тому  оружия  в грецкий орех, положенный  на расписной поднос в ста шагах от места, где проходил наш обед.
А тот ответил: «Что Вы, уважаемый мною  Али, я попаду  в него лишь, если оружие ваше будет иметь  хорошую пристрельность, оптическую трубу и, разумеется, находясь в трезвом  уме, а не сейчас, когда я совершенно опьянён вашими дивными банями и ...помощницами.
Тед просто-таки глаз не сводил с женщины в  чадре цвета спелой сливы. 
Али Назимхан косил в его сторону, ухмылялся и настоятельно советовал: »А ты попробуй, увидишь фокус».
Из всех видов оружия, висевшего на великолепном стенном ковре, эта молодая женщина выбрала винтовку системы Винчестера. Она сняла её и подала Теду. Тот долго держал оружие, с виду совершенно обычное, без всяческих оптических приспособлений.
Женщина тоже не выпускала винтовку  из своих рук. Так они и стояли напротив друг друга, держась за оружие. При этом он держал за ствол, а женщина - за приклад. Она смотрела на винтовку и  руки Теда, а он  - на неё, в чуть опущенное лицо.
Вот тут я и остановлюсь на описании внешности моего друга. Так сказать, дам сравнительную характеристику его.
В ту удивительнейшую и, я вас уверяю, судьбоносную минуту, он показался мне крепким парнем. Я вдруг заметил, что мой приятель оказывается крепок не только хваткой дельца, умеющего выгодно продать хоть черта лысого, но он ещё и красив здоровым, крепким телом.
Лоренс был высок. Высокая стройная женщина, стоявшая рядом с ним, едва доставала ему до плеча. Белая кожа его имела красивый ровный, но отнюдь не бронзовый загар. В сравнении с Назимханом, Тедди был бледным.
 Я тоже трудно загораю, пигмент видно не тот и от природы тоже крепкий парень, но люблю хорошо поесть, потому заметно тяжел. В теле же Лоренса не было ни жиринки. Казалось, напрягись он специально и каждая из мышц его отлично обрисует форму каждой части его тела. Растительности на его теле было не так много, как допустим у меня, рыжего по природе и уж конечно, в сравнении с «кучерявым» Али Тед выглядел совершенно гладким. Голова же, вот сколько помню своего приятеля, всегда была стрижена под средней длины «ежик». Тед был брюнетом с цветом волос, какие в юности мог иметь Назимхан. То есть они отливали цветом воронова крыла. Волосы он стриг так, потому что те были жестки и совершенно не послушны. А так его голова выглядела всегда одинаково прибранной.
Взгляд прозрачно голубых глаз Теда мог бы понравиться любой женщине, если бы он не имел привычку хмуриться при этом. А так получалось, что он смотрел на стоявшего рядом с ним человека уж слишком оценивающе. Это смущало. Другое дело, если Тед при этом улыбался.
А вот об улыбке моего друга  я скажу подробнее. Броским красавчиком Теда конечно не назвать. Если мы появлялись с ним вдвоем в каком-нибудь кабачке или знакомились с девчонками, то ещё не сказав ни слова, те уже непременно решали, что лучше им после вечеринки остаться со мной. Ибо во внешности Лоренса была скучная рациональность и сухость, без боя он сдавал мне позиции женщин. Но только стоило ему посмотреть на красотку да улыбнуться при этом –всё! очарование подружки происходило мгновенно. Что-то подкупающе ценное, вроде как мужская доброта, как принятие на себя грехов и ответственности за тебя – это было в ней. В улыбке Теда. Теперь вы понимаете, что прожиге коммерсанту так улыбаться всегда было даже не с руки. Ибо коммерция  по сути - сделка основанная на корысти. А такое качество  такой улыбке – вовсе не родня.
Не солгу, если скажу, что тогда я впервые  в жизни видел у Лоренса крутой румянец на лице. Может это было особенно заметно при его бледности, так как жаркие восточные бани тоже  не сильно произвели на него впечатление, кроме как совершенно разморили и задурили голову ароматами.
Тед смотрел на женщину, державшую приклад ружья с такой  нежностью, что я даже разволновался, не побеспокоит ли это мужа –властелина этой красавицы.
Но Тед не улыбался. Он только смотрел через легкую ткань в лицо женщины и любовался ею. На фиг не нужна была ему ни эта винтовка, ни фокусы. Он просто удерживал рядом понравившуюся женщину, и этому, казалось, был бесконечно рад.
Назимхан что-то резко и отрывисто сказал женщине на своем языке, та подняла лицо, посмотрела Теду в глаза, отпустила винтовку и быстро развернувшись, пошла прочь, низко опустив голову.
И тут я заметил, как Лоренса  качнуло. Он будто взялся за провод с опасно высоким напряжением.
Затем, будто в высшей степени чем-то удивленный, он долгим взглядом проводил женщину до  угла зала, до того места, где стоял поднос с грецким орехом. Вдруг одной рукой отцепился от винтовки, вытер ладонью лицо, вздохнул глубоко,  охнул, как от боли, пронзившей его, а потом, не долго  целясь, держа винтовку одной рукой,  выстрелил. Я был уверен - не целясь. То есть даже казалось, он мог запросто и женщину застрелись, стоявшую рядом с подносом, на котором лежал грецкий орех. Но он попал. Попал именно в названную Назимханом цель.
Все видели, как разлетелись по сторонам  мельчайшие обломки ореха.  И только я, да, только я, был просто-таки ошарашен увиденной картиной. Ведь всё дело было в том что ....
Лоренс никогда не держал в руках оружия. А уж стрелять в сторону стоявшей у подноса женщины он бы в своём разуме никогда не посмел. Уверен, и здесь не обошлось без очередного фокуса Али. Да, буду до конца откровенным, сильного фокуса!
Лоренс потерял сознание после выстрела. Даже не успел удивиться и обрадоваться своей удаче. Он качнулся ещё раз и, оглянувшись в мою сторону, свалился.
Очнулся   мой друг уже тогда, когда  был заботливо перенесён евнухами в спальню, да и не надолго. Теда тут же напоили каким -то зельем  и  он, лишь на минуту, не более, придя в себя, снова забылся сном, вплоть до следующего вечера, когда нам нужно было уже готовиться к отъезду домой.
Наверное  Назимхан очень просчитался не подпоив этим зельем и меня. Ибо Тедди  успешно всё забыл, что видел в доме его, а я - нет. Я напомнил другу детали фокуса с выстрелом.


                ***
И вот с этой минуты хитрый коммерсант Лоренс  на заклад голову отдал, душу дельца, но поклялся, что не пожалеет ни денег, ни чести, но отнимет, отвоюет, отхитрит эту женщину у Назимхана. 
И правда, сколько  интриг, сколько козней  было устроено молодым  торговцем, сколько хитроумных ловушек расставлено перед стариком богачом, но был тот загнан в угол. Угол необходимости  быть сильно обязанным Теду Лоренсу. Как говорят на востоке: «Проси, что хочешь–твоё будет!»
Наконец прозвучали желанные слова из уст Назимхана: «Тед, не знаю, что ты задумал, но у меня сложилось впечатление, что не заплатив тебе дань  благодарности, я не смогу больше жить  прежней спокойной жизнью. Скажи, что ты хочешь от меня?»
Лоренс, уже хорошо знакомый с восточным словоблудием, на чистейшем фарси выразил свою просьбу - мечту.
    -Али, ты обладаешь роскошным сокровищем. В жемчужном колье на твоей груди много красоты  и достоинств. Уступи, за любую цену куплю  одну из твоих жемчужен. Отдай мне Глорию.
Нахмурился Назимхан. Уж и не знал, кому первому голову рубить за то, что выдал заокеанскому торговцу имя  одной из его жён.
Ничего не ответил тогда старик, ни по-английски, ни по-фарси.
Прошёл ещё год. Ещё туже затягивался узелок возле шеи Назимхана, ещё изощрённее  плёл свои сети коварный заокеанский коммерсант, будто уж навсегда прописавшийся у стен родины друга нашего – Али. Просто-таки ходу не давал старику. Даже в домашних Али уже не был уверен, всюду видел врагов своих. В любом, поданном ему напитке, нюхом чувствовал свой неминучий конец. Будто сам Аллах, в виде советов духовника, обращался к нему с предложением, объясняя: »Немилостив, потому как не щедр ты с партнёрами своими, Али. Поделись - и ты вновь разбогатеешь».
Уж и убить и отравить Али пытался неуёмного Лоренса. Подсылал к нему киллеров из своих должников. Да только всё пули мимо летели, если и попадала какая, то делая тело Лоренса по-мужски украшенным, а голову ещё светлее. Ибо так поворачивал дуло убийцы Лоренс, что для следующего выстрела мишенью этого киллера становился сам Назимхан.
Как-то не сдержался, призвал к себе Али ту из жён, что любила надевать на себя фиолетовое.
    -Скажи мне, Ло, неужели ослабла  сила твоя? Почему мне вдруг  так не везёт? 
Тихим уважительным голосом  женщина ответила: »Не вижу смысла помогать тебе, мой повелитель. Не он силён, ты - слаб». 
Женщина, приобретённая у Назимхана, обошлась Лоренсу очень дорого. Половину всего, что имел, отдал он за женщину под фиолетовой  паранджёй.
Так нашлась дочь леди Фансблоу, пропавшая десятилетним ребёнком  из роскошного поместья Фансблоу, что расположен в южной части Уэльса.
Но семнадцатилетняя леди не скоро стала женой процветающего американского коммерсанта.
Ни мать, ни отец  Глории не захотели  своё вновь приобретённое сокровище отдать в жёны в качестве благодарности. Сама девушка вроде бы и не прочь была. «Но Лори, - возмущалась леди Фансблоу, - он же обыкновенный коммерсант...»
Отец единственного своего чада  сказал Лоренсу проще: »Ваши руки, несомненно ловкие, всё же пахнут грязными деньгами. Не скрою, и для нашей семьи деньги - есть достояние. Но лучше мы будем зарабатывать их на изготовлении консервированного мяса свиней, чем  торговать  оружием с кем попало. И вообще, Гермес - не бог в нашей семье. Простите, Тед, но ...либо смените своё амплуа, либо .... Мне искренне жаль, но наша дочь никогда не станет женой торговца».
Молодой женщине с глазами цвета колдовского огня только-только исполнилось восемнадцать, когда Лоренс решительно перешагнул границу  кабинета в мэрии столицы его родного штата.
Политика показалась Фансблоу  делом не грязным. Тед же и пяти минут не сомневался быть или не быть ему политиком, он сказал себе и всем: »Буду!»- и стал мэром родного города.
Кто помог ему в этом, чьим огнём он был согрет в своём сильном желании встать на  сомнительно чистый и честный путь этого дела - кто знает? … Ну конечно же -  я.   
Уже говорилось выше, слухи были самые разные. Но слухи слухами, а мэром он всё-таки стал. И хозяином руки и сердца юной красавицы Фансблоу тоже. Теперь он мог уже открыто смотреть в её круглые, то есть кукольно открытые фиолетовые глаза, считая себя несомненным победителем и баловнем судьбы. Глория стала-таки миссис Лоренс.
А по истечении ещё восьми лет он стал губернатором штата.
И многое, многое изменилось, как во внешности его, так и душевных качествах его с тех пор, как он поменял скорее не амплуа, даже не стиль жизни, а какую-то часть сути в себе. С тех пор, как при нём появилась эта несравнимая красота – женщина с именем, которое в переводе с греческого значит Слава.
В волосах моего друга уже во всю гуляла прядями седина- плата за ответственность, а от обязательных улыбок образовались глубокие морщины возле губ. Правда  и взгляд его изменился, стал более человечным, менее оценивающим. Теперь Лоренс будто ещё и мудрым стал, оценивал не людей, а лишь дела и поступки. Теперь он смотрел на людей так, будто их заранее, даже врагов своих, прощал. Взгляд вдумчивый, под час и печально – добрый не судил даже вовсе, будто только впитывал он в себя создавшуюся проблему, переживал её сердцем и совестью своею, и только после помогал на сколько мог человеку, пришедшему к нему за делом.
Голос его подрастерял вкрадчивость, хитрые интонации,  стал более приятен на слух. Но речь его всё больше развивалась в   границах лишь двух оттенков: от по-деловому административного до любезно внимательного.
Но повторюсь, не многие видели Теда Лоренса вне служебного галстука. Мало, очень мало было людей, знавших его хоть и заметным статью своею, но тихим человеком, заботливо нежным мужем, бережливым и справедливым хозяином своего поместья. В доме, где он отдыхал, где он,  мечтая, не уставал бродить по крутым  холмам, где жила его нежность, где он мог говорить о любви, глядя прямо в глаза, а не на микрофон - там и только там, могли увидеть Теда Лоренса настоящим, истинным. Ибо что есть политика? По сути своей это тонкая, увлекательная интрига коррумпированных лицемеров. Как бы не были они красивы речами и замыслами своими, дела их имеют вполне определенные направления. Цели их поставлены так, чтоб общественное легло под их личное; чтоб личное, спаявшись с общественным, чтоб своё, смешавшись с народным, потекло руслом, которое прорыто течением из мнений группки отдельных, хорошо поработавших людей. Людей, жаждущих лишь одного – блага себе. В случае крупных удач -  обществу.
Особняк  у самой черты города, немного таинственный  и несомненно величественный  оставался  милым уютным гнёздышком  супругов Лоренс до тех самых пор пока ...
Пока не случилось нелепейшее с точи зрения обывателя  событие, ставшее первой глубочайшей трагедией в жизни не знавшего поражений  губернатора.
                ***
Шёл последний год его хозяйствования на высочайшем посту штата. Наступала пора линьки политиков - предвыборная компания.
Кто-то поговаривал, что Лоренс несомненно удержит  за собой место губернатора, а кто-то уже перешёптывался о том, что сорокадвухлетний  губернатор спит и видит более высокий пост - место в Сенате. Поговаривали, что Капитолий произвёл на   губернатора  и его жену неизгладимое впечатление.
О кресле хозяина Белого дома  как будто никто не говорил. Видно Тедди не был столь самоуверен. Но вот о сенаторстве от него как -то слышал и я.
И вдруг ...
Вдруг всё разом как будто оборвалось. И везение, и любовь, как бы даже и спокойная  жизнь.
Случилось это поздней осенью. Она в наших краях не очень холодная, но ветряная. В смысле ветра дуют такие, что чувствуешь напор силача. Даже когда ведёшь такому ветру навстречу машину, то кажется трудно и тысячам лошадиных сил, справиться с ним. Не дай бог ураган – всё сметало на пути такого ветра шалуна.
На одном из холмов поместья Лоренса ещё летом был устроен полог. От солнца, гнуса и летнего ветерка спасали полупрозрачные ткани его, закреплённые на четырех столбах из  лиственниц. И то ли по недосмотру, то ли оттого, что молодая хозяйка любила прогулки  именно до этого холма  и часто любовалась на раздуваемые ветром  небесно синие шелка полога, но последний так и не был убран. Простоял до самой осени.
Лоренс был как раз в одном из своих частых отъездов. Губернские дела обязывали Лоренса быть там, где того требовало его положение. В тот роковой день он находился в двух часах полёта на вертолёте от города, когда произошло это страшное несчастье.
Глория вместе с подругой, тремя любимыми собачками и человеком из личной охраны отправилась погулять по холмам. Путешественники запаслись даже термосом  и бутербродами, так как прогулка ожидалась долгой. И вдруг по телефону сначала мажордому Лоренса, а затем и в самому губернатору было передано телохранителем Глории: «Несчастье, большое несчастье. Срочно врача, вертолёт  и немедленно сообщите родным, кажется миссис Лоренс умерла».
Тед прилетел в своё поместье  через два часа с небольшим. Во время полёта я был с ним рядом и видел, как этот, в принципе нерелигиозный человек, все эти два часа неистово молился. Меня, повторяю, давнего его друга, человека видевшего его большую часть рабочего дня, очень это поразило.  Лоренс ...молился.
Он чуть слышно  просил у бога за женщину. За любимую женщину.
Уверен, никогда ранее не удостоен был бог его внимания, ибо не просьбой, ни проклятьем Лоренс его не беспокоил. Будто и не знал он даже, что есть такой управитель белым светом. Теперь он молился. Молил  только об одном, вернее, об одной ....
«Отними у меня всё: власть, удачу, зрение, но оставь ей жизнь. Оставь её мне, Господи. Не отними ...»
Мы - люди, сидевшие тогда в вертолёте, что на всей скорости нёс нас к поместью на семи холмах, были поражены услышанным.
Кто из нас не прощался  с близкими, ушедшими навсегда? Все теряли. Кто отца, кто мать, кто жену, кто друга. Кто даже ребёнка - плоть и кровь свою. Но горе Лоренса, будто уже заранее уверенного, что  теперь он  один, на всю оставшуюся жизнь один, было и нами будто реально ощутимым.
Ему дали выпить, когда показался наконец особняк и холм с ярким синим пятном на вершине. Это был упавший полог. С вертолёта была видна  кучка людей, санитарный вертолёт, неподалёку от дома полицейские машины.
Крепкий пиратский ром  не подействовал на Лоренса. При выходе из вертолёта его качнуло не от стойкого напитка, напротив, от трезвости сознания зашатало. Он сказал: »Один. Всё«. И медленным, тяжёлым шагом он пошёл по синим шелкам к жене.
Четыре столба, сцепленные тканью, крестом упали на запутавшуюся в шёлке женщину. Как бабочка в ярко синей паутине запуталась она и была раздавлена поваленными ветром столбами из лиственниц. Так и погибла, глядя в осеннее небо кукольными глазами, хозяйка лоренсовского поместья.

                ***
Ну а теперь о портрете, что украшает  каминную залу дома Лоренса.
Женщина,  озарившая своим присутствием жизненный путь моего друга, была несомненно особой одаренной странностями.
Всё это, впрочем, легко объяснялось тем, что в девичестве она жила под паранджёй и ещё под пристальным  контролем со стороны  чужеродных ей людей.
Имея многие капризы и причуды, Лори удивляла нас - знавших её  тем, что совершенно не любила  демонстрировать своё лицо, то есть фотографироваться. Тем более - позировать  художникам.
Редкие снимки, на которых  шустряки  из фоторепортёров умудрялись  засечь  взгляд её глаз - «слив», бережно хранились Тедом  и нещадно уничтожались  Глорией, если та всё-таки их находила.
Чаще на фото в газетах или журналах значилась улыбка самого Лоренса, а от миссис Лоренс был заметен лишь затылок или часть отвернувшегося лица, а то и вовсе она успевала  наклониться, будто спешила пожать руку ребёнку,  и на снимке, сделанном крупным планом, рядом с мэром, а позже - с губернатором, оказывалась чья-то  выгнутая в кошачьей позе спина.
Тед не давал этому объяснений. Будто позволял нам, окружавшим его, самим пораскинуть мозгами и понять, что заставляет  его красавицу жену прятать  от обозрения своё лицо.
«Ну не хочешь светиться, так сиди дома и не высовывайся за шлагбаум. - Язвили многие, не скрою, и я тоже. - А появилась в свите мужа губернатора - так меняй привычки!»
Но, увы, привычки меняла не эта очаровательная и капризная леди, а все мы - люди, привыкавшие когда-то к месту возле мэра, а теперь кучкующиеся вокруг крепкоголового   губернатора.
И вот  вдруг ....
Вдруг появился этот портрет.
Начну с того, что гроб с телом одной из красивейших в мире женщин стоял для всеобщего обозрения в часовне поместья Лоренсов три дня.
Как не возмущались, как не требовали  родители Лори, Тед не отдал им тела любимой, не позволил им перевести его в фамильную усыпальницу рода Фансблоу за океан. »Она  будет похоронена здесь. Здесь она была любима мною, здесь мы были счастливы. Здесь она пожелала оставить душу. Пусть останется и тело».
Лоренс почти не появлялся возле гроба днём, во время общих посещений родными, близкими, друзьями, знакомыми семьи.
Зато к вечеру, когда толпа рассеивалась и все тихо направлялись к дому, он, ни от кого не скрываясь, запирался в часовне один и вставал на траурный караул возле роскошного ещё открытого  гроба с телом своей жены.
Часовня  располагалась между двух средних холмов неподалёку от дома. Её хорошо было видно тем, кто из окон наблюдал за ним, идущим сначала туда, а после время спустя возвращающимся оттуда.
Именно в ней, в  этой не высокой, построенной скорее из дани светскому разговору, часовне супруги были повенчаны. Сюда они заходили вдвоём  во время широких религиозных праздников, чаще, чтобы просто  постоять в тишине, в прохладе, да, глядя на настенную современную роспись о бытие Христовом, поцеловаться, мурлыча себе не о боге, о земном.
И здесь же после всеобщего обозрения стоял гроб с телом покойной жены Теда, и он  вёл с её душой многочасовую беседу.
Я был в числе тех лиц, что встречали по утрам Лоренса и, с некоторым волнением поглядывая на высокие двери часовни, ждали когда они распахнуться.
И, как впрочем и все, я был шокирован заметными изменениями  в моем друге. Да, я опять про внешность его хочу сказать.
Седина стала старить его. При этом будто кто расчёсывал по ночам и красил серебром его непослушные волосы, так как выходил Лоренс тихим, и как прилизанным. А на голове его, будто с каждым тёмным живым волосом, был теперь рядом совершенно белый с отливом безмерной печали. В три дня мой друг стал седым. Лицо его будто полиняло, жизненный цвет и легкий загар будто пеплом присыпало, и стало оно серым. Морщины между черных бровей и у скорбного рта углубились, будто рассекали лицо темными росчерками.
Взгляд был отнюдь не рассеянным, напротив, тягостно сосредоточенным. Будто темнота часовни, освещаемая лишь огнём свечей,  за ночь делала его зрение слабым. Он, щурясь, пристально вглядывался в наши лица, молча, кивком приветствовал утро и нас и, по-стариковски сутулясь, шёл в дом.
Он мало говорил эти дни. Как-то виновато, украдкой смотрел на родителей Глории. Те, тоже молча поприветствовав зятя - вдовца, шли в часовню. Проститься, теперь уже навсегда, с молчаливой девочкой своей, так и не научившейся по-светски, на английский манер произносить своё полное имя. Закрылись её по-детски открытые глазки, как будто тёмные, но с ясным фиолетовым огоньком. Без спору – колдовским огоньком. 
Лоренс распорядился, чтоб нашли пару портретистов, что сумели бы с мёртвого уже лица, написать живой портрет его жены.
Нашли даже трёх таких.
И вот, стояли они, не мешая   общему прощанию с усопшей, с трёх сторон от гроба и рисовали портрет с умершей красавицы.
Мало кто из прощавшихся обращал внимание под своды часовни. А там….  А там как раз работал четвёртый художник.

                ***
Купол часовни был освещён  слабым огнём. Работавший под ним мастер не мозолил глаза молчаливому собранию. Зато сверху, на освещённом тысячью свечей постаменте, ему хорошо было видно лицо мёртвой женщины. Красавицы, с лица которой визажистами ежедневно убирались заметные следы мертвечины, застывшая фигура  которой освежалась нежными головками фиалок, нещадно срываемых с тела жизни.
Успехи    художников были несомненными.
Ровно через три дня, то есть к вечеру последнего из них, тело Глории было захоронено на том самом холме, где настигла её жуткая смерть.
Лоренс приказал сравнять могилу с землёй. Холм не стал ни на дюйм выше. При присутствующих Тед поклялся поставить в ногах похороненной каменный крест, возле него скамью из четырёх лиственниц. Речь его была короткой и тихой.
»Здесь будет крест. Крест да скамья для одного человека. Не надо могил. Не нужно ей ...могилы. Смерть, ...к чему ей могила? А вот крест, крест я заметный поставлю. Пусть издалека виден будет».
Мало кому известный, чудаковатый, откуда-то приглашённый лично Лоренсом портретист последним нарисовал портрет ...живой женщины. Три других портрета, данных ему для оценки его коллегами, были ликами усопшей красавицы, смотрящей на мир и людей взглядом непорочной Девы Марии. 
Сам же художник- отшельник напротив, нарисовал очень даже живой портрет.
Портрет роскошный и изображавший радующуюся жизни красивую женщину. На нём Глория была в бальном, не забытом многими кружевном белом платье, в многоцветии бриллиантовых бликов и ....
И с жестом, смутившим покой многих, в том числе и самого Теда Лоренса. 
Представьте себе красивую  женщину на балу. Будто по совершенной случайности, она на какое-то время была оставлена своим мужем. И вдруг к ней подошёл некто и протянул ей свою руку. Мужская рука, холёная, с крупным изумрудным перстнем на пальце, была подана даме при приглашении её на танец. И, судя по изображению величайшей радости на лице, была принята женщиной с большим удовольствием. Её нежно-белая рука изящно легла в смуглую мужскую ладонь. Казалось, что ещё мгновение, женщина сделает движение и начнётся кружащий голову вальс любви и жизни ....
Вот такой портрет нарисовал свихнувшийся от одиночества, но вполне тихий портретист.
Картина  украсила   комнату умершей жены Лоренса.
Вначале  Тед один разглядывал её. Разгадывал загадку, не объясняемую художником  ни за какие деньги.
Чья же это рука была подана Глории Лоренс?
Мучимый ревностью, не знакомой ему при жизни жены, по сути никогда и не  дававшей ему никакого повода  сомневаться в своей верности, Лоренс кого только не представил изображённым за чертой портрета. Хотя часто «дорисовывал» его в своих одиночествах, подолгу глядя на холёную руку  мужчины на картине и сравнивая её со своей рукой.
«Галлюцинации…. Бред…. Назимхан?… Нет, у него женственные толстые руки с пальцами-сосисками. И он никогда, даже ради европейского бала, не решился бы снять  алмазное кольцо с указательного пальца. Чей же это перстень? Кому, какому вору, бессовестно крадущему покой вдовца, принадлежит эта рука?!»
Домашние ли, кто-то ли из слуг, или даже приближённые, вроде меня, лица, те,  кто видел портрет - все удивлялись: «Зачем было художнику рисовать эту руку? Чей герб изображён на сверкающем камне перстня? Кто стоит перед леди Ло? Кому она посмела улыбнуться так, как улыбалась только своему, казалось бы единственно желанному мужчине на свете?  Мужу? Или всё же - нет?»
И было, как болезненная уступка  безумию художника, как пас перед чьей-то силой  и властью то, что уже через неделю  после похорон  на мизинце  правой руки губернатора сверкал  достойный шахских пальцев - сосисок  богатый роскошью  и стоимостью изумрудный перстень.
На прозрачной зелени его  камня  значились  знаки Луны, а на двух ниспадающих, переходящих в обод  сторон кольца  были выгравированы  две буквы «Л» в виде  головок поникших лилий.
Никто не сомневался, что это  означает «Леди Ло» или «Лори Лоренс«. Многие даже иного и представить  себе не могли.
Многие ...
А несчастного художника пытали муками ада, желая вырвать из груди  безумца ответ – «Кто»?!
Умер художник трагично.
Именно он сделал рисунок креста  на огромном куске чёрного мрамора, привезённого  в поместье Лоренса. Это был даже не кусок, а будто обломок  острой скалы, свалившийся в изголовье едва различимой уже после трёх дней могилы молодой хозяйки пологого холма.
Камнерезу было строжайше приказано: изделие должно быть готово на девятый день со дня смерти жены Лоренса и делать крест прямо  на месте. И ещё я слышал, как Тед велел скульптору »не стесняться беспокоить могилу кусками шлака, отбитыми с вырисовывающегося креста«.
И именно так и было, срубленные куски чёрного мрамора, как сухая грязь, сыпались на место захоронения бывшей красавицы, совершенно захламляя его и её любимое место отдыха.

                ***
А вот перед этим как раз и произошёл трагический случай с чудаковатым портретистом. Чёрная глыба была поднята и      устанавливалась в котлован вырытый для её основания у подножья могилы. И когда расчерченный на крест кус, поблёскивавший капельками слюдинита  пошёл согласно «майне»  художника  книзу, вдруг один из стальных тросов, удерживающих груз, оборвался. Словно струна под воздействием крутящей энергии трос взвился вверх, камень получил некоторую свободу,  качнулся и упал на тело бедняги художника, добавив молодой травке солёной крови и освобождённой от телесных пут энергии безумца.
Тот даже не вскрикнул. Сказав кинувшемуся к нему камнерезу: »Я знал. Знал…» - он улыбнулся и  помер тихо.
Тихо, так же тихо, как сносил… побои разъярённого губернатора, бившего его в кровь и с обидой добивавшегося   ответа - «Кто?!».
Защитить человечка было некому и спрашивать  за него тоже никто не стал. Но все, и  я в том числе, были удивлены, когда в ответ на известие о смерти художника услышали сухо административный лоренсовский баритон: »Похоронить у подножия этого холма. Без имени, но с могильным холмом».
И вот будто именно с этого дня   сам хозяин огромного поместья - нами уважаемый губернатор  начал подумывать о месте и своего захоронения  в пределах личной собственности.
Часто видели его ссутулившуюся спину, мелькающую у холма - кургана. Редко кто шёл за ним туда. Во время охоты или, прогулок ли – будто стеснялись люди идти туда за ним. Как правило свора охотничьих собак, алчущих догнать да схватить, а так же люди, желающие себя развлечь погоней за дичью, не поворачивали за Лоренсом  во время совместных гуляний. А он заходил туда. Видели, поднимался на холм этот, ставший курганом печали для него.
Но гулянья по поместью, повторяю, имели место. А как же иначе, жизнь–то ведь не кончилась. Жизнь и работа на видном посту  продолжались. Приезжали гости и даже из-за рубежа. Всё шло своим чередом и вечеринки случались. И конечно же – охота. Более того, многие из этих людей, из неместных, разумеется, даже не были в курсе недавних трагических событий в доме губернатора. Только странные работы  на вершине одного из холмов заставляли их поинтересоваться, что за скульптура делается там?
Тед отвечал: »Это крест«.
Ну крест и крест. Кажется сильно любопытных среди гостей губернатора не было. Никто не углублялся в поисках  причины столь странного каприза крупного чиновника. А кто всё же узнавал,  что и почему через своих холуев, тем более не задавали вопросов. Даже соболезнования застревали в горле, лишь вопрос и упрёк был в их лицах: »Почему не предупредили, такие - разэтакие?!»
А потому, что приказано было - жить и работать обычным распорядком. Ни часа на соболезнования и приемы по данному печальному случаю. Своих так даже предупреждали: «Ни-ни!» Кто только отдал такой приказ?! Да я – Френк Мерфи. Я сердцем друга почувствовал, не нужно это ему. 
Странно? И мне показалось это странным. Как необычное затишье перед бурей.
                ***
Исполнилось девять дней со дня смерти ...любимой женщины, жены Лоренса.
Крест, согласно договорённости, уже стоял на холме и душа покойной, при желании, вполне могла  поднять тень красавицы и дать ей обозреть и величие этого монументального сооружения и красоту увядающей с осенью  жизни вокруг. А так же мощь многоэтажного города  вдалеке, ровную линию магистрали; дом, затосковавший  в тёмных елях и одинокую часовню, теперь кажется более подходящую для этих неровных мест. И ещё безымянный холм меж холмов - то есть место погребения  никому неизвестного художника – отшельника. А ещё бывало…  отставшую от друзей фигуру  губернатора, косо поглядывающего на этот безымянный холмик.
Видел и я не раз такую картину.
Тед оборачивается, щурясь из-под ладони, поглядывает наверх, на холм, некогда увенчанный ярким пологом, будто синими парусами, а теперь видит там крест, поблёскивающий на ярком, но редком по осени солнце. Крест видит и более как будто ничего.
Итак девять дней.   Вернее...
Вернее сказать восемь с половиной, ибо приближался вечер и ночь, по времени подводивших к порогу девяти дней со дня смерти жены Лоренса.
Странная просьба была услышана домашними, то есть слугами, встретившими нас у дома и рядом лиц, в том числе и мною, проводивших в тот вечер губернатора до его поместья.
    -Повесить портрет в часовне. Зажечь тысячу свечей. И прошу вас, закройте меня там с наружной стороны дверей.
Тедди оглянулся ко мне.
    -Френк, ты откроешь их утром. Это всё. Поминальный ужин пройдет без меня. Я сейчас переоденусь и пойду ...туда.
Тед, снова прищурился, хотя солнца уже не было и в помине, и посмотрел на холм, вдаль.
Все молча обдумывали прозвучавшую просьбу.
Странная просьба никогда не кажется странной для тех, кто понимает любое в тебе.  Уверен, никому из присутствующих и в голову не пришло, подумать о своём хозяине странное. Разве слышится  странное  в просьбе вдовца, желающего провести вечер у могилы любимой жены, а ночью - помолиться за её упокой перед ликами, пусть современно расписанных, но вполне  святыми для него? Я просто уверен - нет. Потому согласился утром встретить друга у дверей часовни.
Я, личный врач Лоренса, психоаналитик, наблюдающий его в последнее время и двое из личной охраны - обложили часовню живым кордоном.   Как только Тед вошёл туда, я его закрыл и каждый отправился на свой пост. Он - к своей рукописной иконе, мы - под деревья, скрывших нас в безлунной ночи.
Было прохладно, даже холодно, но никто из нас даже не заговорил об огне. Все были трезвы и начеку. Малейший крик, стук, звон, стон - и я сам кинулся бы открыть эти дубовые загородки.
Но было тихо. Было ветрено, но тихо  под чёрным звёздным небом. Сегодня была ночь  полностью скрытой Луны. Только около девяти утра должен был народиться   узкий молодик месяца. Но заметим ли мы его, осветит ли он нам вид стихших этих мест - мы не знали. Мы только ждали и слушали, просто-таки превратившись в единый слух, слух безопасности.
Ночь без Луны.
Ветер поёт осеннюю мелодию, царапает ветками деревьев по стенам часовни. Поскрипывают высокие тяжелые двери её. А так, ...так тишь стоит то ли кажущаяся нам ненормальной, то ли и в самом деле тихая беззвучность  кругом.
Каждый из людей, окруживших часовню в эту ночь думал о своём. Не думаю, чтобы особо ждали чего-то необычного, просто чувствовалась некая нервная дрожь не то от холода и не уюта, не то от обстоятельств,  собравших нас в этом месте.
Не только я, многие из окружения Лоренса подумывали об объявлении официального  отпуска губернатора. Прозвучало бы вполне естественно, ведь он ежегодно сокращал свой личный отпуск в связи с какими-нибудь неотложными делами. А тут как раз случай, когда надо бы дать человеку оправиться после перенесённого потрясения.
Но ни на день не прекращавший свою работу губернатор отказывал мне, как одному из своих первых советчиков, а так же врачу, наблюдающему его; и отвечал всем, кто по-человечески интересовался его здоровьем: »Всё нормально. Я справлюсь. Это ...всё пройдет. Бывает».
Пройдет - это конечно. Всё в жизни лишь временно.
Если бы не начавшиеся вдруг одно за другим «ЧП» губернского масштаба. То убийство сына мэра столицы, то многомасштабный лесной пожар, то взрыв с многочисленными жертвами на одном из крупных элеваторов.
Не скрою, мы все пугались внезапного звонка  во время  какого-либо совещания в кабинете Лоренса. Всех просто-таки парализовало в молчании, когда губернатор брал трубку главного губернского телефона и, заметно сжимая челюсти, выслушивал очередную неприятность. А затем объявлял его нам, уже словно пережив и горе и печаль: »Господа, у нас возникла проблема (будто остальное навалившееся было уже не столь важно) в гостинице «Тесмополь», что в центре столицы, возник пожар. Сразу на трёх верхних этажах. Предлагаю закончить сегодняшнее совещание и экстренно создать комиссию по расследованию этого дела. Мистер Майлз – Вы назначаетесь главой комиссии. Мистер Стаффорд – Вы у нас главный специалист по чрезвычайным ситуациям. Определитесь с потерями и вместе с Майлзом займитесь работой по локализации последствий. А я и… Мерфи едем туда прямо сейчас».
Лоренс везде был лично. Везде его ботинки  ступали по пепелищу, по месту, где совершались громкие преступления. А ведь мог бы и не топтаться. Неприятностей всегда хватало, но всё как-то успокаивалось со временем. А теперь ...
Теперь как будто они спешили нацепиться одна за другую. И потому, будто доказывая нам и всем, что пусть он вдовец, но как человек и управленец по-прежнему не одинок и силён, и он всюду совался и всюду был лично. Как бы последовательно центруя внимание и участие всех на каждом из этих неприятных событий. Прилагая свои личные и всевозможные усилия на устранении этих бед по мере их наступления. Ну это жн всё кроме того, что он приминал активное участие в решении общегосударственных дел. Кроме того, что там, наверху ему приходилось объяснять ситуацию вверенной ему территории.
И вот после ряда всех этих случаев он вдруг вызывает меня и, глядя усталым взглядом в окно, говорит: «Мерфи, неудобно получается. Последние статьи в газетах всё больше рассказывают о моём личном участии в очередном неприятном событии очередной недели. Давай, придумай что-нибудь. Ну что это - огонь, огонь... Безумие  какое-то. Знаешь, а что если ...фейерверк? Карнавал, например. Люди рады, урожай был хорошим, основная работа по заготовкам прошла. Доход на душу - прогрессирует. Добыча нефти, руд, транспорт, сервис, я тут посмотрел отчеты, как будто всё в порядке. По налогам рассчитаемся. Давай, придумай, как организовать всё это так, чтоб правильно поняли меня и отдохнули все, после всех этих дурных событий. Чтоб пресса, телевидение получили приятный для души и глаза материал. Подумай, Френк. А–то как–то, я посмотрел, трагично уж всё. Вопросы могут пойти там наверху. А мне бы не хотелось отчитываться только по количеству жертв. Развлеки народ... фейерверком, а? Устрой веселье, ты умеешь, я знаю».
    -Ты хочешь карнавал?! Но ведь ты сам забыл, когда в последний раз улыбался, Тед. Выпрями спину! Перестань косить под приведение в галстуке, взбодрись прежде всего сам!
Ответ был неожидан и для меня и для присутствовавшего  при этом разговоре секретаря губернатора.
     -Картина начала портиться… Надо бы после  праздника мастера толкового найти. В понедельник девять дней. Так что давай с карнавалом до пятницы решим, Френк. В воскресенье отгуляем с фейерверком и... о картине посоветуемся. Всё. Давайте, что там по текущим делам, Паркиенс, несите информацию. Всю!»
Не сказать, чтоб очень радостным  был карнавал  в этом году, но, кажется, людям и впрямь его не хватало. Хотя не улеглись ещё в их душах и волнение, и чувство потери, никто не возразил против ежегодного праздника урожая. Ведь последний урожай и правда был хорошим. Уродилось всё. Получалось, что мы и свой народ накормим и будет что продать соседям. Просто все решили, раз уж пошло одно печальное событие за другим, так карнавала не будет.
А вот губернатор решил, что будет.
Теду удалось заручиться мнением нескольких ответственных лиц в Вашингтоне и добыть «добро» на получение пакета  госзаказов для парочки алигархов его штата. А в счёт их «спонсорских вложений» Тед  оплатил реконструкцию столичной гостиницы, нашёл средства для двух дополнительных пожарных вертолётов, выдал долгосрочную ссуду на ремонт элеватора. А так же выделил средства из собственной губернской кубышки на поддержание всех пострадавших  за трудные, весьма непростые пять  последних дней. Разумеется все эти люди собрались на столичном карнавале и отдыхали два выходных дня за счёт средств, которые Тед раздобыл, объехав всех мэров крупнейших городов штата. С мэром, потеря которого была сравнима с его потерей, Тед больше общался лично. Конечно, праздник был не в душу его приемнику, но и тот согласился с тем, что люди, живущие рядом с ними, достойны праздника. И не стоит лишать их ежегодного веселого торжества только из-за того, что у глав штата и столицы как раз в эти солнечные дни умерли самые близкие для них люди. «Пока погода радует солнцем и сухостью, пока ливни не покрыли улицы зеркальными лужами, надо провести карнавальное шествие, порадовать горожан и гостей столицы штата» - так Лоренс сказал отцу, потерявшему старшего сына. И потом вдруг погрустнел, вспомнив о счастье, какое осталось с мэром столицы - о его веселой жене и двух оставшихся с ними сыновьях. «У вас есть, кого любить Джон. Кем гордиться. Будем же мужественными. Помогите мне провести этот карнавал».
На празднике Лоренс буквально заставлял себя улыбаться, говорил сочинённую для него, но серьезно поправленную им тёплую речь, внося в неё элемент личной надежды на быстрое выправление дел
 »Я желаю вам и себе, в том числе, хорошо отдохнуть эти дни. Развлечься. Дел всегда много, праздник короток. Потому не будем тратить время на речи. Удачи всем и весёлого отдыха«.
Но даже пожимая руку самой красивой девушке карнавала, губернатор улыбнулся уж как-то слишком широко, как-то уж очень по-голивудски. Шепоток советника, что девушка «свободна», казалось, не был Лоренсом даже услышан. И на всех фото, в  вышедших на другой день газетах, было то, что ранее все замечали в отношении жены губернатора - красавица карнавала цветёт улыбкой, а губернатор то коротко остриженным затылком к объективу повернулся (он подарок красавице вручал – купленное спонсорами кольцо), то взмахом руки лицо прикрыл (приветствовал делегацию строителей, только-только закончивших реставрацию верхнего этажа гостиницы). А в другой газете и вовсе читатель не узнал на снимке в чьей-то согнутой спине рядом с Первой красавицей и мэром столицы часть тела первого человека штата, наклонившегося в этот момент, чтоб пожать руку то ли карлику, то ли крупноголовому ребёнку.
После двух дневного отдыха, разумеется только для горожан, так как администрация города и даже штата находились, что называется в боевой готовности, пресекая малейшую провокацию или предупреждая развитие возникающих то тут, то там неурядиц, все горожане снова приступили к работе.
К вечеру понедельника Лоренс, освободившись от дел, не остался отдыхать в своём официальном доме – доме губернатора, он поспешил за черту города, в своё поместье. Там уже собралась   комиссия из компетентных специалистов по расследованию причины порчи картины - портрета жены губернатора.
О том, что картина, которая  по распоряжению Лоренса до сорокового дня будет висеть в часовне, начала портиться  заметили все, кто её там мог видеть.
Я советовал Теду убрать  её из сырого, не отапливаемого, отданного на загулы ветра помещения. Говорил ему: »Ну если уж необходимо, пусть на девятый день и сороковой её выставят здесь. Но зачем же оставлять её на весь этот срок, Тед? На мой взгляд не разумно, тем боле, что ты же сам отметил, что картина…гибнет».
Тед был категоричен: »Пусть висит». И всё требовал найти ему толкового реставратора, тыкая пальцем сначала в роспись на стене часовни, а затем на угол картины: »Смотри, Френк, смотри! Этим росписям  более тридцати лет, но ни кусочка штукатурки не вывалилось, ни тона в красках не поблекло. Это художник гадит мне издалека! Или я напьюсь до горячки и вырежу эту часть картины или ...ищи, Френк, ищи мне толкового человека!»
Что верно, то верно - именно «кусок» в картине начал будто плесенью покрываться. Сначала как раз то место, где слились две руки мужская и женская, а потом и дальше пошло. Уже и белая рука по локоть зеленцой  и трещинами пошла, а уж холёная рука, увенчанная перстнем - та и вовсе едва различима была в бурой зелени чего-то склизкого и дурно пахнущего.
 Ржаво-зелёная  чешуйчатая плесень будто проказа  искажала  две прекрасных  руки, до волшебства живо расписанных художником. И было в этом что-то необъяснимо настораживающим.
Специалистами были взяты необходимые пробы краски и плесени. Они  даже пытались пересаживать её на  «здоровую» часть картины. Но как шелуха с полированной золотой поверхности,  осыпалась она так и не прилипнув к ней, удивляя не подвластностью времени и порчи. Тот же несчастный угол картины продолжал умирать, не поддаваясь никаким средствам химиков и реставраторов. Ни один из спецов, найденных в университете, не смог толково объяснить  происходящего прямо на глазах парадокса.
И снова в поместье  Лоренса   появилась одиозная фигура  растрёпы художника.
Где, на каких  задворках Парнаса находил Тед таких мрачных  прощелыг?...Неизвестно.
На наши вопросы «кто это?», «откуда такой?» Лоренс только криво усмехался: » Это тот, кого вы не нашли, так как не там искали».
Накинув дублёнку Лоренса на почти голое тщедушное тело, этот тип круглые сутки колдовал над картиной. Взбирался на леса, болтался подвязанный на верёвках, спущенных с балкона под куполом часовни и всё смотрел, разглядывал,   разнюхивал необъяснимые раны от болезни картины. 
Краски, которыми он оживлял испорченный кусок полотна пахли гадостью и, на мой взгляд,… экскрементами   самого художника, но он растирал  их до ран в пальцах и всё пробовал, испытывал их на заплесневелом участке картины. 
Лишь в ночь на девятый день художник - реставратор покинул часовню. Там в то время был Лоренс.
А потом борьба с плесенью была продолжена.
Продолжалась  и работа самого Лоренса.
Неожиданно для наших широт по северу штата прошёл снег. С привычными нам ветрами он создал такой холод на улицах городов, что участились случаи обморожения у бездомных.
Лоренс приказал освободить один из военных госпиталей, переселив и весьма комфортабельно горсточку солдат с синуситом и дизентерией  и парочку офицеров с диагнозом доктора Люмбаго  в соседний, так же полупустой госпиталь.
Военные долго гремели командными голосами в приёмной губернатора. Долго махали перед его носом бумагами с гербовыми печатями, но тот хмуро отражал их гневные обиды и корректно позволял: »Звоните, пишите, жалуйтесь. Ваше право».
Госпиталь  был освобождён от медперсонала и оборудования  и отдан под дом-ночлежку  для бездомных. Лоренс был первым, кто стал спонсором бесплатных обедов там. Разумеется не из своей зарплаты, из прежних сбережений и заработков, кои он  тратил при жизни жены на красивую, достойную её  жизнь, а теперь - на баранью похлёбку для бесприютных всех мастей. Зато случаев смерти и обморожения бездомных прекратились.
Конечно гладко такие добрые дела не проходят. Звонок и нагоняй из военного министерства был. Но Лоренс с предостережениями синоптиков, с данными о том, сколько тратит государство на содержание полупустых военных госпиталей, с группой лиц, состоящей из представителей различных концессий, общества Красного Креста   прямиком отправился на приём к главе государства. И сумел -таки убедить его ослабить напор генеральских особ и поддержать уже осуществлённое им дело. После этого грозные визиты, звонки и появившаяся было возле ночлежки  бронетехника пропали.
И снова никто не увидел улыбки на лице удовлетворённого губернатора. Будто он и не обрадовался победе своей над вояками, страдающими болезнью «доктора Люмбаго».
А во время отдыха Тед снова спешил к себе в поместье. Когда один, а когда и с гостями штата. Кто был рад поудить рубку в искусственном озерке, кто побродить с ружьишком  по лесу, а кто был уже знаком со всем этим - просто пообщаться у жаркого камина за рюмочкой отменного рома с хозяином красивых этих мест, чуть поседевших от налетевшего снега  да присмиревших от тишины и холода.
Именно эти, последние, осторожно интересовались у Теда о видном отовсюду кресте на холме.  Те, кто посмелее - о безымянной могиле у его подножья. А те, кто уж вовсе не мог держать язык, те, конечно, расспрашивали о портрете жены:» Тед, говорят, картина достоверно отразила красоту вашей погибшей супруги. Многие считают, что особенно взгляд женщины на портрете удался художнику. Будто живые, говорят, глаза получились. Говорят это шедевр какого-то неизвестного, умершего где-то тут же, в этих местах художника, найденного Вами на парижском Парнасе. А почему картина в часовне весит? Там достаточно хороши условия для такого шедевра?«
Лоренс отвечал на вопросы, но вид его при этом был таким,  будто за недосмотр свой он  получил  удар  хлыстом.
И вот что странно, гости входили в часовню, смотрели на работу реставратора, а Тед туда при людях не входил. Будто стеснялся чего-то. Он прохаживался у дверей туда-сюда и ждал гостя, любопытствующего на его горе.
Прошло ещё несколько дней. И вдруг ...
Вдруг служанка, что носила художнику еду, начала жаловаться мажордому, а тот передал её рассказ мне, как человеку, что не побоится передать неприятную весть хозяину,  о том, что пришибленный художник якобы плачет, от пищи отказывается и говорит: »Не за что меня ему кормить».
Ну, по такому пустяку я губернатора беспокоить не стал. Решил после серьёзного дела сам заехать в поместье и разобраться с бойкотирующим художником, без лишних беспокойств для Лоренса.
У Теда были проблемы посерьёзнее. 
Из-за сбоя на трансформаторной подстанции двадцать минут был обесточен целый район одного из крупных городов. Сорок семь разбойных нападений, двенадцать серьёзных ограблений, смерть трёх больных, находящихся в реанимационных палатах больниц района и наконец - пропали двое малышей. Как дети оказались поздним вечером без присмотра на улице - это второй вопрос. Главное для всех - был резонанс случая на фоне общей картины неожиданного затемнения.
И это в день рождения губернатора ....
Сорокатрёхлетний губернатор помрачнел, ещё сильнее плечи опустил,   будто и эту вину на себя сложив.
Он бродил по улицам уже осветившегося светом иллюминации района, битое стекло скрипело под его ботинками, грязь, смешенная с каплями чьей-то крови, прилипала к ним.
«Лори, как ты посмела бросить меня среди этого хаоса? В чём я виноват перед тобой?» - этот бред из уст самого Теда я услышал случайно. Испугавшись, что его могут услышать и посторонние, я отвлёк мысли  Теда разговором. Но не надолго. Ему предстояла встреча с прессой, с потерпевшими, с матерями потерявшихся малышей.
Когда мы летели обратно в столицу, я специально отсадил посторонних подальше от осунувшегося губернатора. Дал ему возможность посидеть в раздумьях одному. Но, толи уже научившись считывать слова с выражения лица друга, толи действительно кое-что слыша из чуть двигающихся губ его, я понял, что он снова обращается к мыслям об умершей жене. » Я бессилен, бессилен без тебя, Ло. Я конечно накормлю и этих. Но обогреть, обезопасить и дать надежду каждому … бессилен. Может уйти? Бросить всё это? Вернуться к тому, что ещё не забылось? Как жаль. Ведь казалось, мне всё это по плечу».
Когда вертолёт сделал посадку и большая часть сопровождающих губернатора покинула салон, Лоренс всё продолжал смотреть в серое утро сквозь стекло иллюминатора   и думать о своём. Я позвал его, но он как будто не расслышал меня. Однако выражение задумчивого лица изменилось.  Будто он говорил себе: »Нет, нет, любовь моя, не сдвинусь я с этого места. Моё оно! Ты - есть только внушённая мне Назимханом  удача. Но я ещё сам не промах. И пусть  только на трезвую голову, пусть с верной оптикой, но я и за двести метров попаду в свой орех. Я раскрою его вдребезги! Я накормлю, пусть более разбавленной похлёбкой, но всех, кто потянется в мой дом, я дам работу людям, я построю новые улицы и дома. Я разыщу этих детей! Ты, слышишь, удача моя, любовь моя, Лори, слышишь?!»
Тед оглянулся  ко мне. Брови его были сдвинуты, взгляд безумно чёрен. Я даже испугался за здоровье своего друга. Шагнул к нему, а он,  сморгнув, спросил: »Сколько обещано за возврат детей, Френк? Дать объявление во всех газетах, по всем местным каналам - за живых  детей будет дано втрое больше.
    -Но это же тридцать тысяч долларов, Тед?!
    -Не разучился считать мои деньги, Мерфи? Вижу. Но ты лучше с главой полицейского управления города свяжись. Без намёков, напрямую скажи, через три дня не будут найдены дети - для карьеры будет потерян он. С должностью  придётся проститься и  его заместителю, пусть и не мечтает о счастливом продвижении по службе.
   -Тед, но они ж не виноваты в сбое на подстанции. Эти женщины, они могут говорить, что хотят, но их собственные дети были оставлены на улице без присмотра и, я считаю...
   -Кто ещё так считает?
Лоренс бывает жестким. А власти его и могущества хватило бы на неприятности для не в чем неповинного управляющего полицией города и его заместителя.
Однако дети действительно быстро были найдены.
Лоренс снова пошел с «шапкой» по кругу. Раскошелились крупные предприниматели нескольких городов, к коим, просто поинтересоваться делами, «заскочил» губернатор. Деньги, собранные Лоренсом в пользу пострадавшего от затемнения района,  а так же людям, особо обиженным  в тот чёрный вечер – были отданы. Глава полицейского управления, довольный тем, что сэкономил губернатору двадцать тысяч баксов, ждал повышения по службе.
Не дождался. Хмурый Лоренс по телефону  поделился с ним тем, что сам будто бы уже подрастерял. Он пожелал полицейскому удачи.   
И вот ....

                ***
Вот среди суеты обычных для всех дней наступил тридцать девятый день со дня смерти Глории Лоренс.
Тед вернулся в поместье в половине девятого вечера. В его глазах и движениях чувствовалась нервозность, беспричинное возбуждение.
   -Прикажите зажечь в часовне свечи, сэр?
   -Да, снова тысячу. Не ошибитесь, Джонсон.
Сказав это Тед шагнул к дому, но тут же снова посмотрел на мажордома застывшего будто гордый индеец на посту.
   -Нет, больше! Больше, Джонсон! Чтоб так ярко было - хоть иголки собирай! 
Мажордом сильно удивился, уставившись на хозяина, шумно сглотнул, будто от испуга. Но воспитанность хорошего работника взяла верх, но тут же затаил своё удивление, низко-низко опустил глаза и чуть заметным поклоном, согласился со странной просьбой хозяина: «Слушаюсь, сэр. Всё будет исполнено».
Лоренс смотрел на удалявшегося человека, на  его гордую спину и будто ещё о чём-то вспоминал.
Слуга, оставшийся рядом с Лоренсом, молча стоял потупив взгляд. Как только мажордом зашел в дом, он  выпрямился  и поинтересовался: «Сэр, как быть с реставратором? Сказать, чтоб убирался или ...не помешает?»
Наверно вот это и обдумывал хозяин поместья. Ответил резко, но не внятно.
   -Если он не закончил, я его сам в пасту изотру.
Отвернувшись, уже более громко, Лоренс добавил: «И скажите, как приедет, Мерфи, Пусть закроет меня опять в часовне. Я часам к одиннадцати туда подойду.
   -Мистер Лоренс, но прикажите хотя бы обогреватели там поставить, ведь не начало осени даже, замёрзнете за ночь.
   -Не замёрзну. К ветрам я привычный, а снег ...
Лоренс нахмурился, повернув голову к высокому французскому окну    гостиной.
   -Снега  больше не будет. Всё! Да и поскорее распорядитесь  по поводу моего ужина.
Ел Лоренс сосредоточенно долго. Будто алмазы пережёвывал, в пыль их зубами перетирая. Всё смотрел на вазу с цветами, стоявшую в центре его стола. Нашёл на её поверхности какую-то видимую только ему точку и смотрел в неё.

                ***
Мажордом встретил меня у порога дома. Видно хотел поговорить.
Я остановился,  выслушал повторно  его жалобы на счёт недомоганий художника. Что плачет тот и не есть ничего.
Ну что художник? Что такое - испорченная  от сырости картина в сравнении с тем, что снова стряслось в одном из подчинённых губернатору городов? - Пустяк!
 Но въедливый мажордом всё ныл и ныл: »Я сам был у него. Что он там наделал с голоду своими вонючими красками? Он же всю картину испортил, мистер Мерфи. Ведь хозяин увидит, что будет, что будет, мистер Мерфи?»
Я пообещал помочь управляющему, мне нравился этот внимательный и ценный работник в поместье Лоренса. Я пообещал ему ...и об этом сказать  отдыхающему после трудного дня  губернатору.
   -И ещё, мистер Мерфи. Мистер Лоренс опять приказал свечи зажечь и собрался ночевать в часовне. Вы бы повлияли как-то, поговорили, убедили его, ведь это же убийство - морозить себя в такое время. Смотрите, небо какое? Час - два и опять какая гадость посыплется на голову.
Я оборвал причитания, но не грубя: «Что нам «сыпется на голову» -я и без него знаю».
Но последними словами мажордом доконал меня вовсе: «Он поди опять молиться будет, Мистер Мерфи. Ведь это же так не похоже на него. Может Вы повлияете, может всё-таки господина этого, врача пригласить. Ведь извелся он весь, да и простудиться может».
Я хотел закричать, заставив замолчать его, но вдруг закашлялся. Мажордом вежливо пережидал, заметив мой гнев. Прокашлявшись, я уже сбавил обороты, сказал, чтоб не лез ко мне с чепухой и пошел к Лоренсу в дом. 
У меня свои счёты с богом. Свои есть молитвы к нему. Этот старец видно   вовсе глухой стал от святости. Он прибрал к себе родителей моих, оставив пятилетним мальчишкой на руках зловредной  опекунши - фанатички. Я до сих пор ненавижу вида молящихся поблизости. И лютой, просто лютой ненавистью ненавижу сорокалетних женщин. А ведь сам уже перешагнул этот возрастной рубеж. Но ...
Но  только  моей жене тридцать пять - я  тут же найду причину, чтоб поменять её на молоденькую. И ни одной  собаке не признаюсь, почему я так делаю. Пусть  сплетничают о жестокости и бессердечии моём. Никто не помог мне в многолетних молитвах моих, никто не услышал просьб моих. Нет, у меня свои молитвы к тому, кто всю эту жизнь заварил. И что этот праотец забыл и про любимчика своего - Лоренса, я не дурак -  тоже понял.
»За что ты его, а, милостивый? За то, что он на икону девку использованную вознёс? Так ведь у всякого – всякое. Зачем же уж так ...на смерть давить человека?«
Я конечно богохульствовал из-за ожесточения души своей. Просто- таки зверел пока шёл в роскошную, но мрачноватую пустынностью своей огромную столовую.
Тед ужинал. В одиночестве, но под присмотром дамы – шефицы прислуги и служанки, меняющей блюда перед носом хозяина.
Он ел, даже не замечая, что кто-то ещё появился в пределах  пространства столовой. Вино он пил красное. Жевал долго, пил медленно, и всё куда-то в центр стола смотрел.
Я молча постоял у двери, думал, заметит. Но нет, мысли видно тяжелые были, ни на кого он не обращал внимания.
Я, глядя на него подумал, судя по лицу его, по его медлительности, скорее он так, по привычке ест и пьет. И это ему тоже не нужно и не хочется.
Он будто обязательства выполнял. Ел. Блюда менялись, а он всё сверлил точку на вазе. И ...ужин продолжался.
   -Тед, вот и я.
Молчание.
Он видно не услышал меня.
Я подошел ближе. Но он продолжал пережевывать сочные листья салата и хмуро сверлить взглядом точку на вазе.
Мне стало страшно. Он будто не в себе был. Чтоб смести такие мысли и отвлечь его, я решил пошутить. 
    -Слушай, Тедди, а может, возьмём художника третьим, да выпьем. Что это у тебя?
Я взял бутылку в руки, посмотрел на неё.
-«Бужуле»? Хорошая штука! Ну-ка, красавица…
Девушка налила мне вина. Я попробовал. Хорошее вино.
   -Тед, ну ...
Вижу - сверлит он взглядом вазу, покоя она ему не даёт.
Я взял вазу и … Хотел разбить. Но во время услышал: «Это ты, Мерфи ...»
Я поставил вазу на место. Пока смотрел на цветы, рассыпавшиеся веером по полу, смотрю, а взгляд Лоренса опять же… на вазу направлен.
Ну второй раз я за вазу хвататься не стал. Взял стул и резко поставив его рядом с Лоренсом, сел.
   -Я. Давай ...Тед, как хочешь: о деле или ....
   -Нет. Ничего не хочу. Завтра, Френк. 
   -Ладно, тогда не о деле. Давай о художнике поговорим. Этот заморыш видно не только греется твоей дублёнкой, но и закусывает ей. Мне тут сказали, он уже с неделю себя голодом морит.
  -Это его личное дело.
Я вазу всё же в другую сторону отодвинул. Взгляд Теда поплыл туда же.
На правах друга, других наверное у меня и не было, чтобы так поступить, я на другой край стола вазу поставил.
   -Смерть ещё одного художника в твоём доме - это  заметно, Тед. Это его тут никто не знает, а в своих кругах, я выяснил, он многим на глаза и язык попадал. Надо бы…
Взгляд Лоренса, жующего, точно буйвол, передвинулся на прежнюю опорную точку. Теперь он держал в поле зрения край стола.
Меня эта ваза стала доставать.
А Тед хмуро заметил: «Я переживу и это. Пусть голодает. Он -художник, обходится»
   -Ты -да! Ты -переживешь нас всех! А твои конкуренты уже кусают тебя и нас не только за пятки, Тед. Ты последний год в кресле, Тед. Ты не слышишь слухов, счастливый парень! Да что там год, меньше уже! Надо не терять шары, а зарабатывать их, Тед. Я звонил в Вашингтон, там за тебя, второй срок губернаторствования и не нужен. Тебя поддерживают три штата. Кресло в Сенате тебе обеспечено, надо только подумать, как обойти Хофмана и Стикса.
Лоренс переставил вазу обратно в центр стола.
   -Я сказал тебе, Френк, о работе - завтра.
И меня задело. Я вазу вместе со стоявшим рядом хрусталём - вжик! - на пол. И по цветам - ногой! 
   -Художник твой голодает, нам - верящим в тебя, как в бога, по яйцам бьют, а ты натюрморты разглядываешь?! Да очнись ты наконец, Тед! Ведь  люди не только позади тебя, но и тут - рядом!
Я уловил движение и вскочил. Мы оба разом стулья назад себя откинули. Смотрим друг другу в глаза, как в былые времена, когда пацанами дрались.
Только в лице его былого азарта нет. Вижу, так вскочил, просто … по старой памяти. В глазах всё одно - тоска.
   -Тед, ведь ты даже  не выслушаешь толком. А иногда приказом дело не сделать, а поломать можно. Ты не поговорил с этим парнем. Тут дело точно не в красках, не в гнилье этой чёртовой картины даже! Предшественник загадал тебе загадку - и сгинул в пристойном месте захороненный.  А может он и не знал отгадки, Тед? Может ты зря его сломал. И этот, тоже мёрзнет, теперешний твой полоумный шедервист, потому как страшно ему, что не знает он разгадки этой! Он тебя боится, Тед! Ты, значит, кому-то деньги, кому - чин, кому - дома новые, а этому, лично на тебя работающему, что? Опять холмик под холмиком? А может он в другом месте талантом, достойным пирамид был бы! Не тебе  делить людей на блеск и шелуху, винить за неспособность исправить неисправимое! Разобраться, надо разобраться, Тед. Пойдём, пригласим парня к столу. Он, уверен, почувствовав в тебе человеческое, сам поделится, что и почему у него с иконой твоей  не выходит. И не кисни! Сорок дней - не сорок лет  для  рисованной бабы - не страшно! ...Впрочем, прости, последнее - беру назад. Пошли, пошли, решим хоть с парнем этим. И на сегодня и этого, ладно, хватит!
Тед смерил, сколько меня над столом возвышалось. Глубоко-глубоко вздохнул, видно даже голова закружилась от избытка воздуха, качнулся он. Но из-за стола вышел. Стул упавший за ним обошёл и прямиком к выходу направился. Я поспешил догнать его, обнял и, извинившись ещё раз за последние слова о женщине, пошёл рядом с ним.
Женщин в его жизни,  и  правда, не много было. Всё не досуг. Мне, работая за его спиной, такая возможность представляется время от времени. Может поэтому ещё,  взгляд на эту половину человечества  у меня остер. Как у бычка. Но ...
Но это к делу не относится. А про Лоренса уже говорил, про него многое можно наплести, вот только по части баб – зацепиться не за что. Однолюб. Бывает.

                ***
Ворота часовни оказались закрытыми. Изнутри.
Когда Тед рванул их на себя. На него тут же из часовни закричали. Истерично, как женщина, кричал реставратор: »Пошла! Пошла ты, ведьма, со своими объедками! Я по горло вами, суками, сыт! Пошла!»
Тед даже побелел лицом. Не помню, чтоб он терпел ругательств на работе, а уж дома ...
Но, посмотрев на меня, он только нахмурился. Голос его, когда он заговорил с художником, был не раздражённым, даже, скажем, спокойным.
   -Открой, Джим. Это я -Лоренс. Открой.
Голос художника, несколько перепуганный, но уже ровный, прозвучал теперь возле самых дверей.
   -Тед? Ты? А разве ты приехал уже? Ты один?
   -Я с Мерфи, Джим. Но это всё равно, что один, открывай.
Я непроизвольно скривил лицо и смерил друга взглядом. Но иронии в его лице и голосе не уловил, потому с обидой своей повременил.
Послышалось шарканье ног за дверью, видимо там убирали запор. Тед чуть отодвинулся от двери, а я, напротив, привычно шагнул к ней ближе.
Показавшееся в щели проёма худое, небритое уже несколько недель лицо,  мне  показалось   потным. Потом, чуть приглядевшись, я с удивлением понял, что это от  блестящих сырых дорожек на щеках. Видимо художник снова предавался дамскому унынию.
Человек этот смотрел на меня щурясь, кривил шею, заглядывая мне  за плечо.
    -Тед и верно, ты. И Вы… Мерфи. Но ...Тед, мы же договаривались, что ты войдёшь лишь в среду  к полночи.
    -Сегодня среда, Джим. И до полночи осталось немного. Я могу пока не входить, но ...разве ты ещё   не закончил?
Я понял, разговор надолго. Поэтому, применив силу, руками  расширил проём, хотел раскрыть дверь. Но к удивлению моему, тут же почувствовал заметный отпор. Это жалкое создание - художник, крепко надавив на дверь, тут же прикрыл её опять. Снова  поглядывая на нас с Тедом из-за щели.
Я миролюбиво улыбнулся  парню.
   -Слушай, Джим, время у тебя и у нас ещё есть, сейчас только начало  одиннадцатого. Договор ваш никто не нарушит, мы с Тедом пришли пригласить тебя к ужину. Перекусим, пообщаемся, а потом ты вернёшься и что там нужно доделаешь. В полночь, так в полночь -как договорились. Но...
Но моё почти нежное словоблудие   расслабило гологрудого оборванца. Он отпустил дверь и я, резко надавив на неё, успел ухватить его за длинные грязные волосы и вытянуть вперёд, наружу.
И вот тогда я на него заорал: «Ты понял, что я сказал?! Нам третий для серьёзного ужина нужен, а ты время держишь! А ну, пошли! Я тебе покажу, как губернаторский ужин объедками называть, богема голозадая!
Человек, действительно был почти ногой. Он запахивался в дубленку Лоренса ( помню, купили мы её с Тедом за хорошие деньги), и уже не пытался вырваться из моих рук. Терпеливо запрокинув голову, он смотрел на меня выжидающе, ждал, когда я выпущу его или ослаблю руку, цепко держащую его за волосы и вывернутую руку.
Лоренс, как от боли, поморщился. Молча он оглядывал художника, которого не видел уже несколько недель. Из-за распахнутой, пропахшей красками и потом дублёнки, подаренной им художнику, торчала голая костлявая  чуть поросшая грудь. Глаза затихшего в моих руках человека, были прямо-таки огромные, но будто бесцветные, очерченные кругами долгой усталости и бессонницы. Заросшие щёки заметно обвалились, волосы, грязные, слипшиеся от сырости и холода совершенно старили его, по-видимому совсем ещё молодого человека.
   -Джим,...да отпусти ты его, Френк…   
Когда я отпустил оборванца, Лоренс неожиданно взял его за обе руки. Посмотрел на них с откровенным удивлением. Руки художника (я это тоже, кстати, отметил), были необычайно горячими. Лоренсу даже показалось, что он держит руки сильно температурившего человека.
Он посмотрел в блестящие глаза художника.
   -Джим, да ты не здоров?… Пойдём,...поужинаем. Мы просто ...э...
Тед нахмурил брови, снова посмотрел на кисти рук художника. Они были костлявы, легки и грязны от краски.
    -...Время останется. Думаю, с полчаса тебе хватит потом, чтоб закончить,... ну то, что ты там не доделал ещё.
   -А ты мне дашь эти полчаса?
Лоренс был в рост художника.  Поэтому, когда поднял на него взгляд, смотрел прямо - глаза в глаза.
   -Дам, Джим, дам, пошли.
Тед потянул художника за руки, потом отпустил их и  пошёл в дом ...рядом  с шаркающей ботинками не в размер  тощей комедией судьбы.
Я смотрел на них обоих, на странную пару перед собой и думал о коловращении жизни. Только я наверно и остался на свете, кто знал, что Тед Лоренс – известный теперь человек, каких-то двадцать-двадцать пять лет назад, купил себе …хорошие ботинки в «секенд-хенде». И вот так же, пришаркивая, как этот шедервист, шлепал со мною рядом по улицам родного штата…
Этот оборванец  метал в свой огромный голодный рот выбирая всё самое лучшее с тарелок на столе. Икру ел, сёмгу и мясо крабов, да  так лихо орудовал столовыми приборами, что я усомнился в своих выводах и уже было решил, что он - завсегдатай шикарных ресторанов и редкий гурман.
Мы пережидали с Лоренсом, пока он насытится всеми, выставленными перед ним, необычными для ужина в этом доме, деликатесами.
Тед молчал. Без тени иронии в глазах, следил за жадностью парня, за голодом в его взгляде, шарящим по этикеткам выставленных на стол бутылок и кажется вовсе не был удивлён. Художник сделал выбор вина. Достойно выжидал, когда ему нальют в бокал. Даже не взглянул на девушку-служанку, что наливала ему вина.
Он, этот, лишь сполоснувший от краски руки оборванец в дубленке, выбрал  одного из самых изысканных и элегантных вин.
Пил он вино, шумно глотая большими глотками. Выпил бокал, снова сделал знак девушке. Та наполнила бокал. Он снова выпил.
А потом резко промокнул  губы салфеткой и откинул её в сторону. Сглотнул и оглядел нас.
У меня даже создалось впечатление, что он вот-вот вскочит и убежит обратно в часовню. Было что-то в его взгляде на Теда исполнительно испуганным.
Я попытался опередить его действия.
   -Что у тебя за проблема, парень? Ты ведь не зря  внимания требовал. Уверен, ты нарочно от еды отказывался, хотел чтоб он...
Я кивнул на Лоренса, смотрящего в это время прямо перед собой, то есть в глаза сытого грязного оборванца. Тот выглядел более чем нелепо здесь, среди роскошной столовой, где  стены украшены дорогой мебелью, картинами, а стол уставлен шикарной по возрасту, изысканности и, разумеется, цене посудой.
Но я продолжил: «...Ведь ты хотел, чтоб он пришёл и заглянул к тебе раньше срока, я не ошибаюсь, так?»
Художник скрестил пальцы рук, поджал губы и уставился в пустую тарелку перед собой. Было в его позе и взгляде что-то смешное. Вроде как напускная гордость и вынужденная покорность.
Он молчал.
Тед слышно вздохнул и, взяв в руки свой бокал с недопитым вином, сделал глоток.
Поставив бокал на место, он, не глядя на художника, вполне миролюбиво спросил его: «Значит, Джим, ты ....не справился с делом ..., так?»
Ответом  был цирк. Потому как этот оборванец вдруг взвыл, как колдун и дёрнулся со стула на пол. Он упал на колени, продолжая громко протяжно голосить.
Мы с Тедом сидели по другую сторону стола, поэтому видели перед собой только макушку его сильно наклоненной головы.
   -Я об одном прошу! Я об одном ...прошу-у ....
Это был истеричный, громкий выкрик ненормального.
Художник вскинул лицо и прямо в глаза Лоренсу разрыдался: «Об ...одном ...прошу-у  тебя, дай мне изменить цвет её глаз. Её глаза ...это же ..., это же не совместимо!»
Художник вскочил и, навалившись на стол, разбивая посуду,  схватил обе руки Лоренса в свои.
   -Тед!...Её глаза, Тед .... Ты согласись, ты ведь корнями оттуда. Я, Мерфи - мы все вышли корнями оттуда! Ну так скажи, у кого из коренных англичан, тем более с её пятисотлетней родословной ...чёрные, как смоль, глаза?! Скажи?!...Ведь она ж будто азиатка какая -то!
Бог мой ...
Мой бог, что в этот миг стало с  Лоренсом…
Тед вскочил и за протянутые к нему руки художника буквально сгрёб со стола тело его. Летела посуда, разливалось столетнее вино, но ничто не интересовало Лоренса, только костлявый художник этот.
Тед схватил его за ворот дублёнки  и придавил на него. Держал так, что испуганное лицо человечка находилось чуть ниже его собственного сильно разгневанного лица.
   -Врёшь! Врешь, ты...! У неё красивые, у неё  фиалковые глаза! Ты понял меня?! Понял?!
И тут этот лохматый, вонючий богемец вдруг как рванётся из сильных рук Лоренса… и отскочил от него. Выпрямил спину и шею тощую свою, голову задрал высокомерно....И стал он просто - таки на голову выше Лоренса. Безумный взгляд блестящих глаз художника был вызывающ и грозен.
   -Нет! Нет, Лоренс - чёрные они! Есть отлив сизый, но черные они! Вот хоть в куски разрежь, у этой женщины чёрные глаза дикарки! Возьми факел, хоть прожектор, хоть солнца кусок и иди туда, сам увидишь - чёрные они! Чёрные! Потому  вовсе    не  подходят к образу иконы твоей. Никакая она не аристократка! Не мученица она! Разбавить, разбавить цвет глаз надо! Разреши, я сделаю их фиалковыми.
Художник, будто в полном бессилии, упал на стул Лоренса и обхватил голову руками. Снова, снова завыл.
   -Я ей руку счищаю, а она зырками своими азиатскими смеётся надо мной ....Ведь безумие это, раздвоение. Я факел к лицу её поднесу, а она аж хохочет надо мной! Будто глумиться: »Дурак! Дурак рисовальщик!» А рука этого ...рядом, будто вот-вот развернется и  фигу покажет. За что?!...
У Лоренса глаза в щелки превратились. Он будто бы и ожидал чего-то такого. Будто и сам не раз видел фигу эту, только вот сомнения мучали.
И вдруг будто время медленнее пошло.
Губы Теда медленно расплылись в усмешку, руки, как будто преодолевая сильное сопротивление, задвигались медленно, нечётко. Он стал стягивать перстень с пальца, долго тянул его, долго... Потом медленно поднял его ...и кинул, ударив о стол.
Только когда послышался хрустальный звон разбитого бокала, да сверкнувший зелёным перстень отлетел в сторону, время как бы стало прежним. Оно стало бегущим и действующим.
Стул, который Тед рванул из-под художника, с грохотом опрокинулся. Джим только шаг назад сделал, не упал. 
Лоренс  сделал шаг к нему и прохрипел.
    -Если врёшь, если врёшь, убью. В землю зарою, юродивый. Так будет!
Я пытался удержать его, но он сорвал с себя цепляющиеся руки и откинул меня в сторону, как щенка.
И он буквально побежал туда, в часовню.
Вскочивший на ноги художник и я - за ним.

                ***
Когда мы  вбежали в распахнутые настежь двери часовни, Лоренс уже взбирался по лесам к верху картины. И ловко, как обезьяна. Мы с художником даже не старались догнать его.
В руке Теда был яркий факел, горевший чистым белым огнём.
Я лез по лестнице и боялся, что не успею пресечь безумство своего друга. Мне показалось, тот решил сжечь коварное полотно.
Художник завывал где-то внизу. Тряс своей начесанной головой и тонко фальцетом издавал долгое противное «у-у-у-у».
Это его жалкое «у», мигом прекратилось, когда раздался буквально рык  раненного обидой человека.
Лицо Лоренса при свете факела было безобразно искажено злобой. Он потрясал рукой, обхватившей древко факела и рычал, отвернувшись от полотна.
   -Ах ты проклятый азиат! Обманул меня?! Вор, вор-р...
Факел был отброшен  в сторону. Теперь притихшая, будто от испуга, часовня освещалась мерцающим светом более тысячи свечей.
Художник, задрав голову следил, казалось,  совершенно белыми глазами, за шатавшимся на лесах Лоренсом.
Я стоял на лестнице и пытался разобраться в эмоциях Теда, они словно в фокусе преобразовывали тени на его лице, делая его то безумно злым, то растерянно испуганным. Думаю такое лицо вполне подходило человеку, который должен в мгновение принять какое-то очень важное для своей жизни решение. Именно - в мгновение.
Тед круто оглянулся на картину и, глядя в лицо красивой женщины, улыбающейся очаровательной доброй улыбкой, громким шёпотом, клятвенно произнёс: «Если ты жива, я верну тебя. Я найду и верну тебя, Лори. Заткну его этим кольцом и...верну тебя!»
Тед резко отвернулся от портрета, вдруг двинул руки назад и вверх, как взмахнул ими и ...спрыгнул с высоких лесов на пол.
Он ударился лицом, разбил нос. Но, будто не заметив этого, он поднялся и быстро пошёл к двери часовни.
Художник испуганно прижался к углу полотна, пропуская его.
Лоренс ушел в распахнутые ворота.
А художник примолк и только терся спиной об угол картины. Как раз на том месте, где после реставрации уже хорошо были видны руки двух людей, изображённых на картине.
Я пригляделся и с удивлением заметил, мужская  рука, протянутая женщине была теперь совершенно иной. Лицо моё вытянулось, когда я узнал хорошо мне знакомую руку. И никакого перстня на указующем пальце её уже не было.

                ***
Нет, сильное потрясение, что испытал мой друг и наш губернатор не сдвинуло его с трезвости мыслей. Он не кинул нас и политику, выбранную им однажды по случаю и, как оказалось, как свой путь в жизни -навсегда.
Его положение, напротив, облегчало его задачу в поисках преступников, подкупленных Назимханом и похитивших его жену.
Тело охранника Глории Лоренс, как стало известно, было найдено сильно изуродованным в одном из сточных колодцев ещё три недели назад.
Подруга Глории, та, что сопровождала её на прогулке в злополучный день, была найдена людьми ФБР с вырезанным языком и выколотыми глазами в одной из  палат в психиатрической клинике.
Лоренс после одного из трудных многочасовых рабочих дней, только-только узнав о том, что женщина эта жива и способна «говорить», сразу поехал к ней.

                ***
Была уже почти ночь, когда после дел он сумел-таки найти время для личных проблем.
Мы поехали с ним в клинику.
Женщину специально не усыпляли снотворным. С ней беседовал психиатр, осторожно настраивая её на волну воспоминаний.
В палате стояло кресло, несколько стульев, было  прохладно и пахло лимоном.
Женщина держала в руках листок и почти уверенно писала на нём ответы на вопросы врача.
Лукреция Тоор остановилась, рука её замерла. Позади неё послышались шаги сразу нескольких человек. Вдруг сразу стало душно и неуютно. Запах мужчин и зимней верхней одежды проник в каждую частичку пространства палаты освещенной неярким, даже приглушённым светом.
Лицо женщины, обезображенное преступниками, было полу прикрыто тёмными очками. Она оглянулась в полуоборота и посмотрела на  вошедших. Те тут же сели на свободные стулья стоявшие рядом с ней.
Женщина быстро-быстро стала писать что-то на своём листке, а потом резко развернулась в сторону Лоренса ( уверен, она узнала по его запаху. Тед не уже много лет не меняет фирму, выпускающую лучшую мужскую косметику) и показала написанное, ткнув бумагой Теду в грудь.
   «Он здесь? Мистер Лоренс, это ведь Вы? Доктор, это он?»
Врач поднялся и присел рядом с пациенткой. Взял её руку в свою и тихо ответил: «Миссис Тоор, уверяю Вас, собравшиеся здесь люди не желают вам  зла. Они просто хотят услышать  то, что Вы рассказали мне. Только это».
Врач посмотрел на хмурого губернатора, его свиту, затем профессионально прощупал пульс женщины и стал снова уговаривать её не волноваться и дать некоторые письменные разъяснения.
Картина, воскрешённая в памяти женщины, чей разум медленно восстанавливался после физических мук и потрясений, очень помогла Теду определиться с кругом последующих действий. 
Оказывается ещё три недели назад, то есть в разгар, когда на него одно за другим сыпались неприятные  события, эта несчастная женщина видела Глорию живой и главное - в Америке. Даже тут же в городе.
Лукреция позволила -таки прочесть то, что она только что написала на бумажке врачу.
Тед не стеснялся того, что его подчинённые и люди из ФБР могли видеть,  как подрагивает его рука, державшая записку с ответами насильственно  онемевшей женщины.
«Он давал им миллион долларов, но они боялись, что этого будет мало, чтобы скрыться от Лоренса. Они потребовали три. Когда его люди приехали с этими деньгами, они отказались и от этой суммы…. Их удивило,  что расследование так и не было начато. Они испугались затишья. Снова увеличили сумму. До пяти. Люди переговорили по телефону с этим арабом. Кажется арабом, я не разбираю их языки, просто один из охранявших её был турок, я знаю несколько слов по-турецки. Именно он вёл переговоры. И этот, кто затребовал Глорию сказал - нет. Сказал, что это слишком большая сумма. Эти люди ушли. А те, кто охранял Глорию, испугались и перепрятали её. Они передумали просить столько. Они просто тряслись от страха, кругом творилось что-то непонятное - пожары, взрывы, фейерверки, карнавал. Они боялись, что их уже ищут, просто из-за положения Лоренса это не  афишируется. Газеты писали только о взрывах и стрельбах. Они испугались и согласились на три. Но кажется они не знали, как найти этих людей. Этого турка. Они решили, если не найдут его за неделю, то они убьют всех. Они начали с Барри. Я видела, что они с ним сделали. Мне удалось бежать. Но не далеко».
Я читал то, что сумбурно было в записке через плечо Лоренса. Дважды, трижды успел перечитать, пока тот вглядывался в, казалось бы, каждый неровный знак на бумажке.
Я думал про эту женщину. Вообще про женщин.
Про женщин, которые, как и эта, после тридцатипятилетняя, ненавистны мне. 
Я копался в деталях её изуродованного лица и мне казалось, радовался тому, что видел. Разве не заслужила она проклятья? Моего, Лоренса?
Женщины продающие и предающие. Ради денег, славы, любви. Все и вся предающие. Господи, накажи...
Мой взгляд просто-таки отдыхал, когда я отвернулся от этой женщины.
Потом я снова посмотрел на Лоренса, на его жёсткое от раздумий лицо.
Кто, когда и кто спросил хоть однажды, сладко ли спит теперь  избранный ими губернатор? Все только ...давай! Дай!!!
Лоренс, сроду не просивший об услугах и деньгах, добывает последние теперь ежедневно. Только этим и занимается. На школы, на реабилитационные центры ...вот для таких калек, как эта теперь, в прошлом известная  фотомодель. Добивается рабочих мест, специальных клиник, где бы слепым было ...свободно и комфортно. Свободные проход, удобный подъезд.
А ведь ещё задымляющие среду заводы, стоки, загрязняющие землю и воду, зарплата учителей, транспортников, налоги… Господи....
Отвлекусь.
Скажу, что за время поиска этих двух пособников Назимхана, подменивших в тот день Глорию на женщину, похожую на неё,   произошёл ещё ряд малоприятных событий в столице и  городах штата.
Лоренсу и его окружению приходилось много работать. А ведь, признаюсь, не я, ни мой друг -не трудоголики. Но что-то, что кое кто из лириков называет долгом, дергало нас за живое, поднимая с тёплой постели с самой рани. И  заставляло решать задачи не только свои, но и чьи -то. Исправлять ошибки головотяпов с крупнейшего элеватора одного их ведущих фермерских хозяйств; требовать резервирования подстанций; наводить порядок в столичных гостиницах; учить, воспитывать и любить детей малолеткам мамашам.
Вот позавчера, среди очередного пожара, слышу Лоренса досаждает директор  столичного стадиона. Говорит, стыдно, рушатся трибуны, устарело оборудование для искусственного льда. Надо бы средств, всё - таки столица. И вот, после очередного хода по кругу «с протянутой рукой» в пользу, очередных - опять же, погорельцев, Лоренс организует ...элитную пижамную вечеринку с игрой в джокер. Этакий ...ночничок среди нуворишей.
И что бы вы думали, этот серьёзный человек, вдовец, отец штата ...сел за карты с этими людьми. Играл, к стати, исключительно на свои  и выиграл (чужие!) столько…
На деньги, которые выигрывались там известными карточными игроками, на «заработанные» так сказать, этими  снобами, плакальщик директор уже  на другое (рабочее, кстати) утро мог приступить к реставрации и укреплению трибун и даже сделать заявку на  покупку новейшего морозильного оборудования.
Выпивку на этой вечеринке, где известные женщины, жены состоятельных бизнесменов блистали своим неглиже, обеспечила мэрия столицы.
Не спешу забросать моего друга лаврами,  хочу только придвинуть вас к мысли, что дело его устраивало, так как было сродни тому, чем он занимался и любил заниматься всегда. Лоренс просто угадал, что политика и торговля схожи по своей принципиальной сути, во главе которой есть умное и взаимно полезное соглашение двух - трёх сторон.
Но это отступление. Вернёмся к тому, что цель Лоренса в поисках Глории стала принимать более конкретные формы.

                ***
    -Три миллиона. Друзья, это уже серьёзно. Такие деньги в доме не спрячешь. Надо искать, где может  крутиться такая куча мелко купюрной наличности. Казино, бордели? Надо искать. Три недели прошло. Если сделка ещё не состоялась, Глория либо мертва, либо - жива. Первое - я почему -то исключаю, слишком долго они терпели свой страх, чтобы продолжать бояться меня. Им нужны деньги. А вот если сделка состоялась....Что слышно с родины Нахимхана, Мерфи?
Многие заметили как ожил взгляд Лоренса. Рассеянность пропала, как и не бывало. Улыбка правда по -прежнему не получалась естественной, но глаза заметно ожили, подобрели.

                ***
На страницах одной из газет  промелькнуло странное объявление: «Покупаю  говорящую по -фарси куклу с глазами зрелой сливы. Готов заплатить  требуемое. Гость».
На контролируемую телефонную точку была посажена Лукреция Тоор. Она на слух угадывала, знаком ли  ей голос желающего предложить такого рода игрушку.
Из моря звонивших, чаще по пустякам или для гнусной шутки, Тоор был узнан голос одного из преступников, из тех, кто держал у себя Глорию.
Весть эта, хотя и весьма ненадёжная, заметно подняла настроение нашего губернатора. С хрустом выправилась его спина, когда он, чуть улыбнувшись, произнёс: »Давайте туда, в порт. Пусть люди из полиции прочешут все портовые казино и бордели. Если там найдут деньги, Назимхан тут. Мерфи, дай описание старика. Он тут, я уверен, это он приехал с деньгами. Он не может допустить прокола и лично решит узнать свою ...Славу«.

                ***
Инспекция нагрянула в стрип-бар, где были разрешены  карточные игры, что называется громом среди ясного неба. Хозяин заведения не смог объяснить  появление не учтенных денег и был взят  под стражу.
Через пару дней он признался, что его приятель - турок по происхождению, оставил у него на пару дней свои деньги в размере восьмисот тысяч долларов. Сказал что это залог- калым  за невесту. Что скоро приятель придёт и заберёт эти деньги. А пока, пока хозяин решил пустить их в свой карточный оборот. Чтоб немного нажиться.
Люди из ФБР потихоньку приобщались игре в карты. Их дежурство стало в баре круглосуточным. И парень попался. По голосу его опознала Тоор.
Но где Глория Лоренс, где остальные деньги и ...покупатели   он турок не признался.

                ***
Снова настали выходные. Тед  выехал в поместье.
К великой радости художника, он разрешил ему ...разбавить черноту глаз женщины на портрете  сливовым оттенком.
Теперь, не только Лоренс, но и окружение его, заметили, как изменилось, как стало узнаваемо и красиво лицо на портрете.
Тед, правда, по-прежнему сильно не заглядывался на него, чем  совершенно меня убедил, что он и раньше не делал из картины иконы. Его визиты и долгое простаивание у полотна были скорее часами раздумий. Углублённого взгляда в себя, в свои предчувствия и догадки на уровне подсознания.
Мне же он признался, что сразу заметил чересчур острый взгляд женщины на портрете, отсутствие нежной, свойственной его жене доброй энергетики, идущей от взгляда. Но, поскольку рисовали с мёртвой, решил, что это художественные  издержки.
Джим отреставрировал руку мужчины таким образом, что она стала похожа  на руку Лоренса. Но ...только  похожа. О последнем, со мной поделился художник. Ему показалось, что Лоренсу неудобно было, что  как бы  его рука, звала чужую, незнакомую ему красавицу на танец.
Я в этих тонкостях ничего понять не мог, мне женщина на картине очень даже Глорию напоминала. Я посчитал поведение Теда  капризом  «выздоравливающего» человека. 
Хотя последнее, поверьте, шло вряд с весьма неспокойным для  жизни губернатора временем.
Снова «ЧП» - похищен известный коммерсант, некогда работавший в партнёрстве с «Лоренс Компани«.
Тед отнёсся к делу, как к своей личной проблеме. Какими бы делами он не был занят, голова его работала и  в направлении мыслей об этом человеке. О его спасении.
И тут Лоренсу доложили, что бы найден ещё один преступник по делу о похищении Глории. Именно я опознал в нём одного из верных назимхановских слуг.
Лоренс поехал на опознание. Долго говорил с этим человеком на персидском языке. Предлагал деньги. Большие деньги. Но слуга Али Назимхана был нем. Только сверкал глазами на Лоренса, бормоча по-английски: »Не понимаю».
Лоренс вышел из полицейского управления совершенно подавленным.
    -Френк, теперь есть угроза, что Назимхан либо поторопится с покупкой, либо ...оставит меня без … жены. Он ...может это сделать, Френк. Что мне делать? Что делать, друг?!
Я чем мог, тем и утешил его.
    -Тед, ты не берёшь во внимание, что Глория не только для тебя, но и для него - не  просто женщина. С такими, правда, прощаются жестоко и навсегда, но если есть ещё шанс иметь её живой .... Думаю, он попытается всё же связаться с этими людьми. Найти их. Нам  надо поспешить сделать это раньше. Я поговорю с представителями ФБР. Думаю, они дадут средства на увеличение штата, работающих в порту людей. Держись,   парень. Ещё ...играем.
Лоренс вздохнул и оглядел живущую своей шумной жизнью улицу столицы.
   -Какая уж тут игра, Френк ....Я задыхаюсь ....Просто задыхаюсь, друг. Никогда не думал, что буду так зависим от женщины.
Услышав такое, я не стал оповещать Лоренса о неудаче при обмене денег на его бывшего партнёра. Известие о гибели известного коммерсанта  совершенно бы спустило пар с теряющего терпение губернатора. Но ...
Но я ошибся. Лоренс становился будто железным от каждой очередной неудачи. Выплакавшись тогда возле управления, он будто завёл себя на очередной оборот запаса прочности. Дело по убийству его партнёра было раскрыто в течение недели. Самого его правда уже было не вернуть, но ...справедливость и закон опять были во главе нашего штата. Это было главным.
Однако время шло. По делу о похищении  Глории Лоренс новостей не было. Это видимо сильно подействовало на Теда.
После очередного посещения своего поместья, он снова поехал разговаривать и убеждать раскрыться двух схваченных полицией преступников - участников дела. Пытался говорить с ними по -человечески. Но разве могли люди, в принципе не понимающие, что есть простое человеческое чувство в  активной мужской  жизни, понять  его слова? Думаю, их больше настораживал и удивлял тот факт, что два очень влиятельных и состоятельных человека так равно запугивали и подкупали их, переманивая на свою сторону, пытаясь добиться от них одного - снова соединить их с разлучённой женщиной. 
Преступники молчали. И тогда ....
Тогда Тед Лоренс пошёл на весьма неприглядный шаг. Это скорее произошло от мгновенной вспышки отчаяния в нём, чем от разумного обдумывания последствий своих действий.
Выезжая из поместья, Лоренс распорядился, чтоб его машина ехала не в административное здание губернаторства, а в ...телестудию.
Там была сделана запись его выступления.
«Я говорю с вами, как частное лицо. Потому что боль моя от потери очень важного и любимого мною человека  не даёт мне жить. Не от лица штата, не как избранный вами губернатор, я от своего  лица прошу тех, кто хоть что-то знает о похищении моей жены -Глории Лоренс -помогите мне. Я согласен заплатить за любую информацию по этому делу. Мой личный телефон 334-110. Я даже согласен заплатить выкуп за жену и обещаю  не возбуждать никакого дела против тех, кто  добровольно вернёт её мне. Прошу вас, помогите мне найти мою жену«.
Только раз это выступление было прокручено на одном из каналов частного  телевещания.
Но сразу, как только это произошло, сразу зазвонили телефоны в приёмной владельца студии и влиятельные люди из членов администрации города и штата  потребовали  не повторять частного выступления  губернатора.
«Лоренс - не есть частное лицо, - посмели утверждать они. - Потому не имеет права вступать в сговор с бандитами, занимающимися столь грязным делом, как похищение людей. Преступники должны быть наказаны. Никаких обещаний и сделок!»
Я был согласен с членами нашей команды. Тед не имел права давать гарантий преступникам выйти из этого дела ненаказанными. Хотя бы потому, что уже имелись две жертвы в кровавых разборках по этому делу  и  работа  полиция и ФБР по расследованию его  приняла далеко не «частный» оборот.
Однако, как позже оказалось, запись, что успела пройти по каналу телевидения, имела и положительные последствия.
Но вернёмся к  порядку тех, просто-таки летящих дней.

                ***
Лоренс, делая запись на студии, пропустил несколько утренних встреч. В его приёмной уже толпились недовольные этим люди.
Я, на правах советника, решительно обойдя всех, прошёл в двери его кабинета сразу, как только он прибыл на своё рабочее место.
   -Тед, что произошло, мне сказали, ты сделал какую-то запись на телевидении?
Я немного лукавил, потому как сам видел запись этого выступления.
Лоренс хмуро занял место в своём кресле и тут же вызвал к себе секретаря. Сначала попросил его извиниться перед собравшимися в приёмной   за его отсутствие, а затем начал корректировать план на свой рабочий день.
Между делом, будто это было не столь важным, как те совещания, что ждали его, он рассказал мне о своём заявлении.
Теперь в его словах, мне показалась, была  не только боль, не только отчаяние, но и какая -то идея.
   -Френк, четырнадцать дней прошло. Либо мы упустили момент сделки, и Назимхана  теперь уже не достать, либо ...я даже не знаю. Но хоронить Лори во второй раз у меня уже сил не хватит. Надо придумать что-то кардинальное, надо  выяснить в каком моменте я нахожусь. На каком этапе находится дело. Если Глория жива, Френк, я не могу, просто физически уже не могу ощущать себя вдовцом. Во мне  крепнет мысль - она жива! И нужно её найти.
Лоренс вдруг с силой отшвырнул от себя поданную ему папку с документами.
   -Я и думать о другом не могу! Прошло ещё четырнадцать дней! У меня перед глазами лицо этой изуродованной женщины из клиники. Но ведь её уродовали только физически, Френк! А Лори, её насилуют  как личность с одиннадцати лет! Ведь даже я, платя за неё тогда Назимхану, оскорбил её, как человека, как женщину оскорбил. Ты понимаешь  меня, Френк?!
Я сначала оглядел его усталое, чуть опухшее от бессонницы лицо, потом ответил: «Ты сейчас видимо не в состоянии здраво оценить последствия этой сделки, Тед. И говорить о том, что и сколько была способна вынести эта женщина, лишь бы вырваться из кошмара и унижении,  я тебе тоже ...сейчас не буду говорить. На досуге, Тед. После».
Я придвинул кинутую папку ближе к Лоренсу. Взял стул и сел рядом,  дав понять секретарю, чтобы чуть подождал с делами в приёмной.
   -Ты снова просидел ночь у креста, да? Тед, но ведь тебе не семнадцать, чтоб так рвать нервы и тратить здоровье на прилунные ночи.  Тебе надо выспаться. Давай, я переключу все телефоны на твоих заместителей, а ты ..., ты здесь, в этих квартирах отдохни. Пока не езди в поместье.
Лоренс устало оглядел рял телефонов.
Белый, чёрный, красный .... Все они имеют самую короткую связь с жизнью за этими стенами.
И именно в этот момент зазвонил чёрный. Тот, что обычно приносит очередную неприятность.
Я потянулся к трубке.
   -Давай, я переговорю.
Лоренс хмуро оттолкнул мою руку и взял трубку, заметив при этом.
   -Будешь на моём месте - наговоришься.
Губернатор вел разговор  отрывочными фразами, но было  понятно, о чём он.
    -Сухогруз? художника его...Тоннаж?...Так это же большое судно!...Что говорят специалисты из речного параходства?...Ещё есть варианты оказания помощи? Понятно ....Понял, я еду.
Поднимаясь с кресла, Лоренс  командовал, давая распоряжение мне и всем, кто был на селекторной связи  с ним.
Требовал связаться с военными специалистами, способными выровнять сильно накренившееся на бок много тоннажное судно; со спасателями, водолазами, готовыми работать в условиях начавшейся зимы, неожиданно холодной для наших мест; врачами и клиниками, что имели возможность срочно принять гибнущих в холодной воде людей с сухогруза.
Слушая его, видя его, я понял, что мой друг по-прежнему не хочет,  не желает  даже,  мириться с затянувшейся полосой чёрных бед. Не веря в  навеянную ему,  внушаемую какими-то чертями неудачу. Он упрямо выправляет ситуацию, как бы трудно ему не пришлось прогнуться при этом. Он будто убеждён, что способен  сам изменить жизнь вокруг себя. 
Кажется и все мы, окружающие его, под силой этой  уверенности,  перестали воспринимать чередующиеся неприятности, как какой -то рок,   как кем -то навеянные пакости против всех нас. Поверили в то, что вместе с нашим избранником мы в силах преодолеть любую напасть и потому начали воспринимать очередную ситуацию, как обычный неприглядный поворот истории какого-то города, но не  более. Как обычную решаемую проблему в своём доме.   
Конечно не его руками выправлялся крен огромного сухогруза. Не им вытаскивались  из ледяной воды матросы. Но всем было ясно, приехал сам губернатор. Ситуация контролируется лично. Все силы – сюда.
Я видел усталые, нервные улыбки спасенных людей. Они ещё не отошли от пережитого шока, и всё же некоторые нашли в себе силы и подошли к стоявшему на причале Лоренсу. Они благодарили его так, будто  всё это было сделано лично им.
Просто помощь была своевременной. Ещё немного, чуть-чуть обычной чиновничьей проволочки из-за неотложных дел, из-за личных ли, или всеобще важных,  и людей, замерзших в воде, было бы не спасти. Груз наверняка был бы  потерян, пуля во лбу молодого капитана имела бы своё место и, разумеется - отсутствие на ближайшее время работы у его помощников - всё это было бы, если б именно воли Лоренса  не стояло  на пути к этому. Воли человека, чьим присутствием обязывалось срочнейшее, усиленное внимание к  трагедии у одного из причалов порта.
   -Спасибо, господин губернатор ...
Эта фраза на ломанном английском, произнесённая турком - матросом сухогруза была той самой каплей, что тронула одного из жителей  города. Как раз того, кто отдал подвал своей автомастерской одному из своих земляков. Человеку из недавних эмигрантов, согласившемуся за деньги  участвовать в похищении жены губернатора.
Лоренс как раз отвернулся от камеры, прибывших на место телевизионщиков, когда запиликал его личный радиотелефон.
    -...Это здэс. На улисы Тополей. Автомастерская Ширака. Женсина жива, она в подвале. Мни не надо денег, забирайте так. Я сыывязал его. Идите, она здэс. 
 
                ***

Лоренс не смог сдержаться.
Отдав распоряжения продолжать все необходимые работы по разгрузке поврежденного судна, он уехал из порта.
Огромный лимузин, флагшток которого был украшен полосатым флажком, машины сопровождения, мотоциклисты из охраны - всё это замерло неподалёку от небольшой с виду автомастерской.
Лоренс услышал, как позади его кто-то проворчал, выходя из машины: » Какой идиот решится сдать сюда на починку свою машину?! Грязь кругом!»
Не  оглядываясь, но узнав  голос мэра, губернатор потребовал внимания, а заодно и заметил: «Вот и возьмите себе на заметку, Джонсон, людям малого бизнеса следует помогать более активно. Глядишь,  заработанные ими деньги, существеннее будут пополнять казну вверенного Вам  города».   
Губернатору, разумеется, не позволили самому спуститься в подвал мастерской. Чтобы стать его глазами, туда отправился я. Естественно, после  группы захвата.
Хотя захватывать было некого. Один из преступников был связан, другой был в наркотическом шоке. Нас встречал хозяин автомастерской и ...
И совершенно измученная, уже освобождённая им женщина.
Сильно обезвоженное, обессиленное тело Глории, в ранах от верёвочных тесных пут, было цвета пепла. Я даже не узнал её сразу.
Сухие огромные глаза уже не плакали. Кожа обтянула худое лицо,  будто резина. Рот был страшно искушен  и чёрен.
Но именно  горящие фиолетовым огоньком радостные глаза сказали мне о жизни в вымученной  улыбке приветствовавшей меня Лори.
    -Френк, только прошу тебя, прикрой меня своим пиджаком полностью. С головой.
    -Но как -то ...э...
    -Ничего. Он поймёт. А остальным видеть меня и не нужно.
И я,… я тут же,  тут же сразу понял, кто передо мной.
    -Глория! Боже мой, ты жива! ....
Врач требовательно приказал: »Освободите дорогу, мистер Мефри!»
Я прикрыл Глорию пиджаком и носилки с её телом быстро понесли в сторону ожидавшей машины «скорой помощи«.
Возглас тягостного предчувствия вырвался у собравшихся возле машин.  Представляю, как забилось сердце заметно вдруг вытянувшегося губернатора,  выглядывающего носилки из-за крепких плеч охраны.
Шепоток вокруг добивал  Лоренса.
    -Что там такое?... Она жива?! ...Почему голова закрыта. Это пиджак Мерфи. Что у неё с лицом?..
Лишь на несколько секунд задержались носилки рядом с ним. Врач подтвердил, что женщина жива, а я - что это Глория.
Не трогая ничего, не прикасаясь даже, Лоренс посмотрел на то  место, где было её лицо, рукой указал на раскрытый салон «скорой« и быстро влез туда первым.
Когда машина тронулась и врач, сняв пиджак с лица, приступил к срочным мерам по спасению таявшего здоровья пленницы, Лоренс увидел свою...красавицу.
Мешая врачу, он целовал огромные бесслёзные глаза Лори, истёртые верёвками худые руки и ноги, с почерневшими ногтями. И дышал, он дышал душным запахом своей любимой, будто радовался вновь появившейся в нём способности надышаться воздухом вообще.
    -Ты, ...Ло, наконец - то ты ....
Машины, идущие позади «скорой« потихоньку отруливали от направления главы колонны. А впереди неё, напротив, торопилась встать полицейская машина, сигналом своим освобождающая для неё  дорогу.
Дело стало частным.
Никто и ничто не должно было  отнять время у пары, счастливой своей встречей.

                ***
 Лишь через несколько дней Тед смог забрать жену из клиники домой. Конечно за ней ещё требовался усиленный уход, но Лори сама упросила мужа: »Не хочу больше больниц, уколов, чужих лиц.... Хочу домой. Отвези меня в поместье. Увези меня отсюда, милый, пожалуйста, увези«.
Мы ехали в машине вчетвером: водитель, я, Тед и Лори.
Выглянув в боковое стекло машины, вместо привычной картины, где был виден особняк на холмах, Глория увидела высокий, жуткий своей монументальностью чёрный крест. Машина как раз  повернула так, что тот как бы зачеркнул собой и дом, и холмы, и простор лесов вокруг. Будто вывел из обзора   свободу и радость для истосковавшихся по дому глаз женщины, отдав ей только себя.
    -Что это? Что-то в глазах у меня....
Глория прикрыла ладонью лицо и отвернулась. Больше не глядя на крест, она  с вопросом посмотрела на мужа.
Тед же, быстро взглянув на холмы, хмуро свёл брови и тоже отвернулся от неприятной своими воспоминаниями картины. Ничего не он ответил жене. Только если тяжёлым вздохом.
В этот же день работала комиссия по эксгумации и перезахоронению тела двойника Глории.
Губернатору пришлось отвлечься от личных, теперь уже снова приятных ему дел на столь грустное мероприятие.
Стоя у раскрытой могилы никогда не знакомой ему женщины, Тед вдруг сказал мне  и тихо, чтоб больше никто не услышал: «Найди мне покупателя на крест, Френк. Я недорого запрошу. Как за булыжник. Сам бы его закинул куда подальше, да вот веришь, как под гипнозом живу, никак не вижу этих мест без его присутствия. Будто он часть их».
Я, не отвечая, смотрел на Теда.
Много, много изменений увидел в его лице  ....
Я видел лицо человека, пережившего слишком много и  за столь короткий срок, что даже не верилось, как, откуда взялись у него  силы, чтоб перешагнуть через такое ....
К тому же вдруг выяснилось, что Глория уже пять месяцев как беременна. Тед не знал, радоваться ему или огорчаться такому повороту в событиях. Такому подарку.
Врачи опасались за благополучный исход уже перешагнувшей за контрольный срок беременности женщины. Нервный стресс, обезвоживание, страх и физические страдания долгих двух месяцев разлуки с покоем и нормальной жизнью - конечно же не могли не задеть здоровья маленькой жизни внутри неё.
Однако плод восьмилетних ожиданий супругов  был уже хорошо различим. Лоренс сам присутствовал при ультразвуковом обследовании жены, разглядывал этот дышащий маленький комок жизни с уже выраженными мужскими отличиями.
Губернатору «парень« понравился.
И Лори была рада, что муж не стал сильно полагаться на мнения некоторых из сомневающихся в исходе врачей. Что он согласился оставить долгожданного в их семье ребёнка «в покое«.
«Пусть будет. Раз уже есть«- сказал Тед. И даже вслух назвал будущее имя наследника.


                ***

А теперь можно и том, как произошла встреча нашего губернатора с гостем ...
Да, тем самым гостем родных лоренсовких мест, что уже готов был выложить три миллиона долларов за очень необходимый  ему символ удачи и славы.
Встреча произошла в порту на мощном грузовом катере.
Капитан судна поворчал по поводу странной перепроверки груза, производимой таможенной службой порта. Груз должен был отправиться к морскому порту в соседний штат, был законным, проверке уже подвергался.... И всё же, присутствие на берегу странной вереницы официальных машин, остановило хозяина катера от крепкой брани. Он только сказал: »Да чёрт с вами! Проверяйте! Только платить за задержку места у действующего причала  я не собираюсь! Разбирайтесь с портом сами!»
Проверка груза была не долгой. Да и что за груз, так мелочишка разная да гроб с уже истлевшими останками, в коих лишь специалист мог разглядеть женщину.
   -Господин капитан, у вас есть разрешение на перевоз останков некой ...э...
Представитель таможенной службы внимательно посмотрел на дубовую крышку гроба.
   -...Э...Мадины.. Сык… Тай?
Капитан крикнул какого-то парня, тот мигом скользнул под палубу, туда, где располагалась гостевая каюта катера.
Из распахнутой дверцы показался далеко уже немолодой мужчина, скажем даже, старик, но жилисто крепкий и с явными признаками восточного колорита на  лице. Он был одет по-европейски, на плечи был накинут длинный плащ, раздуваемый зимним ветром. На голове его был теплый шарф, замотанный тюрбаном, плавно переходившим в шарф.
Этот останавливающий на себе внимание  человек смотрел на берег долгим пытливым взглядом. Он, прежде чем ответить, разглядел стоящие на берегу рядком четыре комфортабельные машины, первая из которых особенно удивила этого человека. Это был длинный лимузин для мобильных деловых встреч здешнего губернатора.
Человек подошёл к таможеннику, не говоря ни слова, протянул ему свои документы и бумаги, касающиеся останков умершей женщины.
    -Господин Бользен, вот Ваши документы, они в порядке.
Высокий узкоплечий мужчина в плаще взял свой паспорт из рук таможенника, который продолжал тщательно знакомиться с документами  на покойницу - по бумагам это была  сестра господина Бользена.
Последний же краем глаза заметил, как открылась дверца первого лимузина и из неё вышел знакомый ему мужчина.
Лоренс  с парой охранников поднялся по трапу на палубу катера.
Проверка груза к этому времени уже была закончена и присутствие на борту судна большого количества крепких парнёй с оттопыренными бортами плащей несколько смущало и даже тихо возмущало          капитана. Но, поглядывая на визит ещё трёх человек, он смолчал. Так как, не зная в лиц, он всё же догадался по хозяйской походке высокого господина в элегантном пальто, что тот покинул свой лимузин не ради того, чтоб просто размять ноги на его катере.
Таможенник по одной передавал бумаги на покойницу именно этому мужчине - Лоренсу.
Тот читал их внимательно. Хотя знал их почти наизусть. Это были те самые документы, что составила комиссии по эксгумации останков некой Мадины - иранской туристки, внезапно умершей во время своего путешествия. Здесь были и результаты экспертизы, где чёрным по - белому значилось, что после сверки данных на женщину из Ирана,  есть абсолютная гарантия, что труп, вложенный в дорогостоящий гроб - есть тело именно гражданки Ирана -Мадины такой -то.
Но ....
Но стоящий в двух шагах от Лоренса высокий старик очень даже сомневался в верности последнего заключения. Ибо обстоятельства смерти этой женщины были столь туманны, столь запутанны, что верить каким-то там бумажкам он не стал. Он верил в другое.
В то, что начавшееся вдруг везение (ну хотя бы то, что он так ловко вписался  в чужие документы, так  удачно, после ряда проведённых торговых сделок, покидает пределы очень опасного для него штата ) -есть подтверждение тому, что женщина, лежавшая в гробу - и есть та самая его « живая Слава». Что она и есть Глория Фасблоу -Лоренс.
Даже теперь, когда он видел Лоренса, когда  понял, что тот узнал его и, сцепив челюсти, знакомится с бумагами покойной, он с затаённой радостью, без всяческой опаски за себя,  ждал от происходящего только благополучного конца проверки. Да хоть какой по счёту!
Лоренс, прочитав бумаги, передал их обратно таможеннику, а тот, сложив  аккуратной стопочкой, передал их господину из дружественной Франции.
   -Всё в порядке, господин Бользен. Вы можете продолжить ваше  путешествие. Извините за беспокойство.
И тут же, глядя на то, как бережно  француз прячет во внутренний карман пиджака от Гальяно сложенные вчетверо бумаги, на то как поблескивает алмазный перстень на одном из пальцев - сосисок, Лоренс произносит: «Господин Бользен, мы рады сообщить Вам, что Вы-  пятимиллионный французский гость, побывавший в нашей столице. От имени и по поручению господина мэра, позвольте преподнести Вам небольшой сувенир. Так сказать ...на добрую память ...».
Лоренс улыбнулся ослепительно официально.
  -Вы, надеюсь, не против сувенира?
Вытянув узкие губы трубочкой, оглядев собравшуюся публику и ждущие машины на берегу, Бользен - Назимхан мимикой выразил согласие. А после чуть заметного вздоха, в слух добавил: «Приятно. Нет, от сувенира не откажусь«.
Улыбка буквально сползла змеёй с лица губернатора. Он вызывающе гадливо смотрел на стоящего напротив него человека, как бы говоря тому: »Придётся не отказаться, Али. Ах ты ж, вор ...« 
Из-за высокого здания порта, грохоча мотором, выехала грузовая машина. Многотонный «магирус» привёз нечто бесформенное и большое.
Капитан было пытался возмущаться, говорить о водоизмещении своего судна, но его уже никто здесь не слушал. Важные чиновники покинули катер, погрузка началась и закончилась чуть ли не за считанные минуты.
Катер заметно осел.
Глядя на «сувенир« Назимхан  недоумевал. В голове его мелькнула даже глупость, что-то вроде подсунутой ему в подарок боеголовки одной из списанных ядерных ракет.
Но шутки - шутками, а катеру категорически приказали немедленно освободить причал и покинуть порт.
Назимхан  резким окриком приказал отчаливать. Капитан выругался и отшвартованный катер покинул причал.

                ***
Уже далеко, очень далеко был берег штата подконтрольного Лоренсу - некогда солидному партнёру, некогда крепкому сопернику Назимхана. Теперь вот ...дарителю.
Любопытные матросы уже заглянули за упаковку и донесли капитану о том, что погруженный на катер «сувенир» - есть кусок чёрного гранита. Совершенно отполированного и странной формы.
Назимхан наконец вышел из каюты и тоже взглянул на сувенир.
Его качнуло, когда он понял, как оскорбили его  достоинство. Он приказал избавиться от сувенира на одном из глубоководных участков реки.
Глядя на светлый дубовый гроб, Назимхан стойко убеждал себя, что Лоренс ошибся. Что не ошибся он - крепко убеждённый во вновь обретённую удачу. Но словно змея в его голову вползала мысль, подкрепляемая образом ... официально улыбающегося губернатора Лоренса: »Дело не в удаче, Али, не в ней. Ты - пойманный за руку вор. Вор. Это я, заплатив тебе когда-то три миллиона, стал хозяином её. А ты, что попытался сделать ты? И что сделал бы ты со мной, если бы тогда, не заплатив тебе, я украл бы твою жену? Убил? Я не стал делать этого, Али. Уходи. Исчезай с глаз моих. Прочь, вор».
На самом глубоководном участке одной из величайших рек мира затонул гроб с прахом символа Назимхана. Туда же, как росчерк на всей этой истории, был сброшен и крест.

                ***
Просто потому, что не хочу заканчивать эту красивую историю рассказом о неприятном и мне человеке, скажу  вам ещё о двух художниках, что были замешаны в ней.
Один из них до сих пор на правах домашнего художника, а вернее, свободного пейзажиста, живёт в поместье на холмах.
Любитель похвастаться перед заинтересовавшимися  красивым изумрудным перстнем, болтающимся на веревке на его худой ребристой груди, дарит гостям поместья свои элегантные наброски - пейзажи. И всё уверяет, что они - есть кусочки «глобального проекта«, то есть большой картины, в которой он покажет всю  красоту этих холмистых мест.
Этот человек, впрочем, весьма подружился с хозяйкой поместья. Он почти всегда сопровождает её в коротких прогулках на свежем воздухе, рекомендованной ей врачом.
Он же и рассказал Глории и мне историю о своём собрате по кисти, о том самом  чудаковатом художнике, что некогда смутил покой нашего губернатора.
Наш пейзажист лично, оказывается, знавал этого человека. А так же был знаком через рассказы Лоренса с тем, как последний встретился с этим художником.
Вот я  расскажу вам об этом.

                ***
Тед, я уже говорил об этом, всё мечтал о портрете своей жены. Он готов был заплатить и за семейный портрет, но времени для позирования у него, понятное дело, не было.  Он мечтал хотя бы получить портрет жены. Но Глория всё отказывала ему в таком деле.
Но Теда не так легко выбить из седла.
Он искал нужного ему художника, который бы смог быстро нарисовать портрет. Быстро, хорошо и выразив характер его Глории.
Ещё до всех  этих страшных событий  он решил отыскать такого художника, который бы по двум, хранившимся у него фотографиям Лори, а так же наблюдая её издали, мог нарисовать портрет.
Тед просто спал и видел такой портрет у себя в кабинете.
Но поиски художника  были тайной для всех. Чтобы не дай бог,   об этом не узнала жена, Лори на шутку бы рассердилась на мужа за изображение её лица.
И вот, как-то, посещая одну из высших художественных школ Нью-Йорка, Тед услышал заинтересовавшую его историю об учителе французе, некогда работавшем в ней.
Этот признанно талантливый художник влюбился в одну из своих учениц. Сначала он сделал её своей натурщицей, а потом и ...любовницей. За беспардонное поведение учитель был тихонько, без лишнего шума уволен из высшей школы.
Девочку - его ученицу родители мигом отправили в какую-то заграницу и след её для этого человека затерялся.
Затосковав неимоверно, запив по- черному, художник в конце концов помешался и разумом. Всё распродав, всё пропив, всё и всех растеряв, жил изгоем, не имея возможности вернуться на родину. В поисках пропитания и хоть какого-то жилья, он подряжался рисовать портреты жалостливых, видно рисковых хозяек, дававших ему временный приют. 
И вот, когда страшные события произошли  на одном из холмов лоренсовского поместья, губернатор  вспомнил о безумце - художнике, что по рассказам его коллег художников, мог с одного лишь взгляда на человека нарисовать его ...характерный портрет.
Почему Тед хотел получить именно такой портрет с покойной жены, так и осталось только нашей догадкой.
Лоренс разыскал этого француза в Нью-Йорке. 
И каково же было удивление, когда незнакомый ему человек с видом опустившегося пьяницы, встретил его фразой такого содержания: »Я ничего не покупаю! Торгуй себе в другом месте!»
Тед был изумлён. «Что он увидел  во мне такого? - подумал он, - Что выдало во мне  бывшего коммерсанта?»
Губернатору - вдовцу пришлось более изыскано и хитро вести  переговоры  с бывшим  учителем по портрету. Однако и они, эти ухищрения не подействовали.
А лишь только то ...
Лишь то,  что Тед обещал предоставить оборванцу бездомному ...вечный приют в своём поместье.
Он привез этого человека в поместье, поводил по холмам, а потом привел в часовню и показал гроб с покойной.
И как ни странно, художник согласился. Вот только не понятно было, толи ему места понравились, где ему человеку с фантазией быть похороненным захотелось, толи на него покойница впечатление произвела.
«Что говоришь рисовать? - Спрашивал он Лоренса, прикидываясь глухим, - мёртвую? Славненько! Сделаем, за это можешь не беспокоится. У меня,  как живая будет! Забирай с потрохами, торгаш! Дарю себя!»
У этого человека были украдены, потеряны, а скорее пропиты все документы. Лоренсу пришлось побеспокоиться по поводу их восстановления. Однако на своё имя талантливый художник так до конца дней своих уже и не отзывался. По-английски его имя не правильно произносилось. Тед его звал на американский манер, говоря:» Мак, где ты там?...»
Но я после выяснил, его имя было Макрис Де Тюэрли.
Угадав в мёртвом лице красоту восточную, может быть даже поняв проблесками разума своего, что перед ним  вовсе не английская аристократка, а всего лишь рабыня рабынь, безумец и выдумал  эту таинственную, увенчанную роскошным перстнем руку мужчины и придал взгляду женщины живой, но дикий чёрный оттенок.
Лоренс несомненно чувствовал вину перед незлобивым, но гордым безумцем, восемь дней и ночей трудившимся над  огромным портретом  его жены.
Каким чудом удалось  ему так скоро, так похоже изобразить внешность, одежду никогда не встречавшейся ему женщины -так никто и не узнает. Теперь уже, к сожалению,  никогда.
Да, Лоренс даже бил его. Краски портрета впитали в себя и кровь с лица  художника. Но тайну разгаданного им секрета  мастер так и не высказал вслух.
Лишь другой портретист, опять же случайным образом  найденный Лоренсом на одной из наших портовых улиц, где обычно толкутся художники, продавая подделки, разгадал этот секрет.
Вернее дал ключ Лоренсу к этой мучительной загадке.
С этим мастером Тед вёл себя более сдержанно и даже отчуждённо.
Скорее всего потому, что именно этот нечистоплотный оборванец  в миг понял истинную причину «порчи« портрета. Лоренс ...писал на картину. Вернее на докучавшую ему руку незнакомца. Художник поймал его за этим  непристойным занятием, да за тем, как губернатор после справления своего мстительного удовольствия сыпет что-то на край картины из какого-то медицинского пузырька.
Лоренс же и потребовал, чтоб рука невидимого  зрителю мужчины  была видоизменена художником. Тот нарисовал на портрете руку мужчины …лишь схожую с лоренсовкой. Как просил хозяин.
Но видно и этот портретист был из дерзких гордецов, не прощающих оскорблений гению. На белоснежном манжете мужской сорочки красовалась аккуратно выписанная запонка. Вид этой запонки, наличие её в гардеробе Лоренса знали многие.
Когда у Лори разыгрывается настроение, она, улыбаясь на женский портрет, спрашивает  мужа: «Любимый, эти запонки, я помню. Заказывала их у одного английского мастера и по собственному эскизу. Вторых таких нет. Так что, это всё же  твоя рука приглашает незнакомку к танцу. Признайся мне, кто она?» 
               
                ***
Именно Глория, лично теперь ухаживает за аккуратной вытянутой клумбочкой, усаженной жёлто-золотистыми цветами.
Отвлекаясь от малыша сына, она, посидев на скамеечке, что так и осталась на вершине памятного холма, спускается, чтоб вернуться в дом. Всегда идет мимо могилы Макриса Де Тюэрли.
И постояв там, она любуется яркими трогательно нежными цветами.
Теперь это место уже часть общей картины поместья Лоренса, простите, сенатора Лоренса - мужа несравненно красивой женщины, отца крепыша сына и моего лучшего друга.
Вот и всё.
С уважением к моему читателю - начинающий писатель - Френк  Мерфи.   
               
   1998год Пермь
   mel5@yandex.ru