В Москве под небесами... Глава третья

Ditrikh Lipats
*   *   *

     Теперь Пашка со своим кольтом не расставался. Дедушка вот только все ворчал:
     «Убери ты наган свой, смотреть не могу.»
     “Ну почему деда, хочешь, на, постреляй!” Предлагал Пашка. Но деда лишь отмахивался. А однажды пробормотал что-то вроде: “Видал я как людей кладут.” Куда кладут, деда так и не сказал. А Саша кулаком погрозил, чтобы он к деду не приставал.
    Да Пашке и не до деда было. Он теперь героем дня стал. Под Пашкин кольт мальчишки понаделали деревянных пистолетов и кроме как в «наших» и «фашистов» теперь играли еще и в ковбоев.  А то и сразу во всех вместе.
    «Смотри, украдут твой кольт, - говорил Саша, - Я тебе тогда башку оторву.»
    Пашка знал – оторвет. Но не потому он свой кольт берег. Он на нем каждую царапинку знал, и если и выходил с ним на улицу, то клал в валенок. В валенке и чувствуешь всегда, и мягко, не трется. Те десять пачек фрацузских пистон, что прислал отец, берег – стрелял нашими, из универмага. Те хоть и не такие громкие были, и осечки давали, а тоже, грохали. И воняли. Потому Пашке стрелять дома больше не разрешали.
    Скоро вообще-то про Пашкин кольт, да и про Пашку самого, все забыли. В кинотеатре Комета целую неделю шел фильм Спартак, и теперь все забегали с деревянными щитами и мечами. Пашка в гладиаторов не играл – ему даже обидно было. Надо же, то заходили за ним, и ждали у крыльца целой толпой, пока он варежки искал, а теперь носились во дворе пятиэтажек и колотили друг дружку палками по фанерным щитам как дураки. На него – ноль внимания. Пашка пару раз побегал с ними, поорал до хрипоты, и больше не выходил. Да его и не звали.
   Сидел дома, разглядывал виды Франции в стереоскопе, что папа дедушке в посылке прислал. Стереоскоп был голубой, вроде бинокля, в него всталялись тонкие картонки с двумя рядами маленьких снимков. Сядешь у окна, чтобы света побольше было и смотришь. А там... Все как живое. Люди на улицах, мачты и паруса яхт. Красавица, продающяя фрукты. Автомобили, площади Парижа, какая-то красная мельница в ночи. Казалось рукой можно дотянуться, а уберешь стереоскоп от глаз – за окном старая яблоня, серое небо, да сарай. Опять в дырочки глянешь, рычажком щелк, и синее море тебе, люди на пляже, красный мячь на песке совсем рядом лежит, хоть ногой его пинай.
    Пашка все те виды уж наизусть выучил, ему не надо было и в стереоскоп смотреть, просто закроешь глаза – и Эйфелева башня с клумбой ярких цветов впереди, или река Сена с бегущим по ней белым катером. Или Лувр.
   В школе ему даже попадать стало. Клавдия Васильевна все донимала – Савельев, ты что, спишь?
   Он глаза открывал, смотрел на доску, а сам все равно весь был там, в далекой стране, где люди сидели за столиками прямо на улицах, где было столько красивых домов и машин, где всегда было солнечно и тепло.
   Про Францию он ни с кем не говорил. Раз уж налетел. Учительница как-то талоны на молоко раздавала, он тоже руку тянет и орет: «Мне тоже дайте, у меня тоже мать одиночка, потому что папа во Франции.» Что потом было, и вспоминать противно.
   Раз отвел стереоскоп от глаз, а под яблоней, на тропинке, Ванька стоит, смотрит на него, кричит, что-то. Из-за зимних рам не слышно, Пашка на стул влез, форточку открыл, а Ванька: «Че это у тебя там такое?»
   Пришлось Ваньку позвать. Тот снял у печки валенки, пальто лишь расстегнул, и шапку на голове оставил. И так к стереоскопу прилепился – не отдерешь. Сидел, сопел, каждый снимок подолгу рассматривал, и только потом рычажком – щелк. Пашке даже надоело. Не знал как Ваньку выставить. Потом придумал.
    «Мне, - говорит, - чай пить пора.»
   А Ванька:
    «Мне тоже пора. C молоком.»
    Пришлось чайник ставить и чая ему наливать. С молоком. Куда денешься – гость.
    «Иди, - Пашка говорит, - за стол.» А Ванька:
    «Не, я тут. И сахара положи. Две ложки.»
    Еще целый час Ванька сидел Францию разглядывал. Еще две больших чашки чая выпил.  А потом как вдруг засуетиться:
    «Мне по нужде надо!»
    «Подожди, деда в туалете.»
    «Ой, надо!» Ванька стереоскоп отложил, с табуретки слез и аж заплясал на полу в своих носках. Пашка ему:
    «Ну ладно, я тебе горшок дам.»
    Усадил Пашка Ваньку на горшок в соседней комнате, а сам вышел и дверь прикрыл.
     Уже и деда давно из туалета вышел, и смеркаться стало, а Ванька все там сидит.
     «Ты скоро?» Пашка спрашивает.
     «Уже скоро.» Ванька из-за двери. И опять сидит.
     Пришел Саша, открыл туда дверь и закрыл тут же. Стоит, на Пашку смотрит растерянно. А что Пашка-то сделает?
     «Ты что, в туалет его отправить не мог? Зачем ты его около моей кровати усадил?»
     А Ванька выходит из комнаты с горшком в обеих руках, словно специально Сашу ждал, и спрашивает:
     «Куда это все?»
     А вонищща из полного горшка такая...
     Деда потом говорил: «Ты таких гостей больше не приводи. Тут им не Франция, пусть дома с....»
    
*   *   *

    На следующий день, тоже, к вечеру, кто-то хлопнул в сенях дверью и сразу ввалился на кухню. Лешка. Весь красный, запыхавшийся, шарф из-под пальто выбился.
    «Братан дома?» Спрашивает, а Саша уже к ним идет. Лешка его – в сени. Манера у него такая, из всего секрет делать. Пашка бы и внимания не обратил, мало ли у старших дел, а тут расслышал. «Верка говорит...»
   Значит что-то стоящее. Стал Пашка из-за дверей прислушиваться. Сел у печки, словно дрова подбрасывает, а Лешка хоть и возбужденно, но тихо говорит. Слышит только Пашка: «...семерка. Всего два дня, завтра-послезавтра» И Сашин голос: «Врешь!» «Честно говорю! Зуб даю!» Тут дверь распахнулась, Саша к вешалке. Пальто схватил, ноги в ботинки сунул, и даже шнурков не завязав – вон на мороз, за Лешкой. Только и успел крикнуть: «Маме скажешь, попозже приду.» Пашка так и остался у печки.
    Противный этот Лешка. Пашку вечно оттирает, как маленького. Сам-то щуплый, четырнадцати-то не дашь, а что уж шестнадцать ему – не поверишь, а туда же задается. Уши у шапки и в самый сильный холод не опустит, и пальто всегда нараспашку, так, чтобы шарф торчал и пряжка солдатского ремня желтела.  С Пашкой и не говорил, так, процедит что-нибудь сквозь зубы, что и не понять, а то и просто оттолкнет, не стой мол, на дороге. Куда они побежали? Какая семерка?
  Поставил Пашка пластинку про Незнайку на проигрыватель, сел слушать. Уже всю наизусть знал, тыщщу раз эту пластинку слушал – вон, трещит уже вся. Как только там сказали: «Вдруг из-за угла выскочил Незнайка и наткнулся на Ворчуна.» Пашка вместе с ними вдруг крикнул «Ой!» И не за кампанию, а потому что дошло до него вдруг, что «завтра-послезавтра» может означать только одно: кино. Это какое-то кино будет в Доме Культуры Сороколетия Октября. Там бывало так, раз или два в год, привозили какой-нибудь необычный фильм, показывали всего пару дней. В основном детям до шестнадцати. Но прошлой весной там крутили очень смешную комедию «Мистер Питкин в тылу врага». Так все хохотали, Пашка думал – потолок обвалится. У одного поцана даже челюсть заклинило. Рот не мог закрыть, так и отвели в больницу. Может и сейчас что-то такое. Выключил Пашка пластинку, стал собираться. Уже пальто отдел, и кричит: «Деда, скажи маме я попозже приду.» А деда: «Куда, постреленок, на ночь глядя?» Да из пальто его и вытряхнул. Пашка было раскричался, что ему идти надо, а дед: «Не пойдешь никуда! Я те не отец, счас вот ремня-то всыплю.» И глаза злые. Пришлось подчиниться. На деда находило иной раз. И правда, выдрать мог.
     Саша пришел только около десяти. Мама уж у себя лежала, читала толстый голубой журнал. Пашка сразу:  «Саша, а мне купил билет?»
     «Какой билет?»
     «Ну, в кино.»
     «Какое тебе еще кино, ты уроки-то сделал?»
     Пришлось отстать. Саша как с этим Лешкой пообщается, словно заразится от него – такой же становится. Если про уроки сросил – дело дрянь. У него свой метод. Прочитает Пашкино упражнение по Русскому и скажет: «12 ошибок.» И все. Нипочем не покажет, где. А ты ищи до посинения.
     Уже под одеялом лежал, почти спал, когда Саша со своей кровати произнес:
      «Утром побежишь очередь занимать. Недостоялись мы, касса закрылась.»
      «А какое кино-то?» Пашка аж подскочил.
      «Великолепная Семерка.» Американское, про ковбоев.
      «Детям до шестнадцати?» У Пашки сердце прямо на ниточке повисло.
      «Для всех.» Саша зевнул и заворочался – к стенке отвернулся. Больше не поговоришь.
       Про настоящих ковбоев! Пашка вытащил свой кольт из-под подушки. Прицелился в темноту, и, про себя «кыхх...»

*   *   *

   За ночь Пашка несколько раз просыпался. Все гадал, не пора ли вставать. Было с ним однажды. Сговорились старшие идти на Симоновку, на рыбалку. Там на днях Ванькин отец, по первой зорьке, целое ведро карасей натаскал. Ведро стояло во дворе под грушей, тетя Мотя готовилась чистить, но не торопилась. У Генки как раз друзья были, пиво пили. И другие пацаны с окрестных дворов собрались. Масса карасей в ведре шевелилась, играла бронзой на солце бьющем сквозь листву. Говорили, караси умирают дого, даже на сковородке прыгают. Тогда же и собрались пойти рыбачить. В четыре утра. Дядя Петя сидел на лавочке, курил в кулачок да посмеивался глядя на поцанов. Пашка помнил потом, что его будили. Но проснулся он только в семь. Мама сказала, что никаких сил поднять его не хватило. Вот теперь он и боялся проспать. Тогда, правда, пацаны ничего не поймали, так бычков немного. Потом Генка потихоньку отцовский бредень показал. Хитрая штука, одному заводить можно. Пашка тех карасей в ведре как сейчас видел. Они вдруг поднялись из ведра и поплыли стаей по воздуху, прямо к Симоновке. И Пашка за ними. Вот и школа его внизу новая, вот и ДК Сорокалетия Октября. И никого у касс. Да это ж сон! – опомнился Пашка и проснулся.  За окном уже небо серело.
      Деньги Пашка из вазочки на телевизоре взял. Около трех рублей мелочью. На всякий случай. Саша про деньги ничего не сказал, только очередь велел занять. А что если он у кассы первый будет? Тогда и деньги пригодятся. Мама спала. Она по воскресеньям поздно просыпалась. Будить ее не стал. Тихонько оделся и пошел.
     По пустынным улицам спешил – радовался. Кому в воскресенье за билетами в кино придет в голову спозаранку бежать. Касса, конечно, не скоро еще откроется, но зато...
     Тут Пашка повернул за угол и чуть не упал подскользнувшись на льду. Накатанной дорожки не заметил потому, что увидел целую толпу на углу ДК. Как раз там, где кассы.

*   *   *

     Уже часа полтора стоял Пашка в очереди. В отличие от других раз тут были не поцаны из окрестных школ, а все почти взрослые. Они соскакивали с подъезжающих автобусов, и прямиком бежали к кассам. Пашка таких только в метро видел. Многие были с портфелями, говорили о чем-то, чего Пашка и не знал. Он только запомнил, что один дядка говорил про какую-то кальку, про каких-то Семь Самураев, японский фильм. Другие кивали коловами, соглашались, и все про кино говорили. На него мало внимания обращали, не гнали из очереди – и ладно. Он стоял за парнем в кепочке надвинутой на глаза. Парень приплясывал, подняв воротник пальто – в полуботинках ему было холодно. Пашка в валенках был, а ноги у него тоже стыли. Сзади подпирали, но Пашка все держался за парнем, знал, тот своего не прозевает.
    Уже и кассирша пришла, толпа зашевелилась, появился милиционер, принесли барьеры, чтобы со стороны не лезли и тут Пашка почувствовал, что кто-то тянет его за рукав.
    «Слышь, ты, пять билетов нам возьмешь, Бутуз сказал, понл-нет?»
    Это был тот самый поцан с ВИМа, с которым Пашка сцепился из-за украденного забора. Бутуз, правда, стоял неподалеку со своей кодлой, Пашка их давно в толпе приметил и в ту сторону старался не смотреть. Он и рот не успел раскрыть, чтобы ответить, как парень в кепочке треснул поцана по шапке, да так, что тот на снег полетел.
   «Вали отсюда, сявка, ищь пять билетов ему!»  - Крикнул.
   Тут касса открылась, сзади подперли, и Пашка упал. Да так, что его выдавило за барьер. Он вдруг почувствовал, что кто-то его тянет за шиворот, поднимает с земли, словно хочет вообще подальше откинуть. Он закричал, забрыкался, но оказался вдруг снова в очереди, впереди парня в кепочке. Это он схватил Пашку и поставил впереди себя.
    «Чего орешь? Тут стой, - сказал, - со мной будешь, никто тебя не выбросит. Сколько билетов берешь?»
    «Четыре.» Сказал Пашка потирая шею.
    «Здесь по шесть на руки дают. Возьмешь себе четыре и мне еще два. Держи вот рубль. Я тебя отсюда выведу, а то эти на тебя давно зырят, я уж приметил.»
    Пашку выводить не понадобилось, у касс его Саша с друзьями ждал, а Бутуз с его кодлой куда-то делся. Прежде чем к своим идти, Пашка оторвал от голубой бумажной ленты два билета отдал парню. Выташил из кармана и монету в двадцать копеек, сдачу, но тот отказался. «Себе возьми, заработал. – Сказал и добавил: А если кто к тебе лезть будет, во двор за Мосторгом приходи, где семиэтажка. Спросишь Серегу Дергачева. Тебе там всякий покажет. Давай, Пахан, до встречи.»
    «С кем это ты тут болтал?» Спросил Саша.
    «Не знаю, сказал, Серега какой-то, из семижтажки.»
    «Ну ты нашел кампанию! – Хмыкнул Лешка. – Ты знаешь, что он уже два раза на кичу ходил?»
    «На какую кичу?» Не понял Пашка.
    «В тюрьме уже два раза сидел.» Пояснил Саша. «Ты от таких лучше подальше держись, понял?»
    «А я откуда знал?» Возмутился Пашка. Ему даже обидно стало: он вон какую, очередь для них отстоял, а они даже спасибо не скажут.

   ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ