Ода питерским старушкам

               

            Ода питерским старушкам

Когда я буду бабушкой –
Годков через десяточек…
           М.Цветаева

 Господи, как давно я приехала в этот город, ставший вечной моей любовью, вдохновением и жизнью. Приехала и ошалела от обветшалой красоты, гордой бедности и величия. Ходила, любовалась, наблюдала… Но туристические красоты быстро выпали из поля зрения, заменила их обычная жизнь: учеба и работа, а как награда - филармония по воскресеньям, Там я их и увидела впервые, старушек, которые зимой на улице и не заметны. Пробе-гают серыми мышками в потертых пальтецах практичной расцветки от чер-ной до темно-синей, в вязаных шапочках и сапожках «Прощай молодость», которые до революции называли прюнелевыми, а теперь попросту - прощайками. Шились они из сукна, на резиновом ходу. Да и по сей день у стариков пользуются популярностью. Зимой старушек встретишь скорее в очереди в магазине, где они просят взвесить сто пятьдесят грамм докторской колбасы да сыра грамм двести нарезать потоньше. В то время продавщица не моргнув глазом нарезала своим огромным ножом тончайшие ломтики сыра и колбасы. Купив в булочной французскую булку, которая уже тогда из чувства патриотизма обзывалась городской, а теперь просто исчезла из употребления, они тихонько семенили домой в коммунальные квартиры и затаивались там в своей одинокой комнате с вязанием, штопкой, книжкой, включив радио, по-тому что телевизор не у каждой был. Да радио было привычно слушать еще с блокады, когда передавали наряду с сообщениями о  положении на фронтах объявления о воздушной тревоге. За двадцать пять – тридцать лет от такой привычки не избавиться.
Так вот, о филармонии. Филармонические старушки готовились к концерту заранее, из своих объемистых фанерных славянских шкафов, тех, что не сожжены были в блокадную зиму в «буржуйке», доставали единственное парадное платьице, наглаживали его, подшивали белый кружевной воротничок, каждый раз свежий. Из заветной шкатулочки, подаренной еще женихом или погибшим на фронте мужем, маленькой шкатулочки из карельской березы или самшита с надписью : «Привет из Сочи» в память довоенной поездки на курорт, доставалась брошка – камея или скромная серебряная ве-точка со стразами – и ею закалывался воротничок. На ноги надевались бережно хранимые черные лаковые туфли, которым больше двадцати лет. Хитрость была в том, что их регулярно протирали тряпочкой, смоченной в молоке, чтобы лак не потрескался, а для блеска лак натирался разрезанной луковкой. В сумочку укладывался платочек, обвязанный кружавчиками, с вышитой в уголке монограммой, старинный бинокль, портмоне с мелочью и входной билет. Входной билет – потому что плата за него была чисто символическая и доступная для одинокой пенсионерки. Приходили заранее, чтобы занять местечко на бархатных банкетках за колоннами. Я тоже часто сиживала рядом – то денег на хороший билет не хватило, то распроданы они уже. На-чиналась музыка Моцарта и уравнивала всех, простирая крылья восторга над богатыми дамами в первом ряду, над студентами консерватории на галерке, над старушками за колоннам, надо мной.
Весной же, чуть пригреет солнышко, вылетали мои старушки на природу как седые мотыльки, сидели на солнышке все с тем же вязанием или книжкой. Одеты они были в свою «униформу»: серый габардиновый пыль-ник и шляпку. Шляпка была обязательна, а если приходила в негодность по причине крайней ветхости, заменялась белой панамой с букетиком искусственных цветов или кокетливой ленточкой на тулье. Эти белые панамы и кружевные воротнички – символ наших питерских старушек. Моя подшефная Анна Петровна, божий одуванчик, ровесница века, каждый день заворачивала в пергаментную бумагу бутербродик с сыром, шоколадную конфетку из тех, что я приносила к чаю, и на автобусе отправлялась на Каменный остров, оазис зелени, омываемый Большой и Малой Невками. Брала она с собой то-мик Анны Ахматовой или мемуары графа Игнатьева и наслаждалась жизнью, как иные наслаждаются жизнью на кипрских  да на канарских пляжах. Так, да не так! Старушки наши получали истинное удовольствие от такой мало-сти. А еще их работой было отвечать на вопрос: «Как пройти?» Они не про-сто отвечали, а дотошно объясняли маршрут, показывали, в какую сторону следует идти, где свернуть, а частенько увлекались и половину пути проходили рядом, рассказывая занимательные сведения про наши достопримечательности. Я слышала, что нигде больше не встретишь такого.
Прошли годы. Их оставалось все меньше и меньше. В начале девяно-стых я столкнулась с такой у хлебного киоска. Она стояла, сосредоточенно пересчитывая монетки на ладони. Подняв на меня блекло-голубые выцветшие глаза (но подбородок все-таки гордо держа повыше), она со смесью дос-тоинства и неловкости попросила: «Не могли бы вы одолжить мне семьдесят копеек на батон? С пенсии я обязательно верну. Вы ведь здесь недалеко живете? Пожалуйста!» Тон, которым было произнесено это «пожалуйста» добил меня окончательно. Господи, где же милосердие твое! Уж их-то, их-то за что? Мало им было в жизни испытаний? Я выгребла всю мелочь и сунула в сухую ладошку. Вслед мне неслось: «А адрес, адрес-то? Как же я верну?»
Нет уже тех старушек, обеднел наш город, потерял неповторимое. Теперь перестроечные старушки  одеваются в сэконд хенд и смотрят озлобленно.
Кто теперь покажет дорогу, если потребуется?