Бывает, идёшь, не видишь никого и – внезапно – запутываешься в паутине.
Страшно.
Я расскажу вам весёлую историю про Френка Майвеса, и вы будете смеяться, не закрывая ушей ладонями. Так надо. Когда кто-то спрашивает меня «почему», я не хочу отвечать, неужели это попросту не очевидно?
Так вот, Френк Майвес был обычным каннибалом. Он жил в Германии и частенько прилетал ко мне, прихватывая свежие колеты в чёрном кулёчке.
«Тебе их не жалко?», - сначала спрашивал я, а он глядел на меня удивлённо и доставал средней велечины сковородку из выдвижного деревянного ящика.
«А тебе не жалко тех, кого ты любишь?», - спрашивал он в ответ, разогревая розоватое мясо.
Я пожимал плечами.
«То-то же», - когда котлеты поджаривались с обеих сторон, он ловко перекладывал их в тарелку и присаживался за стол.
«Я люблю их всех, видишь?», - его рот широко разевался и вмещал достаточно пищи, - «Вспоминаю. Мой желудок – лучшая книга».
Даже не знаю, почему я разговорился про Германию. Наверное, мне напоминал об этом Майвес. С другой стороны, у меня есть замечательный самоубийца из Парижа, ежеминутно восклицающий про Артюра Рембо.
«Самоубийца из Парижа?», - восхищался Фрэнк, - «Зачем же пропадать отличному скульптурному изваянию…» Дальше он гнал сущий бред, может быть, оттого, что принимал лёгкие наркотики, а, возможно, и не слишком лёгкие, я всё вспоминал, что он добирался из далёкой страны Германии, где очень дорогая земля и люди ходят с сжатыми ртами, и есть почти что нечего, и очень часто он плакал навзрыд на моём плече и взывал к маленькому парижскому самоубийце, потому что то было единственное мясо, за питание которым он бы не раскаивался, а я глядел на него и чувствовал себя идеально нормальным, и от этого мне было даже как-то неуютно.
Он позвонил мне через месяц.
«Я влюбился», - выдавил он приглушённо.
Я хмыкнул, не зная, как реагировать.
«И я очень голоден», - продолжил он, добавив что-то по немецки.
Я включил Шуберта.
Полжил перед собой книжку Гёте.
Я ничего ему не сказал, я дышал в трубку и вспоминал далёкие-далёкие туманные вечера возле Эйфелевой башни, когда ветер приносил запах помойных вёдер и женщины закатывали белые рукава, стирая мужьям носки, и как мне тогда хотелось нечаянно оступиться, гуляя по карнизам на тонкий кошачий манер.