Мяу. Мяу-у-у. Какая киса. Ты то здесь делаешь, а ну брысь! Брысь хвостатая! Не идет, зараза. Кис-кис-кис. Блин, она же по-русски не бельмеса. Кири-кири-кири. А может ты глухая? Кис, ходь сюды, сыру дам. Зажрала-ась. Мне бы так. Слушай, а может быть ты тоже того, беременная? Киса-а-а-а. Ушла. Нет, не беременная, животика не видать.
Сколько мне еще сидеть? И людей не видать, никого не видать. Ничего не видать. А луна-то большая. Луна большая и противная. Потому что все видать. Сейчас меня поймают. Только выйду – хвать за живот, и все, с концами. В тюрягу упекут по самое не хочу. А может быть повесят, или в этом штате нету электрической казни. Хоть бы была… Хоть бы. Интересно, а вдруг они беременных не убивают, пока они не родят. А потом ребенка забирают, напяливают на тебя оранжевый скафандр, а молоко так и течет и течет, и через минуту уже вся грудь мокрая, и скафандр тоже. Тогда охранники злятся, но другого костюма у них нету, потому что не положено. От злобы бессильной они начинают меня толкать, пинать, но мне уже все равно, и даже когда мне начинают привязывать руки-ноги, я молчу и ничего не говорю, а только таинственно улыбаюсь, счастливой улыбкой обкуренной Джоконды. И мне надевают шлем, и кладут «мокрую» тряпочку, и проводки уже перешептываются в нетерпении, и анус палача в предвкушении сладостных минут начинает сжиматься все туже и туже. Все туже и туже… Как моя матка, моя несчастная матка. Так, спокойно, дышим, ровнее, глубже, вдох на раз-два-три и выдох на ра-аз-два-а-три-и-и-и. А вдруг я рожаю? Нет, не должна, сперва должны воды отойти. Точно. А вдруг они отошли, пока ТА на меня блевала? Как тогда? Как понять где тут блевотина, а где мои… воды. Что это? А.. какая-то машина. Без сирен и мигалок. Значит не полиция. Хотя Арчи предупреждал, иногда они едут бесшумно, даже фары не включают. Даже… Сволочи, все сволочи. И муж сволочь и ЭТА, тоже сволочь. И как мне раньше в голову не пришло, что можно так сделать. И все стало сразу так просто, даже матка меньше начала болеть. Надо было сразу, как только поняла, что беременная. Надо было сразу разводиться и уезжать обратно. На Родину. А паспорт? Как же без паспорта? А вот так. Тебе надо было попробовать придти в посольство, рассказать все по порядку, показать синяки, ссадины. И потом в поликлинике наверняка осталась какая-нибудь запись про ТОТ перелом. Хотя ОНА могла эту запись как-нибудь убрать, зачеркнуть, украсть, купить, в конце концов. Сука. Ненавижу, всем сердцем, всей душой. Каждый день, каждое утро, я вставала с одной единственной мыслью, что ЭТА задохнулась в собственной блевотине, чтобы ее сердце перестало работать, чтоб у нее лопнул мочевой пузырь, чтоб у нее была непроходимость кишечника, чтоб ее задница провалилась в унитаз, чтоб ее мучили изжога, понос и мигрень одновременно, чтоб у нее вылезли все волосы на голове и отросли на лице, чтоб она не могла ни есть, ни пить, ни дышать, ни жить. Чтоб она сдохла! МОЯ ПОГАНАЯ СВЕКРОВЬ!!! И ОНА наконец-таки СДОХЛА! Господи, прости меня, прости мои мысли, мои поступки, мои деяния. Но пойми, я не могла поступить по-другому. Просто я устала. Очень сильно. Как сейчас. Как хочется спать. Где же Арчи? Почему он не едет? Неужели обманул? Не похоже. Хотя, кто их знает этих негров. Де еще безработных. Вот и я стала опять безработной. Если считать, что это замужество было моей работой. Потому что такой ад жизнью трудно назвать. Только одно плохо – мне так и никто не заплатил за мои страдания и унижения. Хотя нет, все-таки одна мразь заплатила. Ненавижу. Люто и беспощадно. Чтоб ты вечно горела. Чтоб твои косточки перемалывала полчища чертенят, а твои мозги плавились от огня и железных тисков, в которых ты будешь сидеть целую вечность. Вечность. Какое сладостное слово. Как хорошо жить, зная, что ЭТА больше не живет. Теперь можно и родить. И воспитать. И может быть, потом еще раз выйти замуж. Но только, чур, теперь за сироту. Круглого. Эй, киса, ты чего пришла, соскучилась? Умничка, иди, иди ко мне. Тетя тебя не обидит. Тетя теперь хорошая. Добрая, ласковая и пушистая. Прямо как ты – кисуля. Кири-кири-кири.