Открыв глаза, обнаружил себя бредущим по рисовому полю, залитым водой, в цепи женщин. Именно цепи, поскольку все они скованы колодезными, грубыми и тяжелыми цепями. Цепи соединяют щиколотки между собой. Также соединены кисти рук и еще одно кольцо на шею надето. Все цепи соединяются в одной точке на уровне колен, где находится крупное кольцо, через которое соединяются такой же, но очень длинной цепью все участницы этого шествия. И что самое интересное, что я тоже иду в теле женщины. Необычно осознавать себя в таком виде, но с этой подводной лодки никуда все равно не денешься, поэтому получаю опыт.
Еще одно небольшое, но весьма странное приспособление болтается между ног. Его можно сравнить с небольшой авоськой, в которую уложена поролоновая губка. А авоська пришита стальными проволочками напрямую к коже ягодиц, живота и бедер. Что же касается губки, мирно лежащей в этом импровизированном гамаке, то она служит одной единственной цели – сбору выделений, капающих из половых органов пешеходок. Идти с этим приспособлением очень неудобно, потому что ноги нараскоряку и цепи сильно мешают. Но и тут изобретатели предусмотрели выход. Вдоль колонны бегает очень злобная дамочка с кожаной плеткой-семихвосткой, на концах у которой привязаны свинцовые грузила. Эта дамочка единственная из всех, кто имеет черную блестящую, кожаную одежду, украшенную блестящим орнаментом, и высокие, кожаные сапоги. Но рожа так сильно перекошена ненавистью, что и этот прикид шарму не придает. Бегает она, бегает туда сюда и хлещет всех наотмашь. Видимо, чтобы жидкости больше выделялось. Зачем ей или ее хозяевам эти выделения, ума не приложу. А другой цели у похода вроде бы и нет никакого. Рис собирать еще рано, а больше на этом поле делать нечего.
Иду и думаю только о том, что ноги можно так изранить, если босиком шлепать, да и неизвестно, кто там под водой, закрывающей щиколотки, может жить. Может ядовитые твари, какие ни будь. Укусят, а потом помирай ни за что ни про что. Но все это думается как бы между прочим, а в основном состояние полной прострации и отрешенности. Глаза бессмысленные и смотрящие в никуда. Долго, наверное, так идем. Отклонился в сторону, чтобы посмотреть, насколько длинна колонна, и тут же получил, разрывающий кожу на спине, удар плетью.
– Ох-хо-о, – вырвалось непроизвольно из горла.
– Не положено выходить из строя, – прогавкала надсмотрщица.
Посмотрел на нее укоряющим взглядом, и получил второй удар, уже по лицу, от которого рассеклись обе брови и на лбу и щеках появились глубокие, рваные порезы.
– Не положено на меня смотреть.
– «Да уж», – немного придя в себя от жгучей боли, растекающейся по лицу, подумал и, чтобы не злить эту фашистку, опустил голову вниз, глядя на пятки впереди идущей.
Кровь заливает глаза и пот, попадая в раны, жжется нестерпимо. Руки попытался приподнять к голове, чтобы глаза немного протереть, и плеть вновь, со свистом, рассекла воздух, угостив свинцовой порцией затылок, шею и плечи.
– Не положено руки поднимать, с-суки проклятые, как я вас ненавижу… – даже голос у нее зазвенел от распирающей злобы.
Тут я заметил, что от этих ударов, жидкость стала течь значительно быстрее.
– Оп-па, ведь она, если сейчас прознает про этот эффект, так станет, не переставая хлестать.
Но охранница видимо про этот феномен и так знала, поскольку умчалась вдоль строя к следующей провинившейся, и оттуда послышался свист плети и сдавленные стоны.
– «Ну и дела, как меня то сюда угораздило попасть? И куда этот караван направляется»?
– Кто ни будь, знает, куда мы все направляемся? – спросил в спину компаньонки.
Молчание в ответ, и надсмотрщица тут же прискакала:
– Ты сучка никак не угомонишься, я же из тебя кусок мяса сделаю, – и в очередной раз занесла руку с плеткой для удара.
– Нет! Эти непонятные и болезненные игры мне уже надоели, – возмущение внутреннее превысило все пределы и я, вспомнив, что умею летать, сиганул вверх и влево, в очередной раз удивившись наличию у меня женского тела. Титьки болтанулись от такого резкого взлета.
– Ого себе у меня размерчик, – ухмыльнулся.
Надзирательницу, похоже, ничем уже было не удивить, потому что стала она с остервенением хлестать меня, куда придется. Приходилось в основном на поясницу, ягодицы и ноги. Цепь эта, сковывающая всех в единую связку, не позволила выскочить из обоймы и держит на высоте полутора метров, притянув соседок, почти вплотную друг к другу.
– Не положено летать, – уже хрипя от злобы и разбрызгивая во все стороны слюни, вопит охранница и размахивает плетью как поп кадилом.
– Не положено летать! Забью до смерти, сука! Спускайся, убью на хрен!
– Ветер! Брат ветер! Брат северный ветер! – закричал изо всех сил, почти теряя сознание, – уноси меня отсюда куда угодно, быстрее уноси!
Налетел ураган, вогнав в воду рисовые стебли, и повалив в разные стороны, в жидкую грязь, дюжину дамочек, скованных одной цепью.
Надсмотрщица не теряет боевого запала и пытается противостоять мощному завихрению, что получается очень плохо. Ветер не дает ей даже подняться с колен.
– Как она интересно сейчас будет выливать из сапог воду, набравшуюся туда через голенище? – подумал напоследок, чувствуя, как необъяснимым способом, ветер освобождает меня из стальных тисков, обручами сковывающих руки ноги и шею.
Несколько секунд потряхивания, и начался полет. Свободный полет. Отдавшись силе ветра, с огромной скоростью лечу над землей, поднимаясь все выше и выше, переворачиваясь и наслаждаясь СВОБОДОЙ.
– Спасибо тебе брат, – шепчу со слезами благодарности силе, несущей меня на своих невидимых крыльях.
– Тебе спасибо, – свистящим, ласковым голосом пропел ветер. – Если бы ты знал, как поет мое сердце, когда кто-то зовет меня на помощь, когда я знаю, что могу быть полезен, когда человек признает меня как живое существо, а не как глупую идею о разнице температур, порождающих движение масс воздуха.
– Я знаю, – кивнул головой,– я ведь такой же, как и ты! А ты такой же, как и я. У всех и у всего есть сердце. А разницы между сердцами не существует. Ведь именно в сердце живет любовь, а любовь это БОГ. И ты, и я, и все вокруг - боги. Мы же ведь все вместе! Когда же поймут это люди, скованные одной цепью.
На последней фразе меня озарила догадка про колонну, в которой я маршировал, и, обратив внимание вниз, увидел, что у колонны бредущей по рисовому полю нет ни начала, ни конца. По крайней мере, их не видно за горизонтом, а, поднявшись еще выше, увидел, что таких нитей – цепей, связывающих людей в колонны, огромное количество. И с криком ястреба, появившегося рядом снизошло понимание, что цепи эти существуют в сознании людей. В индивидуальном и коллективном. В собственноручно созданных ограничениях и привязанностях. И надсмотрщики всегда будут, пока ум держится хоть за одну идею, закрывающую пеленой глаза от искрящегося солнца свободы.
–Как же быть, брат ястреб, – обратился я, к парящему рядом в восходящем теплом потоке воздуха гордому красавцу, – неужели нет выхода для этих несчастных?
– Я не знаю, – ответил ястреб, – это может знать только великий орел, но он никогда не спускается со своего неба. К нему можно подняться, но он никогда не опускается вниз.
– Брат ветер, – вновь обратился к спасителю, – подними меня к великому орлу!
– Это не в моих силах, – извиняясь, прошелестел ветер, – там, где парит великий орел, нет места ветру. Но ты можешь сам подняться. Ты ведь человек. И только у человека есть возможность вознести себя особым состоянием духа и чистотой мысли к великому орлу и не только к нему.
– Говорят, – тут ветер заговорщически понизил громкость голоса, – что есть ТОТ, кто создал орла, и ОН…
– …ОН - ЧЕЛОВЕК!
– Я понял тебя ветер, я знаю, что должен сам, спасибо тебе еще раз за помощь и до свидания, – поблагодарил силу и сердце открылось само:
– «Мир прекрасен и свобода прекрасна, но как же быть с теми страдающими людьми, закованными в цепи? Ведь они не живут, а существуют. И у меня нет полноты счастья из-за осознания, что кто-то сейчас страдает в то время, как я наслаждаюсь свободой. Как же помочь им?», – подумал, и эта самая мысль неким взрывом забросила меня высоко вверх, где не было ничего, кроме сияющего золотого света. Свет растворил все вокруг. Меня тоже растворил. Полностью. Ничего не было вокруг и в то же самое время было ощущение абсолютной наполненности. Здесь было все, которое было ничем. Здесь не было меня, но я был, и я это знал, хотя не было никакого Я.
Просто было присутствие. Просто было!
И оно беззвучно спросило:
– Что?
– Люди страдают!
– Я знаю!
– Неужели у тебя нет сердца?
– Я и есть сердце всего сущего!
– Но почему тогда ты ничего не делаешь?
– Я сделал все что нужно! Дверь открыта! Всегда! Я жду! Я подарил свободу всем! Каждый может выбрать войти, я приму любого! Этого мало?
– Но почему они не идут?
– А может, ты сам ответишь?
– Они не знают как! – вырвалось само собой.
– Не только! Многие вошли не зная! Многие не идут, зная!
– А цепи, их ведь так трудно снять!
– Цепей не существует, они лишь только идеи. Ты их видишь цепями, другие видят иначе. Идея есть идея. Я воплощаю только идеи!
– Откуда идеи?
– Они из свободы выбора, которую дал я!
– Из выбора? Разве можно выбрать страдание?
– Можно выбрать что угодно. Быть можно где угодно. Хоть в аду, хоть в раю. Выбор для каждого одинаков. Слоев множество и любой человек может сотворить свой собственный. Каждый может пожелать как цепи, так и крылья. Я даю все что угодно, потому что я есть любовь.
– А надсмотрщики, кто они?
– Они такие же люди, но выбрали быть надсмотрщиками. Создали идею и заставили поверить в них других. А сами кормятся энергией страданий, причиняемых цепями.
– Они творят зло?
– Нет зла и нет добра, есть только выбор. Надсмотрщики прилагают все силы, чтобы постоянно убеждать всех в необходимости и жизненной значимости их цепей, или держат попавшихся в страхе побоями и руганью. Люди, забывшие меня, очень слабы и беззащитны. Но самые слабые это надсмотрщики. Они боятся, что потеряют власть и погибнут без корма, который дают скованные. Но однажды, кто-либо из тех, кто взглянул наверх, открыл сердце, и вошел в дверь ко мне, обретает свободу. Переполняется состраданием к бредущим, и добровольно надевает цепи. Чтобы, освобождаясь на виду у всех, показать, что это возможно. И нужно это сделать, во что бы то ни стало. Заплатить любую цену, чтобы пришла радость и родилась песня, которая долго, очень долго томилась в сердце.
– А где они? Те, которые вошли…
– Иди к ним, они ждут тебя…
– Не говори больше ничего великий орел, теперь я слышу, как тоскует твое сердце по тем, скованным. Я постараюсь найти, как сказать им, как спеть, чтобы и они смогли скинуть цепи и прийти, чтобы и у них была свобода и радость.
– …
Как это произошло, не знаю, но в один миг очутился я вновь в своем собственном теле, в белом халате с золотым поясом, сидящим под деревом на холме. У подножия холма начинался город, от которого к дереву бежали люди размахивая руками. Впереди всех бежал молодой паренек, который, подбежав вплотную, с восхищенными глазами и улыбкой от уха до уха, потрогал халат обеими руками, подергал пояс, как бы убеждаясь в его материальности, и запрыгал на месте хлопая в ладоши, а потом, сорвавшись с места, побежал вниз к приближающимся людям:
– Он вернулся! Римпоче Гэгэн пятый вернулся! Вернулся!
– Вернулся, Гэгэн пятый вернулся, – подхватили сотни голосов и в воздух взметнулись тысячи лепестков цветов из корзинок, которые они несли, подвешенными на тесемочках на уровне груди.