ПУШКИН
И снится мне странный сон: я стреляю в Пушкина. У меня в руках револьвер блестящий, а он стоит на ветру, худой, одинокий, беззащитный, сутулый. Уж и цилиндр с головы его сдуло, и плащ пообтрепался, а он всё стоит и горько так улыбается, как будто сказать что-то хочет.
И вдруг становится мне страшно от мысли: что ж мы все делаем? – кто камень в него бросит, кто дрянью обзовёт, а кто – вот как я – стрелять начнёт... И страшно не оттого, что мы все это делаем, а о бессмысленности, нелепости что ли, этого занятия: всё забываем – умер Пушкин.
Как это случилось, никто не заметил...
Или просто не захотел замечать.
Вот и я – застала ли его в живых – понять не могу. Знаю одно: умер. А похоронить и некому.
БЛОК
Каждый раз Александр Блок просит уничтожить строфу из «Двенадцати». Но вот беда – всё время разные строфы называет. А то и вовсе не о «Двенадцати» говорить начнёт. Да жалобно так просит, протяжно: «Больно мне – говорит – бо-о-ольно... Исправь!»
И только руку протянешь, чтоб из текста эту строфу вычеркнуть, как он по руке тебе – хлоп! – и кричит надрывно, и плачет, и стонет, а стихи исправить не даёт. Так и уходит. Но только пройдёт время, снова Блок появляется.
И опять просить начинает.
И так грустно мне становится, потому что знаю: некуда мне от него спрятаться.