ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Безупречна, тонка, изящна – привычка дворянки – я прохожу через залу, и в первую очередь почтительно склоняюсь перед королём. В глазах его нетерпение, да, Его Величество сегодня будет слушать рассказ пилигрима, этого необычного странника. Нужно сказать, король чрезвычайно любит истории различных странников, ибо, честно говоря, развлечения подобного рода при дворе едва ли не единственные развлечения, достойные королевской чести.
За столом только избранные, разумеется, из дам только я и герцогиня N, король не любит, чтобы много болтали о нём и окружении.
Все в сборе и кажется, путник готов начать свой рассказ, и мутные полосы свечного дыма ползут через залу как серые змеи, оплетают тебя кольцами, кружат тебе голову, проникают в лёгкие…
С тех пор, как при дворе поселились эти пилигримы и странники, услаждающие наши вечера занимательными рассказами о своей жизни и путешествиях, по вечерам творится что-то непонятное, все собираются в этой зале словно для свершения некоего мистического действа, и оно в самом деле начинается вновь, пилигрим поднимает голову, о, что за огонь в глазах его! – и начинает так…
ИСТОРИЯ ПИЛИГРИМА
Меня зовут Пьетро де Торрес.
Вы, конечно, слышали о Сарагосе, городе в Испании. Город стоит на реке Эбро, и судьбе было угодно, чтобы именно эта река стала заглавной строкой в рукописи моей жизни. Здесь я родился и рос. Отец мой, вовсе не богатый человек, предпочёл, чтобы сын его рос в среде монахов-театинцев, чем среди грязных крестьянских детей. Итак, с самого раннего детства я оказался отрезан от мира серыми монастырскими стенами, но не жалел об этом, ибо не знал другой жизни. От природы наделённый любознательностью, я нашёл пищу для своего ума в монастырской библиотеке. О, что за дивные ночи я проводил за книгами в узкой бедной келье своей! А наутро я шёл молиться вместе с остальными братьями, и мир расцветал для меня чудными красками, и всё было просто и ясно, и Бог, казалось, был так близко, что я ощущал его дыхание на молитве. Так проводил я дни свои, пока не исполнилось мне семнадцати лет.
Моё размеренное существование было прервано появлением в монастыре человека по имени Альфонс ван Ворден, чьё воспитание не позволяло усомниться в благородстве его происхождения и чьё поведение не давало никаких поводов для столь популярных в среде молодых послушников насмешливых разговоров.
В самом деле, оказалось, что король дон Филипп V удостоил этого человека звания капитана валлонской гвардии.
Итак, Альфонс ван Ворден попал в наш монастырь в состоянии, близком к помешательству, он всё твердил о каких-то висельниках и Сьерре-Морене, о которой я, разумеется, тогда не имел ни малейшего представления. Наш приор быстро поставил несчастного на ноги и привёл в чувство: через несколько дней ван Ворден уже готов был отправляться в путь. Однако бледность ещё не покинула его лица, и заметно было, что двигается он с явным усилием. Благородный господин этот всё же решил покинуть наш монастырь как можно быстрее, ибо, по его словам, впереди его ждало нечто неотложное. Он не медлил ни дня и скоро отправился в путь.
Случилось так, что в этот день заболел брат Лопес, мой хороший друг, который должен был прибирать в комнате нашего гостя, и я с готовностью предложил ему свои услуги. Тот с радостью согласился, и я отправился в комнату Альфонса. Каково же было моё изумление, когда я обнаружил там некую рукопись, которая оказалась дневником капитана. Не возьмусь утверждать, что в тот момент я поступил как честный человек, потому что мной овладело такое непреодолимое любопытство, что я, не в силах бороться с ним, стал один за другим увлечённо читать исписанные листы тетрадей, и не мог оторваться от этого занятия до самого утра. Чтение это, друзья мои, как вы потом поймёте из моего рассказа, решительным образом перевернуло всю мою жизнь.
Рукопись была на прекрасном испанском языке, но главное её достоинство состояло, безусловно, в содержании, которое, признаюсь, потрясло меня до глубины души. Я не мог сдвинуться с места и вновь и вновь возвращался к отдельным моментам рукописи и с жадностью перечитывал их, и каждый из них повергал меня в несказанное состояние, похожее чуть ли не на истерику. Это было не удивительно, друзья мои, ибо о многих вещах, о которых столь подробно и занимательно повествовало сие творение, я, узник монастырских стен, не имел ни малейшего тогда представления. Рукопись, кажется, была не закончена, но для меня это не мело ни малейшего значения, я читал, и восхищался, и трепетал…
В этом поистине жалком состоянии наутро в келье Альфонса и нашёл меня монастырский приор, делающий, по обыкновению, утренний обход монастыря.
Приор был очень раздосадован моим недостойным поведением, и, кажется, весьма жалел меня, но, по незыблемому обычаю, был обязан придать меня обычному у театинцев наказанию: получасовой порке гибкими ивовыми прутиками.
Вначале я пытался оправдаться тем, что в монастырской библиотеке не осталось не прочитанных мной книг, и я лишь утолял свою жажду знаний, но, вскоре поняв, что наказание неизбежно, я с удивительной лёгкостью принял его.
Вечером, после молитвы, я пришёл, как и прежде, в свою убогую келью и начал готовиться ко сну, но в душе моей уже не было прежней ясности и чистоты. Разум мой словно помутился, неясные мысли блуждали в моей голове, а сердце, молодое сердце моё, было полно неизъяснимыми и дотоле неведомыми мне чувствами и томлениями.
Я думал о том, что, как стало ясно мне из рукописи, есть и иные религии, кроме той, что исповедовал я, и множество людей следует этим религиям не менее ревностно, чем мои братья театинцы, и, следовательно, есть иной Бог, иной рай, иная благодать? Или Бог всегда един, и только люди поклоняются ему по-разному? И чем тогда моя вера превосходит иные? И чем хуже монахов алхимики и маги, которые по-своему проходят этот путь?.. И другие запретные мысли в том же духе одолевали мой разум.
Надо сказать, в этот вечер вера моя сильно пошатнулась.
Далее, думал я об огромных библиотеках, которыми владеют чернокнижники и алхимики! О разнообразии знаний и об их чудесной притягательности думал я. О, с каким упоением предался бы я изучению математики, истории, астрономии! Я сосчитал бы все звёзды на небе, я научился бы следить за движением светил, я управлял бы судьбами мира, я добывал бы золото из любого металла, я стал бы сказочно богат, у ног моих были бы сотни людей, я владел бы огромными дворцами, подобными дворцу принцессы Монте-Салерно, меня знал бы весь мир, у меня в подчинении находились бы самые верные и сильные воины, и самые красивые женщины были бы в моём гареме...
Одновременно я ловил себя на мысли, что рассуждаю вовсе неподобающим образом для христианина, но кровь моя играла, щёки горели молодым огнём, мне хотелось знания, славы, богатства, любви, приключений, словом, всего того, о чём думать мне совсем не полагалось, я горячо молился до полуночи, но потом здоровый сон свалил меня с ног, ибо я совсем не спал предыдущую ночь, и я проспал до самого утра, пока мой друг Лопес не разбудил меня к утренней молитве.
После молитвы мне объявили, что приор лично желает говорить со мной. Я явился к нему незамедлительно, с тяжким чувством, потому что полагал, что он поведёт беседу вокруг известного уже вам предмета. Однако всё оказалось ещё хуже, чем я думал, ибо от приора я с великой скорбью узнал, что в деревне от гнилой лихорадки умирает мой добрый отец, и что перед смертью он хотел повидать меня, своего единственного сына. Я узнал также, что приор разрешает мне покинуть монастырь впервые за много лет. В самых смущённых чувствах я покинул его келью...
Тут Его Величество зевнул и посмотрел на часы, что означало, что на этом месте странник должен был прервать свой рассказ с тем, чтобы продолжить его назавтра. Почтительно поклонившись, пилигрим отправился в специально отведённые для него покои. Мы тоже отправились спать.
ДЕНЬ ВТОРОЙ
Мы уже собрались в зале и ждали прихода Его Величества, чтобы услышать продолжение истории пилигрима. Наконец, король появился, все приветствовали его почтительными поклонами, Его Величество сделал пилигриму поощряющий жест рукой, и тот продолжил свой рассказ.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ПИЛИГРИМА
Итак, приор отпускал меня из монастыря впервые за много лет. Накануне я столько мечтал о приключениях и странствиях, но это моё путешествие – увы – не предвещало ничего радостного. Умирал мой отец, которого я, однако, слабо помнил, но всё же питал к нему самые преданные, самые сердечные чувства.
Мне говорили о том, что родители мои небогаты. Дом, в самом деле, оказался очень беден. В нём было всего четыре комнаты, стены были украшены какими-то рукоделиями моей матери, в чугунке на огне булькала простая крестьянская каша: словом, я увидел, что несчастные мои отец и мать все эти годы продолжали жить в несказанной бедности.
Но это был мой дом, и я вступал на его порог с трепетом. При виде отца я задрожал и упал на колени. Он благословил меня и приласкал, как только может приласкать единственного сына умирающий. К моему великому горю, я даже не поговорил с ним, он умер несколько минут спустя на моих руках, успев произнести только: «Пьетро, мальчик мой, под большим камнем на дворе...»
Я не придал этому особого значению, и вместе с матерью посвятил этот день заботам о предстоящем погребении умершего. Похоронили его в тот же день, по старому деревенскому обычаю.
Эту ночь я всё ещё оставался дома, а наутро обязан был явиться вновь в монастырь театинцев. Мне отвели крайнюю сквозную комнату с выходом во двор. Постель моя, заботливо устроенная моей несчастной матерью, казалась мне очень удобной, особенно после жёсткого монастырского ложа, однако сон не шёл ко мне.
Я думал об отце и о неумолимости судьбы. Мне приходило в голову, что все эти семнадцать лет отец и мать мои прожили в крайней нужде, чего могли бы избежать, оставь они своего единственного сына при себе. Однако же, они пожелали мне лучшей, чем у них самих участи, при этом оба они были самые близкие мне люди, и совесть моя говорила, что моё место здесь, а не в монастыре...
Чем темней становилась ночь, тем более мрачный оттенок приобретали мои мысли. В мёртвой тишине протекал час за часом, как вдруг я вздрогнул от неожиданного звона колокола. Я насчитал двенадцать ударов и был немало удивлён. Да и как было мне не изумиться, если до этого часы ни разу не били, - и бой их произвёл на меня зловещее впечатление.
Вскоре дверь в комнату отворилась, и я увидел на пороге фигуру отца в могильном саване.
Тихим, но отчётливым голосом он произнёс: «Сын мой, Пьетро, под большим камнем на дворе...»
Спустя мгновенье видение растаяло, и дверь захлопнулась. От ужаса я не мог прийти в себя несколько часов. Наконец, повинуясь воле покойного, я поднялся со своей кровати, покинул страшную комнату и вышел во двор. Как я и думал, почти посреди двора лежал огромный серый камень. К моему ужасу, в лунном свете вдруг снова увидел я призрак отца, который приблизился к камню и одной рукой, словно без всяких усилий, поднял его.
Под камнем я едва разглядел клочок какого-то пергамента.
Призрак поманил меня. Я, не помня себя от страха, приблизился и потянулся к камню. Тут запел петух, призрак растаял, а я потерял сознание.
Я проснулся уже поздно утром в своей комнате, когда несколько человек из братии явились за мной, чтобы препроводить меня в монастырь. Каково же было моё изумление, когда я обнаружил, что в правой руке я сжимал какое-то оборванное письмо или рукопись. Не без оснований полагая, что этот самый клочок я видел нынче ночью, я, недолго думая, спрятал его в складки одежды, попрощался с матерью и вышел вместе с братьями во двор. Мне показалось, что камень, виденный мной этой ночью, немного сдвинут со своего места, потому что у самого его основания виднелось тёмное влажное пятно, какие обычно бывают на земле под тяжёлыми предметами, когда они долго стоят на одном месте.
Я прибыл в монастырь через несколько часов и с трудом дождался вечера, чтобы осмотреть таинственный пергамент...
Тут странник замолчал и посмотрел на короля. «Прошу прощения Ваше Величество, но сейчас я должен отправиться в свою комнату, чтобы свершить молитву, потому что время подошло. Позвольте мне продолжить свою историю завтра» - промолвил пилигрим.
Король согласно кивнул, и нам не оставалось ничего другого, как отправляться спать.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Вечером третьего дня все были в сборе. Не хватало только пилигрима. Все ждали его с глубоким нетерпением, особенно нервничал король. И в самом деле, слыханно ли это: заставлять ждать Его Величество!
Внезапно странник появился в зале. Он вошёл крайне торопливыми шагами и на коленях просил у короля прощения.
Между тем, лицо его выражало крайнее удовлетворение.
- Сегодня ночью, Ваше Величество, я видел чудесный сон, в честь которого я молился с самого утра, - радостно сообщил пилигрим. – Я видел себя молодым, видел свою юношескую келью в монастыре театинцев, слышал пение птиц и шорох листвы... Если б вы знали, Ваше величество, что за лёгкость у меня на душе!
Король, казалось, был немного смущён, но всё же благосклонно кивнул пилигриму. Странник же занял своё обычное место, и, видя, что всё собрание сгорает от нетерпения в ожидании продолжения его рассказа, начал своё повествование.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ПИЛИГРИМА
Как я вам уже говорил, я дождался вечера, чтобы незаметно от братьев внимательно осмотреть пергамент. К моему удивлению, он содержал всего несколько слов. А именно:
«Дон Педро де Уседа, рабби Цадок бен Мамун».
Но как же взволновало меня это имя! Я мгновенно всплмнил почти дословно те страницы дневника ван Вордена, которые касались Уседы.
Непонятным оставалось для меня лишь то обстоятельство, каким образом мой отец имел какое-то отношение к этому страшному человеку.
Я промучился сомнениями всю ночь, а наутро я встал с совершенно непоколебимым решением бежать из монастыря и непременно найти бен Мамуна, так сильна была моя страсть к приключениям, так неутолимо желание новых знаний, которые, несомненно, сокрыты были в библиотеках замка Уседы.
Кроме того, я не мог оставить без ответа мучительно терзавший меня вопрос, чем мой отец связан с кабалистом.
Мне приходило в голову, что, несомненно, явившаяся мне тень отца каким-то мистическим образом была связана с именем рабби Цадок бен Мамуна.
Уйти из монастыря по собственной воле я не мог, потому что мне было только семнадцать лет, и судьба моя после смерти отца целиком находилась в руках монастырского приора.
Я начал готовиться к побегу.
Окно моей кельи выходило на кладбище. Я принёс к своей кровати немного воды в кувшине, что, впрочем, не запрещалось монастырскими правилами, и воспользовался этой водой для размачивания стены. Дело пошло на лад. На третий день оконная решётка уже вынималась без труда.
Тогда я разорвал своё одеяло и простыни на полосы, сплёл верёвку, которая с успехом могла заменить верёвочную лестницу, и стал ждать ночи, чтобы осуществить побег.
Медлить было нельзя: в любой момент мог появиться приор со своим обычным обходом, и тогда я пропал!
Как только настала ночь и в монастыре воцарилась тишина, я вынул решётку, привязал свою верёвочную лестницу и благополучно спустился.
Я перебежал кладбище, приставил к монастырской ограде найденные мной по дороге кладбищенские носилки и без труда перебрался на другую сторону.
Я был на свободе.
И я был счастлив.
Но у меня не было ни денег, ни еды, ни приличной одежды.
Поэтому в первую очередь я решил заработать хотя бы немного денег для своего путешествия. С этой целью наутро я отправился в лавку старьёвщика Фелипе. О нём я слышал от своего друга Лопеса, который бывал иногда в городе. По его словам, у старьёвщика всегда бывало много работы, и окрестные мальчишки зарабатывали у него себе на каштаны.
И в самом деле, старик не отказался от моих услуг. А когда я объявил ему, что намерен остаться у него в лавке по меньшей мере на месяц, чтобы заработать на приличную одежду и необходимое мне путешествие, старик обещал не выдавать меня монастырской братии, потому что мой побег грозил мне судом Святой Инквизиции.
Так провёл я полтора месяца в лавке у старьёвщика. Фелипе очень привязался ко мне и по вечерам рассказывал городские сплетни. В один из вечеров он даже поведал мне, что монахи из монастыря театинцев искали меня по городу, но никому не пришло в голову заглянуть к старьёвщику, а Лопес, как видно, меня не видел.
Но, так или иначе, в лавке у старика я заработал достаточно денег для того, чтобы поддерживать свои силы в путешествии, которое обещало быть поистине восхитительным и полным приключений.
Сверх того, Фелипе подарил мне чудесный подержанный костюм, вырученный им у какого-то состоятельного господина, так что мне не пришлось тратиться на одежду.
Я уже представлял себе, как я, наподобие капитана ван Вордена, буду путешествовать через Лос-Эрмандос, Вента-Кемаду, и волосы мои будут развеваться на ветру, на поясе я буду чувствовать тяжесть оружия, а верный конь мой, которого я, верно, назову Пегасом, будет гарцевать подо мной, подобно мифическому коню отрываться от земли и мчаться навстречу подвигам и мечте...
Ничуть не бывало: мне удалось раздобыть лишь худого старого осла, и то, за него я отдал почти все свои дорожные деньги, понадеявшись, что Провиденье и моя находчивость не дадут мне в пути голодать.
О покупке оружия не могло быть и речи; я лишь прихватил с собой в дорогу толстую палку, добытую мной на окраине.
В этом, смею вас уверить, самом смешном виде, я покинул пределы города и отправился на поиски замка дона Педро де Уседы...
Тут пилигрим прервал своё повествование и с улыбкой посмотрел на храпящего уже во всю глотку герцога Ангулемского. С иронией странник заметил: «Я вижу, друзья мои, пришло время отдыха, и надо отложить продолжение моего рассказа назавтра, потому что многие из нас, я вижу, нуждаются в основательном отдыхе...»
Все рассмеялись, король согласился со странником, и мы разошлись каждый в свои покои, полные ожиданья продолжения истории пилигрима.
ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
Вечером четвёртого дня герцог Ангулемский один из первых появился в зале с таким виноватым видом, словно вчера совершил страшное преступление. Бедняга в течение всего дня и в самом деле страшно переживал из-за того, что уснул вчера посреди рассказа пилигрима в присутствии короля и дам.
Все уверили его, что он не обидел этим никого, ведь даже по лицу самого рассказчика можно было сказать, что он очень устал.
Пилигрим подтвердил сказанное, а появившийся король приветствовал герцога такой доброжелательной улыбкой, что сомнения Ангулемского, наконец, развеялись.
Попросив разрешения начать, странник поведал нам следующее.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ПИЛИГРИМА
Итак, я остановился на том, что, будучи вооружён увесистой палкой, на старом осле отправился на поиски замка кабалиста.
Сперва отравленное умершими надеждами моими на великолепного коня и блестящее оружие, вскоре оказалось, что я нахожусь не столько в бедственном, сколько в весьма приятном положении.
Смею вас уверить, в пути я нисколько не голодал; напротив, очаровательные девушки-пастушки, столь же прекрасные, сколь гостеприимные, благосклонно делили со мной хлеб и ночлег.
О, дни, протекшие в беззаботном веселье! Вас не вернуть уже более...
Вокруг меня были замечательные места, зелёные долины, потрясающие своей красотой горы, так что я даже перестал жалеть, что мой больной осёл плетётся так медленно, и всё чаще делал я остановки в дороге для того, чтобы приветствовать очередную подругу свою или, приятно устроившись в тени какого-нибудь разлапистого дерева, сочинить несколько восхищённых стихов. Да, друзья мои, в те дни, самые счастливые дни моей жизни, я даже принялся заниматься сложением различных од, но, к несчастью, у меня не было с собой ни пера, ни бумаги, и творения мои забывались столь же быстро, сколь быстро они слагались мной.
Неторопливо преодолевая расстояние до замка уседы, я всё же руководствовался довольно чётким планом, потому что рукопись капитана ван Вордена содержала достаточно точные указания относительно месторасположения этого замка, и поэтому я достиг его окрестностей чуть меньше, чем за месяц. Крестьяне указывали мне кратчайшую дорогу, казалось, замок вот-вот должен показаться на горизонте.
Наконец, я увидел его очертания, курившиеся в далёкой голубоватой дымке. По мере приближения к замку странные мысли о мистической связи кабалиста и моего покойного отца всё чаще стали посещать меня.
В конце двадцать восьмого дня моего путешествия я приблизился к воротам замка в совершенно смятённом состоянии духа: мысли мои путались, голова шла кругом, и весь я трепетал в предчувствии предстоящей встречи.
Замок бен Мамуна стоял на отвесной скале, прямо над пропастью, в глубине которой мчался, грохоча, поток.
Мне пришлось приложить немало усилий для того, чтобы вскарабкаться на этакую кручу.
Надо сказать, что голую скалу эту окружали лишь сухие корявые деревья; ни травинки не произрастало здесь, на этой сухой твёрдой почве, ни кустика. Нельзя даже было услышать пение птиц, столь обычного в здешних местах.
Но, удивительно, как ни мрачна показалась мне местность, я с невероятным наслаждением всматривался в неё или, скорей, отдавался впечатлению необычайного зрелища.
Все душевные силы мои охватило оцепенение, вызванное теми страшными тревогами, которые я испытывал за последние дни.
Я полностью погрузился в свои мрачные мысли и, подобно изваянию, застыл у замковых ворот вместе со своим несчастным ослом, как вдруг ворота со страшным скрипом распахнулись, рухнул тяжкий подъёмный мост, так что несчастное животное шарахнулось в сторону и, необычайным усилием разорвав гнилую верёвку, кинулось прочь; клубы пыли окружили меня, и сквозь них навстречу мне двинулась фигура высокого, странно одетого человека, весь облик которого внушал ужас, хотя не возможно было сказать, чем, собственно, этот ужас вызывается.
Незнакомец прежде всего обнял меня и приласкал, словно родного, после чего его холодные уста разомкнулись, и он произнёс следующее: «О, Пьетро, сын мой, как долго ждал я твоего прихода! Наконец, наконец ты явился! Следуй же за мной, возлюбленный сын мой, ты, верно, устал с дороги!»
Ничего не понимая, я двинулся за незнакомцем.
Мы вошли в замок, и тотчас за нами был поднят подьёмный мост. Мой осёл остался снаружи, и горько мне думать, что сталось с несчастным на этой отвесной скале, спуститься с которой было не так-то легко.
Замок кабалиста был просторный и содержался в отменном порядке, хотя вся прислуга состояла из одного молодого мулата и мулатки. Незнакомец представился именем бен Мамуна, и я тотчас упал на колени, ибо ноги мои уже не в состоянии были удерживать меня.
Уседа ласково поднял меня с колен и вновь назвал сыном. Для меня было непонятно, что он имеет в виду, и я осторожно поинтересовался у Мамуна, что это значит. В ответ тот рассказал мне удивительную историю.
ИСТОРИЯ КАБАЛИСТА РАББИ ЦАДОК БЕН МАМУНА
Сын мой, мне стало известно посредством моих чар, что ты уже прочёл в дневнике благородного Альфонса ван Вордена историю моей жизни. Однако я рассказал епму лишь часть всей правды, ибо остальное ему знать не полагалось. Ты же услышишь то, о чём ни один из живых не имеет ни малейшего представления.
Ты уже знаешь, что отец мой, твой дед, кабалист Мамун, был первым астрологом своего времени. Но чтение звёзд принадлежит к самым несложным наукам, которые он знал. Особенно глубоко, как ни один раввин до него, проник он в тайны кабалистики.
Знаешь ты также и о том, что он посвятил в эти тайны меня, твоего отца, а также Ревекку, твою тётку, которую ты, увы, не застал в этом замке. Ревекка отошла от предназначенного ей пути, подарив сердце простому смертному и нарушив заповедь отца.
Ты знаешь и это.
Но ты не знаешь того, что и я, рабби Цадок бен Мамун, отступил от предназначенного мне жребия.
Ты помнишь историю о моих суженых, дочерях Соломона, коих только кончики ног довелось мне увидеть в зеркале. В ту ночь, о которой подробно рассказано в дневнике господина Альфонса, когда явился мне гений двадцать седьмой ступени, вовсе не о том поведал он мне, что я начал свою работу не с того конца и потому увидел сперва ноги дочерей Соломона. Нет, в ту ночь страшный дух поведал мне, что, раз нарушив обет, я никогда уже не увижу своих суженых. Речь шла о том, что я, будучи ослеплён красотой земной женщины, уже соединился узами брака с простой смертной – от нашей любви и родился ты, сын мой – и никогда уже не смогу называться наречённым дочерей Соломона.
Дух просил меня немедленно прекратить заклинания, ибо этим я рисковал навлечь на себя гнев Еноха, ходившего перед Элоимом и взятом на небо. Он также сообщил мне, что в предупреждение пока наказана одна только моя женщина, разлучившая меня и бессмертных моих невест.
Я был испуган, и в то же время я понял, что нечто страшное произошло с твоей матерью.
Я отбросил рукописи, содержавшие заклинания, и прямо в ночи побежал через эту страшную пустынную местность, в те времена бывшую ничуть не лучше, чем сейчас, - я бросился в деревню, где жила моя жена и плакал по ночам младенец Пьетро, то есть ты, мой сын.
Я обнаружил женщину мёртвой, с выжженным страшным знаком на лбу. Ты же, маленький, испуганный, лежал на полу в кольце синего огня и плакал. Чтобы не навлечь гнева Еноха и на тебя, я раз и навсегда прекратил вызывать дочерей Соломона, и решил, что разумнее будет, если никто не узнает о твоём рождении, если сам ты, бывший тогда несмышленым младенцем, до поры не будешь знать тайны своего истинного происхождения. Кроме того, я опасался, что Ревекка последует моему примеру и навлечёт ещё большие неприятности на весь наш род.
Я был весь во власти горя, оплакивая свою несчастную возлюбленную и прощание с тобой, моим единственным сыном, когда, оседлав лучшего своего скакуна и прижав тебя к груди, я отправился в отдалённую деревню, находящуюся неподалёку от монастыря, и отдал тебя на воспитание неграмотному бедному крестьянину, которому, силой своих заклинаний, внушил отеческую к тебе любовь, и приказал ему отдать тебя в ближайший монастырь послушником и считаться твоим отцом до самой его смерти, а, умирая, вручить тебе оставленный мной пергамент, где значилось моё имя.
Я покинул эту деревню с тяжёлым сердцем, и с тех пор грустно потекли одинокие дни мои.
Сестра моя, как ты знаешь, также не сдержала данной отцу клятвы, и поэтому теперь ничто не удерживает меня от того, чтобы радостно заключить тебя в объятья, милый сын мой, Пьетро де Уседа!
С этим он обнял меня и велел мулатам накрывать на стол. Я был так потрясён обрушившимися на меня новостями, что от удивления не мог проронить ни единого слова, и даже ужин провёл в молчании, слушая всё новые подробности этой истории от своего вновь обретённого отца. А после, так как время было уже позднее, я отправился спать.
- Друзья мои, - прервал пилигрима король. – последуем же и мы примеру славного Пьетро де Уседа, ибо время в самом деле позднее, и нам надлежит набраться сил перед завтрашним днём.
Все попрощались и разошлись по своим комнатам.
ДЕНЬ ПЯТЫЙ
На пятый день мы собрались в зале раньше обычного, чтобы обсудить необычайные приключения Пьетро де Уседы, и так увлеклись этим, что не заметили, как пришёл вечер, а вместе с ним король и пилигрим, оживлённо беседующие между собой.
Мы в нетерпении просили странника продолжать его в высшей степени занимательный рассказ, и пилигрим начал так.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ПИЛИГРИМА
Я уже рассказал вам, друзья мои, как я узнал, что отцом моим на самом деле является кабалист Бен Мамун. Он попросил меня остаться в замке с тем, чтобы научить меня своему мастерству, и, надо сказать, я не заставил себя долго упрашивать, так как последнее время только и мечтал о том, чтобы обрести новые знания, открывающие мне пути к звёздам, славе, богатству…
В первый же день моего пребывания в замке волосы мои с необычайной тщательностью были уложены в кольца; и, чтобы не оскорбить стыдливости, свойственной созвездию, под которым я родился, меня стали кормить мясом только чистых животных. Через четыре года пребывания в замке отца я уже говорил по-древнееврейски, по-халдейски, по-сирохалдейски, а ещё через два года владел в совершенстве наречиями самаритян, коптов, абиссинцев и разными другими мёртвыми или умирающими языками.
Кроме того, я без помощи карандаша мог разложить буквы любого слова по всем способам, предусмотренным правилами кабалистики.
Когда мне исполнилось двадцать три года отец решил открыть мне доступ к тайнам кабалы «Сефирот». Так мы прочли множество книг и к тридцати годам я сравнялся в мастерстве со своим отцом и даже превзошёл его. Тогда, в один прекрасный день, отец дал мне в руки «Сифра Дизениуту», или «Книгу тайн», посадил меня на лучшего своего коня и отправил в путешествии, чтобы я посмотрел мир, и, может быть, научился бы чему-нибудь ещё, чему не смог я научиться у него.
Единственным его условием было, чтобы я вернулся через десять лет, потому что, объявил он мне, он должен был умереть ровно через десять лет и четыре дня, так сказали ему созвездия. Для меня это тоже не было тайной, я знал, что отец говорит правду, и поэтому я клятвенно обещал ему вернуться в назначенный срок; я отправился в своё путешествие.
Очень быстро достиг я небольшого городка Ферраре и на неопределённый срок обосновался там, чтобы приглядеться к жизни людей, по которым я, надо признаться, очень соскучился за последние тринадцать лет, проведённых в замке отца.
Без труда превращал я не только иные металлы, но даже придорожные камни в золото, и поэтому легко предположить, что уже совсем скоро я купил в этом городке чудесный роскошный дом с огромным количеством слуг и зажил в довольстве. Я был сказочно богат и, кажется, весьма доволен этим.
Иногда я вспоминал свою бедную монашескую келью и содрогался от ужаса, лёжа прекрасных коврах с самым мягким ворсом и подушках, шитых золотом.
Я быстро располнел и стал похож на царя из восточных сказок, и в самом деле, жизнь моя походила на сказку.
Я ничего не делал, целыми днями только спал, ел и смотрел как по моему приказанию танцуют мои молодые служанки.
А когда мне нужно было пополнить свои запасы золота, я приказывал своим рабам собрать полную залу сундуков с камнями, заставлял их удалиться и при помощи нескольких слов в одно мгновенье превращал все эти камни в золото.
По округе обо мне ползли страшные слухи, крестьяне мои говорили, что я колдун, впрочем, это было вовсе не так далеко от истины.
Я богател с каждым днём, и слава обо мне ползла по всем землям.
Не единожды самые богатые люди страны наведывались ко мне, чтобы занять золота, а когда я однажды выручил корону, безвозмездно предоставив королю шестьдесят шесть телег, полных золота лучшего качества, я стал, без преувеличения, первой, после самого короля, фигурой в королевстве.
«Так это ты…» - протянул король и замолчал. После чего он нахмурился, вздрогнул и, не глядя ни а кого, поспешно вышел, а вернее даже будет сказать – выбежал из залы.
Пилигрим же чинно попрощался со всеми присутствующими и вышел вслед за Его Величеством.
В полном изумлении мы вынуждены были разойтись по своим опочивальням.
ДЕНЬ ШЕСТОЙ
Мы опасались, что после вчерашнего события уже не увидим пилигрима в зале для собраний, однако ошиблись: как и на пятый день, он появился вместе с королём, который разговаривал со странником, по общему наблюдению, теплее обычного.
Поприветствовав Его Величество, все расселись по местам в ожидании продолжения повествования.
Пилигрим, видя, что все ждут в благоговейном молчании, начал.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ПИЛИГРИМА
Итак, быстро прославившись своим богатством, я долгие годы наслаждался своей сытой благополучной жизнью в Ферраре. Не раз в своём благополучии я вспоминал об отце, которому обязан был всем этим.
Я смотрел на звёзды и понимал, что приближается срок, когда я должен буду на время покинуть своё роскошное жилище и размеренную, ничем не обременённую жизнь и отправиться к постели умирающего отца с тем, чтобы выполнить своё обещание и получить от него последнее благословение, если таковое вообще возможно было получить от кабалиста.
Так или иначе, срок моего путешествие в замок Уседы всё приближался, а я всё оттягивал сборы, потому что, друзья мои, не хотел и не мог представить себе, что отвечу я умирающему отцу своему, когда он спросит гневно, в каких землях я побывал и чему научился, как использовал я знания, полученные от него.
Конечно, и на расстоянии он всё знал обо мне: знал, что, не выдержав соблазна богатой жизни, я предал священное ремесло свое, пользуясь им как игрушкой, вызывая иногда по ночам для забавы какого-нибудь мелкого гения двадцать девятой ступени, разгоняя скуку сытой жизни своей беседами с неопасными духами, пользуясь ремеслом кабалиста как средством для пополнения своих золотых запасов, для украшения собственного жилища, не читая книг, столь ценимых мной в молодости, не упражняясь в кабалистике, не совершенствуя себя, а, напротив, развращая самое существо свое богатым убранством и роскошью своего дома, обильными трапезами и непомерным сном. Я предавал отца своего, учившего меня во всём блюсти умеренность и превыше всего ставить наше ремесло и знания.
...Так проходило время, до смерти отца оставалось несколько дней, и я уже понимал, что мне немедленно надо отправляться в дорогу, чтобы успеть, но я всё медлил, и медлил, потому что уже страшился гневного взгляда умирающего, страшился предсмертного проклятья кабалиста. Я перестал выходить на улицу и смотреть на звёзды, я боялся, что они заговорят со мной устами отца; я только пил вино и предавался блуду, стараясь не думать о том, то сейчас происходит в замке Мамуна.
Наконец, пришёл этот страшный день. Будто очнувшись от дикого забытья своего, я почувствовал, что рабби Цадок бен Мамуна больше нет среди живых, он ушёл в далёкие сферы, и теперь я одинок, и никого нет со мною.
Я плакал весь день, я каялся своим ужасным поступком, представляя, как мой покинутый отец умирал в одиночестве, и горечью и стыдом за своего недостойного сына переполнялось сердце его...
Как только стемнело, я впервые за долгий срок вышел на улицу и взглянул на звёзды: звёзды молчали. Я кричал в пустоту, призывая отца своего, но только мертвенное свечение усечённой луны было мне ответом. Я упал на колени и орошал весеннюю траву слезами, а под утро я отправился в свою комнату и ненадолго заснул тяжёлым неспокойным сном.
Я проснулся оттого, что, почудилось мне, в комнате присутствует ещё кто-то, кроме меня. В самом деле, я увидел на столе, стоящем посреди комнаты, сильный зелёный свет, потом услышал грозную музыку, сопровождавшуюся благоуханным ароматом. Потом в столбе света я увидел страшную огромную фигуру. У меня не оставалось сомнений, что ко мне явился мой отец. Я применил заклинание, которому всюду подчиняются все духи, чтобы изгнать его; слух мой поразил оглушительный грохот, словно весь город в одну секунду был разрушен до основания. Отец не двигался и не подчинялся мне. Он только стоял неподвижно посреди комнаты на столе в зелёном луче и пронзительно смотрел на меня. В какую бы часть комнаты я не переместился, он следил за мной взором. Я, в свою очередь, не мог оторваться от этих страшных глаз, следующих за мной. Он словно получил надо мною некую мистическую власть, что казалось невероятным, потому что во всей кабалистической практике не было ни единого случая, похожего на этот. Эта пытка длилась, казалось мне, вечно, и за окном давно должно было рассвести, но нет: темнота снаружи делалась всё темнее и темнее, наконец, - по тому, что щетина на моём подбородке значительно уменьшилась, так, словно это был вечер, когда мой слуга обычно сбривал её мне, - я понял, что страшный дух повернул время вспять.
Я произнёс ещё одно грозное заклинание, по комнате заметались синие молнии, и гневный дух произнёс, исчезая: «Будь ты проклят!»
Я потерял сознание, и очнулся на утро, когда слуга мой нашёл меня в углу комнаты, в обгоревшей одежде и дрожащего, будто от страшного холода.
В этот же день я взял покоившуюся на почетном месте в моей золотой кладовой книгу «Сифра Дизениуту», служившую мне в последние годы только для обретения всё больших богатств, и сжёг её во дворе, при большом скоплении народа. Больше духи никогда не тревожили меня.
Прошло ещё несколько лет, и я, казалось, совсем успокоился. Но нет, новые тревоги мучили моё сердце. Я оглядывался на всю свою прожитую жизнь и понимал, что достиг всего, о чём только мечтал ещё тогда, давно, в монастыре. Однако не хватало мне лишь одного…
Самые красивые девушки жили в моём доме и, беспрекословно мне повинуясь, выполняли любые мои прихоти.
Но ни к одной из них я – увы! – не испытывал чувства, даже отдалённо похожего на то, которое капитан Ван Ворден называл в своём дневнике любовью. День и ночь размышляя об этом, я не раз заставлял своих красавиц поворачиваться передо мной так и этак; вспоминая отрывки из дневника Альфонса, я заставлял девушек повторять заученные наизусть слова возлюбленных, о которых писал ван Ворден, но безрезультатно: сердце моё оставалось холодно как лёд, и ни одна красавица не могла растопить этот лёд своими ласками.
Наконец, я уверился в мысли, что уже слишком стар для этого чувства, и, кажется, немного поуспокоился и зажил привычной жизнью.
Через несколько лет в одно солнечное утро я отправился на охоту – излюбленное моё развлечение – в сопровождении целой толпы друзей, слуг и своры собак.
День был прекрасный, все были в чудесном настроении, словом, охота начиналась как нельзя лучше.
Мы рассеялись по лесу и начали охоту. Примерно в середине дня моя собака почувствовала зверя. Повинуясь её чутью, я направил лошадь вслед за ней. Внезапно я и сам заметил в кустах крупное животное, но не успел разглядеть, какое, потому что оно, испуганное топотом и храпом моей лошади, ринулось прочь.
Я последовал за ним, и так гнал его по лесу несколько часов, догоняя и отставая, но, к своему удивлению не мог понять, какого же зверя я гоню. Эта неопределённость только подстёгивала мой охотничий пыл, и я продолжал погоню. Я скакал за ним до самой темноты, пока не понял, что конь подо мной загнан и больше не может бежать, а спутники мои остались далеко позади.
Я спешился, и как раз вовремя: конь мой свалился на траву и зашёлся бешеной судорогой, так что он оказался единственным животным, которого я подстрелил в этот день.
Я оглянулся: меня окружал тёмный, труднопроходимый лес, и я был очень удивлён, каким образом моя лошадь сумела пробраться через этот бурелом.
Надо сказать, я был испуган своим положением.
Внезапно что-то хрустнуло неподалёку. Я, охваченный паникой, начал кричать в надежде, что за мной, возможно, всё это время следовал один из моих товарищей.
Однако никто не откликнулся на мой призыв. Я сел на траву рядом с убитой лошадью и охватил голову рукам: я не знал, что мне делать, вокруг меня был непроходимый лес, из которого я ни за что не смог бы выбраться самостоятельно, ни одной тропинки не видел я поблизости, да и как мог я что-то разглядеть в темноте, ведь вокруг была уже ночь…
Я услышал лёгкий шорох и поднял голову: передо мной, в луче лунного света, стояла девушка ослепительной красоты и улыбалась мне. Она словно разогнала темноту вокруг: её вьющиеся волосы шевелились под порывами ночного ветерка, огромные глаза, словно светившиеся в темноте, казалось, глядят мне прямо в душу, короткое платье облегало восхитительно стройную фигуру. Вся она дышала молодостью и весной. Девушка заговорила первой – не помню, о чём. Девушка взяла меня за руку и вела через лес – я не понимал, куда, и вдруг она исчезла, так же внезапно, как появилась, и я очнулся у черты леса и увидел Ферраре.
Но, Боже мой, я был, словно в бреду, я видел и не видел дорогу, различал и не различал свой дом: я думал только о ней, дышал ей, весь я отныне принадлежал только ей!
Я чувствовал, как её зелёные глаза горят в моём сердце, как её огненно-рыжие волосы, словно паутина, опутывают мою душу.
Чтобы не спугнуть подкравшуюся нежность, тихо напеваешь про себя что-то печальное, дрожащее в потёмках, сладкое, как загустевший воздух, а закружившаяся голова мутно оседает в никуда, и только оглушающее пени е двух огромных зелёных глаз, и мечущееся под рубашкой оглушённое сердце, ополоумевшие мыли, сведённые внезапной судорогой губы, и стаи пушистых ресниц окружают меня, неистово, зеленоглазо обнимают, сжимают в комок, насаживают на иглу боли, топят в своей невероятной жестокости, доводят меня до состояния невменяемости – и внезапно – шлёпают о камни обезумевшим лицом, дрожащими руками, зашедшимся от навалившейся нежности сердцем – одного – в холодную, безразличную ночь – вышвыривают, как ветошь, и бешеный голодный зверь накидывается и убивает… И чувствуешь, как проваливаешься во что-то огромно, всепоглощающее, немое и бездонное НИЧТО, оставшееся в тебе от её глаз…
Казалось, пилигрим задыхается. Он обвёл собравшихся затравленным ненавидящим взглядом: «Вы, ни один из вас не имеет представления о том, что такое любовь, как она мучительна и прекрасна», - словно читалось в его глазах. И вдруг, как подбитая птица, он бешено сорвался с места и покинул залу.
Повисло молчание. Я трепетала. Мужчины были растеряны и глупо оглядывались по сторонам, словно у стен спрашивая совета. Король, однако, обвёл всех спокойным, ничего не выражающим взглядом, и ровным голосом произнёс: «Доброй ночи, друзья мои».
Так закончился предпоследний день пребывания пилигрима в замке.
ДЕНЬ СЕДЬМОЙ
Я беспокойно провела минувшую ночь, и, вследствие этого, весь день у меня кружилась голова и болело всё тело, я боялась, что странник внезапно сошёл с ума, и мы не услышим окончания его рассказа.
Однако вечером он явился, смиренен и грустен, объявил, что молился сутки, и теперь, с успокоенной душой, готов закончить свой рассказ, потому что видит, что нам очень интересно, чем же закончилась его история.
Мы горячо подтвердили правоту пилигрима, и он начал так.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ПИЛИГРИМА
Как вы поняли, друзья мои, я влюбился. Я провёл ночь в совершенном бреду, а наутро не смог встать с постели.
Я отдал приказание прочесать весь лес в поисках моей возлюбленной и немедленно привести её ко мне. Мои слуги трижды обыскали все рощи, все, полянки и все овраги, но безрезультатно. На следующий день, собравшись с силами, я сам возглавил поиски, и на этот раз мы прошли насквозь не только лес, но и все близлежащие деревни, но не нашли и следа моей любимой. Тогда я отдал приказ не прекращать поиски, а сам заперся в отдалённой комнате моего дома и предался печальным размышлениям о своей судьбе. Я тосковал, писал стихи, сходил с ума… Слуги мои в течение двух дней возвращались к ночи ни с чем, смертельно уставшие и расстроенные.
На третий день она пришла сама.
Она появилась вечером, едва только солнце скрылось за верхушками деревьев, в моей комнате, безо всякого предупреждения, и было непонятно, как она попала туда, но это было неважно, я упал к её ногам, целовал её руки, колени, краешек платья…
С тех пор она появлялась подобным образом каждую ночь, и исчезала с восходом солнца, она стала моей любовницей и по тому, как страстно она обнимала меня, я видел, что она, бесспорно, любит меня так же сильно, так же безумно, как и я её. Но я тяготился нашим странным положением, ибо в первую же ночь пожелал жениться на ней, но в ответ она только смеялась и трясла кудрями. Она не говорила мне своего имени, и я не мог придумать достаточно нежного названия для своей любимой, и потому стал называть её просто «милая». Но это были не единственные странности в наших отношениях. Меня мучило, что я не знал, куда она уходит по утрам. Она не позволяла мне даже провожать её, и как я ни просил, как ни умолял свою милую открыть мне эту странную тайну свою, она ни за что не хотела раскрывать её, и только смотрела на меня своими огромными зелёными глазами, и в них копились слёзы.
Наконец, я решил, что со временем моя возлюбленная, бесспорно, откроет мне свою тайну, и перестал донимать её расспросами. Но беспокойное чувство не покидало меня, потому что я не знал, кто она и откуда, и кто её родители, и, что хуже всего, я подозревал, что она находится в какой-то страшной беде.
В одно злополучное утро моё любопытство толкнуло меня на мерзкий, недостойный благородного человека поступок: я решил проследить за своей милой и тайно выяснить, куда она уходит от меня каждое утро.
Солнечный свет едва позолотил утренние облака, а девушка уже стояла в дверях и улыбалась мне на прощанье.
Я, как всегда, приподнялся, чтобы проводить её, а она, как всегда, сделала мне жест рукой, означающий, чтобы я остался.
Тогда я сделал вид, что повинуюсь её воле, но едва она скрылась за дверью, я молниеносно оделся и последовал за ней. Ничего не замечая, она лёгкой походкой прошла через город и повернула к лесу.
Здесь я заметил, что возлюбленная моя странно горбится и сильно наклоняется вперёд, иногда даже касаясь земли кончиками пальцев рук. Приближаясь к кромке леса, она уже твёрдо бежала на четвереньках. Подумав, что она заметила моё преследование и специально дурачится, я продолжал идти за ней и улыбался. Девушка кинулась в чащу. Я бежал за ней.
Внезапно я остановился, как вкопанный: дико рыча и крутясь на месте, она прямо на глазах покрывалась шерстью. Моя нежная, любимая, единственная девочка превращалась в огромное страшное животное неопределённого вида, в котором по храпу узнал я то чудище, которое заманило меня в чащу в день моего знакомства с моей безымянной подругой.
От ужаса помутился мой рассудок, я дико вскрикнул; оно обернулось и заметило меня.
Зарычав от ярости, оно кинулось мне на грудь и принялось полосовать когтистыми лапами мой тело…
Я очнулся в монастыре театинцев. Выяснилось, что братья нашли меня месяц назад на окраине леса окровавленного и умирающего. Едва надеясь, что я останусь жив, они отнесли меня в монастырь, промыли мои раны святой водой, и – о чудо! – раны мгновенно затянулись. В течение месяца братья ухаживали за мной, пока, наконец, я не пришёл в себя.
Ошарашенный, я стал припоминать произошедшие со мной события и пожелал немедленно исповедоваться.
К моей великой радости, приором этого монастыря оказался старый друг мой, Лопес.
Он сам взялся меня исповедовать; я же во время исповеди припомнил события всей своей жизни: я рассказал Лопесу, друзья мои, как покинул я монастырь для того, чтобы бежать к кабалисту; вспомнил, как, предав веру Господа своего, в течение многих лет занимался этим страшным ремеслом; как затем предался утехам богатой жизни и блуду; вспомнил ужасающую меня и поныне историю с оборотнем; вспомнил, как являлся мне дух оставленного отца, как дико и нелепо прожил я много, много лет из отведённого мне Господом срока.
Выслушав мой рассказ, как выслушали его вы, Лопес посоветовал для очищения души моей раздать всё моё богатство бедным, а самому отправляться вместе с другими пилигримами к святому Иакову Компостельскому.
Я сделал, как советовал Лопес и, присоединившись к пилигримам, обошёл все святыни Испании.
Теперь я направляюсь обратно в монастырь театинцев, чтобы принять монашеский сан, а по дороге рассказываю людям поучительную историю своей жизни, в которой было всё: искушение знанием, богатством, славой, любовью, но которая завершается достойно и по-христиански.
На этом позвольте покинуть вас, друзья мои. Да прибудет Господь со всеми жаждущими света. Vale.
Так сказал странник и поднялся со своего места, после чего почтительно поклонился всем присутствующим и, не торопясь, покинул залу.
Все долго сидели молча: каждый думал о своей жизни и о своём пути. И в самом деле, за эти несколько вечеров пилигрим многому научил нас... Мы разошлись по комнатам, задумчивые и одухотворённые.
ЭПИЛОГ
О пилигриме Пьетро де Уседа говорили потом, что он принял в монашестве иное имя, основал свой монастырь и кончил дни свои благочестивым человеком, почитаемый монахами, странниками и простыми людьми.