июнь-август 2003
Катя шла по коридору. Серые стены напирали, оставляя свободным только узкое пространство одинокой тропы. Тропа уходила далеко вперед. Прямо туда, где в прямоугольнике света, была жизнь. Там шумела вода, звучали чьи-то голоса.
Идти было трудно, в узком проходе нельзя было ни повернуться, ни остановиться. Стены тут же придвигались вплотную и не давали пройти. Катя отпихивала наглые серые гробины и протискивалась вперед.
Стараясь приблизиться к заветному свету Катя начинала идти быстрее, но он каждый раз отодвигался. Ускользал, дразнил Катю, то оказываясь совсем близко, а то опять в самом конце тропы.
Она слышала собственныe шаги, а потом бег. Ей страстно хотелось туда, в другую жизнь, где было светло, не было удушающей темноты и серых давящих со всех сторон стен.
И она побежала, словно пытаясь перехитрить того, кто упорно отодвигал от нее заветную дверь.
Катя открыла глаза от того, что ей стало жарко. Редкие солнечные заплатки неурочно украсившие одеяло прожигали насквозь..
Простуженно и глухо зазвенел телефон. Настойчиво-нахально вломился во влажную тишину огромной доставшейся Кате от родителей квартиры.
- С днем рождения, Катюша, Заговорила трубка знакомым голосом и тут же пропела подходящую к случаю английскую песенку известную теперь всему миру. - Целую, обнимаю. Будь счастлива,- с чувством закончила трубка, отчетливо произнося каждое слово так как будто облизывала его.
Голос растворился в тишине квартиры, и Катя опять провалилась в сон.
Маленькая девочка в худеньких косичках и голубых бантиках шла по коридору и разглядывала стены. Шла как будто по музею, в котором оказалась впервые. Девочка осторожно трогала стены, водила по ним маленьким пальчиком, выписывая невидимые узоры, и улыбалась. Улыбка ее светилась безмятежным осознанием собственной значимости. Она порой останавливалась, тогда милое детское личико хмурилось, и на щеках пропадали ямочки. В такие минуты маленькая рука повисала в воздухе, узор не рождался, а так и застывал где-то на полпути. Было видно, что что-то не получалось.. И все-таки девочка уверенно шла дальше, только к одной ей известной цели.
Свет в конце коридора светился ровно и спокойно. Девочка не торопилась, не спешила. В отличие от Кати, она не боялась не успеть.. Похоже было, что каждый шаг был для нее так же важен, как и всякий узор, проступающий на стене при легком прикосновении маленького пальчика.
- Славная хорошая девочка, - решила Катя, и вглядевшись, узнала себя.
Рисовать Катя начала раньше, чем ходить. Она сама не помнила, но все говорили, что малышкой, еще толком не умея держать в руках карандаш, она очень любила, сидя на горшке, водить им по воздуху как волшебной палочкой, рисуя невидимые узоры. Став чуть постарше, когда карандаш уже крепко сидел в маленьком кулачке она, от увлеченности высунув язык с вдохновенной детской уверенностью вела им по бумаге. Линии, прямые и ломаные, изогнутые самым невероятным образом неизвестно откуда проявлялись вдруг на белой простыне бумаги и казались Кате настоящим чудом. Карандаши на долгие годы стали ее верными спутниками, которые понимали и исполняли все ее тайные желания.
Каждому карандашику было дано имя. Имена были смешные и совсем какие-то иностранные. Сейчас Катя наверное и не могла бы назвать по имени каждый карандаш. Только самый любимый она помнила. Желтый торжественно и горделиво звался Суола. Хоть всем нравилось, но никто не знал, что сие означало. Известно было только, что Суола был катиным добрым рыцарем.
Часами маленькая Катя могла сидеть на полу в окружении своих бессловесных разноцветных друзей и зачарованно водить крохотным пальчиком по причудливым извилистым линиям. Каждая из них казалась ей живой и извиваясь отчаянно стремилась уползти. С глаз долой.
Катя росла. Менялись и линии. Они превращались в зигзаги, кружочки, овалы, ромбы и всякие другие диковиннные фигуры. Сотканные целиком из толсто-тонких цветных линий эти фигуры подобно иноземным гостям постепенно заселили квартиру и тоже стали ее постоянными жильцами.
Больше всего Катя любила рисовать на стенах. Однажды, чтобы спасти квартиру от неуемного чародейства катиной волшебной палочки, родители поклеили стены одной из комнат светлой обойной бумагой, а Кате сказали, что отныне эта комната - дворец, где живет с друзьями Суола и творит чудеса. Скоро комнаты было не узнать: в ней поселились невиданные человечки, по стенам бегали, прыгали, летали диковинные звери и птицы, росли удивительной красоты цветы невиданных размеров и красок.
Однажды Катя нарисовала всех вместе - себя, маму и папу. Все трое были тщательно выписаны желтым карандашом. Родителей это ничуть не обеспокоило, они без труда узнали себя и влюбились в семейный портрет сразу и бесповоротно. Отец говорил, что это - любовь с первого взгляда и на всю жизнь. Они окрестили портрет желтым семейством.
"Моя -Чародейка," - с ласковой гордостью говорил отец и гладил катины волосы, туго сплетенные в две радостные и непослушные косички. Косички вздрагивали и весело подпрыгивали. Маленькая Катя обожала отца. Почему и за что - сама не знала, но любила его с тайной детской преданностью, . так же как и своих разноцветных друзей, которые водили ее рукой и сочиняли кружевные хитросплетения линий.
Девочка вдруг куда-то пропала и вот опять она, уже взрослая Катя, бежала по коридору к таинственно-манящему свету. Еще чуть-чуть и она достигнет того, к чему так страстно стремилась. Стены тоже как будто расступились, освобождая проход. Бежать стало легче. Яркий свет призывно бил в глаза, не давая покоя и заставляя спешить. Почти добежав, Катя вдруг остановилась. Тропа прямо перед ней обрывалась. Все пространство впереди было заполнено сияющим светом. Он не жег, был добрым и ласковым.. В нем паутинками были вытканы невиданные узоры. Катя замерла. Шагнуть в мечту было отчего-то страшно. На ближних стенах волшебно вспыхнули переливчатые узоры и тут же погасли...
- Привет! -заговорила опять телефонная трубка. - "Что ты дрыхнешь, соня?! С днем варения! - вновь, на этот раз насмешливо-сердито закричала трубка знакомым голосом.
А потом телефон звонил беспрестанно. Надрывался мужскими и женскими голосами. Звенел, хрипел, сопел, а порою заливисто и задорно хохотал... День, начавшийся многоголосьем телефонных звонков, грозил превратиться в нескончаемую телефонную симфонию. Пытаясь усмирить взбесившийся телефон, Катя вцеплялась в трубку и все повторяла: "Спасибо. Хорошо. Да. Обязательно." И тут же забывала, кому, что и зачем говорила.
Свой день рождения Катя не любила. Эти два слова приводили ее в состояние полного бессилия перед его Величеством Временем. Она переживала, маялась, пытаясь понять, почему время бежало мимо, не обращая на нее никакого внимания. Ее как будто и не было вовсе. Не было и маленькой девочки, мечтавшей делать платья с диковинными узорами. Так и получалось, что жила Катя сама по себе, а оно - время - само по себе. Серая мышь будней съедала Время безвозвратно, не оставляя Кате ничего.
Желтое семейство сгинуло - куда-то в темную бездну пахнущей старым бельем и слежавшейся пылью кладовки. Катя помнила, как родители в эпоху очередного ремонта пытались спасти рисунок от грозившей ему гибели. Несколько дней отец аккуратно, кусочек за кусочком отскребал прилепившуюся к стене плотную бумагу. Ему это удалось - и то лишь потому, что обои держал крахмальный клейстер, заваренный старым дедовским способом. Все остальные творения волшебной палочки куда-то исчезли. Им на смену пришли большие альбомы и перетянутые резинкой папки. Катя по-прежнему обожала карандаш, правда, уже давно не считала его волшебной палочкой, которой подвластно любое ее желание. Ведь ее главное желание он так и не исполнил.
Еще в школе Катя решила, что станет художником по тканям. Дарить людям радость, делать их красивыми она считала самым важным и первейшим делом жизни. Больше всего на свете она хотела сделать красивыми свою маму и своего отца. Она по-детски свято и вдохновенно верила, что волшебные узоры линий могут делать людей счастливее и добрее. Но как-то так случилось, что единственным ее достижением стало Желтое семейство. Мама каждый раз улыбалась, глядя на свой рожденный катиным воображением и любовью образ, а отец, когда особенно уставал, садился на высокий, отполированный временем и долгими сидениями табурет и тоже подолгу молчаливо разглядывал портрет. Катя и сама подружилась со своими желтыми друзьями. Она часто разговаривала с ними, особенно по утрам, в то время когда родители еше спали, и свету нового дня не хватало сил пробить плотное полотно штор, а сонливая тишина уютно дремала в укромных уголках огромной квартиры. Странное у нее было тогда чувство - страх неизбежной потери бродил за ней по пятам., Ей казалось, что вот она закроет глаза, а они вдруг возьмут и исчезнут, и уже никогда больше она их не увидит. И потому каждое утро она первым делом бежала к ним и ей становилось легко и спокойно, едва только она видела их знакомые физиономии.
Когда Катя закончила школу, она поступала в знаменитое художественное училище. Мраморная отделка стен, высокая и строгая лепнина, античные статуи в нишах - все это ей было родным и близким. Она уже чувствовала себя студенткой, когда в самый разгар вступительных экзаменов умер отец. Сердечный приступ случился прямо на работе. Неотложка, как это и бывает в таких случаях, приехала слишком поздно, когда уже ничего нельзя было сделать. Похоронили его быстро и тихо. Холодный ветер играл листьями, кружил их в прощальном хороводе над гробом, а потом стих, как умер. Вместе с ним ушли в небытие и Катины мечты. Было уже не до экзаменов.
Смерть отца подкосила маму. Вскоре, в тот же год и она слегла с тяжелейшим инсультом. Несколько лет Катя ходила за ней - мыла, убирала, стирала, кормила. Работала, где-придется и куда брали. Особенно не выбирала. И уборщицей и смотрительницей была одно время в Эрмитаже. И в магазине поработала, и на стройке.
Домой приходила, валясь от усталости, совсем забыв про волшебную палочку, которая творила когда-то чудеса и выполняла ее самые невероятные желания.
Когда мамы не стало, то как-то само собой получилось, что Катя поступила на заочный в библиотечный институт. К тому времени она уже несколько лет работала в библиотеке .
И все было бы ничего, только пропали из ее жизни волшебные светящиеся узоры. Шумные веселые гулянки тоже не радовали, оставляли только сожаление о безвозвратно ушедшем и потерянном. Многочисленные кавалеры тоже были не в счет. Еще оставались книги, которые она обожала, но они ничего не говорили, а только укоризненно молчали. Немые друзья ...
Каждый год в катин день рождения собирались у Казанского и дружной компанией шли куда глаза глядят. Приземлялись где-нибудь в центре. А потом уже шли к Кате и там в тонкой завесе сигаретного дыма, рождались умные и странные разговоры обо всем на свете. Пили, ели, смеялись ... Все было как всегда, только с каждым годом неуклонно уменьшалось количество выпитого, съеденного и выкуренного... Каждый год именно в этот день в Кате скреблось тоскливое до немоты чувство, что чего-то главного она, Катя, в жизни своей еще не сделала и не совершила. Рождалось и крепло ощущение, что нужно спешить, а то не успеет.
- Вот и бежишь ты по коридору, потому что спешишь, а еще оттого, что боишься, милая, - сказала ей однажды знакомая бабуля, которая, по ее собственным словам, умела толковать сны. Только вот хотелось Кате понять, отчего она спешит и почему ей все не добежать.. А бабушка только головой качала, да узелочки какие-то завязывала и внимательным долгим глазом смотрела на Катю.
- Ты и остановись, милая. Остановись. И послушай, что скажет тебе сердце твое и ангел твой. Не поспешай... Бег, он что.. Он как вода. Нигде не останавливается... А ты иди, только знай, куда и зачем .- Только это и сказала ей бабуля.
- Что же делать , бабушка ?
- А, светик, ничего не бойся. Главное - себя не бойся. Ангел твой он с тобой, ведет тебя. Любит он тебя, девушка. Только ты остановись, золотко, и послушай его. И услышишь... Обязательно услышишь.
Очередной простуженной трелью взорвалась тишина.
"На-до-ели", расставляя слоги, что запятые, громко сама себе сказала Катя. Сняла трубку разгоряченного и злого телефона и тут же ее повесила. А потом и вовсе выдернула шнур из розетки. "Надоели"
По квартире стелилась тишина. Тускло-серой палитрой, не обещая ярких красок, растекался за окном день. То ли дождь, то ли снег недовольно барабанил в форточку. Ни шикарные авто, ни кичливое разноцветье рекламы - городу уже ничто не могло помочь. Парадная позолота потускнела. Город все больше погружался в подмороженную сырость поздней осени.
Вставать не хотелось. И идти тоже никуда не хотелось. На самом деле сегодня у Кати был день траура. Хоронила она в себе вчерашнюю неожиданную встречу. Ругала себя за стеснительность и глупость.
Судьба опять рисовала узоры, которых Катя не видела и замысла которых не понимала. В мыслях она успокаивала себя, что видно тому и быть. От судьбы ведь не уйдешь. Только разве что от чужой.
К Казанскому она решила не идти. Видеть никого не хотелось. Решила, что позвонит из метро школьной подруге и скажет, чтоб не ждали.
Катя любила Шувало, парк и церковь. Вернее ту, что была поменьше и поскромнее. Ей нравилась уютность небольшого пространства, в нем она чувствовала себя как дома. Сюда еще девочкой водил ее отец. Здесь на нее строго смотрели глаза святых и она каждый раз отворачивалась, как будто совершила что-то негодное.. Отчего-то ей всегда было стыдно, но ее тянуло к светлым и строгим образам. Здесь же потихоньку от мамы она и сама покрестилась.
Студеный, ветреный день мял бока деревьям. Редкие заплутавшие листья кружились в невеселом хороводе. Земля замерзала без снежного одеяла.
Служба, видно, уже закончилась. На небольшом пустыре прямо перед остановкой толпился народ. Разномастье искусственных цветов выстроилось в ряд, охраняемое укутанными по-деревенски бабулями. Они что-то говорили, размахивая и похлопывая упрятанными в варежки ладонями. Пританцовывали на месте. Живая линия колыхалась, дымилась человеческим дыханием. Попрошаек тут тоже было много и всяких. Молодые и старые, они заводили разговоры, покрикивали и покрякивали, некоторые были с узелками и сумками, в которые тут же жадно упрятывались звенящие монетки. Катя тоже кидала. Монетка со звоном падала в щедро подносимые кружки, банки, кошелки и тут же пропадала - как съели ее. Глупую безрассудность такой помощи Катя понимала, но делала это всякий раз. В память о маме. Мама на такой случай держала полный карман мелочи. Карман пузато оттопыривался и гордяцки надувался .Девочкой Катя любила, шагая рядом с мамой нежно поглаживать неровную бугорчатую выпуклость.
К ней протянулась очередная просительная жестянка. Бездумно бросив монетку Катя пошла вперед..
В инвалидной коляске, сгорбившись и подавшись вперед, сидел мужчина. Нижняя часть большого тела была, казалось, бездвижно-мертвой, укрытая дырчатым с бахромой пледом в сине-зеленых шашечках. В большом как смерть пледе глухо таились боль, беззащитность и обреченность странные в молодом теле. Он глядел прямо перед собой, отрешенный и безмолвный.
Стыдясь собственного здоровья и благополучия, Катя протянула руку и светлый комочек скомканной десятирублевки приземлился в большую эмалированную кружку. Катя видела, как проворные живые пальцы распрямили бумажку и она исчезла, как будто ее и не было..
В храм Катя не пошла. Бродила вокруг, обороняясь от колкого ветряного недружелюбия На кладбище было тихо и, как всегда, хорошо думалось.. Никто не мешал, только ветер - он остервенело терся о щеки и лоб.. Катя раскраснелась, как юная девушка, до которой впервые дотронулась требовательная мужская рука.. Ей опять захотелось увидеть мужчину в инвалидной коляске.
Пустырь был уже почти пуст, по-хозяйски заботливо выметенный ветром. Ветер постарался: не было ни людей,.ни мусора, неизменного их провожатого. Только тревожащий запах беды все кружил в воздухе, да две разбухшие от зимней одежды торговки сноровисто, резкими и торопливыми движениями упрятывали по сумкам свое нехитрое богатство. Охапки непроданных цветов ненужным хламом валялись тут же..
Катя ухватила один, который лежал отдельно, - было ясно, что еще мгновение и ветер унес бы его.
- Не трожь. Положь, откуда взяла, - прорычала старуха. Катя отдернула руку, как обожглась.
- Возьми у меня, доченька, - пропела другая и протянула ей аляповатое ярко-оранжевое пластмассовое чудо. -Манька, она того.. плохо ей,. - прошептала она, склонясь пониже к Кате, - "Сына позавчерась схоронила". Выдохнув "спасибо", которым тут же по- хозяйски завладел колючий ветер, Катя побрела к остановке.
В Метро было тепло и шумно. Люди дружно ехали домой. Со всех сторон толкали, теснили, ругали и Катя все не могла встать так, чтобы ее никто не задевал. Она иногда любила, приткнувшись в уголочке, наблюдать за людьми.
Но сегодня был другой день. Не выдержав натиска, она смешалась с толпой, упрямо пробивавшей себе путь к эскалатору.
Внизу толпа вывалила ее на противень платформы, где как дверцы топок, то открывались, то закрывались двери вагонов. В них вваливались люди. Очередная порция живого топлива заглатывалась и на несколько минут становилось светлее. Можно было видеть уже не безликую толпу, а людей. Вот тут то Катя их и увидела .
В конце платформы темнело пятно инвалидной коляски. Рядом с коляской стояла невысокая приземистая женщина, одетая явно не по- городскому.
Сначала Катя шла осторожно, стараясь сдержать вдруг охватившее ее волнение. Как будто шла по тонкому льду, который вот-вот треснет и неминуемо увлечет ее в холодную водяную стужу. Катя пошла, все убыстряя шаг, боясь, что женщина с коляской сейчас уйдет, а она, Катя, не успеет. Сильное волнение вдруг ожило в ней: било в глаза, давило в сердце...Просилось наружу, стуча во все двери...
Сначала Катя увидела мертвый плед, в черном пепелище которого хоронились ярко-зеленые пятна молодой еще жизни. Жизнь эта хоть и пряталась и притворялась смертельно больной и усталой, но ее целительная сила была тут же - в молодых руках, спокойно лежавших на лысых подлокотниках кресла.
Пожилая женщина - в ватнике и валенках - то и дело наклонялась и поправляла мягкие складки. Едва касаясь, нежно оглаживала бессильную ткань, как будто ласкала молодую жизнь, силой пробивавшую себе дорогу в черном теле мертвого пледа.
Когда Катя подошла совсем близко женщина устало распрямилась и быстрым движением поднесла палец к губам и улыбнулась Кате как старой знакомой.
- Умаялся, спит, - будто извиняясь перед Катей, кивнула она в сторону коляски. - Надышался на воздухе-то". Женщина говорила совсем тихо как будто для себя. "Да книжки еще всю ночь читал. Сереженька у нас книжки любит очень", - добавила она. Ничем не примечательное лицо ее в эту минуту засветилось. - Отца ждем, а то одной тяжело мне его катать-то, устала я. Полная в крепких крестьянских мозолях рука ее выскочила на миг из рукава, чтобы поправить выбившуюся из-под синевы платка седую прядь.
Женщина замолчала. Катя тоже молчала. Они стояли и улыбались друг другу, как будто было промеж них свое тайное знание. Две женщины, две судьбы, они молчали, как умеют молчать только люди прожившие вместе много лет и научившиеся понимать друг друга без слов.
Катя открыла рот, хотела что-то сказать, но осеклась, увидев снова поднесенный к губам палец.
И тут на нее что-то нашло. Губы задрожали, руки засуетились-забегали. Вытащив кошелек, Катя стала тянуть оттуда красно-белую бумажку. Бумажка гнулась, но упорно не поддавалась, заупрямившись в самый неподходящий момент.
Пряча глаза и старясь не смотреть на женщину, с которой они еще недавно были так необъяснимо близки, Катя протянула деньги. Она -по-рыбьи открывала- закрывала рот, но слов не было. Они висели в воздухе, но не могли родиться , не было у них жизненной силы вырваться наружу.
- Не надо. Не возьму, - решительно сказала женщина, отодвигая протянутую руку.. "Сердце не велит, - более мягко добавила она. - "Мы ничего, у нас в Романовке дом есть, огород свой и хозяйство. Не бедуем. Вот соседи у нас - им хуже, у них дочь почти невеста, да еще трое малых впридачу. А потом, - добавила она едва слышно, - Сереженька у нас этого не любит. Так что оставь себе, милая.."
В эту минуту коляска зашумела, затолклась как живая. Они повернулись одновременно. Из-под нависшей на лоб и глаза шапки на Катю глядел васильковый мир широко-раскрытых мальчишечьих глаз. Веснушечья крупка рассыпалась по лицу мелкой ягодой: cобирай-не хочу.
Катя виновато улыбнулась. Женщина быстро наклонилась и, расправляя выросшие бугорки пледа, только и приговаривала едва слышной скороговоркой, "Сереженька, Сереженька". Мальчик молчал и с напряженным любопытством смотрел, не моргая, прямо перед собой. Сначала Катя была уверена, что он смотрит прямо на нее, но он и смотрел и как будто не видел. Только веснушки весело хохотали на лице.
- Ой, извините, -Катя не сказала, а скорее выдохнула. Из самой глубины вырвались шепотком слова и повисли в воздухе. Мальчик все так же внимательно, не моргая, смотрел на Катю. - Прости меня, - растерянно и едва слышно проговорила Катя. Губы попытались улыбнуться.
- Здравствуйте, - только и сказал мальчик. Он улыбнулся, и веснушчатое лицо его засветилось. Непослушные крупинки бросились врассыпную, а васильковые глаза потемнели. Из-под угрюмой старой шапки с обвислыми ушами выбился озорной рыжий вихор. Кате сразу стало легко, как будто не было на ней тяжелой зимней одежды. - "Здравствуй, Сережа", - родилось у нее, и она ответно улыбнулась.
Мальчик улыбался по-особенному, потому что улыбалось только его лицо. Оно светилось, как солнышко в ясный день. Только в глаза не проникал этот солнечный свет.
Ей очень хотелось поговорить с мальчиком, но она не знала, как начать. Слова, обычные для таких случаев, всегда приходили к ней легко, а сейчас показались вдруг пустыми и глупыми, и оттого, наверное, в одно мгновение стали ненужными и превратились в бесполезную груду словесного хлама. Катю охватило тоскливое и одинокое отчаяние.
По солнечному мальчишескому лицу опять бросились врассыпную озорные конопушки. -"А я книжки очень люблю", - сказал он и тряхнул головой так, что непослушная прядка затанцевала, и добавил, - "Очень".
- И я люблю, - не зная, что еще сказать, ответно кивнула она.
- А еще..., - юный голос замешкался, застеснялся. Катя увидела, как озорные веснушки остановили свой бег, а веселая прядка перестала радостно подрагивать. Две тоненькие морщинки залегли на тонко-розовой переносице. Мальчик явно над чем-то серьезно размышлял. Внутри у Кати плененной птицей забилось волнительное и тревожащее ожидание.
- А еще я очень люблю придумывать. Ну там истории всякие. Добрые, добавил он почти шепотом. - Только вот учительница в школе говорит, что раз я плохо пишу, то из меня ничего не получится...
Голос мальчика потускнел, он прикусил губу, а в темных глазах на мгновение вспыхнули и тут же пропали две крохотные капельки. - Да, Сереженька у нас пишет плохо, ошибок много делает, - встряла в разговор мать. - Жаль это, конечно, потому... придумывает он больно смешно, - совсем буднично добавила она, поправляя платок. Говорит, что писателем будет.
- Только я все равно истории придумываю, - мальчик рассерженно стукнул ладонью по подлокотнику. Только ей уже не показываю. И никогда больше не покажу. Ни-ко-гда. Даже если просить будет, - совсем по-детски упрямо добавил он. Руки, до того спокойно лежавшие на подлокотниках, теперь возбужденно подрагивали..
- Я хочу стать писателем, вдруг сказал он. - Хочу, хочу и буду.
Он говорил быстро и страстно, уверенный. в своем праве на мечту, наполненный горячим неодолимым желанием, которое обычно в людях взрослых, талантливых и одержимых, но которое было совсем неожиданным в изуродованном болезнью детском теле.
- Хочу , чтобы люди читали мои книжки и им было весело, - звонко добавил мальчик, и на щеках вдруг обозначились две шаловливые ямочки. - А еще я хочу, чтобы люди были добрыми. Вот у меня папка добрый, мы с ним птиц зимой кормим, а еще он тоже истории придумывает. С ним весело, - было видно, что мальчик гордится своим отцом.
Катя улыбнулась, сразу же вспомнив своего отца и как он ее ласково называл "маленькой Чародейкой".
Ей показалось, что память запустила какой-то скрытый механизм и теперь, как в кино, крутила давно не виденные кадры.
Вспомнилось, что однажды, гуляя в глухом и малололюдном Шуваловском парке, она встретила измазанное спелой мякотью груш крохотное цветастое чудо с огромными бабочками бантов. На вопрос, сколько ей лет малышка растопырила ладошку и начала аккуратно тыкать пальчиком в свою растопыренную пятерню. С превеликим трудом выяснили, что крохотному чуду три годика. Следующий взрослый вопрос, о том как ее зовут, она восприняла спокойно и с подобающей случаю важностью. Тряхнула стянутым резинкой хвостиком и сказала: "Моя Принцесса". Катя любила вспоминать, что в ту минуту, когда она сообщила малышке, что нет такого имени, на нее вдруг взглянули серьезно и удивленно широко раскрытые детские глаза, притемненные веером длинных ресниц. Замешательство продолжалось недолго, а потом Катя услышала то, чего совсем не ожидала: "Меня папа так зовет.". Логика ребенка была проста: раз меня так зовут, то значит, я есть и имя мое тоже есть. Имя давало право быть.
Вспомнив об этом теперь, Катя как-то неожиданно для себя открыла, что ведь и она БЫЛА маленькой художницей, в которую со всей силой любви, на которую бывают способны только родители, страстно верили и папа и мама, а заодно и друзья и родственники.
- Ты знаешь, я в детстве тоже очень хотела делать людей добрыми и веселыми, - едва слышно прошептала она, уставившись в немой и недвижный гранит прямо под ногами. Она уже больше не отваживалась заглянуть в васильковую глубь мальчишеских глаз. - "И красивыми," мысленно добавила она, не решаясь высказать это вслух.
Мальчик молчал, видно ожидая продолжения. В воздухе повисло потаенное ожидание.
Откуда и как пришло к ней это знание Кате было непонятно, только она вдруг поняла, что именно сейчас от этого мальчика с удивительными глазами, улыбкой и веселыми веснушками она узнает самое важное, ради чего, собственно, и был весь сегодняшний день, а может, и вся ее, Катина, жизнь.
Мальчик по-прежнему молчал. Необычной была его тихая молчаливость, в которой сквозила невидимая неторопливость и удивительное невысказанное понимание. Объяснить она толком ничего бы не сумела, а вот чувствовала, что он каким-то необъяснимым образом ее понимает. И прощает ей все. Сердце вдруг ни с того ни с сего напомнило о себе: будто маленькая горошина, скукожилось где-то в глубине, и теперь прорастало, прорываясь через ленивую мякоть тела.
Катя поднесла руку к груди, пытаясь прикрыть дадонью боль.
- Вам плохо ? - участливое дружелюбие женщины все равно не могло помочь, от него Кате стало еще хуже. - "Ну что она спрашивает, - раздраженно подумалось ей, - сама не видит, что-ли?"
- Да так, ерунда. Сейчас пройдет. Она сама не поняла, как это случилось, но рука ее вдруг легла на спинку кресла. Оно слегка качнулось, но мальчик не повернулся, а лишь слегка переменил положение рук. Легче не стало.
- Знаете, я, пожалуй, пойду, - сказала Катя.
- Ну что ж, оно, конечно, - пожала плечами женщина. Спасибо за разговор. Дай Вам Бог здоровья, - улыбнулась она.
- Ну, Сережа, до свидания. Пусть у тебя все получится. Ты, главное, не сдавайся. Слова и фразы были дежурными и фальшивыми. Зачем она это говорила, Катя и сама не понимала. А что еще она могла сказать?
Мальчик сидел все так же неподвижно, озорные веснушки уже не играли в догонялки на тонкой коже. Катя опять увидела на переносице две тоненькие едва заметные складочки. Как и в первую минуту их встречи глаза мальчика смотрели в никуда.
Прощаясь, Катя протянула мальчику руку. Он не шевельнулся, только и сказал, "До свидания", а ee рука так и осталась висеть в воздухе. Потрясенный взгляд Кати выдал ее с головой, когда повернувшись к матери, она вдруг услышала: Вы знаете, он ведь ничего не видит. Сказано это было буднично и как о чем-то само собой разумеющемся.
Готовый уже вырваться у Кати вопрос задохнулся и ядовитым комом застрял в горле. Не зная, что сказать, она застыла: Одна рука протянулась к мальчику, а другая, левая, плотно прижалась к груди. Ей вдруг захотелось прикоснуться к нему, пальцами ощутить эту трепетную молодую жизнь, бьющую через край - навзрыд в маленьком исковерканном болезнью теле. Нежность и благодарность, боль и стыд захлестнули ее. Прикосновение в эту минуту было сродни благословению, которое она жаждала получить.
Это было то редкое по своей силе переживание, которое только однажды случилось с ней. Тот единственный случай она запомнила на всю жизнь.
Это случилось, когда умер отец.. Его хоронили в теплый и солнечный день. Прощальным фейерверком кружили над телом листья и когда гроб опускали в холодную набухщую от дождей землю, ей показалось что жизнь кончилась. Боль, тупая и бессердечная, душила ее. А слез не было, только скупые крохотные слезинки медленно и с опаской скатились по щекам. Она закричала. Криком. По-звериному. Нестерпимая боль, чувство потерянности сжигали ее изнутри..
Ей было страшно - страшно остаться здесь на этой земле без него. Хотелось прыгнуть в темную могильную яму и там остаться. Уйти вместе с ним. Ее спас его голос... "Моя маленькая художница... Моя Чародейка", словно услышала она.
Сейчас было так же, как тогда. Катя услышала родной голос, который не слышала уже много лет. Она по- прежнему стояла прижав руку к груди, только бы это не вырвалось, не потерялось в ней это, а осталось с ней навсегда.
Бросив на прощание, "До свидания, Сережа", - мальчику и торопливо распрощавшись с матерью Катя точно выверенным движением бросила себя в топку подошедшего поезда.
٭٭٭
Дома было тепло и безопасно. Заслышав на пороге катины шаги темный коридор гулко заухал радуясь ее возвращению. Остановившись на пороге Катя прикрыла глаза и прислушалась. Немного постояв, она двинулась дальше. Внезапно ожившие детские воспоминания толкали ее вперед. Она шла, закрыв глаза и слегка касаясь ладонями стен. Этот путь Катя знала наизусть. Стены ласкали своей шероховатостью, а бугорки и выбоины радовали как старинные знакомые.
Вскоре Катя стояла перед дверью, которую не открывала уже много лет, с тех самых пор как умерла мама. Толкнув дверь, она от неожиданности отпрянула: в лицо полетела паутина вперемежку со встревоженной как пчелиный улей пылью. В носу защекотало и Катя чихнула. От этого многолетняя пыль проснулась и заволновалась. Все вокруг задышало и задвигалось как живое.
В кладовке жило катино детство или вернее то, что от него осталось. Оно было повсюду: хоронилось в бумажных рулонах, пряталось в коробках и коробочках, которых здесь было превеликое множество. В больших мягких тюках взгляд невольно угадывал очертания маленьких рук, ног и голов - в них доживали свой век катины игрушки. Тут же в ряд аккуратно выстроились бывшие любимцы - давно забытые миром и самой Катей - черное драповое папино пальто и любимое мамино - темно-синее с мягким воротником-шалью.
- Да как же я их здесь найду ? - заволновалась Катя.
В отчаянии сев прямо на пол она принялась поспешно разворачивать крепко спеленутые в полиэтилен и оберточную бумагу свертки, развязывать тугие узелки, когда-то заботливо завязанные мамиными руками. Она бережно подносила рисунки к самым глазам, пытаясь уловить знакомые желтые линии...
Ей было удивительно, как много всего успела она нарисовать в детстве. Рисунков было много. На каждом маминой рукой была аккуратно выведена дата. Похоже было, что мама в течение многих лет бережно собирала все ее произведения. Здесь были даже ее детские каракули.
Катя торопилась. С каждым часом вокруг нее росла стена из бумаг, тряпья и выпотрошенных коробок. Однако желтых знакомцев нигде не было.
В отчаянии взгляд бродил по стене. В кладовке было сумеречно, даже темно: из коридора сюда попадал неяркий и скудный свет и наверное именно поэтому она их сразу и не заметила.
А они, оказывается, все время были рядом. Прямо на нее со стены смотрели их желтые веселые лица. Кроме лиц ничего больше нельзя было увидеть: весь остальной рисунок был заботливо укутан в серую от клубочков пыли простыню. Освободив Желтое Семейство от невольного плена Катя cмогла разглядеть их получше. Они были такие же солнечные, молодые и счастливые, какими она их нарисовала много лет назад: Папа, Мама и маленькая девочка рядом с ними. В руке девочка держала карандаш. Все трое улыбались. Глядя на них Катя тоже улыбнулась. А потом и заливисто и счастливо засмеялась.
Всю ночь она просидела на полу, разглядывая родные желтые лица.
Из кладовки она выбралась только тогда, когда глаза начали закрываться и линии на рисунке стали превращаться в одну сплошную прямую.
Катя заснула сразу, едва голова коснулась подушки. Опять ей снился серый коридор. Она шла спокойно и уверенно, на стенах вспыхивали и гасли узоры. До волшебного света Катя дошла быстро. На секунду она замерла перед сияющим облаком из волшебных паутинок, улыбнулась и шагнула прямо в него...