Преломление

                ПРЕЛОМЛЕНИЕ
            
            
                Никакие светлые мысли                не посетили меня за  целый                день. Хотя именно  эту мысль,                после письменного оформления,                отношу к светлым.                Да, сложная штука жизнь.
                Итог одного дня.


    В М. понял – где-то война. Весь аэродром завален боеприпасами и ящиками из-под них. Штурмовики садятся, снаряжаются боеприпасами и парами взлетают вновь. Много машин и людей. Все заня-ты. Ночевали в прокуренной, продымленной, холодной, шумной и грязной палатке. 
    Ша, пацаны! Я на войну еду.
    Едем сверху БТРа. Туман. На «блоке» стоят чеченские машины, их не пропускают. Тут  же кучкуются хозяева машин, среди них крепкие, высокие. Смотрят без страха, кто-то с лихой усмешкой, кто-то мрачно. Ну что смотрите джигиты? о чём думаете? Да не хотел бы  с вами на узенькой тропке по-встречаться.  Но рядом, на БТРе, парни тоже не промах. Видать война - страстная женщина раз притяги-вает, со всего света,  настоящих мужчин…
 
Читаю коротенькую запись годичной давности: «Подумать о свободе и страхе». Долги, всю жизнь долги.
    А) О СВОБОДЕ пишу в два этапа:
1) по необходимости 2)по вдохновению, но это ниже.
Свободы (физической) я лишался в жизни лишь сравнительно. Сравнительно со свободными людьми. Сравнительно же с заключёнными в тюрьмах всегда был свободен. Относительно лишенным свободы   был в изолированных военных лагерях. Там  понял, чем страшна несвобода, и чем она всё же хороша. Один остроумный человек сказал: несвобода – это недостаток пространства, компенсированный избытком времени. Ёмко и кратко. От этого проистекает всё стальное: крайне ограниченный круг обще-ния, информационный голод, оторванность от родных и близких людей и от привычного образа жизни, однообразие пищи, однообразие пейзажа, однообразие жизни, однообразие, однообразие, однообразие… Основных достоинства два: к несвободе привыкаешь, и несвобода рано или поздно заканчивается. Но сначала к ней всё же привыкаешь и даже извлекаешь некоторую пользу: много читаешь и много думаешь (хотя мысли не всегда хорошие). 
    Духовной же свободы, надеюсь, никогда не лишался и, с Божьей помощью, надеюсь,  никогда не лишусь. Её же, свободу духовную, полнее ощущаешь всё же, при недостатке физической. Если человек научился быть духовно свободным, никакая изоляция ему не страшна. Я ещё не научился, но очень хочу.
В)О СТРАХЕ
   Страх – это основной инстинкт человека, самый главный, перед ним меркнут все остальные инстинкты ВСЕ. Он же, «царь инстинктов», может отступить лишь перед разумом. У тех, кто считает себя высшим существом, разум должен в «железной руке» держать все, без исключения, инстинкты. 
   
    Один человек сказал, что перестал верить в сказки в 15 лет. Странно, я к 30-ти годам только начинаю.
   
    «Точно знаю, что на свете самое ненасытное», - подумал, кидая в печку очередное жирное полено.               
 
В первый же день моей войны привезли пять раненых духов, один из них очень молодой и очень тяжёлый, он не жилец. На следующее утро ещё раненый дух…
Да кого же мы сюда спасать приехали!?
Людей.


                СУДЬБЫ

    В окрестностях города моего детства, как и около любого другого населённого пункта, есть погост. На нём, в числе прочих, есть за одной оградкой две могилы. Похоронены здесь парни, обоим лет по 19-20. На фотографиях оба в военной форме: в повседневке, в задвинутых на затылок фуражках. Погибли они с разницей в несколько лет.      
Они родные братья.
В Пскове имеется несчетное количество древних церквей. Вокруг многих из них сохранились кладбища и чтобы попасть в церковь, волей-неволей, пройдёшь по погосту.
На одном из таких, старом церковном кладбище, видел, очень непохожие две могилы рядом и по-хоронены в них два очень непохожих человека. Одна из могил украшена памятником в виде небрежно спиленного молодого крепкого дерева, сделан он очень искусно из чёрного металла. Здесь же старая, очень хорошо сохранившаяся фотография. На ней молодой красавец с лихо закрученными усами, в мун-дире офицера царской армии. Он погиб ещё до революции не то в 1914, не то в 1916 году. 
    Могила рядом увенчана стандартным памятником советских времён – скошенная сверху мраморная плита. Похоронен здесь, в шестядисятых годах двадцатого же столетия, обычный советский че-ловек. На фотографии постаревший (но далеко не старик), пополневший и полысевший от забот человек в пиджаке и домашней жилеткой под ним, с выцветшими от бумаг и телевизора глазами. Где судьба вас водила и почему так странно свела?
    Надо ли пояснять, что эти два человека тоже родные братья?
    Видел, правда, на фотографии ещё одну могилу. В Чечне под селением Зонтак (Зондак?) есть за-хоронения людей, которые вместе с Басаевым в 1995 году захватывали больницу в Будёновске и при этом погибли. Там могил 25-30. На них стоят длинные толстые зелёные шесты - памятники. Один из них стоит за оградой, на нём надпись по русски Ш-й Руслан (имя изменил) 2.12.76.- 22.12.95. г.Свердловск и фотография. На фотографии (видимо приезжали родители) он сам – солдат РА в полевой форме и в тель-няшке. Портрет прострелен несколько раз, - лица не видно. Кто это? Попавший в плен и пытавшийся со-хранить свою жизнь солдат?  Или всё гораздо сложнее? Или проще? Как он здесь?


    Все люди, и давно умершие, и ныне живущие, и ещё не родившиеся, тесно между собой связаны. Мы живём тем, что оставили нам предки, взаимодействуем с  современниками, а наши потомки будут жить тем, что останется и (или) появиться от нас. Все со всеми связанны сложнейше переплетёнными нитями и прав Достоевский: «Все за всех в ответе». Каждый за каждого. В большей, конечно, или мень-шей степени.
    Чаще всего нет плохого человека; есть человек, которого мы не понимаем.

    Люди должны прощать друг другу мелочи обязательно, а всё остальное по возможности. Это не всегда получается, но надо хотя бы пытаться. Тогда будет легче всем. 
    На свете есть очень немного вещей которые нельзя простить.
    С другой стороны, понимаю, вся жизнь состоит из мелочей.

    Каждый день дан для шага к Истине. И человек приблизится к ней, если захочет. Каждая секунда дана для чего-то, каждая жизнь… Каждый день стоит себя спросить: «для чего прожит»? И если раз в 20 – 30 – 40 - … дней ответ найдётся, то и остальные прожиты не зря. Пусть не каждый день, пусть очень маленький, но подвиг. Каждый день - подготовка к нему. Подвиг, подвиг – подвинуться, продвинуться, приблизиться; на шаг или на миг. И чем этот подвиг значительнее, тем труднее он даётся. Многие гото-вятся к своему подвигу не одну жизнь.

   
    Телефонный звонок: 
    - Доктор, посмотри пожалуйста не оставил ли я в вашей машине свои сапоги… Один левый, один правый… 

    Грусть бывает иногда какой-то светлой, спокойной, умиротворяющей; тогда хорошо думается и мысли соответствующие. А бывает грусть мучительная, изнуряющая, что в сказках называется – «грусть-тоска».

    - Гвардеец, позови, пожалуйста, мне Н. Они там за углом курят, он в полосатой тельняшке…

    Если сложить два нечетных числа получится чётное. Значит чётных чисел больше?

    Иногда у меня есть мечта: свой дом за высоким забором и во дворе куры ходят… А иногда её нет.

    На войне о войне писать очень трудно. И так кругом она и всё ей подчинено, а если она ещё будет в мыслях и на бумаге перед глазами… Это тяжело. Оставил все записи о войне на мирное время.
Дай нам его Бог.

    - Сегодня свернём одно крыло АП-шки, завтра перемещаемся…
    Марш 10км. Марш 80км. Отвёз раненных - 40км. Отвёз больных – 150км. Поехал на рекогносцировку. Ёще марш. Обеспечить колонну. Встретить наших. На «выход».
    Битый, скользкий как каток асфальт по краю бездонного ущелья, полевые дороги, взорванные мосты, захватывающие дух красотой и опасностью серпантины,  федеральная трасса, русло реки, улицы городов, чистое поле – это всё дороги. 
    Война – это дороги.

    Вся броня поднялась, труженица АП-шка тоже. Вот это высотка. Весь тыл заехать не смог. Кто   забрался: развернулись, расположились, стоят.
    В целом неспокойно. Зима, дело под Новый год, грязища жуть, туманище – руки вытянутой не видно. Ели и пили что попало, - тыл со всем съедобным внизу остался.  Ночью в караул офицер и два солдата (каждое подразделение охраняет себя само). И так изо дня в день.
    Очередная проверка караула. Коля надевает кучу подштанников и свитеров, зимний камуфляж, бронежилет, боеприпасы, автомат, валенки с чулками от ОЗКа и идёт проверять «свою территорию». Всё спокойно. Точнее всё тихо, потому что не видно, всё равно, не зги. Под ногами чавкает грязь, она везде вообще и, в частности, в самых неожиданных местах: то огромная лепёшка обнаруживается на свитере под бушлатом, то на «потолке» в палатке, то на лбу, какого-нибудь, в целом чистого, лица. Коля вытер со лба бинтом (он всегда носил его в кармане) жирную кляксу грязи. И как-то обыденно подумалось: «Под-прыгивает она что ли»?
    Вдруг, метрах в двух, сквозь ночь и матовую пелену тумана, видит чей-то силуэт. Приседает, та-ращит глаза и в эту же сторону ствол автомата, присматривается: «Вот елки зелёные, совсем заплутал, да это же туалет наш».               
    Точнее туалетом это только называлось. Солдаты (водители-срочники) выкопали яму, бросили две доски, вертикально вкопали четыре алюминиевые ручки от носилок (получились стойки) и накинули на них маскировочную сеть, которая тут же обледенела и обвисла. Получилось низко, тесно, скользко и неудобно, но другого места не найти, потому что  вокруг враги и грязь. Но днём-то ходить туда ещё можно: светло, выскочил налегке из палатки, всё сделал и назад. А ночью, да ещё в экипировке, в кото-рой и наклониться-то трудно? Стоит Коля перед ним, смотрит на него и понимает, что именно туда и именно сейчас ему очень надо (тыл уже неделю внизу и эксперименты с питанием давали о себе знать).  Делать нечего, тихо матерясь, пытаясь не извозится в грязи, вешает бронежилет и бушлат на одну стой-ку, автомат и боеприпасы на другую, в пикантной позе, задом вперёд стараясь ещё и не поскользнуться, продирается в обледенелую дыру, которая, по задумке, была входом. Весь этот процесс длиться никак не менее пяти минут. И вот цель пути достигнута. Николай с трудом разместился, всё самое трудное поза-ди… но  жизнь, вносит свои коррективы, и  все  его труды становятся напрасными.
    В ту самую секунду когда, наконец,  он на месте; вдруг прямо напротив сработала сигнальная мина. Искрой мысль: «Духи»! Ещё светились огни «сигналки», ещё был слышен её свист, ещё только ча-совые начали стрельбу частыми, короткими очередями, а Коля уже покинул вожделенное место, вылетел на улицу, полностью на ходу экипировался и «занял оборону» в ближайшем углублении местности.               
    Стрельба окончилась, не успев разгореться. Николай полежал, вслушиваясь в живой русский мат, чуть сдобренный короткими командами, отлепился от грязи, занял сидячее положение и длинно-длинно выругался…
    На следующее утро он стирался и веселил желающих рассказами о ночных приключениях. 
    До сих пор вспоминать смешно…
    Да, кстати, живот его больше ни разу не беспокоил.
 

    Ветер жуткий: свистит, вот-вот   сорвёт палатку. Через трубу задувает печку, темно, неуютно.
    Под самым ухом залп артиллерии. Сначала показалось, что это конец света, потом подумалось: «Нет, наоборот, жизнь продолжается».
    Вторую ночь спим одетые во всё что есть, в спальниках: ни повернуться, ни вздохнуть.         
    В палатку снегу наметает…
    Война - это когда холодно.
   
                ИСТОРИИ ОДНОГО ДНЯ
    Мы стояли полевым лагерем в одном из предгорных районов Чечни. Всё нижеописанное случилось в один и тот же пасмурный, тёплый  зимний день. У нас был «банный день», в те минуты, когда мы собирались в баню ВВ-шники принесли раненого пса. Несли его на тяжело провисшей плащ-палатке не-сколько бойцов, и казалось, будто несут человека. Когда процессия зашла в крыло автоперевязочной, плащ-палатку опустили на досчатый пол. С неё прямо мне в глаза смотрела огромная, когда-то здоровая овчарка. В неё выстрелил без веских причин человек и ранил; и ранил смертельно. Пёс смотрел спокойно огромными, грустными, разумными глазами. Он не просил помощи, он ждал того, что должно было про-изойти. Он знал всё то, что знали мы и то, чего мы ещё не знаем. Наши хлопоты отвлекали его всё мень-ше и меньше от того важного, неотвратимого события, к которому готовилась его большая животная ду-ша. И от того, что его окружали лишь люди или от чего-то ещё всё было очень-очень по-человечески. Пёс умирал…
    Чуть позже наш батальон  вернулся с задачи и доктор, выезжавший с ними, рассказал, что к ним на окраине одного из сёл прибилась семнадцатилетняя чеченка. В одном платье вся синяя и дрожащая от холода она была задержана нашими бойцами. Девчонку обогрели, накормили и выслушали её историю. Несколько дней назад в одном из чеченских селений её изнасиловали боевики, униженная   пришла в от-чий дом и всё рассказала.   Её   отец (отец? человек ли?), оценив произошедшее и сделав свои выводы, стал насиловать сам. Не выдержав издевательств и страданий она, в какой-то миг, вырвалась и в чём бы-ла, убежала. Идти   совсем некуда и, от безвыходности, она пошла или на пули, или за спасением к одно-му из   блокпостов батальона. Часовые не стали стрелять и не прогнали несчастную. Молодой офицер отдал чеченке свой бушлат. Ночевала она в «нашей» палатке и ела «нашу» пищу. Рано утром, когда ба-тальон снимал лагерь, командир батальона приказал оставить её.   Колонна тронулась, а девчонка так и осталась стоять, глядя ей в след,  маленькая, беспомощная, всеми проклятая и покинутая, завернувшись в огромный   бушлат, так и не найдя ни пули, ни спасения...
    И в этот же день к нам поступил на лечение здоровый, ушастый солдат со страшной, черной странгуляционной бороздой на шее; он не хотел служить и пытался повеситься в туалете…

    Чеченцы ходили к нам, приводили больных. Разные люди, некоторые не скрывали, что в первую компанию воевали даже в качестве командиров. Может, некоторые воюют и сейчас.
    Привели двадцатидвухлетнюю чеченку, она вдохнула иглу, ей очень плохо.
    -Доктор помоги.
    Куда им ещё? Десять лет ни образования, ни медицины.
    Дал общий наркоз, с помощью ларингоскопа и корнцанга достал из трахеи иглу. Сложно было, весь взмок. Зато сколько радости, когда получилось, и у меня, и у матери её, и у отца.
    Прошли годы. Случай этот хорошо помню. Интересно, а вспоминает ли его уже не двадцати-двухлетняя Зорган из горного селения Гуджи – Мохк?
    Тогда ещё отец её (или дядя) сказал:
    - Не враги мы с тобой, это жизнь нас по разные стороны поставила.
    И слова эти в душу запали. Смотрел я на некоторых, в своём лагере, и думал: «Нет, не друзья мы, не друзья, это просто жизнь нас по одну сторону поставила».
    Странные вещи происходят.
   
    Большие резиновые сапоги, камуфляж. Нет: камуфляжи, много, разные и сапоги разные, и люди, но все-все в форме и вязкая, по колено, грязь, и всё зелёное,  грязно зелёное или чёрноё, или просто гряз-ное. Боец, там, там разувайся. Что у тебя? О-о-о, да не переживай, – это просто вши и просто у тебя, их очень-очень много. Сожги тельняшку, прокипяти форму, и всё пройдет; на время конечно.
    Война – это пир вшей.

    На войне замечаю парадокс времени: дни мелькают как телеграфные столбы в окне бегущего ва-гона, а минуты тянутся бесконечно как провода на них.

    Здесь  в постоянном напряжении, на работе 24 часа. А делать нечего.


    За написанием дневника заметил интересную вещь; когда садишься писать, выявляется истинное настроение. Верно, по-видимому, говорил один старый подполковник, что истинная натура человека вы-является, когда тот пишет объяснительную.
Иногда ну всё не так, всё плохо, а садишься писать «строчится» сплошной анекдот. Иногда всё весело, а за тем же занятием прошибает какая-то фиолетовая меланхолия.
Как пример:
               
                ФИОЛЕТОВАЯ МЕЛАНХОЛИЯ
    Четыре десятка вечеров в этом забытом Богом месте. Темнеет рано. Зима. Опостылевшая обстановка.
    Сижу. Скучаю. Хочу что-нибудь делать. Хоть как-то себя выразить и ни одной мысли. Тяжёлое состояние. Раскис? А что так? Ну, давай, ты же писал о неограниченной духовной свободе при стеснён-ной физической. Писал? Ты писал? Вперёд, свободен. Ая-яй, не получается? Давит обстановочка-то, да-вит. Серостью, однообразием, напряженностью. А как же люди годами воевали и сидели десятилетиями? Нюни распустил. А туда же: «Духовная свобода, духовная свобода»! Учиться надо этой свободе и уроки эти тяжкие. Хорошо, что хоть понимаешь: «Нужны они». Они бесценны. Да и вправду: есть время поду-мать… Обо всём.
    Почему-то вспоминаются именно дурные поступки и за них как-то особенно стыдно. А хорошие, даже если вспоминаю, не так душу греют. Видать мало их было… Водки не хочу… А вокруг лес, холмы, туман и грязь. И чуть видная, хлорным пятном на серой ткани, лужа.
    След хочешь оставить? Да ведь твои каракули и при жизни-то никто не читает, а уж после смер-ти и подавно не станут. А может хоть кто-нибудь? Ну, хоть один человек, а? Ну хотя бы до этого места. Хоть один. Ничтожная вероятность. Сколько людей сейчас сидят и пишут, а сколько уже написали, а сколько хотят писать? И все они хотели, хотят или будут хотеть, чтобы их прочитали (труд все-таки). Ну а сам ты читал когда-нибудь рукописи? То-то же.
    Если предоставится возможность перепечатаю всё и может тогда, кто-нибудь прочтёт и о чём-нибудь задумается - это очень важно.

    Бумага всё стерпит. Эти маленькие блокнотные листы меня спасают. На них кричать можно, ни-кто не услышит.
Вот сейчас я КРИЧУ!

    -Везут раненного, на всякий случай готовьтесь принять двоих.
    Привезли троих убитых, раненных одиннадцать из них двое смертельно.
    -Жгут сюда, быстрее!
    -Что-нибудь сделайте, хоть что-нибудь!
    -Я буду жить? Я буду жить?
    -Cюда, быстрее. Держи аккуратнее; Будешь, конечно, будешь.   
    Война – это когда жить хочется.
    Война-это смерть.
    Благодарю судьбу за каждый подаренный день. Здесь,   это отчетливо понимаешь.

    Стонет, кричит, корчится, извивается как обезглавленная змея в предсмертных муках… Это больная совесть моя.
   
     Очень сдержанно отношусь к чужим оценкам себя и своих дел. Хорошие оценки, даже если они справедливы, расслабляют разум и холят самоуверенность. А плохие, особенно если они несправедливы, огорчают, снижают рабочий тонус. И те, и другие мешают работать.


    Повезло нам, больше конечно им; вечер, а у нас две вертушки сидели и тут раненных привозят, много. Мы не успеваем, все они тяжелейшие. Ох как повезло, что вертушки здесь. Жгут, повязка, проме-дол. Жгут, повязка, промедол. Быстрее, быстрее. Отправили всех живыми. Дай Бог. Всё, всё водки и спать – ночь уже. А на утро: что тут? Кровь на досках, кровь на земле, кровь в лужах и повсюду грязь, - много, очень много людей здесь вчера побывало. Оттирать, отмачивать, отдирать…
    Война – это кровь с грязью.

    Страх тяжелее черепахи.

    -А у нас в С. Большая Медведица правее.
    -Правее относительно чего?
    -Слушай, вот эти твои придирки сильно раздражают. Просто правее и всё.
   
    Глубокая ночь, переходящая в раннее утро. На улице снег и звезды, безлунная ночь и неспокойно. Но это на улице. Здесь на столе погибающий солдат под капельницей и я в бушлате и с автоматом и доктор, и начальник караула нашего маленького подразделения. Уже два часа как должен поменяться, но смену не бужу. Хожу - думаю, сижу - думаю. Для солдата делается всё возможное. Но всё решит только Время и мы ждём. Вдвоём. Зашёл с мороза в АП-шку, сел на табуретку, - тепло. Там на улице всё в порядке, здесь пока тоже.
   К солдату смерть приходит, но не забирает его, стоит, смотрит. Не время пока, ещё рано. Смотрю на неё с интересом, но без особого удивления.
    -Хочешь, пойдём со мной? Ни тревог, ни забот, ни болезней. Ты же видишь я не страшная, - это она мне, - чуть опусти руку и нажми курок…
    О, …ля сижу на табуретке, автомат прикладом в пол, а на ствол опёрся подбородком  и большой палец руки на курке (правда, автомат на предохранителе). Что это было? Что с больным? Всё в порядке. Сколько времени прошло? Да нисколько. Надо же. Нет, всё, всё хватит на сегодня; меняюсь и спать. 

    Трое в палатке:
    -Какое сегодня число?
    -Четырнадцатое.
    -А день недели?
    -По-моему четверг.
    Через тридцать секунд один из тех же:
    -А кто это сейчас с кем разговаривал?

    Самый пьяный в Новый год на земле – Дед Мороз.
   
    Батальоны спустились с гор пешком. Зима, снег по колено. Они и поднимались на «своих дво-их». Солдаты истощены, обморожены, обезвожены. Через 12 часов им снова в горы, а пока у нас в АП-шке бесконечный приём.
    Тяжёлый, без сознания, через трое суток, в госпитале Моздока он умрёт, но мы не знаем об этом и делаем всё. Сидеть с ним и с автоматом всю ночь, пытаться спасти, утром может будет вертушка. А ба-тальонам рано-рано снова в горы.
    Война-это тяжёлый труд.
   
    -Чай или водка есть?

    На «большой земле» убили боевого офицера. Убила его жена, спящего, ножом. Приревновала.
    Как глупо.
    Жёны убивают своих мужей с одной мыслью: «даже такое ничтожество как мой муж меня не любит».

    В военной форме и летом не холодно и зимой не жарко. Универсальная одежда.

 
    Военная служба – самая дорогая, самая опасная и к тому же самая разрушительная служба. Тем не менее, в неё вкладываются гигантские материальные и людские ресурсы, вкладываются для того что-бы была ещё более дорогой, опасной и разрушительной. Когда все до единого поймут это, армий не будет. Пока же в уме хоть одного человека есть мысль о насилии, необходимо вкладывать огромные сред-ства в столь неразумные сферы.

    Видел и толстые лоснящиеся рожи. И как тентованный КАМАЗ, загруженный продуктами до верху, на продажу вывозили. И как эти рожи ордена потом получали.
    Кому война, а кому мать родна.
    Жестока она. И морально жестока. Сейчас это чувствую, но слово не воробей, а написанное не вырубишь.

    Тяжело даются  отдельные моменты жизни; тяжело как… по сугробам бежать.

    Получаем посылки с «большой земли» с разных мест, от разных людей, разные вещи: книжки, мыло, зубные щетки, чай, консервы, теплые вещи, сигареты и прочее, и прочее. Спасибо вам замечательные, незнакомые  люди. За тёплые вещи и за тёплые слова. Будьте и вы, там, здоровы, помните нас.
    Вот посылка от детей из специализированной школы для глухонемых, там среди прочего рисун-ки. Один из них мне очень понравился, на нём нет имени автора, только название: «Рождённая из кам-ня». Мне кажется, почему-то, рисовала девочка. На рисунке девушка с развевающимися волосами, как росток раскалывает камни и выходит из них в странный мир. Рисунок этот обернул и повесил в АП-шку, он проехал с нами сотни километров и навидался всякого. Для меня он стал талисманом. Он и сейчас ви-сит рядом на стенке и смотрит с него Рожденная из камня…

    Видел иконки картонные, настоящие, нательные, в виде календарей и пр. Видел затёртые, зачитанные связки писем, носимые в карманах, как самое необходимое.
    Водилы из печек для сухого горючего делали большие блестящие кресты и ставили их на лобовое стекло, заткнув за уплотнитель. Эти кресты было видно издалека…
    Нет у меня иконки и писем тоже нет. Зато на ниточке, из стропы запасного парашюта,  натель-ный крестик. Он меня сбережёт.
    Война – это когда верят.

    Всё то, что должно случиться, не переживай, - случится обязательно. Не больше и не меньше.

    -Вы ж военные как: где-то съедите что нибудь не то, где-то не поедите, где-то не попьете, где-то выпьете…
               
 
Не могу понять, чего хотят от меня посторонние люди   когда спрашивают: «О чём задумался»? Бестолково и бестактно во всех отношениях. Неужели   человек рассчитывает, что по первому его требо-ванию расскажу, ему, о чём думаю?  Честное слово нельзя посидеть и подумать обязательно, кто нибудь, полезет с глупыми расспросами или советами. Мешаю, кому, что ли тем, что сижу и никого не трогаю?
    Мысль надо ловить там, куда она пришла. Её нельзя спугивать, разрушишь; ведь она связана из тончайших материй.               


                ВЫДУМАННАЯ ИСТОРИЯ №2
                РУ- Разведывательное управление.
                ОВБ - Отдел внутренней безопасности.               
                ОСАИ- Отдел сбора и анализа информации
               
    Засветилась зелёная лампочка переговорного устройства:
    -Зайди.
    -Есть.
    На всякий случай, взяв со стола папку, с последними сводками, подполковник Скобелев Сергей Николаевич, вышел из кабинета и двинулся по пустым прохладным коридорам РУ (разведывательного управления) «на ковёр» к шефу. Как отличный разведчик он прекрасно владел собой и использовал каж-дую выпавшую секунду для оценки складывавшейся ситуации и возможные пути её разрешения. Совер-шенно точно зная, зачем нужен шефу, он, несмотря на свой опыт, тем не менее, не совсем отчётливо представлял, о чём сейчас будет говорить. Факты известны всем (кому положено), суть же происходяще-го туманна и причины скрыты. В то же время ЧП такого масштаба требует принятия срочных, адекват-ных мер. И шеф сейчас спросит какие меры приняты; и в этом-то есть главная загвоздка…
     Секретарь слегка кивнул, приветствуя, и указал взглядом на дверь.
    -Садись.
    -Здравствуйте Александр Евгеньевич, - садясь, и устраиваясь в кресле на долгий разговор.
    -Рассказывай с самого начала, - шеф смотрел тяжелым из подлобья взглядом, в глаза помощнику и «правой руке», не мигая.
Тот выдержал взгляд, сколько требовало приличие, сосредоточился на своей папке и начал  извест-ное, впрочем, шефу  повествование, стараясь,  однако, не пропустить ни одной детали. Доклад его был подчёркнут терминами и профессиональным жаргоном, суть его сводилась к следующему:
    Пол года назад в отделе сбора и анализа информации (на жаргоне «знайки») случилось несчастье: от сердечного приступа скоропостижно скончался начальник отдела сбора и анализа информации, Родин Виктор Сергеевич. Опытный специалист, профессионал каких поискать, проработал в разведке 27 «календарей», из них непосредственно в отделе 15 и на должности начальника последние 11 лет. Это был сухой, мрачный, невысокого роста, с черными, как ночь, глазами, лишённый всяких эмоций человек. С худым, изрезанным морщинами лицом и высоким лбом он напоминал библейских мудрецов, поэтому в среде коллег имел почтительную кличку «Соломон». В молодости потерявший жену (ушла к другому) оставался с тех пор убеждённым холостяком  что, по утверждению медиков, и укоротило его дни. Близ-ких знакомств он избегал. К немногочисленным родственникам относился прохладно и отношения с ни-ми свёл к минимуму. Они эту его странность принимали и не обижались. Это вся его личная жизнь. От-делом сбора и анализа информации (ОСАИ) он, видавший всякие виды, правил незаметно, грамотно и твёрдо. Не могло быть и речи о том, чтобы какое-нибудь его указание было выполнено подчиненным с задержкой. Но и к себе, будучи Профессионалом, был крайне требователен, и работоспособность его по-ражала воображение даже коллег – разведчиков.
    За годы   монархии в отделе он проделал колоссальную работу. Это было золотое время «знаек». Была проведена модернизация отела: устанавливались и совершенствовались системы сбора и анализа информации, системы хранения и доступа к ней. Сотрудники дневали и ночевали в лабораториях и биб-лиотеках, в мастерских и патентных бюро, обливались потом перед мониторами компьютеров и на ковре перед шефом. Сбор, отбор и выдача информации шла хорошо отлаженным потоком. Это были звёздные годы отдела: сотни изобретений, усовершенствований и рационализаторских предложений, кандидатские и докторские диссертации, очередные звания и премии. Но было, было за что. Под железным крылом и чутким руководством Виктора Сергеевича работа по совершенствованию сочеталась с информационным обеспечением высочайшего уровня. Венцом одиннадцатилетнего руководства отделом было создание суперсистемы с мозгом-суперкомпьютером который знал всё обо всём и обо всех, ежесекундно пополняя свои знания, систематизировал их и выдавал в необходимом объёме. Он поглощал всё: новейшие про-граммы и неудавшиеся проекты, милицейские сводки и прогнозы погоды, мировую прессу и фамилии пассажиров покупавших билеты на все виды транспорта во всём мире, договоры фирм и отчёты завхозов, телефонные разговоры и донесения информаторов и многое, многое другое. Информация, выдаваемая компьютером, стала исчерпывающая. Он знал всё про всё и всё про всех. Количество переходило в каче-ство, в количество качеств и затем в качество качеств. Нити-каналы, по которым поступала информация в лабораторию «знаек» пронзили всю землю, подземелья, океанские глубины и космические дали. И в центре этой паутины контролируя, и направляя, сидел сам Соломон. Кто владеет информацией, тот вла-деет миром. Он это знал. Но об этом знал и отдел внутренней безопасности РУ, и ещё очень многие и очень неглупые должностные лица. Отдел находился (да и находится) под неусыпным гласным и неглас-ным надзором. Строгий отбор сотрудников, строгий контроль, строгое ограничение доступа…
    Кстати говоря, то, что начал Виктор Сергеевич в наше время практически закончено и уже в самое ближайшее время станет, возможен контроль над каждым жителем земного шара. Это не фантастика, это реальность. Спутники в космосе, видеокамеры на самолётах, дорогах, площадях, админист-ративных зданиях, в руках у граждан и в их квартирах, жучки, сотовые и стационарные телефоны, холо-дильники сами заказывающие продукты, Сплит- системы, определяющие наличие в доме человека, авто-матические включающие и выключающие устройства, всевозможные системы сигнализации и датчиков, многое другое – всё это системы слежения, считывание с них информации элементарно. А персональные компьютеры, да ещё с подключением к интернету – средство слежение за мыслями, желаниями, планами, привычками, состоянием человека и многим другим. Вы заглядывали во все системы своего ПК? Да даже если и заглядывали; НТР продолжается.
    Уже сейчас всё про каждого можно узнать. Проблема в том, что всех очень много и не всегда знают компетентные товарищи про кого им надо всё знать. Но и эта проблема очень скоро решиться. Можно возразить, дескать, если такая тотальная следящая система, то почему столько нераскрытых пре-ступлений, катастроф и прочее? Здесь играют роль лишь две причины: первая - Система не разменивает-ся на мелочи и вторая, – даже если известно всё, про это совсем необязательно говорить (по разным при-чинам). Система, для того чтобы быть более эффективной, должна быть скрытой. Люди, работающие с Системой мыслят по другому – глобально. Например: они знают всё про всех преступников и преступ-ные организации. Но они не стремятся искоренить преступность, они понимают – это невозможно, мно-гие пробовали, но кроме крови и огромных затрат не получали ничего. Так же невозможно никакими ме-тодами вылечить всех больных. При любом уровне здравоохранения, в любой стране всегда будут боль-ные. Так же как при любой власти и в любых обстоятельствах всегда будут преступники. Преступность не надо искоренять. Её надо контролировать и извлекать из этого пользу и это уже сейчас делается. От-куда же тогда преступники в тюрьмах? Да ведь руки правоохранительным органам никто не связывает; попался – сиди. Но это без помощи Системы, она на мелочи не разменивается.   Если кто-то «крупный» и контролируемый (а значит управляемый и полезный), попадается   его могут очень незаметно спасти. И если такой же вдруг выбьется за рамки правил игры его, на мелочи (а то и без неё), раздавят. В порядке заинтересованы все и мафия тоже. 
    По этим же принципам Система действует и во всех других областях, её задача контроль и дивиденды с этого, при минимальном вмешательстве. Зачем разоблачать шпиона, если его можно исполь-зовать? Зачем убирать коррумпированного чиновника, если пользы от него пока больше.
    Системе может противостоять только такая же Система, а она возможна лишь на государственном уровне. Чем мощнее Система, тем сильнее государство и наоборот. Беда если такая система встанет на службу Злу.
    Виктор Сергеевич принимал самое непосредственное участие в создании Системы и её философии. Он по праву гордился своим детищем, а суперсистема чувствовала железную руку хозяина и бес-прекословно подчинялась ему. Он оставался сутками на своём посту. В одну из своих бессонных ночей он умер. Умер быстро и безболезненно от обширнейшего инфаркта. Умер на «посту» человек поживший, человек на вершине славы, в почёте и уважении. И поэтому тоже, смерть начальника в отделе приняли философски - долго не горевали, помянули и как водится… поздравили с назначением нового шефа. С этого всё и началось.
    Проработав месяц, опытный разведчик, новый шеф отдела сбора и анализа информации майор Коваль исчез. Исчез внезапно. Выйдя из здания РУ, домой к жене и детям   не пришёл, впрочем,   на службу он не вернулся тоже.
    Начальник отдела РУ не иголка, ему не положено так просто исчезать да ещё на территории сво-ей страны. Каждый подпол, каждый чердак каждого дома каждого населённого пункта был проверен. Ре-зиденты во всех странах получили приказ: «Найти». Нет задач невыполнимых для такой мощнейшей ор-ганизации как РУ. В течении нескольких дней судьба майора Коваль стала известна, однако известность эта ещё больше запутала происходящее и многих поставила в тупик. Дело в том, что шеф отдела сбора и анализа информации м-р Коваль был застрелен на  границе Израиля и Сирии за неподчинение военному патрулю (?!).
    Служба внутренней безопасности РУ имела весьма бледный вид. Они не отдыхали вообще. Они шерстили и допрашивали всех и вся они выискивали и исследовали каждую песчинку, которая теорети-чески могла быть с ботинка загадочно исчезнувшего и появившегося шефа «знаек». Они нашли, сумели украсть, доставить и до молекул исследовать тело убитого. Они воспроизвели каждое его слово и посту-пок с момента вступления в должность. Они восстановили его последний маршрут до шага. Они сделали всё мыслимое и немыслимое, но результата не было, если не считать отрицательный результат. Объясне-ния случившемуся они не нашли.
    Чуть позже исчез шеф отдела внутренней безопасности, впрочем его исчезновение не вызывало недоумения коллег, а только мрачную задумчивость.
    Почти сразу был назначен   новый шеф отдела внутренней безопасности (ОВБ), полковник Горяев Александр Евгеньевич, у него-то сейчас и сидел Скобелев пытаясь просветлить эту мутную исто-рию, которая, впрочем, имела продолжение.
    Новый глава «безопасников», полковник Горяев, в мистику, НЛО и людям не верил и с новыми силами взялся за дело. Он пытался пролить свет на это дело ещё некоторое время. Было сделано всё; ре-зультат – ничего. Но проходило время страсти поулеглись и ситуация требовала назначения главы отдела сбора и анализа информации. Совместно с другими службами «безопасники» и лично Горяев тщательно проверяли и без того надёжных кандидатов на вакантную должность.
    В конце концов, новым шефом ОСАИ стал опытный подполковник Измайлов. Он сходу вник в дело и без излишнего рвения, с умом взялся за руководство отделом. Некоторый разброд появившийся за время отсутствия начальника ликвидировался между делом.
    Памятуя судьбу предшественника Измайлова, Горяев не спускал с него пристального ока. Он знал про Измайлова всё. Его «глаза и уши» следили за старым разведчиком как за иностранным шпио-ном, но делали это деликатно. А он и не скрывался. Сначала. Несколько месяцев спустя за ним стали за-мечать некоторые странности. Что-то разладилось в семье, пару раз он до беспамятства надрался. Но ра-ботал с прежним усердием и, вроде, всё остальное было нормально. Но эти незначительные подробности личной жизни не ускользнули от внимания «безопасников» и о них было доложено Горяеву. Последний удвоил бдительность, шеф ОСАИ подполковник Измайлов негласно охранялся как президент, о каждом его шаге «безопасники» докладывали лично шефу. И все-таки беда случилась. Она пришла с той сторо-ны, откуда её не предвидеть, не предотвратить не успели… Поздним осенним вечером Измайлов пошёл домой пешком. Шагом шел неторопливым, и вид имел задумчивый. «Акустики» и «визуальшики» ловли каждое его движение и вздох. Между тем Измайлов дошёл до дому поднялся в квартиру, перекинулся парой ничего не значащих фраз с женой, взял сигарету и вышел на балкон. Там он постоял, выплюнул так и не зажженную сигарету и беззвучно совершил последний в своей жизни полёт  длинною в семь этажей…
    Как поступить никто не знал. Но случилось ЧП и виновные должны быть наказаны. Заместитель и «правая рука» Горяева, непосредственно ответственный за отдел информации был вызван, проработан и в несколько часов командирован далеко и надолго.
    Горяеву пришлось туго. Но самоубийство есть самоубийство, тем более подтвержденное всеми возможными документами включая видеосъемку. Полковник Горяев устоял. А заместителем к нему был назначен Скобелев.
    По отделам поползли полумистические слухи.
    Был тщательно подготовлен, тестирован и инструктирован новый начальник ОСАИ – полковник Тёмин. Всё, насколько   возможно, вновь вернулось на круги своя. И шло без сучка и задоринки, под оте-ческой опекой отдела внутренней безопасности, несколько месяцев – до сегодняшнего утра. Проработав в кабинете всю ночь, чрезвычайно рассеянный и бледный, Тёмин вышел за территорию РУ, постоял на тротуаре без малого двадцать три минуты и пошел вдоль внешней ограды по тротуару. Подобрав с газона большой серый булыжник, Тёмин продолжил движение, с тревогой заглядывая в глаза встречным про-хожим. Затем, подойдя к нищему, сунул ему в руку «тёмный увесистый предмет» и сказав: «Хоть ты начни» стал перед ним на колени, склонил голову. Вид и интонация шефа ОСАИ привела попрошайку в смятение и последний попытался скрыться с места столь странного происшествия. Тёмин подобрав упавший булыжник, встал на колени уже посреди тротуара, совал его пугавшимся прохожим, всхлипы-вал и невнятно бормотал. В таком виде и доставили его в медпункт вконец сбитые с толку «безопасни-ки». Сейчас шеф ОСАИ под лошадиной дозой транквилизаторов беспокойно засыпал.
    Вот эту историю внимательно, изредка кидая тяжёлый взгляд на подчинённого, выслушал шеф ОВБ полковник Горяев.
    -Ну и?
    -Гм…, - красноречие Скобелева иссякало, - стоит подождать пока, медики, приведут в чувство Тёмина и…
    -Звонили, -  красноречиво потыкав пальцем вверх   Горяев, - сроку два дня, затем, – и он сделал ещё один жест рукой, но уже в горизонтальной плоскости на уровне своего горла.
    -Мы…
    -Медики не дают никаких прогнозов, а ситуация сложилась нестандартная, мягко скажем. Впро-чем, кое-какие задумки у меня уже есть…
    Горяев приказал никого к нему не пускать, закрылся изнутри и два часа говорил с кем-то по телефонам. Он что-то громко доказывал, просил, требовал. Своего, судя по всему, он добился. К обеду из кабинета он вышел   бодро. Позади него, с меньшим энтузиазмом и крайне озадаченный шел Сергей Ни-колаевич Скобелев - его заместитель и «правая рука» в одном лице.
    «Не был бы он шефом ОВБ, - думал подполковник Скобелев, - если бы не было у него в запасе таких финтов. Хитро, хитро. 90% ответственности в случае неудачи мои, в случае же успеха 90% заслуги его. Молодец. Впрочем, идея весьма, весьма оригинальна».
    Идея же шефа как и сложившаяся ситуация была нестандартна.
    Выслушав, в кабинете, все предложения зама, он счёл их очень хорошими и отмёл за ненадобностью. Своё же неординарное решение он согласовывал с начальством, убеждая фактами, голосом и дур-ными пророчествами. В результате всех этих переговоров подполковник Скобелев – первый зам. началь-ника отдела внутренней безопасности, был назначен ВрИО (временно исполняющим обязанности) начальника отдела сбора и анализа информации со всеми вытекающими отсюда полномочиями, допусками и, конечно, ответственностью. Скобелеву ничего не оставалось, как принимать должность. Впрочем, в последнее время он занимался только ОСАИ и в суть их работы вник с профессионализмом опытного разведчика.
    Он дневал и ночевал в отделе. Ещё раз говорил с каждым, изучал документы, требовал с подчиненных, ходил на совещания. Он стал полноправным хозяином отдела. Но к разгадке не приблизился ни на шаг.
    Прошло два дня, ещё два и ещё, но ничего могущего дать хоть какую-то зацепку не происходило. Разведчик измотался, стал вздрагивать от шорохов, ночью в кабинете ему чудился призрак «Соло-мона». Лошадиные дозы стимуляторов помогали ему держаться на ногах. «Сверху» его тоже не трогали до сих пор. Но завтра заседание комиссии, соберётся весь цвет РУ посмотреть и послушать, и он на этом «концерте», в главной роли. Проблема ОСАИ давно уже стала общей проблемой РУ и не только. Надо отчитаться. А не сделано ничего. Ладно, ещё море времени до утра.
    Отдел между тем работал. И он по-прежнему был бы лучшим, если бы не омрачали его тени загадочных событий.
    Скобелев терялся в догадках; чего ждать ему: яда, подкупа, угроз? Нет маловероятно, слишком просто. Его не тронут, время работает на НИХ. Но какая сила кидала его предшественников с балкона родной квартиры, под пули израильского солдата, в сумасшедший дом? Ответа по-прежнему не было. В мистику он не верил, как не сомневался, впрочем, и в подлости людей. Но здесь каждый шаг известен, каждое слово услышано, каждая секунда расписана. Не здесь конечно, а там за забором нужно искать причину…
    «Кстати, когда я выходил в последний раз на улицу? надо обязательно прогуляться. Так время двадцать один десять. За курткой и на часок на улицу». Скобелев открыл ключом свой кабинет, остано-вился на пороге, включил свет и понял, - кабинет в его отсутствие посетили. Нет, абсолютно никаких следов оставлено не было. Но чутьё разведчика безошибочно ему подсказало, – в кабинете кто-то был. Все животные инстинкты Профессионала обострились, усталости как не бывало. Он запер дверь изнутри и осторожно прошёл к рабочему столу, - ничего. Мягкое кресло, спящий глаз монитора, телефоны и да-вящая тишина. В комнате отдыха, в умывальнике - ничего. Он опустился в кресло за рабочий стол и ус-тавился в пустое око компьютера – Глаз Соломона. Это был очень старый монитор – талисман отдела, с ним работал ещё Соломон. В него он смотрел за отделом, когда был жив и, поговаривали (отдельные элементы), через него стал глядеть в наш мир после смерти. Скобелев устало смотрел в тёмный зрачок «Соломонова глаза». Вдруг ему показалось, что там моргнули: зрачок на мгновенье расширился, выйдя за рамки экрана, и страшным кругом вернулся в них вновь. Миг Скобелев видел его наяву, затем в глазах от напряжения зарябило, и иллюзия прошла.
    Разведчик потёр пальцами правый висок, выпрямился в кресле и   включил   компьютер. Что это? Просто, наверное, нервишки сдают. Ничего там не могло быть и здесь никого тоже, это просто не-возможно. Прихлопнули бы ещё далеко на подходе, и сейчас отвечал бы, миленький, на вопросы. Да за-секли бы и скрутили влёт, если только он не дух бесплотный. По спине пробежали холодные мурашки, и разведчик почувствовал, как волосы поднимаются дыбом; за его спиной раздался шорох. Он медленно, покрываясь холодным потом, вместе с креслом развернулся и… ничего необычного не увидел, натюр-морт кабинета остался прежним.  Показалось? «Неподходящее, но хорошее слово:  натюрморт – мёртвая природа. Мёртвая в нашем понимании…» Скобелев достал платок и вытер липкий пот со лба и шеи. Нервы ни к чёрту. Пошёл к раковине умылся, заварил чаю и снова уселся в кресло. А может это психо-тропы? И сейчас я уже отключусь? Но кто, какие могущественные силы делают это? Это просто невоз-можно, если они какие-нибудь не… потусторонние, неведомые и страшные? Опять мистика. Успокойся, какие потусторонние силы, о чём я? Но тогда кто? Кто? Чья-то могущественная разведка. Чья? Конечно американская. Кстати, кто там у них, точнее у нас резидентом? Отхлебнув чаю, он ввёл пароль. Пробе-жался по клавишам.
    Ага, Ричард Дегур, родился, крестился, женился, ого родословная; до какого там колена? Ничего себе – всё даже  больничные анализы, школьные сочинения и автобиография. Личная переписка, фото-графии, видеосъёмки и многое другое. Это на него. Интересно на всех так, до анализов? Ладно, что там? Скрываемое. Вот то, что нужно. Скры-ва-е-мое – второе я, у многих главное, у некоторых единственное. Дети от жены…   Не все, кстати, от него. Но, молодец, взял своё: внебрачный сын. Так-так. В отпуске ка-ждый раз, с альпинистским снаряжением в Альпы, но в горы не ходит, пьет неделями до синих чертей. Проститутки – милые девочки; очень, очень интересно. Некая Мария Леонтьева – любовница здесь; наш, кстати, человек. Да, пороки губят людей, губят. Что не могли подобрать кого-нибудь понадежнее, или это самый лучший? Кто же тогда худшие? Да люди сволочи и сомневаться в этом не приходится… Надо же какая полная информация.
    Интересно, а что здесь про меня? Так-так, а-а-а, понятно, - самому про себя нельзя. Не беда, про себя я кое-что и так знаю.
    Так, что там с худшими? Проще найти соотечественника. Вот, вот, вот. Павел Мигун, он же Косой, он же Паша Рваный. Начинал с разбоя, авторитет, тридцать два года за решёткой. Пять недоказанных в суде убийств, банды, наркотики и всё прочее. Сейчас миллиардер и на свободе. Воо, интерес-но: любит голубей, закупил мебель и инвентарь для нескольких детских домов, привез к себе мать-старушку… Да, сидят детишки за партами и не ведают, что куплены те на кровавые деньги. Впрочем, деньги не пахнут и все это знают. Вот Паша и церквушку на родине отреставрировал. Да на благие дела тратятся добытые не благим способом средства. Парадокс? Или так должно быть?
    Ба, знакомые тут лица. Старенький преподаватель мед училища. Старушка-жена божий одуванчик. А какой трудовой путь. Безгрешная молодость. Честная служба преподавателем. Всю жизнь в Моск-ве. Квартирку вот получил, сдав, правда, доносом в НКВД молодого коллегу и друга. И с тех пор верный идейный помощник. И волчий билет во время войны – инвалид; всех нас переживет. Романчики со сту-дентками, не совсем конечно добровольные с их стороны.   Один, правда, не совсем удачный, - крими-нальный аборт, тяжелая болезнь и у девчонки бесплодие на всю жизнь. Но не пойман не вор. Ходите Ва-силий Владимирович со своей половиной в театры дальше… Что там? …  О-о-о. Ходите и будьте спо-койны, вы друг друга стоите.
    Ну-ка, а что там про Петьку? Ну конечно, надо же открытая душа ничего нового. Альфонс, утешитель старых, богатеньких дам. Красавец и сердцеед бесящихся от жиру крокодилиц. И ничего больше? Надо же. Но ты Петенька ещё очень молод. Ты себя ещё проявишь, точно тебе говорю. Не чужды движе-ния души; совершенно бескорыстно помогает одинокой женщине с двумя детьми. Интересно, оказывает-ся, тратятся шальные деньги. А как честно заработанные? Скобелев  потёр вспотевшие ладони о брюки.
    Что там про честные деньги? Так, так. Вот скромный пролетарий умственного труда добродушнейший поэт и философ Стёпа Николаев. Разведчик почувствовал противную дрожь в пальцах. Родился, крестился, учился, женился. Любимая работа, безобидное хобби. Нет, Стёпа не может подвести. Никако-го двойного дна, даже жене ни разу не изменял. Да Стёпа человек с большой буквы, побольше бы таких. Что? Периодическое длительное лечение в областной психиатрической - шубообразная шизофрения. Скобелев откинулся в кресле. Вот он твой противотуберкулёзный диспансер и отпуска в деревне. Не опасен для окружающих, онеройдные состояния, купируемые. Больше года не лечился. Стёпа, Стёпа ге-ний-прграмист. Значит скоро снова в «отпуск»? Тьфу ты, ладно, никто не застрахован. Так, что там с че-стными его деньгами? А вот они: на семью, на жену - на Светку. Света-Светочка квартирку, значит, при-обрела, обстановочку. Наезжает для встречи с любовниками, от одного из них, кстати, дети (чтобы были здоровы). Ну что же, понять можно. Что ещё? Поездки заграницу, когда муж в больнице. Детей – маме. Ммм, старая кочерга. Вот это жизнь, вот это стремнина, дочка-то в маму. И на свет-то появилась случай-но; хотела мамаша заарканить одного очень подходящего… (дочери повезло больше). Воспитывает те-перь внуков, пока дочь на ****ках. Эх, Стёпа, как в глаза-то тебе теперь смотреть?
    ……………………………………………………………………………………………..
    …Доносы, сплетни, наговоры, сговоры, предательства, интриги, мужья с рогами, жены с синя-ками, измены, алкоголь, наркотики, подлость и повсюду ложь, ложь, ложь, ложь.
    Скобелев вновь промокнул со лба выступивший пот. Откинулся в кресле, закрыл глаза и помассировал виски. Он никогда не строил иллюзий на счёт человечества.
    Скобелев всем телом ощущал в себе мерзкое и липкое, но остановиться не хотел.
    Леночка, женушка… Зачем оно мне? И так, хотел бы: знал бы, не допустил бы. Но ведь спокой-но ко всему всегда относился, даже равнодушно. Может, не любил. Может быть, но ведь жили и живём. Никогда она меня не понимала. А я, я её?
……………………………………………………………………………………………………
    А может всё это дрянь, наговоры? Доброжелатели, завистники, стукачи много их. Надо же, КАК их много. Надо проверить наверняка.
    Серёга ну-ка есть ты у нас? Есть, уж про тебя-то я знаю всё. Тёзка. С детства дружим. Учился переехал. Ещё переехал (всё верно отец военный), вернулся, ещё учился. Похождения молодости, повез-ло – не посадили; остепенился же. Ну, выпивает иногда, ну лоботряс (а кто из нас без греха?), ну женат второй раз. Любовницы, проститутки; ну любит он женщин, а кто их не лю… Как!? С-сука. Не может быть. Бледный в секунду постаревший человек жадно хлебнул воздуха, чуть посидел, глядя перед собой. Пошарил по карманам в поисках сигарет; не нашёл, - курить он бросил девять лет назад. Танюша, дочка ведь тебе лишь семнадцать. У тебя же друг – очкарик. Что происходит? Брызнула, разлетаясь осколками  в стороны, клавиатура.
    Скобелев глубоко вдохнул, медленно, бесшумно выдохнул. Помассировал ушибленный кулак. Встал, потряс, расслабляя, руками. Пустыми глазами посмотрел на себя в зеркало. Так сейчас он спокой-но выйдет, возьмёт в отделе новую клавиатуру и узнает все про всех от начала и до конца.  Всё. Зачем? Неважно. Непослушными, какими-то онемевшими руками он открыл дверь и шагнул в тёмную приёмную…
    Полковник Горяев очень серьёзный и бледный стоял в двух шагах от двери. Свинцовым взглядом он смотрел в левый зрачок Сергея Скобелева.
    -Достаточно Сергей Николаевич.
    В глазах Скобелева было темно. Его учили, как идти к цели. Он шагнул вперёд…
    -Достаточно Сергей Николаевич, - металлический голос шефа постепенно оказывал своё дейст-вие. Он был очень спокоен и очень бледен. И не отводил своего тяжёлого взгляда.
    Вихрь мыслей в голове Скобелева постепенно принимал какие-то формы. Серость в глазах рассеивалась. В области солнечного сплетения кто-то зажег огонь. Б...ть! Задание! Сколько сейчас времени? Всё нормально. Я в форме... Ещё шесть часов…
    Горяев внимательно читал его мысли. И в третий раз:
    -Достаточно Сергей Николаевич…
……………………………………………………………………………………………………
    Десять дней по семейным. Психотерапия, иглоукалывание, профилакторий. У Скобелева было время подумать обо всём. И о путешествии к святым местам Коваля, и о самоубийстве Измайлова и по-мешательстве Тёмина. Да судьба жестоко разделалась с ними. Это с их-то опытом. А сам? Правда с же-ной не развёлся и с дочерью не ругался (Лучше быть хорошей любовницей, чем плохой женой), Серёга… Если бы не шеф… Под пресс чудовищной силы мы все попали. Знание-сила. Никогда не думал что это так буквально. Другой афоризм усвоил на всю жизнь: Большое знание – большое зло, для носителя. По-теря ориентации в жизни, лишние проблемы. «Пусть первый бросит в неё камень»… А ведь давно из-вестно. А ведь никто не бросил. А ведь, сначала, хотели все. Благородные преступники, законопослуш-ные мерзавцы; и повсюду, повсюду ложь. А ведь это только верхушка айсберга, а что глубже? Один че-стный человек и тот сумасшедший…
    В кабинете у шефа Скобелеву вручили полковничьи погоны и предписание к новому месту службы «с большим объёмом ответственности». Горяев искренне поздравлял, но в глубине его впалых глаз поселились крупинки какой-то тоски. Устал, очень устал старик. Жаль с ним расставаться.
    Сергей Николаевич Скобелев шёл по пустым прохладным коридорам РУ к выходу. Миновал бронированную дверь ОСАИ. Чуть покосил на неё взглядом. Да, страшное оружие всезнание. «А кстати, как они решили проблему «всезнания»? Как будут беречь очередного шефа? В принципе не моё уже это дело, плевать».
    На встречу ему шёл невысокий сухой человек. Глубоко посаженные, черные глаза блестели как воронёные стволы из дзота черепа; они чуть мерцали странным светом: гремучей смесью ума, ехидного сарказма и какой-то грусти посвященного. Волевые плотно сжатые губы, едва не дрогнувший в усмешке уголок рта. Седина в коротких волосах, изрезанное морщинами лицо, неторопливая, лёгкая походка…
    Они никогда раньше не встречались, но сразу и безошибочно узнали друг друга и, одинаково не подав виду, разошлись навсегда.
    «Да, ОСАИ вновь под железным   крылом. И я, тоже зная, как и он, многое снова иду служить, да ещё с повышением, - Скобелев остановился перед выходом, глядел на проходящих людей, - кому? Сумасшедшим? Ворам? Предателям? Развратникам? Убийцам? или просто мерзавцам? Подлецам? - он на мгновенье растерялся. - Нет, конечно  нет: учителям, программистам, врачам, меценатам, философам, всем любящим и любимым – лучшим половинкам людей. С другой своей половиной пусть   разбираются сами, дайте срок».
    Скобелев вышел на улицу, ещё раз остановился, закрыл глаза и растворился в ярком мартовском солнце, в тёплом ветерке, ручьях и лужах. Глубоко вздохнул, открыл глаза и, с радостью нащупав в кармане пачку сигарет, двинулся в путь…
               
                ПИСЬМА
А как ждали вестей из дома! Как их ждали. День прихода колонны – праздничный день – получали письма и посылки. Вечером из посылок доставали домашний провиант, различные напитки и гуляли всем миром.
Вести из дома – это самое важное из того немногого, что, там, душу греет.
Просто надо знать, что всё не зря. Что то, что ты делаешь и ты сам кому – то нужен. Это необхо-димо ТАМ знать.
День отправки колонны – день надежды. Писали и передавали письма и начинали ждать ответа.
Тоже писал письма и ждал посылки и ответа.
Потом писал письма и ждал просто ответа.
Просто ждал и думал.
А под вывод многое понял…
Дело, которое мы там делали – необходимо.

 «Пупок» перерытый траншеями, четыре маленьких палатки, круговая оборона. Ночью две группы уйдут в засаду, но ещё не ночь. Двое малознакомых друг с другом людей:
    -Приеду, с женой разведусь.
    -Давно ты женат?
    -Девять лет.
    -Детей нет?
    -Двое.
    -Как же так?
    -Ну и что же что дети. Хватит уже друг друга мучить… и детей тоже. Можно конечно ещё «про-тянуть», но для чего? Я там не нужен.
    -Веришь, нет,  сижу и мысли у меня подобные. Два месяца здесь, вся страна поддерживает, как может, а из дома не заслужил ни одной записки …
    Вот ведь сука – война.

Так, одеваемся: зимнее бельё, свитер, олимийка, кашне, шерстяные носки, валенки, бушлат, сверху бронежилет и разгрузку, две вязаные шапки, капюшон, перчатки и шубенки. Так что ещё? Ага, сумка ме-дицинская через плечо на одну сторону, автомат на другую. Всё? Ну, тогда поехали. С трудом залажу на БТР, нахожу место, сажусь и цепляюсь. В путь.
Не слететь бы. Ямы, ухабы, лужи. Но это не самое страшное. Вот оно – нормальная дорога. Наби-раем скорость. О-о-оо. Вот это да.
Бронежилет у меня классный, с 10 метров от пули из СВД спасёт, но не от ветра. Вы знаете, что бронежилет ветром продувается? Ещё как. Такое чувство будто голый.
Интересно, как там, в тундре, люди живут? 
 
 Телефон на столе подпрыгнул, раскидав стоящие рядом кружки, стремительно пролетел метра два к выходу, с силой стукнулся о каркас палатки и, истощив силы, упал. Хозяева, дружно матерясь, встали, начали вытирать со стола и собирать раскиданную посуду, не удивившись ничуть самому факту левита-ции переговорного устройства. У гостя же от удивления вытянулось лицо:
    -Не понял…
    -А… Это… просто БТР проезжал и опять наш провод намотал, - и громче. – Убрать этот телефон совсем, пока он кого-нибудь не покалечил.

- Есть у меня мечта, - говорит мне Лёха, - хочу прокатится по Парижу, на танке, по Елисейским по-лям…


    Сумерки. Почти темно, туман. Едем на БТРе, нас четырнадцать. Далеко ещё до дома. Понесло ведь… Город А. До «блока» километра полтора. Первая очередь трассерами чуть выше головы.
    -Стой! ..ять!
    -Зеленую ракету!
    -Вот сука. Свои!!
    -Коля, не свои это! Назад!
    -Ах ты…
    -А-аа-а! Нога! Ногу больно!
    -Здесь ещё раненный!
    -К бою!!!
    -Ногу, ногу больно…
    -Ну п…сы держите…
    Неужели по нам? Неужели по мне? Неужели бой? Молодец наводчик, но не туда чуть-чуть. Эх, не видно ему. Правее, ещё… Вот так. Что там? Стра-ашно:
    -Сюда ползи, сюда! Доползёшь? Сейчас, сейчас потерпи. Терпи тебе говорят, - В БТР голубчика, в БТР. Вот так. Всё кажись? Молодец наводчик. И Коля молодец. Теперь пожалуй и мне можно… И это весь «рожок»?! Б-блин. На долго ли хватит? Ладно, кто там, получайте одиночными. Что уходим за бро-нёй? Уходим так уходим. Далеко до блока? На выезде? Хорошо, на блок так на блок. Куда? Спереди? Нет проблем. Как «смотри на лево»? ещё и слева могут?! Водила правее!
Справа, метрах в двадцати, перебежками, двое.
Ствол на уровне глаз. 
    -Не стреляйте! Свои!
    А мог бы и убить. Правее! Выберусь если - сразу домой, ни медалей не надо, ни денег, ни славы. Лишь бы живым, к семье. Вот гады. Неужели сейчас? Как это будет? Куда прилетит? Смотрю я! Смот-рю! Свою пулю, говорят не слышно. Сразу в голову, -  даже не испугаюсь. Неужели сейчас..?  Да, лишь бы живым и здоровым… У механа первый выезд, молодой ездит плохо. Правее! Не стреляй!!! Молодец наводчик. Опять по нам? Что? в броню? Оружие на предохранитель! Не влезли? Ничего, мы сейчас как обезьянки… Готово. Пошёл! Правее!
    Повезло нам; всего двое раненых. На всё про всё ровно тридцать пять минут: от первой очереди и до блока… как одна секунда, - как вся жизнь…
    Война – это когда война.
 
Огромное, ровное как плац поле округлой формы. По периметру стоят войска. Большая часть его совершенно свободна. В середине садятся вертолёты любого типа и в любых количествах. В самом цен-тре этого без единого ухаба поля стоит шлагбаум и рядом часовой, как положено: в полной экипировке и с оружием.
Вся техника идущая к войскам и выезжающая из лагерей проезжает далеко от часового. Водителей и механиков-водителей понять можно: они его, конечно, видят, но зачем делать крюк, чтобы подъехать к шлагбауму?
Часовой развлекается тем что: греется на солнышке, «встречает» и «провожает» вертушки. Смот-рит, как их загружают и разгружают. Иногда и сигаретку стрельнуть удастся…
Додумался же какой-то стратег установить здесь пост и шлагбаум?! Но так может подумать только гражданский человек.
Вот часовой встал, приосанился, поправил автомат. Вот ещё люди с военным мышлением: к шлаг-бауму подъехал УАЗик и остановился.
Солдатик, не торопясь, с достоинством подошёл к водителю проверил документы у него, у пасса-жиров, осмотрел машину со всех сторон, о чём-то секунду подумал, открыл шлагбаум и небрежно мах-нул: «Проезжайте».
УАЗик проехал в открытый шлагбаум.
Часовой без интереса посмотрел ему вслед, спокойно присел на ржавый обод и о чём-то задумался.
Он  точно знал это лишь первая машина – дежурство-то только началось.

                ВЕРТУШКИ               
   Первое знакомство моё с вертолётным парком РА состоялось ещё в Дагестане, но то были «экс-курсионные» полёты и поэтому, тогда их оценил не в полной мере.
Годом позже серым южным зимним днём, загруженная выше иллюминаторов боеприпасами «два-дцатьшестёрка». Мы на верху, на ящиках и несёмся на бреющем, едва не сбривая верхушки деревьев и телеграфных столбов, по маршруту Моздок – окрестности Гудермеса.  С бешеной скоростью что-то мелькает под нами. «Поспешай медленно» здесь не уместно – могут сбить.
Вертолёт принёс нас на войну…
И выводились домой мы вертолётами.
Ассоциируются у меня вертолёты только с хорошим. Лично мне с «вертушками» везло. Но видел в лесах сожженные останки небесных трудяг; их тоже как живых когда-то любили живые люди… 
Вертушки ждали всегда с волнением.  И надеждой.
Тяжело больной или раненный – вызываем. Работаем, как можем и ждём.
Авианаводчик, дружок, ну что будет? Когда? Не дают добро? Летит?
От этого жизнь людей зависит.
«Санитарные» рейсы повышали шансы выжить наших пострадавших на половину.      
    Делаем всё возможное. Выходим из АП-шки, стоим, задрав головы, смотрим, слушаем. Авиана-водчик: «Сейчас, доктор, будет… Слышу тебя… Левее… Над нами… Не слышу… Мы справа… Раке-ту… Ёще… Видишь?! Дым!»
 Вот, наконец, он прокопченный красавец; шум, ветер его крыльев, и к нему с носилками, всегда бегом. Носилки с раненным. Тяжело бежать с такой ношей, ноги в грязи или в снегу вязнут, пыль (или снег, или грязь) со стеной воздуха в лицо. Быстрее. Мужики принимайте.
Ёще дышится тяжело, но и рукам и душе легче. В секунду такой «благодатный» контраст.
Ну не передать это словами!!!      
«Успели»! Отходишь чуть в сторону и смотришь: вот оторвались колёса и, набирая высоту и ско-рость, уходит он, трудяга, торопясь спасать чью-то жизнь.

Стояли в горах туман чуть выше нас. У нас раненные, у тумана вертушка, и она нам очень нужна; сейчас.
-Слышим тебя слева, слева… Уходишь, уходишь. Над нами! Над нами!
И снова в туман ракета, много ракет.
-Видим, тебя видим!
Дымовая шашка.
Готовы прыгать от радости: «Сел»! Скорее носилки на пол и на скамейки тех, кто может ходить. Загрузили.
Туман тут же, за пару минут растаял как сон.  Видно далеко-далеко.
А наш красавец, словно резвясь, чуть приподнялся и, завалившись на бок, опрокинулся вниз, в ущелье и тогда смотрели мы на него сверху вниз и, даже, чувствовали себя птицами. А он под нашими ногами, сходу развернулся и, оставляя за собой едва заметный, короткий след в воздухе, понес парней жить.
Ему пятнадцать минут по воздуху.
По дороге пять часов, или до конца жизни. Кому как повезёт.
   
                Про раненного в голову мальчишку, туман и ночь.
Расположились, лагерем, на какой-то не то птицефабрике, не то скотном дворе. В общем, к тому моменту от того сельхозпредприятия остались: здание и мыши.
Здание полностью разрушенное, зато сколько мышей! Не знаю можно ли сравнить землю с реше-том, но, глядя на продырявленную норами землю, другого сравнения на ум просто не приходило. Мыши были везде: в личных вещах, в продуктах, в инструментах, в лекарствах, в машинах. Их ловили руками, пинали ногами, кололи калипсолом (развлекались, но не судите строго, из других развлечений были только книги и водка). Меньше, конечно, от этого их не становилось. Они перепортили почти все таблет-ки, шприцы и капельницы, они погрызли все, что грызлось.
Позже, когда уходили с того места, проехав восемь часов, мы с удивлением увидели, как на зерка-ло заднего вида из под капота, на ходу, вылезла мышь!
Но это было позже…
А тогда были ночь и сплошной непроглядный туман.
- Доктора, везут двоих раненных. Один очень тяжёлый.
Парню не повезло. Осколком снаряда, по касательной, снесло теменную кость вместе с оболочка-ми. Тогда впервые увидел борозды и извилины головного мозга живого человека…
Спасти пацана могло только чудо. Не во что не верили когда сказали:
- Нужна вертушка. Нужна прямо сейчас.
Аванаводчик, умница:
- Постараемся, док.
- Будет борт!
Не может быть. Ночь – помесь черной туши с туманом и какой-то моросью, рождающейся здесь же, повсюду, в тяжёлом воздухе. Но вот что это? Кажется? (а такое нередко бывало, ведь очень ждешь). Нет. Рокот винтов.       
Сигнальная ракета. Ещё. Яркий огонь факела на земле. И прямо над головами яркая вспышка про-жектора и четкая граница между ослепительным светом и густой тьмой.
- Осторожнее. Держи. Ставим…
Немного погодя, кажущаяся в темноте огромной, машина устало поднялась и, на небольшой высо-те, выключив прожектор, мгновенно поглотилась тьмой.
А мальчишка остался жить. Трудно это, Лёха. Но где бы ты сейчас ни был, держись. С тобой оста-лись по частичке наших душ тоже.
И по частичке наших душ живут со всеми, кто выжил.
И умерли со всеми, кто нет…
   
Какая большая машина, как она летать может, ума не приложу. Но она летает. И эта колоссальная вертушка начнет наш путь домой. Ого, какой ураган от винтов, каждая пылинка бьёт как камень, а их много. Всем спиной и всем сесть? Слушаемся, а то сами сейчас полетим как пылинки. Всё уже, нас здесь почти нет. Взлетаем, вираж над лагерем. ДОМОЙ! Прощай лагерь, прощайте дороги, гигантские газовые факела, зелёнки и белые вершины далёких гор, как будто висящие в сером небе. Мне не хватать вас бу-дет. До свиданья те, кто остаётся. Прощайте  те, кто уже не вернётся. Простите, если сможете.
 А может, ещё встретимся. Может быть со всеми.

Скоро будем дома. Отдохнём, отмоемся, отожрёмся. Перестанем каждый день слышать о смерти. Перестанем понимать, где друзья и где враги. Будем ссориться по мелочам. Не будем вдыхать полной грудью прозрачный холодный воздух. Забудем что такое туман. Перестанем знать какая сейчас луна и не будем каждый день смотреть на звезды…
И всё-таки война захватывает. Она очищает. К ней привыкаешь. Она снится. По ней тоскуешь. Её не хватает.
Видать страстная женщина – война…


                НАВАЖДЕНИЕ
    Было первое субботнее летнее утро. Люди торопились на рынок, в магазины, к цветочным лоткам и ещё куда-то, куда можно спешить в субботнее утро. Шумели машины, доносились обрывки музы-ки, человеческих голосов и лай собак. Шумная газонокосилка где-то впереди верещала дискантом. Город проснулся. Вдруг волной тёплого чистого ветра   донесло до Ивана запах свежескошенной травы. Как дома. Он замедлил шаг, поднял лицо к солнцу, закрыл глаза и… услышал птиц. Это было так неожидан-но и так красиво. Множество тоненьких, таких разных голосов, со всех сторон пытались донести до него свою мелодию. Иван почти   увидел маленьких певцов среди шелестящей листвы и благоухающей травы. Он перенёсся в пространстве и времени и на какое-то мгновенье увидел совсем другого человека - лох-матого мальчишку, совсем в другом, тревожащим душу месте. Но запах скошенной травы и голоса птиц были и там и здесь; и там и здесь был, безусловно, он. От того, что ему надо было продолжать свой путь, он открыл глаза, и взглянул на дорогу. Шли, разговаривая гуляющие, в стороне верещала сенокосилка. Наваждение исчезло.

    Трое:
    -Около почты новый кабак открывается.
    -«Рога и копыта».
    -Ну, рога – мужикам.
    -Рога всегда достаются мужикам, а копыта, безусловно, женщинам
    -Ты, сейчас не подумавши, высказал гениальную мысль…
    В разговорах рождается истина.
   
    -Не придирайся к мыслям!

    -Запомни: «В каждой шутке, лишь доля шутки». Смотри, как человек шутит, на какие темы и ты поймешь, что это за человек и что его волнует. Умные люди шутят очень серьёзно.

- Костик, не пей лучше. Ты пьяный такой дурак.
-Тебе скажу: хорошо, что все так думают. Ну, когда я ещё скажу людям, всё что хочу. Они не оби-дятся: «Он пьяный такой дурак». А призадумаются все равно. 

    -Я, наверное, зря живу.
    -Почему?
    -У меня нет мечты…

    -Это разве жизнь? Одни воспоминания.

    Тридцатое мая. Зашли с другом в столовую покушать, а там – новогодние украшения. Посудачили, конечно, посмеялись. В этот же день, ближе к вечеру куда-то иду. Смотрю и вижу: на балконе вто-рого этажа одного из домов стоит новогодняя ёлка с остатками блёсен на пожелтевших ветках…
    Интересно люди живут.
 
    -Мы сейчас к тебе шли и решили, что мы не приятная неожиданность, мы суровая действительность.
    -Нет. Вы - глупая случайность.
   
Борис снимал жильё в относительно тихом месте. Несмотря на царившее лето, неделя выдалась скучная без праздников и гостей. Завтракал и ужинал в такие скучные дни он дома, обедал же в точках общепита или не обедал вообще (в зависимости от наличия наличности).
    «Где-то есть семья, где-то есть друзья, где-то есть просто хорошие люди, которые хотели бы со мной поболтать; или помолчать, - думал Борис, - а я тут ни пить, ни курить уже не могу один. В тоске разбиваю для глазуньи яйца вилкой и покупаю после работы батон с варенцом  (потому что кефира уже нет). Обидно как-то» - и обиду эту усиливало то, что так безнадёжно заканчивался летний, южный, вос-кресный день.
    Борис сидел за маленьким кухонным столом и с отвращением четырнадцатый раз за семь дней ковырял яичницу – здоровый организм требовал своё. Когда очередной кусок яичницы, сопротивляясь (как будто у него были лапы), продвигался по пищеводу в сторону желудка Боря вдруг на мгновенье за-мер, бросил вилку и расхохотался. Молодого человека рассмешила почему-то простая, как гвоздь, мысль: «Да, мои кулинарные способности ещё далеки от совершенства». Странно, но никогда раньше эта мысль не приходила ему в голову.
    Борис положил хлеб, взял со стола брошенную вилку, тарелку и с каким-то злорадным удовольствием вывалил остатки яичницы в мусорное ведро.
    Если бы за ним смотрел сторонний наблюдатель, то он увидел бы, как Боря поставил посуду в раковину, оделся, обулся, с деланным равнодушием заглянул в кошелёк (ничему не удивился) и, хлопнув дверью, растворился в синем просторе южного вечера…
     Но никто за Борисом не наблюдал и поэтому никто никогда не узнает этой нехитрой истории, случившейся на самом деле в один из летних, южных, воскресных вечеров.

    -Ты прежде всего человек. Самое главное в этой жизни стать хорошим человеком - это фундамент, потом всё остальное. Быть дерьмом и делать гадости другим самое простое…
 

    -Товарищ прапорщик, у вас язык заплетается.
    -Он у меня не запллетается. О-он у меня прилллипает.

    «Повисла женщина на шее и тебе уже легче». Сегодня такая редкость случилась – действительно так.

    ВСЁ ЭТО ПИСЬМО САМОМУ СЕБЕ, НО ТОЛЬКО СТАРШЕМУ.

    Большая синяя надпись на белой стене многоэтажного дома:
     «Дом, в котором все живут».

    Знаю человека, которому надо куда–нибудь  к восьми  часам, он заводит будильник на половину шестого, а встаёт в девять.

    
    Женщины до двадцати лет хотят выглядеть старше, после тридцати моложе и всегда лучше, чем они есть на самом деле.
   
    Оставайтесь самим собой.

    Что ни говори, а женщина всё же как-то упорядочивает нашу жизнь, делает её спокойнее и уютнее, это потому Чечня в дерьме, что женщина там никто.
 
    Однажды, разворачиваясь на своей старенькой «копейке», он врезался в столб и вызвал ГАИ…
   
    Он заходил в книжный магазин как в храм. Останавливался у входа, привычно стягивал с головы облезлую кроличью шапку и с восторгом оглядывал длинные ряды книг.

    Он ездил на джипе «Nissan Patrol» копать картошку.
   
     Исчерпывающий вопрос.

    Когда стоишь в наряде ждешь, не дождешься утра (мы меняемся в 9 часов). Когда же не на службе, то часто утро – осознанная необходимость, порой весьма тяжкая. И с такого положения вещей начинается почти каждый день.

    Двое, лет по тридцать, идут мимо большой мусорной кучи. Сбоку этого неэстетичного пейзажа валяется в неестественной позе кошка. Один из парней остановился и, не походя близко к куче, вытянув шею, стал её рассматривать: живая ли? Что за дело ему до грязной кошки, вроде взрослый человек…
    Значит не одному мне это интересно. Да живая, живая, - разморило на утреннем солнышке. Дрыхнет сволочь.

    -У Вас часы отстают.
    - Нет, молодой человек, нет. Они просто никуда не торопятся.               
   
    Глупость питается слухами.
   
    Сегодня работал, читал, писал, даже думал.

    -…итак, сколько ему лет?
    -Э-ээ… Он на тридцать лет моложе себя.
    
    -Да если бы хоть тысячная часть того сбывалась, чего мы желаем себе и другим   в тостах, всё человечество давным-давно было бы счастливо абсолютно.
    -А откуда ты знаешь, как жило бы человечество сейчас, если бы не произносило замечательных тостов?

    -Ты жизни не видела.
    -Так не мешай мне её посмотреть.
    -Ты смотришь её с рождения. Кто же виноват, что ты её не видишь?

    Далеко не всякий спасательный круг становится спасительным.

    -Без тоста!?
    -Алкоголик!
    -Жажда.

    Люблю по-своему море. И очень мне нравится шторм.
   
     «К нам в лабораторию зашёл шеф грустный-грусный. Женщины засуетились:
    -Чай, Василий Петрович, кофе?
    Он устало опустился на стул:
    -Любовь и жена это две разные вещи…
    Мы не поняли, точнее никто не подал виду, что понял»…

    Жаль, что в тексте не могу передать интонацию.
    ПОДСЛУШАННОЕ.
    Утро. Медленно, по газону бредут два человека:
    -Да, всё это смешно, конечно, весело…
    И сразу понятно, что не смешно им. И не весело.

    РЕКЛАМА. Жизнеутверждающий голос диктора:
«Люди слушают всё что угодно, лишь бы не слушать друг друга! Радио «Платан» телефон: 33-33-33»! К великому сожалению это правда...
    -Что говоришь? … Да. … Да. …Нет. … Завтра. Потом…
    Пойду, послушаю что-нибудь.

    Мы приятели. Зашли в бар, взяли по кружке пива. Сидим, пьём, молчим. Он благодарен мне за то, что молчу я; я – ему, за то, что молчит он. Мне как-то спокойно. Его молчание тоже не тяготит, – предлагает ещё по кружечке. Соглашаюсь. Сидим молчим дальше; каждый о своём. Странно мы наверно со стороны смотримся.
    Молчание, всё же, - золото.

    …Это был один из тех случаев, когда за уроки жизни пришлось заплатить наличными…
 
    -Сейчас отрабатываем вопрос, как мы будем здороваться, а так же производим крик: «Ура»!
   
    Госпиталь. Строевая часть.
    -Вы что выходите замуж?
    -.!?
    -А почему тогда Вы на работе в белом платье?
    -Это не платье, это халат.

    Уважаемые мною А. и Б. Стругацкие устами своего героя говорят:
    -Нет ничего невозможного, есть только маловероятное.
    Что ж, будем принимать во внимание любую вероятность.

    Оба были много старше меня, но между собой ровесники. Я только начинал заниматься в секции лёгкой атлетики, а они уже закончили обучение  в школе и, вскоре, исчезли с моего горизонта, поступив в институты других городов. Годы спустя они снова появились в нашем городе. Один из них стал рабо-тать инженером на одном из предприятий, другой у нас тренером.
    Тот первый, инженер, вскоре взял замуж женщину с двумя детьми и чтобы избежать косых взглядов сплетен и прочего, навсегда исчез из нашего города. Им вслед, само собой, посудачили и забы-ли. Как сложилась его дальнейшая жизнь мне неведомо. 
    У второго росли две замечательные белоголовые дочки. Он ещё лет десять работал у нас.  Затем оставил суету и стал дьяконом в маленькой, только построенной церквушке. Многие его не понимали, а он никому ничего не объяснял. В 33 года он умер от рака прямой кишки. Он ни разу не обратился к вра-чам за помощью.

    Сейчас все хотят украсть побольше и продать подороже.
 
    Женщины умно молчат.

    «Старайтесь такое наследство оставить детям вашим, которое ни отчего бы ни могло потерпеть ущерба. Не будем заботится о том, чтобы собирать деньги и оставлять их в наследство детям нашим; но будем их добродетели и просить им благословения от Бога. Вот драгоценнейшее состояние!
    Вот богатство неизобразимое словом  и на каждый день приносящее новый прибыток».
                Святитель Иоанн Златоуст.

А. Солженицын пишет о парадоксах истории. Например: немцы подготовили В.И. Ульянова к оп-ределённой миссии в России. Вложили огромные деньги и своего добились. Но через сорок лет бумеранг вернулся расколом Германии на два государства.
На своём веку наблюдал вручение Нобелевской премии М.С.Горбачёву «За вклад в дело мира» в 1990г. После этого во многом благодаря Горбачёву распался Советский Союз нарушился мировой ба-ланс,   почти все республики СССР прошли через войну. Россия не может выбраться из состояния войн уже более десяти лет, и все видят, что афганская война к нам вернулась, – там вновь гибнут наши. Евро-па не видевшая войны 50 лет снова воюет. Растерзана, раздавлена, расстреляна, в центре Европы, духов-но близкая к нам Югославия. И за всё это Нобелевская премия «За вклад в дело мира»!? Знал ли Альфред Нобель учредивший премию как цинично она будет вручаться. Хотя все повороты истории не предви-деть никому ни Горбачеву, ни Нобелю. Вот ведь «бумеранг»: Нобели сделали состояние на минах, тор-педах, динамите, баллистите и деньги эти даже направленные на мир, спустя десятилетия  ухитряются поддерживать войну.  И пример тому ещё и нобелевские премии в области физики, в частности за откры-тия в ядерной физике.
               
Они грустно сидели вдвоём за столом и ели такие же скучные, серые пельмени.

А курю иногда, потому что хорошие люди покурить выходят. Мне рядом быть хочется.

Любовь – тяжёлый обыденный труд, забота о ближнем, причём бескорыстная, без задних мыслей. И если есть мотивация к этому тяжёлому повседневному труду, значит, есть любовь. Если же такой мо-тивации нет, то…

Всегда во всех сферах человеческой деятельности были, есть и будут «первые и последние». И ка-ждый несёт свою нагрузку. Как в соревнованиях не могут быть все первыми, кто-то должен отстать. Первые, в жизни, должны быть благодарны последним  за  то, что они взяли на себя этот тяжкий труд – быть последним. Первые должны облегчать участь последних. Последние не должны завидовать первым. У каждого своя роль. Надо помнить гордому «Первому», что одного без другого нет и место выбывшего «последнего» может занять он сам. «Последних» беречь надо и помогать им всячески, дабы Вам не вы-пало занять их место. Самый сильный человек тот, кто «последний» сознательно. Как в сказке про солда-та и горе. Когда солдат не стал отдавать своё горе другим, а прожил с ним всю жизнь, чтобы оно к дру-гим не пришло. Так делают и «последние», которые последние сознательно, у них самый тяжёлый труд. И такие есть. Это точно.
 
- Привет.
- Здорово.
- Чем завтра занимаешься?
- Да, наверное, посижу дома, посмотрю телевизор.
- А я поеду на целый день на море.
- Ммм. А у тебя какая завтра погода?

Не вырывайте из контекста.

- …да шучу я, шучу. Чуть-чуть. 

Классическая музыка отличается от всей остальной там, что она проверена временем. Она для ду-ши. Лёгкая же музыка популярнее в массах, потому что она совпадает с данным конкретным временем и обстоятельствами, она вызывает у людей поверхностные ассоциации. Именно поэтому дешёвенькая му-зыка в сочетании с дурными стихами популярнее классики. И поэтому она недолговечна. Меняется вре-мя и (или) обстоятельства и такая музыка никому не нужна.
Классическая же музыка она над временем и обстоятельствами и вызывает более сложные ассоциации, заставляет думать – работать голову, а это редко кому надо.

Нет дыма без шума.

Устами младенца:
-Внутри каждого человека живёт скелет.

Тяжело-тяжело, кряхтя, смещая пассажиров, в троллейбус поднимается, ставя впереди себя старую нагруженную сумку сморщенная, сгорбленная бабуля, в потёртой одежде, в старомодном платке на го-лове. У дверей стоят три очень молодые и очень красивые девушки, лет по 17 и смотрят на неё снисходи-тельно, как на временное неудобство. Бабуля, продолжая своё трудное передвижение, но достаточно громко девушкам:
-Что смотрите? и я была красивая…
Две из них захихикали, одна задумалась…

Человек, творящий зло, иногда даёт тем самым другим сделать добро. Но это не призыв творить зло, ведь если зло сделано оно уже есть и никуда не денется. Это призыв видеть зло и не упускать воз-можности просветлить его добрым делом.

Человек как троллейбус привязан к своему маршруту.

Бабушка ему говорила, что время, в которое человек молится, смеётся или плачет (не капризничает, не ноет, а именно плачет) не идёт в срок  жизни. Это особенное время.

Даже в церквях и дома, в гостях и в пути у миллионов верующих много раз за день, в «Отче наш» звучит имя Сатаны.
Зачем Господь поместил в райском саду Древо познания Добра и Зла с запретным плодом?

В детстве довольно долгое время все мои сны начинались одинаково: за мной, на метле, прилетала маленькая коренастая баба-яга с круглым лицом и большими круглыми глазами. Даже сейчас очень хо-рошо её помню. Она была совсем нестрашная, и каждый раз ложась спать, знал, что она опять залетит ко мне в комнату через форточку, подлетит к кровати я сяду к ней на метлу и через форточку же она выне-сет меня в волшебный мир снов…

Сколько существует человечество; самые непримиримые войны: глобальные сражения мировых масштабов, локальные повсеместные бои и в особенности поединки идут между мужчинами и женщина-ми. Испокон веков (ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ!) стороны предъявляют друг другу одни и те же требования, никто не желает уступить ни пяди. Сколько трагедий и комедий! Какие разочарования и открытия! А самое ин-тересное, что выяснение отношений идёт всю жизнь каждого отдельного человека, всех до единого, на всех уровнях, ежечасно и решения этой проблемы не видать.
Вот уж противоположности так противоположности.

На экране телевизора бразильский миллионер, за огромным столом, чопорно вилочкой кладёт в рот такие маленькие кусочки, что их  не видно и долго пережёвывает. Диалог у телевизора:
- Смотри Вася, как он элегантно кушает вилочкой, не то, что ты, - ложкой.
- Если бы я ел так «вилочкой», давно бы уже помер.
- Если бы ты ел вилочкой, то был бы уже миллионером.
- Нет… Я хочу есть ложкой.

Всё чем занимаюсь в жизни суетно и мелочно, и засасывает это как зыбучие пески, света не видно. И сил не хватает вырваться из этой суеты. Не имел ничего – ничего не боялся, сейчас я собственник и стали просачиваться какие-то мыслишки подленькие: «Не случилось бы чего…».

Васька, битый час, пытался объяснить случившееся. Сергей молча, пристально смотрел на расска-зывающего друга. Тот осекся:
- Ты что ТАК смотришь? Ты мне не веришь? Я же тебе говорю враньё всё это.
- Боюсь, что это правда.
- Да почему? я же тебе объясняю…
- Слишком большим количеством отрицаний ты это утверждаешь.
Василий замолк, сник как-то, тихо задумчиво как бы сам себе:
- Никаким количеством отрицаний нельзя утвердить это, – он ещё чуть постоял, опустив голову, - и никаким количеством утверждений не надо отрицать, - взял со спинки стула свою куртку и, не попро-щавшись, медленно вышел.
Серега, поникши, сидел, глядя в пол, достал сигарету, прикурил, затянулся. «Да что же это!?» - по-думал он, одновременно вскакивая и отбрасывая начатую сигарету. И уже за дверью, на ходу:
- Вася! Вась да подожди же ты! Ну, чего ты…
…В этот вечер они здорово напились.

Покушал сала с картошечкой и размышляю о великом…

Николай заглянул к хорошим людям, на огонёк.
- Коль заходи. По пятьдесят.
- Не ребят, спасибо, не могу. У меня в пять встреча, дела.
- Так уже же пять.
Стягивая шапку и, садясь:
- Ладно, пойду к пол шестому.

Человек, не имеющий чувства юмора, куда более ущербный, чем человек не имеющий зрения или слуха. Чувство юмора (шестое чувство человека) является высшим чувством, среди всех остальных, а так же переходным   от телесных, к чувствам души. Чувство же Бога – это высшее чувство души. Именно поэтому эти два «духовные» чувства не имеют материальных рецепторов.
А как же чувство прекрасного, чувство любви, чувство такта и все прочие, для них тоже нет анали-заторов? Эти чувства только так называются, они результат деятельности мозга – высшие эмоции. Их можно объяснить, воспитать, привить. Чувство же юмора не имеет никаких объяснений, оно или есть или его нет, а чувство Бога есть у всех без исключения.

               
                НЕВЫДУМАННЫЕ ПРИМЕРЫ ЖЕНСКОЙ ЛОГИКИ.

- Ты же сказала, что быстро купишь картошки и вернёшься.
- Я и так очень быстро купила.
- Ничего себе быстро. Мы тебя здесь уже два часа ждём.
- А как ты хочешь? Пока со всем базаром поговорила…

- Хочешь пива?
- Нет. Мне нельзя холодного. Купи мне лучше мороженного…

Презрительно:
- Что это у неё за пятно на шее висит?

-Так долго говорил, а шутка в конце.


Он и Она идут под руку, по-видимому, по делам:
- Человеческая глупость не знает предела и ты этому каждодневное доказательство.

*

В подавляющем большинстве случаев для того, чтобы узнать какой человек есть на самом деле, достаточно посмотреть каков он пьяный.

…
- Вот это настоящая любовь.
- Да где ты там любовь то нашёл?
- Но ведь они живут столько лет вместе,  у них дети.
- Пойми, они как попутчики в одном купе. Просто так жизнь сложилась; они не виноваты, им так билеты продали. Они дышат одним воздухом, кушают одну пищу, смотрят в одно окно, у них одни забо-ты, они общаются и, даже, заботятся друг о друге - так в дороге легче. Но они абсолютно ничего друг другу не должны. Каждый из них выйдет на своей станции и с лёгкостью забудет о другом. И каждый из них ждёт своей станции. И оба они это хорошо понимают.
- Ты жесток.
- Я трезв.
- А есть любовь?
- Все говорят, что есть, но никто не может объяснить, что это такое.
- Почему?
- Те, кто пытается рассказывать, сами не знают что это такое. Те, кто знает, не могут объяснить - они её просто чувствуют, а она молчания требует.
- А ты молчишь или ты «попутчик»?
- Я… абсолютно трезв…


Подарил друзьям свои сочинения. Спрашивают все:
- Это всё на самом деле было?
Отвечаю:
- Да, за исключением всего двух историй…   
 
Ну, вот ещё 949 строк к жизни.
 
Всё, устал. А завтра опять в неизвестность. Даст Бог, вернусь, – поговорим.

ГОСПОДИ, ОТЧЕ НАШ. ДА СВЯТИТСЯ ТВОЁ ИМЯ НА НЕБЕСАХ, ДА НАСТУПИТ ЦАРСТ-ВИЕ ТВОЁ НА ЗЕМЛЕ КАК НА НЕБЕ. ПРОСТИ НАМ ГОПОДИ ГРЕХИ НАШИ ВОЛЬНЫЕ И НЕ-ВОЛЬНЫЕ, КАК И МЫ ПРОЩАЕМ ДОЛЖНИКАМ НАШИМ. И УБЕРЕГИ НАС ОТ ИСКУШЕНИЯ САТАНЫ. ГОСПОДИ ВЕЛИКИЙ, ВСЕБЛАГОЙ ДАЙ ХЛЕБ НАСУЩНЫЙ НА КАЖДЫЙ ДЕНЬ НАМ, ДАЙ ЗДОРОВЬЯ НАМ И НАШИМ БЛИЗКИМ. ДАЙ, ГОСПОДИ, СИЛЫ ВЫНЕСТИ НАМ ВСЁ ТО, ЧТО ПРЕДСТОИТ. ПРОСТИ НАС ГРЕШНЫХ.

Тревога оказалась «учебной». Вернулся. Теперь обязательно продолжу…
 

2002.