поцелуй луны. книга виктории. (КНИГИ ХРАНИТЕЛЕЙ) ч.1- 5
Я – душа твоя: Урания –
В боги – дверь.
М. Цветаева
* * *
Хранителям Мира не обязательно приходить друг к другу, чтобы обсудить важные проблемы, у них свои способы общения. Почти каждую ночь Андерс видел во сне свою любимую, и они общались, решая, что необходимо сделать и на что обратить внимание в первую очередь. Они знали все, что происходит в мире, и следили за великим равновесием природы и человечества, которое люди все время стремились нарушить по недомыслию или преступному равнодушию к разрушительным последствиям своей деятельности. Первой важной проблемой было отыскать пять избранных, предназначенных помогать им в нелегкой задаче уберечь Землю от гибели. Инга обладала даром ясновидения, но среди миллионов человеческих судеб крайне трудно было найти нужных им людей. Они не знали их имен, их возраст и пол. Другим пришлось бы перебрать тысячи вариантов, чтобы безошибочно отыскать предназначенную для великой цели пятерку. Но у Хранителей были свои методы.
Инга предпочитала поиск в зеркалах, которым овладела в совершенстве. Она не умела использовать время, сама переносясь в прошлое или будущее с легкостью поездки на дачу. Но бабушка научила ее открывать временной коридор, создавая его зеркальное отражение и наблюдая картины прошлого или смутные видения будущего. Чтобы никто не помешал, Инга предпочитала делать это в доме бабушки в Эльсиноре, во сне, которым могла управлять по своему желанию. Это сработало, когда она искала первого из них, Даниила. Таким же образом Инга обнаружила в Венесуэле еще одного помощника в их трудной миссии. К общему удивлению, это оказалась одна из их давно потерянных родственниц, Антония из семьи Гарсия. Теперь же все было не так просто. Уже второй раз, когда Инга зажигала свечи у зеркала, она попадала в странное место, которое мысленно назвала ловушкой времени. Сначала все было, как обычно: Инга протягивала к зеркалу ладони, сосредоточившись на переходе в нужное время и место. После этого должно было появиться изображение, словно открывалось окно в прошлое. Должно было, но не появлялось. Вместо этого в зеркале начинала мерцать цепочка огней, какая видна в зеркалах, поставленных одно против другого. Среди огней скользили темные призрачные тени, неуловимо меняя очертания и размеры. Вдруг манящий бесконечной перспективой зеркальный коридор, мерцающий перед ней по ту сторону стекла, начинал с беззвучным грохотом катастрофы проваливаться сквозь пласты веков в самые глубины. И каждый раз навстречу, словно спасаясь от неизбежного падения на самое дно обрушившегося времени, неслась похожая на видение кошка песочного цвета. На фоне светящегося в глубине молочно-белого круга, напоминающего лунный диск, хорошо было видно ее стремительное тело. Лапы мощно отталкивались от призрачной поверхности, посылая гибкое тело вперед, хвост хлестал по вздымающимся бокам, крупные уши, опушенные по краю, были отведены назад. В последнем прыжке кошка выскакивала из дробившегося на тысячу отражений зеркального туннеля, и Инга инстинктивно отшатывалась, забывая, что это всего лишь изображение. Что это могло значить, при чем тут кошка, - она не знала. На третью ночь Инга обратилась за помощью к Андерсу.
часть 1 Валаам при полной луне.
…домой – вперед –
В свой край, в свой век, в свой час, - от нас –
В Россию…
М. Цветаева
Происшествие всполошило весь Валаам. На другой день, как отошел от пристани последний в эту навигацию теплоход, в лесу нашли чужую девочку. Нашел местный пьянчужка Митроха, которому и верить-то нельзя: он даже если и захочет что путное рассказать, все равно не сможет связать двух слов без третьего, которое грех повторять. Его-то, естественно, повторяют, да и своих таких же прибавить могут, - здесь это не в диковинку, матерщинников, считай, половина острова. Да и сказать, что Митроха сильно отличается от остальной мужской братии, тоже нельзя. На острове-то каждый второй – пьянчужка. Но Митроха пьет по-особому, в своем, митрохинском стиле. Закайфовать он может и с четверти стакана, что другому нипочем. Митроха своим фантастическим чутьем определяет, где ему может обломиться глоток-другой, приходит туда заранее и терпеливо ждет, когда с заветного горлышка будет сорвана металлическая головка. Суетливо помогая собирать стаканы, он однако никогда не заглядывает в глаза и тем более, упоси, Боже, не просит. Он соблюдает неписаный кодекс, скромно отойдя чуть в сторону и ожидая, когда хозяин бутылки, по тому же неписаному кодексу, нальет ему на два пальца в приготовленный лишний стакан. Тогда Митроха лучезарно улыбался, скромно провозглашал свой единственный и любимый тост: «Ну, за!» – и одним глотком выпивал подношение. В поселке это называли «снять митрохину пробу». Сняв в разных местах таким образом 3-4 пробы, Митроха впадал в привычное состояние полукайфа – полубреда и мог нести сущую ахинею, понять из которой можно было только те самые матерные слова, которые всем известны и понятны, как их ни произноси. Но тут достоверно было известно, что с утра принял Митроха не больше одной пробы, значит, был пока в полном сознании, какое уж оно у него там есть. Когда Митроха привел из леса девочку, первой им попалась навстречу блаженная баба Нюся. Настирав у водопроводной колонки в центре монастырского двора полный таз белья, она выходила со двора к веревкам, протянутым прямо между соснами. Баба Нюся вытаращила глаза на девочку, одетую в октябрьский пасмурный и ветреный день с экзотической непредусмотрительностью. Да и сама она была похожа на южный цветок, занесенный в наши края черт его знает, чьей прихотью. Цыганка – не цыганка, а может, какая-нибудь узбечка? Где еще могут нарядить пятилетнее дите в одёжу из черного легкого газа, расшитого серебряными полумесяцами и кругами! На груди ее висел на черном витом шнуре серебряный круг, отполированный до блеска, а кроме этого - ничегошеньки. Девочка дрожала от холода, глядя на бабу Нюсю круглыми черными глазами и чуть шевеля посиневшими губками. Та сунула таз с бельем Митрохе и всплеснула руками.
- Митроха, у тебя водка есть? – видя его изумленный взгляд, баба Нюся отмахнулась и сказала скорее уже для себя: - Нужно ее растереть, пока не околела совсем.
Она скинула свою шерстяную кофту, бывшую когда-то давно жизнерадостно-зеленого цвета, и укутала девочку. Велев нести следом белье, баба Нюся подхватила девочку на руки и тут заметила, что таз вот он стоит, а Митрохи уже и след простыл. Плюнув с досады, она одной рукой пристроила таз, уперев его в мощное бедро, зажала девочку под мышку и припустила домой. Бухнув на пол у двери таз, баба Нюся посадила девочку на постель и сняла с нее чудную одежку. Когда она взялась за шнурок, девочка помотала головой, но потом сама сняла украшение и бережно уложила поверх платья. Прикрыв девочку вылинявшим байковым одеялом, баба Нюся полезла на полку над кухонным столом, где хранила свои снадобья, и начала искать растирание, которым можно было согреть ребенка. Тут ввалился Митроха, несший в вытянутой руке стакан с законной «митрохиной пробой», и протянул ей водку широким жестом, означавшим подарок от всей души. Дивясь такой феноменальной щедрости, баба Нюся принялась растирать грудь и ноги девочки, пока на ее щеках не проступил густой румянец. Надев на нее свою необъятную фланелевую кофту и укрыв одеялом, она налила миску свежих щей, не успевших остыть на печи, и села рядом на край постели.
- Налей себе, - разрешила она Митрохе и одобрительно посмотрела, как деликатно он налил полмиски и принялся есть, облизывая каждый раз ложку. Покормив девочку, старуха легонько ткнула ее ладонью в лоб, чтоб та ложилась. Глаза девочки закрывались, и она подоткнула одеяло вокруг свернувшегося калачиком тельца. – Ну, рассказывай, Митроха, где ты ее раскопал. Это не нашенская. Так чья же?
Митроха, после еды осоловел и забубнил, как пошел собрать клюквы, какую заказала ему музейная Татьяна Семеновна. Баба Нюся знала, что Митроха живет осенью тем, что собирает ягоды и грибы всем, кому лень это делать самому. Как правило, это были сотрудники Валаамского музея. До первых заморозков он после первой пробы отправлялся в лес и возвращался, когда душа его настойчиво начинала звать обратно к людям и очередной пробе. Пошел-то он за клюквой, но потянуло его вдруг залезть на гору. Митроха не привык сопротивляться велениям души, потому послушно потащился туда, куда обычно стараются без нужды не ходить: в странное место, называемое Лысой горой. Вот там-то у обрыва над Ладогой он увидел это чудо природы, трясущееся от холода и бормочущее что-то еще более непонятное, чем он сам выдавал с перепоя. Митроха удивился. До монастыря было около часу хода, пятилетний же ребенок дойдет не меньше, чем за два. В такой одежке на осеннем ветру не выдержать. Говорила девочка что-то совсем невразумительное, не по-русски. Митроха, ничтоже сумняшися, поволок ребенка вниз по тропке в монастырь. Выложив все это, он удовлетворенно икнул и привалился к стенке, собираясь вздремнуть на сытый желудок. Баба Нюся не возражала, больше Митроха ей помочь ничем не мог.
Расспросы о девочке, попавшей каким-то образом на остров, заставили загудеть слухами весь поселок. Население, составлявшее всего-то пол-тыщи человек, не считая гарнизона, жившего на своем краю отдельной жизнью, было разномастным и представляло две полярные группы с прослойкой. Одна группа состояла из сотрудников музея, в который превращен был наконец-то монастырь. По большей части это были историки, помешанные на русском севере, потому что переехать в такую глушь могли только фанатики. Жизнь на Валааме была первобытна и трудна, но предложи кому-нибудь из них уехать в Петрозаводск или даже в Ленинград – ни за что не поедут. На другом полюсе были те, кого наша печать, когда говорит о Западе, называет отбросами общества. У нас их, вроде, и не должно быть, но оказывается – вот они где. В свое время остров заселялся, кроме хроников-инвалидов, ссыльными карелами, и сейчас еще остались бабки, лопочущие по-фински не хуже тех, кому посчастливилось родиться в соседней деревне, оставшейся по ту сторону границы. Были там и совсем спившиеся от безделья мужики, ведь работать на острове негде, а просто строить отдельный коммунистический рай, хоть отдаленно бы напоминавший тот, что был при монахах, - кому ж охота. Рассказы о том, что в монастырском саду росли персики и в оранжерее вызревал виноград, давно уж превратились в красивую сказочку. Остатки одичавшего сада никого не вдохновляли. Эти две полярные группы и жили как бы на двух полюсах. Сотрудники музея, в основном, - в стоящей на отшибе Зимней гостинице, построенной когда-то для паломников, а потому более комфортабельной: туда даже проведен был водопровод, по крану на этаж. Остальные, что заселяли монастырские кельи, жили в убожестве, за водой бегали к колонке во дворе, там же зимой и летом полоскали белье. Не считая нескольких частных домов, стоявших хуторами, это и был весь поселок: два строения, в прошлом веке представлявшие чудо инженерной изобретательности и комфорта.
Все жили на виду, все всех знали. Поэтому ребенок появиться на острове незаметно не мог. Таинственный этот случай обсуждали несколько дней. Правдоподобная версия была только одна: девочку привезли на экскурсионном теплоходе и то ли забыли, то ли потеряли в лесу, то ли специально бросили. Из поссовета позвонили в Сортавалу, оттуда в Ленинград. Но постепенно выяснилось, что никто о пропаже ребенка не заявлял, в списках пассажиров теплохода детей младше четырнадцати лет не было. Что делать дальше – не знали. Надо бы, конечно, отвезти ее в Сортавалу в детский дом, но сделать это было некому, поэтому само собой отложилось до следующей навигации. Жить она осталась у бабы Нюси.
Митроха на несколько дней сделался героем. Его охотно угощали, желая расспросить про подробности. Подробностей он не знал, но в своих косноязычных воспоминаниях стал почему-то называть девочку Викторией. Объяснение могло быть только то, что на него произвело неизгладимое впечатление недавнее празднование сорокалетия Победы. Тогда в магазин с материка завезли водку и Митроха отвел душу, снимая с нее пробу. Имя прилипло, поселковые любили красивые имена. Бегали уже тут сопливые и замурзанные Анжелики и Жанны, даже один Ален. В поссовете выписали временное свидетельство на Викторию Дмитриевну Лунину. Митроха смущенно хихикал, когда мужики называли его для смеха папашей, но видно было, что ему приятно существование ребенка с его отчеством и фамилией. Своей семьи у него сроду не бывало.
Баба Нюся попыталась расспросить девочку в первый день, сразу же, как та проснулась. Девочка смотрела на нее большими карими глазами и молчала, но потом вдруг живо заговорила. Это обрадовало старуху лишь тем, что она, слава Богу, не немая и, похоже, не дурочка, потому что говорила связно и внятно, красивым грудным и певучим голоском, но что – убей, непонятно! Язык ее совершенно не походил ни на северные диалекты русского, ни на финский. Баба Нюся попыталась жестами выяснить, откуда та появилась, но девочка не понимала, что от нее хотят. Тогда баба Нюся здраво рассудила, что проще выучить малолетку русскому языку, чем всю жизнь объясняться с ней на пальцах. Вскоре они отлично понимали друг друга. Девочка оказалась умненькой, чем выгодно отличалась от местных детишек из пьющих семей. Она привязалась к бабе Нюсе и ходила за ней тенью то к сараю за дровами, то к колонке за водой. Вместе они квасили капусту на всю зиму и до самых морозов ходили за клюквой. Баба Нюся сварганила девочке теплую одежку, кое-что ей собрали женщины, у которых были маленькие дети. Нашлась даже почти новая шубка. Перезимовать можно.
Когда выпал первый снег, Вика пришла в такое изумление, что никак не могла понять, что же это такое падает с неба, превращая землю в белое полотно. Тогда она никому не призналась, что подумала, будто это лунные лучи падают на землю, делая ее такой же белой и холодной. Никто не знал еще, что с рождения ее жизнь прочно связана с луной. Поначалу баба Нюся не замечала за Викой никаких странностей, ребенок – он и есть ребенок. Она и сама была со странностями. Увидев на лице Вики боязливое удивление при виде снега, она принялась показывать, как это здорово, когда падает снег. Старуха набрала пригоршню снега и подбросила вверх. Следующую она высыпала на голову девочки, а потом слепила снежок и запустила в ствол ближайшей сосны. Промахнувшись, баба Нюся наклонилась собрать снега для нового снежка. Войдя в раж, она лепила снежки и кидала их один за другим, пока не попала. Удовлетворенно расхохотавшись, следующий она бросила в Вику. Девочка слабо улыбнулась и неуверенно сгребла ладошками немного снега. Старуха и девочка бросали друг в друга снежки и на лицах их был написан радостный азарт. Притомившись, баба Нюся принялась катать снежок по снегу, пока он не начал расти в снежный ком. Вика во все глаза следила за действиями старухи, пока та не подозвала ее помогать. Они сделали снежный шар почти с рост девочки, потом еще один, поменьше, потом маленький, и баба Нюся торжественно поставила их один на другой. Девочка пришла в волнение и залопотала что-то на своем непонятном языке. Она ходила вокруг снежной бабы и выкрикивала странные слова, прикладывая к ней ладошки, а потом повернулась в сторону, откуда над озером поднималась почти прозрачная на синеющем предвечернем небе молодая луна. Баба Нюся с интересом следила, как Вика поклонилась луне в пояс, зачерпнув горсть снега, и приложила его к лицу, словно умылась. Ни слова не сказав, она взяла девочку за руку и повела домой. Кто знает, что думала при этом старуха.
Еще один случай произошел, когда как-то вечером в декабре баба Нюся спохватилась, что не запасла, занятая стиркой, дров на ночь. Накинув ватник и молодежную спортивную шапочку с помпоном и надписью «skay», она надевала валенки, когда увидела, что Вика тоже сует ноги в валеночки. Старуха никогда ничего не запрещала делать, если это не несло прямой угрозы жизни. Пусть пойдет – решила она, - лишнее полено принесем. Они вышли в монастырский двор и, сквозь арку под Надвратной церковью, по узкой тропке среди снега заскрипели валенками к дровяным сараям. Баба Нюся, ругаясь тихонько себе под нос, принялась открывать мерзлый замок на двери, но оглянулась, услышав позади дивные звуки чужеземной речи. Закутанная в старый пуховый платок девочка стояла, запрокинув голову к полной луне, висящей в небе огромным сияющим кругом, и пела, делая ручками странные движения, которые, если бы ее видел кто-нибудь кроме бабы Нюси, могли испугать своей колдовской таинственностью. Старуха молча следила за девочкой, даже не улыбнувшись комическому несоответствию серьезности, с какой Вика совершала какой-то ей одной знакомый и привычный обряд, и ее неуклюжему виду маленького гномика в длинной, на вырост, подпоясанной шубейке и валенках с калошами.
- Ты че, Викуша? – спросила она, дослушав, не перебивая, до конца.
- Так ведь Луна же, Нюся, видишь, какая, - удивляясь ее непонятливости, пояснила девочка и подошла взять полено.
Нагруженные дровами, они поплелись обратно, уже не глядя на небо, но, войдя уж в ворота, старуха оглянулась на светящийся диск и покачала головой. Пока она возилась с печкой, Вика устроилась на кровати у стенки, под ватным одеялом, сшитым из цветных лоскутов. Погасив свет, баба Нюся заметила, что викино украшение, серебряный диск на шнурке, пристроено на окне под форточкой и отбрасывает в комнату лунные блики. Встав уже, чтобы убрать его, она вдруг передумала, пошептала что-то и полезла, кряхтя, под одеяло.
Баба Нюся ни о чем не расспрашивала девочку, но на другой день поманила к полке над столом и стала показывать банки и бутылки из-под водки, в которых плавали в крепких настоях травы. Вика внимательно слушала разъяснения старухи о своих лекарских секретах, нюхала содержимое, пробовала на язык растворенные по капле в воде снадобья. Всю зиму продолжалась эта игра. Закончив хозяйственные дела и выстирав белье, которое брала иногда у экскурсоводов, баба Нюся усаживалась у печки и начинала постанывать, хватаясь то за живот, то за сердце, и жаловаться на воображаемую хворь. Вика выслушивала ее, осматривала высунутый язык, белки глаз, как ее научила старуха, трогала руки и ноги, определяя, не холодные ли они, и назначала лечение. Сначала баба Нюся поправляла девочку и подсказывала правильные снадобья, но потом стала с удивлением замечать, что она ошибается все реже. Но что поражало старуху больше всего, так это то, что Вика всегда советовала употреблять настойки в определенные часы и дни. Не обращая сначала на это внимания, она наконец заинтересовалась и стала раздумывать над странными советами. Постепенно до нее дошло, что Вика всегда имеет в виду не просто числа, а определенные дни лунного месяца. Заинтригованная баба Нюся стала записывать врачебные предписания Вики. И что же получилось? Для лечения сердца, или печени, или, скажем, ревматизма, у девочки были свои определенные лунные дни. Не утерпев, старуха спросила об этом Вику. Та смешно сморщила носик и сказала как о само собой разумеющемся:
- А как же, Нюся? Ты разве не знаешь? Луна управляет селезенкой, и печенью, и сердцем человека, как и морями, и лесами, всеми животными и камнями.
- Так уж и всем управляет, – усомнилась старуха, - А лечит-то все равно трава!
- Трава силу имеет от Луны, - убежденно заявила девочка, - Луна не захочет – трава не поможет. Луна может все! Она взяла и отправила меня сюда, к тебе. Вот какая она сильная! Я родилась под Луной, я должна ее слушать, тогда она будет помогать.
- А где ты родилась, Викуша? – в который раз попыталась расспросить баба Нюся, - В каком городе? Ты помнишь, как он назывался? С кем ты жила?
- Нет, это был не город. Это был… монастырь! – нашла подходящее слово по-русски девочка, - Там вверху живут женщины, а внизу – мужчины. Они… у них большие-большие ножи и палки, вот!
Баба Нюся согласно кивнула, это она понять могла. Но вот насчет женщин девочка говорила невразумительно. Выходило, что они собирались петь, купались ночью в озере – и больше ничего. Где такое могло быть? Где-то на юге, должно быть, где снега никогда не бывает. И опять выходило, что в Средней Азии. Баба Нюся решила, что все-таки больше всего подходит Узбекистан. Она там сроду не бывала, и представлялся он ей как цветущий рай.
Сама баба Нюся полжизни прожила в глухой олонецкой деревне, пока не сослали ее со стариками родителями на Валаам. Здесь она ухаживала за обитателями дома инвалидов, да и ее саму вскоре стали считать немного чокнутой, блаженной. Над ней смеялись, но такие, как Митроха, сохранивший младенчески чистую душу, тянулись к ней и уважали. Валаамские бабы шастали к ней потихоньку за травами, когда болел ребенок или самим нужны были совет да помощь в женских делах. За старухой укоренилась репутация колдуньи, но вслух об этом не говорилось. Одна злющая бабенка в очереди за сахаром ляпнула как-то вслед: «Баба-Яга!» Очередь в магазине притихла, соседки ткнули ее под бок, но та пренебрежительно хмыкнула, сплевывая. Баба Нюся, выходя из тесного магазинного закутка, не оглянулась. Но через несколько дней у той бабенки назрел ячмень на глазу и больше худого слова баба Нюся ни от кого не слышала. Теперь же, когда она пригрела найденную девочку, и подавно.
Митроха, по утрам еще вполне здравый, забегал иногда навестить свою названную дочь. Баба Нюся ставила перед ним миску с кашей и он каждый раз наивно удивлялся щедрости старухи. Вика забиралась к Митрохе на колено и тот бормотал ей какие-то глупости, мешая сказку про Колобка со случайно увиденным по телевизору детективом. Вся его история, разумеется, была настолько смачно приправлена матом, который Митроха уже и не замечал, что добраться до смысла было практически невозможно. Девочка смотрела на него огромными черными серьезными глазами и видно было, что им обоим такое общение доставляет искреннее удовольствие.
Так прошла зима. Истончаясь под весенним солнцем, с громким треском кололись льдины на Ладоге, открывая окна чистой воды. Поднявшийся ветер сносил их к устью Невы. Остров приобрел сине-лиловый цвет, покрывшись цветущей пролеской. Оставались еще в лесу среди валунов снежники – лежалый снег, меж камней кое-где не стаяли ледяные натеки, а на развалинах часовен и на живых валаамских скалах среди перезимовавших мхов возрождалась цветущая природа. Нежные стебельки цветков были повсюду, словно осколки весеннего радостного неба. Вика бегала от одного островка цветов к другому и смеялась. Баба Нюся тоже улыбалась, словно помолодев.
Наконец, остров зазеленел свежей зеленью пробивающейся травы и вспухших почек. Ранним утром баба Нюся поманила Вику за собой. Поднимаясь вверх по тропинке, она изредка поглядывала на девочку, словно проверяя, не вспоминает ли та знакомый путь. На вершине голубой от пролески пологой горки росли редкие молодые елочки. Прямо посередине поляны нелепо торчала труба из разрушенного строения времен финской компании, от которого остался один фундамент. Видать, военные пытались построить здесь укрепления, иначе кто ж в здравом уме будет тут селиться. Это ж Лысая гора! Баба Нюся подошла к обрыву, круто нависшему над узкой полоской берега. Вика подбежала и пристроилась рядом. Серая с синим отливом ладожская вода, покрытая легкой рябью, поблескивала солнечными бликами. Но чуть подальше от берега начинала клубиться над ней белесая дымка, скрывая горизонт. Туман все сгущался к центру, ложась плотными комками, словно снег. Казалось, что кто-то невидимый лепит из него, как зимой баба Нюся лепила с Викой снежную бабу. Вот видны уже очертания белого острова, поднявшегося из воды высокой горой, вот засияла вершина в лучах восходящего солнца… Солнечный свет, преломляясь в капельках воды, разбросал над родившимся из тумана островом цветные радуги. Вика в восхищении втянула воздух и сжала руку бабы Нюси.
- Там Святой остров, - пояснила та, - Вишь, зовет. Пора ехать.
- Поехали! – обрадовалась Вика, - Но он разве настоящий?
- Смотри, - коротко ответила старуха, положив руку на голову девочки.
Они стояли, всматриваясь в белые клубы тумана, который постепенно утрачивал на солнечном свету плотность снега, становясь опять легкой дымкой. Ветер уносил ее прочь, и вот уже проявился на другой стороне пролива удлиненный контур настоящего острова с зубцами леса.
- А как туда попасть?
- На лодке поплывем. На Святой плыть не страшно.
- А куда страшно?
- На Дивный. Отсюда не видать, он с юга. Дивный к себе не каждого пустит. Так может глаза отвести, что будешь грести, грести, а все мимо. Ладога – она широкая, промахнешься – и пропал.
- Дивный… Может, съездим все-таки? Вдруг пропустит? – просительно заглянула в глаза Вика и баба Нюся засмеялась.
- Съездим, съездим! Митроха поможет с веслами.
Но на другой день они поплыли все-таки на Святой. Лодка ныряла в провалы волн, крутой каменистый берег нависал перед ними бесконечно долго. Вике казалось, что они застряли на одном месте и никогда не доберутся до суши. Со страхом она разглядывала встающие из воды камни, испещренные продольными и поперечными трещинами. Скалы казались вздымавшимся из свинцово-серых волн рукотворным мощным бастионом, сложенным древним великаном из огромных грубо обтесанных каменных плит. Баба Нюся без устали налегала на весла, шепча себе под нос что-то, похожее на молитву. Седые волосы выбивались из-под ее спортивной шапочки с помпоном, падая на глаза, и она время от времени нетерпеливо взмахивала головой, словно лошадь, которой садится на морду надоедливый слепень. Вика осторожно пересела ближе и заправила волосы под шапку.
- Спасибо, Викуша! Смотри теперь, тут где-то есть проход среди камней наверх. Командуй, где приставать!
Вика принялась внимательно вглядываться в отвесно поднимавшиеся к небу камни. Проход вдруг открылся глазам и она радостно замахала рукой, показывая, куда направить лодку. Выбравшись на камни, они тщательно привязали лодку к скальному выступу и принялись карабкаться вверх, к шумевшим на ветру соснам. Остров оказался пронизанным солнцем. Стволы сосен мягко светились всеми оттенками красно-коричневого и словно излучали тепло. Скалы покрывали разноцветные мхи. Баба Нюся, пыхтя, полезла по вырубленным в скале ступеням туда, где стоял старинный деревянный крест, глядящий с высокого обрыва на Валаам. Вика взобралась следом и, вцепившись в ее руку, глянула вниз. Глубоко внизу плескалась серая вода и было хорошо видно, что скала отвесно уходит далеко под воду. Баба Нюся махнула рукой вперед:
- Лысая гора. Вот они, врата закрытые.
- А куда они закрытые, Нюся?
- Эх, кабы знать, кабы ведать! – пробормотала певуче старуха и, повернувшись на крест, поклонилась ему в пояс, осенив и себя размашистым крестом, - Пойдем, детка, помолимся в святом месте. Святые места – едины для всех. А ты, Викушка, небось и не крещенная? Ну конечно, куда уж там: теперь, почитай, полстраны нехристей ходит, ни во что не верит! Запомни, доченька, верить нужно всегда, без веры человек и не человек вовсе становится. Как можно без веры в этом-то месте выжить?
Они спустились по ступенькам мимо пещеры, где жил столетия назад отшельником Александр Свирский, и дальше к скиту. Деревянная полуразвалившаяся изба и церковка, да каменный крест стояли, окруженные деревьями, и сами напоминали такие же мощные, вросшие корнями в скалы сосны. В церковь баба Нюся не вошла, а встала на колени у входа, потянула за собой Вику и звонким голосом произнесла:
- Господи, в святом месте сотвори свое святое крещение отроковице Виктории, не остави милостью рабу твою, наставь на жизненном пути, - она положила ладонь на затылок девочки, наклоняя голову вперед, другой зачерпнула талой воды из выбоинки в камне и полила на нее, - Перекрестись теперь, Вика, вот так, как я.
Вика старательно повторила жест бабы Нюси и терпеливо ждала, когда можно будет встать и рассмотреть каменный крест, вырубленный из местного серого гранита.
- Нюся, а почему ты говорила с Господом, словно он мужчина? – обернулась к старухе девочка, - Он же Госпожа!
- Откуда ты взяла? – села в изумлении баба Нюся.
- А как же! – так же изумленно уставилась на нее девочка, - Все родятся от матери, мир родился от Великой Матери Мира. Сама же говорила: Божья Мать.
- А и правда, Богородица – она и есть Богоматерь. Постой-ка, не путай меня! – спохватилась вдруг баба Нюся и перекрестилась, словно извиняясь перед Господом за грешную мысль, - Это ж было когда? Уже после потопа! Богородица была избрана Богом среди жен и родила Сына человеческого от Святого Духа, не она же сотворила мир.
- Это теперь так говорят, потому что забыли, Великая Мать была всегда, - снисходительно заметила Вика, и баба Нюся не нашлась, что возразить, но всю обратную дорогу решала про себя философский вопрос, что было раньше: курица или яйцо.
Старуха никогда не спрашивала у девочки, откуда она знает о таких вещах. Если ее учили этому в «монастыре», где она жила раньше, то странным местом был этот монастырь! Да и где мог находиться этот действующий монастырь в нашей атеистической стране – непонятно. Сам Валаамский монастырь стал приобретать вид, отдаленно напоминающий пристойный, лишь с тех пор, как был объявлен музейным заповедником. И то, всего делов-то было – убрать с глаз долой особо вопиющее убожество, чтобы не пугать иностранных туристов. Облупившиеся стены и слепые заколоченные окна церквей никого не смущали. В среде обкомовских «знатоков» истории считалось, что старина и не должна выглядеть, как новостройка. Чем разрушенее – тем древнее, и не надо тратиться на ремонт! Лишь некоторым объектам «повезло»: их белили и красили, превращая в лубочную пародию русской истории. А по Викиным словам выходило, что в ее «монастыре» все было взаправду, но как-то странно, словно действительно служили там не Господу, а Госпоже. Рассказы девочки об этом были невнятны, она не находила нужных слов и переходила на свой непонятный язык, разыгрывая перед бабой Нюсей настоящий спектакль с песнями и плясками. Ну чистый театр!
Весна плавно уже переходила в лето. За несколько дней до Троицы все занялись приготовлениями, сводящимися к набегам в магазин за горячительным. Для начальства Троица – не праздник, потому водку завезли совершенно неразумно: за неделю. Кому было невтерпеж – уж не дожидались, справедливо рассудив, что праздник тогда и приходит, когда заветная жидкость начинает булькать в стакан. А как его назвать – Пасхой, Днем Солидарности Трудящихся, Троицей или Днем рыбака – это кому как нравится. Валаамских обитателей радовало, что кроме красных дней в календаре есть еще и церковные праздники, хотя многие Благовещение путали с Богоявлением и свято верили, что Воздвижение – это тот же самый День строителя. Да и какая разница, если свято место пусто не бывает, - это, естественно, про стакан.
Митроха отдавал должное законной дегустации вот уже три дня, но потом решил вдруг затеять рыбалку, чтобы к Троице быть с рыбкой. Рыбачил он обычно не для себя. Бабы брали у него рыбу к празднику, расплачиваясь не деньгами, а едой, поэтому в праздники Митроха обычно бывал сыт и пьян и нос в табаке. Рыбачил он, как всегда, с лодки, отплывая недалеко от берега. В тот день он налег на весла и, выйдя из Монастырской бухты, повернул налево, к югу. Два мужичка, возвращаясь чуть позже с рыбалки, видели, как он, оставив весла, задумчиво жевал горбушку хлеба. Их удивило, что он в одиночку заплыл так далеко, почти к Дивной бухте. Все это они вспомнили и рассказали потом, а сразу ничего и не подумали. Мало ли, какая надобность у человека плыть в Дивную, хотя место это пользовалось такой же славой, как и Лысая гора. Пожалуй, слухов про него было даже больше. То ли что-то видели там, то ли что-то случилось… То, что в Дивной бухте компас шалит, так это все знали. Он же не только там шалит, есть еще места по всему острову, где стрелка норовит отклониться в сторону от положенного ей места «строго на север». Но было еще что-то… Слухи, шепотки… То ли явления ангельские, то ли летающие тарелки… Бабы чего не наплетут!
Все это вспомнилось, когда хватились: второй день уж идет, как Митроха за пробой не подходит. Вчерась как отплыл, так и все! Митроху знали все, потому исчезновение его обсуждалось обстоятельно, с выдвижением версий и спорами. Но самая вероятная была – утоп. Тут мужики стали выяснять, много ли он принял вчера с утра, не спьяну ли сковырнулся за борт, но по всем свидетельствам выходило, что не так уж и много. Митроху пожалели. Про него ведь и слова плохого нельзя было сказать, а в процессе обсуждения договорились до того, что выходил он сущим ангелом. Баба Нюся участия в обсуждении не принимала, а как услышала о пропаже, подхватила Вику и повела скорее прочь, рассудив, что девчонка, уразумев, что случилось с Митрохой, может сильно расстроиться.
Еще не село солнце, и из окон верхнего этажа просматривалась вся Монастырская бухта. К сплетничавшим у водопроводной колонки подошла фельдшерица с ведром и удивленно прислушалась к разговору.
- Это вы про кого? Кто помер, кто пропал? Митроха Лунин? Да вот же он, только причалил, лодку привязывает. Только что из окна видела. А рыбу я у него первая беру, мы с Ниной Михайловной три дня назад заказали!
Мужики высыпали из ворот посмотреть, правда ли, что Митроха жив. Действительно, он привязал уже лодку и шарил руками под сидениями, где плескалась вода, вылавливая рыбу. Сунув несколько бьющихся рыбин в дырявый полиэтиленовый пакет с ручками и полустертой картинкой олимпийского мишки, Митроха зажал в кулак прорванный угол и понес пакет на вытянутых руках, с опаской поглядывая на бьющийся рыбий хвост, норовивший шлепнуть рыбака по чем попало. Мужики двинули следом. В монастырский двор стал стекаться народ, привлеченный шумом. Все окружили Митроху и стали ждать объяснений. Кто-то протолкался сквозь толпу и протянул стакан с «Митрохиной пробой». Тот удивился заботе, но отказываться не стал, хотя на этот раз забыл пробормотать привычное: «За!..»
- Ошалел Митроха! – сделал вывод мужик, забирая пустой стакан.
- Где ж ты был, милок? – первой сформулировала мучивший всех вопрос продавщица из магазина.
- На рыбалке, - недоуменно посмотрел на всех Митроха, наивно не беря в толк пристальное внимание к своей персоне, - Нина Михайловна с Клавкой-фельдшерицей рыбу заказали, я вот двух судачков поймал, да сигов.
- А что ж так долго, чудило?
- Почему – долго? – удивился Митроха, - Утром вышел, к вечеру вернулся!
- Ну? Где больше суток пропадал? Мы уж решили – утоп! – сообщил один из тех, кто встретил его вчера недалеко от Дивной бухты.
- Утром вышел, к вечеру вернулся, - пробубнил опять Митроха, обводя всех стекленеющим взглядом в стараниях понять, что же от него хотят и зачем сбивают с толку, - Не путайте меня! Вон, Иван видел же меня! И Лексеич! Как они за поворот ушли, у меня первый судачок клюнул, а уж в бухте сиги пошли, - Митроха встряхнул пакетом и рыбий хвост опять дернулся, шлепнув его по рукаву засаленного пиджака.
- Это ты сегодня наловил? – потрогал хвост Иван.
- А когда ж? Вчера что ли? Вчерась я Лексеичу помогал сарайку ремонтировать.
- Митроха! – завопил Лексеич, - Вчерась я тоже на рыбалке с утра был, вот с Иваном. А сарайку ремонтировали мы позавчера! Ты что, ночь по волнам болтался, или приставал где?
- Утром вышел, к вечеру вернулся, какая ночь? – поразился Митроха, начиная волноваться.
Все переглянулись, не зная, что и подумать. Митроха тем временем углядел в толпе Клаву и, присев, разложил на траве рыбу.
- Клавка, какую берешь? Или все забирай? – он придержал рукой бьющуюся рыбину.
Фельдшерица с опаской посмотрела на рыбу, потрогала ее пальцем и взвизгнула, когда та шевельнулась под рукой. Никто не засмеялся. Тихо-тихо все стали расходиться и подле Митрохи осталась стоять только недавно подошедшая баба Нюся.
- Эй, мужики, принеси еще одну пробу, а то как бы беды не было! – крикнула она вслед и, взяв Митроху за руку, повела к себе.
Усевшись на «своем» месте в печном закутке, Митроха посмотрел на бабу Нюсю ясным взглядом и принялся за кашу, подсунутую Викой.
- Нюся, а чой-то они? – задал он между глотками вопрос тем тоном, каким ведут светскую беседу, спрашивая о незначительном.
- Митроха, а сиги сразу пошли, как судачка поймал, или долго ждал? – поинтересовалась баба Нюся как бы между прочим. Тут стукнула дверь и ввалился Иван с пол-бутылкой водки. Он уж открыл рот начать расспросы, но баба Нюся взяла водку и махнула рукой, чтоб уходил. Налив немного в стакан, она протянула его Митрохе и опять принялась осторожно выведывать: - Судачок-то еще до Дивной клюнул? А сиги?
- Судачок – аккурат после того, как Иван на лодке прошел, - принялся вспоминать Митроха, - А сига первого вытащил напротив Дивного острова. Да и остальных там же. Так один за другим и шли. Да мне чо, мне много не надо. Михайловна и Клавка заказали, я и ловил. А второй-то судачок уж на обратном пути попался. А что случилось-то? Слышь, Нюся, чегой-то все всполошились?
Баба Нюся, не отвечая, успокаивающе погладила Митроху по руке и подлила в стакан.
- Ты пей, пей. Значит, утром вышел, к вечеру вернулся… А у нас уж и ночь прошла! Опять Дивный чудит. Придется ехать. В Троицу и отправимся. Поможешь с веслами?
Но Митроха уж задремал сидя, поскуливая во сне, как побитый щенок. Вика стояла перед ним и внимательно смотрела своими круглыми черными глазами, совсем по-взрослому жалостливо вздыхая.
- Нюся, а его можно вылечить, чтоб не пил? – спросила она наконец, оглянувшись и складывая просительно ручки.
- Ой, Боженька! И что с ним потом будет? Он тверезый здесь не выживет. Да и потом, Митроха всю жизнь пьет, свою дозу знает и не превышает. А не в себе он сейчас, потому как день потерял.
- А как это, Нюся? Разве его можно потерять?
- Можно, Викуша, у Дивного острова все можно. Был он во вчера и вдруг в сегодня оказался.
- А, это как я, да?
- Ты?!
- Ну, была там, - Вика махнула неопределенно в сторону, - а теперь оказалась здесь.
Баба Нюся озадаченно уставилась на нее, но ничего не сказала. До вечера она ходила задумчивой и временами принималась шептать себе под нос, загибая пальцы, словно что-то высчитывая.
На Троицу рано утром отправились в путь. Ладога, проникшись святым праздничным настроением, была в меру тиха, небо – ясным. Путешествие не обещало трудностей. Митроха, с утра не взявший в рот ни капли, трудился на веслах, мощно и равномерно загребая. Кто бы мог подумать, что в этом тщедушном теле хватает сил для такой работы! Вика сидела на носу и вертела головой, ожидая, когда же покажется с юга остров Дивный. Берег Валаама слева по курсу был необычайно красив. Каменные кручи, фьорды, рассекающие их подобно трещинам, сосны, сбегающие почти к самой воде, открывающиеся время от времени цветущие луговины, - все нежилось под ярким солнцем, словно кошка, свернувшаяся островным клубочком. Так и слышалось беззвучное мурлыканье довольства. Вика распахнула джинсовую курточку, которую баба Нюся вместо давно сломанной молнии застегивала ей на три английских булавки. Ветерок подхватывал ее черные волосы, бросал в лицо, и Вика смешно морщила носик. В борта лодки плескали короткие волны с гребешками белой пены, очень похожие на те, что изображают на лубочных картинках. Вдруг справа зеленой бархатной полоской поднялся из бескрайней ладожской синевы остров. Казался он кудрявым и ласковым, манил чудесами и красотами. Митроха подналег на весла. Вика встала коленками на сидение и смотрела вперед. Зеленый остров увеличивался в размерах, и вот уже можно различить мощные ели, остроконечными вершинами упирающиеся в небо. Вика притихла, во все глаза глядя на колдовской остров, что приближался с каждой минутой. Когда лодка стукнулась носом о береговые валуны, Вика хотела выпрыгнуть на них, но баба Нюся удержала ее. Первой выходя из лодки на камни, она запела старушечьим надтреснутым голосом, иногда переходившим в звонкий речитатив.
- Как на море на Окияне стоит остров да Дивный Буян. Выхожу я на остров с пустыми руками, с пустыми руками да с открытыми глазами. Хожу я, раба Анна, кругом острова по крутым оврагам, буеракам, по всем сучьям и ветвям, по всем листьям и мхам, смотрю я чрез все леса сосновыя-еловыя. А было бы в моем ельнике по живу, по добру, по здорову. А в мой зеленый ельник не заходил бы ни зверь, ни гад, ни лих человек, ни леший, ни домовой, ни водяной, ни ветр, ни вихрь. Была бы я большой-пребольшой, было бы все у меня во послушании. Как дверь к косяку притворяется, так слова бы мои претворялися, по вся дни, по вся часы, во дни и в ночи, в полдень и в полночь…
Закончив петь, баба Нюся махнула рукой, чтоб Вика с Митрохой выходили на берег. Митрохе велено было прихватить из лодки сумку. Старуха достала из нее глубокий деревянный ковш и зачерпнула ладожской воды. Они начали пробираться вглубь между старых разлапистых елей. Земля под ними была скрыта белесым мхом, из которого, как из пены морской, всплывали округлые древние камни, обточенные еще ледником. Нога утопала во мху. В дремучем ельнике было сумрачно, от стволов, поросших серебристым лишайником, тянуло сыростью. Остров уже не казался Вике кудрявым и ласковым, как издали, был он полон скрытой таинственности и колдовства. Оно нарастало с каждым их шагом и скоро воздух гудел от напряжения. Вика притихла и уцепилась за руку Митрохи. Он погладил ее ласково по головке и принялся шарить в карманах засаленного пиджака, пока не извлек карамельку в полинялой и затертой обертке. Вика сунула в рот клейкую карамельку и повеселела. Она вприпрыжку поспевала за мерно шагавшей бабой Нюсей. Митроха тащился сзади. Вместе с усталостью, он как-никак греб всю дорогу, Митрохой овладело желание выпить свою законную пробу. Если б он остался дома, давно б уж получил и первую, и вторую порцию водки. Потребность в ежедневной дозе в последние дни превратилась в манию, которой Митроха и не пытался сопротивляться. Как и подозревала баба Нюся, его приключение на рыбалке оставило свой след, поколебав и так нетвердое сознание.
Ели впереди поредели, и среди старых искривленных стволов, седых от белого мха, взгромоздились огромные камни. Сначала казалось, что они беспорядочно разбросаны в лесу, но потом стал проявляться четкий план. Когда-то гигантские камни, за тысячи лет вросшие в землю, являли собой мегалитический круг, сложенный для языческих целей, забытых ныне и замененных христианским богослужением. В кругу камней стоял православный поклонный крест, установленный в прошлом веке на алтарном камне. Баба Нюся вышла прямо к нему и поманила Митроху к себе. Усадив его на землю спиной к кресту, она двумя руками подняла ковш с водой на уровень груди и забормотала:
- Ты, небо, слышишь, ты, небо, видишь, что я хочу делать над телом раба Митрия. Звезды вы ясные, сойдите вы в чашу брачную; а в моей чаше вода из-за горнаго студенца, - тут старуха зачерпнула в горсть воды и вылила Митрохе на голову, проведя ладонью по лицу, а он только ошалело таращился на нее, - Заря зарница, красная девица, сама мати и царица; светел месяц, ясные звезды, возьмите у него безсонницу, бездремотницу, полуношницу, - речитатив перешел в бормотание и дальше Вика разбирала лишь отдельные слова, - …отведи… окаянную силу… дай ему Спасову руку, Богородицин замок… - потом голос приобрел вдруг молодую звонкость: - Ангел мой, Архангел мой, сохрани душу его, скрепи его сердце, враг сатана откажись от него, - баба Нюся поднесла ковш к губам совсем разомлевшего Митрохи и заставила попить воды, - Крестом крещу, крестом ограждаю, крестом ангела призываю, крестом лукавого отгоняю. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Вижу святые знамения!
При последних словах, четырежды перекрестив Митроху широким крестом, баба Нюся стала обходить его посолонь, поливая землю струйкой из ковша, словно очерчивала вокруг защитный круг. Митроха мирно дремал, уперев голову в согнутые колени. Остаток воды из ковша старуха выплеснула на землю через левое плечо, чуть не попав в Вику. Девочка, захваченная зрелищем, даже не увернулась. Все время, пока баба Нюся пела заговор, Вика стояла столбиком, чуть покачиваясь в ритм речитатива. Но когда ворожба кончилась, она тут же запела тоненьким детским голоском на все том же неизвестном языке, то тихо и плавно, то почти выкрикивая и вскидывая вверх разведенные руки. Баба Нюся отошла в сторону, не прерывая непонятное действо и следя за ним с таким же интересом, как только что делала девочка. Вика закончила петь и поклонилась в пояс на восток, потом на север. Ее била мелкая дрожь. Баба Нюся достала из сумки испеченный накануне круглый пирог и разломила на три равные части. Подхватив девочку, она посадила ее на камень у подножия креста и сунула в руку пирог.
- На вот, Викуша, поешь. Ты замерзла, что ли? – старуха поплотнее запахнула на ней курточку.
- Нюся, ты видишь? – прошептала вдруг девочка, округляя глаза и тыча рукой в пустоту рядом с собой, - Ты их видишь?
- Вижу, деточка, но это навь, не смотри, не поймешь по малолетству, - старуха сдернула Вику с камня и прижала к груди, мелко крестя, а потом поставила перед собой, огладив плечи девочки ладонями - Повторяй за мной: Стану я, раба Божия Виктория, благословясь, пойду из западу в восток, под утреннюю зарю. Поднимается царь грозная туча, под грозною тучею мечетца царь гром, царица молния. Как от них бежат враги и диаволы лесные, водяные и дворовые, и всякая нечистая тварь в свои поместия – так от рабы божией Виктории бежали бы они под пень и под колоду, во озера и во омуты, - в другое время Вика прыснула бы от смеха, уж очень забавно было представлять, как «диаволы лесные и водяные» лезут с перепугу под колоду или бултыхаются в омуты, но голос бабы Нюси уже возвысился торжественно, как колокол, грудным красивым перепевом: - Свят Господь Саваоф, яви великое Божие милосердие, глас грома твоего в колеси, осветища молния твоя, вселенная подвижеся и трепетна бысть земля, так пусть трепет наводит на нечисть мой заговор и приговор из века в век, на веки вечные. Крест на месте, крест на рабе Божьей Виктории, крест у меня, рабы Божией Анны и крестом Господним нечистые силы проклинаю. Эх, воды в ковше не осталось! – добавила другим тоном баба Нюся и вздохнула, - Ну, полегчало?
- Нюся, а что такое навь? – спросила, откусывая кусок пирога, Вика.
- Навь – это обратная сторона яви, миру явленному, что вокруг нас. Навь – это мир духов и чудес, то, что является нам лишь в голове нашей, в мыслях, в душе. Но живет он отдельно, по ту сторону, и виден лишь в особых местах, таких, как это. Да и не всем он открывается. Чаще врата закрыты.
- Как на Лысой горе?
- Да, там закрыты они, а здесь лишь щелочка, можно заглянуть, да нельзя потрогать. Но навь выходит к нам, чудит. Вот как с Митрохой начудила. Тебе рано еще туда заглядывать, душа твоя младенческая, слабая. Да я вот заговорила тебя.
- На веки вечные? И я теперь никогда не увижу, что там?
- Ты сможешь, тебе откроется. Время твое придет, сама почуешь. Как захочешь, так увидишь. Ну, пора уходить, долго тут нельзя быть, навь к себе тянет.
Баба Нюся потрясла Митроху за плечо. Он вскинулся, открывая глаза, уставился непонимающе на старуху.
- Что было-то? Мы еще здесь? Я вроде как в другом месте был. Царица небесная мне явилась вся в сиянии, на груди луна светится, во лбу звезда, а глаза – словно ягода-черника, как у Вики нашей. Во! Дала испить из чаши, я и полетел, - Митроха был настолько выбит из колеи, что даже забыл пересыпать речь матерными словами.
- Пить-то тебе баба Нюся давала! – хихикнула Вика, - А куда ты летал?
- Да по небу. Видать, вкруг острова по-над водой. А как над островом в середке оказался, тут меня пронзило что-то. Стрела огненная – а может, молния небесная? Дальше уж не помню.
- Ну, ладно, ладно, - прервала его баба Нюся, укладывая ковш в сумку, - Пора идти отсюдова. На, пожуй по дороге.
Старуха сунула Митрохе кусок пирога и направилась в проход между камнями.
- Нюся, а мы приедем сюда еще? – поспевая за ней, спросила Вика.
- А что ж не приехать? Приедем, - думая о чем-то своем, пообещала баба Нюся, - Может, в Иванов день и приедем, коли живы будем. Митроха, а тебе водочки плеснуть за праздник Троицы? Я чуток прихватила.
Митроха посмотрел на нее, словно ему предложили что-нибудь непристойное, и удивленно помотал головой:
- Мне ж грести! Вот дома и отпразднуем.
Баба Нюся переглянулась с Викой и та радостно рассмеялась.
Обратно плыли не торопясь. Митроха наживил леску и дал Вике, закрепив для надежности конец, чтоб не упустила. Вика наклонилась к самой воде, вглядываясь в глубину в надежде, что разглядит, как рыба схватит наживку. Но леска ушла вниз и приходилось подтягивать крючок к поверхности, чтобы проверить, есть ли улов. Вика то и дело дергала леску, пока Митроха не ругнул ее за это, совсем, впрочем, беззлобно. Вика замерла с леской в руках, пока ее ощутимо не дернуло.
- Митроха, держи меня! Рыба поймалась! – завопила Вика радостно, чуть не упав за борт. Митроха придержал девочку за подол и перехватил леску. Осторожно подтягивая, он повел рыбу по волне
- Ух, здоровый зверь, зараза! – восхитился Митроха.
- Кто здоровый? Митроха, миленький, какой поймался зверь? – Вика дергала его за рукав, от любопытства ерзая на месте.
- Да судак, дурочка! Какой же тут зверь? – снисходительно пояснил он, подтянув рыбу к борту, - Смотри, какой нагулялся. Сейчас мы его! Сейчас…
Митроха выдернул рывком судака из воды в лодку и тот гулко шлепнулся на дно. Баба Нюся с Викой восторженно ахнули: судак был фантастический. Когда Митроха тащил его от пристани до кельи бабы Нюси, Вика шла рядом, придерживая болтающийся рыбий хвост. Встречные уважительно оглядывали улов. «Виктория поймала» – пояснял всем Митроха, справедливо переадресуя ей восхищение рыбацкой удачей.
Прямо у колонки во дворе баба Нюся почистила судака, аккуратно вытащив икру, и вопросительно посмотрела на Митроху:
- С собой возьмешь?
- Ты чо? - удивился Митроха, - Чо мне с ним делать-то? Угостишь ведь, небось, как пожаришь?
- Ну, пошли. С утра как надоумил кто оставить чуть теста. Сейчас расстегайчики сварганю, а ты, Митроха, тащи еще пару поленьев.
Пока Митроха с помощью Вики занимался дровами и растапливал печь, баба Нюся поставила уже подходить расстегаи и принялась жарить на допотопной электроплитке остатки рыбы. Стол получился праздничным. Старуха достала с полки граненные, толстого голубоватого стекла довоенные рюмочки на ножках с шариком, обтерла краем фартука, плеснула в них водки и протянула одну Митрохе: «Троица святая над нами парит, крылом защитит!» Тот с опаской покосился на рюмку, но все ж взял и осторожно выпил. От второй он отказался и налег на рыбу. Вика взобралась коленями на табуретку и заглянула Митрохе в глаза.
- Ты больше пить никогда не будешь?
- Че ж - не буду? – удивился он, - Я ж пью! Вот посплю, и завтра снова выпью… - и Митроха с непонятной тоской посмотрел на бутылку, то ли уже мечтая об утренней пробе, то ли раздумывая, как же это завтра придется пить эту гадость.
Нет, совсем Митроха пить не перестал. Но когда наливали ему в стакан первую пробу, он останавливал, едва жидкость прикрывала дно: «Тихо, тихо. Хватит! Ну, за!..» И никто не мог припомнить, приходил ли он когда за второй пробой. Все произошло так незаметно, что островитяне и не поняли, как это случилось: Митроха Лунин почти равнодушен к алкоголю. Знала об этом только баба Нюся, да Вика радовалась, что Митроха все чаще может говорить с ней вполне разумно, развлекая байками.
Валаамское лето к июлю еще только набирало силу. Впереди было грибное раздолье, черничный пир да осенняя брусника. Экскурсанты с ленинградских теплоходов охали-ахали над чудесами и красотами природы, стадами бродя за экскурсоводами по маршрутам. Понаехали художники, кто на три дня, кто на месяц, кто на все лето. Вике нравилось следить за ними во время работы, когда рассаживались они на маленьких раскладных стульчиках у мольбертов и принимались выписывать то монастырские купола, то сосны на берегу, то Монастырскую бухту. Девочка становилась за спиной и внимательно наблюдала, как художники смешивают краски и под кистью возникает знакомый пейзаж. Иногда рисовали и Вику на фоне лодок у причала или с большой корзиной среди сосен. Художникам очень нравилась необычная девочка с тонким восточным лицом и пристальным взглядом темных глаз, напоминающих огромные миндалевидные глаза гурий с персидских миниатюр.
Одна из художниц, которую остальные называли Канарейкой, привязалась к девочке больше всех. С утра она приходила к ним со складным стульчиком и большим деревянным ящиком на ремне, который называла мольбертом, и просила бабу Нюсю отпустить Вику «на пленэр». Старуха пожимала плечами и говорила неизменное: «А чо ж не отпустить на хорошее дело? Пленер – так пленер, пока ягода не пошла. Картохи в мундире с плиты вон возьмите, да огурец соленый». Канарейка вежливо отказывалась, показывая пакет с бутербродами, но Вика спешно лезла на табуретку и доставала из кастрюли на печке картошку, а из банки на подоконнике - пару соленых крупных огурцов, по-домашнему аппетитно пахнущих чесноком и укропом. Именно их они в полдень, усевшись прямо в сухом мху среди камней, съедали в первую очередь и с особым аппетитом. Канарейка расстилала чистое полотенце с ярким рисунком, раскладывала бутерброды с сыром и копченой колбасой, вызывающей у Вики настороженный интерес, плитку шоколада, а девочка ловко чистила сваренные «в мундирах» картофелины. Пока ели, они беседовали о жизни на острове и в Ленинграде. Канарейка удачно скрывала свое изумление странным кругозором девочки и ненавязчиво расспрашивала ее о появлении в поселке и жизни до этого. Девочка удивляла младенческой наивностью в некоторых вопросах, знакомых нашим детям с рождения, и в то же время была рассудительна и умна не по годам.
Канарейке очень хотелось рассказать о странной Вике своему отцу, известному ленинградскому психиатру Павлу Андреевичу Канарёву. Саму Канарейку, прозванную так художниками за острый носик и по-птичьи круглые глаза из-под белесой челки, звали на самом деле Лизой Канарёвой. Она заканчивала академию художеств и собиралась стать реставратором. Несмотря на все старания отца внушить дочери чувство собственного достоинства, Лиза постоянно ощущала свою непривлекательность, держалась серой мышкой и сама культивировала комплекс неполноценности, решив, что для великого художника ей не хватает таланта, а потому не стоит и пытаться. Хорошим реставратором может стать и старательный ремесленник, это по ней. Но рисовать все же тянуло, и она месяц в году позволяла себе рисовать, отдаваясь на волю фантазии.
Впервые попав на Валаам, Лиза ошалела от мистической красоты этих мест и работала как одержимая, заселяя реальный пейзаж фантастическими обитателями. Больше всего Вике нравилось следить, как она рисует. Затаив дыхание, девочка стояла сбоку и ожидала, когда на картоне среди реальных сосен и камней появятся необычные фигуры неведомых существ. Лесовики с узловатыми ногами и руками, похожими на сосновые ветви, будто вырастали из переплетенных жгутами древесных корней. Или на валуне в трещинах проявлялось лицо, словно душа камня вдруг оживала и выглядывала с любопытством на свет божий. Вика, увидев их, каждый раз радостно вздыхала и громко сглатывала.
- Канарейка, ты их видишь? А они тебе что-нибудь говорят?– наконец спросила она, восторженно складывая ладошки и переходя на таинственный шепот, - Здесь, что ли, тоже есть врата открытые?
- Врата? – заинтересованно переспросила Лиза, откладывая кисть, - Ты про что это говоришь?
- На Лысой горе есть врата закрытые, а на Дивном острове – чуть-чуть открытые.
- И что там в них видно? – улыбнулась Канарейка.
- Баба Нюся говорит – там навь выглядывает, - пояснила Вика, - Ты ее тоже видишь?
- Что такое навь? – спросила заинтригованная Лиза уже совершенно серьезно.
- Да вот же, ты нарисовала, - ткнула в рисунок Вика, - Он – навь, а вокруг сосны да камни, это явь.
- А… Теперь поняла, - протянула облегченно Лиза, уразумев, о чем говорит девочка, - Навь – это потустороннее! Какая ты умная, Вика. А сходим на Лысую гору? Это где, далеко?
- Пошли! – вскочила Вика и предположила, задумчиво оглядев Канарейку, - Может, тебе врата и откроются. Мне, кажется, один раз открывались, но я ничего не помню. Просто шагнула и очутилась уже здесь. Тут меня Митроха и нашел.
- Откуда шагнула? – ничего не поняв из детской болтовни, продолжала расспрашивать Лиза.
- Оттуда, - махнула Вика рукой в сторону, - Вот ты откуда пришла на остров? Ты помнишь?
- Я приплыла на теплоходе из Ленинграда. А ты? Как назывался город, где ты раньше жила? – Лиза вчера только услышала от баб во дворе историю таинственного появления Вики на острове и решила узнать от девочки правду, но та ответила на странном и непонятном языке. Лиза вздохнула, - Это так называется, да? Ну что, веди на свою Лысую гору!
Они карабкались по тропинке, останавливаясь передохнуть. Молодые елочки карабкались в гору вместе с ними. Канарейка удивилась, что горы-то, собственно и не было, просто пологий подъем, а ощущение такое, словно они поднимались на вершину Эльбруса, под конец даже показалось, что в разреженном воздухе не хватает кислорода. Лишь наверху Канарейка облегченно вздохнула полной грудью и покачала головой в недоумении: неужели почудилось? От этого места словно веяло чертовщиной. Она шла сюда, посмеиваясь над Викиной наивностью, но теперь знала, что сама готова поверить всему.
Наверху было солнечно и просторно. Ветерок с Ладоги нес прохладу. Забыв недавнюю тревогу, Лиза счастливо засмеялась, сбросила под елку мольберт и мешочек с бутербродами и закружилась по поляне раскидывая руки. Вика тут же принялась прыгать вокруг, напевая что-то чудное. Угомонившись, они подошли к обрыву и встали рядом. Вика махнула вперед, указывая: «Там Святой остров, видишь?», но Канарейка ничего не увидела, кроме белесой дымки, прикрывшей воду. И тут опять что-то произошло. Дымка стала медленно уплотняться, становясь ощутимо похожей на белое облако мыльной пены. Увеличиваясь в размерах, оно было уже горой, упиравшейся макушкой в сияющий солнечный диск. Уплотняясь снизу, гора отделилась от кромки воды, покачиваясь в метре от нее летающим островом. Канарейка не дышала, словно боясь развеять фантастически реальное видение по ветру. «Тир-на-ног-та!» - прошептали губы сами собой и этого было достаточно: летающий остров заколыхался, распадаясь на хлопья тумана, оседая на воду белесой дымкой. Волны разнесли дымку в сторону, освобождая место новому видению, выплывшему из озерных вод. Неприступным бастионом казались камни, о которые разбивались ладожские волны. Сверху зеленой шапкой кудрявились сосны.
- Господи, как похоже! Совсем как настоящий, - восхитилась Канарейка.
- Да ведь это же настоящий! - хихикнула Вика, - Это и есть Святой. Мы были там с бабой Нюсей. Там хорошо, - сообщила она доверительно, - никакой нави, Нюся говорит: благодать!
- Ну, а где же твои ворота?
- Да не ворота, Канарейка, а врата! – поправила терпеливо Вика, - Давай искать, только раз они закрытые, так их разве увидишь? А что ты сейчас сказала такое странное? Похожее на ногу и еще на что-то?
- А, Тир-на-ног-та? Это такое место, видное при лунном свете, город-призрак, что плавает в воздухе. Его придумал американский писатель. Он создал целый мир и назвал его Эмбер. Над Эмбером плавало его небесное отражение, Тир-на-ног-та.
- А зачем его было придумывать? – недоуменно развела руки Вика, - Оно и есть на самом деле: Тир Нан Ог. Земля… - она замялась, не зная, как сказать, - земля где никто не умирает и все молодые, вот!
- Земля Вечной Юности, - машинально подсказала Канарейка и удивленно уставилась на девочку, - Откуда ты знаешь?
- Все знают, - пожала Вика плечами.
Канарейка не знала, что и подумать. Странная девочка! Где же она воспитывалась до того, как попала на остров? Вряд ли баба Нюся рассказывала ей что-нибудь, кроме простеньких сказок про Колобка и Курочку-Рябу. Ни одной книжки в их доме не было. Откуда же легенда, известная разве что специалистам по европейской мифологии? Вика между тем потеребила ее за руку.
- Давай поедим, Канарейка? Я огурчика хочу!
Они сидели под елочкой, уплетая вареную картошку с солеными огурцами, потом Вика потянулась к бутерброду с колбасой. Канарейка замечала, что девочка относится к незнакомым продуктам с почтительной осторожностью, предпочитая сначала посмотреть, как их едят другие, но копченая колбаса покорила ее сердце. Она сняла кружок с хлеба и начала обкусывать по краю, стараясь сохранить первоначальную форму. Наконец, с сожалением вздохнув, Вика отправила в рот последний кусочек и Канарейка поймала ее украдкой брошенный на остатки бутерброда взгляд.
- Эй, а кто доедать будет? Бери остальное, - весело скомандовала Лиза и Вика, довольно улыбаясь, принялась смаковать второй кружок колбасы. Потом они, причмокивая от удовольствия, прикончили полплитки шоколада, а остальное Канарейка припрятала на обратную дорогу. Губы Вики были испачканы шоколадом, а глаза еще жмурились от удовольствия. Лиза засмеялась, нажимая на детский носик, как на кнопку звонка: «Дзинь-дзинь, открывайтесь, врата!» – и пошла выбирать место для работы. Она устроилась на складном стульчике у обрыва и принялась рисовать облачный остров над серой ладожской водой, отливавшей на солнце синим. Вика стояла, как всегда, за левым плечом и напевала тоненько: «Тир-нан-ог, Тир-нан-ог…» Канарейка внезапно, отложив кисть, осторожно, чтобы не размазать, сняла рисунок, прикрепила новый лист картона и начала быстро наносить новое изображение. Вика замолкла в ожидании. Казалось, что все умолкло вместе с ней. Пейзаж получался таким же, как на самом деле: поляна на вершине Лысой горы, поросшая редкими молодыми елочками, обрыв над Ладогой и Святой остров вдали, но прямо посреди поляны в крутой арке сияющих радуг видно было ночное небо над сонной пустыней, россыпь южных созвездий и молочный диск полной луны.
- Правильно? – полушутя спросила Канарейка и обернулась к Вике.
- Угу, - задумчиво ответила та, уставившись на рисунок, - Только озеро забыла. Тут должно быть озеро, в дни Полной Луны в нем купаются.
- Зачем?
Девочка пожала плечами: - Так нужно.
Канарейка несколькими синими мазками поместила среди барханов озерцо. Вика удовлетворенно вздохнула:
- Теперь настоящее. Как ты думаешь, через эти врата тоже можно пройти?
- Я ничего про это не знаю, - подумав, серьезно ответила Канарейка, - Но я могу расспросить одного человека, когда вернусь домой. Может, он что-нибудь слышал об этом.
- Ты вернешься домой! – разочарованно повторила за ней Вика, - Канарейка, зачем тебе возвращаться? Оставайся со мной, - она заговорила, стараясь быть как можно убедительней, - Рисуй тут что хочешь, а жить можешь с нами, баба Нюся только обрадуется. Оставайся, Канарейка, миленькая!
- Я не могу, Викуша! Я должна еще учиться и получить диплом, а потом буду работать. Я буду приезжать к тебе. Может, скоро и приеду, хорошо?
Через три дня Вика провожала Канарейку в Ленинград. Они сидели у пристани и доедали последнюю плитку шоколада. Экскурсионный теплоход был пришвартован у Воскресенского скита, и катер, отвозивший туда пассажиров из Монастырской бухты, ожидал запаздывающих экскурсантов. Женщины, приехавшие по профсоюзным путевкам, сбившись в группки и хихикая, фотографировались на фоне озера и монастыря. Мужчины поднялись уже на борт, поближе к буфету и холодному пиву. Тут появился запыхавшийся Митроха и замахал с тропинки рукой.
- Судачка-то, Канарейка, судачка возьми! От нас с Викторией, значит, судачок, вот. Живой ишшо. На! – Митроха сунул ей трепыхавшийся полиэтиленовый пакет.
- Да зачем же! – растерялась Канарейка, - Он ведь дорогой, вы продать можете кому-нибудь, или сами съешьте.
- Мы еще наловим, бери, Канарейка, - принялась уговаривать Вика, - Митроха плохим людям не дает, да?
Митроха согласно закивал. Тут матрос у трапа закричал, чтоб поторопились, отправляются. Лиза Канарёва чмокнула Вику в щеку и внезапно вынула из стянутых на затылке волос индийский резной гребень слоновой кости. Это был подарок мужчины, в которого Лиза давно и безнадежно была влюблена, поэтому желание отдать гребень удивило ее саму. Она воткнула гребень в густые черные волосы девочки и побежала к сходням. Катер пронзительно свистнул и начал неуклюже отходить от пристани. Вика махала рукой, пока он не вышел из Монастырской бухты, затерявшись за поворотом.
- Пошли, Митроха, к бабе Нюсе щи есть, - предложила, вздохнув, девочка и первой побежала вприпрыжку к монастырским воротам.
* * *
- Ловушка времени? – задумался Андерс, машинально наматывая на палец прядь рассыпавшихся по его плечу черных волос Инги, - Что ты имеешь в виду? Там нарушаются физические законы? Время может менять скорость вместе с остальными параметрами. Опиши, пожалуйста, подробнее.
Инга теснее прижалась к Андерсу и поднесла к губам его руку. Они сидели на диванчике в доме бабушки Пилар в Эльсиноре. Оба считали его своим домом и любили встречаться здесь во сне, хотя Инга вольна была выбирать любое место для деловых свиданий с Андерсом. Этой ночью она, как всегда, спала в своей постели в небольшой квартирке на Адмиралтейском проспекте в Петербурге, а Андерс – в столичном отеле одной из стран Ближнего Востока, куда приехал по делам, связанным с миссией Хранителя. Встречаясь, чтобы обсудить деловые вопросы, они никогда не упускали случая воспользоваться этим, чтобы побыть вместе. Инга умела деловое свидание наполнить любовным очарованием и Андерс от души подыгрывал ей. Вот и сейчас они говорили о серьезных вещах, наслаждаясь объятиями.
- Ты можешь описать мне увиденное? – повторил Андерс, отбирая свою руку, которую Инга слегка щекотала губами.
- Я лучше тебе покажу, - предложила Инга, - Но я не имела в виду, что нарушены пространственно-временные законы. Было такое ощущение, что я со стороны вижу движение времени и движение сквозь время – и это потрясает стихийной мощью. Это оставляет сильное впечатление, Андерс. Смотри! – Инга охватила ладонями лицо Андерса, заглядывая в его глаза, - Теперь видишь?
- Да, милая, но это не провал во времени. Ты просто видишь все через призму эмоций. Ты наблюдала обычный переход по временному коридору. Так перемещается материальное тело. Для него это – несколько шагов, лишь мы с тобой со стороны ощутили всю огромность расстояния.
- Так ты думаешь, что эта древняя кошка на самом деле очутилась вдруг где-то в нашем времени? Но как это могло случиться, и главное – зачем?
- Займись этим. Тебе так и так придется выяснить, как кошка связана с тем, что ты хотела увидеть. А в том, что она связана – я не сомневаюсь. У тебя не бывает промахов, ведь так? Кошка появилась недаром, я в этом убежден.
- Тогда давай посмотрим дальше? – тут же предложила Инга, все еще продолжая ласково сжимать ладонями его лицо.
- У меня есть еще полчаса, - согласился Андерс и поцеловал ее улыбающийся рот.
- Всего полчаса! – разочарованно протянула Инга, - Ты не бережешь себя! Спать нужно больше, ты не успеваешь отдохнуть.
- С тобой я всегда отлично отдыхаю. И если ты поторопишься, у нас останется время на все остальное.
- Хорошо придумано! Так смотрим скорее, - Инга повернулась к зеркалу и, увидев изображение, громко ахнула: в вечерних сумерках, посеребренных лунным светом, золотым небесным облаком плыл огромный крылатый дракон, а на спине у него, держась за гребенчатый выступ, сидела ее маленькая дочурка Анна и что-то восторженно кричала. Это уж было слишком! «Держись крепче! И немедленно отправляйся домой!» –потребовала Инга, словно Анна могла ее услышать.
Изображение тут же подернулось дымкой и быстро исчезло. Сколько раз Инга забывала, что нужно соблюдать молчание, когда смотришь видения в зеркале. Андерс похлопал ее по руке, успокаивая.
- Не волнуйся, дорогая! Это всего лишь отражение. Анна наверняка сейчас спокойно спит.
- Ты еще не знаешь, на что она способна! – в сердцах воскликнула Инга и рассмеялась, - Но черт возьми, как же она оказалась там верхом на золотом драконе!
- Ты разволновалась и не обратила внимание на то, что Анна выглядела немного старше, чем сейчас. То, что мы сейчас наблюдали, еще не произошло.
- И, надеюсь, - не произойдет! – всплеснула руками Инга, - Но Андерс, что же это творится? Кошки, драконы… А где же наш воин?
- Выяснить это тебе придется без меня, дорогая. Время!
- О! Ну, хоть немного-то у нас осталось?! – притворилась разочарованной Инга и бросилась ему на шею. Вообще-то, она знала, что для нее Андерс всегда превратит пять минут в вечность, полную блаженства.
часть 2 Вышел месяц из тумана
Что же так напугало меня во сне, что я проснулся?
Разве не ребенок подходил ко мне, несший зеркало?
Фридрих Ницше. Так говорил Заратустра. ч.2
Пока дочка жарила на кухне рыбу, Павел Андреевич позвонил Матвею. Если бы Лиза слышала, как отец приглашает его зайти полакомиться под рюмку водки привезенным дочерью с Ладоги судаком, она надолго поссорилась бы с отцом. С давних пор она всех подозревала в попытках свести ее хоть с кем-нибудь на предмет замужества. Ей казалось, что отец тяготится присутствием в доме унылой старой девы и специально зазывает друзей и малознакомых мужчин в надежде побыстрее сбыть ее с рук. Раньше она говорила это в шутку, ей и в голову бы не пришло серьезно обвинять отца, но с тех пор, как в доме стал появляться любимый ученик ее крестного отца Якова Михайловича Барсова, Лиза «сошла с тормозов». Причина этого была для профессионального психолога ясна как день, но Лиза и не подозревала, что отец давно угадал то, в чем она боялась признаться самой себе: она с первого взгляда влюбилась в некрасивого и немолодого (подумать только, почти тридцать пять!) Матвея Леонидовича Ландера.
Отцу очень нравился невозмутимый и немногословный Матвей, в ком он сразу угадал ту же тайную страсть к многочасовым бдениям за шахматной игрой, которой был одержим и сам. Первая же их встреча быстро переросла в бесконечную баталию за шахматной доской, плавно перетекая из одной партии в другую. Лизе отказало чувство юмора, раз она воспринимала их невинные мужские забавы как тайные козни отца, относя ставшие еженедельными визиты Матвея Леонидовича на свой счет. Отец посмеивался про себя, Матвей ничего не подозревал, Лиза мучилась. Всю неделю она изводила себя вопросом: придет или не придет? Когда же в субботу к вечеру Павел Андреевич просил ее заварить большой таджикский чайник зеленого чая, который привык пить во время игры, Лиза радостно спешила в кухню, надеясь, что это означает приход гостей, но стеснялась спросить, будет ли это Матвей. Уверившись в том, что увидит его сегодня, она тут же, без перерыва, начинала сердиться на отца, подозревая в заговоре против нее. Вся жизнь Лизы теперь отмерялась субботними шахматными встречами и проходила в ожидании следующих. Когда она смотрела на сидящих над шахматной доской мужчин, она терзалась мыслью, а правда ли он приходит посмотреть на нее, или на самом деле просто находит удовольствие в игре? Это было похоже на помешательство. В остальном Лиза была вполне здравомыслящей особой.
А ведь это она первой привела Матвея в дом.
Кроме отца в Лизиной жизни был еще один замечательный мужчина, ее крестный отец Яков Михайлович Барсов, профессор-востоковед, друг Павла Андреевича еще по Таджикистану. Года полтора назад, узнав, что крестный болен, Лиза после занятий забежала на Андреевский рынок, где он обычно брал мясные кости для своего Шарбара, замечательного во всех отношениях черного терьера, и нагрузила полную сумку собачьего корма, домашнего творога, гранатов, хурмы, антоновки и узбекских лимонов. Зажав в кулаке пучок кинзы, Лиза закинула на плечо съехавший этюдник, отбросила движением головы белобрысую челку, падавшую на глаза, и потащила тяжеленную сумку через Большой на Четвертую линию к дому крестного. Дверь ей открыл незнакомый мужчина, что было неудивительно, дом Якова Михайловича обычно был полон учеников. Как ни зайдешь – всегда можно застать подпоясанного кухонным полотенцем аспиранта из Ташкента или Душанбе, колдующего у плиты над таганом с пловом. Старик так устал исправлять посредственные диссертации, что предпочитал писать их заново. Будущие кандидаты наук, чтоб не мешались под рукой, изгонялись из кабинета. Божественные ароматы восточной кухни витали по всей квартире - и все были довольны.
Прямо в дверях у Лизы оторвалась ручка полиэтиленовой сумки, фрукты покатились во все стороны, следом грохнулся об пол этюдник. Они одновременно присели собрать все, шаря по полу в полутемной прихожей. Тут выскочил радостный Шарбар, бросаясь попеременно то вылизать Лизе лицо, то настойчиво ткнуть носом в пакет, красноречиво давая понять, что учуял мясо и знает, для чего его принесли в дом. Лиза, смеясь, отмахнулась от Шарбара и, потеряв равновесие, рухнула на незнакомца. Она была в таком смущении от собственной неуклюжести, что чуть не заплакала. Мужчина крепко взял ее за плечи и поставил на ноги. Он оказался высоким и крупным, в стильных потертых джинсах и такой же рубашке. Лица его Лиза в полутьме не разглядела.
- Извините, - пролепетала она, - Спасибо! Я все соберу. А вы зашли навестить Якова Михайловича?
- Я составил тут компанию Шарбару, пока хозяин в больнице. Меня зовут Матвеем. Матвей Леонидович Ландер. Этот прохиндей добрался до вашей сумки. Он не сожрет что-нибудь важное?
- Нет, - успокоила Лиза, - Это все ему, кроме фруктов, конечно.
Они оглянулись на пса, жующего с чавканьем яблоко, и рассмеялись. Лиза с облегчением подумала, что впервые смеется вместе с мужчиной, не думая о том, что он ведь может смеяться над ней. Почувствовав к Матвею необъяснимое доверие, она подхватила сумку и понесла в кухню, расспрашивая, как случилось, что Яков Михайлович попал в больницу, и можно ли его навестить. Она разместила косточки в холодильник, заметив, что там уже лежат точно такие же. Значит, Шарбар уходом и едой обеспечен. Пока Лиза мыла фрукты, Матвей поставил на плиту джезву с кофе и достал две чашки.
- Мне нужно бежать, - попыталась отказаться Лиза, оборачиваясь к столу, и восхищенно ахнула, - О, какое чудо природы! Королева красоты. Ваша?
На стуле, заняв ее место у стола, сидела в позе египетской статуэтки удивительная кошка. Палевая шерстка была гладкой и глянцевитой, на спине и головке едва заметно выделялись темно-серые полоски. Тело ее было грациозно изогнуто, но лапы казались крепкими и утолщались у подушечек, как у рыси. Лобастую треугольную мордочку украшали крупные уши, опушенные по краю, а глаза светились яблочно-зелеными фонариками с четкими черточками зрачков. Кошка надменно и неприязненно глянула на Лизу, ловким молниеносным движением полоснула когтями по протянутой к ней руке и снова застыла изящной бронзовой статуэткой.
- За что! – обиделась Лиза, машинально лизнув кровавые полоски, - Я ж погладить хотела.
Подбежал Шарбар и тоже сочувственно лизнул оцарапанную руку. Кошка спрыгнула со стула и гордо удалилась в сторону комнаты. Пес пошел за ней, как привязанный. Лиза удивленно смотрела вслед, пока Матвей доставал пузырек с йодом.
- Они ладят между собой? Странно. Помнится, раньше Шарбар любил потрепать кошек. Так это ваша?
- Представьте себе, прибилась вчера на прогулке. Кошка, гуляющая сама по себе! Появилась из тьмы, мяукнула и пленила Шарбара, представляете? Поразила пса в самое сердце! Теперь он ходит за ней, как ослик за морковкой. О, господи, кофе! - Матвей бросился к плите спасать сбегающий кофе и виновато признался, - У меня всегда сбегает. Но, кажется, все же хватит на двоих. Садитесь. Вам нравится с перцем и корицей?
- Я никогда не пробовала. Это какой-нибудь восточный рецепт? – спросила Лиза, делая осторожный первый глоток.
- Да нет, - засмеялся Матвей, - В Италии я был однажды в гостях у коллеги-востоковеда. И представьте себе, - он женат на настоящей практикующей арадийской ведьме. Она всегда варит магический кофе с корицей. Это приносит в дом деньги, - так она утверждает. Я не верю, что рецепт всем гарантирует благосостояние, но мне понравился вкус.
- Да, и мне тоже, – согласилась Лиза, с некоторой опаской попробовав кофе, - Вкусная магия! Спасибо за кофе, мне пора идти. Может, мне приходить днем кормить и выгуливать Шарбара? Я учусь тут рядом, в Академии Художеств. Вы ведь работаете?
- Не всегда, но… Заходите, я дам вам запасной ключ, - Матвей снял с гвоздика у двери связку ключей на колечке и протянул Лизе.
Нечего и говорить, что Лиза заходила каждый день. Когда Матвей бывал дома, чаще всего сидел за работой. Стол хозяина квартиры был завален книгами, рукописями, библиографическими карточками. Матвей не хотел вторгаться в этот привычный рабочий беспорядок и устраивался за маленьким столиком у старинного зеркала в углу комнаты, сдвинув восточные безделушки к стеклу. Нагромождением книг и бумаг столик начинал уже приобретать сходство с письменным столом Якова Михайловича. Приходя, Лиза первым делом собирала чашки из-под кофе, стоявшие где попало, и мыла их на кухне, пока Шарбар, предвкушая прогулку, торопливо ел свою порцию овсянки с мясом. Кошка появлялась как тень, но не входила, а садилась на пороге, следя за девушкой внимательными глазами. Лиза чувствовала, что кошка не любит ее. Она и не пыталась завоевать ее благосклонность. Эта гордая независимость как раз и нравилась: дикая египетская бестия! Ни с того, ни с сего Лиза стала называть ее именем Шеба. От него веяло экзотикой Аравии, бедуинами и песчаными барханами. Ей было невдомек, что Шеба – восточная форма имени, что носила титанида Феба, мифическая властительница Луны.
- Я тебе не соперница, Шеба, - со вздохом объясняла она, отрезая и ей кусочек мяса, - Меня так не гладят по спинке и уж точно не сажают себе на колени. Ты вне конкуренции. Он тебя любит. Я ведь видела, как вы целовались вчера на диване. Так что объявим перемирие и можешь смело взять от меня мясо.
Кошка молниеносным броском выхватывала кусок и торопливо съедала, вся подобравшись в готовности защищаться, если Лиза захочет отобрать его обратно.
Лиза одевала поводок и выводила Шарбара погулять. Обычно Шеба выходила с ними и крадучись следовала поодаль, делая вид, что не имеет к ним никакого отношения. Иногда, забегая вперед, она внезапно выскакивала на Шарбара, становясь на задние лапы и обеими передними шутливо вцепляясь в морду собаки. Пес, отлично понимая, что это всего лишь игра, делал рывок, словно пытался схватить нахалку зубами, и они начинали гоняться друг за другом по газону, взрывая опавшую осеннюю листву. Лиза только диву давалась, глядя на это. Но если Матвей бывал днем дома, то Шеба оставалась дремать на диванной подушке, приоткрыв один глаз и ленивым взглядом провожая уходившего на прогулку пса. Покидала излюбленное место она лишь когда Матвей вставал сварить кофе для Лизы, и с порога внимательно следила за его передвижениями по кухне. Дождавшись, когда они садились с чашками к столу, Шеба бесшумно прыгала на колени к Матвею и замирала, как страж на охране особы королевской крови. Девушка ловила себя на том, что ревнует к этой нахальной кошке, знающей, как получить того, кого хочет. Лиза так не умела.
Тогда еще Лиза не задумывалась, отчего ее так тянет в дом Якова Михайловича. Она спешила на Четвертую линию, стараясь не загадывать, застанет ли там Матвея. Но когда, заглянув в кабинет, видела у столика его спину и отражение в зеркале, Лиза чувствовала необыкновенный прилив сил и до конца дня беспричинно улыбалась. Она не желала анализировать свои чувства, и если бы кто-нибудь узнал о них – умерла бы от стыда. Даже для отца они еще оставались тайной.
Однажды, рано освободившись, Лиза зашла в гастроном, чтобы купить кофе в зернах. Ей неудобно было, что Матвей угощает ее каждый раз своим. Тут Лизу обуяло желание, которое с сотворения мира руководит каждой женщиной, - желание приготовить пищу для своего мужчины. Инстинктивно она выбрала для выполнения своего плана рецепт французской кухни, понимая, что в восточной никогда не будет достаточно на высоте. Закупив все, необходимое для изысканного обеда: цыпленка, шампиньоны, сухое вино, Лиза по дороге вспоминала подробности приготовления цыпленка «маренго», которые вычитала в журнале «Химия и жизнь». Французам было проще: нужные специи, ложка коньяка и прочие мелочи, превращающие цыпленка за рубль семьдесят пять в шедевр кулинарного искусства, в нашей действительности были труднодоступны. Нужно было на рынке купить пучок петрушки, - запоздало подумала Лиза, открывая своим ключом дверь. В квартире стояла странная тишина, которая тут же взорвалась разноголосым шумом. Беспокойно поскуливая, вбежал в прихожую Шарбар, а перед ним метнулась песочной тенью Шеба. Лиза застыла в удивлении, когда кошка ткнулась в ее ноги и изогнулась, издавая призывное мурлыканье, похожее на громкий мелодичный скрип. Никогда еще Шеба не мурлыкала для Лизы. Она отошла к двери и снова ткнулась в ноги, мурлыкнула и опять отбежала, словно приглашая в кабинет. Сообразив, что от нее хотят, девушка прошла в комнату и громко ойкнула.
Голова Матвея лежала на столике лицом вниз, тело безвольно осело в кресле. Неловкая поза исключала предположение, что он спит. Вокруг на столике и на полу валялись осколки разбитого зеркала. Лиза не знала что и подумать. С сердцем, гулко колотившимся где-то у горла, она на цыпочках подошла поближе и заглянула сбоку. На листах рукописи подсыхали капли крови. Лиза перепугалась и не сразу решилась осторожно дотронуться до него, чуть повернув голову. По лбу к виску шел глубокий порез. На какое-то время девушка стала плохо видеть, потом сообразила вытереть набегающие слезы. Руки тряслись и всю ее била дрожь испуга, пришлось сжать кулаки и постоять секунду, собираясь с силами. Лиза с трудом нашла на запястье место, где под пальцем чувствовался его слабый, но довольно ровный пульс. Слава Богу, жив! Девушка так растерялась, что не могла никак решить, что же теперь делать. Шеба вспрыгнула на столик и начала вылизывать ранку своим изогнутым розовым язычком. Машинально отогнав кошку, Лиза взяла, наконец, его голову в ладони и приподняла с бумаг. Больше ран на лице она не заметила, не было ни ссадин, ни синяков, какие появились бы от удара. Лиза даже не задумалась, отчего же тогда разбилось зеркало.
Рабочее кресло на колесиках не имело высокой спинки, поэтому Лиза прислонила безвольно качнувшуюся голову Матвея к своей груди и откатила кресло от стола. В волнении она даже не почувствовала его близости. После отчаянных усилий ей удалось перевалить на диван ставшее грузным и непослушным мужское тело. Непонятно, был ли Матвей в обмороке. Лиза сбегала на кухню за пузырьком йода и обработала порез на лбу, потом осторожно обтерла мокрым полотенцем лицо. Шеба внимательно следила за ней, сидя в изголовье дивана. Внезапно, не приходя в себя, Матвей забормотал что-то совершенно непонятное, крепко сжимая руку девушки, и потянул на себя. Непроизвольно Лиза отпихнула его и тут же застонала от разочарования: ну какая же она дура, ну пусть бы обнял ее хоть в беспамятстве! Вечно она все испортит! И тут Матвей открыл глаза и непонимающе уставился на девушку.
- Где она? И кто ты? – он напряженно сдвинул брови, с трудом возвращаясь в реальность - Лиза? Что ты тут делаешь?
- Матвей, вам больно? – Лиза осторожно прикоснулась ко лбу, - А как голова?
- Что произошло? Сколько сейчас времени? - Матвей попытался сесть и его шатнуло, - Черт! Что со мной?
- Зеркало разбилось, - пояснила Лиза, с удивлением отметив, что он вздрогнул при упоминании о зеркале, и участливо предложила, - Может, вам нужно вызвать врача? – заметив, что он шарит по запястью в поисках часов, она глянула на свои, - Сейчас уже одиннадцать. Вы долго были без сознания?
- Не знаю, - недоуменно пожал плечами Матвей и потер ладонями лицо, окончательно приходя в себя, - Черт, ничего не соображаю! Кофе! Лиза, свари кофейку покрепче.
Лиза метнулась на кухню, чуть не наступив на Шебу. Она заварила кофе, надеясь, что он получился сносным (Матвей все-таки варил лучше), и, подумав, достала из холодильника бутылку водки. Поставив на старинный медный поднос чашку с кофе и полную рюмку, она пошла в комнату, стараясь унять дрожь в руках и не пролить половину. Матвей с сомнением посмотрел на водку и хмыкнул.
- С утра? Однако! А ты ж чего? Смотри, как побледнела, испугалась? Неси вторую рюмку.
Лиза принесла сразу всю бутылку и, поколебавшись, налила себе глоток, подозрительно покосившись на этикетку:
- Я, вообще-то, водку совсем не пью. А с утра – и вовсе не приходилось.
- Надо же когда-нибудь начинать, - Лиза заметила, что он говорит рассеянно, с трудом поддерживая разговор, словно сам все еще находится совсем в другом месте.
- Матвей, что все-таки произошло? – заглянула она в глаза и смутилась: а что, собственно, она лезет с вопросами? Она тут же вскочила, торопливо зачастив, – Ну, я ведь пришла погулять с Шарбаром, да еще хотела приготовить обед, - Лиза смутилась еще больше, покраснела и поспешила пояснить: - Решила не ходить сегодня в столовку, надоело! Почему бы самой ни сварганить что-нибудь на скорую руку? Хотя я такая хозяйка, что терпит только мой отец. А вы полежите, полежите!
Лиза поставила тушиться с вином и грибами цыпленка, а сама принялась убирать с пола и столика битое стекло. Она с удивлением заметила, что в парных медных подсвечниках полностью выгорели свечи, и только тут обратила внимание на горящую настольную лампу, свет которой почти не виден был в ярком осеннем солнце, залившем комнату. Значит, с Матвеем что-то случилось еще до рассвета. Лиза проглотила готовый сорваться с языка вопрос. Она не разрешила ему встать и принесла еду к дивану. Матвей, сидя, шарил по карманам, вытаскивая оттуда зажигалку, бумажки с записанными номерами телефонов, ключи, мелочь и мятую пачку сигарет.
- Черт, куда он мог пропасть! Лиза, посмотри на столике, тут должен быть серебряный диск на шнурке.
- Здесь нет, я только что убирала стекла. Да вы ешьте, я поищу еще.
Лиза еще раз тщательно осмотрела пол и столик, а когда обернулась, с огорчением увидела, что Матвей задумчиво ест ее цыпленка с шампиньонами, не замечая, что кладет в рот. Сегодня был день разочарований! Шеба, заметив отставленную на книги тарелку, принялась деликатно вылизывать язычком остатки соуса, оставляя нетронутыми кусочки шампиньонов и надменно поглядывая на Лизу. Девушка круто развернулась и ушла в кухню поплакать.
- Лиза, - позвал ее из комнаты Матвей.
- Сейчас! – она спешно вытерла глаза, надеясь, что они не слишком покраснели, и вернулась в кабинет.
- Лиза, вы говорили, что ваш отец – психиатр?
- Да, он работает в клинике нервных болезней, а что?
- Нельзя ли с ним поговорить? Меня интересует один психический феномен.
- Он возвращается домой после семи. Приходите. Или вы хотели бы попасть на прием в клинику?
- Нет-нет! Я зайду к вам, если это удобно. Ведь я же, все-таки, не сумасшедший?! – и он издал нервный смешок.
Вот так Матвей впервые попал в их дом, а вскоре стал заходить почти каждую неделю поиграть в шахматы. О чем они говорили в тот раз, после странного происшествия, уединившись в комнате отца, Лиза не знала, хотя ей безумно хотелось прижаться ухом к двери, чтобы хоть что-нибудь услышать. Но все же тогда она была занята больше своими чувствами. А потом, через неделю, вдруг пришло известие о смерти Якова Михайловича Барсова. Последние дни он лежал парализованным, без сознания. Инсульт. Все понимали, что смерть в таком случае – освобождение, но и для Лизы, и для его друзей и учеников смерть эта была все-таки трагичной и неожиданной. Трудно было представить энергичного и до самоотречения увлеченного работой старика мертвым. Лиза тосковала без крестного, которому обычно рассказывала о себе больше, чем отцу. Но про Матвея она не успела ему рассказать. А теперь уж было поздно: ни посоветоваться, ни расспросить, ни услышать сочувствие и дельный совет. Пришлось переживать все самой. И вот теперь Лиза жарила валаамского судака и мечтала, что вечером к ним зайдет Матвей.
Они сидели за столом и Лиза рассказывала о Валааме и своих впечатлениях. О сказочной природе, о валаамских жителях, о Митрохе и блаженной бабе Нюсе.
- И представляете, у этой старухи живет ничейная девочка Вика. Очень странная девочка. Знаешь, папа, я все время думала, что тебе интересно было бы познакомиться с ней. Она знает о совершенно невероятных вещах. Например, что есть Земля Вечной Юности, Тир Нан Ог. И еще рассказывает про врата, через которые можно попасть в другое место. Не ворота, а именно врата, Вика несколько раз меня поправляла.
- Ребенок начитался фантастики, Лизок.
- Нет, она еще не умеет читать, а если бы и умела, ей бы там вряд ли попались такие книги.
- Не умеет читать? Сколько же ей лет?
- Никто не знает, но на вид – лет шесть. Ее нашли поздней осенью в странном месте, которое называется Лысая гора. Вика говорит, что там-то как раз и находятся врата, но они закрытые. Подходящее название для такого местечка, да? Я вам сейчас покажу, я рисовала там.
Лиза сбегала за папкой с рисунками и достала тот, что рисовала на Лысой горе. В городской квартире валаамский пейзаж с радужным видением озера в пустыне смотрелся фантастически нелепой выдумкой.
- Что это? – спросил, потянув к себе рисунок, Матвей.
- Это и есть Лысая гора и врата. Я рисовала их просто так, но Вика посмотрела и сказала, что все похоже, но нужно вот здесь, в пустыне, добавить озеро… как же она назвала его? – озеро Луны, кажется. В нем купаются в дни полной луны. У девочки буйная фантазия, но она очень убедительно обо всем этом говорит, словно так оно и есть. И знаете, она может разговаривать на каком-то странном языке. Вот она сама, посмотрите. Это у поклонного креста, - Лиза достала еще один рисунок, на котором Вика стояла у валуна, увенчанного большим крестом.
Матвей не мог отвести глаз от рисунка, а потом, заметив, что на него смотрят, задумчиво потер лоб и сказал:
- Я, кажется, где-то видел ее. Или она просто похожа… Нет, это невозможно! Но если бы ее переодеть в черный хитон… Эта девочка похожа на ту, что я вижу с тех самых пор во сне! Павел Андреевич, такое может быть?
- Успокойся, Матвей. Сны – это всего лишь работа нашего подсознания. Вполне может быть, что ты где-нибудь видел эту девочку. Что мы про нее знаем? Ну-ка, Лизавета, докладывай! Что ты про нее можешь сказать?
- О ней никто ничего не знает. Вдруг взялась откуда-то, и все! Баба Нюся считает, что она из Узбекистана. И вот что интересно: она с осени учит русский язык, а на своем говорит, когда не хватает слов. Она действительно говорит на каком-то неизвестном языке, похоже – восточном. Европейский я бы узнала. Она не знает, что такое самолет, автомобиль, зубная щетка, электробритва, побаивается телевизора и телефона. Она не знает, что такое помидор и до сих пор со страхом смотрит на курящего мужчину…
- Зато знает про небесный Тир Нан Ог, - задумчиво вставил Павел Андреевич.
- Кроме того, баба Нюся научила ее лечить травами. Когда у меня болел живот… не расстройство, а просто… понимаешь? – она дала мне настойку. Все как рукой сняло! Скоро испробую опять и надеюсь, что поможет. Ты же знаешь, как я обычно мучаюсь, - Лиза исподлобья глянула на Матвея и покраснела.
- Знаешь, ты меня заинтриговала. Может, съездим, посмотрим на твое чудо? – Павел Андреевич первым предложил это, давно заметив тщательно скрываемое Матвеем волнение, и испытующе посмотрел на него.
- Пожалуй, я бы тоже прокатился на Валаам, давно пора посмотреть на то, что находится под носом, а то я Ближний Восток знаю лучше, чем наши окрестности, - легкий тон Матвея не обманул чуткое ухо психиатра.
- Вот и отлично! Через неделю в выходные я свободен от дежурств. Лиза, похлопочи насчет путевок. Ну что, враг мой, может, сразимся теперь в шахматы? Прошлый раз я сплоховал. Реванш, реванш!
И мужчины занялись своими любимыми игрушками.
Когда Матвей ушел, прихватив заботливо отложенный кусок рыбы для Шебы и косточку Шарбару, который после смерти Якова Михайловича тоже жил у него, Лиза зашла в комнату отца и уселась по-турецки на диване, разложенном на ночь.
- Папа, а что Матвей рассказывал тебе о той ночи, когда разбилось зеркало в квартире крестного? Если не секрет, конечно.
- Ну, знаешь, вообще-то это довольно интимные вещи, - с сомнением протянул Павел Андреевич.
- А если без таких подробностей? Это мучит меня больше года! Ну, папа, пожалуйста, - Лиза умоляюще посмотрела на отца и покраснела.
- Ну хорошо, без подробностей. Матвей сидел за столиком и работал. Как я понял, была уже ночь. Внезапно погас свет, поэтому он зажег свечи. В какой-то момент ему стало казаться, что он видит в зеркале движение. Ну, знаешь, эффект зеркального коридора. По Жуковскому. Хотя, по-моему, достовернее это описал Толстой в «Войне и мире». В смысле, что хочешь, то и увидишь…
- Ты думаешь, он увидел то, что сам хотел? И что же?
- Он увидел девочку, или нет, сначала, по-моему, кошку. Девочка эта держала зеркало. И вот уже в этом зеркале, в коридоре, созданном отражениями, Матвей увидел женщину и пошел к ней. Она была в храме. Возможно, жрица? И еще, ему показалось, что его вел Яков Михайлович. Ну, я должен опустить подробности. А дальше вокруг него все стало ломаться, дробиться на осколки - он так это описал. Потом он увидел тебя. Это, видимо, когда ты стала его приводить в чувство. Вообще-то, то, как он все описал, очень смахивает на отличную цветную галлюцинацию. Так реально, выпукло и живо, с уникальными подробностями… Но он поклялся, что не принимал в тот день какие-нибудь лекарства и наркотики.
- Стало ломаться – это когда зеркало разбилось? Значит, это не галлюцинация!
- Видишь ли, звон бьющегося зеркала и мог вызвать все видение, хотя он клянется, что не слышал его.
- А кошка? Это Шеба, он не говорил? И девочка, похожая на Вику? Фантастика! Папа, а ты веришь в такие совпадения?
- Видишь ли, я пока не вижу совпадений. Насколько я помню, кошка появилась в доме за три недели. Так что она могла просто сидеть на столе рядом с Матвеем и отражаться в зеркале. А девочку Матвей мог тоже где-нибудь видеть раньше. Вот сознание и сыграло с ним шутку. Видение-то было связано с его исследованиями, все происходило, как он сказал, где-то в Пальмире.
- Ну вот! Зачастую толкование убивает сам факт. Я разочарована – и благодаря тебе! Спокойной ночи, папочка! Может, мне сегодня тоже приснится что-нибудь эдакое! – Лиза игриво пошевелила в воздухе пальцами и смущенно хихикнула.
- Давно пора! – потрепал ее по волосам отец.
Но вместо «эдакого» Лизе приснилась занудная соседка из квартиры напротив, которая могла заговорить кого угодно подробностями гипотетических похождений и измен своего благоверного, плюгавого мужичка с бегающими глазками. Лизу всегда удивляло, кто на такого может позариться. Во сне она спросила об этом соседку и та принялась с не меньшим пылом доказывать, какой ее муж совершенно особенный и замечательный человек. Лиза поддакивала ей, а проснувшись, была страшно разочарована сном.
Через неделю в пятницу вечером они втроем отплыли на экскурсионном теплоходе на Валаам. Матвей долго уговаривал боцмана пропустить на борт Шарбара и подкупил его, наконец, бутылкой водки. Шебу, как обычно, на время взяла к себе любительница кошек Ольга Михайловна из Института востоковедения, у которой было своих два кота. Шарбара сперва заперли в каюте, как клятвенно пообещали боцману, но перед сном Лиза потихоньку вывела его на палубу. Теплоход вышел уже в Ладогу и качался на легкой волне. Шарбар заинтересованно обнюхал все, а потом натянул поводок в сторону передней палубы. Лиза позволила ему бежать, куда хочется. Пес притащил ее на нос и деловито задрал заднюю лапу на бортовое ограждение. Лиза с отсутствующим видом наклонилась над поручнями, притворившись, что ничего не произошло. Шарбар тоже вскинул передние лапы на поручни и заглянул вниз, на черную воду, принюхался и радостно заскулил. Лиза погладила кудлатую голову и пес попытался лизнуть ее в лицо. Она, смеясь, спихнула его лапы вниз на палубу и шепотом посоветовала побыстрей заканчивать свои дела.
- Завтра будем на острове, побегаешь вволю. Я познакомлю вас с Викой. Она тебе понравится, вот увидишь!
Утром Лиза вместе со всеми стояла на палубе, любуясь поросшим соснами берегом. На сердце она чувствовала радостное облегчение, словно вернулась после долгого путешествия домой. И еще была уверенность, что должно произойти что-то необыкновенное. Шарбар, спущенный с поводка прямо на пристани, носился кругами, настойчиво приглашая за собой в путешествие по таинственным закоулкам острова. Матвей окликнул его, но пес словно не слыша, взял след и целенаправленно убежал в сосны за дровяными сараями. Лиза прямиком повела отца с Матвеем к бабе Нюсе.
Старуха стирала во дворе у колонки, поставив старую жестяную детскую ванночку на ящики из-под пива. Заметив Лизу, она с трудом распрямила спину и обрадовано улыбнулась, стряхивая мыльную пену с рук и обтирая их краем фартука.
- Вот и прилетела снова, Канарейка! Вика-то рада будет! Пошли, кашей накормлю, бери белье-то, - баба Нюся сложила выстиранное белье в таз и, протягивая Лизе, бросила быстрый взгляд на мужчин, - А это с тобой, что ли? И они пусть заходят, каша на всех есть!
- Это мой отец, баба Нюся, и наш знакомый, Матвей.
- Павел Андреевич, - представился Канарёв и, взяв мокрую натруженную руку бабы Нюси, поцеловал ее. Старуха вдруг совсем по-девичьи повела плечом, зарделась и отобрала руку, проворчав:
- Ну уж, придумал! В мыле же, - и она пошла вперед, махнув рукой, чтоб шли за ней.
Войдя в келью, Лиза огляделась. Все было по-прежнему. На кухонной полке прозрачно светились в солнечных лучах бутыли с разноцветными настоями, над печкой сушились пучки трав. На подоконнике выстроились банки с малосольными огурцами. В открытую дверь видна была крохотная светелка с лежанкой, застеленной лоскутным одеялом, над ней висела акварель, подаренная Лизой. На картине призрачно светился над ладожской водой небесный город Тир-на-ног-та.
- А Вика где? – спросила Лиза у старухи, доставая из сумки коробку конфет и копченую колбасу, которая так полюбилась девочке.
- С Митрохой за черникой ушла. К вечеру будут, - ответила баба Нюся, кряхтя влезая на табурет, чтобы вместо мисок, из которых они с Викой ели каждый день, достать с верхней полки разномастные и щербатые тарелки. Павел Андреевич, заинтересованный изысканным рисунком из ирисов в стиле модерн, взял одну из них, чтобы рассмотреть поближе, и показал Лизе клеймо фирмы Гарднер на обратной стороне.
- Откуда же такое чудо? – с любопытством поинтересовался он.
- Да из монастыря, - пояснила баба Нюся, которой был приятен интерес городских гостей к ее сокровищам, - Нас как привезли сюда в сорок пятом, тут в трапезной было полно посуды да утвари. Большая часть осталась для госпиталя, а нам тоже разрешили взять понемногу. Привезли-то сюда без всего, выселяли в двадцать четыре часа, успели только одежку похватать. А тут такое богатство, в деревне мы сроду не видели этого. Монастырь разорить не успели еще, все так и стояло нетронутым, сад только померз, персики, виноград, да ранжереи побитые. Потом-то быстро хозяйство все рухнуло.
Говоря это, старуха положила всем пшенной каши и достала из шкафчика чашки. Гости хотели отказаться, но не решились обидеть старуху и взялись за ложки. Каша оказалась потрясающе вкусной. Вылизав ложку, Лиза спросила, в чем тут секрет.
- Да какой же секрет! – рассмеялась баба Нюся, - варишь пшено на воде, а потом заливаешь сметаной и в духовке на легком жару томишь, пока корочкой не запечется. И все.
- И все! – насмешливо посмотрел на дочь Павел Андреевич, - Видишь, как просто. Запомнила, или запишешь?
- Издеваешься? Ну, плохая я хозяйка, что ж теперь делать! – деланно рассмеялась Лиза, украдкой бросив взгляд на Матвея, задумчиво уткнувшегося в чашку.
- А позвольте вас спросить, - оставив дочь в покое, повернулся Канарев к хозяйке, - Откуда такой чай чудесный, дорогая Анна… простите, не знаю вашего отчества?
- Лукинична. Да ведь меня сроду так никто не зовет, - всплеснула руками старуха и лукаво усмехнулась, пояснив: - Все баба Нюся, да блаженная, да еще – Баба-Яга, или ведьма. А чай у меня с секретом: с травами да корнем шиповника. Что, понравился?
- Очень! И варенье замечательное, правда, Матвей? Ты ведь любишь сладкое! – Павел Андреевич не упускал случая подколоть Матвея с тех пор, как тот, ломая голову над очередной шахматной каверзой партнера, съел по рассеянности полную вазочку конфет, купленных в подарок Лизе.
- Так я еще брусничное поставлю, - вскочила баба Нюся и достала банку варенья, - Вчерась варила, свеженькое. Канарейка, угощай! Ты не в обиде, что я тебя так называю? Вика-то все время твердит: Канарейка, да Канарейка, да мы с Канарейкой, - я и привыкла.
- Да что вы, зовите, как нравится, я не против, - заверила Лиза, - А в какую сторону пошла Вика, может, мы отыщем их? Нам ведь еще нужно найти нашу собаку. Шарбар дорвался до свободы и исчез в соснах.
- Да куда он денется, - махнула рукой баба Нюся, - А Вика с Митрохой собирались к Всехсвятскому скиту пойти. Идите по тропке за сараями. Да возвращайтесь к обеду, я щи поставила в печь.
Лиза повела всех по тропинке к Всехсвятскому скиту, вглядываясь в заросли по сторонам. Черничник начинался по опушке соснового леса среди замшелых валунов. Первым увидели Шарбара, жизнерадостно бегавшего кругами возле стоявших на коленях Митрохи и Вики. Митроха сосредоточенно рвал чернику в большой эмалированный бидон, Вику же отвлекали проделки незнакомой собаки. Не забывала она время от времени слизнуть лиловым от черники языком несколько ягодок с ладони. Пожалуй, это она делала чаще, чем сыпала очередную горсть ягод в митрохин бидон. Заметив Лизу, девочка замахала руками и радостно закричала:
- Канарейка приехала! Здравствуй!
- Здравствуйте! Я ведь обещала, что скоро вернусь! – невольно заулыбалась в ответ Лиза, - Ты не скучала без меня?
- Я не успела, - призналась девочка, радуясь предлогу отвлечься от ягод, - Мы с бабой Нюсей собирали травы. И здесь, и на Святом. Жаль, что тебя с нами не было! Хочешь черники?
- Нет, Вика, спасибо. А ты не могла бы отвести нас на Лысую гору? Я специально привезла своего отца показать это место.
- Ну, пошли! – легко согласилась девочка и обернулась к Митрохе: - Ты без меня не потеряешься, Митроха? Найдешь дорогу назад?
- Дак че ж, глядишь - как-нибудь доберусь, - поддержал шутку Митроха и лукаво подмигнул Лизе.
Вика повела всех за собой через лес. Лизу это всегда удивляло: девочка ориентировалась на острове, словно шла по компасу. Только Лиза слышала, что на Валааме компасу не очень-то можно доверять, в некоторых местах он начинал выкидывать фортели, отклоняясь то к востоку, то к западу. Вика же всегда приходила туда, куда хотела попасть, словно шла за волшебной нитью, как в сказке. Пока они шли по лесу, Павел Андреевич начал расспрашивать девочку о ее жизни на острове. Вика обстоятельно рассказала, как Митроха напилил им дрова на зиму и они с бабой Нюсей сами сложили их в сарай, как варят варенье, когда удается купить сахару. И все травы уже собрали и высушили, и огурцов соленых заготовили. Ничего особенного в рассказах девочки не было. Павел Андреевич хотел плавно подвести к воспоминаниям о том, как она здесь появилась и как жила раньше. Но Вика словно избегала говорить об этом.
Они вышли на самый край Лысой горы и с обрыва залюбовались Ладогой. Вода еще не приобрела осеннюю свинцовую тяжесть, отражая синеву неба. Белые барашки облаков были так ярки, что было непонятно, то ли в небе отражаются озерные облачка, то ли наоборот.
- Смешные облачка, да? Как небесные овечки, - сказала Лиза, обнимая девочку за плечи.
- Овечки! – фыркнула Вика, - Скажешь, Канарейка! Это несутся по небу священные львы Атарате.
- Что?! – переспросил изумленный Матвей. Только он понял три слова, произнесенные девочкой : «священные львы Атарате». Но откуда эта малышка могла знать, как на древнем арамейском языке называют такие облака! И ведь произнесла совершенно правильно, не латинское имя великой Сирийской богини, Атаргатис, а истинный титул, Атарате, так, как ее величали в пальмирских храмах. Непроизвольно Матвей перешел на арамейский:
- Откуда ты, дитя? Что ты знаешь о Великой Матери?
- Я жила при храме Атаргатис в Пальмире, господин. Пока римляне не пошли на царство, чтобы взять его силой.
- Когда это было? – быстро спросил Матвей, уже почти поверив, что она говорит правду.
- За год до того, как римляне взяли в плен царицу Басзаббат, господин, - говоря это, Вика преобразилась. Она держалась с необычайным достоинством и в то же время отвечала подчеркнуто почтительно, опустив глаза. При последних словах голос девочки дрогнул, но она гордо вздернула подбородок.
-Что она говорит, Матвей? Ты понимаешь? – умирая от любопытства, спросил Канарёв, - Какой это язык?
- Вы не поверите! Этот ребенок говорит на чистейшем арамейском языке времен Пальмирского царства.
- Ты шутишь! Откуда она могла его выучить? Много ли человек у нас в стране знают арамейский?
- Павел Андреевич, я не знаю, как это может быть! Но Вика утверждает, что жила при храме Сирийской богини в Пальмире во время правления Зенобии Септимы.
- И ты ей веришь? Бред! – махнул рукой Канарёв.
- Но вот вы, образованный, интеллигентный человек, - Матвей не обратил внимания на ответный шутливый поклон Канарёва, - Вы знаете, каково было настоящее сирийское имя царицы Пальмиры? Ведь Зенобия Септима Августа – это латинское прозвище.
- Да? Я не знал.
- А она знает! Вика сразу назвала имя царицы Басзаббат. И вообще, уж поверьте мне, как специалисту: девочка говорит по-арамейски как носитель языка, а не как попугай, выучивший три-четыре слова.
- Я так и знала, что Вика – необыкновенный ребенок! – воскликнула Лиза, - И что теперь делать?
Лиза первая сказала вслух то, о чем подумали все. Что теперь делать с девочкой? Оставить ее на острове, в нищете и убожестве окружающей жизни?
- Как это – что? – вскинулся Матвей и взял Вику за руку, словно боялся, что она исчезнет, - Вика поедет со мной в Ленинград. Я должен подробно расспросить ее обо всем, что она знает о Пальмире.
- Матвей, не горячись, - осадил его Павел Андреевич, - У меня самого слюнки текут исследовать этот феномен со всех сторон! Но не забывай, что это не глиняная табличка, а ребенок, никто не разрешит тебе вот так просто забрать ее. Нужно согласие родителей, родственников, опекунов, в конце концов.
- Какие родители! Где они, в Пальмире? – вскричал Матвей, поверивший уже окончательно, что Вика родилась почти две тысячи лет назад.
- Баба Нюся отпустит ее! – заверила Лиза, - Я поговорю с ней.
Во время их разговора Вика стояла, поочередно глядя на каждого. Потом она подошла к Матвею и дотронулась до руки.
- Ты хочешь увезти меня, господин? Опять в храм?
- Я хочу, чтобы ты поехала в большой город и жила со мной, в моем доме.
- А Канарейка? Она тоже будет жить с нами? – радостно спросила Вика, переходя на русский. Лиза покраснела, как маков цвет, и глянула на Матвея, ожидая, что он ответит.
- Лиза будет жить в том же городе, - ответил Матвей, не подозревая о том, какие муки доставляет бедной девушке.
- Я поеду с тобой, господин!
- Не называй меня так, пожалуйста! Меня зовут Матвей Леонидович. Да нет, давай - просто Матвей. Ты не пожалеешь, что поехала со мной.
- А мы будем приезжать к бабе Нюсе? – вспомнила вдруг Вика, - И к Митрохе? Он хороший, ты не думай!
- Ну конечно, приедем, - уверил Матвей, удивляясь сам себе: он вдруг взвалил на себя такую обузу, чужого ребенка, даже не чувствуя при этом опасений, справится ли. Придется проститься со многими привычками холостяка, многому научиться, ведь он не представляет, как нужно воспитывать маленького ребенка. Господи, за что он берется? Что на него вдруг нашло? Но взглянув на девочку, он почувствовал, что она должна жить именно с ним. Их встреча – это тот самый счастливый случай, удача, о которой молят Сирийскую богиню, милостивую Атаргатис. Матвей заметил, что Павел Андреевич внимательно смотрит на него, взял Вику за руку и уверенно сказал:
- Ну что, пошли к бабе Нюсе? У нас осталось три часа, так что поторапливайтесь!
Переговоры взялся вести Павел Андреевич. Баба Нюся согласилась отпустить Вику на удивление легко. Договорились, что зиму девочка поживет в Ленинграде, с ней позанимаются, подготовят к школе. Оказалось, что Митроха, которого с ходу вписали в метрическое свидетельство, является, таким образом, опекуном девочки. Он, правда, не мог понять, зачем Вике нужно ехать куда-то, когда начинается самая грибная пора. Но раз баба Нюся сказала… Потоптавшись у двери, Митроха исчез, не дожидаясь щей, но вскоре пришел, запыхавшись, и принес целое ведро ранней брусники. Наверное, выпросил у мужиков с обещанием завтра собрать и вернуть такое же. Перед дорогой сели пообедать. Щи оказались отменными, и баба Нюся щедро подлила всем добавки. Пока пили чай, она собрала Викину одежонку. Провожать к причалу пошли все. Вика держала Лизу за руку. Рядом крутился Шарбар, не отставая от девочки ни на шаг.
Так, по велению неотвратимой Судьбы, Адрастеи Ананке, Вика отправилась в город, что зовется Северной Пальмирой, а Матвей Леонидович Ландер приобрел вдруг дочь.
Но случилось еще кое-что, никем сперва не связанное с остальными событиями этой осени. Первое, что узнал Матвей, вернувшись в город, - пропала Шеба. Ольга Михайловна, у которой жила эти два дня кошка, чуть не плача рассказала, что Шеба исчезла из квартиры, пока ее не было дома. Единственное этому объяснение – что муж Ольги Михайловны неплотно прикрыл дверь, пока искал в столе рукопись, вернувшись с полдороги к метро. Получилось так, что Шеба ушла, как и пришла, - когда посчитала нужным. Но ведь она так любила Матвея, как она могла? Ольга Михайловна корила во всем себя, обещала дать котенка от своей сиамки Клеопатры, золотой медалистки. Матвей вежливо поблагодарил и отказался. Шебу не мог заменить никто. Никто? Да уже через день он не вспоминал ее, занятый устройством в своем доме Вики.
* * *
Инга была не на шутку встревожена результатом первых поисков. Ну при чем тут ее Анна, летающая на драконе! Хотя Инга верила, что ее бедовая дочка способна кататься не только на драконе, если бы он оказался под рукой, но и плавать верхом на крокодиле, и играть с гремучей змеей. Она ничего не боялась. Удивительно, но Инга при этом была совершенно спокойна за ее жизнь и здоровье, а ворчала лишь для порядка. Теперь ей пришло в голову, что раз Анна появилась в зеркальных видениях в связи с поиском третьего воина, почему бы ее ни привлечь к работе, ведь девочка обладала чудесной силой, это очевидно.
Проказница словно этого и ждала, вернулась с дедом из Летнего сада, уселась за стол со стаканом молока и булкой, и внимательно посмотрела на мать.
- Хочешь поработать со мной? – спросила Инга, наливая себе чаю и доставая из холодильника сыр.
- И с Антонией? – обрадовано воскликнула девочка.
- Нет, только мы с тобой, – и вдруг Инга спросила по наитию: - Ты когда-нибудь видела во сне дракона?
- Угу, - подтвердила Анна, уткнув нос в стакан с молоком, - Конечно, видела. Он всегда сторожит, чтобы со мной ничего не случилось.
- Что? – изумилась Инга, - А почему ты мне не говорила?
- А ты не спрашивала! – Анна скорчила матери укоризненную гримаску и засмеялась, - А что мы будем с тобой делать?
- Мы попробуем отыскать еще одного воина. Допивай молоко и в постель. Встретимся в Эльсиноре.
- А Андерс тоже будет? – успела спросить Анна, послушно направляясь в ванную чистить зубы.
- Мы с тобой – это значит только ты и я, - пояснила Инга вслед, - Андерс сейчас очень занят. И не вздумай его отвлекать своими пустяками.
- Мы с ним никогда не говорим о пустяках, не то что вы: «Ах, дорогой, ах, любимая!» - обиженно возразила девочка.
- Анна! Ты подслушивала?! – возмутилась Инга, но та уже скрылась за дверью, - Вот маленькая негодница! Что с ней делать? Везде сует свой нос. Закончим поиск, и отправлю ее в Эльсинор к бабушке, - решила она, прекрасно зная, что Анну не удержат на одном месте ни заборы, ни замки, ни ссылка. Но бабушка Пилар умела ладить со своей правнучкой, направляя ее таланты и любознательность в нужное русло.
Ночью, объединив свои сны, мать с дочерью отправились в «комнату для колдовства», как шутя называл ее девичью комнату в эльсинорском доме Андерс. Там Инга поставила Анну рядом с собой перед старинным, чуть потускневшим зеркалом в простой дубовой раме и протянула руки к стеклу, произнося нужную формулу заклинаний, которые помогали настроиться на восприятие информации. И снова жемчужное сияние белой ночи сверкнуло золотым мерцанием гигантских драконьих крыльев. Но сидела на драконе не стоящая рядом с матерью Анна, а незнакомая черноволосая девочка лет четырнадцати-пятнадцати с восторженно округлившимися миндалевидными глазами.
- А я ее знаю! – заявила Анна.
- Знаешь? Откуда? - удивилась Инга, даже не рассердившись, что Анна болтовней развеяла видение.
- Я видела ее в театре. Помнишь, дедушка Арсений водил меня на балет в Мариинский театр? Там была эта девочка и ее отец. Дедушка в антракте с ним разговаривал. Про какого-то профессора Барсова, как долго он болел, да когда умер. Они, кажется, работают вместе, вот! – вспомнила Анна.
- Как просто! – облегченно вздохнула Инга, - Завтра же поговорю с отцом. Ну, домой, спать?
- Ну, вот еще! Ты спи, а я еще погуляю. Я давно не была у Антонии. До завтра, мамочка!
Но когда Анна исчезла по своим делам, Инга задумчиво прилегла на кровать, на которой когда-то, - теперь казалось, что сто лет назад! – ей привиделся Андерс, лежащий в состоянии транса на каменном полу в келье затерянного в Гималаях буддийского монастыря. Как это было давно: Непал, монастырь, обряды Тантры, но их дочери, родившейся после этого осенью девяносто третьего, всего два с половиной года. И девочка не перестает удивлять их феноменальными способностями. Похоже, что она получила их не только от родителей. Пора с ней что-то делать, учить. Ну ладно, об этом я поговорю с Андерсом потом, - решила Инга. А сейчас нужно обдумать то, что они увидели с Анной. Опять этот дракон!
часть 3 Дьявольские козни
Посмотрев в зеркало, я вскрикнул, и сердце мое
содрогнулось: ибо не себя увидел я в нем,
а рожу дьявола и язвительную усмешку его.
Фридрих Ницше. Так говорил Заратустра.
Рассвет лишь наступал, и небо светлело с востока, становясь желтым, постепенно розовея и приобретая прозрачность. Шеба отбросила легкое покрывало и встала с мягкого ложа, которое теперь было чуть лучше, чем у других девочек. Тонкий, обтянутый выделанной кожей ягнят тюфяк набит высушенными весенними травами, издающими терпкий степной запах. У остальных тюфяки наполнены клочковатой свалявшейся овечьей шерстью. Вчера Шебе исполнилось три года, и ее перевели в отдельную комнату. Из всех девочек, живущих сейчас при храме Атарате, которую под римским влиянием все чаще называют Атаргатис, лишь Шеба знала день своего рождения, потому что единственная родилась в храме. Остальных принесли в разное время родители, давшие обет Божественной Львице. Девочки, рожденные в храме жрицами – участницами великих мистерий – всегда пользовались особым вниманием лукур, старшей жрицы. Из них вырастали со временем такие же истовые служительницы Великой богини. Уже сейчас Шебу обучали пению и танцам и позволяли присутствовать при некоторых обрядах. Помещение для девочек было как бы посередине между жилищем жриц и нижними каморками храмовых рабов и охранников. Там они были предоставлены заботам старой Фатхи. Но теперь Шеба удостоилась отдельной маленькой спальни наверху, в боковом крыле храма, рядом с комнатами жриц. Она немного побаивалась спать одна и вечером всплакнула, но никто не пришел успокоить ее и приласкать. Утром она уже забыла ночные страхи и вскочила, чтобы успеть выполнить каждодневные обязанности. За этим неукоснительно следили жрицы.
Главной обязанностью Шебы была забота о львятах, недавно родившихся у храмовой львицы Аты. По утрам девочка отправлялась к поварам, орудовавшим у печи, помешивая в котлах с булькающей бараниной. Огромный темнокожий храмовый раб по кличке Черный Ахми, сын рабыни гречанки и чернокожего нубийца, уже отложил для нее обрезки мяса и бараньи косточки. Шеба присела на земляной порожек кухни и улыбнулась ему. Ахми сверкнул в ответ белоснежными зубами и протянул ей кусок вяленой дыни. Он любил девочку и всегда угощал каким-нибудь лакомством. Шеба принялась жевать дыню, болтая от удовольствия ножками и рассказывая с набитым ртом о своих львятах. Ахми плохо понимал невнятный лепет, но продолжал улыбаться. Расправившись с дыней, Шеба с натугой подняла глиняное блюдо с мясом, но Ахми перехватил его и легко понес в одной руке, прихватив в другую кувшин воды. Шеба в припрыжку побежала за ним.
Львы содержались в храмовом саду. Воспитанная людьми Ата спокойно посмотрела на раба и девочку и опять улеглась под деревом переваривать обильный завтрак. Львята деловито рычали, отбирая друг у друга вчерашнюю кость. Ахми поставил блюдо и кувшин на каменный выступ ограды и ушел, покосившись с опаской на спящую львицу. Та проводила его равнодушным взглядом. Львята, заметив Шебу, бросились к ней, по дороге огрызаясь друг на дружку, словно спорили, кто прибежит первым. Их было трое. Две маленькие львицы были проказливы и смелы, затевали шумные игры и часто оставляли на руках Шебы знаки своей любви. Львенок был толстеньким и неповоротливым. Трудно было представить, что он вырастет в грозного царственного зверя. Шеба любила его больше всех, и он отвечал ей нежной привязанностью. Вот и теперь львенок тихо подобрался к ее ногам и оказался рядом значительно раньше сестриц. Шеба наклонилась погладить его. В ту же минуту остальные протиснулись поближе, подставляя под руку лобастые головы и отпихивая друг друга. Шеба засмеялась.
- Косточки, косточки! – запела она, почесав львиные спинки, - будем кушать косточки!
Но сначала девочка выложила каждому по порции мясных обрезков. Мисками служили большие глиняные черепки. Сначала у львят были настоящие миски, которые она выпросила у Черного Ахми. Но быстро подрастающие львята вскоре расправились с ними, таская в зубах и наступая во время игры своими не по возрасту крупными лапами. Тогда Ахми, поворчав, подобрал им крупные обломки кувшина из-под оливкового масла. Когда львята насытились, Шеба дала им по косточке. Маленькие львицы тут же устроили свалку, пытаясь завладеть чужой игрушкой, но быстро угомонились и вскоре сонно тыкались мордочками в свои косточки, пока не заснули окончательно. Львенок же сосредоточенно грыз свою добычу, издавая горловое ворчание, которое пока лишь отдаленно напоминало львиный рык. Шеба сидела на садовой каменной тумбе и поглаживала спящих львят по раздувшимся животикам. Алая полоска на востоке уже золотилась первыми солнечными лучами. Скоро ее позовут на утреннее жертвоприношение Великой богине.
В процессии жриц Шеба несла зеркало Атарате. Плавно перебирая ножками, она старалась не отставать и не сбиться с ритма, который задавали две флейтистки и раб, мерно ударяющий в бубен. Вереница жриц в черных и белых одеждах обходила платформу и поднималась по широким ступеням к центральным дверям храма. Два могучих раба-нубийца ударили в гонг, и глубокий низкий звук далеко разнесся в утренней тишине. Массивные двери из ливанского кедра, покрытые рядами гвоздей с серебряными шляпками в форме священного треугольника Великой богини и коваными медными пластинами с выпуклыми львиными головами, плавно раскрылись перед верховной жрицей, и процессия жриц-дароносиц прошла под своды храма Великой Сирийской богини.
В центре, в алтаре, освещенная первыми лучами восходящего солнца, проникающего сквозь узкое восточное окно, стояла древняя статуя Атарате. Два огромных льва из желтого песчаника бессменно охраняли ее, стоя по бокам. Верховная жрица, шедшая впереди процессии, встала по ее левую руку и подала знак. Тотчас девочка лет семи выступила вперед, ласково похлопывая по загривку молодую львицу, послушно шедшую рядом. Трехлетняя красавица львица, которая ростом была уже почти по плечо девочке, привычно улеглась у ног жрицы, окинув всех равнодушным сытым взглядом, и принялась вылизывать лапу. Шеба засмотрелась на львицу, думая о том, что через год-другой и ей придется вот так выводить одну из своих питомиц, и чуть не пропустила момент, когда следовало выйти к статуе, чтобы положить к ее ногам серебряное зеркало в богатой оправе, украшенной бирюзой и черными камнями с металлическим зеркальным отблеском. Она сделала все как надо, ничего не напутав, и с радостной улыбкой посмотрела на верховную жрицу. Та сделала вид, что не заметила этого, но взгляд ее на миг потеплел.
Сегодня на церемонии присутствовала сама царица Басзаббат, выполняющая в таких случаях роль верховной жрицы. Голову ее охватывала толстая витая черная веревка, завязанная на правом виске священным узлом служения. На груди на таком же черном шнурке посверкивал в солнечных лучах серебряный диск со знаком Великой богини. В простом белом одеянии, сняв украшения и знаки царской власти, она все равно отличалась от остальных величественной осанкой и холодным взглядом необычных для жителей сирийских пустынь светлых золотисто-зеленых глаз. Шеба видела царицу лишь несколько раз. И каждый раз замечала на себе ее внимательный взгляд.
Рабыня, растившая девочек до трех лет, проговорилась как-то, что Шеба – дочь царицы Басзаббат. Шеба с любопытством посмотрела на болтливую старушку, но вскоре забыла об услышанном. Это никак не могло отразиться на ее жизни. Зачем была нужна мать, никто из живущих с Шебой девочек не знал. Все они воспитывались в храме. Кормила и следила за ними старая Фатха. С младенчества девочки приучались к строгому подчинению старшим жрицам. Материнская любовь и ласка не входили в методы воспитания и были выше их понимания. Маленькая Шеба не задумывалась о той женщине, что вынашивала ее девять лун в своем чреве, родила и положила на алтарь Матери богов, Яростной Львицы Атарате, не знала также, кто ее выкормил своей грудью. Может, эта женщина испытывала при том какую-то нежность к крохотной девочке? О своем рождении Шебе было известно лишь то, что это произошло в полнолуние, на двадцатый день знойного месяца абу илани, рождающего богов, на древнем шумерском языке носившего название ни-ни-гав, что значит разжигатель, потому и зажигают с закатом солнца священные костры божественной Луне, символу ночной Богини. День этот соответствовал тринадцатому дню римского месяца августа, дню Дианы. Поэтому и получила она имя Шеба, которое греки, живущие в Пальмире, произносили как Феба. Потому-то во время ритуалов в храме девочка одевала черные одежды и стояла в ряду ночных служительниц Атарате.
Вот и сейчас, возложив священное зеркало, символ власти Атарате над двумя мирами и над временем, связывающим жизнь и смерть, Шеба церемониальным шагом в такт стуку бубна прошла, как самая маленькая, в конец ряда черных жриц. Больше всего она любила священные танцы. По утрам их начинали жрицы в черных одеждах, выступая шеренгой, поворачиваясь и двигаясь противосолонь по кругу одна за другой, выписывая вереницей танцующих священные знаки Великой богини. Нарастающий ритм флейт и бубнов отдавался в теле биением крови, пляска захватывала целиком, превращая черных жриц в неистово несущихся ночных духов. Затем в танец вступали белые жрицы, плавно скользя посолонь навстречу черным, повторяя их движения в обратном порядке, пересекаясь с черной вереницей. Постепенно ночь уступала нарождающемуся дню, и на середине храма оставались только белые жрицы, завершая танец неистовым вращением.
Когда закончилось утреннее жертвоприношение богине, Шеба пошла проведать своих львят. Она любила играть с ними, когда малыши отоспятся после обильного завтрака и вернут себе обычную живость. Но сегодня они не выбежали, как всегда, навстречу. Шеба обежала сад, заглядывая под кусты, за каменную ограду и во все укромные местечки, где львята обычно устраивались поспать в тенечке или прятались, чтобы внезапно выскочить с рычанием на проходивших мимо людей. Львята как сквозь землю провалились. Шеба поискала их мать, львицу Ату, но и той нигде не было. Взволнованная девочка бросилась к смотрителю садов. За садом следил человек, привезенный специально из Вавилона. Она не любила этого заносчивого и злобного полного мужчину с подстриженной черной бородой, словно прилепленной к лицу. Он имел неприятную привычку каждый раз больно щипать ее за ляжку, и обычно Шеба старалась держаться от него подальше. Садовник сделал вид, что удивлен, но при этом глаза его бегали, а на толстых губах играла гадкая ухмылка. Он так и не сказал ничего вразумительного, и девочка уже готова была расплакаться.
С самыми дурными предчувствиями Шеба отправилась к старшей жрице. Жилище ее примыкало к святилищу, но имело отдельный вход. Девочка была там всего один раз и мало что разглядела тогда. К старшей жрице не положено было входить без приглашения, но сейчас Шеба даже не подумала об этом. Вбежав в просторную прохладную комнату, стены которой были украшены причудливой орнаментальной росписью из пальмовых листьев, а по стенам стояли красивые резные деревянные лари, Шеба выкрикнула с ходу:
- Госпожа, Ата пропала! И мои львята тоже! Вели их отыскать! Во имя Яростной Львицы, верни их!
- Не шуми, дитя, - обернулась к ней лукур и поманила пальцем, - Подойди и не забудь склониться перед своей царицей.
Только тут Шеба разглядела вторую женщину, сидевшую в кресле в глубине комнаты. На низеньком столике перед ней стоял поднос с фруктами и серебряная пиала с розовым шербетом. Оробевшая Шеба мелкими шажками подошла поближе и низко поклонилась.
Царица Басзаббат была одета на греческий манер в пеплос сочного зеленого цвета, отороченный серебряной каймой. Тяжелые браслеты с разбросанными по серебряному полю рубинами, бирюзой и изумрудами охватывали запястья и предплечья тонких рук. Вместо веревки волосы теперь перехватил обруч, поддерживающий надо лбом массивную львиную голову в угрожающем оскале. Тончайшее головное покрывало небрежно сброшено на плечи. В нарушение обычаев лицо царицы не было накрашено, светясь нежным румянцем волнения. Старшая жрица, повинуясь неуловимому знаку, выскользнула из комнаты. Царица поманила девочку к себе.
- Тебе нравится жизнь в храме, детка? – спросила Басзаббат, внимательно ее рассматривая.
- Да, госпожа, - застенчиво прошептала Шеба, украдкой сквозь ресницы поглядывая на нее, но не решаясь посмотреть прямо в лицо.
- Тебе говорили, что ты моя дочь? – мягко спросила царица, приподняв детское личико за подбородок своими тонкими пальцами, унизанными перстнями. Она преобразилась, став на время обычной женщиной, занимающейся своим ребенком.
- Я слышала, госпожа, - Шеба наконец подняла на нее глаза и встретилась с удивительными светлыми, словно светящимися кошачьим зеленоватым светом, глазами царицы.
- Ты должна знать, что я люблю тебя, детка. Ты только моя в этом мире, больше никого у тебя нет, - Басзаббат обняла удивленную Шебу и задумчиво улыбнулась, погружаясь в воспоминания. - Твой отец пришел ко мне оттуда, где живут тени, и ушел, выполнив обряд Великой Матери богов. Может, ты – ее подарок? А может, ты – такая же тень и скоро уйдешь вслед за тем, кто дал тебе жизнь? На все воля богов. Но я распорядилась, чтобы тебя на время отправили в Баал Бек, в храм Атаргатис, который римляне прозвали храмом Венеры. Мне будет спокойней. Ты, должно быть, слыхала, наши войска под Антиохией потерпели поражение, но не все еще потеряно, - глаза царицы запылали гневом, а рука непроизвольно сжалась в кулак, - Следующая встреча с проклятыми римлянами, вероломными шакалами, убивающими исподтишка, когда не могут одолеть в честном бою, будет на месте их преступления, в Эмесе. Вот там и посмотрим, кто – кого! – она воодушевилась и говорила, словно перед своими военачальниками.
Шеба не все поняла. Она была слишком мала, чтобы знать о подробностях убийства царя Пальмиры Одената, произошедшего еще до ее рождения. Это была история мудрого правителя, умевшего балансировать на острие ножа, пока этот нож не прервал его жизнь.
Покоренная Римской империей Сирия давно уже стала восточной провинцией. Самой богатой. Из нее везли в Рим зерно, оливковое масло, финики, фрукты и вино. Умные и хитрые римские императоры умели управлять покоренными народами. Главное – не сильно сжимать горло, чтобы тем можно было дышать и думать, что жизнь продолжается. Римляне оставляли в завоеванных царствах наместника-кесаря, но при этом сохраняли царскую власть. По-прежнему молились на Востоке своим богам, так же шумны были базары, строились новые храмы, трудились ремесленники, торговали купцы. Рим был далеко, а жизнь, - вот она, - била ключом. Особенно важны были для империи пограничные мелкие царства и княжества, буфер между сирийской провинцией и Персией, столь огромной, что оказалась не по зубам даже Риму. Таким крепким орешком оказалась Хатра. Ее безуспешно пытался завоевать император Траян. Попытку повторил император Северий – и опять неудача. Иная судьба оказалась у Пальмиры. Как и Хатра, Пальмира стояла на пересечении караванных путей еще тогда, когда носила прежнее название Тадмор, а на месте похожего на мираж в пустыне города тысячи колонн, прекрасного как сон, были две-три сотни глинобитных и каменных домов, несколько караван-сараев и базар. Сотни лет оазис Тадмор был местом в песках, где караваны могли наконец отдохнуть в зеленой тени после многодневных переходов по пустыне, напиться чистой воды, которой там было в достатке, найти покупателей на свои товары. В оазис по великому торговому пути привозили восточные богатства. Из Индии везли слоновую кость, драгоценные камни и пряности, из Аравии – благовония, из далеких стран за неприступными горами Крыши Мира – шелк, фарфор, редкости, достойные удивления. Тадморские купцы выступали посредниками, заключали выгодные торговые сделки, город богател и разрастался. Это был лакомый кусочек для империи. Но даже его не удалось проглотить сразу. Уже признали власть Рима Коммагена и розовая неприступная Петра, столица страны набатеев, вырубленная в отвесных скалах вокруг маленькой долины среди Синайских гор. Раньше Тадмор всегда охраняла пустыня. Легионы Помпея не добрались до него, лишь через четверть века Марк Антоний подошел к оазису, но и ему пришлось уйти от стен Тадмора. Через двадцать лет город сдался, мудро признав главенство Римской империи. За это ему позволили жить и богатеть дальше под новым именем Адриана Пальмира.
Статус имперской колонии давал свои преимущества. Пальмира умело лавировала между двумя великими гигантами античного мира, сохраняя нейтралитет и с Римом и с парфянами. Рим жестоко сражался с парфянами, слали угрожающие письма правители, а Пальмира поставляла парфянским вельможам римские товары, римским же патрициям нужны были восточные шелка, благовония, пряности. На пальмирских базарах шла выгодная торговля с обоими соперниками. Богатый город продолжал хорошеть и строиться, приглашая для этого греческих зодчих. Возводились храмы, театры, ристалища, бани, дворцы. С приходом римлян город расцвел. На всем пути от Дамаска до Пальмиры были построены бассейны и каменные цистерны с водой. Прорытые каналы и акведуки орошали пустыню. Пальмира манила жаждущих журчанием воды.
Греки и римляне в коротких хитонах и туниках деловито распоряжались занятыми на строительстве рабами. Караван-сараи пестрели иноземными одеждами купцов. Аравийские погонщики верблюдов, закутанные с головы до ног в белые ткани, сверкали глазами на прелестных пальмирских женщин. Большой базар был самым примечательным местом в Пальмире. Он был окружен величественной колоннадой, а его лавки были похожи на маленькие дворцы. Базары были подобны рогу изобилия. Горы экзотических фруктов и овощей сменялись посудными лавками, где можно было купить все: и простой глиняный горшок, и искусно украшенную серебряную чашу, и прихотливой формы кубок знаменитого сидонского стекла, и восточный диковинный фарфор, расписанный синими и золотыми драконами. Разнообразное оружие с тончайшей отделкой, резьбой, инкрустацией сменяли ткани, способные свести с ума модниц Империи. Шелка и индийский тончайший хлопковый газ висели здесь рядом с парчой, сверкавшей серебряными и золотыми нитями, и мягкими, как волосы ребенка, пурпурными шерстяными тканями из Тира. Дальше шли ряды пряностей и благовоний. Воздух был настоян на шафране и корице. В ноздрях свербило от перца. Все вокруг благоухало аравийской миррой, нардом, розовым маслом и алоэ.
Каждый погонщик верблюдов, купец, караванщик считал своим долгом зайти в храм отблагодарить за выгодную торговлю, испросить милостивое покровительство на обратный путь. К храмам вела колоннада, поражавшая приезжих. Тысяча пятьсот многометровых колонн взмывали в синее небо, рождая священный восторг у подходивших к храму Того, Чье Имя Благословенно в Вечности, Бела, Владыки мира. Его изображения в виде быка несли городу свою плодоносящую силу. Не менее прекрасен был храм покровительницы города Атарате, известной во всем подлунном мире под именем Атаргатис, Великой Сирийской богини, дарующей счастливую судьбу. В центральном зале храма она восседала со львами, зорко следя, чтобы всем воздавалось по заслугам.
Вот таким городом правил царь Оденат, прилагая все силы к тому, чтобы со всеми жить в мире, ибо мирная торговля являлась основой благосостояния. Пальмира славилась своими лучниками, но пальмирцы не были воинами и не имели многочисленного войска. Все изменилось в одно мгновение, когда персидское царство решилось на неслыханный шаг, увенчавшийся успехом. Видать, боги, хранящие Римскую империю, отвернулись на минутку. А может, это было испытание, напоминание, что все непрочно в этом мире, даже величие и власть. Одним словом, Персия взяла реванш, разгромив римские легионы и оккупировав большую часть сирийской провинции. Царь Шаппур I взял в плен императора Валериана. Персидские войска подходили уже к пальмирскому оазису, и просьбы римлян о помощи совпали с решимостью пальмирцев сохранить свой город от разграбления. Оденат поднял войска, разбил персов и гнал до ворот их столицы Ктесифона. Богатая добыча была им наградой. Римляне же быстро поняли, что без помощи пальмирской армии им Сирию не удержать. Следовало соблазнить Одената, задобрить милостью. Царь Пальмиры становится вторым человеком в Римской империи с титулом «устроителя всего Востока» и командующим всеми римскими легионами в Азии. Новый император Галлиен пошел еще дальше, милостиво даровав Оденату титул императора и сделав равным себе. Вся Сирия, Аравия и даже Армения были теперь в его полной власти. Красавица Пальмира стала столицей Ближнего Востока. Ну что ж, она была достойна этого.
Но римские императоры не любили лишних проблем. Кто ж их любит? Могущественный соперник, которому подвластны территории, почти равные всей остальной Римской империи – это была не просто соринка в глазу, это была головная боль, мучившая императора Рима. От головной боли, естественно, есть лучшее средство. Оно устраивало императора уже тем, что расставаться пришлось бы не со своей головой. Но для начала следовало найти хороший предлог для радикального лечения. За Оденатом следили, но ничего предосудительного найти не могли: он был лоялен к Риму и никогда не высказывал недовольства тем, что над ним все-таки есть далекий, но могущественный властитель. Рим прибегнул к своему излюбленному способу устранения опасного соперника: наемному убийце. Естественно, убийца должен был быть из местных. Император Оденат и его старший сын были приглашены в Эмесу и там предательски убиты. Казалось, римский император мог спать спокойно: в живых остался лишь Вабаллат, малолетний сын второй жены Одената. А женщины ведь в расчет не принимаются, - не так ли? На Востоке и подавно. Можно спокойно почивать на лаврах, Сирийская провинция вновь слаба и покорна. Вот тут-то император и просчитался! Он не мог знать, что более чем через тысячу лет жители его галльской провинции будут говорить про создавшуюся ситуацию: «Шерше ля фамм», «Ищите женщину!» В Пальмире долго искать не пришлось. Зенобия Септима, как ее называли римляне, царица Басзаббат на языке сирийцев, у которой было и арабское имя Зубайдат, была не только молода и красива, но и дьявольски умна. Недаром она была взята Оденатом в жены из храма Атарате. Великая покровительница города уступила царю самую лучшую свою жрицу – во славу Тадмора, ставшего прекрасной Пальмирой. Могущество Рима не могло остановить ее в жажде мщения. Зенобия была не только храбра, как львица, но и полна священного желания вернуть Востоку независимость. Римлян она презирала как вероломных трусов, чуждых благодарности. Раз они поступили так с тем, кто выиграл им войну с персами, они не достойны ее покорности. Зенобия объявила царем Пальмиры своего сына Вабаллата и сама стала править от его имени. Армия, признавшая ее власть, прошла по Сирии и Аравии как освободительница, и везде царицу Зенобию Септиму, которую вскоре стали называть и титулом Августа, признавали за повелительницу Востока. Ошеломленный Рим не сразу пришел в себя. Правление Зенобии было достойно восхищения. Пальмира продолжала процветать. В столицу прекрасной царицы потянулись не только торговцы, но и цвет средиземноморской культуры: артисты, архитекторы, художники. Это при ней храмовая колоннада украсилась скульптурой, а в театре давались регулярные представления. Народ ее любил.
Никто не подозревал о том знании, что сидело в ее сердце отравленной стрелой. Нередко жрицы высшего посвящения умели проникать в незримое, избранным открывалось порой непостижимое знание будущего. Так, царица Басзаббат узнала о грядущей судьбе города и сознавала тщету своих усилий. Поэтому-то она безрассудно предалась мести, и многие думали потом, что она утратила мудрость супруга своего Одената, умевшего ладить с сильными мира сего. На самом деле царица знала невозможность сохранить огромные пространства Малой Азии в одних руках. Попробовал и не удержал Александр Македонский. Не удалась попытка создать вечно могущественное Персидское царство. Рим, и то с трудом удерживал власть, время от времени роняя из рук поводья. Не могла сделать это и умнейшая из женщин. Римские войска отступали до поры до времени под натиском пальмирской армии, показавшей свою силу еще в боях с персами. Сдались на милость Пальмиры Палестина и Египет, но трудно, ох, как трудно было их удержать. В Пальмире не хватало сокровищ, чтобы накормить огромную империю. А Рим накапливал силы, хладнокровно планируя реванш. Союзники, которые радостно приветствовали Зенобию, как освободительницу от римлян, были порой ненадежны. Многие из них воевали между собой, других римляне подкупили, третьих припугнули.
И вот под Антиохией он пришел, день первого поражения. Царице доложили об этом утром. Лицо ее осталось бесстрастным, лишь подрагивали узкие брови, да пальцы терзали тонкий газ покрывала. Она подала всем знак удалиться и долго мерила шагами тронный зал. Вот он, роковой жребий великолепного города. Ее любимого детища, бывшего отрадой сердца. Сколько осталось ему жить, - год, день, одну ночь? Сколько бы ни отпущено богами, у нее есть выбор: она сама назначит место своей гибели. И пусть это будет Эмеса, где римляне вероломно расправились с царем Оденатом. А может, Яростная львица Атаргатис все же подарит ей последнюю победу? А потом да свершится предначертанное! Приняв решение, царица спокойно занялась неотложными делами управления.
Наконец, представился случай. Царица возблагодарила богов: ее войска подходили к Эмесе, той самой. У нее оставалось лишь одно дело, которое необходимо закончить до решающей битвы. Нужно побеспокоиться о безопасности Шебы. О ней никто не знал, кроме жриц Атарате. В храме она была зачата, в храме рождена и оставлена Великой Матери. Для Басзаббат до сих пор оставалась загадкой цель ее появления, но она верила, что цель эта была великой. Даже сейчас при воспоминании о пережитом почти четыре года назад по спине ее пробегал холодок.
Она пришла тогда в храм в первое новолуние после осеннего равноденствия, когда Луна находится в знаке Скорпиона. Самое подходящее время для магии. Опасное время! Но Басзаббат не боялась опасности, если ее превышала необходимость. Она хотела узнать судьбу города, ибо тогда уже смутно ощущала над Пальмирой незримые тучи, а из памяти не шли зловещие предсказания. После вечерней жертвы Великой Матери, когда закрылись все ворота храма Атарате кроме обращенных в сторону храма Луны, Басзаббат совершила положенные ритуалы. В сопровождении служителя, который единственный имел право вступать в пределы сокровенного святилища Луны, она прошла в круглую ротонду, окруженную колоннами полированного черного камня, которые поддерживали купол из посеребренной меди. Старый служитель зажег пять факелов вокруг опирающейся на спины трех медных львов гигантской священной лунной чаши, выточенной из цельной глыбы белоснежного мрамора. Вода в ней в слабом свете факелов казалась черной. Царица, держа перед собой священное зеркало Той, что царит в ночи, встала в нужное место, обозначенное на темном полу серебряным полумесяцем, и застыла, подняв лицо к куполу. Служитель подбросил в пламя факелов крупинки ладана и мирры, принял из рук Басзаббат зеркало и, пронеся его над ароматно клубившимся дымком, вставил в специальное углубление на краю бассейна. Затем он осторожно расстегнул золотые шпильки, скреплявшие одеяние жрицы, снял его и с поклоном удалился, избегая смотреть в сторону чаши.
Царица в ожидании мысленно взывала к ночной ипостаси Матери Богов, ощущая, как возрастает напряжение, отдаваясь дрожью во всем теле. От резкого запаха благовоний кружилась голова, и блики от факелов мерцали в черной бездонной воде, с гипнотической силой притягивая взгляд. Над храмом пронесся звенящий звук серебряного гонга, отметивший час появления нарождающейся луны, и тут же ее первый луч скользнул в прорезь купола и упал в белоснежную чашу, заполненную черной водой. Отразившись от поверхности, он заставил засиять белым огнем священное зеркало. Первый зеркальный коридор был открыт. Басзаббат беззвучно считала, сколько раз луч отражался от воды, создавая в зеркале цепочку лунного света, ожидая, когда откроется восьмой коридор, который приведет ее в будущее Пальмиры.
Она не думала, что на седьмом переходе произойдет непредвиденное. Сегодня все, что с ней случилось, кажется нереальным, но тогда Басзаббат отчаянно пыталась вырваться из пут времени, засасывающего ее в бездонный мерцающий коридор, и этот ужас длился и длился без конца. Она была на грани сознания, не зная, верить ли своим ощущениям. Басзаббат словно раздвоилась, стоя у священной чаши и одновременно борясь в зазеркалье с демонами, окружившими ее глумливым хороводом. В памяти всплывали мерзкие рожи, виденные там. И отвратительное лицо того, кто с безжалостной ухмылкой показал ей все, что она стремилась узнать. То, что произошло дальше, было похоже на волшебный сон. Басзаббат помнила детские сны, когда среди кошмара всегда приходил герой и крепко брал маленькую девочку за руку, а чудовища не могли уже навредить. Теперь спасение также не замедлило прийти, и самым фантастическим образом.
Стена мрака за спиной мерзкого демона вдруг зарябила, как черная вода, и обычная человеческая рука протянулась из нее к женщине. Басзаббат даже не успела удивиться. Не колеблясь, она схватила ее, и вслед за рукой появился из тьмы ее хозяин, а за ним еще один. За секунду она охватила взглядом, но даже не удивилась их виду. А было чему удивляться: первый был молод и высок, с коротко подстриженными волосами и гладким, как у римлян, лицом, одетый странно и непривычно, не похоже ни на одного торгового гостя Пальмиры, в синие одежды, плотно облегавшие тело, поблескивая медными заклепками. Второй был благообразный седой старик, похожий на ее детского наставника. Быстро толкнув к ней молодого, старик дерзко заступил дорогу демонам. Басзаббат, теряя сознание от облегчения, почувствовала, как ее подхватили крепкие руки. Странными они показались: были теплыми и реальными, в то же время ощущение такое, словно паришь в воздухе и ничто тебя не держит. Открыв глаза, она увидела над собой в свете факелов восхищенное мужское лицо, и не могла понять, снятся ли ей те благоговейные и смелые ласки, что отличались от дозволенных во время обрядов Атарате. Его восхищение не похоже было на обычное преклонение перед жрицей и великой царицей: прекраснейшая женщина Востока была перед ним. И она протянула призывно руки, без колебаний отдаваясь священному порыву.
Служитель, вошедший с первой зарей, нашел царицу без памяти на полу. Обрызгав ее водой, освященной первым лунным лучом, он подобрал лежавший рядом серебряный диск на черном шнурке и подал с поклоном пришедшей в себя Басзаббат. Долго еще снилась царице та ночь магии и любви, а днем посещали раздумья об увиденном. Через девять лунных месяцев, в сакги, дни особого почитания Великой богини, в знойную ночь, светлую от лунного света, Басзаббат, закутавшись в черный плащ, пришла в храм. Только огромный лунный диск, серебром истекающий на дворцы и колоннады, на пальмы и пустыню вокруг, видел, как она родила девочку. Старшая храмовая жрица, завернув малютку в черную ткань, передала ее матери. Басзаббат не колебалась ни минуты. Запечатлев на лбу крошечной девочки поцелуй, она положила ее на возвышение у трона Великой Богини, между львами, вечно сопровождавшими Атарате на небе и на земле. «Имя ей будет Шеба» – звонко выкрикнула она, коснувшись рукой серебряного диска, висевшего на груди.
И вот теперь, накануне решающей битвы, владычица Пальмирского царства Зенобия Септима Августа пришла в храм Атаргатис, чтобы позаботиться о девочке. Она знала, что в случае поражения дочь непокорной царицы может стать козырной картой в руках врагов. Страшная судьба должна миновать ее.
Басзаббат перевела взгляд на девочку, доверчиво смотревшую ей в лицо, и улыбнулась.
- Так что там произошло с твоими львятами, Шеба? Говоришь, с ними случилась беда? – царица протянула ей руку и та не раздумывая вложила свою ладошку и потянула за собой.
- Госпожа, прикажи позвать садовника, пусть все расскажет! Он знает, но только смеется надо мной, - затараторила Шеба, вновь думая только о львятах, - Это он виноват! Вдруг он убил их? – это предположение заставило девочку рвануться к лестнице в сад, но Басзаббат остановила ее.
- Погоди, детка, не стоит идти самой, - она ударила в гонг и тут же вошла старшая жрица, ожидавшая за дверью.
Узнав, что Ату с львятами отправили в Хатру как подарок тамошнему храму Атарате, Шеба чуть не заплакала, но царица ласково пригладила ее черные волосы с огненным отливом и спросила:
- Может, ты теперь не захочешь принять участие в путешествии? Старшая жрица должна ехать по делам в Баал Бек и ей нужны сопровождающие. Мы подумали, что может быть ты…
- Я поеду, поеду, госпожа! – радостно вскричала Шеба, тут же забыв про свое горе и умоляюще сложив руки, - Ну пожалуйста, возьмите меня!
Басзаббат засмеялась серебристым смешком и поцеловала девочку в лоб.
- Меня ждут дела. Прощай, моя детка! Да хранит тебя Грозная и Милостивая Львица Атарате. Вот, носи это в память о нашем прекрасном городе и его великой покровительнице. И обо мне, - добавила тихо Басзаббат, сняла со своей груди серебряный Лунный диск на черном шнурке и повесила на шею глядящей во все глаза Шебе.
Последний раз ласково сжав детские плечики, царица кивнула жрице и стремительно удалилась. Восхищенно посмотрев ей вслед, жрица сделала знак Шебе, с любопытством вертящей в руках серебряный диск с изображением молодой, полной и убывающей Луны и надписью, которую девочка еще не сумела прочесть.
- Мы отправляемся с караваном через несколько дней. Будь готова. Иди.
Шеба вприпрыжку побежала через сад к кухне. Черный Ахми на пороге чистил песком котел. Он радостно улыбнулся девочке и предложил подождать, он сейчас закончит и приготовит мяса для львят.
- Львят уже нет, Ахми, они едут в Хатру, а я скоро тоже поеду в Баал Бек, вот, - радостно выпалила свою новость Шеба, но тут же добавила: - Мне их так жалко, так жалко, Ахми. Кто их будет кормить? И я никогда не увижу, как они вырастут. И еще мне не хочется уезжать из храма. А может, ты поедешь с нами? И Фатха? – оживилась Шеба, - Я попрошу. Поедем!
- Нет уж, ты поезжай, а я останусь, - добродушно усмехнулся Ахми, - Кто тут будет готовить на всех еду, если я уеду?
- Да, - рассудительно согласилась девочка, вздыхая, - Без тебя все будут голодными. Оставайся, Ахми. Но кто же мне будет давать дыню? – еще тяжелее вздохнула она, лукаво глядя на пригорюнившегося Ахми, - Ни львят, ни дыни…
- Эй, малышка, - подозрительно заглянул он в ее опущенное личико, - Никак, плакать собралась? Будет тебе дыня, сейчас руки вымою, и будет! А вместо львят, - может, вот эта подойдет?
Ахми ткнул пальцем в сторону старой оливы и Шеба удивленно вскрикнула. На развилке ствола примостилась кошка замечательного песочного цвета, - ну точно, как у львят! – с треугольной мордочкой, и остро торчащими большими ушами. Яркие зеленые глаза внимательно рассматривали девочку. Словно понимая, что говорят о ней, кошка шевельнула свисающим вниз хвостом и вдруг зевнула так, что в широко раскрытой пасти стал виден розовый острый язычок, изящно свернувшийся цветочным лепестком. Шеба восхищенно хлопнула в ладоши. Кошка, только что лениво расслабившаяся на развилке, молниеносно собралась и мягко прыгнула вниз.
- Мне можно взять ее? – спросила Шеба, дергая Ахми за край одежды.
- А дыню уже не хочешь? – поддразнил он, ополаскивая вычищенный котел и обтирая руки о край подоткнутой рубахи.
- Ой, Ахми! – всплеснула руками Шеба, - Ну конечно – хочу! Дай мне скорее дыни, и я возьму кошку, ладно? Как ты думаешь, мне разрешат ее увезти с собой в Баал Бек?
- Да ты не спрашивай, - посоветовал Ахми, - Сунь ее куда-нибудь потихоньку, да вот хоть в корзину. На вот эту, она небольшая. Я дам тебе кусок козьего сыру для нее, да воды не забудь давать. Прикроешь тряпкой, никто и не заметит. Такие кошки привычные к пустыне, не бойся.
- А откуда она у тебя? – спросила Шеба, впиваясь зубами в длинный кусок вяленой дыни, похожий на коричневый кожаный ремень, сочащийся медом, и болтая от удовольствия ногами.
- Да прибилась откуда-то. Думаю, что она издалека. Может, явилась с караваном из пустыни. Голодная была, пришла и села на пороге. Глазищами сверкает и хрипло так мяукает, ну я и дал ей попить, да мяском угостил. А она поела, забралась на дерево и ждет, - Ахми покачал задумчиво головой, - Видать, тебя. Может, Атарате послала ее тебе вместо львят?
Шеба вытаращила на него глаза: было непохоже, что Ахми говорит это в шутку. Девочка с опаской приблизилась к кошке и осторожно взяла поперек туловища. Та повисла в ее руках, но похоже, не возражала против такой бесцеремонности. Шебе даже показалось, что кошка начала тихо мурлыкать. Когда девочка принесла ее в свою комнату и плюхнула прямо на постель, кошка начала издавать такие громкие звуки, похожие на мерный скрип, что Шеба засмеялась и уже смелее погладила свернувшегося кольцом зверька. Только тут она разглядела, что на палевой спинке чуть заметны были серые полоски, словно гребни песчаных барханов. Два дня кошка спала на постели у Шебы и скрипуче мурлыкала, благосклонно принимая ее восторженные ласки. Ночами она бесшумно исчезала, отправляясь по своим кошачьим делам. Утром она являлась и долго занималась своим туалетом, вылизывая палевую шкурку розовым язычком и принимая при этом грациозные позы. Шеба приносила ей лакомые кусочки от Ахми, но после ночной охоты кошка сыто отворачивалась от приношений. Похоже, ей по вкусу пришлись грызуны, жиреющие на зерне, что доставляли в город караваны. Шеба назвала ее именем египетской богини Баст. Однажды она видела у зашедшего в храм путника статуэтку – ну точь-в-точь ее новая кошка, - и тот объяснил, что богиня Баст принимает облик кошки, так же, как Атаргатис – это Яростная львица. Разглядывая свою кошку, Шеба раздумывала, а вдруг это сама богиня Баст явилась к ней под видом кошки. На всякий случай девочка стала обращаться с ней почтительно.
Наконец пришла пора отправляться в путь. Были оседланы лошади, навьючены дорожные запасы, особо тщательно упакованы дары для храма. Знаменитые пальмирские лучники, охрана старшей жрицы, гарцевали на специально подобранных, привычных к пустыне лошадях. Мимо базара повернули к караван-сараю, где их ждал готовый в путь караван, идущий в Бейрут. Базар, несмотря на ранний час, был уже полон жизни. Торговцы выставляли товары, сновали водоносы, предлагая приезжим, истомленным зноем песков, свежую воду. Зазывалы завели свою песню, расхваливая товар. Шныряли мальчишки, выглядывая, нет ли какой работы за мелкую монету или за кусок сочащегося соком жареного мяса на тонкой лепешке. Шеба никогда не упускала случая побывать на базаре с Черным Ахми, когда он отправлялся пополнить запасы пряностей и фруктов. Она любила этот шум и блеск, суматоху и пестроту, диковинки, на которые они глазели вместе с Ахми, сушеные фрукты, которые давали попробовать торговцы, угадав в ней по одежде служительницу храма Атаргатис и надеясь привлечь через нее милость богини. И сейчас Шебе захотелось остановиться, чтобы поглазеть на товары и получить от закутанного в белое купца горсть янтарного и сладкого как мед изюма. Но всадники проехали мимо, и вот уже влились в цепочку верблюдов и лошадей, направляясь к городским воротам.
До Бейрута путь не близкий, но не такой рискованный, как в аравийских песках, где караван идет от оазиса к оазису помногу дней. Дневной переход всегда заканчивался у цистерны с водой. Поили лошадей и верблюдов, пили сами, устраивались спать прямо под открытым небом, подкладывая войлочные подстилки, защищавшие от ядовитых насекомых пустынь. Караванщики посоветовали пересадить девочку на верблюда, и дальше Шеба ехала, удобно устроившись на войлочном сидении и привязав рядом корзинку с кошкой Баст. Сидеть, конечно было удобнее, но качало с непривычки немилосердно. Потом она привыкла, научилась покачиваться, расслабленно подчиняясь ритму движения. От нещадного солнца все они закутывались в белую ткань, накручивая на голову тюрбан и концом прикрывая рот от пыли. На ночь Шеба выпускала кошку, и та бесшумно бродила вокруг лагеря. Однажды утром, проснувшись, девочка увидела прямо у своего носа тушку песчаного тушканчика. Баст сидела рядом и довольно вылизывала заднюю лапу.
- Это мне? – удивилась Шеба, - Я не могу есть сырых зверей. Съешь сама! – она пододвинула тушканчика к кошке.
Баст фыркнула, прихватила зубами тушку и неторопливо удалилась. Девочка испугалась: вдруг обидится! Но когда пора было отправляться в путь, кошка появилась как ни в чем небывало и сама залезла в корзинку. Переходы по пустыне были похожи один на другой: все та же песчаная равнина и выцветшее от зноя небо. Но постепенно пейзаж стал более оживленным. Попадались широкие полосы зелени и кустарника вдоль мутных речек, пробивающих русло по лёссовым отложениям. В предгорьях Антиливана Шеба впервые увидела ливанский кедр. Могучий ствол уходил ввысь, рождая благоговейный восторг и излучая бальзамические ароматы смолы. А где-то там вверху, в солнечном сиянии и синеве, крона раскинулась сизо-зеленым шатром, давая благословенную тень. Царственный великан-кедр стоял один, однако выглядел не одиноким, но величественным. Караван рядом с ним был подобен букашкам. Они уже проехали мимо, а Шеба все оглядывалась, любуясь им.
Еще больше поразили девочку хребты Ливанских гор. Она думала, что земля везде такая же плоская и ровная, как вокруг Пальмиры. Эти горы на горизонте скорее всего были краем земли и специально подняты вверх, чтобы драгоценная вода не пропадала, возвращаясь обратно в жаждущую пустыню. Но караван все углублялся в горы, преодолевая перевал, и вот уже начал медленный спуск к долинам Ливана.
Здесь, на фоне рыжих и фиолетовых скал Антиливана, на плодородной земле, богатой дарами Цереры, лежит Гелиополис, город, открывающий путь к финикийскому побережью. Это древний Баал Бек, город Баала, названный Солнечным еще греками Александра Македонского. Два главных храма римляне прозвали храмами Венеры и Юпитера Гелиополитануса, но задолго до них здесь стояли эти святилища Великой Матери богов и Баала-Хаддада, властителя земли и небес, дарующего процветание и плодородие. Теперь же на месте древних святилищ были выстроены циклопические сооружения, поражавшие приезжих пышностью и размерами. Даже прибывшие из Пальмиры, привыкшие к красоте и размаху архитектуры, почтительно рассматривали сотню ступеней, ведущих к пятнадцатиметровой арке храмовых ворот.
Старшая жрица Атаргатис гостила в храме Матери богов две недели, но обратный караван на Пальмиру задерживался, и прошло еще десять дней. Шеба не знала, что старшая жрица ожидает вестей из Эмесы. Наконец из Бейрута прискакал посыльный с почтой. Вечером Шебу позвали на террасу, открытую на запад. Заходящее солнце освещало мраморные плитки пола, окрашивая светлый мрамор огненным золотом. Шеба разглядывала причудливый рисунок из священных знаков и зверей, выгравированный на полированных плитах, ставший рельефным в тенях и словно ожившим. Старшая жрица Атаргатис сидела в кресле рядом с Верховной жрицей храма Матери богов.
- Мы едем домой, госпожа? – радостно спросила Шеба, не дожидаясь разрешения говорить, и тут же испуганно прикрыла ладошкой рот, но к своему удивлению, не получила замечания о непозволительной вольности. Жрица оставалась в раздумьях, но наконец подняла печальный взгляд на девочку.
- Пришло известие о судьбе пальмирской армии. Войска разбиты под Эмесой. Ты останешься здесь, пока не развеется мрак над Пальмирой. Я отправляюсь с караваном завтра. Пришла пора молить Великую богиню вернуть свою милость городу.
- Но госпожа, - попыталась возразить Шеба, - Я тоже хочу…
- Так приказала царица Зенобия, - пресекла возражения старшая и отпустила девочку движением руки. Уходя, Шеба поймала пристальный взгляд верховной жрицы Матери богов.
Так маленькая Шеба осталась в Гелиополисе ожидать решения своей судьбы. Для девочки жизнь при храме Матери богов почти ничем не отличалась от прежней, но была не такой вольготной, как в пальмирском храме, где у нее были друзья. Шеба часто вспоминала Черного Ахми, который единственный был с ней ласков и непременно угощал вкусненьким. Здесь никто не подсовывал ей кусочки вяленой дыни, никто не брал на базар, не покупал там горсть-другую сладкого изюма. Единственным существом, скрасившим жизнь Шебы, была кошка Баст. Как и в Пальмире, она уходила ночами охотиться, а днем лежала иногда на ее постели или выходила на террасу, погреться на солнышке. Но обычно кошка находилась неподалеку и бесшумной тенью сопровождала девочку, всем своим видом давая понять, что независима и случайно оказалась неподалеку. На закате, после вечерних храмовых ритуалов, в которых Шеба так же, как прежде в пальмирском храме Атаргатис, принимала участие, они сидели на террасе у своего жилья. Шеба рассматривала звезды, загорающиеся на быстро потемневшем небе, а Баст сидела рядом, чутко прислушиваясь к ночным звукам, и время от времени встряхивала ушами. Потом Шеба сладко зевала и шла спать, а кошка растворялась в ночи, отправляясь по своим делам.
Маленькие дети не воспринимают время как нечто определенное, оно ничего не значит для них, потому что они живут в настоящем, отодвинув прошлое в дальний уголок памяти, а будущее еще не завладело их мыслями. Шеба не считала дни, что прожила в храме Великой Матери в Гелиополисе. Кроме храмовых обязанностей у девочки было еще одно занятие, доставлявшее удовольствие. По приказанию верховной жрицы ее стали обучать игре на флейте. Флейтисты Гелиополиса славились своим умением во всем мире. Для Шебы обучение превратилось в игру, почти такую же интересную, как игры с кошкой Баст. Те дни, что были решающими для судьбы Пальмиры и ее царицы Зенобии, для Шебы были похожими на все остальные. Между тем римские войска отправились в Пальмиру за мятежной царицей и обнаружили, что она исчезла, не дожидаясь покорно пленения и позора. Началась многодневная игра в кошки-мышки. Пустыня велика и возможности спрятаться в ней есть, но напрасно надеяться на ее милость. Равнодушно она простирает свои пески, развлекаясь миражами, но идти по ней можно лишь там, где есть вода. Беглянка не могла прятаться в безводных песках вечно. Рано или поздно запас воды иссякнет, и придется выйти к оазису. Нужно лишь знать места, где есть вода, и набраться терпения. Царицу настигли, и она последовала за победителями, так как была слишком горда, чтобы малодушно избежать позорной чаши. Император Аврелиан возблагодарил богов, заполучив эту удивительную пленницу, мудростью и отвагой сравнимую лишь с царственной львицей. Он предвкушал ликование Рима, когда покажет им укрощенную Зенобию. Рим был падок на такие зрелища. Наблюдать за схваткой гладиатора с хищным зверем было особо утонченной забавой, особенно если попадался сильный и отважный лев. А тут была львица, и стоила она десятка львов. На пути к Бейруту, где ждал флот, Аврелиана догнало известие, слегка испортившее триумф победы. Пальмирский оазис восстал и сторонники царицы снова захватили власть. Император был раздосадован задержкой, потому вернулся и безжалостно расправился с мятежным городом. На этот раз римляне не пощадили никого. Римская армия вышла из Пальмиры, оставив за собой разрушенные стены, разграбленные храмы и смерть. Вереница новых рабов несла за римлянами священные сокровища храмов Бела и Атаргатис.
Свершилось то, что в ночь таинств в храме Луны было открыто последней царице Пальмиры. Сказочный город превратился в прекрасный сон пустыни, соперничая с ее миражами. И через полторы тысячи лет, как и тогда, так же неожиданно перед караваном возникают вдруг среди песков сотни колонн и арок, которые римлянам не под силу оказалось разрушить, сравняв с землей. Театры и площади опустели, и только призраки населяют некогда шумные и полные жизни базары. Теперь лишь песчаные смерчи гуляют по ним.
Шеба узнала о гибели Пальмиры, когда в Гелиополис пришел караван с сокровищами. По велению императора им надлежало отправиться к Бейруту и дальше за море, в Рим. Туда уже проследовал, минуя Баал Бек, император Аврелиан со своей августейшей пленницей. Среди прибывших рабов, бывших совсем недавно благополучными горожанами, на особом положении были жрецы, добровольно вызвавшиеся сопровождать святыни. Римляне не посмели этому препятствовать, так же, как прежде сохранили им жизнь и даже проявили почтение, что впрочем не повлияло на судьбу храмов. Шеба узнала вдруг в толпе жрицу Атаргатис, одну из самых высоких, и подобралась поближе к ней. Ей хотелось узнать о судьбе старой Фатхи, Черного Ахми и других, с кем провела детство в храме Атарате. Жрица узнала девочку и живо схватила за плечики, прижимая к себе, ибо после всех ужасов устроенного римским войском побоища дорога была каждая сохраненная жизнь, и встреча с уцелевшими приносила последнюю радость. Жрица рассказала, что Ахми, жестоко израненный, остался в храме при верховной жрице. Про Фатху она ничего не знала. Шеба удивилась, что верховная жрица не поехала со всеми, на что получила достойный ответ: даже ограбленное и оскверненное, священное место поклонения Великой матери богов останется вечным храмом Атарате и после того, как каменные стены падут под ветрами пустыни, разрушенные неумолимым временем. Верховная жрица осталась со своей богиней.
- А я? – спросила Шеба, дотронувшись до руки жрицы, - Я останусь здесь навсегда?
- Тебя приказано взять в Рим. Верховная жрица позаботилась о том, чтобы ты сопровождала священное зеркало Атарате.
Вечером, сидя перед сном на террасе, Шеба делилась с кошкой новостями. Баст делала вид, что ее это не интересует, и старательно вылизывала левую заднюю лапу. Но уши ее чутко реагировали на голосок девочки. Время от времени кошка встряхивала ими и чихала в длинные усы, которые веерами топорщились от маленького розового носика. Закончив вылизывать лапу, Баст села, аккуратно уложив хвост вокруг собранных в одну точку лап. Шеба протянула руку и погладила ее, прижимая уши к головке, но они тут же встали торчком. Девочка хихикнула и снова пригладила их. Кошка досадливо передернулась и встала, выгнув спину, а потом сладко потянулась и мягко скользнула проч. Девочка обратила внимание, что удалилась она не к саду, а в сторону храмовых ворот. Заинтригованная Шеба тихонько пошла за ней и увидела, как кошка пробует открыть двери, ловко просовывая лапку в расширяющуюся щель. Это стоило посмотреть, и девочка затаилась, наблюдая за действиями Баст.
Кошка скользнула в приоткрытую дверь и Шеба протиснулась следом, не думая о том, что не стоило бы идти в храм ночью. Но очутившись в огромном помещении, темноту которого почти не рассеивал лунный свет, она оробела и не решилась даже оглядеться по сторонам. Шеба вспомнила все истории о происходящих в храме по ночам таинственных явлениях. Старая Фатха вечером перед сном шепотом рассказывала, что однажды в лунную ночь любопытный раб подсмотрел, как статуя богини ожила с первым лунным лучом, а вместе с ней стали настоящими и живыми каменные львы, что стояли рядом с ней. Львы бурно радовались обретенной свободе и бросились ласкаться к богине. Их тайные игры и забавы настолько поразили сердце раба своей неистовой силой, что глаза его сами отказались видеть что-нибудь, кроме Яростной львицы и ее львов-стражников. Он ослеп и мог лишь вспоминать увиденное в храме. А вдруг и ей привидится что-нибудь запретное, и она ослепнет? Шеба попятилась в страхе, но все-таки позвала дрожащим голоском кошку. Эхо подхватило зов и ей показалось, что со всех сторон кричат на разные голоса: «Баст. Баст. Баст.» Она зажмурилась, но потом все же огляделась в поисках кошки и заметила ее песочное тело, мелькнувшее вблизи алтаря. Шеба отчаянно бросилась за ней, умоляя Великую мать пощадить ее и не лишать зрения: она просто возьмет кошку и уйдет. Вот она вступила в круг лунного света, падавшего сквозь прорези купола, и зажмурилась, ослепленная серебряным лучом, бившим прямо в глаза. Вот он, божественный свет, лишающий зрения!
Шеба сжалась в комок с гулко колотящимся в груди сердечком, не забыв при этом выставить вперед левую руку с пальцами, сложенными в жесте, отвращающем несчастье. Осторожно приоткрыв один глаз, она ожидала увидеть все, что угодно, но это просто был лунный блик, отраженный зеркалом. Узнав серебряную оправу священного зеркала Атарате, украшенную черными и бирюзовыми камнями, Шеба сразу успокоилась. Это зеркало она ежедневно держала в руках во время церемоний в храме Пальмиры. Девочка на цыпочках приблизилась, заинтересованная пульсирующим ярким свечением зеркала, и хотела уже протянуть руку и потрогать его, но тут под ноги ей бросилась песочная тень. Довольно ощутимо ткнувшись всем телом, Баст чуть не свалила Шебу и продолжала подталкивать ее прочь. Скрипуче мурлыча, она вилась вокруг, отбегала и возвращалась, словно приглашая уйти. Девочка растерялась и не сразу поняла, что от нее хочет Баст. Замешкавшись, Шеба увидела кошачий силуэт, мелькнувший на фоне зеркала, и оно вдруг погасло и потемнело, словно луна закрылась облаком и перестала светить в окно. Однако серебряный круг лунного света остался на каменном полу, освещая маленькую фигурку в огромном и пустом храме. Решив, что Баст бежит впереди, девочка поспешно отступила к дверям и прикрыла их за собой.
На террасе кошки видно не было, но наступало время охоты, и скорее всего она просто отправилась ловить мышей. Шеба не собиралась искать ее и мешать ночному пиру. Улегшись на постель и свернувшись под покрывалом, она сонным взглядом следила некоторое время за лунным лучом, продвигающимся по постели, но заснула, не дождавшись, когда он доберется до ее лица. Сны ее были странными и тревожными. Ей снилось зеркало Атарате, сиявшее так же загадочно, как накануне. Баст подошла к нему, хлеща себя по бокам хвостом и вздыбливая на загривке шерсть. Шеба отчетливо видела, как поверхность зеркала постепенно становилась черной, словно открытое в ночь окно. Баст, вся подобравшись, припала к земле, мягким движением прыгнула в зеркало и исчезала, хрипло мяукнув. Последнее, что видела Шеба – это ее раскрытую пасть с розовым лепестком языка. Зеркало оставалось черным, непроницаемым и пустым. Шебе захотелось потрогать его и она протянула руку, во сне совершенно не испытывая страха. Но когда рука начала исчезать в зеркале, легко проходя сквозь полированное серебро, девочка перестала ее чувствовать, словно ее и не было. И снова раздалось резкое хриплое мяуканье Баст. Шеба вдруг почувствовала неописуемый ужас и рванула назад. Рука ее появилась из зеркала, как из черной воды. Этот сон в ту ночь повторялся несколько раз. Не просыпаясь, Шеба металась по постели, тихо поскуливая, словно щенок, потерявший мать. Наконец лунный луч передвинулся с подушки на стену и вскоре погас.
Баст утром не пришла. Шеба собралась было искать ее, но девочке велели помочь на кухне паковать в дорогу припасы. Караван должен был отправиться в Бейрут до полуденной жары. В суете сборов Шеба еще два раза забегала в свою комнату, но кошка так и не появилась. Очень не хотелось ехать без нее, самая тяжелая дорога по пескам была веселее с бывалой пустынницей. Но пришлось смириться: Баст сама пришла к Шебе в Пальмире, так же загадочно и исчезла. И вот уже все сидят на лошадях, тюки навьючены на верблюдов и караван медленно выходит из ворот Гелиополиса, чтобы двинуться к Бейруту. Император велел поторапливаться и доставить святыни Сирийской богини в Рим к триумфальному шествию в честь победы над мятежной Пальмирой.
Переход к побережью был значительно легче, чем по пустыне от Пальмиры. Один из охранников посадил Шебу на свою лошадь. Сначала ей было странно видеть этих воинов с бритыми лицами, голоногих, одетых в короткие туники, не защищавшие от зноя. Солдатский плащ сагум едва прикрывал от палящего солнца, а голову они и не думали прятать под тюрбаном, делая вид, что совсем не страдают от жары. Шеба, закутанная в белые ткани с головы до ног, жалела римлян. Тот, что вез ее, был угрюмым воином с суровыми складками у губ и между бровей. Шебе он казался совсем старым, хоть и не похож был на стариков с пальмирских базаров, с бородами такими же белыми, как одежды. Девочка с любопытством смотрела на все, что попадалось по дороге, крутя головой и без конца спрашивая, что это такое. Наконец, воину надоела непоседливая спутница и он слегка встряхнул ее, свирепо что-то проворчав. Шеба испуганно затихла и сидела дальше, не шелохнувшись. Утомленная тряской рысью и жарой, она задремала и чуть не сползла с лошади. Воин обхватил девочку рукой и положил ее голову на грудь, подсунув край плаща, чтобы не поранить случайно металлическими нашивками. Шеба сладко спала. Края белой дорожной одежды разошлись на груди, приоткрыв черную жреческую тунику. Воин осторожно, чтобы не разбудить, приподнял серебряный диск, висевший на шее девочки, и внимательно осмотрел его, пощупав двумя пальцами черный шнурок. Так же тихо он опустил его на грудь и поправил белую ткань.
Караван медленно спускался с Ливанских гор к морю. На ночевку остановились в бедном пыльном городишке, в котором из-за нехватки воды никто не задерживался надолго. Разбили лагерь на окраине, напоили верблюдов и лошадей. Римляне спешили и им было наплевать, что они опустошают недельные запасы воды для полива, уничтожив тем надежду на скудный урожай. Воин, с которым ехала Шеба, раскатал войлочные подстилки, принес ей напиться и поесть, а потом молча сунул горсть вяленых фиников.
Устало растянувшись на подстилке, римский воин наблюдал, как она сидит, поджав ноги, любуясь выходящей из-за гор луной. Когда огромный сияющий молочно-белым светом серп появился на потемневшем небе, Шеба протянула к нему сведенные вместе ладошки, словно ждала, что они наполнятся лунным молоком. «Великая Богиня, могущественная в ночи и воздающая по заслугам, даруй нам милость свою и освети пути наши» - старательно произнесла она формулу короткой вечерней молитвы, проведя ладонями по лицу, как будто умылась лунным светом, и низко склонилась, коснувшись лбом подстилки. Воин, приподнявшись на локте, внимательно слушал чужую речь, а потом вопросительно дотронулся до диска на груди Шебы и указал на луну. Девочка радостно улыбнулась и кивнула. Поглядев еще немного на звездные россыпи в черных небесах, Шеба улеглась спать. Воин проследил, как она устроилась, и заботливо укрыл своим плащом.
Весь путь до Бейрута он оставался таким же угрюмым и молчаливым, но следил, чтобы Шебе удобно было ехать, поил ее свежей водой, приносил еду и всегда подсовывал какое-нибудь лакомство. Осмелевшая девочка разговаривала со своим спутником, делясь впечатлениями и пытаясь расспросить о незнакомых местах, он не понимал ее, пожимал плечами и продолжал отмалчиваться, но уже не одергивал. Иногда он указывал пальцем на какой-нибудь предмет и называл на своем латинском языке. Шеба шепотом повторяла слово и говорила в свою очередь, как это будет по-арамейски. Вряд ли воин запоминал все, что произносила Шеба, но она сама могла уже без запинки повторить десятки слов на новом языке. Местность, по которой они ехали, менялась на глазах, из каменистой пустыни превращаясь постепенно в холмистую цветущую степь. Шеба жалела, что здесь не встречаются больше поразившие ее воображение ливанские кедры. Она не знала, что на побережье все деревья были вырублены еще финикийцами, построившими из них несколько веков назад самый могущественный флот на Средиземном море. Все чаще попадались зеленые тенистые чащи деревьев, каких Шеба никогда еще не видала. Фруктовые сады вызывали восторг доступностью разнообразных фруктов и орехов. На последнем привале перед Бейрутом воин принес Шебе пригоршню спелых абрикосов и она впервые попробовала то, из чего делают любимый ею урюк.
И вот наконец они вышли к морю. Для Шебы это было потрясением. Не верилось, что перед ней столько воды. Сначала показалось, будто берег - это край земли, и небо синей гладью простерлось от него далеко вперед и вверх. Но вдруг она заметила вдали белый парус и с криками удивления показала на него своему спутнику, забыв про сдержанность и теребя его за руку. Он совсем не рассердился и тоже улыбался. Должно быть он понял состояние Шебы, прожившей всю жизнь в пустыне, где каменная цистерна с водой – это уже изобилие. То ли для того, чтобы доставить удовольствие девочке, то ли самому захотелось свежести и прохлады после утомительного пути по пустыне, но воин повернул вдруг коня и они въехали в воду. Лошадь понеслась вскачь по мелководью, брызги радужными веерами летели по сторонам. Шеба болтала ногами и радостно взвизгивала, когда на нее попадали теплые капли. Еще несколько всадников присоединились к ним и с гиканьем понеслись наперегонки, обдавая друг друга брызгами. Шеба услышала вдруг странные хриплые звуки и догадалась, что это смеется ее воин. Она тут же расхохоталась вместе с ним, заливаясь колокольчиком.
Колония Юлия Августа феликс Бейрутус ( счастливая колония Бейрут) была городом, напоминавшим скорее военный лагерь, хотя и носила имя императорской дочери Юлии Августы. Когда-то македонские и галльские легионы Августа основали его в удобной гавани, где устроили стоянку военных судов. Отправляясь покорять Сирию, они предпочли иметь за спиной не завоеванный и потому опасный финикийский порт Тир, а надежную военную колонию. Со временем военное поселение разрослось, превратившись в город, через который проходила та огромная масса товаров, что предназначалась для Рима. Средоточием жизни была набережная, куда подходили караваны с продовольствием. Караван из Пальмиры уже ждали две военные триремы, готовые выйти в море. Пока грузились корабли, храмовые жрецы устроились в военных казармах на набережной.
Шеба с радостью отправилась сопровождать старшую жрицу, которая должна была проследить за погрузкой храмовых святынь. Море и корабли привлекали девочку как всякая новинка. Она сидела на перевернутой корзине у самой кромки воды и приоткрыв рот смотрела, как мелкие волны плещутся о корабельные борта, стараясь развернуть триремы носом к берегу. Рабы таскали на борт тюки по тонким досточкам-сходням. Старшая жрица махнула рукой Шебе и стала подниматься на корабль, балансируя при каждом ударе волны. С борта ее подхватил римский воин из охраны. Шеба с опаской последовала за ней. Было забавно удерживать равновесие на шатких сходнях. Но в какой-то момент корабль качнуло на большой волне, доска ударила снизу по пяткам и Шеба, не удержавшись, полетела вниз.
Вода с плеском сомкнулась над головой. Девочка отчаянно загребала руками и ногами, стремясь стряхнуть с себя эту мокрую и плотную воду, не дающую как следует вздохнуть. Лицо ее показалось из моря и сладкие глотки воздуха обрадовали, как самое желанное лакомство. Шеба еще сильнее заколотила руками, пытаясь удержаться на поверхности. С берега уже плыли к ней на помощь, но один из воинов бросился с борта и шумный всплеск воды снова накрыл ее с головой. Ужас охватил девочку, она даже не почувствовала, как крепкие руки вытолкнули ее из воды и поддержали, возвращая возможность дышать. Не выпуская Шебу из рук, воин выбрался на берег и быстро перебежал по сходням на корабль. Жрица, с тревогой наблюдавшая за этим, перегнувшись за борт, подошла поблагодарить воина. Это оказался старый знакомый Шебы, ее спутник в путешествии. Он бережно поставил ее на скамью, дотронулся до диска на груди и почтительно поклонился, сказав одно только слово: Бриджентис. Жрица поинтересовалась, что это значит, и тот пояснил, что так называют у него на родине в Кельтике, западной Галлии, лунную богиню, которая в Риме зовется Дианой. Жрица согласно кивнула.
Плавание обернулось для Шебы кошмаром. Ее укачивало и приступы дурноты накатывали один за другим. Старшая жрица тоже едва крепилась, но находила все же силы для утренних и вечерних ритуалов Великой богине. Спас положение воин, которого Шеба стала называть Галл. Он принес им несколько золотисто-желтых плодов, таких кислых, что они передергивались, когда сосали дольки. Но это облегчило им жизнь, успокоив спазмы в животе, и позволяло хоть немного поесть. Через несколько дней плавания, миновав Кипр, триремы дошли до Крита. Военачальник так торопился попасть вовремя в Рим, что сократил стоянку до минимума. Пока грузили воду, Галл помог жрице с девочкой спуститься с корабля, чтобы пройтись немного по берегу и отдохнуть от шаткой палубы. С наслаждением вдыхая свежий морской ветер, впитавший над островом аромат роз и смолистый запах сосен и кипарисов, они гуляли, разглядывая товары у торговцев, стекающихся к порту со всей округи в надежде выгодно продать что-нибудь. Шебу поразило изобилие свежих фруктов, которые не были здесь чем-то особенным. Жрица купила у старого раба жаренной в оливковом масле рыбы, и они уселись в сторонке, с наслаждением поглощая пищу, к которой из-за качки во время плавания чувствовали отвращение. Рыба была для них деликатесом, они еще не успели привыкнуть к средиземноморской кухне. Галл украдкой сунул Шебе яблоко и она радостно впилась зубами в желтый бок. Он уже знал, какое это для нее лакомство.
После Крита триремы попали в полосу штормов и с трудом пробивались вперед, спустив паруса. Гребцы выбивались из сил. Время от времени особо мощные валы заливали палубу потоками воды. Все пассажиры лежали вповалку, измученные качкой, потеряв счет дням. Шеба распласталась на подстилке почти в забытьи, не слыша уже хриплых выкриков гребцов, ритмично налегавших на весла. И внезапно все кончилось. Галл вынес девочку на палубу, залитую ярким светом. Море искрилось на солнце и чайки криками предвещали близкую землю. Впервые за последние дни Шеба слабо улыбнулась. К вечеру она вполне пришла в себя и оживленно расспрашивала Галла, долго ли еще им плыть и может ли повториться такая ужасная буря.
К закату море совсем успокоилось. Шеба сидела на палубе, наблюдая, как солнечный диск медленно скатывается в воду, оставляя после себя свечение, словно угли потухающего костра. Полоска на горизонте из алой стала бледно-желтой и погасла, стерев грань между небом и морем, слившими воедино свою черноту. Их корабль находился в самой середине этой темноты, парил в ней, летел во мраке, раздув парус, и вполне вероятно, что оторвавшись от воды, плыл уже по воздуху. Не успела Шеба об этом подумать, как серебряный свет развеял иллюзию, залив мир мерцанием и блеском. По воде побежала дорожка, и проследив за ней взглядом, Шеба увидела, как впереди наливается молочным светом огромная лунная жемчужина. Корабль поплыл по лунной дорожке, стремясь достичь ее, но неуловимая, она все время была на шаг впереди. Шеба подняла ладошки к Луне и торжественно произнесла благодарственное моление, добавив в конце немного от себя: «Великая Богиня, могущественная в ночи и воздающая по заслугам, даруй нам милость свою и освети пути наши. А еще, Госпожа, облегчи нам плавание, сделай его легким и коротким, прошу тебя»
Потрепанные в борьбе со штормами триремы были вынуждены пристать к берегу у острова Кефаллении. Но военачальник приказал пошевеливаться, и уже на другой день они отплыли прямиком к Сицилии. Лунная Госпожа услышала просьбу Шебы. Путь до италийских берегов оказался воистину легким и коротким. Миновав пролив, корабли повернули направо вдоль берегов к ближайшему от Рима порту Остии. Шеба не успела оглядеться, как корабли разгрузили и в спешном порядке отправились в столицу. А вот дорога стоила того, чтобы ей любоваться. Впервые Шеба видела настоящую мощеную дорогу, по которой с веселым грохотом катили повозки, совсем не так бесшумно, словно по маслу, как дома по пескам. Она была обсажена деревьями, а вокруг простирались дивные пейзажи, полные зелени, цветущих кустарников, мягкой травы на лугах. А когда Шеба увидела пасущихся коров, чуть не завизжала от восторга. Остийская дорога становилась все оживленнее, и вот уже то тут то там стало попадаться жилье. Наконец, впереди Шеба увидела возвышенность и Галл указал на нее рукой: «Авентин. Это Рим.»
На северной стороне Авентинского холма в роще священных деревьев стоит храм Дианы Люциферы. Белоснежные колонны каррарского мрамора так же возносятся вверх и светятся в сумерках, как и стволы священных берез. В храме хранится древнее изображение богини, точная копия Артемиды Эфесской, одной из самых знаменитых в подлунном мире. Та, что в Риме получила имя триединой Дианы, изображена покровительницей природы, несущей всем жизнь и пропитание. Стоит она, протянув призывно руки, готовая напоить из множества грудей своим божественным молоком всех нуждающихся. Воистину, Великая Мать всего живого на земле. В этот-то храм и были доставлены привезенные из Пальмиры священные атрибуты Атаргатис, повелительницы зверей, которую в Риме почитали то сирийской Дианой, то Венерой. Служительницы показали прибывшим их жилище, и старшая жрица Атарате тут же приступила к выполнению очистительных обрядов, так как святыни могли быть ненароком осквернены во время долгой и трудной дороги из Пальмиры. Шеба, как хранительница священного зеркала Атаргатис, тоже приняла участие в церемонии. Но для триумфального шествия через два дня выбрали взрослую жрицу, которая понесет зеркало в процессии трофеев.
Рано утром Шеба с тремя жрицами из храма Дианы отправилась на Палатин, чтобы занять места поближе к специально сооруженной триумфальной арке. Массы падких на зрелища свободных римлян и любопытных рабов стекались к дороге, по которой должны были пройти триумфаторы. Шеба была потрясена таким количеством народа. Все толкались и шумели, стараясь протиснуться на места, с которых можно было рассмотреть все получше. Правда, жриц пропустили вперед с почтением. Шеба встала почти возле ограждения, но из-за маленького роста ей плохо было видно, что там делается на дороге. Вдруг все зашумели и стали выкрикивать: «Вива!» Шеба вытянула голову, выглядывая из-под локтя верзилы, стоявшего впереди. Загремели литавры и торжественная процессия двинулась мимо. Шеба старалась рассмотреть хоть что-нибудь и внезапно верзила нагнулся и, подхватив ее под мышки, посадил на плечо.
И она увидела! Рядами шли воины и их доспехи сверкали на солнце. Плюмажи колыхались на шлемах, победно вскидывались руки. Она успела разглядеть со спины проехавшую мимо колесницу императора Аврелиана, его пурпурный плащ и лавровый венок победителя на лысеющей голове. Проходил в парадном строю Галльский легион, и Шебе показалось, что она увидела Галла. Она закричала и замахала руками. И вдруг рокочущие удары больших барабанов тревожно отозвались в глубине груди. Глашатай зычно объявлял зрителям: «Зенобия Септима Августа, царица восставшей и поверженной Пальмиры!» Воины выстроились в две цепочки, а между ними на простой колеснице с одним возничим ехала плененная царица Пальмиры. Шеба вскрикнула и впилась в нее глазами. Царица одета была в богато расшитое золотом платье, что было совершенно несвойственно женщине, обладающей вкусом и умением одеться уместно во всех случаях жизни. На голове красовался воинский шлем, украшенный золотой головой львицы, из-под которого волной спадали волосы, прикрывая ее, словно черным плащом. Самым примечательным была печать горделивого равнодушия на прекрасном лице. Руки царицы были скованы золотой цепью. Увидев это, девочка закрыла рот обеими ладошками, чтобы никто не услышал от нее ни звука. Шеба глядела во все глаза, надеясь поймать ее взгляд, но царица смотрела чуть вдаль, словно вокруг не было ничего достойного внимания. Этот спектакль поставила не она, но как хорошая актриса, она сыграла свою последнюю роль с блеском. Толпы народа, собравшегося поглазеть на побежденную, притихли и молча провожали взглядами женщину, потерявшую все, но оставшуюся непокоренной. По щекам Шебы текли слезы, но она сдержала рыдания и посмотрела на окружающих таким же гордым отрешенным взглядом. Ей было ужасно жалко мать, но она восхищалась сейчас своей царицей. Внезапно одинокий голос прокричал: «Вива!». Ропот пробежал по толпе, но еще несколько голосов подхватили крик. На губах царицы промелькнула насмешливая улыбка, и это было последним, что увидела Шеба.
Повозка ехала уже под арку, а позади шли жрецы пальмирских храмов и несли святыни, привезенные Римом из разрушенного города. Толпа развлекалась, разглядывая захваченные сокровища: золотые чаши, ритуальные маски, украшенные драгоценными камнями, золотые щиты с ощерившими пасти львиными головами. Среди сокровищ из храмов Бела и Атаргатис Шеба разглядела священное зеркало Атарате. Солнечный свет отражался от полированной поверхности нестерпимо яркими бликами, и те, кто смотрел в это время на него, вскрикивали, хватаясь за глаза. Испуганный шепот сопровождал продвижение зеркала. Наконец, шествие закончилось, и народ повалил вслед. А Шебе не захотелось даже оглядеться и рассмотреть получше великолепие города. Вернувшись в храм Дианы, она спряталась за широким стволом дуба и просидела там до вечера.
Через месяц, ближе к новолунию, Шебу забрала с собой жрица Арицийского святилища Дианы Лесной, что на берегу озера Неми в Альбанских горах. Святилище это было одним из самых древних в Лациуме. Говорят, что основал его Орест, убивший царя Фаоса Таврического. Сестра его Ифигения в то время была в Херсонесе Таврическом жрицей в храме Афродиты-Дианы. Расправившись на поединке с царем-жрецом, Орест похитил святыню храма, статую Афродиты Таврской, и в вязанке хвороста они привезли ее к италийским берегам. Шепотом рассказывали так же, что статуя эта в незапамятные времена упала на берега Понта Эвксинского прямо с небес. Небольшая фигура богини, вырезанная из почерневшего за тысячу лет дерева, хранилась в Арицийском святилище и выносилась лишь раз в году в ночь Священных огней 13 августа. Озеро Неми, которое называют Зеркалом Дианы, отражает тогда свет полной луны, и на отполированном черном теле богини появляются серебряные блики. Видеть это могут лишь жрицы высокого посвящения, да верховный жрец, Царь Леса.
Днем же вид зеркальной водной глади в обрамлении священных дубовых рощ радует глаз паломников. Альбанские горы охватывают это таинственное жилище богини словно в драгоценную оправу, скрывая от мира его тайну. Нимфа Эгерия, одна из ипостасей триединой богини, светлым потоком журчит по камням, неся кристально чистые воды в озеро. В ручье Эгерии приходят искупаться беременные женщины, чтобы с легкостью родить здорового ребенка. А если это будет девочка, она получит особое благословение богини. В круглом храме Дианы Весты всегда горит священный негасимый огонь, который поддерживают девы-весталки. От этого огня зажигают в день Священных огней глиняные светильники и факелы. Все берега озера тогда сверкают и переливаются огоньками, а вода кажется багряной от огня.
Шебе все это еще предстояло увидеть, а пока она стояла в комнате верховной жрицы Немийского святилища и ковыряла носком циновку с каймой из черных и красных пятиконечных звезд. В переездах и путешествиях она выросла, вытянувшись в худенькую черноволосую девочку, утратившую младенческую пухлость. Огромные глаза смотрели настороженно, ведь она была в стране коварных римлян. По-латински Шеба немного уже понимала благодаря Галлу, поэтому уразумела, что отныне она становится служительницей Дианы и будет, как и прежде, следить за ее священным зеркалом. Это была большая честь, но верховная жрица, видать, была наслышана о Шебе. Рожденная в храме в ночь Священных огней была способна без опаски держать в руках священный символ власти над двумя мирами и над временем, что связывает жизнь и смерть.
Шеба быстро привыкла к жизни в святилище, такой же размеренной и заполненной каждодневным служением богине, как и в других храмах. В оставшееся время она бродила по рощам, окружавшим озеро, знакомясь с окрестностями. Стояли непривычно холодные дни января, и девочка думала, что теперь понятно, почему римляне покоряют солнечные и жаркие края за Средиземным морем. Здесь зимой было неуютно. Ветры гнали по небу тучи, скрывавшие солнце. Частые дожди не радовали землю, покрытую пожухлой травой и осыпанную опавшей бурой листвой. Шебе, привыкшей благоговейно относится к каждой капле дождя, это было странно. По утрам выходить из нагретой комнаты на студеный воздух совсем не хотелось. Шебе выдали теплую шерстяную паллу, прикрывавшую от холода, которую она накидывала поверх столы. Туго подпоясавшись сверху красным пояском, чтобы не поддувало, Шеба шла с весталками на озеро, туда, где впадал в него поток Эгерии. Вода перепрыгивала с камня на камень, образуя небольшие водопады, и в одном месте над ней нежно переливалась радуга. Шеба опустила в воду руку, та тут же замерзла и покраснела, а потом пришлось долго отогревать ее за пазухой. Набрав воды в кувшины, девушки несли ее в храм и старательно мыли полы.
Гуляя однажды после утренней церемонии вдоль берега, Шеба дошла до священного дуба Дианы, который ей уже показывали. Дуб этот стоял особняком и был настолько стар и могуч, что верилось, будто он ровесник святилища, и был молодым дубком, посвященным триединой богине, в те незапамятные времена, когда Диана перенесла на италийский берег воскресшего Ипполита, и стал он Царем Леса Вирбием. Здесь, в его тени он сидел, играя на флейте, у дуба нес он стражу, охраняя великую святыню Дианы – золотую ветвь, открывающую тайные пути тому, кто овладеет ею. С тех пор каждый новый царь-жрец, воплощавший Вирбия, хранил золотую ветвь как зеницу ока.
Шеба издали увидела фигуру жреца, но с ним что-то было не так. Обычно он бессменно ходил вокруг дуба, настороженно и зорко вглядываясь в кусты поодаль. Обнаженный клинок посверкивал в его руке. Жрицы рассказали Шебе, что он день и ночь ждет смельчака, готового сразиться с ним за титул Царя Леса. Любой раб мог попытаться выкрасть золотую ветвь и рискнуть одолеть всегда готового к бою Царя. Если повезет, Диана получит нового, более ловкого и сильного жреца, достойного ее милости. Только так можно было стать Царем Леса. И вот теперь Шеба увидела, как Царь-жрец мечется под дубом, задрав голову и потрясая обнаженным мечом. Его яростный рев разносился далеко окрест. Испуганная девочка бросилась бежать к храму. На ее крик вышла поспешно верховная жрица Дианы и, уразумев, что у дуба происходит что-то необычное, бросилась туда, стараясь все же не терять достоинства. За ней спешили все остальные. Храм мгновенно опустел, лишь весталки не покинули священный огонь Дианы-Весты. Жрицы давно уже ожидали момента, когда появится отчаянный храбрец и бросит вызов стареющему Царю-жрецу. Шеба стала свидетельницей того, как жрец обнаружил ловкого раба, сумевшего незамеченным забраться на ветки и отыскать одну из них, что росла прямо из ствола и была необычного золотистого цвета. Зимой, когда облетела листва, найти ее было не так трудно. Срезав золотую ветвь, раб получил право сразиться со жрецом и завоевать себе титул Царя.
Запыхавшись, Шеба прибежала на место поединка последней, когда противники скрестили уже клинки. Отважный раб, осмелившийся на рискованное предприятие, был значительно моложе и подвижней. Отсутствие боевого опыта компенсировала юношеская удаль и отчаянное упорство, с каким он продолжал попытки сразить противника. Он наносил удар и отскакивал, снова бросался вперед и уклонялся от встречного удара. От их разгоряченных тел шел пар. Жрец начал уставать и пропустил молниеносный выпад. Кровь широкой лентой заструилась из раны на левом плече, рука повисла, не в силах удержать короткий меч. Не желая признать поражение, жрец отчаянно продолжал сражаться одной правой рукой. Молодой противник прыгал вокруг него, угрожая то слева, то сзади, и это выматывало обреченного. Уже несколько глубоких ран покрывали его тело, но и он дважды смог достать противника мечом. В этом поединке не было места милосердию, в живых должен остаться только один. Наконец молодой раб выбрал момент и сделал последний меткий выпад. Лезвие вошло в печень, и жрец рухнул к ногам удачливого соперника. Чуть пошатываясь и хрипло дыша, новый Царь-жрец поднял с земли у подножия дуба золотисто-желтую ветку и подал верховной жрице.
- А что теперь? – громким шепотом спросила Шеба, потянув за столу стоявшую рядом с ней жрицу.
- Пошли скорей, сейчас начнется самое главное. Новый Царь Леса предстанет перед Дианой. Кровь умершего и его кровь будет смешана и из нее возродится вновь вечно живой Вирбий. Пока не отрастет снова золотая ветвь, Царь Леса будет в храме служить Диане, а потом, в ночь Священных огней, заступит на охрану дуба.
Храмовые рабы торжественно унесли тело поверженного Царя Леса, за ними две жрицы Дианы почтительно повели за руки молодого человека, который вчера еще был рабом, а теперь божественным провидением становился следующим воплощением Вирбия. Теперь его ждала жизнь, повторяющая судьбу предыдущего жреца: короткий триумф, долгое служение стражником при священном дубе, бессонные ночи, неусыпная готовность сразиться с новым смельчаком и, наконец, когда силы начнут уходить с годами – последний смертельный поединок. Говорят, Диана берет своих царственных жрецов к себе. Ради этой награды скрещивают мечи возле дуба в священной роще, и чреда желающих не иссякнет.
Шеба вошла в храм как раз к началу церемонии. Ее уже искали и велели встать вместе с двумя девочками-подростками лет десяти-двеннадцати, подпоясанными, как и Шеба, красным поясом, означавшим первую ступень посвящения. Верховная жрица собирала в маленький серебряный сосуд кровь убитого, затем подошла к новому Царю Леса, которого уже тщательно причесали и умастили благовониями, не трогая, впрочем, ран на теле, надели на голову венок из дубовых листьев и усадили в кресло Дианы. Из неглубокой рубленой раны ниже ключицы все еще сочилась кровь и жрица поднесла ритуальный сосуд, чтобы собрать и ее. Ей подали канфар молочно-белого стекла, наполовину наполненный рубиновым вином, и она долила туда ключевой воды источника Эгерии, а затем капнула несколько капель смешанной крови умершего и возрожденного Царя Леса. Первой сделав глоток священного напитка, дающего вечное обновление, жрица сделала знак подойти ожидавшим в волнении девочкам. Окунув палец в сосуд, она начертила кровью на их лбах знак Богини, а потом дала глотнуть из канфара. Служительницы опоясали посвященных зелеными поясами второй ступени и вывели из храма. Осталась со старшими жрицами лишь одна из тех, кто носил зеленый пояс, сегодня она будет посвящена в таинства божественного брака и получит право носить дневной голубой или ночной черный пояс третьей ступени. Но на это нельзя смотреть непосвященным, и двери храма закрылись, как только вышли все служительницы в красных и зеленых поясах.
Словно возродившись вместе с новым Царем Леса, природа просыпалась от зимнего сна. Первыми сквозь прошлогоднюю траву пробились первоцветы. Шеба выискивала в роще их лиловые колокольцы и, собрав букетик, приносила к статуе Дианы в большом храме. Вскоре берега озера сплошь покрылись весенними цветами. Шеба носилась по лугам, радуясь теплу и яркому солнцу. После рождения весеннего приплода пастухи приносили Диане благодарственную жертву: крошечных козлят и белых ягнят. Играть с ними было интересно, но больше всего девочке нравились живущие при храме гончие Дианы. Крупные откормленные собаки свободно бегали, где хотели, лаем вспугивая стадо жертвенных животных. Однажды Шеба видела, как они загнали козленка и растерзали его. Оттащив тушку козленка в сторонку, они пировали, рыча и чавкая, а потом жадно лакали воду прямо из озера, и там же под кустом улеглись переварить съеденное. Шебе не было жалко козленка, она помнила, как кормила своих львят, и как они терзали мясо, словно только что убитую добычу. Вспоминая своих подопечных, она переносила любовь к ним на этих красивых и сильных полудиких гончих. Терпеливо приручала девочка собак, и вскоре они перестали обращать на нее внимание и настороженно рычать, позволяя резвиться вместе. Когда гончие ложились отдохнуть, Шеба гладила их прогретые солнцем бока и спины, рассказывая по-арамейски о своих львятах, об Ахми и кошке Баст, словно находилась в храмовом саду в Пальмире. Эти собаки были единственными, кому она могла выговориться.
В канун великого праздника Дианы и ночи Священного огня в Немийское святилище пожаловала нежданная гостья. Из Тиволи приехала Зенобия Септима, царица Пальмиры. Ей назначено было жить на вилле Адриана, в роскоши, как и подобает царственной пленнице. Там, в храме Венеры могла она служить своей Сирийской богине. Но на праздники Зенобия распорядилась доставить себя в наиболее почитаемый и древний храм Дианы Немийской. Стража потакала таким безобидным капризам пленницы. Стражники сопровождали Зенобию до ворот храма и остались у входа ожидать конца церемонии. Жрицы, знавшие об ее высоком посвящении, встретили царицу с большим почтением. Шеба смотрела на мать издали, не смея подойти на глазах у всех. В честь присутствующей верховной жрицы Атаргатис вынесены были святыни пальмирского храма. Присутствие матери не давало Шебе сосредоточиться на выполнении обрядов, и она чуть не спутала последовательность своих действий.
Тряхнув головой, девочка взяла в руки серебряное зеркало с бирюзой и почувствовала, как ее снова наполняет радостное волнение. Звуки храма стали глуше, отдалились. Шебе казалось, что она находится далеко-далеко и слышит только легкий гул, исходивший от зеркала, который заставляет дрожать воздух и вибрировать каждую жилку в теле. Она, наверное, издала какой-то звук, потому что верховная жрица Дианы оглянулась, посмотрела на зеркало в руках у Шебы и глаза ее испуганно расширились: поверхность его таинственным образом стала непроницаемо черной и ничего не отражала. Но церемония требовала всего внимания, и жрица сделала знак продолжать. Зенобия тоже видела это и возрадовалась в душе, так как это был знак того, что ее дочери так же, как и ей самой, подчиняется то, что по ту сторону зеркала. Она издала резкий короткий свист, чтобы привлечь внимание Шебы, и произнесла, указывая на зеркало: «Via sacra*!» Тогда Шеба не поняла тайного смысла сказанных матерью слов, но вскоре ей придется воочию увидеть тот священный путь и пройти по нему до конца.
Наступил кульминационный момент праздника. Последний луч солнца скользнул в начавшую темнеть воду озера и день потух. В ту же секунду из храма хлынул поток огоньков. Паломники несли зажженные от вечного огня Дианы-Весты глиняные светильники, факелы, смолистые ветки. Вспыхнули вдоль берегов озера костры. Все это светилось и переливалось, словно звезды спустились с небес и запутались в траве, разгораясь багровым пламенем. Взошла над озером полная луна и резкие звуки охотничьих рогов подали сигнал всем мужчинам и непосвященным скрыться, чтобы ненароком не увидеть шествия великой черной Дианы Таврской к озеру. Процессия жриц в белых одеждах, подпоясанных черными витыми поясами, вынесла священный кумир, и сопровождал ее только один мужчина – Царь Леса. Они направились по берегу озера в обход к тому месту, где рос дуб Дианы. Царь-жрец выхватил меч и отсалютовал богине, встав у гигантского ствола на службу, которая закончится лишь с его смертью. Огонь костров окрасил лезвие в цвет крови, предрекая исход.
На утреннюю трапезу Зенобию пригласила к себе верховная жрица. Шеба вместе с молодыми жрицами второй ступени посвящения с утра веселилась у костров, которые горели всю ночь до рассвета. Зажарено было на углях мясо молодых козлят и лепешки. Кувшины с вином и водой из источника Эгерии принесли юноши, приехавшие на праздники Арицийской Дианы. Девушки растянули на траве полотно, на котором разложили дубовые листья, полевые цветы и яблоневые ветки с румяными плодами. Аромат жареного мяса привлек гончих, и девушки тут же одели им венки из зелени и цветов. Собаки лапами пытались снять украшение, Шеба хохотала и гончие прыгали вокруг нее, выхватывая из рук лакомые кусочки. Сама она набросилась на яблоки, выбирая самые спелые. Она не заметила, как уехала со своей стражей Зенобия, а та не рискнула позвать ее попрощаться. Так они больше и не увиделись.
Миновали дни осеннего равноденствия, и снова виноградники в долине стали багряными. Леса поражали разнообразием осенних оттенков. Опять стало холодать по утрам, приближались зимние дожди. Но на этот раз Шеба не испугалась зимы. Ей было жалко одинокого стража, холодными ночами зорко стерегущего Золотую ветвь Дианы. Иногда ранним утром она украдкой приносила ему с кухни горячих лепешек, чтобы он быстрее согрелся. Часто Шеба заставала его стоявшим, крепко прижавшись спиной и затылком к стволу, словно из дуба в него вливались сила и тепло. Однажды она не удержалась и спросила его об этом. Жрец только лишь кивнул, но потом добавил, что Бриджентис охраняет его от непогоды и опасностей.
- Я слышала про Бриджентис, - обрадовалась Шеба, - Ты из Галлии?
- Кельтика, - поправил ее жрец и с интересом оглядел, - Откуда ты слышала про Бриджентис?
- Мне рассказывал один римский воин, он из Галлии. Он хороший, - вздохнула девочка, вспомнив Галла, - Он вытащил меня из моря.
- А сама ты откуда?
- Из Пальмиры, из храма Атаргатис. Я посвящена Луне, вот Галл и сказал, что я посвящена Бриджентис. Что это одна и та же богиня.
- Да. Я служу здесь всемогущей Бриджентис, и когда-нибудь она возьмет меня в небесную страну Тир Нан Ог, где все вечно молоды и охотятся на небесных оленей. Ну, иди отсюда, пока никто не увидел. Спасибо за лепешки! – крикнул он вдогонку.
В храме Шеба выбрала жрицу, что была с ней поласковей, и расспросила про кельтскую Бриджентис и страну Тир Нан Ог. Больше всего ее интересовали небесные олени, уж не на них ли охотятся небесные львицы Атарате?
- Греки верят в Поля асфоделей, где живут души умерших, а в Иудее сейчас веруют в рай, куда попадают праведники после смерти. В раю растет древо познания добра и зла, первая женщина на земле сорвала с него яблоко и съела. И греки тоже верят, что в саду Гесперид растут яблони с золотыми плодами, в которых заключена вся мудрость земная. А небесный Тир Нан Ог называют еще в Британии и Кельтике Авалоном – Яблоневым островом. И находится тот яблоневый сад в разных местах, но почти все говорят, что на севере, в стране гипербореев, а может, и дальше за ней, - ответила жрица, согласно кивнув, - В каждой местности Великая триединая богиня имеет свое имя, тысяча имен у нее и одна сущность. Мудрый человек всегда найдет в чужой религии своих богов и поклонится им. Вот ведь и ты, Феба, поклонялась Атаргатис, великой Сирийской богине, а теперь называешь ее Дианой и служишь так же прилежно. Да?
- Я поняла, госпожа! Луна над всей землей одна! И понимает все языки. Я-то стала здесь Фебой, значит и Великую Мать можно называть и Атаргатис, и Бриджентис, и Дианой
После дней зимнего равноденствия Шеба принялась ждать прихода весны. Но то, что изменило ее жизнь, в очередной раз бросив в бурное море судьбы, произошло раньше.
Однажды на закате, после вечерней церемонии Шеба услышала возбужденный лай гончих и решила выйти посмотреть, вдруг они загнали крупное животное, лань или даже волка, одиноко бродившего по зимним полям. Она не успела переодеться и накинула теплую паллу прямо на черные церемониальные одежды. На улице уже наступили сумерки, и Шеба старалась рассмотреть, на кого так яростно лают собаки. Пришлось подойти поближе. Собаки жались друг к другу, сгрудившись в стаю на ступенях храма. Шеба удивилась тому, что гончие лаяли прямо на двери храма, переходя иногда на визг, то бросаясь вперед, то отступая, поджав хвосты.
Девочка осторожно приблизилась и никого не увидела. Любопытство заставило ее заглянуть в храм. Шеба решила, что лань забежала туда, спасаясь от погони. В храме стояла тишина. Шеба на цыпочках обошла колоннаду маленького храма Весты, где горел негасимый огонь, слабо освещавший все помещение. Девочка не впервые зашла в храм ночью и уже не так боялась, как в Гелиополисе. Решив, что ошиблась, и никого здесь нет, Шеба пошла к выходу и тут услышала слабый шорох за статуей Дианы.
- Ага, так вот ты где! – девочка с трудом пролезла между колонной и постаментом и заглянула в узкое пространство, где, сжавшись в комок, сверкал на нее золотистыми светящимися глазами молодой волк, - Вылезай, здесь тебя собаки не достанут.
Волк тихо зарычал и переступил лапами. Шеба попятилась, давая ему дорогу. Они выбрались из щели, и волк метнулся к дверям, но оттуда по-прежнему доносился лай гончих, стороживших добычу.
- Они когда-нибудь уйдут, - утешила волка Шеба, - Посиди здесь тихонько. Я останусь с тобой, что б не страшно было.
Волк словно понял, о чем говорит девочка, попятился и сел у стены, стараясь сделаться как можно незаметнее. Шеба ходила по храму, тихо напевая мелодию, которую утром разучивала на флейте. Собаки за воротами не оставили надежду заполучить все-таки законную добычу, поэтому терпеливо ждали, время от времени поднимая отчаянный лай. Когда они стихали, Шеба подходила к двери и прислушивалась. Наконец, ей показалось, что собаки ушли. Она приоткрыла дверь, вглядываясь в сумерки. Тут же самая настырная сука проскользнула внутрь, за ней остальные, и началась свалка. Волк с рычанием кидался на гончих, а те, оглушительно лая, подбирались все ближе и ближе, замыкая круг. Волк присел на передние лапы и вдруг прыгнул через их спины. Собаки не сразу пришли в себя от неожиданности. Пользуясь замешательством, волк метнулся в дверь, и гончие клубком выкатились следом.
Шеба огляделась по сторонам, думая, что чудом устояли статуи и треножники у алтаря. Один все-таки оказался опрокинутым, и она подбежала поставить его и поправить предметы, что должны были находиться там. В первую очередь Шеба бережно подняла серебряное зеркало Атарате и потрогала пальцем камушки оправы, проверяя, не испортились ли от падения. В зеркале плясали отсветы священного огня, бросая на ее лицо багровые блики. Отвернув зеркало от огня, Шеба осторожно погладила полированную серебряную поверхность. Теперь уже серебряный диск на ее груди поймал пламя светильника, послав его отражение в зеркало. Оно зажглось новым светом, создавая уходящую вдаль мерцающую цепочку светлых огоньков. И вдруг отражение снова пропало, превратив зеркало в манящую черную пропасть, похожую на ненасытную пасть. Такую же она видела в ту ночь, когда пропала Баст. Шеба не могла отвести от нее взгляд. Сохраняя непроницаемую черноту, зеркальный овал стал вдруг наполняться внутренним светом, закрутившимся вихрем белого холодного свечения. Все замелькало перед глазами, расплываясь радужными бликами из-за набежавших на глаза слез.
Шеба моргнула и поэтому пропустила момент, когда в сияющем водовороте зашевелились какие-то фигуры. Если бы рядом была ее мать, она бы узнала в них те дьявольские отродья, что заманили ее в ловушку в седьмом зеркальном коридоре. Шеба этого не знала и поэтому не испугалась их. Она с интересом вглядывалась в манящую перспективу, не решаясь все-таки протянуть туда руку. А этого, видимо, и дожидались зеркальные демоны, протягивая к ней лапы и зовя за собой. Вдруг, то ли из-за спины одного из них, то ли прямо из ярких всполохов в самой середине светящегося туннеля возникла каким-то волшебным образом палевая кошка, как две капли воды похожая на Баст, и хрипло замяукав, побежала в глубину. Шеба, не раздумывая, бросилась за ней.
Выпущенное из рук зеркало с серебряным стуком упало на каменный пол.
* * *
Инга заварила зеленый чай с жасмином, который любил отец, и позвала его к столу. Ему налила в синюю пиалу, себе достала китайскую чашечку тончайшего фарфора, расписанную лотосами, подарок Андерса. Обычно Инга пила кофе, к которому ее приучила бабушка, большая его любительница, но вечерами с отцом с удовольствием пила жасминовый чай.
- Отец, ты не помнишь, с кем из востоковедов ты обсуждал смерть профессора Барсова? В Мариинском театре, когда водил Анну смотреть «Спящую красавицу»?
- Да, помню, конечно, - засмеялся Арсений Петрович, - Анютка еще завопила на весь зал, когда Аврора взяла в руки веретено, хотела предупредить ее. Нас из-за этого чуть не вывели: я ведь и так с трудом уговорил пропустить на спектакль, соврал, что ей уже пять лет. А встретил я там ученика покойного Якова Михайловича, Матвея Ландера с приемной дочерью.
- Приемной дочерью? Интересно. И что ты знаешь о ней?
- О ней? – удивился Арсений Петрович, - Да о ней я почти ничего не знаю. Так, слышал кое-что в институте. Ну, ты знаешь, такие вещи не оставляют без внимания: холостяк вдруг удочерил ребенка. Хорошая девочка, сейчас уже школу кончила. Поступила, кажется, на исторический. Ландер переживал, он-то надеялся, что она пойдет по его стопам. Он такой же фанатик, как и Барсов, занимается Пальмирой. И дочка его, я слышал, свободно говорит на арамейском.
- И давно она с ним живет? – поинтересовалась Инга, подливая отцу горячего чая.
- Не знаю, по-моему, давно, лет десять, или больше. А чем тебя так заинтересовала эта девочка?
- Я хочу познакомиться с ней. Ты устроишь мне встречу? Может, пригласить их к нам на чай? Я могу испечь что-нибудь, по-моему, пирог прошлый раз получился вполне сносный, как ты считаешь?
- Конечно, пригласим. Но пирог лучше купить в кондитерской, - добродушно возразил Арсений Петрович, - Матвей, между прочим, не так давно женился. Не будем смущать молодую жену твоими кулинарными способностями! В пятницу вечером ты свободна?
- Да, конечно, папочка, - согласилась Инга, думая о том, что до пятницы нужно выяснить об этой девочке все возможное. Это невероятная удача, что она живет совсем рядом!
Часть 4 Молодая Луна
Разлетелось в серебряные дребезги
Зеркало, и в нем – взгляд.
М. Цветаева
Когда Вика впервые попала в Ленинград, ее изумлению не было предела. Эти громады домов, улицы, полные народа, - и машины, машины, большие и маленькие, шумные, дурно пахнущие, мчавшиеся одна за другой бесконечными потоками, словно стадо сошедших с ума быков, несущееся слепой массой куда глаза глядят. Вика в ужасе прижалась к Канарейке и не соглашалась сесть в одну из них, пока Матвей не взял ее на руки, успокаивающе шепча то по-русски, то по-арамейски, что это совсем не страшно, просто колесница без лошадей, которая повезет их домой.
Но вскоре девочка привыкла не только к машинам, но перестала даже бояться с шумом выскакивающего из туннеля поезда метро. Поселилась она в большом доме, где была странная кабинка с раздвижной дверью и кнопками, на которые нужно нажимать, чтобы выйти из нее прямо напротив двери в их квартиру. Это называлось лифтом. В квартире было светло и чисто, на кухне не было дровяной печки, как у бабы Нюси, а была совершенно непонятная газовая плита, и холодильник, и еще множество интересных и таинственных вещей. Канарейка показала девочке, как в ванной комнате бежит из блестящих кранов холодная и горячая вода, научила пользоваться туалетом и дергать за рычаг, чтобы с клекотом хлынула из бачка вода. Вика думала, что Лиза будет всегда с ней, но оказалось, что она живет в другом доме, до которого нужно долго идти по улицам и даже переходить два раза по мостам через широкую реку Неву. Жили они вдвоем с Матвеем. Вика была рада, что он теперь рядом, это было здорово, когда тебя понимают. И вообще, он вызывал у Вики необъяснимое доверие. Она выбрала и полюбила его сразу, так же, как Митроху и бабу Нюсю.
Город, в котором теперь жила Вика, назывался Ленинград, но Матвей сообщил ей, что его еще называют Северной Пальмирой. Девочка, услышав об этом, ощутила странную боль в груди: ах, видели бы они настоящую Пальмиру, с ее дворцами среди пальм, храмами, колоннадами, стадионом! Но этот северный город был таким величественным и обветшалым, и он ей нравился. Все в нем вызывало у Вики удивление. Лиза водила ее по улицам, показывая громадные дома с непривычно большими окнами и фонари, которые светили вечером, как множество лун. Магазины поразили ее воображение. Как же они отличались от базаров, которые так привлекали девочку пиршеством красок и запахов! Здесь все было по-другому. Вика и представить не могла, что может быть вместе собрано сразу столько необычной еды: буханок хлеба, разных батонов, больших и маленьких булочек с блестящей румяной корочкой, посыпанных сверху орехами или сахаром, разнообразных банок и баночек, желтых и красных головок сыра и колбас, за которыми толпились люди. Вика понимала, что получить эту еду хотелось всем. Колбасу, наверное, любила не только она. Еще удивительней оказались магазины, где было собрано все для детей. Лиза с Матвеем однажды привели туда Вику и принялись выбирать пальто, обувь, белье, пока она не устала примерять их. По поводу пальто взрослые даже поспорили. Матвей хотел найти шубу, - тепло и добротно! – а Лиза считала, что девочке для разнообразия нужно что-нибудь легкое и яркое. Шубы не нашлось, поэтому Матвей с неодобрением смотрел, как Лиза купила красное стеганое пальто с капюшоном.
А потом Матвей поманил Вику за собой в отдел игрушек. Что такое игрушки, она уже знала, на острове видела у некоторых детей кукол и меховых медведей, пластмассовые ведерки и лопатки, правда, не очень понимая, зачем они нужны. Раньше у Вики никогда не было игрушек, кроме выточенных из кости и цветного камня фигурок льва и священного быка с рогами, напоминающими лунный серп. Теперь, у полок, заставленных куклами и яркими меховыми зверюшками, у нее разбежались глаза. Посмотрев на личико с горящими глазами, Матвей засмеялся и разрешил взять все, что ей захочется. Вика замерла, не зная, на чем же остановить выбор. Куклы были прекрасны и удивительны своим сходством с настоящей женщиной. В отличие от мраморных статуй, которых Вика насмотрелась в Риме множество, эти создания умели двигать руками и садиться, а их блестящим золотистым волосам позавидовала бы сама Диана Арицийская. А их одежда! Вику потянуло к ним магнитом. Заметив это, Лиза попросила продавщицу достать с верхней полки одну, с черными кудрями, синеглазую, в розовом шелковом платье, и протянула ее Вике. Девочка потрогала пальцем шелковистый завиток, погладила розовые складки платья и восхищенно вздохнула. Лиза наклонила куклу вперед, показывая, как она говорит. Услышав ее «Ма-ма», Вика засмеялась. Вдруг она сунула куклу Лизе и шагнула к прилавку. Матвей проследил за ее взглядом и остолбенел. Незаметно взяв Лизу за руку, он сжал ее, призывая к молчанию. Вика показала пальцем на меховую игрушку и неуверенно произнесла: «А можно вот ее?» Лиза прикрыла рукой рот, чтобы не ахнуть: на полке, среди медведей, зайцев и собачек всех цветов и размеров, сидела кошка с бежевой бархатистой шубкой и зелеными пуговицами глаз.
- Ты не хочешь куклу? – Матвей попытался отвлечь девочку от игрушки.
Вика с сожалением оглянулась на куклу и умоляюще поглядела на него.
- Мне больше нравится эта кошка. Ну, пожалуйста! Можно? У меня была почти такая же.
- Ну, конечно! Как хочешь, детка! - ободряюще улыбнулась Лиза и пошла к кассе. Спохватившись, Матвей поспешил за ней, решив все-таки купить Вике еще и куклу.
Дома Лиза, умирая от любопытства, стала расспрашивать Вику о ее кошке.
- Я звала ее Баст. Это имя богини! – гордо пояснила девочка, - Она жила со мной в храме Атаргатис и в Баал Беке. Днем любила спать на моей постели, а ночью уходила охотиться. Я с ней играла. Если пошуршать пальмовым листом, она подкрадывалась, а потом прыгала на него.
- Ты не взяла ее с собой на Валаам?
- Она пропала, когда мы собрались в Рим. Не захотела плыть по морю. Я скучала по ней. Можно, эту я тоже назову Баст?
- Конечно, можно! – разрешила Лиза с облегчением: хорошо, что не Шеба! Тогда она еще не знала, что там, в Пальмире, Шебой звали саму Вику.
Так у Вики оказалось два любимца: настоящий черный умница Шарбар и игрушечная кошка Баст. Шарбар теперь спал на полу у диванчика, где Матвей устроил Вике постель. Бывало, что утром он заставал пса спящим в ногах у девочки и ругал, но это мало помогало. Вскоре Матвей понял, что можно было без опасений отпускать Вику с Шарбаром погулять без присмотра. Пес не отходил от нее ни на шаг, никого не подпускал близко, издавая всякий раз угрожающее рычание, и всегда приводил ее домой. К вечеру, когда Вика уставала от лавины новых впечатлений, она садилась на пол и обнимала за шею Шарбара. Он устраивался рядом, положив морду ей на колени, и шумно вздыхал от удовольствия, когда ее ручки задумчиво гладили черные завитки за ушами. Вика шепотом рассказывала ему, что видела сегодня, где была, чему выучилась. Шарбар ласково тыкался влажным черным носом ей в щеку и норовил лизнуть розовым шершавым языком в губы. Вика смеялась и чмокала его в лоб, прямо между карих глаз. Пес зажмуривался от удовольствия и тоненько поскуливал от полноты чувств. Не один год еще сохраняла Вика потребность время от времени отгораживаться от мира в своем углу, в одиночестве и тишине, думая о чем-то своем. Она садилась на полу, обняв коленки и прижавшись к ним щекой, так что волосы закрывали лицо черной занавеской. Вика в такие минуты входила в странное состояние, погружаясь то ли в воспоминания, то ли размышляя, или мечтая о неведомом, ничего не видя и не слыша, и впускала в свой замкнутый круг только Шарбара, умевшего деликатно молчать рядом. Матвей уважал ее желание уединиться. Проходило оно так же внезапно, и снова уже слышался шум возни и лай Шарбара.
Первое время Лиза приходила почти каждый день. Вике, безусловно, хотелось, чтобы Канарейка жила с ней. Но с Матвеем ей жилось совсем неплохо. Как ни странно, но тридцатишестилетний холостяк, занятый лишь своей работой, отлично справился с непривычным положением отца-одиночки. Вика не была неухоженным ребенком, и когда Лиза заглядывала в шкаф проверить, не нужно ли что-нибудь прикупить из одежды или починить, все было в полном порядке. Поздно вечером, когда Вика уже спала, Матвей отрывался от рукописей и книг и стирал в ванной детские колготки и платьица. Постепенно он привык, что ребенку нужно есть три раза в день, и не забывал загружать холодильник продуктами. Выяснив, что Вика предпочитает простую, без изысков, еду, Матвей освоил несколько несложных блюд в дополнение к омлету, который сам ел чаще всего и виртуозно готовил. Вика старалась помочь, чем могла, и Лиза неоднократно заставала их за совместной чисткой картошки.
Обязанностью Лизы было снабжать их солеными огурцами и черемшой. Кроме того, Вику знали все коллеги Матвея и из командировок на ближний и дальний Восток привозили ей засахаренные фрукты: янтарно-прозрачную курагу, инжир, финики и похожие на ремни сушенные дольками дыни. Это девочка любила больше конфет, к которым так и не привыкла. Зато мороженое пришлось ей по вкусу. Попробовав его первый раз, Вика на всю жизнь полюбила это поразительное лакомство, похожее на сладкий снег. Иногда Матвей водил Вику с Лизой в кафе-мороженое недалеко от дома, где они с одинаковым наслаждением съедали по сто пятьдесят грамм мороженого, политого шоколадной подливкой. Вике хотелось попробовать все разноцветные шарики, и Лиза разрешала зачерпнуть по ложке из своей вазочки. Матвей казался в этой компании единственным взрослым человеком. Еще они вместе ходили в зоопарк, где Вика с изумлением смотрела на жирафов и слона, равнодушно проходя мимо львов; вместе ездили на Елагин остров гулять среди позолоченных осенних деревьев. Они приезжали домой усталые и румяные от свежего воздуха, с большими букетами желтых листьев, и набрасывались на еду. Это было здорово. Рядом с Матвеем и Лизой Вика никогда не чувствовала себя одинокой, с ними было весело и интересно.
Лиза читала Вике много книг, приносила из дома свои старые детские книжки. Хотя обучением девочки специально занимались Павел Андреевич и его ученица, молоденькая аспирантка кафедры детской психологии Лариса Савина. Она изводила Вику тестами и вопросами, но обучение проходило быстро, девочка оказалась умненькой и скоро не просто догнала сверстников в развитии, но и далеко обошла, потому что обладала не только цепкой памятью, но и бесценным опытом и знанием античной жизни. Это уж была область интересов Матвея. Арамейская речь звучала в доме не реже русской. Вскоре Вика рассказала ему все, что видела и знала про жизнь в Пальмире, Баал Беке и в Ариции.
Лиза, заставая в доме у Матвея Ларису, обычно гасла, замыкалась и торопилась уйти. Она по-прежнему скрывала, кто ее притягивает туда кроме Вики. Только дома, вечерами, она грустила оттого, что вместо одной соперницы приобрела, очевидно, другую. Под первой она подразумевала исчезнувшую Шебу, а под второй, более опасной, – Ларису Савину. Бедная Лариса и не подозревала, какую бурю своим профессиональным интересом к Вике вызывает в душе этой малознакомой странной дочери доктора Канарёва. На Матвея она почти не обращала внимания, а после занятий Ларису чаще всего встречал жених, терпеливо ожидая на улице у подъезда. Но Лиза об этом не догадывалась и думала иногда о том, что, будь ее воля, с радостью бы поменяла Ларису обратно на Шебу, выбрав из двух зол меньшее.
Было много разговоров, отдавать ли Вику в семь лет в школу. Матвей в обсуждении участия не принимал, положившись на мнение специалистов, а специалисты, то есть Павел Андреевич и Лариса, долго спорили, выдержит ли психика ребенка простую советскую школу. В конце концов решили заниматься с ней пока дома, а чтобы привыкала к детям, пристроить в какой-нибудь детский кружок при Дворце пионеров. Вика сама выбрала хореографический, в который ходила с большим удовольствием. Лиза купила ей белое платьице, и Вика долго вертелась перед зеркалом, принимая позы и любуясь своим видом. Ярко освещенная просторная комната, девочки в белых платьях, стоявшие ровным рядком посередине, красивая музыка, - все это завораживало девочку, напоминая храмовые обряды, в которых она участвовала прежде. Вика старательно повторяла все движения, держась за палку у стены, среди таких же девочек, и не находила ничего особенного в том, что приходится соблюдать установленный порядок и делать только то, что требовала строгая преподавательница. Хотелось же Вике совсем другого. Услышав музыку, она замирала на мгновение с сильно колотившимся сердцем, которое, казалось, рвалось из груди, чтобы кружить, как ему хочется. Но Вика с рождения была воспитана в подчинении старшей жрице. Здесь, во Дворце пионеров, это была Нина Максимовна, дома на занятиях – Лариса. Это было так естественно, что она никогда не говорила им, чего хочется ей самой.
Однажды после танцев за ней зашла Лиза. Вика обрадовалась, ибо это означало, что Канарейка что-нибудь придумала. Она иногда устраивала интересные прогулки и неожиданные встречи, превращая посещение музея или дневной репетиции в театре кукол в маленькие праздники. В театре марионеток работал художником однокурсник Лизы. После репетиции он провел их за кулисы и показал Вике, как актеры управляют куклами, дергая за ниточки, заставляют их поднимать руки, кланяться, плясать. Вика смотрела, потрясенная до глубины души, потому что в зале она поверила, будто куклы живые и самостоятельно разыгрывают для нее сказку. Девочке разрешили рассмотреть всех марионеток и даже попробовать управлять ими. Вскоре она смеялась, дергая за веревочки и заставляя весело прыгать большого серого зайца с белым хвостиком. Лизе с трудом тогда удалось увести Вику домой.
В другой раз они были на репетиции симфонического оркестра в консерватории. В перерыве Лиза позвала девочку посмотреть инструменты. Скрипка поразила Вику. Она гладила руками изящные изгибы корпуса, пальчиком коснулась струн и те ответили ей легким дрожанием. Молодой скрипач показал Вике, как нужно правильно держать ее. Скрипка была велика и детская рука еле доставала до грифа. Скрипач дал Вике смычок и помог извлечь чистый певучий звук. Плечики девочки задрожали и она подняла на Лизу сияющие гордостью глаза. «Еще!» – умоляюще прошептала она и скрипач провел смычком еще раз. Вика прижалась ухом к деке, слушая замирающее эхо.
- Ее нужно учить музыке, - обернулся к Лизе скрипач, - У нее есть особое чутье, вкус к звукам.
- Не все сразу, с Викой сейчас работает психолог и, скорей всего, она пойдет сразу в третий класс, - пояснила та, - Пока у нее хватает времени только танцевать.
- А жаль, - улыбнулся скрипач.
Тем временем музыканты настраивали инструменты. Вика, привлеченная нестройными звуками, обернулась посмотреть и вдруг пошла, пробираясь между стульями. Как зачарованная, она встала перед флейтисткой, не сводя с нее глаз. Выведя замысловатую трель, флейтистка протянула Вике флейту. Девочка взяла ее и, повертев в руках, попробовала дунуть с торца.
- Нет, - засмеялась девушка, - Это поперечная флейта, детка. Дуют вот сюда, посмотри-ка, - и она снова издала трель, закончив ее веселой завитушкой, но Вика пожала плечами и снова внимательно осмотрела флейту, - Ты видела когда-нибудь продольную флейту? – догадалась флейтистка, - Хочешь, я тебе дам? У меня есть с собой.
Девушка наклонилась к сумке, лежащей на полу у стула, и достала оттуда деревянную флейту, похожую на те дудочки, что рисуют в руках у Пана. Вика просияла и бережно взяла ее в руки. Поднеся мундштук к губам, девочка извлекла печальный долгий звук и продолжила мелодию, ловко перебирая пальцами по отверстиям. Лиза удивленно вздохнула, она не ожидала, что получится так красиво.
- Девочку учили играть? – спросила флейтистка, оборачиваясь к Лизе.
- Я не знаю, - развела та руками, - Вика живет у нас третий год. Наверное, раньше она пробовала играть на флейте. Но ведь она была тогда совсем маленькой!
- Я видела, как играют музыканты. Это просто! – и Вика еще раз дунула, издав нежный переливчатый звук.
Лиза залюбовалась своей любимицей. С флейтой в руках она напоминала маленькую печальную нимфу ручья с тростниковой дудочкой. Черные волосы густой волной выбились из-под гребня, обрамляя тонкое личико, покрывшееся румянцем возбуждения. «Когда она вырастет, - подумала Лиза, - будет красавицей! Так хороша, наверное, была ее мать. Надо бы сказать Матвею, что у Вики способности к музыке. Может, стоит учить ее? Плохо, что Вика не живет со мной!» Лиза подумала именно так, даже в мыслях не допустив другой вариант: плохо, что я не живу с ними. Со следующей зарплаты Лиза купила девочке флейту и нередко заставала ее дома за игрой.
На этот раз Лиза просто решила прогуляться с Викой к Летнему саду. Заглянув в раздевалку, где маленькие танцовщицы одевались после занятий, хихикая и болтая между собой, она помахала девочке рукой и та, просияв, быстро подхватила сумку с одеждой и побежала к двери. Они шли по коридору, держась за руки, и Вика крутилась и подпрыгивала, радуясь неизвестно чему. В вестибюле слышалась нежная мелодия «Голубого Дуная». Дверь в один из залов была открыта и они заглянули посмотреть, что там делается под такую замечательную музыку. Шли занятия в школе бальных танцев. Подростки парами кружились в вальсе. Среди них было несколько детей помладше, старательно вальсировавших среди старших. Вика, не отрываясь, смотрела, как непринужденно скользили по паркету пары, выполняя разные движения танца, и ей так хотелось порхать и кружиться между ними. Когда музыка смолкла, раздались хлопки, на середину вышла молодая женщина в красном платье и объявила:
- Спасибо! А теперь, может, станцуем что-нибудь повеселее? Джайв!
Каждая пара танцевала по-своему и так здорово, что Вика не могла оторвать глаз. Лиза посмотрела на нее и спросила: «Нравится?». Девочка лишь кивнула. Это было совсем не похоже на то, чему учили в хореографическом кружке. Тут была свобода, и это привлекало Вику больше всего.
- Может, ты хочешь учиться танцевать с ними? – спросила Лиза, и Вика просияла, но все-таки засомневалась:
- А разве можно? Канарейка, это, наверное, не для всех? Но мне бы так хотелось! – Вика голосом выделила «так», показывая огромность желания, и Лиза рассмеялась.
- Давай подождем, когда они закончат, и спросим.
Пока Лиза расспрашивала, берут ли в студию новых учеников, Вика в восхищении уставилась на женщину в красном. Она казалась сказочно красивой в ярком платье и с такими же яркими рыжими волосами. Вика влюбилась в нее сразу. Глаза ее удивили девочку, хотя она и не знала, что обычно у рыжеволосых глаза голубые или зеленые, а тут они напоминали крупную смородину, так же отливая черным шелком. Время от времени женщина встряхивала головой, и грива волнистых завитков рассыпалась по плечам. Она напоминала норовистую лошадку, бьющую в нетерпении копытом. Отрицательно покачав головой, женщина посмотрела на девочку, заметила ее взгляд и вдруг засмеялась:
- Пусть приходит! Попробую ее поставить с подростком, может и получится. Не ведут младших мальчиков, - пожаловалась она, - А потом уж их – хоть отбавляй, когда повзрослеют и поумнеют. Приходят, как медвежата, на ноги наступают. А девочки-то уже бабочками порхать научились, смеются над ними. Приходи, малышка, вместе будем из них мотыльков делать! Меня зовут Дина.
Вика молча кивнула головой, не смея вымолвить ни слова. Вышла из Дворца пионеров она в приподнятом настроении и до Летнего сада бежала вприпрыжку, а на аллее вдруг разошлась и повальсировалаа, подражая только что увиденным танцам. Лиза, заметив ее гордый взгляд и вздернутый подбородок, удивленно подумала, что Вика прирожденная актриса и здорово изобразила девицу-гордячку на балу.
Теперь только и было слышно дома, что про Дину и ее занятия. Матвей узнавал о незнакомых до сих пор танцах пасодобль и квикстеп. Вика стремилась показать все освоенные приемы, заставляя его повторять за ней сложные движения латиноамериканской самбы и ча-ча-ча. Матвей добродушно отмахивался, но потом понимал, что избежать не удастся, и старательно выполнял Викины требования, иногда путаясь ногами и чуть не падая. Лизу тоже пытались привлечь к этому, но та упорно отказывалась, с завистью глядя, как Матвей все увереннее и ловчее выполняет сложные танцевальные па. Через год, сдвинув стулья к стенкам и свернув старенький туркменский ковер, они вдвоем лихо отплясывали самбу. Вика порхала вокруг партнера, а он откалывал иногда такое коленце, что Лиза только диву давалась. Похоже, что Матвею самому нравилось иногда вспомнить молодость и доставить удовольствие девочке. Лиза им завидовала. Ей безумно хотелось грациозно и умело станцевать с Матвеем какой-нибудь замысловатый и темпераментный танец, или хотя бы просто вальс, скорее даже – вальс, чтобы можно было почувствовать на талии его уверенную и твердую руку и кружить, кружить, кружить… Но Лиза стеснялась, боясь показаться неловкой, поэтому упрямо отказывалась принять участие во всеобщем веселье.
Не кончилась и первая зима, которую девочка прожила в Ленинграде, а она уже чувствовала себя у Матвея как в родном доме. Но едва наступило лето, Лиза отвезла ее на Валаам. И там, с бабой Нюсей, Вика снова окунулась в самобытную островную жизнь, вспомнив сразу и все, чему учила ее старуха, и байки Митрохи, и сплетни баб в монастырском дворе. Но теперь Вике тоже было что рассказать. За обедом, на который она всегда старалась зазвать Митроху, Вика любила поделиться впечатлениями о городской жизни. Митроха, застенчиво похлебав щей и промокнув последние капли хлебной коркой, которую с особым наслаждением отправлял в рот, слушал Вику со вниманием, удивляясь всему, что она говорила. Ему было чудно, что здоровый мужчина, каким запомнился Матвей, не работает, а все сидит за столом, да читает книжки, как будто ему больше делать нечего. Баба Нюся на это не обращала внимания.
Они по-прежнему уходили с утра в лес собирать травы. Вика не забыла ничего из того, чему учила ее баба Нюся прошлой зимой, и теперь азартно разыскивала редкий какой-нибудь стебелек и тащила старухе. О каждом из них баба Нюся рассказывала историю.
- Не брезгуй, Викушка, и травой подорожной, что под ногой растет. Не все гоняться за одолень-травой ведьмовской. Вот, скажем, одуванчик, у нас в деревне его звали одуй-плешь. Что, смешно? – она сама улыбнулась на Викино хихиканье, - Одуванчик, Викушка, великая трава, им и печень лечат, и запоры, и кашель, и экзему… Весной он первым к нам на стол просится, потом уж крапивка идет. А то еще подорожник-семижильник, да ты сама ведь знаешь! Как коленку расшибешь – так листиком и прикрой, все и заживет. И оса укусит – помогает. Случилось мне однажды змеиный укус подорожным листом лечить. На покосах далеко дело было, вокруг – никого. Что делать? Нога опухает, синеет, я и намяла-нажевала листьев подорожника, положила толстым слоем, платком привязала, да меняла почаще, все и прошло. А Татьяна Георгиевна-то наша, экскурсовод, сок подорожника от язвы пьет. Господь человеку от каждой напасти свою травку создал. Простой репей рак вылечить может! – наставительно подняла палец баба Нюся, - Репешки лопуховые мы с тобой попозже насобираем, а там и корней накопаем. Корнем же лопуха хорошо голову мыть. Три великих корня есть: лопух, галган, - так баба Нюся называла калган, - да аир, ирный корень.
- Ой, а почему – ирный? – интересовалась Вика, которой понравилось название.
- А потому, должно быть, что попал к нам на землю прямиком из ирия, - предположила старуха, никогда раньше не задумываясь о названии растения.
- Ирий – это что? Ужасно вкусно называется, как ириска! – продолжила расспросы Вика, шагая рядом по лесной дороге на Крестовое озеро и потихоньку доставая из кошелки один за другим ржаные сухарики, круто посыпанные крупной солью.
- Ирий – это небесная райская страна – пояснила баба Нюся и тоже потянулась за сухариком, - И слышала я от стариков-карелов, что находится он аккурат над Валаамом. Ведь по-фински остров зовется Валамо, землей Велеса. А где бог – там и рай.
- Ирий - тирий… -Тир Нан Ог! – пропела Вика, - Расскажи про ирий, что там?
- Рай, он и есть рай: сад небесный. А растет тот сад из небес к земле. И охраняют его золотые драконы, а самый главный над ними – Ладон. Лежит он кольцом вокруг древа, стережет золотые плоды.
- Как это, баба Нюся, - заинтересовалась еще больше Вика, - Раз там все вниз к земле растет, то и дракон вниз головой лежит?
- Вот дурочка-то, - проворчала баба Нюся и вдруг засмеялась, покачав головой, - А и вправду, как он там лежит? Ну, лежит, так лежит. Кто его видел! На земле-то он появляется лишь в драконий год, через двенадцать лет. Тут уж берегись: как пойдут грозы греметь, да молния сверкать, дождь вызывать!
- Зачем дождь?
- А любит он воду-то. Змей же. От воды ведь жизнь идет. Лада с Лелей купаются. Под дождиком все быстрей растет, соком наливается.
- А Лада с Лелей кто? – не отставала Вика.
Баба Нюся, кряхтя, села на валун и поманила Вику присесть рядом.
- Ну, доставай картохи-то, давай уж подкрепимся, солнце высоко. Огурчик будешь? – она достала на чистую тряпицу хлеб и малосольные огурцы, луковицу, коробок с солью и принялась чистить вареную картошку.
- Ну, - нетерпеливо напомнила Вика, впиваясь в соленый огурец, - Что Лада с Лелей? Рассказывай же!
- Дай хоть кусок прожевать-то, - отмахнулась баба Нюся и неторопливо принялась за еду.
Вика напихала полный рот картошки, заела малосольным огурчиком, удовлетворенно причмокнула и захрустела черным сухариком. Баба Нюся дожевала хлеб и вытерла тыльной стороной руки рот. Искоса глянув на Вику, она усмехнулась и принялась складывать остатки еды в кошелку. Девочка настойчиво подергала ее за рукав.
- Что, любопытно? – поддразнила старуха, - Ну, слушай! Говорят, что земля наша была прежде пустынной, как и воды, что окружали ее. Родить все живое могла лишь Мать. Мать эта была Лада. Родила она себе в помощь дочь Лелю. Лада сама могла дать жизнь всему живому, Леля же учила всех тварей, больших и малых, любви, и они искали себе пару и сами рождали себе детенышей. Без Лады да Лели вновь опустеет земля. В этом великая мудрость жизни. Заключена она в золотых яблоках, что растут на Древе Жизни. Кто их съест, тот познает всю мудрость божью и получит вечную молодость. А чтоб не достались кому попадя, яблоня та растет в воздухе, до земли-то никак не достанет. И сторожит ее премудрый змей-ящер золотой Ладон.
- Ну? – поторопила ее Вика, когда баба Нюся замолчала.
- А что тебе ну? Вот и говорят старые карелы, что ирий тот, где растет древо жизни, аккурат над Валаамом невидимый висит. А кто ж то проверит, кто увидит!
- Никто? – разочарованно протянула Вика и насупилась.
- Кому надо, тот увидит! Не нам о том знать! – наставительно произнесла баба Нюся, - может, те острова облачные, летучие и есть ирий? Все видят, а достать никто не может. Ну, пошли, что ли, чтоб засветло вернуться.
У Крестового озера в болотистых низинках они собрали цвет морошки, который помогает от многих болезней, среди которых Вику заинтересовала сахарная. Ей ужасно понравилось это вкусное название и представлялось, что лечится она исключительно сахаром да медом. Крестовое озеро лежит совсем недалеко от Дивной бухты. И Вике показалось, что в той стороне, над Дивным островом, в небе что-то мягко золотится и посверкивает, словно золотое облачко на темнеющем небе. Зная, что баба Нюся посмеется над ее фантазиями, Вика не сказала об увиденном. На обратном пути нарезали молоденьких веточек можжевельника, который отгоняет злые силы. Вика помнила, как прошлой зимой баба Нюся зажигала в келье можжевельник на чугунной сковородке, и как сизый ароматный дымок кружился по комнате. Надо бы взять немного можжевельника домой в Ленинград. Вика не заметила, что подумала о доме Матвея как о своем. Маленькая девочка не могла еще сформулировать то, что смутно ощущала: дом ее – вечная Пальмира, ставшая Северной, а душа будет бесконечно стремиться на Валаам, землю богов, над которой простерся ирий небесный.
Вика жила на Валааме каждое лето, и Матвей радовался, что девочка отдыхает на природе, несмотря на то, что у него все никак не выходил летний отпуск. Но через три года, наконец, поехали они в настоящее путешествие на юг. Матвей повез Вику в Крым в надежде, что там она хотя бы приближенно окажется в привычном климате.
Крым – это Крым! Волшебная страна, в которой каждый находит то, что ищет. Вика с Матвеем приехали туда в августе, когда солнце выжгло весеннюю яркость красок и восстановило первозданные цвета желтеющей степи, серых камней и моря, синевой и блеском напоминавшего пустынные миражи. После первых восторгов от морских купаний они стали уходить от берега в степь. Песчаниковые холмы выступали из жухлой зелени виноградников, слепя на ярком солнце глаза, будто расплавленный металл. Невысокие кряжистые деревца арчи цеплялись ветками за камни, словно пытались вскарабкаться выше в горы. Горячий воздух источал ароматы, как резная можжевеловая шкатулка, которая дома стояла на столике у Канарейки. Ноздри Вики трепетали, вдыхая смесь зноя и морской свежести. От аромата полыни и дикого чабреца ей хотелось плакать. Лишь степные запахи и напоминали здесь Пальмиру, но сама по себе земля эта была так же прекрасна, как и две тысячи лет назад. Лазая по обрывам и углубляясь в киммерийские земли, Вика загорела, как арабка, став темно-бронзовой, и карие глаза с очень яркими белками сверкали на ее личике. На прогулке она всегда бежала вприпрыжку впереди, таща за собой Матвея.
Забравшись однажды на пологую гору, уходившую вниз к морю крутым обрывом, у подножия которого с шумом разбивались волны, Вика увидела вдруг узенькую тропку вниз к площадке чуть выше бурного прибоя. Призывно махнув рукой Матвею, девочка стала осторожно спускаться, прижимаясь спиной к камням и стараясь не смотреть вниз. Но взгляд невольно опускался к опасной глубине. Матвей, оступаясь и тихо чертыхаясь, старался не отставать. Спустившись на площадку, они обнаружили за шарообразными кустиками нежно сиреневого сухоцвета небольшой затененный грот. В гроте сидела женщина, почти скрытая под свободными складками белой одежды, и читала книгу. Она повернула недовольно голову, замотанную наподобие тюрбана белым шарфом, чтобы посмотреть на того, кто нарушил уединение, и внезапно звонко рассмеялась, увидев обгоревшую на солнце потную физиономию запыхавшегося Матвея. Она перевела взгляд на Вику и поманила ее к себе. Подвинувшись, чтобы дать Матвею место в тени, она спросила девочку:
- Ты, случайно, не гречанка? Откуда ты, детка?
- Не-а, в Греции я не была, - сокрушенно помотала головой Вика и грустно добавила, - Мы проплыли мимо. А мне хотелось бы. А ты была?
- И я не была, - призналась женщина, - Остается только читать про нее.
- Вот в этой книжке? Прочти мне немножко!
Женщина улыбнулась и раскрыла книгу.
- Я прочитаю кусочек из повести «Черное море» Паустовского, она мне очень нравится. «Говорят, в древние греческие времена жила в Херсонесе в изгнании молодая женщина неслыханной красоты. В Греции остался у нее человек любимый. Она приходила до моря и долго смотрела на турецкую сторону. Но ничего она не видела – одна волна и волна, - и год, и два, и десятки годов…»
- Херсонес – это где? – Вика тихонько подергала Матвея за рукав.
- Херсонес – это греческая колония в Крыму. Туда дальше, ближе в Севастополю, - пояснил он шепотом, - А весь Крым греки называли Скифией или Киммерией, а потом и Таврией из-за того, что местные жители именовались таврами. Черное море называлось тогда Понт Эвксинский. Слышала такое название?
- Да, я слышала, - обрадовалась Вика, - Ну, давай дальше!
- «И вот пришла ночь ее смерти. Снег падал с неба. Море лежало черное, как самая ночь, и ветер – бора – дул с севера, со злой, дикой стороны.
Женщина легла на берегу на серые камни, звала любимого человека и плакала тяжелыми слезами, но никто не ответил. Только волна била в каменья, как много годов до этого, как бьет и по сегодняшний день.
И умерла эта женщина. Звезды покатились с неба, а дельфины стаями кинулись к Греции, к теплому морю, чтобы донести до родных слух о злой ее смерти. Каждый год в ту ночь, как она умерла, плачут дельфины по всему Черному морю. Плачут и стонут человеческим голосом.
Дымченко помолчал. Я узнал в том рассказе далекий миф об Ифигении.» Ну что, понравилось? – подняла глаза от книги женщина.
- Понравилось, только это все неправда, - убежденно сказала Вика и снисходительно пояснила: - Это сказка, а на самом деле было совсем не так.
- Может быть, история приукрашена. Это ведь миф, - примирительно сказала женщина.
- Ифигения – это не миф. Она была жрицей Таврской Девы и вместе с Орестом привезла ее в Ариций. Они построили Немийское святилище и я сама видела ее там.
- Кого ты видела? – удивленно переспросила женщина, - Ифигению?
- Да нет же, Таврскую Диану. Это священная черная статуя, ростом – как я. Она упала с неба. Наверное, Великая Мать послала людям свое изображение. Ей стали поклоняться и приносить жертвы. Ее выносят из храма в ночь священных костров в тринадцатый день августа. В мой день рождения, - гордо пояснила Вика, не замечая предостерегающих знаков Матвея за спиной собеседницы.
- Вы занимаетесь с ней историей Древней Греции и Рима? – обернулась женщина к Матвею, - Не рано ли?
- Нет. С ней занимается мой друг историк, - нашелся Матвей, - Вике известна масса фактов. Но ты знаешь, - спросил он у девочки, - что это лишь одна версия. Сервий, например, писал о том, что Артемида-Диана тайком перенесла в Ариций Ипполита, затоптанного конями Посейдона, и которого оживил по ее просьбе Гиппократ.
- В Ариции его зовут Вирбий и поклоняются как Царю Леса, - согласно кивнула Вика, но доводы Матвея не поколебали ее, - Ну и что? Все равно статую Девы из Таврии привез в Ариций Орест, и первой жрицей была Ифигения.
- Ах, вы так об этом говорите, словно это не мифы Древней Греции, а происходило на самом деле, - удивленно заметила женщина, - и вы при этом присутствовали.
- У Вики богатое воображение. Вы бы послушали, как она рассуждает об античной жизни! – не удержавшись, похвастался Матвей.
-У вас замечательная дочка! И похожа на вас, - улыбнулась женщина, вставая, - Я прихожу сюда каждый день. Если хочешь, мы могли бы еще что-нибудь прочитать вместе.
Вика проводила ее глазами и обернулась к Матвею.
- Она сказала, что я похожа на тебя! А вдруг ты на самом деле мой отец?
- Как это может быть? – Матвей ласково потрепал ее по черным волосам и признался: - А знаешь, мне иногда кажется, что ты и вправду моя дочь. Ну, пошли обедать?
Вернувшись, Вика попросила Матвея взять в библиотеке томик Паустовского. Через несколько дней они в кафе опять встретили новую знакомую. Вика заметила ее за соседним столиком, пока ждала Матвея, берущего на раздаче традиционные салаты и пельмени. Женщина приветливо улыбнулась и помахала рукой. Вика обрадовалась. Женщина уже закончила есть и пила кофе. Она развернула свой стул к их столику и спросила, ходят ли они по-прежнему по окрестностям, или загорают на пляже. Вика даже засмеялась.
- Да зачем же специально загорать? Ходить интересней. А вы прочитали уже ту книгу Паустовского? Я тоже. Мне понравилось. А что вы теперь читаете? Матвей, смотри, кто это! Ты помнишь?
- Да, здравствуйте, - рассеянно кивнул Матвей, пристраивая с края поднос и переставляя на стол тарелки, - Вика, пельмени кончились. Ты котлету будешь? Там осталась только рыба.
- Да мне все равно! Я могу помидорчик с хлебом съесть, – Вика, круто посолила кусок хлеба и с аппетитом принялась за салат.
- Какой удобный ребенок! – засмеялась женщина, - Никаких капризов!
- Да, с Викой мне повезло, - кивнул Матвей, поглядев на женщину и тут только узнав в ней незнакомку из грота, - А вы уже поели? Вика, благодаря вам, прочитала «Черное море» Паустовского. По-моему, ей понравилось!
- Да, здорово, особенно про Кара-Даг! Все в точности, как есть, - прожевав, сообщила девочка, - Так все пишут? Чтобы все по правде?
- Если хочешь по правде, тогда тебе нужно читать записки путешественников. Я-то больше увлекаюсь романами, – кокетливо улыбнулась женщина, глядя на Матвея, - Грешна, люблю французские романы! А вы читали Франсуазу Саган?
- Да я, знаете ли, больше научную литературу читаю, - смущенно пожал плечами Матвей, - На остальное времени не хватает. На хозяйство с трудом выкраиваю час-другой, какие уж там романы.
О! – восторженно пропела женщина, - Вы помогаете по хозяйству? Счастливая ваша жена!
- Мы живем вдвоем с Викой, так что приходится, - Матвей собрал грязную посуду на поднос и понес к мойке.
Вышли они вместе. Женщина, назвавшаяся Светланой, ненавязчиво завладела вниманием Матвея, и тот терпеливо слушал вздор, который обычно предпочитают говорить женщины, чтобы завоевать мужчину. Светлана была не глупа и знала, что умным мужчинам нравятся наивные дурочки, а потому разливалась соловьем, смеясь иногда сама над собой. Матвей на это поймался. Когда Светлана позвала его сходить вечером в кино, он посмотрел в раздумьях на Вику и решил, что вполне может оставить ее одну на вечер. Вернулся он так поздно, что Вика уже спала. Наутро они снова встретили Светлану, и опять она отвлекла внимание Матвея, а Вике пришлось в одиночестве сидеть с книжкой. Девочка читала, хмуро поглядывая на улыбающуюся женщину. Сегодня она была в шортах и короткой майке, а широкополую соломенную шляпу держала в руках, обмахиваясь ею как веером. Неприязненно рассматривая Светлану, Вика решила, что Канарейка намного красивее. Поэтому-то все попытки со стороны женщины наладить с девочкой отношения кончились ничем: Вика была вежлива и только. Прочитав в глазах девочки осуждение и устыдившись почему-то своего интереса к Светлане, Матвей отказался повести ее на вечерний сеанс в кино, объяснив это тем, что Вика перегрелась на солнце и будет беспокойно спать. Светлана не показала сразу своего разочарования, но после второго отказа пойти с ней в соседний санаторий на концерт и танцы прекратила попытки соблазнить Матвея. На другой день довольная Вика с Матвеем опять ушли в горы вдвоем.
Странное происшествие случилось перед самым отъездом. С утра Матвей согласился наконец-то попытаться покорить вершину Кара-Дага. Вику давно мучило желание забраться на самый верх к крутому обрыву, где посверкивали разломы породы. Она надеялась найти там халцедон. На катере они уже проплывали мимо отвесных скал, упирающихся в облачную синеву, и Матвей показал Вике разноцветные пласты пород и застывшей магмы, видные в разломах кратера. Это ошеломляло, как видение космической катастрофы, и требовало более пристального внимания. Было сомнительно, что им удастся с берега подняться к самым вершинам горы. Но попытаться стоило.
Матвей соорудил бутерброды с брынзой, взял помидоры и несколько персиков, которые любила Вика. За последними домами поселка вышли на тропку, что вилась среди кустарника, обошли полуразрушенный фундамент, вокруг которого дичал сад, заросший бурьяном. Старая смоковница с искривленным стволом наклонялась над тропинкой. Вика сорвала несколько спелых инжирин и некоторое время шла молча, наслаждаясь лакомством. Ей ужасно нравилось, что внутри медовой мякоти масса весело хрустящих на зубах мелких косточек.
Тропинка кончилась у старого сарайчика и дальше они полезли в гору напрямик. Не добравшись до вершины, Матвей запросил пощады и сел на камень, уверяя, что не сдвинется с места, пока не подкрепится и не отдохнет. Вика послушно плюхнулась рядом и деловито заглянула в сумку. Расправляясь с помидорами, она болтала о том, что если повезет, привезет в школу коллекцию камней.
- А правда, что это был когда-то вулкан, как Везувий?
- Да, но это было очень давно. Раскаленная лава продавила снизу землю и скалы. Извержение было такое мощное, что раскололо гору пополам и она рухнула в море.
- Ничего себе! Вот грохоту-то было, - проговорила Вика невнятно, откусывая сразу половину персика и вытирая сок, капавший с подбородка, - Ну, пошли дальше? Может, вот за этими камнями уже обрыв?
Девочка легко вспрыгнула на скальный обломок и перескочила на другой, еще выше. Матвей ворча полез за ней. Это не было краем вулкана, а одной из трещин, расходившихся от древнего жерла. Вика стояла на выступе сглаженного временем лавового потока, из которого торчали как из воды острые обломки гранита. Она побоялась заглядывать в расселину и на всякий случай прислонилась спиной к каменной глыбе, радужно переливавшейся на солнце черно-зелеными разводами. Внезапно Вике показалось, что у нее кружится голова, как однажды на аттракционах, потому что все вокруг сдвинулось с места. Это было невероятным, но камни вокруг нее, скала под ногами, - все меняло очертания, дрожало и вспухало огненными потоками, как молочная пенка сбегающего молока. Вика испугалась, да и кто остался бы спокойным, когда из-под ног медленно растекались языки густого огня, становясь малиновыми, подергиваясь серым налетом, вспыхивая вновь. Дым стлался понизу, завиваясь вокруг ног змейками, поднимался ветром, расходясь черными вихрями далеко окрест и закрывая солнце. Девочке казалось, что прошло несколько секунд, но в то же время все происходило, как в замедленном кино, длилось и длилось. Вдруг подземный гул усилился, несколько сильных толчков всколыхнули землю, и страшный грохот сотряс гору. Вика решила, что мир раскололся надвое, и дико закричала, вцепившись в обломок скалы. Открыв глаза, она увидела испуганное лицо Матвея. Вокруг было тихо и солнечно – ни следа катастрофы, что прошла перед ее глазами. Матвей размахивал над ней своей футболкой, как опахалом, и радостно улыбнулся дрожащими губами, заметив, что она пришла в себя.
- Что это было? – против воли в голосе Вики слышались слезы, и Матвей поспешил успокоить:
- Это от солнца! Солнечный удар. Тебе, наверное, голову напекло. Так лучше? Жаль, воды с собой нет. Полежи, - тревожно остановил он девочку, которая резко села, оглядываясь вокруг, - Полежи еще! Голова не болит?
- Нет, не болит. А ты видел, что было с горой?
- С горой? А что с ней могло произойти?
- Ты видел, как гора раскололась? Извержение видел?
- Детка, ты слишком впечатлительная! И солнце сыграло с тобой злую шутку, - Матвей с беспокойством заметил тревогу в глазах Вики, но никак не мог понять, что ее так напугало, - Отдохни еще и отправимся, не спеша, вниз.
Вика попыталась рассказать об увиденном, но Матвей не придал значения, решив, что это фантазия. Вика и сама не могла разобраться в случившемся, позабыв, что однажды уже видела нечто подобное, когда была с бабой Нюсей на Дивном острове.
Через три дня они уехали в Ленинград. Вика пошла в пятый класс. Но в сочинении, которое традиционно задавали каждый год: «Как я провел лето», она описала все, кроме попытки покорить Кара-Даг.
Апрель был необычайно теплым и Вика упросила Лизу повезти ее в лес, решив, что пришла пора ландышей. Собрались внезапно, быстро намазали бутербродов, запаслись термосом с кофе. В это время на кухню вышел Матвей, писавший с утра рецензию на диссертацию, посмотрел на сборы и вдруг объявил, что поедет с ними. Лиза тут же отправила его в магазин купить шоколадок и пакет апельсинового сока, навесила на плечо мольберт, а складной стульчик разрешила нести Вике. Поехали «методом тыка» на ближайшей электричке, отправляющейся с Финляндского вокзала. Первой была сосновская, они еле успели вскочить в вагон. Электричка была полна энтузиастов, спешивших на свои «сотки» с саженцами, черенками и рассадой в пластиковых стаканчиках. Разговоры вращались вокруг удобрений, семян и парников. Захотелось поскорее выйти, чтобы не нарушить романтического настроения банальной прозой жизни. В Кавголово толпа садоводов разделилась на ручейки, растекающиеся по тропинкам между дачами, хорошо видными сквозь редкую молодую листву. Матвей предложил посмотреть большой кавголовский трамплин, но они заплутали в улочках и проходах между участками и вышли вдруг на крутой спуск к озеру Хаппоярви.
Лиза и Вика одновременно восхищенно вскрикнули и стали осторожно спускаться по обрыву вниз, к воде. Лиза нашла замечательный пригорок, с которого видно было озеро и островок, поросший тонкими березками, и тут же уселась рисовать. Вика спустилась к воде исследовать берега. Матвей сбросил куртку и сел на солнышке, щуря глаза и откинувшись на локоть. Прогретый воздух гудел от первых весенних пчел. В береговых зарослях затренькала птичка. Отяжелевшие веки закрылись сами собой, и разбудил Матвея лишь веселый крик Вики. Он вскинулся, растерянно оглядываясь, и заметил, что Лиза рисует, бросая быстрые взгляды поверх мольберта, но ему даже не пришло в голову, кого она рисует. Прикрыв глаза, он наблюдал за ней и думал о том, что Лиза среди весенней природы напоминает Примаверу Боттичелли.
Вика нарушила идиллию сонной полуденной тишины, примчавшись с первым желтым соцветием мать-и-мачехи, сунула его Лизе и заявила, что проголодалась, а возле воды полно распустившейся вербы. Матвей встал помочь Лизе организовать импровизированное застолье и заметил, что она прикрыла этюдник снятым с шеи шарфиком. Еда на свежем воздухе показалась божественно вкусной. Расправившись с бутербродами и выпив сока, Вика получила свою шоколадку, съела ее не торопясь и наслаждаясь каждым кусочком, облизнула с пальцев растаявший шоколад и принялась уговаривать Лизу пройти с ней по берегу в поисках цветов.
Они ушли, держась за руки, а Матвей, с хрустом потянулся и решил тоже побродить до отъезда и нарезать своим девушкам вербы. Проходя мимо лизиного этюдника, он приподнял шарфик посмотреть на ее работу и вдруг обалдел: на листе картона на пригорке у озера спал он сам, откинувшись на локоть и согнув колени. И в этом не было ничего удивительного, если бы не одна деталь, не сразу бросившаяся в глаза. Из штанины джинсов выглядывали вместо его кроссовок копыта, поросшие у основания жесткой курчавой шерстью, а внимательно вглядевшись, Матвей заметил на голове намек на рожки. «Послеполуденный отдых фавна» конца двадцатого века! Это было так здорово и так органично, словно рисунок был реальностью, а то, что у Матвея на самом деле вместо козлиных ног обыкновенные - как раз неудачная выдумка. Он непроизвольно провел рукой по волосам, оглянулся, не видит ли кто, и быстро опустил шарф на место. Срезая веточки вербы, покрытые нежными пушистыми соцветиями, Матвей раздумывал, что это Лизе пришло в голову изобразить его фавном. Разглядела ли она в нем глубоко скрытые желания или наоборот, сама мечтает о такой метаморфозе? Он стыдливо фыркнул и покраснел. Тут нужен был специалист по психоанализу, но обратиться за разъяснениями к Павлу Андреевичу он по весьма понятной причине не мог.
Вика и Лиза вернулись в венках из желтых весенних цветов и устроили игру в догонялки. Разбегаясь в стороны от широко раскинутых рук Матвея, они хохотали и визжали от восторга. Матвею удалось схватить Вику и он подбросил ее в воздух, а та радостно болтала ногами. Неожиданно развернувшись, Матвей поймал Лизу и она так вскрикнула и рванулась, словно оказалась в руках у настоящего фавна. Вика запрыгала вокруг, вопя: «Попалась! Попалась!» Матвей почувствовал вдруг, как у Лизы колотится сердце, и от неожиданности отпустил. Она залилась краской. На обратной дороге Матвей по очереди помог им взобраться на крутой откос, да так и не выпустил лизиной руки. Вика тут же повисла на другой, и они пришли к электричке, шагая в ряд, как ходят обычно семьей, с женой и ребенком. В вагоне Вика разомлела и устало привалилась к Матвею, а он обнял их обеих, отчетливо ощущая, как напряжена Лиза. Так она и сидела, выпрямившись, чуть дыша, надеясь, что Матвей не уберет руку, и мысленно кляла себя на чем свет стоит за неумение расслабиться и взять от ситуации все, что можно.
На другой день Лизе нужно было зайти в реставрационные мастерские и она отправилась туда привычным, хоть и не самым коротким студенческим маршрутом: на трамвае до Стрелки и дальше пешком по набережной. Закончив институт, она скучала по Неве, поэтому прежде чем идти в мастерские, спустилась к воде, которая короткой волной плескалась у сфинксов, бесстрастно смотревших на северную студеную реку, что так отличалась от Нила среди знойных песков и папирусных зарослей. Вода солнечными бликами слепила глаза и Лиза прикрыла их ладонью, разглядывая сфинксов. Легко ли им стоять тут под негреющим солнцем? Их ведь не спросили, хотят ли они отправиться на край света, из привычного теплого Египта в эту Северную Пальмиру! А ведь Вика, как и эти сфинксы, тоже оказалась здесь по капризу судьбы и скучает по сухим жарким ветрам и теплым звездным ночам. Лиза даже споткнулась от неожиданности, поймав себя на этой мысли. Она взглянула в лицо одному из сфинксов, разглядывая словно впервые. Каменный лик равнодушно уставил взгляд на нее, но видел лишь время, что бежит мимо, омывая пьедестал своими незримыми волнами. Этому непостижимому существу было все равно, где стоять: там ли, здесь ли, и Лизе показалось, что если б он захотел, давно бы перенесся в другой мир. Но какая разница, где наблюдать за временем, от которого тоже устаешь, как и от людей, что суетятся внизу почти четыре тысячи лет.
Лиза вспомнила, как впервые привела сюда Вику. Девочка увидела сфинксов издали и пошла к ним, не глядя по сторонам. Лиза едва успела схватить ее за руку, чтобы перевести через дорогу. Вика, задрав голову, стояла внизу, у кромки воды, и расширившимися глазами неотрывно смотрела в раскосое лицо. Лиза заметила вдруг, что девочка дрожит, и испугалась. Вика не глядя нашла ее руку и крепко сжала, сделав левой рукой отвращающий знак. При этом она выкрикнула несколько слов по-арамейски и отвернулась, спрятав лицо в лизину шубку. Лиза хотела спросить Матвея, что значат эти слова, но когда они вернулись домой, не могла их вспомнить.
Лиза так задумалась, что забыла, зачем пришла к Академии художеств.
- Привет, Канарейка! Спой, светик, давно не слышал твой голосок! – послышался сзади ехидный мужской голос, и Лиза, очнувшись, радостно улыбнулась.
- Насмешки, как всегда! А я уж заскучала без твоих поддевок, Марков. Ты так поздно на работу, или уходишь уже? Я ведь к вам за консультацией. Ты большой специалист по консервантам, посоветуй, чем лучше зафиксировать отслоившийся красочный слой. Случай сложный, - Лиза подхватила бывшего однокурсника Стасика Маркова за рукав куртки и потащила к дверям института.
- Полегче, Канарейка! У меня обеденный перерыв, я только собрался роскошно похлебать ухи на полученный левый гонорар. Пойдем со мной? Угощаю! – Марков, ловко перехватив инициативу, взял Лизу под руку и увлек в сторону кафе, где обычно отмечались все их студенческие праздники.
Они уселись в полутемном зале, про который ходили шутки, что света там ровно столько, чтобы едок не разобрался, что ест, и Стасик начал бесплодные переговоры с официантом, выискивая съедобные блюда в цветисто составленном меню. Бывалый официант стойко хранил секреты кухни и на вопросы, а что такое «Адмиральское ассорти», «Девятый вал» и «Мечта матроса», односложно буркал: «Мясо» или «Рыбное филе». В конце концов, Стасик воздел глаза к потолку и попросил «простой осетринки с хреном». Официант повел на него сонными глазами и сообщил, что сегодня у них минтай.
- Да я и не сомневался! Вот только кошку дома забыл, - жизнерадостно сообщил Стасик и осуждающе глянул на прыснувшую Лизу, - Тогда давайте того, во что нельзя подмешать минтай и мышьяк. Цыплята жареные натуральные, салат из квашеной капусты. У них тут капустка – самое съедобное, с клюквой и яблоками.
- Цыпленок-табака два раза, - записал уставший от балагана официант, - Салат два раза. Пить что будем?
- Что будем пить, Канарейка?
- Я ж на работе!
- Да где ж еще пить-то! – искренне удивился Стасик и вдруг вспомнил: - Чуть не забыл, сегодня пьем у Сафронова. Тогда минералки, - скомандовал он, - непременно в стеклянной бутылке и открыть прямо здесь.
- Круто! – восхитилась Лиза, когда официант неторопливо направился к стойке, - Пожалел бы беднягу, он прямо позеленел.
- Бог пожалеет! А о себе можем побеспокоиться только мы сами. Я здесь уже собаку съел. И в прямом и в переносном смысле. Ты, Лизка, видать, на домашних хлебах позабыла студенческую обжорку. Ты, кстати, тоже приглашена на сегодняшнюю попойку к Сафронову, он просил всех наших собрать.
- По какому поводу?
- Так женится! Все уж разводятся по второму разу, а Мишуня только собрался жениться. А помнишь, Канарейка, он ведь в тебя был влюблен. У вас что, ничего не получилось тогда?
- Когда? – растерянно спросила Лиза, - Я ничего не знала!
- Ну да, ты ведь была такой чокнутой недотрогой, Мишка подступиться боялся. Думал, - у тебя кто-то есть. Ведь был? Теперь-то что скрывать?
- Был, - призналась Лиза и сглотнула комок в горле.
- А сейчас? Ну давай, Канарейка, колись! Ведь по тебе никогда не скажешь: примерная папенькина дочка!
- И сейчас остался, - упавшим голосом призналась она.
- А что так кисло? Надоел – бросай, бери другого! Ты сейчас выглядишь на все сто. Правда-правда! Вот те крест! Сафронова даже жалко: искушение Святого Михаила.
Лиза торопливо перевела разговор на работу. Когда в мастерской она уже укладывала в сумку флакончики с реактивами, Стасик еще раз взял с нее слово, что обязательно придет вечером. Лизе хотелось повидать однокурсников и она с легким сердцем согласилась, не очень-то поверив в болтовню про прошлые сердечные муки Миши Сафронова. Она не могла вспомнить, как он на нее смотрел и как танцевал, затаив дыхание и крепко прижимая за плечики. Она ничего не замечала тогда, заполненная до макушки безнадежной любовью к Матвею. Остаток дня Лиза раздумывала, идти или не идти. Студенческий разгул она никогда не любила и старалась по возможности уклоняться, но увидеть всех и узнать, что теперь поделывают, – хотелось. Пойду, - решила Лиза и мстительно усмехнулась, - сколько можно сидеть вечерами дома. Ему-то все равно, что я делаю! Вчера гуляли-гуляли, держались за ручку, а приехали - и «До свидания, Лиза». Лиза вспомнила, как он непринужденно обнял их с Викой в электричке, и передернулась от разочарования Дома она вымыла голову, попыталась уложить волосы с помощью фена и даже чуток подкрасилась. Лизу разбирало желание устроить себе грандиозный выход, чтобы доказать… Вот тут она запнулась, не желая даже в мыслях четко сформулировать, кому и что желает доказать, и упрямо притопнула ногой. Лиза надела белое полотняное платье с кокеткой, отделанной шитьем, в котором выглядела юной и беззащитной, совсем не думая о том, что в белом должна бы на этой вечеринке быть невеста. На улице было так по-летнему солнечно и тепло, что Лиза накинула легкую ярко-голубую ветровку и летние босоножки на каблучке.
Вечеринка была в большой коммуналке в старом доме у площади Труда. Лиза стояла у окна, выходившего на Новую Голландию, и думала, как бы можно было роскошно отреставрировать старинный комплекс, и стал бы он – просто картинка! «Эй, Канарейка, не сачкуй! Давай на кухню, помогать» - прокричал кто-то в открытую дверь, и Лиза безропотно пошла помогать накрывать на стол. «А кто говорил, что невесты сегодня нет? Вот вам невеста без места! Бедный Мишуня!» – встретили ее ехидным замечанием однокурсницы, у кухонной тумбочки нарезавшие в большую миску салат оливье. Лиза густо покраснела и принялась резать хлеб и колбасу. Застолье получилось шумным. Когда все было съедено и выпито, сдвинули к стенке столы и стулья и включили погромче магнитофон. Лизу приглашали танцевать и она все веселей улыбалась парням и даже начала неумело кокетничать.
Вечеринка достигла той стадии, когда как-то забывается сам повод для веселья. Всем хорошо, на середине комнаты парочки под музыку переминаются в тесных объятиях, кто-то уже целуется в углу. После шампанского у Лизы шумело в голове и временами становилось беспричинно весело. Второй танец подряд она танцевала с Мишей Сафроновым, с удовольствием слушая вздор, что он шептал ей на ухо. Его руки все крепче сжимали ее талию, блуждали по спине, лаская тело под тонким полотном, и Лизе это было так приятно, что она прикрыла глаза, на время забыв, где она и с кем. Когда мужские губы коснулись ее губ, она задохнулась от неожиданности и непроизвольно подалась вперед, отвечая на поцелуй.
- Лизонька, выходи за меня замуж!– зашептал он, не отрываясь, - Давай уйдем куда-нибудь… Пошли, пошли!
Еще не очнувшись от поцелуя, Лиза изумленно посмотрела на Сафронова:
- Мишенька, очнись! Ты в своем уме? Ты ведь женишься на другой! - она смущенно огляделась по сторонам, не заметил ли кто-нибудь странное поведение жениха, но всем было не до них.
Миша крепко схватил ее за плечи и встряхнул: - Да я люблю тебя! Я с ума по тебе схожу! Я хочу тебя, понимаешь? Снова ты меня мучаешь! Чего опять пришла душу бередить?
- Извини – растерянно пролепетала Лиза и побежала к двери.
Схватив ветровку, она выскочила на улицу и вскрикнула от неожиданности: ноги ее оказались по щиколотку в снегу. Никто и не заметил, что за окном внезапно все потемнело и огромная снежная туча закрыла полнеба, принеся почти зимний холод. Влажные хлопья снега покрывали землю, молодую траву, тяжелыми липкими шапками лежали на ветках деревьев, сгибая их почти до земли. Молодая листва выглядела такой беззащитной под покровом снега. Лизу тотчас же облепило со всех сторон. Ветровка мгновенно промокла, влажный подол липнул к коленям. Ноги начали мерзнуть и Лиза пожалела, что ушла так поспешно. Но делать нечего. Теперь нужно было решить, куда идти: на трамвай, или на троллейбус, которых пока дождешься в это время, можно превратиться в снеговика. Ближе всего было добежать к Матвею. Не думая, который теперь час, Лиза заспешила по Галерной к Исаакию. Когда она добралась до дверей, то так замерзла, что даже не подумала, как выглядит в мокром платье, продрогшая, с покрасневшим от холода носом.
Матвей засиделся над рукописью статьи, которую давно пора было сдавать в печать. Вику он с трудом отправил в постель, проследив, чтобы она не читала тайком, с фонариком под одеялом. Хорошо бы и самому лечь спать, но приходится наверстывать время, упущенное в загородных прогулках. Матвей подумал, что надо бы сварить еще кофе, чтобы не уснуть за столом, и тут коротко позвонили в дверь. Удивившись, кого это принесло так поздно, он встал, потягиваясь, и пошел открывать. Под дверью с жалким видом стояла Лиза, похожая на мокрого цыпленка. Матвей поддался импульсу, особо не раздумывая, втащил ее в прихожую и обнял, закутывая распахнутыми полами шерстяного домашнего жакета. Лиза дернулась от неожиданности, но непроизвольно потянулась к желанному теплу, не сразу ощутив заледенелой кожей близости его тела. Он почувствовал, что ее сотрясает мелкая дрожь, и обнял покрепче, не подумав о том, что эффективнее было бы закутать в одеяло или согреть в горячей ванне. Его рубашка стала мокрой от ее платья, но Матвей не мог отодвинуть прильнувшее к нему замерзшее девичье тело. Лиза в стремлении согреться уткнулась холодным лицом в распахнутый ворот рубахи и вдруг вдохнула его запах, ни с чем не сравнимый запах мужского тела, сигарет и лосьона. Тут же вернулась способность кожей ощущать сквозь два слоя мокрой одежды его горячее тело. Это было уже слишком для ее нервов. Лизе захотелось бежать от соблазна куда глаза глядят, или вот так остаться стоять в его объятьях до конца жизни. Она судорожно вздохнула и чихнула.
- Ну что мне с тобой делать? – в отчаянии воскликнул Матвей, - Ты же заболеешь! Нужно растереться водкой. И выпить для согрева.
- На сегодня мне хватит, - помотала головой Лиза, - Лучше горячего чаю.
- Но сперва сними мокрую одежду, - скомандовал Матвей и, не выпуская из объятий, повел в комнату.
- Но как же… - растерялась Лиза, - Матвей, может, мне лучше поехать домой? Я вызову такси. Вот только согрею немного ноги.
- Боже мой, ледышки! – тревожно воскликнул он, присев на корточки и снимая с ее ног промокшие босоножки, - Немедленно в ванну!
Лиза стащила с себя мокрое холодное платье и с наслаждением залезла в ванну, включив воду погорячее. Закрыв глаза, она расслабилась, постепенно согреваясь, и тут же мысли ускоренно понеслись в голове, не давая сполна насладиться комфортом. Он пожалел ее, как продрогшего кутенка? Но зачем же тогда так обнимал? Достаточно было укутать в старое одеяло. И что же ей теперь делать? Согревшись, ее потянуло в сон и безразличие накатывало волнами, сменяясь вспышками мучительной неуверенности. Лиза вылезла из воды не раньше, чем ее кожа приобрела нежно-розовый цвет. Одев темно-синий махровый халат хозяина дома, она вновь оказалась во власти его запахов и лихорадочное волнение окрасило щеки густым румянцем. Повесив платье сушиться на батарею, Лиза робко выглянула из ванной.
- Иди скорей сюда! – донеслось из комнаты и она решила: будь что будет.
Матвей усадил ее на диван, набросил шотландский плед, сел рядом и протянул чашку.
- Я добавил лимон и рому. Сахара достаточно? А теперь расскажи, что это тебя понесло в такую погоду гулять?
- Да не гуляла я! Однокурсник женится и устроил прощальную вечеринку, - Лиза запнулась, не желая объяснять все, что произошло между ней и женихом. Это ведь смешно: никто не поверит, что кто-то может забыть про невесту, наверняка красотку, и предложить ей такое! Уж Матвей-то наверняка не поверит! Лиза снова покраснела. От горячего чая ей стало совсем жарко и она распахнула плед. Он посмотрел на нее и впервые заметил, что ее потемневшие глаза стали яркими и почти синими. Осторожно отводя с лица влажную прядь, Матвей коснулся щеки, залитой жарким румянцем и поразился тому, что сам краснеет. Господи, что же происходит! – подумал он изумленно, невольно еще раз коснувшись ладонью ее щеки, - как я раньше не видел, какая она прелесть!
Лиза, уставшая бороться со своими чувствами, опустила голову на его плечо и порывисто вздыхала, наслаждаясь близостью. Под ее губами билась жилка, и глухо вторя ей, часто стучало его сердце. Лиза удивленно констатировала, что Матвей тоже взволнован. Ему оставалось лишь потянуться губами, чтобы поцеловать ее. Он видел ее полураскрытый рот с подрагивающими уголками, и колебался несколько секунд, не будет ли это попыткой использовать ее слабость и беззащитность... Матвей вдруг вспомнил, как она изобразила его фавном. Что это, - предупреждение об опасности или знак действовать соответственно? Господи, только бы не ошибиться! Яростный кошачий крик за окном спас его от постыдного малодушия. С облегчением Матвей рассмеялся и заметил: «Вот так кошачий концерт! А вдруг это Шеба вернулась? Пойти что ли, посмотреть?» Лиза резко выпрямилась и вскочила с дивана, запахивая халат.
- Я пойду! Спасибо тебе, но мне пора домой.
- Постой-ка, как же ты пойдешь? – растерялся Матвей, не ожидавший такой резкой реакции, - Ведь одежда вся мокрая! Ложись-ка ты с Викой, а утром я позвоню Павлу Андреевичу, что ты ночевала у нас.
Лиза, чувствуя, что больше ни минуты не выдержит рядом с ним, покорно кивнула и скрылась в Викиной комнате. Не снимая халата она прилегла с краешку и лежала, не смыкая глаз, ожидая, когда заснет Матвей. Оставаться здесь до утра она не могла. Глядя полными слез глазами в потолок, Лиза вновь и вновь переживала мгновения позора. Кошка ему дороже меня! – думала она, стараясь не всхлипывать громко, чтобы не разбудить Вику. – Ну почему, почему так случается именно со мной. В такой момент! – Лиза никак не могла понять, как получилось, что она поверила в его чувства. Ведь он чуть не поцеловал ее! Проклятая кошка, если бы не она – он бы и не вспомнил о Шебе. Лиза даже застонала от разочарования.
- Канарейка, у тебя что-нибудь болит? – услышала она шепот Вики, - Ты почему плачешь?
- А ты что, не спишь? Спи, пожалуйста, у меня ничего не болит.
- Почему же ты плачешь? – Вика провела пальчиками по мокрой щеке.
- Это ничего. Просто я попала под снегопад.
- Канарейка, какой снегопад, что ты придумываешь? Тепло же на улице!
- Тепло, тепло, а тут вдруг снег и холод. Так всегда бывает: только что-нибудь хорошее произойдет, сразу какая-нибудь гадость случиться! – с горечью пояснила Лиза.
Вика недоверчиво хмыкнула и босиком побежала к окну – посмотреть, правду ли она сказала. Убедившись, что под окнами все белым-бело, Вика прыгнула в постель и свернулась калачиком поближе к Лизе.
- Вот тебе и лето! – пробормотала она разочарованно, - А как ты думаешь, это уже насовсем зима пришла, или растает еще?
- Растает! – пообещала Лиза, не очень-то веря, что может опять вернуться солнце и счастье, - Спи, детка!
Подождав, когда Вика спокойно засопела, выставив из-под одеяла лишь нос, Лиза тихонько встала и бесшумно пробралась в ванную. Натянув полусырое платье, она зябко передернулась, взяла в руку босоножки и на цыпочках вернулась в прихожую. Лиза старалась не произвести ни звука, почти не дышала, но когда щелкнул дверной замок, вспыхнул свет и Матвей, одетый, словно еще не ложился, спросил, куда она собралась.
- Домой! – только и ответила Лиза, выскакивая за дверь.
Он догнал ее на лестнице и накинул на плечи свой теплый плащ.
- Я провожу тебя?
- Нет! – выкрикнула Лиза и бросилась прочь, потому что не могла уже сдержать слез.
После этого она долго не приходила к ним. Вика не спрашивала у Матвея, почему нет Лизы, но он чувствовал себя виноватым. Потом это забылось, и они с Викой снова стали встречаться после школы и ходить в музеи или в парк. Но Лиза теперь всегда держала дистанцию и приходила только к Вике.
За зиму Вика вытянулась, но сохранила детскую загадочную привлекательность, одним прыжком миновав стадию «гадкого утенка». Движения гибкого тела были по балетному изящны и точны, словно она не шла, а танцевала. Черные русалочьи волосы струились вдоль матового лица, но на солнце они отливали огненной рыжиной, что было очень странно. Иногда, чтобы не мешали, Вика небрежно скручивала их в узел на затылке, скрепляя гребнем слоновой кости, подаренным ей Лизой. Она по-прежнему ходила в школу бальных танцев и частенько возвращалась домой в сопровождении своих партнеров-старшеклассников, пытавшихся выглядеть бывалыми и взрослыми рядом с девчушкой. Но в студии, самозабвенно танцуя с ними танго и вальсы, она выглядела старше, и это вводило их в заблуждение. Они никогда бы не признались, что Вика просто им нравится. Матвей, замечая, как вокруг нее постоянно крутятся старшие мальчишки, хмурил брови. Лиза, с которой он поделился своими опасениями, насмешливо пожала плечами и поинтересовалась, не думает ли он воспитать из девочки монашку. Ну конечно - нет! – возмутился он, - но девочка должна получить соответствующие понятия в жизни. Свобода не всегда доводит до добра! И потом, Вике еще рано думать о мальчишках. Смотри, чтобы поздно не было, папочка! – заметила Лиза и ее ироничный тон задел за живое. В такие моменты Матвей остро чувствовал свою несостоятельность в роли отца и ужасно боялся сделать что-нибудь не так.
Баба Нюся тоже заметила, что Вика повзрослела, когда та приехала на каникулы на Валаам.
- Скоро, скоро тебе на венках гадать! – усмехнулась она, оглядывая девочку, когда они раздевались перед сном, - А я тебе и так скажу: не будь дурочкой, да не торопись схватить то, что с краю лежит. Твоя судьба за тридевять земель. Слышь, Викуша? А год твой – драконий. Дождись свой час, второпях не потеряйся.
- Ты о чем это, баба Нюся? – Вика сделала вид, что не понимает, но все-таки рассмеялась, - Матвей мне через день нравоучения читает, и ты туда же! Да у меня и в мыслях ничего такого нет. Я еще маленькая!
- Маленькая, да удаленькая. Чародейная ты девка уродилась. Поди, парни и сейчас уже увиваются? Ну че глаз опускаешь, признавайся!
- Ну, увиваются. Да я ж с ними танцевать учусь, вот и увиваются. Это просто так.
- Ну и хорошо, - вздохнула удовлетворенно баба Нюся и размашисто перекрестилась, - Господи, охрани-укрепи, не дай пропасть. К стенке ляжешь? Я свет тушу.
Наутро Вика вспомнила разговор и попыталась расспросить бабу Нюсю поподробнее и про драконий год и про тридевять земель, но та отмахивалась да отмалчивалась. С ней вообще трудно стало говорить: старуха часто отвечала невпопад, а то и вовсе молчала, будто не слышит. Она изменилась с прошлого года, заметно постарела и шаркала ногами, чувствовалось, что им трудно носить грузное тело. Но спину баба Нюся по-прежнему старалась держать прямо. В поселке давно уж решили, что она свихнулась, особенно когда начинала грозить кулаком и бормотать совсем непонятно о том, что в урочный час окажется, будто все живые давно уже навьи. Слушал ее лишь Митроха, да еще от нечего делать два-три мужичка, которым спьяну давно уж виделся судный день. Остальные отходили, качая головами и вертя пальцем у виска. Детвора, подражая взрослым, тоже вносила свою лепту, шумно передразнивая и обзываясь бабой-ягой и чокнутой. Баба Нюся плевала в землю и уходила в дом, ворча под нос. Увидев все это, Вика испугалась за ее рассудок. Она поймала пару зачинщиков и устроила им встряску, пригрозив отколотить как следует, если не прекратят. На время, пока Вика жила на острове, детвора затихла.
Но часто Вика ловила ясный, знающий и хитрый взгляд старухи, и на душе становилось легче. Мало ли что другие говорят, на самом деле баба Нюся оставалась прежней. Иногда и не ждешь, а она вдруг как скажет что-нибудь, что и в голову не приходило, - вот тебе и сумасшедшая! И в хозяйстве у нее был такой же порядок, как всегда. Травы, аккуратно перевязанные в пучки, сушились под потолком, как в прежние годы. Вика помогла заготовить калган и брусничный лист, потом они вместе солили огурцы. С Митрохой съездили в Сортавалу за сахаром для варенья и, уезжая домой, Вика попросила его набрать клювы и грибов на зиму, да и вообще - приглядывать за бабой Нюсей. Митроха даже обиделся и сказал, что и так не забывает. Но, уезжая, Вика чувствовала тяжесть в сердце.
Осень уже кончалась, изливаясь холодными затяжными дождями, когда Матвей привел в дом итальянского коллегу-историка, с которым познакомился на археологическом конгрессе в Сирии. Лука Фортини занимался историей восточных провинций Римской империи, и они с Матвеем тут же сошлись, объединенные общей страстью. Несколько раз, увлекшись беседой, Матвей использовал Викины рассказы, но когда заинтересованный итальянец начал дотошно расспрашивать, откуда он знает такие подробности жизни в сирийской провинции конца третьего века, Матвей умолчал об источниках своей осведомленности. Поэтому-то Матвей слегка побаивался приглашать Фортини к себе домой: вдруг Вика что-нибудь ляпнет, - но тот приехал в Петербург с женой, а Матвей все еще не мог забыть, как Франческа накормила его в Риме потрясающе вкусными равиоли и бесподобным кофе. Нельзя было ударить в грязь лицом. Пришлось позвонить Лизе и позвать на помощь. Общими усилиями они с Викой напекли блинов, а потом девочка объявила, что у нее тренировка в школе бальных танцев, и подхватив сумку, упорхнула, задумчиво напевая веселенький мотивчик. Матвей облегченно вздохнул, не подозревая, что это неправда. На самом деле никакой тренировки у нее не было, а внизу у подъезда уже ждал Сашка Штерман из параллельного класса.
Саша был единственным из школьных ухажеров, которого Вика не считала дурачком, и время от времени соглашалась сходить куда-нибудь вместе. На дискотеки их еще не пускали, да Вика ни за что бы не пошла туда, презирая это вихляние под музыку. С Сашкой они ходили на выставки и иногда, когда удавалось раздобыть у родителей денег, на концерты. Сегодня они пошли на фотовыставку в Манеж. Прогуливаясь между стендами, перешептываясь и хихикая время от времени над попадавшимися иногда бездарными и претенциозными работами, Вика подумала, что Сашка, пожалуй, единственный мальчишка, которому не надо объяснять, что ей нравится и почему иногда смешно. Они просто переглядывались и сразу понимали друг друга. И вообще Сашка ей нравился. За последний год он сильно вытянулся и был на голову выше, но остался таким же худым, с длинными руками и выпирающими из джинсов костлявыми коленками. Лицо тоже было длинным и не особо привлекательным. Крупный рот обычно язвительно усмехался, а большие бледно-серые глаза всегда прищурены. В классе его дразнили Шнобелем, но как раз его длинный с горбинкой нос казался Вике самым симпатичным. Она одна могла представить Сашку в белых одеждах погонщика караванов, и это было то, что надо.
Выйдя на ступени Манежа под надоедливый моросящий дождь, Сашка раскрыл над ней зонт и вопросительно усмехнулся:
- Ну, теперь куда?
- А никуда! Пошли к нам? К отцу, - (Вика перед одноклассниками называла Матвея отцом), - приехал археолог из Италии, может, что-нибудь интересное расскажет.
- А нам-то что, итальянский же мы не знаем?
- Я попробую. Если латынь не сильно отличается от современного языка, тогда я что-нибудь пойму.
- А откуда ты ее вообще знаешь? – с любопытством посмотрел на нее Сашка.
- В шесть лет я свободно говорила на ней, но с тех пор основательно подзабыла. А вообще-то, стоит заняться латынью, всегда пригодится.
- Ты чокнутая! Зачем тебе латынь?
- Сам ты чокнутый! Языков нужно знать много. Сам-то занимаешься немецким кроме английского?
- Мать заставляет. Знаешь ведь, у нее бзик уехать на историческую родину. Как будто нас ждут в той Саксонии все сто пятьдесят лет. Уж если выбирать историческую родину – так мамашину землю обетованную. Там я хоть не буду чужаком.
- А кем ты там будешь?
- А черт его знает. Таксистом или официантом.
- Дерзкая мечта! Так давай, Штерман, тут тебе так круто не подняться. Останешься на всю жизнь заштатным врачом на Скорой помощи. А там – официант! На чаевые телевизор купишь.
- На черта мне телевизор? – удивился Сашка.
- А «Санта Барбару» всякую смотреть? Официанты только ее и смотрят.
- А ты куда бы хотела поехать жить?
- Жить? На Валаам. А съездить я бы много куда хотела. В Сирию, в Ливан, в Рим… На историческую родину!
- Слушай, а отец твой не будет возникать, что я притащусь?
- Напротив, будет счастлив. Он смертельно боится, что я встряну в их разговоры и что-нибудь лишнее скажу. Он думает, я не понимаю! Поэтому он решит, что ты меня будешь отвлекать, и успокоится. Пошли, доставь удовольствие человеку!
Вика с Сашкой пришли вовремя: все садились за стол. Не присматриваясь особо к итальянцам, они налегли на блины с красной икрой. От пятого Сашка деликатно отказался, Вика из солидарности – тоже. Вот тут-то она и разглядела гостей. Лука Фортини был типичным итальянцем, плотным и крепким, заросшим черными курчавыми волосами, с сизыми, словно небритыми щеками и смородинами глаз. Ресницы у него были роскошными, словно у фотомодели, накрашенной перед съемкой. Вика подавила смешок, подумав, что такой фасад обычно не предполагает большого интеллекта. Но она знала от Матвея, что Лука удивительно интеллигентный и умный человек. Жена его была полной противоположностью. Франческа Фортини была на полголовы выше мужа, худая, с длинным узким лицом. Удивительные синие проницательные глаза сапфирами сверкали из-под густых совершенно прямых бровей с капризно приподнятыми кончиками. Черные волосы закрывали плечи и спускались почти до талии. Вика только взглянула в это лицо и уже не могла отвести глаз.
Франческа всмотрелась в ее восхищенные глаза и усмехнулась. Она почти не разговаривала, предоставив мужу вести беседу, но с тех пор, как за столом появилась девочка, Франческа стала внимательно к ней приглядываться. Вика как раз решила проверить, может ли объясняться на латыни, и спросила, как гостье понравился город, построенный итальянскими архитекторами. Франческа удивленно вздернула брови.
- Ты говоришь на латыни? Откуда?
Вика пожала плечами: - Пришлось выучить. Но я почти все забыла. А вы понимаете меня?
- Я понимаю, потому что знаю латинский язык.
- Я интересуюсь историей, поэтому хочу выучить латынь как следует. А зачем она вам? Вы учитель или историк? А, вы врач, да?
- Нет, просто я читаю старинные тексты на латыни. Я предсказательница, колдунья, - Франческа нетерпеливо прищелкнула пальцами, - Ты понимаешь? Ведьма.
У Вики расширились глаза: - Разве так бывает? Это сказки! Даже баба Нюся не может колдовать.
- Ты не веришь? – Франческе вдруг очень захотелось убедить эту странную девочку в своих способностях, - Дай мне руку, и я скажу, что с тобой произойдет.
- Глупости! Это же сразу не проверить! Вот вы скажите лучше, что было. Если отгадаете, я поверю.
- Хорошо. Здесь шумно, могут помешать. Можно уйти куда-нибудь? – спросила Франческа, вставая.
- У меня в комнате – никого. Пошли! – вскочила следом Вика и, схватив Франческу за руку, потащила за собой. Сашка направился было следом, но она так на него посмотрела, что тот удивленно пожал плечами и свернул в прихожую.
Франческа уселась, кивнула на диван рядом с собой, и взяла Викину руку. Она не стала ее разглядывать, а просто закрыла глаза и замолчала, чуть покачиваясь, словно в трансе. Наконец она глубоко вздохнула и посмотрела на девочку взглядом, полным любопытства и удивления, смешанного со страхом.
- Ты родилась так далеко от нас, что я не могу охватить расстояние даже мысленно. Ты была хранительницей… окна времени. Не знаю, как правильней сказать. Может, дверь времени? Переход в разные места. Это упрощенно, я не могу сформулировать, только ощущаю: ты можешь видеть время.
- Да как же это можно? Время видеть нельзя! – рассмеялась Вика, но Франческа строго на нее посмотрела.
- Не мешай. Ты сама еще не понимаешь, а ведь твое рождение – тоже фокус времени. Твой отец…
- А Матвей не отец мне, он взял меня к себе семь лет назад.
- Да нет, он твой настоящий отец, - нетерпеливо перебила Франческа, - Но не это главное. Важнее то, что ты будешь настоящей арадийской ведьмой, потому что ты родилась с душой истинной лунной жрицы.
Вика согласно кивнула: - Вот это правда. Мать посвятила меня Великой госпоже и положила на ее лунный алтарь.
- Ты посвященная второй ступени, так? Пришла пора закончить учение и стать истинной жрицей.
- Но как это сделать? – Вика схватила Франческу за руку, не сомневаясь больше, что она настоящая ведунья и может все, - Ведь посвящение – это великая тайна. Как ее узнать?
- Ты должна приехать ко мне в Рим, я все устрою. А пока ты можешь изучать нужные книги и тренировать свою силу. Я научу тебя некоторым приемам. Завтра приходи ко мне в гостиницу, хорошо?
Девочка только кивнула. Когда они вернулись к столу пить чай, Вика даже не заметила, что Саша Штерман уже ушел.
На другой день была суббота, и уже в три часа Вика звонила из вестибюля гостиницы Франческе. Вскоре они сидели на диване в номере, и девочка принялась спрашивать о том, что волновало ее всю ночь после их встречи. Как это получается, что Франческа может узнавать про прошлое незнакомых людей? Как происходит посвящение? Что еще она умеет? Франческа засмеялась, прижав пальцы к губам девочки.
- Не торопись. Давай по порядку. Я расскажу тебе о пути самосовершенствования, который доступен всем, желающим постичь магическое искусство. Это не значит, что магия откроется сразу любому, кто немного поработает над собой. Лишь избранная богиней станет ее служительницей. Первая ступень подготовки – дисциплина разума. Без нее не может существовать ни одна подлинная ведьма. Подумай, что может случиться, если ведьма усилием разума вызывает мысленную форму в материальный мир и в это время отвлечется на что-нибудь пустяковое, или даже преступное. Созданное ей существо будет опасным и может перестать подчиняться ей. Дисциплина разума достигается через телесную дисциплину и тренировку воли. Научись отказываться от желаемого и делать то, что не очень хочется. Ты достаточно тренирована физически. Занимаешься спортом?
- Я танцую, учусь бальным танцам. А что нужно делать еще? – в нетерпении поторопила Вика.
- Вторая ступень - развитие воли. Научись медитировать и развивай воображение. Воображение – это основа магии. Я научу тебя некоторым приемам. Следующие ступени можно пройти только с опытным наставником. Ты научишься обращаться с пробужденной и с вызванной силой.
- А я смогу? – перешла на шепот Вика.
- Я уверена, что сможешь. Ты создана для этого, - заверила Франческа, - Давай немного потренируемся, а завтра я научу тебя некоторым приемам одического дыхания. Ты ведь многое знаешь о Луне, правда? Я научу тебя использовать ее силу. Как жаль, что через два дня мы уезжаем!
Два дня Вика встречалась с Франческой Фортини, тайком пропуская школьные занятия. Жадно слушала она поучения, в которые та вкладывала тайные знания, что получила от своей наставницы давным-давно, когда сама была такой же юной. Вика схватывала все на лету. Единственное, что она не смогла повторить– это приемы работы с зеркалом, которым попыталась ее обучить Франческа. Как только Вика взяла его в руки, зеркало треснуло, осыпавшись серебряными осколками. Тогда раздосадованная Франческа достала из саквояжа свое магическое зеркало, которое не давала еще никому. Вика бережно, чтобы не разбить ненароком, приняла из ее рук старинное зеркало в серебряной оправе и вскрикнула, глядя, как оно покрывается паутиной трещин. Испуганная Франческа выхватила зеркало, внимательно осмотрела и спрятала в саквояж, а потом строго-настрого запретила ей самостоятельные эксперименты. Эта девочка вызывала в ней смесь восхищения и страха, который рождает неуправляемая первобытная сила, готовая вырваться на волю. Одному богу было известно, что из этого могло бы получиться. Уезжая, Франческа несколько раз повторила приглашение приехать к ней.
Матвей даже не заметил, как изменилась девочка с тех пор. Упорство, с каким она принялась изучать иностранные языки, он относил за счет обычной любознательности. Вторым увлечением Вики стала история. Тут ей здорово помог друг отца Сергей Александрович Русаков, который преподавал на историческом факультете. Все интересующие книги доставал Вике он. Лиза иногда с грустью думала, что Вика становится такой же одержимой, как и Матвей. Все меньше интересовали ее развлечения, и мальчишки напрасно ходили за ней по пятам. Сашка Штерман первым это заметил и попытался вернуть ее расположение, но никакие соблазны не могли поколебать ее уверенности, что есть вещи поинтереснее пустого трепа и болтания по улицам. Лишь изредка она соглашалась пойти на какую-нибудь особенно любопытную выставку или в филармонию. Он понял, что все его старания безнадежны и Вику совсем не волнуют его чувства. Ну что тут можно сделать?
* * *
Теперь Инга знала о жизни Виктории почти все, но тайна появления девочки в нашем времени оставалась закрытой. Случайно ли она в детстве шагнула во временной коридор, или это было задумано? Ингу волновала таинственная связь древней Пальмиры с городом, названным современниками Северной Пальмирой. Была в этом загадка, которая ждала еще своего часа. Как и ответ на вопрос, по чьему замыслу наш мир получил из прошлого подарок в виде этой замечательной маленькой ведьмы, обладающей бесценными качествами и слышащей время как музыкант с абсолютным слухом? Просмотрев основные эпизоды ее жизни, Инга поняла уже то, что возможно, не осознавала пока сама Вика: она умела интуитивно находить возможные места перехода из иных миров в реальность и, став взрослой, научилась по собственному желанию открывать то, что называла Вратами времени. Еще одной загадкой было то, что появилась Вика все же не в Петербурге, а на острове Валааме, который так же был наполнен тайнами, словно магический горшочек. И что еще оставалось загадкой, кроме ее происхождения – это непонятная для Инги связь Вики с ее дочуркой Анной. Похоже, тайн вокруг этой девочки оставалось еще предостаточно! Инга тяжело вздохнула, но тут же весело фыркнула: разгадывать тайны она всегда любила. Сегодня вечером состоится первая встреча с Викторией, Воином Света. Это всегда волновало Ингу. Так же, как когда-то взволновал первый взгляд на свою новорожденную дочку: какая она будет, понравятся ли они друг другу, легко ли будет с ней работать?
Инга вспомнила, что пора достать из холодильника и выложить на подставку торт, купленный к чаю отцом, и поспешила на кухню.
Часть 5 Колдовство по всем правилам
Вот, камень сей будет нам свидетелем:
ибо он слышал все слова…
Книга Иисуса Навина. гл. 24. 27
Идея поездки на Валаам возникла в их головах внезапно. Женщины, как правило, склонны действовать по первому побуждению. Планирование, по убеждению мужчин, – не самая сильная сторона утонченных творческих натур.
Матвей, правда, обещал по окончании экзаменов за восьмой класс повезти Вику к Черному морю. Но уже после письменной по математике она вдруг сделалась вялой, лежала целыми днями на диване, поставив на столик рядом керамическую миску с финиками, и задумчиво съедала их до обеда, перебивая аппетит, а вместо учебников читала толстый том «Мифов Древней Греции» Роберта Грейвса, заглядывая время от времени в «Золотую ветвь» Фрейзера. Зашедшая с инспекторской проверкой Лиза оглядела это безобразие, тяжело вздохнула и, усевшись рядом, тоже потянулась к миске за фиником.
- Ну что? – поинтересовалась она, - Тоска?
- Тоска? – переспросила Вика и задумалась, - Не знаю… Чего-то хочется…
- То ли убить кого-то, то ли влюбиться? - хихикнула Лиза, - Знаешь, мне тоже.
- Убить? Но, Канарейка, ты ведь его все еще любишь? – приподняла ниточки бровей Вика.
- О чем это ты? – притворилась, что не понимает, Лиза.
- О тебе и Матвее, - Вика по-прежнему называла отца по имени, как первое время, - Ты любишь его.
- Люблю?! Я старая дева! – усмехнулась невесело Лиза, - Мне скоро тридцать два года, а я все еще Канарейка! Так ею и останусь, чирикать на подоконнике.
- Лизочка! – Вика, как котенок, ткнулась головой ей в коленки и убежденно сообщила: - Так он ведь тоже старый дев. И тоже любит тебя!
- Ах, о чем ты говоришь! Что ты в этом понимаешь?
- Все! Я все в этом понимаю! Ты забыла, кто я? Вот наложу на тебя Лунное заклятье, будешь знать! – Вика вскочила и принялась делать пасы руками, произнося на латыни древнее обращение к Великой Богине, не забывая тут же переводить: - «Восток и юг, и запад с севером, послушайте! Вас я призываю! Хозяйка ночи и иного мира, дай силу заклинаниям моим! Всей волей демонов земли и неба, всей мощью Солнца и Луны, лишь я скажу: «Вот будет так», пусть так и будет…»,* - Лиза вдруг расплакалась. Вика села рядом и тоже всхлипнула, прижавшись к ней, - Мне тоже плакать хочется! Канареечка, не грусти, все хорошо будет. Я что-нибудь придумаю, – она резко выпрямилась и хлопнула ладонью по колену, - Надо ехать на Дивный! Лиза, поехали на Валаам. Завтра!
- Что ты, детка, у тебя же еще два экзамена! И у меня отпуск только через две недели.
- Нет, - упрямо возразила Вика, - Мне нужно сейчас! Через пять дней отправляемся. Мне правда нужно, без тебя отец не отпустит. Ну, Лизочка! Канареечка! Я чувствую, что-то случилось… или случится. Все так и переворачивается внутри. Надо ехать на Валаам!
- Едем, - вдруг решительно сказала Лиза, - Надо так надо. Когда у тебя последний экзамен?
- В пятницу.
- Беру билеты на субботу. Матвей рассердится, да?
- Нет, у него сейчас много работы. Единственное учреждение, где еще существует в нашей стране производственный план – это Институт востоковедения, и Матвей его постоянно не выполняет. Ты это можешь представить, Канарейка?
- Нет, - засмеялась Лиза, - это иррационально и потому недоступно моему пониманию! У тебя что-нибудь кроме фиников есть? Я не обедала. Шарбар, кушать хочешь? – старый пес поднял голову, посмотрел на нее, сонно вильнул обрубком хвоста и опять заснул, уткнувшись носом в заднюю лапу, - С вами все ясно: полная прострация! А ну, подъем! – бодрым ефрейторским голосом скомандовала она, - В кухню бегом – марш! Если обеда нет – поджарим гренки. Я с собой батон принесла.
- Да есть обед! Отец вчера плов варил, чтобы меня усиленно питать во время экзаменов.
- Плов – это роскошно!
На кухне Вика с Лизой сели друг против друга за стол и съели по полной тарелке плова с зеленью и зернами граната. Удовлетворенно облизнувшись, Лиза вздохнула:
- Повезло тебе с отцом. Мой тоже жил в Душанбе, но плов так и не научился варить. Ну, полегчало тебе?
-Нет, - мотнула головой Вика, - Но теперь ясно, чего хочется: хочу с бабой Нюсей побывать на Дивном. Знаешь, Канарейка, когда мы были там первый раз, она заговорила меня от нави, пока я не выросту. Но я ведь уже большая?
- Угу, большая-пребольшая!
- Не смейся! Когда к папе из Италии приезжали Фортини, Франческа сказала, что я уже выросла. Ты ведь знаешь, она настоящая арадийская ведьма. И она меня кое-чему научила. Теперь мне стали сниться сны, такие, как на твоих картинах. Баба Нюся говорила мне, что я сама почую, когда придет мое время. Так, по-моему, уже пришло.
- Ты хочешь сказать, что ты тоже стала настоящей ведьмой? – улыбнулась Лиза, - И можешь летать на помеле?
- Да зачем же мне помело? Если я без него когда-то очутилась здесь, то смогу и еще раз куда-нибудь попасть, как ты думаешь? Может, мне теперь Врата будут открываться? А помело – это детские сказки.
- А твои Врата – это подростковая фантастика, - пожала плечами Лиза.
- Ты не веришь? А как же ты рисуешь то, во что не веришь?
- Я верю, - призналась, подумав, Лиза, - Я думаю, что мы многого не знаем про наш мир. Ну, так в субботу едем? Тогда марш заниматься, экзамены тебе никто не отменит!
Рано утром в субботу Вика с Лизой стояли у поручней и наблюдали, как теплоход выходит из Невы на ладожский простор. Шарбар тоже вышел с ними на палубу и жмурился от раннего летнего солнца. Дымка над водой становилась то голубоватой, то розовела, заманивая в глубину озерных далей. Невидимый пока Валаам притягивал Вику, словно магнит, и смотрела она вперед точно туда, где через несколько часов он должен был появиться из воды. Дрожь нетерпения передергивала плечи. Скорей бы, скорей! Наконец, на горизонте синим силуэтом проявился остров. Шарбар поднял морду, принюхиваясь, и тихо заскулил. Вика положила руку на черную голову, поглаживая, и он сразу успокоился.
Когда теплоход неторопливо пришвартовался к пристани у Воскресенского скита, Шарбар ступил на землю одновременно с девочкой, прижавшись черным боком к ее ноге. Лизе было непонятно, то ли он защищал ее от одному ему известной опасности, то ли боялся сам. Стайка разномастных островных собак, как всегда, встречала их катер в Монастырской бухте, разноголосым лаем приветствуя прибывших. Королевой среди них чувствовала себя нахальная и пронырливая грязно-белая сучка с черным пятном на боку, невероятная помесь всех пород от болонки до шнауцера, которая верховодила среди привезенных на лето городских, породистых и воспитанных, пуделей, колли, эрдельтерьеров, перекормленного французского бульдога и смешной длинноухой бассетки, дружелюбно вилявшей хвостом позади всех. Кудлатая шалава сразу заметила среди пассажиров Шарбара и он ей понравился. Она заюлила всей задней половиной туловища, громким лаем привлекая к себе внимание, но Шарбар ухом не повел, сделав вид, что не видит откровенного заигрывания дворняжки, и ровной трусцой последовал за юной хозяйкой. Это нисколько не смутило сучку, она заколотила по бокам нелепым длинным и тонким хвостом, безуспешно пытавшимся завернуться в колечко, как у добропорядочных дворняжек, и побежала вдогонку. Остальные послушно завернули за ней. В сопровождении собачьего эскорта Вика с Лизой и Шарбаром проследовали к монастырю. Вика толкнулась в дверь бабы Нюсиной кельи, но она оказалась запертой, чего никогда не бывало раньше. Удивленная Вика вышла во двор расспросить, куда ушла старуха и скоро ли будет. Во дворе у колонки ей попалась фельдшерица Клава. Увидев девочку, она всплеснула руками:
- Приехала! Бабы Нюси нет, а она приехала!
- А где она? Может, в Сортавалу зачем-нибудь отправилась?
- Да какая уж Сортавала, когда померла она. Третьего дня схоронили, - прижав ладонь ко рту, Вика побледнела, моргая ставшими вмиг мокрыми ресницами, – Ты Митроху расспроси, - посоветовала Клава, пожалев девочку и притушив свой резкий голос сплетницы и скандалистки, - Он приволок ее из лесу с месяц назад и, как ноги отказали, смотрел за ней - аж до самого конца. А ты иди в поссовет, тебе ключ должны дать. Ты ж своя.
Вика медленно развернулась, все еще не опомнившись от страшной вести, и побрела к конторе поссовета.
На небольшом монастырском лесном кладбище Вика с Лизой нашли свежую могилу с крестом, сколоченным из оструганных сосновых брусков. Вика постояла у холмика, обложенного камнями, - небось, Митроха постарался, - прислушиваясь к тому, что чувствовала, и удивляясь равнодушию, с каким глядела на могилу. Вика не могла представить, что там лежит баба Нюся. Не было ее там, лишь бренные останки, прах, что отряхивают с ног, уходя. Лиза вздохнула за ее спиной и нагнулась положить на могилу сорванную по дороге ветку бузины с собранными в зонтик зелеными еще ягодами.
Вернувшись с кладбища, Вика с Лизой увидели поджидавшего у двери Митроху. Он был навеселе, но выражалось это лишь в легком дрожании рук да нервическом пошмыгивании носом. Вика, хорошо изучившая все симптомы, жалостливо обняла постаревшего Митроху и шепнула ему на ухо:
- Что ж ты, опять пить принялся? Баба Нюся рассердится!
- Да что уж теперь! Кто ж ей скажет! – Митроха горестно вздохнул, - Ты бы чуть раньше приехала, Виктория! Она все о тебе говорила. О тебе да о Дивном острове. Кто ж, говорит, вахту примет, кто удержит порядок на Дивном. Ты съезди туда через неделю: баба Нюся говорила, ехать нужно на Купалу.
- Да, я съезжу, - пообещала Вика, открывая дверь выданным ей в поссовете ключом.
В келье по-прежнему пахло травами. На подоконнике выстроились в ряд чистые банки из-под огурцов, накрытые от пыли тетрадными листочками, - новые хозяйка засолить не успела. Лежанка была аккуратно застелена лоскутным одеялом и сверху – простыней от пыли.
- Ты не бойся, спи тут спокойно, - проследив за ее взглядом, поспешил заверить Митроха, - Она не здесь померла-то. Как паралик разбил – ее в больничку взяли, чтоб с уколами сюда не таскаться.
- Митроха, как же это? Почему так скоро? Без меня?! – остановила его объяснения Вика и тихо заплакала, сев на краешек постели.
- Ну, ты, того, не реви, она не любила этого. Здоровая ведь уже девка, - забормотал растерянно Митроха, оглядываясь на Лизу в поисках поддержки. Та беспомощно пожала плечами. Митроху осенило: - Слышь, Виктория, может, чайку поставить? А может, с молоком кофию попьете? Я сейчас хлеба притащу и молоком разживусь. Вы ж с дороги? – он торопливо подхватил с лавки пустое ведро и крикнул с порога: - Я сейчас!
Поставив чайник на электроплитку, Митроха суетливо полез за чашками и пузатой сахарницей синего стекла, сквозь которую Вика в детстве так любила смотреть на солнце.
- Ну, рассказывай, Митроха, не тяни, - не выдержала, наконец, Вика.
- Да что тут скажешь? – развел он руками и сокрушенно качнул головой, - С месяц назад, под вечер уже, пошли мы за первой весенней травой. Накопали корешков, домой уж собирались. Баба Нюся увидела какую-то травку, наклонилась и осела вдруг, ткнулась лбом в землю. Я сразу и поднять-то не смог. Ну, она оклемалась маленько, мы дотащились до дому. Тогда она за несколько дней отлежалась, но из монастыря больше не выходила. Я ей воду носил, хлеб, картоху. А две недели назад она вставать перестала. Клавка посмотрела и велела тащить в больничку. Сказала - суль какой-то.
- Инсульт? – подсказала тихо Лиза.
- Во, инсульт, он самый. Языком еле ворочала, а все о тебе говорила. Что в Иванов день надо бы ехать на Дивный, и кто ж его теперь удержит. Да все про драконий год, я не понял: то ли сейчас он, то ли будет еще. Так и померла, как заснула.
Вика пила остывший чай, который был теперь обычным, не таким вкусным, как при бабе Нюсе, и старалась не думать пока ни о Дивном острове, ни о драконьем годе, который должен наступить аж через шесть лет. Ей было тяжело и очень одиноко. Митроха, отставив чашку, поднялся из-за стола и неловко потоптался у двери.
- Ну, отдыхайте тут, завтра, может, пригожусь.
- До завтра, Дмитрий Алексеевич! Спасибо, - попрощалась Лиза.
Вика подошла к Митрохе и, как в детстве, потерлась щекой об его небритую щеку. Он смущенно хмыкнул и ушел.
- Ну, ты как? – испытующе посмотрела на девочку Лиза, - Может, пойдем, поищем Шарбара? Он же голодный бегает. А ты заметила, он сначала все жался к твоим ногам, а потом эта кудлатая шавка все-таки соблазнила нашего мальчика. Где теперь его носит?
- Сходи сама, Канарейка. Я посижу, - вяло откликнулась Вика, машинально придвигая к себе жестяную банку из-под индийского чая, в которой баба Нюся держала пуговицы, нитки, булавки, непарные шнурки для обуви, моток резинки и прочие мелочи.
Банка была некогда роскошной и невесть как попала на остров: такой чай и в Москве просто так в магазине не купишь. Вика обожала в детстве рассматривать картинки, украшавшие ее красные лакированные бока. На них были сказочные дворцы в джунглях, рычащие тигры и слоны, поднявшие в приветствии хобот. Не менее увлекательно было доставать со дна пуговицы и раскладывать на столе, отыскивая две одинаковые. Баба Нюся была не бог весть какая рукодельница, но швейную мелочь держала в порядке, поэтому, наигравшись, Вика аккуратно складывала все обратно в коробку. Теперь она рассеяно доставала катушки с нитками, моточки и клубочки, наперсток, ножницы с отломанными кончиками, зачерпнула в горсть пуговицы со дна и почувствовала, что попалось что-то крупное. Вика разжала ладонь. Среди пуговиц блестел полированный диск Полной Луны со знаком Великой богини и выбитой по краю арамейской надписью: «Шеба, тайна тайн, лик Великой Матери богов, повелительницы зверей». И как она могла забыть про него? Вика смигнула набежавшие слезы. Вспомнился вдруг взгляд золотисто-зеленых глаз, наполненных нежностью и страданием, которые не могла уничтожить даже гордость, сделавшая лицо женщины похожим на бесстрастную маску. «Шеба, дочь моя, помни, ты идешь следом за мной великим путем, путем воина. За победой случается поражение, но за ним снова должна быть победа. Не позволяй слабости уничтожить себя, Шеба. Наш дух живет, пока мы забываем о себе ради цели, достойной богов». И хоть немножко помни обо мне, - дрогнувшим голосом добавила она, сжав детские плечики. Лицо женщины почти забылось, остались только воспоминания торопливых нежных прикосновений, шедший от ее волос запах полыни и розового масла: горечь и сладость, да звучный голос, певший гимн Матери богов во время великих мистерий. Басзаббат, Зенобия Септима, царица Пальмиры, Августа, пленница, прошедшая за колесницей победителя в триумфальном шествии римлян, верховная жрица Яростной Львицы Атарате, ее мать. Она дала своей дочери имя Шеба, посвятив ее Луне. Вика поднесла к губам диск на черном витом шнуре и повесила на шею. Еще острее стала ощущаться потеря дорогих людей.
Вернувшаяся Лиза сокрушенно развела руками:
- Представляешь, я так и не нашла Шарбара, загулял. Только лай вдалеке. Седина в бороду – бес в ребро. Хорошо, что на острове потеряться нельзя.
- Есть захочет - прибежит, - успокоила ее Вика.
Но на другой день Шарбар не пришел. Не видно было и белой сучки. Только бассетка послушно семенила по двору за своей хозяйкой, да на энергичный зов неохотно явился один из пуделей и был тут же посажен на поводок. Вика позвала Лизу в лес и они отправились в сторону Всехсвятского скита. На черничниках Лиза, всегда ненавидевшая манию русских теток ползать меж деревьев кверху задом, соревнуясь, кто больше соберет ягод, на этот раз увлеклась ранней черникой и полезла в карман за полиэтиленовым мешочком. Вика бродила между валунов, спускаясь в низину и выискивая во влажном мху редкую здесь морошку, цветущие кустики которой баба Нюся использовала для лечебной настойки. Она решила заготовить все, что сможет, и увезти с собой. Вернувшись к Лизе, Вика рассеяно запустила руку в ее заполненный до половины мешочек и, набрав горсть недозрелой черники, отправила в рот. Ошарашенная Лиза посмотрела на девочку и вдруг, хихикнув, тоже потянулась к ягодам. Они уселись на валун и в одно мгновение опустошили весь мешок, а потом одновременно показали друг другу ставшие темно-синими от черники языки.
Шарбар появился лишь через день, чтобы в спешке проглотить сосиску и умять отложенную для него кашу. Призывный лай оторвал его от миски и потянул на улицу. Митроха, сидевший во дворе на доске, положенной на два ящика, поднял с земли камешек и кинул в кусты, никуда специально не целясь.
- Эх, Шалава! Нового кавалера заарканила, одно слово – шалава. В том вся твоя женская сущность.
- Ее что, и правда, Шалавой зовут? – удивилась сидевшая рядом Лиза.
- Ну, а как же еще ее звать-то, ежели она ни одного кобеля не пропустит? Вот точь-в-точь наша Катька. Характерная особа, любого отбить может. Хвостом вильнет, они за ней и бегают. А к осени опять с приплодом будет. Иногда славные щенята попадаются, туристы разбирают. Иначе весь остров заселила бы. Матка-то она хорошая, заботливая.
Лиза ошалело помотала головой, пытаясь понять, что из сказанного относится к беспутной Катьке, а что к Шалаве.
- Митроха, а вдруг они на этот раз в Шарбара уродятся? – предположила подошедшая Вика и попросила: - Если будет хоть один такой же черненький – сохрани для меня, хорошо?
- Че ж не сохранить? Пусть со мной зимует. Ты ведь приедешь другим летом? Приезжай, Виктория, где б ты ни жила – ты наша, валаамская!
- Да я помню, Митроха. Я же Лунина, ты меня нашел! – увидев застенчивую и радостную улыбку Митрохи, Вика тоже рассмеялась.
Назавтра был девятый день со смерти бабы Нюси. Митроха с утра пришел совершенно трезвым и сообщил, что в соборе после литургии отслужат поминальную. Вика с Лизой в одолженных у монастырских старушек черных платках выстояли панихиду. Среди низких голосов монашеского хора, вторящего басу иеромонаха, выделялись несколько молодых звонких теноров. Лиза старательно крестилась, поглядывая на монахов, чтобы не пропустить нужный момент. Вика уставилась на колеблющиеся огоньки поминальных свечей у распятия, но услышав пропетое басом: «Вечная память!», низко опустила голову, сдерживая слезы. По окончании службы Лиза подошла к иеромонаху договориться о дальнейшем поминании усопшей, а потом потянула девочку за руку.
Митроха ждал их у выхода, чтобы идти на кладбище. Дорога вилась среди сосен, солнечные блики золотили стволы, ленивый полуденный птичий щебет перекрывало мягкое «ку-ку», что без счета щедро обещало вечную жизнь. Могилы старого кладбища разбросаны были прямо между деревьев. Митроха протянул Лизе сумку и она разложила на большом камне яркое полотенце с угощением. Митроха, деликатно плеснув на донышко, разлил в четыре стакана водку, поставил один на могилу, накрыв куском хлеба, и подал другой Вике. У Вики задрожали губы и она сжала стакан побелевшими пальцами.
- Намочи хоть губы, Викушка, за упокой души бабы Нюсиной. Так полагается. Ну, не чокаемся. Пусть земля ей будет пухом!
Поднеся машинально стакан ко рту, Вика одним резким взмахом выплеснула из него через левое плечо.
На Дивный отправились на следующий день вдвоем. Митроха, услышав, что они задумали, долго уговаривал не рисковать, предлагал сам отвезти, но Вика заупрямилась.
- Нечего тебе там с нами делать. Ладога спокойная, погода хорошая, ничего не случится. Завтра жди к обеду. Да покорми тут без нас Шарбара, если заявится, я каши ему оставлю. Хорошо? Митроха, ты слышишь?
- Да слышу, слышу! А все ж негоже девкам одним плыть. Да вы еще и ночевать там собрались? Что бы баба Нюся сказала!
- То бы и сказала, что надо ехать, - решительно пресекла дальнейшие уговоры Вика.
Гребли по очереди, особо не напрягаясь. Вика объявила, что главное – успеть до захода солнца. Подняв весла, прямо в лодке перекусили взятыми с собой бутербродами. Лиза заметила, что Вика по старой привычке обкусывает по краю кружок колбасы и рассмеялась.
- Ты по-прежнему ешь колбасу кружком, как маленькая. Я всегда хотела знать, а почему?
- Я не задумывалась, - пожала плечами Вика, - Мне просто так нравится. Круг – это так красиво! Словно полная Луна.
- Ты все на свете переводишь на луну! Послушай-ка, Вика, ты мне еще не рассказала, зачем мы едем на Дивный. Что там делать? Мне, конечно, интересно посмотреть, я слышала, что на острове есть мегалит. Ты видела там что-нибудь подобное?
- Да, - кивнула Вика, - мы туда как раз и едем. Магией нужно заниматься в подходящем месте.
- А мы будем колдовать? – удивилась Лиза, - Ты умеешь? Откуда!
- Я не умею колдовать, - заверила Вика и уточнила: - Пока. Я совершу магический обряд. Помнишь, к нам приезжала Франческа Фортини? Она многое мне рассказала о языческой ритуальной магии итальянской стреги. Когда я жила при храме немийской Дианы в Ариции, я видела некоторые магические обряды, но меня не посвящали в тайны, я была еще маленькой. Франческа научила меня использовать силу лунной энергии для преобразования судьбы. Луна в своих фазах воздействует на женщину по-разному. Например, в новолуние самое подходящее время для размышлений о душе и ее желаниях. Во время прибывающей Луны пора решить, что тебе нужно для осуществления своих желаний, и учиться тому, как этого добиться. И вот, наконец, наступает полнолуние, время, когда все, о чем ты мечтала в жизни, облекается в магические образы. Чем сильнее ты чего-нибудь хочешь, тем ярче и осязаемее будут твои мысли. Тогда во время убывающей Луны будет исполняться все, что ты задумала. Высказанные желания, получившие достаточно энергии, приходят в наш физический мир и становятся реальностью.
- Да никогда! - заявила Лиза с наигранной бесшабашностью, - Уж со мной этот номер не пройдет: мечтай – не мечтай, а ничего не получится.
- Не спорь с силой Луны! И потом, ты пропустила мимо ушей самое важное: реальностью становятся желания, получившие достаточно энергии. А уж об этом я позабочусь, для этого и нужна магия. Лунная магия – самая могущественная.
- Ну, ладно. Но ведь я еще не думала о душе, и желаниях, и о чем там еще? О материализации образов? Я не готова. Нет у меня образов!
- Ну уж! Не ври, Канарейка, - насмешливо возразила Вика, - У тебя иногда такое лицо, когда Матвей выходит из комнаты, я так и жду, что искры посыплются или все лампочки перегорят!
- Вика! – ошеломленно вскрикнула Лиза, - О чем ты говоришь, ты же еще ребенок!
- Ха! Какой же я ребенок! Мне скоро пятнадцать лет. Да в нашей школе такого наслушаешься и насмотришься, - в кино ходить не надо. Секс-учеба и полный курс «Камасутры», - куда уж там Эмманюэли до наших акселераток. В храме все было намного пристойней.
- Господи, прости! А в храме ты разве… ну… что-нибудь видела?
- Канарейка, там были обряды. Ты в церкви лоб крестишь? Ну, и там… Кто на это обращает внимание? Так положено. Ты лучше сейчас подумай, чего тебе хочется в жизни, чтобы мысли не разбегались ночью.
- А почему это нужно делать обязательно ночью?
- Чтобы получить побольше лунной энергии. Это таинство воплощения. Называется – поцелуй Луны. Тебя осветит лунный свет и окропит ночная роса. Франческа рассказывала мне, как ведьмы собирают ночную росу в полнолуние. Если ее выпить, получишь красоту и вечную молодость. Смотри, вон уже остров виден. Ты не устала грести? Давай я сменю, а ты выпей кофе. На острове есть не будем.
Пока Лиза отдыхала, Вика гребла, равномерно взмахивая веслами. Лиза командовала, уточняя курс. Она обрадовалась, что путешествие их подходит к концу, все-таки с Митрохой было бы легче. Но неизвестно откуда взявшийся страх начинал потихоньку овладевать ее мыслями. Лиза удивилась, что слишком серьезно относится ко всему, сказанному Викой. Она притихла и невольно начала думать о том, что хотела бы получить. Она столько мечтала об этом ночами, так желала, что, – Вика права, - не задумываясь, может включить воображение на полную катушку.
Остров произвел на Лизу сильное впечатление. Живописные валуны, разбросанные по берегу, выступали из воды, а за ними начинался колдовской дремучий ельник, как на картине Васнецова. Эх, сейчас бы этюдник, да посидеть здесь дня два-три! Она даже забыла, что плыли они сюда не за этим.
Вика легко выпрыгнула из лодки и жестом остановила Лизу, собравшуюся последовать за ней. Девочка встала лицом к лесу, вытянулась, чтобы казаться такой же солидной, как баба Нюся, и подняла вверх руки, напрягая память. «…Хожу я, раба Виктория, кругом острова по крутым оврагам, буеракам, по всем сучьям и ветвям, по всем листьям и мхам, смотрю я чрез все леса сосновыя-еловыя… - звонко выкрикнула она заклинание бабы Нюси, споткнувшись лишь на имени, ведь должно было быть «Анна»! - А было бы в моем ельнике по живу, по добру, по здорову… Была бы я большой-пребольшой, было бы все у меня во послушании, – голос Вики постепенно обрел глубину и закончила она низко и таинственно: - Как дверь к косяку притворяется, так слова бы мои претворялися, по вся дни, по вся часы, во дни и в ночи, в полдень и в полночь…» Ветер, пробежавший по верхушкам елей, зашумел в вышине, словно ответив ей. Вика махнула рукой Лизе, приглашая присоединяться, достала старый деревянный ковшик и, подражая бабе Нюсе, набрала ладожской воды.
Вика пошла впереди, неся перед собой ковш, и следила, чтоб не пролилось ни капли. Ей никто не говорил об этом, но Вика знала, что от того, принесет ли она всю воду, будет зависеть что-то очень важное. Они немного заплутали и вышли на нужное место со стороны поклонного креста. Лиза охнула в восхищении и невольно затаила дыхание: это место было наполнено такой таинственной и мрачной красотой! Появилась уверенность, что здесь что-то обязательно произойдет, и у нее засосало под ложечкой от страха. Лиза украдкой глянула на Вику. Та была сосредоточена и почти сурова. Девочка подошла к камню с крестом, что стоял в середине круга из валунов, и поставила на него ковш. Косые лучи вечернего солнца окрасили багрянцем серый гранит и превратили воду в жидкое золото. Вика быстро стащила с себя майку и шорты, и кожу ее так же позолотило уходящее в воду солнце. Между чуть наметившимися девичьими грудками сверкнул полированной гранью серебряный диск на черном шнуре. Тонкие пальцы опять охватили ковш.
- …Я – в тайне текущей воды, Я – в желаниях сердца человеческого, - услышала Лиза громкий шепот, и мороз пробежал по ее спине, - Потому что Я есть тайная дверь, ведущая в страну вечной юности, и Я есть чаша, наполненная вином жизни, и котел Черридвен, святой сосуд бессмертия*…
- Вика! – потрясенно прошептала Лиза, всплеснув руками, но та, не обернувшись, многозначительно подняла палец, призывая к молчанию. Левую руку Вика окунула в ковш, а потом дотронулась ею до лба и глаз. По щеке покатились капли воды, но девочка словно не чувствовала их на лице. Она застыла неподвижно, как пораженная громом, глядя вперед – и в никуда. Тело слегка покачивалось в напряжении, лоб прорезала морщинка, крепко сжатые губы чуть приоткрылись, будто в изумлении. С прямыми, ровно подрезанными черными волосами, тяжело ниспадающими до лопаток, с бесстрастным выражением на высокоскулом красивом лице, Вика напомнила Лизе египетскую девушку с букетом цветов, изображенную в гробнице Менны в Фивах. Солнце зашло и свет белой ночи изменил все, поглотив яркие цвета мира и придав всему серебристую туманную зыбкость. Окружавший их лес преобразился. Старые ели почернели и стали похожи на мохнатых чудищ. Тени сгладили скульптурную резкость обнаженного тела, заставив его светиться жемчужной белизной. В Лизе проснулся художник и она забыла о времени, всматриваясь и запоминая необычное зрелище. Она не обратила внимания, сколько минут прошло в молчании и неподвижности.
Все произошло в точности так, как и восемь лет назад, когда Вика впервые попала на Дивный и сидела под крестом на алтарном камне. Тогда ее освободила от наваждения баба Нюся, сейчас – было некому, да она и не хотела бы этого. Вика вспомнила слова старухи. Вот наконец пришла ее пора и она стоит лицом к лицу с тем, что открывается только таким, как они с бабой Нюсей, открывается избранным. Вика стояла у алтарного камня, держа руки на ковше и медленно погружалась в видения прошлого. Сначала все оставалось таким же, лишь краем глаза она замечала движение, когда на поляну выходили изредка то грибники, то туристы, то сотрудники музея, чтобы осмотреть крест. Тут же она увидела черноволосую девочку в джинсовой курточке с чужого плеча, стоявшую позади старухи. Старуха – да это же баба Нюся! – протянула ковш сомлевшему от ворожбы мужичку, конечно же – Митрохе, и тот, подняв глаза, встретился взглядом с ней, Викой. Он ошалело уставился на нее, силясь что-то сказать, но лишь шевелил губами. Вика даже не удивилась, что там, в прошлом, он видит ее нынешнюю. Вика более ничему не удивлялась. Она напряженно смотрела это кино наоборот, понимая уже, что перед ее глазами проходит история Дивного острова. Несколько раз еще стояла перед камнем в центре круга баба Нюся, такая же полная, статная и величественная, но лицо ее с каждым разом странно разглаживалось и становилось моложе. Вот растянулись цепочкой солдаты в плащ-палатках, то ли финские, то ли советские, с автоматами наперевес. Одинокие монахи-отшельники молились у поклонного креста. Потом, вокруг только что установленного на бесовском месте божьего знака, с молитвами прошли крестным ходом монахи, прикрывая ладонью огоньки зажженных свечей и осеняя себя широким крестным знамением. Среди седобородых старцев Вика заметила одно совсем юное лицо с прозрачными серыми глазами под низко надвинутой черной шапочкой. И опять Дивный на века оставался заповедным островом среди ладожских волн, где ни зверь, ни человек не селились надолго. Но чем дальше вглубь времен погружалась Вика, тем чаще появлялись на поляне в кругу камней люди. Это место притягивало, как магнит, и в центре всего находился алтарный камень. Вика увидела обряды служения. Жрец и жрица одеты были в грубые льняные одежды, которые со временем сменили выделанные шкуры животных. Вика удивилась, как красивы были эти примитивно сшитые одежды, мягкую замшу украшали полоски черного и белого меха. На лбу, груди и руках женщины тускло поблескивали ожерелья и браслеты из обточенных перламутровых раковин и янтаря, нанизанных на кожаные шнурки. Искусно вырезанная из дерева и украшенная перламутром и разноцветными камнями чаша со священным напитком передавалась из рук в руки. Обнаженная жрица ложилась в полнолуние на камень, раскинув руки и ноги по пятилучевой звезде, взывая к Макоши, Великой богине, Матери Мира. Женщины, сбросив одежды, танцевали по кругу, каждая положив руку на плечо той, что была впереди. Волосы их развевались в легком беге, ноги мелькали в четких движениях, лица, запрокинутые к небу, серебрил лунный свет. Викины ноги стали непроизвольно подрагивать, сами собой вспомнились пляски жриц, в которых она принимала участие в детстве. Глядя на то, что происходило на Дивном тысячи лет назад, Вика узнавала мистерии, знакомые с тех пор, как она помнила себя. Но в детстве многие таинства оставались для нее тайной, теперь же она смотрела на все широко раскрытыми глазами. Внезапно голубоватый свет узкой полоской упал на камень, замерцав в воде, и начал медленно продвигаться к центру, из настоящего пронизывая все слои времени. Вика вздрогнула и подняла голову вверх, проследив за лунным лучом. Магия была нарушена, она вернулась в то место и время, в котором перед ней на камне стоял ковш заговоренной ладожской воды, а позади - затаила дыхание Лиза. Вика повернулась к ней, все еще дрожа от возбуждения, и улыбнулась непослушными губами.
- Раздевайся скорее, - раздалась повелительная команда, - не упусти время! Теперь я знаю, что делать.
Ошеломленная непривычной интонацией, Лиза послушно принялась стаскивать джинсы, запуталась в пуговицах рубашки и второпях рванула, отрывая их с мясом. Они встали обнаженными одна напротив другой. Лиза хихикнула, представив, как забавно она смотрится рядом с этой юной расцветающей красотой: этакая нескладеха не первой молодости (ведь за тридцать уже!), с худым телом, неразвитой грудью, с бесцветными волосами, чуть прикрывшими узкие плечики, но тут же согнала улыбку. Вика исподлобья испытующе поглядела на Лизу и велела повторять за ней все движения. Подняв руки раскрытыми ладонями вверх, она закружилась на месте, меняя время от времени направление. Лиза старательно повторяла все повороты, входя в азарт и уже не думая о том, как, должно быть, смешно все это выглядит со стороны. Девочка – нет, жрица! – подала ей руку и побежала по кругу от камня к камню, огибая старые ели, что попадались по дороге. Она обхватывала руками каждый камень круга, прижимаясь к нему лбом. Лиза старалась не отставать и в точности повторяла ее движения. Их легкий бег убыстрялся, Лизе казалось, что после разбега они взлетят в воздух и там, не просторе, обретут наконец грацию и стремительность летящих лебедей. Замкнув круг в центре у большого алтарного камня, Вика застыла, вытянувшись в струнку, а потом резко опустила руки и жестом велела Лизе лечь возле камня, головой к кресту, который один теперь помещался на древнем алтаре. Темный густой мох пружинил под ней, был сухим и приятно щекотал кожу. Вика раздвинула ее руки и ноги по лучам пятиконечной звезды, уложив в положение, какое видела у жрицы, сняла с алтаря ковш и отлила немного в пиалу, прихваченную из дома. Вода тонкой струйкой зажурчала, переливаясь из сосуда в сосуд, и таинственный звук этот казался аккомпанементом лунной ночи. Очертив струйкой воды магический круг вокруг камня и лежащей перед ним Лизы, Вика поставила пиалу ей точно на пупок, окунула пальцы в воду и капнула по три капли на каждое колено, груди и губы, соединяя точки пентаклем. Лиза непроизвольно слизнула капли воды с губ и прикрыла глаза, чувствуя легкое покачивание, словно она лежала на волнах. Голос Вики заполнял сознание, отодвигая остальные мысли, как несущественные. Лиза даже не вдумывалась в смысл слов, повторяя за ней шепотом: «Наша мать, могучая богиня, призываю я тебя с небес, заклинаю семенем и корнем, вызываю почкой и побегом, умоляю жизнью и любовью и прошу спуститься в тело твоей верной жрицы*…»
Наступила самая темная пора белой ночи, когда сумерки сгущаются настолько, что луна отчетливо видна, такая же светящаяся и серебряная, как и небо. Лиза лежала, не шевелясь и не замечая ночной прохлады, облитая лунным светом. Она чувствовала его ласку на своем теле, и оно становилось таким же серебристым и прекрасным, как полная луна. Ей казалось, что она начинает понимать смысл происходящего: Луна милостиво дарила ей свою красоту, а возможно – и удачу в любви. По-другому просто не могло быть. Лиза ощущала себя обольстительницей, волшебной девой, которой неважно, какова ее внешность, она способна околдовать мужчину одним своим взглядом, одним желанием…
Вика сидела у нее в ногах лицом к лесу, положив ладони на колени сложенных по-турецки ног. Она грезила с открытыми глазами, продолжая погружаться в реку времени, которая затягивала, как в водоворот, все глубже и глубже. Она видела, как менялся облик острова, как старые деревья становились постепенно молодыми елочками. К острову приплывали разные люди, менялись времена, и другие племена селились по берегам Ладоги. Шаманы били в бубны и совершали обряды, Вика видела, как приносились жертвы на алтарном камне… Наконец, время вернулось к тому моменту, когда был установлен круг из огромных валунов, оставленных только что сошедшим ледником. Место для алтарного камня было заметно сразу. На поляне среди мхов и папоротника шла по кругу полоса хорошо утоптанной земли, а по центру отчетливо проступала впадинка, какая образуется там, где какой-нибудь зверь облюбует местечко для лежки. Древние люди шли вокруг поляны следом за покрытым с головой звериными шкурками шаманом, несшим в руках чашу с розоватой жидкостью, по виду – молоком, смешанным с кровью. С акробатической ловкостью шаман совершал сложные телодвижения, прыжки и вращения, сохраняя при этом равновесие и не проливая ни капли из чаши. В резком движении шкурки, свисавшие с головы до пят, взметнулись вверх, и Вика увидела, что под мехами женщина-шаманка. Плавно сужая круги, она приближалась к углублению в почве. Вдруг, словно запнувшись о невидимый камень, шаманка рухнула ничком на землю и молоко выплеснулось точно в том месте, на которое обратила внимание Вика. Ей даже показалось, что женщина споткнулась обо что-то вполне реальное, хоть и невидимое. Что-то неуловимо золотилось в том месте, будто золотой солнечный луч, хотя солнце уже скрылось за горизонтом и пропал последний отблеск. Шаманка припала к земле, перевернулась на спину и начала странный обрядовый танец, прогибаясь дугой и перебирая ногами по кругу, так что затылок, на который она опиралась, вращался на одном месте в лужице молока, быстро впитавшейся в землю. Остальные сгрудились в кружок и приплясывали на месте. Описав полный круг, шаманка закончила танец, одним гибким движением вскочив на ноги, и указала, куда установить громадный камень. Он самой природой предназначался для алтаря, имея с одной стороны плоскую обкатанную поверхность. Мужчины принялись за дело, толкая изо всех сил, и медленно, сантиметр за сантиметром, камень стал продвигаться к намеченному месту. В светлых сумерках белой ночи Вика хорошо рассмотрела взмокшие от пота тела мужчин, их прилипшие к низким лбам волосы. Когда камень встал, наконец, туда, где будет стоять не одно тысячелетие, шаманка запела гортанным низким голосом и мелкими шажками принялась обходить камень посолонь. С четырех сторон она делала неуловимое движение, проводя рукой у себя между ног, и мазала камень кровью, рисуя на нем спираль. Остальные повалились на колени, и когда шаманка закончила освящение алтарного камня, каждый получал такой же мазок на лоб и до земли кланялся сначала камню, а потом шаманке.
У Вики тут же возник вопрос, случайно ли споткнулась шаманка, или она специально пролила жертвенное молоко в нужном месте? Но вряд ли это можно теперь узнать. Главное – место было то самое, с отметиной. Под руководством шаманки были установлены все камни магического круга. Вика сидела, глядя перед собой и не ждала уже ничего интересного. Скорей всего, это и есть начало всех начал. До этого тут был лишь лед, да великие геологические изменения земной коры, рождение мира. Но оказалось, что до того, как был воздвигнут великий круг камней, остров имел уже обитателя. Сквозь лунный свет и темноту леса Вика заметила вдруг мягкое золотистое сияние. Такое же она видела раньше, когда шаманка упала, приблизившись к центру поляны. Девочка всмотрелась и у нее вырвался удивленный вздох. Чудится ей это, или правда вокруг поляны свернулся кольцом гигантский змей с мягко отливающей золотом шкурой? Пытаясь рассмотреть его получше, Вика проследила за телом, утолщающимся от тонкого зубчатого хвоста. Оно привалилось к камням магического круга и чуть вздымалось дыханием. Внезапно смешным собачьим движением, словно вздрогнув во сне, из-под круглого бока высунулась перепончатая лапа, похожая на гибрид куриной и лягушачьей, и поскребла землю, оставив борозды от мощных когтей. Вика чуть не прыснула и поторопилась повернуться, чтобы посмотреть, наконец, на голову удивительного существа. Голова покоилась прямо позади нее, опираясь на алтарный камень. Из ноздрей с сопением вырывался горячий воздух. Морда была грозной и ужасно симпатичной одновременно. Гребень начинался прямо за массивными надбровными дугами и придавал ему величественный вид. Глаза прикрыты тонкими кожаными веками, из-под которых поблескивал изумрудный зрачок. Кожа на вид была совсем не влажной и противной, а казалась теплой и сухой. Золотое свечение усиливалось к голове. Вика подалась вперед и протянула руку потрогать его. Будто почувствовав ее желание, змей шевельнулся и волна движения прошла от головы к хвосту. Золотой веер крыла начал раскрываться над ним, и Вика восхищенно охнула: оказалось, это был настоящий сказочный дракон, Змей Горыныч, как из детской книжки. Открылся изумрудный глаз, наливаясь светом и силой, внимательно посмотрел, и Вике показалось, что он заглянул прямо в нее, туда, где должна находиться душа. Что-то дрогнуло в ней, но страшно не было.
- Меня раньше звали Шеба, а теперь – Вика, - представилась она громким шепотом, подозревая, что ему не нужно слышать слова, чтобы знать.
- Ладон, - прозвучало в ней.
- Тот самый?! Здорово! Это ты подставил лапу шаманке, чтобы она упала в нужном месте? – спросила Вика беззвучно, заранее зная ответ, и хихикнула, услышав прозвучавший в ней утвердительный смешок дракона. Она уже догадалась, что след на поляне оставлен его телом, а ложбинка в центре была как раз на месте его морды. Видно, он любил здесь полежать, нежась на солнышке. Ладон одобрительно фыркнул и Вика поняла, что права, - Ты всегда здесь живешь?
- Ирий, - промолвил дракон, указав взглядом вверх, - В основном я живу в Ирии. Но здесь славно подремать, отдохнуть от забот в ожидании.
- Кого ты ждешь?
- Лелю, мою маленькую хозяйку.
- Я слышала о ней, мне рассказывала баба Нюся. А она где?
- Она уже родилась. Когда придет время, мы с ней полетаем!
- Родилась? Разве она не живет всегда?
- Конечно, всегда! Но не все время здесь. А теперь снова настает наш час, на этот раз она вновь родилась воином и успеет подрасти. Я жду.
- Летать, наверное, здорово! – восторженно вздохнула Вика, не очень поняв про бесконечные рождения и любуясь крылом, которое даже полусложенным казалось гигантским.
- Хочешь попробовать? – изумрудный глаз лукаво подмигнул.
Вика задохнулась от счастья и лишь кивнула головой. Дракон начал подниматься на лапах, отрывая туловище от земли, и девочка впервые оценила его размеры. Дракон подставил лапу и она вскарабкалась на спину, усевшись между двумя гребнями, как садятся между горбами верблюда. Его спина была теплой и чешуйки казались мягкими. Словно услышав ее мысли, дракон играючи вздыбил их на боках, и Вика увидела, что по краю они остры, как бритва, и наверняка прочнее стали. Сзади зашуршало, зашумело, запахло ветром, и огромные золотые кожистые крылья заслонили от нее мир. Дракон, как распрямившаяся пружина, без разбега взвился вверх и плавно заложил вираж над поляной, где отчетливо белело раскинувшееся во мху женское тело.
- Лиза! – запоздало вспомнила Вика и удивилась, - Мы разве в сегодня? Я почему-то думала, что это все еще древние времена. Я решила, что ты жил давно!
- Я – всегда! – горделиво заметил Ладон и добавил, подумав: - И везде. Но стараюсь не попадаться на глаза, чтобы попусту не пугать. Кыш! – рявкнул он вслед метнувшейся в сторону черной тени и удовлетворенно рыкнул.
Ветер засвистел в ушах, когда дракон плавно взмахнул крыльями и зашел на второй круг над островом. Вика от полноты ощущений запела вдруг по-арамейски великое церемониальное призывание Превышней Богини:
О светлый алмаз, вездесущая небожительница,
Чудеса твои непостижимы, и все они сходятся
В самом центре круга, называемого Жизнью,
Без которого не существовало бы ничего вокруг!
Открой врата и дня и ночи, сними оковы времени и чувств*…
Вике показалось, что в ответ прямо в воздухе, над островом вдруг раскинулось кружевное переплетение веточек, на которых сияли плоды. Золотой сок наполнял их и просвечивал сквозь прозрачную кожицу. Верхушка фантастической яблони уходила вниз, к поляне, а ствол терялся вверху, в серебряной дымке. Девочка помотала головой, чтобы рассеять видение, не задумываясь, что и этот полет, и вся эта ночь – сплошное наваждение. Дракон плавно снижался. Воздух уже наливался светом раннего утра, но на поляне, окруженной древними елями, было сумрачно. Вика соскользнула со спины Ладона на подставленную лапу и спрыгнула на землю. Подойдя к голове, удобно расположившейся за крестом на алтарном камне, она благодарно чмокнула его в морду рядом с глазом, и засмеялась, когда он довольно вздохнул, совсем как Шарбар.
- Спасибо тебе! Может, мы увидимся еще?
- Шеба! – ласково фыркнул золотой дракон и без усилий взмыл в небеса, словно его и не было.
Вика наклонилась над Лизой и тронула ее за руку. Спит она, что ли? Ведь так и не шелохнулась за все время. Лиза открыла глаза и непонимающе посмотрела на девочку. Вика подняла пиалу и отлила немного воды на камень, а остальную выплеснула на лежавшую, окатив с ног до головы. Та вздрогнула от неожиданности и весело взвизгнула. Вика протянула ей руку, помогая подняться, и побежала, приглашая за собой. Разминая тело, Лиза набирала темп, и вскоре они мчались по кругу, взмахивая руками. Вика неслась, раскинув руки, и представляла, что она летит в шуме и блеске золотых драконьих крыльев. Лиза выкрикивала по слогам, нараспев, первое, что пришло в голову:
- Две лунные девы бежали по лугу ночному,
Стелились за ними туманные шлейфы по травам,
Сплетались их руки, взметались шелка, лиловея,
И ветры запутались в прядях волос их душистых.
- А дальше? –крикнула на бегу Вика, - Это чье?
- Не знаю, - небрежно пожала плечами Лиза, - Само собой получается.
- Продолжай!
- Ночная роса так похожа на слезы, что льют-ся
С небес, в ней мерцают все звезды. Заклятья шепта-ли
Их губы, и руки взлетали, как крылья, в усильях поле-та,
А ветры смеялись, не веря, что это воз-мож-но.
Когда же шелка их упали на землю и ко-сы
В полете наполнились ветром капризным, - лишь звез-ды
С небес любовались их страстью и пылом, тем вих-рем,
Унесшим девичьи тела в бесконечность подлунного ми-ра-а…
- Смотри, я уже лечу! Лечу! – вскрикнула Вика, продолжая самозабвенно нестись вперед, - Летим со мной, Канарейка!
Лесное эхо подхватило девичий голос, придав ему таинственную глубину, но мрачный ельник поглотил звуки, восстановив вековую тишину. Шатаясь от усталости и шумно дыша, они замедлили бег и свалились в мох у алтарного камня. Лиза потянулась к ковшу с водой и с испугом отдернула руку, вопросительно оглянувшись на Вику.
- Попей, - разрешила та, - И мне потом дашь. Ты спала, что ли, так долго? Лежала не шевелясь, пока меня не было.
- Ты о чем! – удивилась Лиза, - Я лежала не больше получаса, замерзнуть не успела. Смотри, только светать начало. А ты разве куда-нибудь уходила? Я не заметила.
- Да? – рассеянно переспросила Вика, - Нет, я была здесь. А эти стихи, которые ты выкрикивала, ты сама придумала?
- Не знаю. Может – сама. Просто пришли в голову. Ты ведь рассказала про поцелуй Луны. Вот мне и показалось, что после него сразу можешь летать. Но мы не полетели!
- Глупая, человек – не птица! Лететь может лишь душа. Твоя разве не летала сейчас?
- Летала! Я поняла, Вика. Знаешь, ты еще ребенок, но учишь меня тому, что я сама давно должна бы знать. Я вообще удивляюсь тебе.
- Я тоже, - согласилась Вика и засмеялась, - Кончилась самая короткая и волшебная ночь. Сегодня ведь Иванов день! Баба Нюся этой ночью собирала травы, копала корешки, - Вика тяжело вздохнула, - Знаешь, я ее видела.
- Где?
- Видела, как она приходила сюда молодой, как меня приводила, как заговорила Митроху от пьянства…
Лиза обняла девочку и погладила по волосам:
- Наши близкие всегда в нашей памяти. Я помню свою маму так же хорошо, как двадцать лет назад. И крестного тоже вижу, как живого. Помню, как мама любила собирать грибы. Мы с ней бродили по лесу с корзинками. Мама была близорукой и каждый раз, когда попадался гриб, так удивлялась! Я хорошо все это помню. Мы брали с собой бутерброды с докторской колбасой, французскую булку и плавленые сырки, а еще антоновские яблоки. Было так вкусно все это есть! Потом она вынимала шпильки из волос и они распрямлялись и падали на спину. «Пусть отдохнут!» – говорила она с облегчением. А я подбрасывала их вверх. У нее волосы были такие красивые, светло-каштановые, почти золотистые, не то что у меня. Она смеялась, и я тоже, просто так! Так хорошо было вдвоем! Папа к грибам был равнодушен. А мама брала их из корзинки по одному, стряхивала мусор, обтирала, любовалась и нюхала с таким наслаждением! И мне давала понюхать. «Слышишь? Слышишь, какой дух грибной?» Как будто французские духи. А потом она уехала на эпидемию и не вернулась, - у Лизы, как у маленькой, дрогнули губы, - Сибирская язва. Она была врач эпидемиолог. Я ее мертвую не видела, там, на Урале и похоронили. Даже могилы отдельной нет.
Вика ласково погладила лизину руку и призналась:
- А я свою маму видела всего несколько раз. Она приезжала в храм на церемонию. Но никогда она не показывала, что любит меня, только смотрела. Последний раз в Ариции мы даже не были наедине. Она не могла меня обнять и поцеловать, боялась, наверное, что узнают, чья я дочь. Так, как баба Нюся, со мной никто тогда не был. Уж она-то меня любила. Так хорошо было каждую ночь спать с ней у стенки, так уютно! А потом ты приехала, - Лиза молча обняла Вику за плечи и они посидели, прижавшись друг к другу. Наконец Вика вскочила и, подхватив свою одежду, сообщила:
- Эй, а я есть хочу! Где наша сумка?
- В лодке осталась. Пошли скорей!
Возвращались они на восходе солнца. Лиза гребла, потом ее сменила Вика. Сидя на веслах лицом к удаляющемуся острову, она задумчиво смотрела на зеленую шапку елового леса и вспоминала, каким он ей показался сверху. Легкий золотистый туман закрутился над ним, и Вике опять показалось, что она видит золотую яблоню, древо жизни, растущее с небес к людям. Там, в Ирии, небесной стране, стережет его золотой дракон Ладон. Вика подумала, что это видение стало прощальным подарком от бабы Нюси, охранившей ее в младенчестве от нави. И вот теперь перед Викой раскрылся волшебный мир, в который верила старуха. У девочки заболело сердце от невозможности поблагодарить ее за все, что она передала воспитаннице. Баба Нюся старалась научить ее всему, что знала сама. Вика чувствовала, что ей дано значительно больше, чем старой лекарке, которая просто интуитивно использовала знания поколений деревенских ведуний. Но она смогла увидеть в девочке силы и способности и первой сказала ей об этом. Как теперь жить без нее? Потеря казалась невосполнимой.
Что делать дальше, Вика не знала. Выйдя утром в монастырский двор, она застыла в задумчивости, решая, куда бы пойти. Митроха предложил свозить их на Святой остров. Он молча греб, сосредоточенно налегая на весла, и время от времени утирал вспотевший лоб. Вика, приглядевшись, заметила, что он с утра успел уже принять «пробу», да скорей всего – не одну. И вчера ведь было то же самое, - огорченно припомнила Вика. Видать, подкосила его смерть бабы Нюси, снова начал пить. Митроха чуть не промахнулся, забрав вправо, и долго потом греб вдоль крутого скального берега, выбирая, где можно причалить.
Утро было солнечным, сосновый лес наполнился светом, стволы возносились в синеву золотыми столбами. Тишина стояла, как в храме. Став на колени у старой церковки, Вика вспоминала, как давним весенним днем на Пасху баба Нюся сама окрестила маленькую девочку, полив ее талой водой, и это было самое настоящее святое крещение, как во времена первых христиан. Лиза, впервые попавшая на Святой остров, хотела осмотреть его весь, и они забрались по каменным ступеням к поклонному кресту на обрыве, что смотрел в сторону Лысой горы.
- Ишь, как солнце балует, - указал Митроха на валаамский берег, где на обрыве что-то сверкало, словно кто-то сигналил зеркальцем.
- Это на Лысой горе? – спросила заинтересованная Лиза, - Давайте сходим потом, посмотрим? Там что-то блестящее.
- Может, кто-нибудь зеркало разбил, осколки блестят? – предположила нехотя Вика. Настроение ее отчего-то враз испортилось. Тут же погасли и отблески на противоположном берегу. – Ну, хочешь, так сходим.
- Вика, что с тобой? – тревожно заглянув в глаза, Лиза обняла девочку за плечи и попыталась отвлечь от мрачных мыслей, - Помнишь, оттуда мы видели с тобой облачную страну? Я все время хотела спросить, откуда ты знаешь ирландское название Тир Нан Ог?
- Оно не ирландское. Я слышала об этом в Ариции, там знают все, что связано с Великой богиней. Древние племена богини Дану-Дианы-Анат понесли на запад веру в Страну Неумирающей Юности. Попасть туда могут души умерших, а вернуться – только тот, кто выпьет из чаши Аннвн, из священного котла Черридвен, - Вика увлеклась и перестала хмуриться, - Знаешь, я у Матвея нашла книжку про короля Артура, «Легенды Круглого стола». Там написано про то, что происходило всего тысячу лет назад. И Тир Нан Ог зовется уже Яблоневым Островом, Авалоном, а Черридвен превратился в чашу Святого Грааля. И собрана в нее кровь христова.
Вика вспомнила свои ночные видения и чашу в руках шаманки, наполненную молоком, смешанным с кровью. Догадка забрезжила в голове, но она никак не могла ухватить ее за кончик. Что-то, связанное с котлом, наполненным молоком. Надо бы хорошо подумать об этом, постараться все вспомнить. Вика досадливо стукнула кулаком по ладошке. Лиза давно замечала, что девочка интересуется мифами и легендами, проливающими свет на историю религий. Ей вдруг пришло в голову, что это для нее, Лизы, все представляется древней историей, мифом, а Вика ведь когда-то жила прямо там, в мифе. Лизе самой было очень интересно все это и она тоже начала потихоньку читать книги из богатейшей библиотеки Якова Михайловича Барсова, перешедшей теперь к Матвею.
Они говорили об Авалоне и древних кельтских мифах всю дорогу от Святого до Валаама. На пристани постояли, ожидая, пока Митроха привяжет лодку, и отправились обедать. Лиза наскоро сделала яичницу и открыла банку мясных консервов. Словно почуяв вкусненькое, прибежал Шарбар и набросился на остатки каши, отложенные для него с вечера. Вика поделилась с ним своей порцией мяса и засмеялась, глядя, как он в первую очередь выбирает его из каши.
- Ну, а подруга-то твоя сыта? Привел бы познакомиться, - предложила Лиза, - Вика, прихвати и для нее бутерброд с мясом. Ну что, пойдем на Лысую гору? Я просто умираю от любопытства. Шарбар, пойдем с нами, погуляем.
Митроха потихоньку отстал от них, прибившись к мужикам, ожидавшим, когда откроют после обеда магазин. Вика сокрушенно вздохнула и пошла за Лизой в сопровождении откуда-то взявшихся собак. Она достала бутерброд и попыталась приманить Шалаву, но та недоверчиво косилась на угощение и близко не подходила. Наконец, Вика положила хлеб на камень и отодвинулась. Собачонка молниеносным броском ухватила его и, проглотив в два приема, небрежно вильнула пару раз хвостом. Лиза, наблюдавшая за этим с пригорка, хихикнула: «Ай, да Шалава!» Шарбар радостно несся впереди, отвлекаясь, чтобы обнюхать попадавшиеся по дороге кусты и камни. Шалава спокойно трусила следом. Лиза подумала, что она стала похожа на женщину, добившуюся своего. Завоевав Шарбара, плутовка забыла свои повадки приблудной сучки и перестала перед ним заискивать, давая понять, кто же на самом деле королева острова. Горделиво любуясь новым поклонником, она не забывала раздавать авансы остальным собакам. Теперь можно и показать характер, никуда он от нее не денется. Кто ж отказывается от своего счастья!
Лиза посмеивалась, наблюдая за собаками, и завидовала им. Как все просто в природе и как сложно у людей. Сколько еще они с Матвеем будут ходить вокруг да около, сколько еще она, Лиза, будет мучиться в неведении, гадая, как на ромашках: любит – не любит? Да какое там – любит, знать бы хоть, помнит ли тот единственный раз, когда держал ее в объятиях, или ему до сих пор противно вспоминать минутную слабость, толкнувшую к некрасивой нескладёхе. Лиза шумно вздохнула и вдруг опешила от внезапно возникшей шальной мысли: стоит ли мучаться неизвестностью, пора проверить, так ли уж она плоха на самом деле! И не откладывать это в долгий ящик. Подумав об этом, Лиза поразилась легкости, с какой решала столь животрепещущий вопрос: никаких стенаний и сомнений, никаких комплексов! А вдруг, это действует уже лунное колдовство, что сотворила над ней Вика? Лиза гордо расправила плечи и загадочно улыбнулась. Вика покосилась на нее и тоже улыбнулась про себя. Все-таки Канарейка бывает иногда очень хорошенькой, особенно, когда не обращает на себя внимания.
Тропинка выводила их к поляне на вершине Лысой горы. День, начавшийся с веселого солнца, незаметно вылинял, став серым и неприветливым. Наверху царил ветер, нагоняя с Ладоги тучи. Лиза обняла Вику за плечи, всматриваясь в сторону Святого острова, но там была только сизая мгла, клубившаяся над водой. Шарбар тревожно заскулил, ткнувшись Вике холодным носом в руку. Он первым почуял неладное. Что-то неуловимо менялось на вершине Лысой горы, в том месте, где они стояли. Вокруг посвистывал, крепчая с каждой минутой, ветер, а они втроем оказались в мертвом пространстве, не чувствуя ни малейшего колыхания воздуха, словно находились под стеклянным колпаком. Лиза слышала, как тревожно лайнула Шалава, перебегая с места на место поодаль, но не приближаясь к ним. Отвлекшись на собаку, Лиза не сразу заметила, что рядом начинает происходить что-то необычное. Все вокруг дрожало от напряжения, воздух колебался, как над пламенем костра, создавая эффекты пустынных миражей. Это не были призрачные пейзажи, рожденные в пекле Сахары, иллюзии, неотличимые от реальности. Лизе показалось, что они попали внутрь большого мыльного пузыря. Радужная пленка переливалась и отблескивала, как неровная волнистая поверхность старого зеркала в солнечных лучах. Вика и Шарбар попятились, словно увидев что-то в пустоте. Шарбар злобно зарычал, стараясь короткими бросками вперед отогнать невидимого врага. Прижимаясь задом к викиным ногам, он закрывал ее от неведомой опасности и захлебывался глухим отрывистым лаем, в груди его клокотало рычание, верхняя губа приподнялась в злобном оскале, открывая клыки. Старая собака собрала все силы на защиту девочки, которая после смерти любимого хозяина единственная была достойна его верности и любви. Лиза с волнением наблюдала, как Шарбар все яростнее нападал на нечто, видимое ему одному, но Вика вдруг тоже закричала, взмахивая руками, словно отгоняя и прикрываясь от чего-то, реального только для них двоих. Лиза не на шутку испугалась, и тут случилось совсем уж непонятное. Шарбар враз замолчал, подавившись рычанием, издал какой-то совершенно щенячий визг и бросился вперед, пританцовывая и радостно виляя обрубком хвоста. Вика диким голосом закричала: «Шарбар, назад!». Пес врезался в то, что блестело и переливалось перед ними прозрачной радужной пленкой, и стал исчезать в ней, становясь невидимым. Его счастливый лай донесся до них последним эхом, блеск покрылся рябью и рассыпался осколками, возвращая воздуху живую прозрачность и свежесть ветра. Все стало, как должно было быть с самого начала – кроме одного: Шарбар исчез. Поодаль, так и не выйдя на поляну, Шалава завыла, как собаки воют по покойнику: вздыбив на загривке шерсть и приседая на задние лапы.
Лиза села прямо на землю, прижимая руку к груди, и истерически разрыдалась. Вика опустилась рядом, все еще бледная и напряженная, и обняла ее, прижимая к себе. Непонятно было, кто из них старше и кто кого утешает.
- Что это было? – спросила дрожащим шепотом Лиза, - Вика, нам это снится, или я схожу с ума? И пусть заткнется эта шавка, и так тошно. Шарбар! Угомони свою подругу! Господи, что это было!! Как страшно, Вика.
- Лиза, успокойся! Так ты ничего не видела? Шарбар ушел.
- Что значит, ушел? Куда? Я сойду с ума! – нервно выкрикнула Лиза.
- Канарейка, приди в себя! Все уже кончилось. Так значит, ты ничего не видела…, - равнодушно констатировала Вика, почувствовав такой упадок сил, что не просто говорить – даже думать о случившемся не хотелось.
Они посидели молча, все еще крепко обнявшись, потом поднялись, преодолевая слабость в ногах, и побрели, не разбирая дороги, к монастырю. Еловые ветки цеплялись за одежду, они спотыкались о камни, дорога казалась сущим мучением. Наконец, Лиза не выдержала и, махнув вперед, в просвет между елками, предложила:
- Может, сядем отдохнем, Викуша? Что-то я вымоталась, словно десять километров прошла.
Сделав несколько шагов, Лиза с Викой вышли на открытое место и уставились на Ладогу, плещущую свинцовой волной под обрывом. Поодаль у валуна лежал ярко голубой, расписанный розовыми лотосами китайский термос Матвея. Они со страхом переглянулись, узнав поляну на вершине Лысой горы, с которой час назад поспешно ретировались, бросив вещи.
- Что у тебя было там в термосе? – спросила слабым голосом Лиза, словно не было других вопросов, на которые нужно немедленно получить ответ.
- Кофе, - в тон вяло ответила Вика и оживилась: - Самое время выпить по чашечке. Жаль, что растворимый. Матвей будет долго смеяться, он растворимый презирает.
- Мы ему не скажем, - предложила Лиза, и Вика вдруг расхохоталась, а вслед за ней зашлась в смехе Лиза. Они долго не могли остановиться.
Усевшись на старый фундамент, заросший травой и иван-чаем, они сосредоточенно выпили по чашке кофе. Вика молчала, и Лиза не стала расспрашивать, что она видела и куда исчез Шарбар. На нее нашло оцепенение, сковавшее мозг пеленой усталости и безразличия. Пора к психиатру! – подумала она и вдруг вспомнила, как Матвей, пережив странную ночь у разбитого зеркала, первым делом захотел переговорить с ее отцом.
- Хочу домой. К психиатру! Завтра едем, - решительно заявила Лиза, - Если Шарбар объявится, он тут не пропадет.
- Мы Митроху предупредим. Но знаешь, мне почему-то кажется, что он не объявится. Он рад был туда уйти.
- Куда – туда?! – безнадежно воскликнула Лиза, но Вика лишь пожала плечами.
Возвращение в Петербург было тяжелым. Вика переживала смерть бабы Нюси, а тут еще исчез Шарбар. Это было так, словно исчезла часть ее самой, причем любимая часть. Все-таки почти десять лет они жили вместе. Лиза же просто была растеряна, не зная, как реагировать на все произошедшее. Колдовскую ночь на Дивном острове заслонили непонятные, а потому внушающие первобытный страх события на Лысой горе. Лизе захотелось, чтобы рядом был кто-то сильный, разгоняющий тревоги, чтобы можно было уткнуться в плечо и чувствовать крепко обнявшую тебя твердую руку. «Кто о чем, а вшивый о бане!» – рассердилась Лиза, поймав себя на этих мыслях. - «Объятия, объятия… Хватит! Я гордая и свободная женщина. Гордая и свободная старая дева. А что, похоже - это образ жизни. Вот так и буду жить дальше».
На речном вокзале Вика крепко сжала руку Лизы, не отпуская от себя. Лизе самой хотелось увидеться с Матвеем и она безропотно поехала с девочкой. По дороге они зашли в магазин купить продукты. Лиза, не раздумывая, взяла курицу и пакет замороженных шампиньонов, а потом в замешательстве уставилась на винные бутылки: что выбрать? «Слеза монашки», «Черная кошка», - о, Боже, это вино или парфюмерия?! «Шардонэ». Звучит так по-французски заманчиво: «Она загадочно улыбнулась и пригубила охлажденного «Шардонэ»… (А может, его не пьют охлажденным?) Или: «Над бокалами лучшего «Шардонэ» их губы встретились в первом поцелуе»… Вот дура-то! Хватит резвиться. Лиза поймала испытующий взгляд Вики и решительно повернулась к кассе. Пусть будет «Шардонэ».
Матвея дома не было. Лиза позвала Вику на кухню и принялась учить готовить цыпленка «маренго». Но обычного в таких случаях шушуканья и смешков слышно не было. Вскоре по квартире поплыли изысканные ароматы. Вика грустно вздохнула, вспомнив, как Шарбар шумно втягивал воздух, учуяв вкусненькое. Матвей застал их вяло ковыряющими в тарелках.
- Что так скоро? – рассеянно поинтересовался он, заглядывая в кастрюлю, - Я думал, вы на все лето.
- Ты ж обещал на море повезти!
- Ну… Скорее всего, денег не хватит, - виновато развел руками Матвей, - А где Шарбар? Умотался на природе?
- Шарбар исчез, Матвей. Ушел, - сказала Лиза, чувствуя, что это звучит глупо и ничего не объясняет, но Вика сидела нахохлившись и молчала, не торопясь что-нибудь добавить.
- Ушел на остров? И бросил Вику? – удивился он.
- Нет, не на остров, он ушел куда-то… Я не знаю, я этого не увидела. Просто исчез. Вика видела, - Лиза нервно вздрогнула и внезапно спросила, - Матвей, у тебя нет водки?
Он удивленно посмотрел на нее и пошел в кабинет, где в шкафчике стояла на всякий пожарный случай початая бутылка. Лиза быстро позвонила в клинику отцу. У него, к счастью, уже закончился обход и он пообещал освободиться на часок. Матвей принес рюмку водки, и она лихо проглотила все одним махом.
- Вот чего мне вчера не хватало! – пробормотала она, игнорируя его испытующий взгляд, - Я вызвала отца. Ешь пока.
- Это так серьезно? Что все-таки произошло? – забеспокоился Матвей, оглядывая нервно постукивающую пальцами по столу Лизу и сидящую с отсутствующим видом Вику.
- Я не знаю. И два раза объяснять не буду. Давай подождем отца. Без психиатра тут не разобраться.
Матвей послушно уткнулся в тарелку, и Лиза подумала, что события, как всегда, мешают ему оценить ее кулинарные способности. Никогда Матвей не замечал ее скромных талантов. Но впервые она подумала об этом без горечи, а с удивившей ее саму иронией. Когда пришел Павел Андреевич Канарёв, Лиза и ему положила курицы, а сама поставила вариться кофе, даже не предложив Матвею заняться этим самому. Убрав тарелки, она села наконец за стол и, держа двумя руками чашку, молчала несколько мгновений, собираясь с силами и вспоминая свои вчерашние ощущения.
- Я расскажу все, что видела и чувствовала сама. Потом Вика должна рассказать свою версию. Я предполагаю, что она знает значительно больше.
Когда Лиза закончила описывать события на Лысой горе и подняла на отца глаза, тот сидел, задумчиво мешая ложечкой остывший кофе.
- Я не сошла с ума, папа?
- Предполагаю, что нет. Все нормально, детка, - он многозначительно переглянулся с Матвеем. Тот еле заметно кивнул. - А что вы делали накануне? – дотошно спросил Павел Андреевич, словно свою медсестру о назначенных больному процедурах.
- Ничего особенного, - она пожала плечами и заметно смутилась, - Мы расспрашивали Митроху о бабе Нюсе, собирали травы, упаковали все лекарственные настойки и ездили на Дивный остров.
- Зачем?
- Ну… Вика показывала мне мегалитический круг камней, - Лиза совсем растерялась от такого допроса с пристрастием, - Ведь было полнолуние…
- Полнолуние? – поднял брови отец, - Днем?
- Почему – днем, мы ночевали там, - проговорившись, Лиза покраснела, как маков цвет, и украдкой взглянула на Вику: вдруг та расскажет все подробности.
- Та-а-ак, - протянул Павел Андреевич, но воздержался от вопросов и комментариев, - Я понял, что Вика видела больше, чем ты. Ты можешь нам что-нибудь добавить? – обратился он к девочке.
- Да. Я все расскажу. Я ведь не знала тогда, что Врата открылись только мне с Шарбаром.
- Врата? – перебил удивленно Матвей, но Павел Андреевич прикрыл его руку своей ладонью, призывая к терпению.
- Ну, я думаю, что это и есть Врата. Еще когда мы выходили на поляну, я услышала гул и потрескивание. Такой, знаете, как от трансформаторной будки. Это было смешно: на Валааме, в лесу – и трансформаторная будка!
- А я ничего не слышала! – удивленно вскинула брови Лиза и прикрыла ладошкой рот: - Молчу!
- Потом все стихло. Сразу замолкло, как выключилось. Полная тишина. Потом мне показалось, что все выворачивается наизнанку, меня даже затошнило.
- Подожди, как это – выворачивается? – остановил ее Матвей и обернулся к Павлу Андреевичу, - У меня ведь ничего не выворачивалось!
- Ну, мне просто так показалось. Впереди стало видно то, что было сзади, а за ним оставалось то, что было на самом деле: обрыв и Ладога. Но я одновременно увидела и елки, и тропинку позади нас, и Шалаву. Она пятилась и скулила, наверное испугалась
- Думаю, я понял! – воскликнул радостно Павел Андреевич, - Матвей сидел перед настоящим зеркалом, всегда отражавшим комнату. А Вика увидела возникновение оптического эффекта: появление отражения прямо в воздухе. Продолжай, пожалуйста.
- Потом все отражения сгустились, превратившись в радужную арку, затянутую чем-то непроницаемым. Оно было такое плотное, пульсирующее, живое, - и в то же время это был воздух и ничего больше. Внезапно это разорвалось со страшным треском. Вернее, была полная тишина, рычал Шарбар, но я словно слышала треск рвущейся материи. Он должен был быть! – Вика вопросительно посмотрела на Лизу, но та лишь покачала головой. Девочка сокрушенно вздохнула – Я не знаю, как это все описывать. Глупость какая-то: неслышный треск, живой непроницаемый воздух… Так не бывает. Но так и было!
- Рассказывай как видела, - ободряюще улыбнулся ей Павел Андреевич, - Мы сами разберемся, а что непонятно - переспросим.
- Ладно, - кивнула Вика головой, - Дальше было вот что. Когда лопнула преграда, за ней оказалось кривое зеркало. На самом деле его там не было, но все, что я увидела, было похоже на отражение в кривом зеркале. Знаете, когда смотришь на себя, а вместо твоего лица – какое-то уродливое подобие. Поэтому я не знаю, как выглядело то существо. Оно расплывалось, потом вытягивалось вверх, медленно меняло очертания вместе с окружающими его языками холодного огня, - Вика так старалась точнее описать увиденное, что даже шевелила растопыренными пальцами, пытаясь начертить в воздухе его контуры, - Но оно походило на человека. Его руки тянулись ко мне. Шарбар совсем сбесился. Меня что-то касалось. Я… я испугалась. Я знаю одно заклинание, оно произносится, когда нужна защита. Но губы не слушались, я не могла сказать ничего вслух, просто твердила его про себя. Существо стало менять очертания все быстрее и быстрее и вдруг просто стало обыкновенным человеком, стоявшим чуть поодаль в проеме. Свет шел издалека, но видно было все отчетливо, как белой ночью. Мне показалось, что он стоит в коридоре света, а вокруг сгустилась тьма и вращается вокруг него, как в калейдоскопе. Тут Шарбар завизжал и бросился к нему прямо туда, в арку. Я позвала его, но он даже не оглянулся, представляете? Все прыгал вокруг того человека, тыкался носом ему в руку, скулил и пытался лизнуть в лицо. А тот тоже обрадовался, сгреб Шарбара в обнимку, поцеловал в морду… И они пошли туда, в глубину, к свету. Тут все закрылось. Начался ветер, а Лиза заплакала.
- Это существо, которое меняло очертания, - задумчиво проговорил Матвей, - Оно похоже на то, что я видел… Это оно превратилось в человека?
- Н-не знаю… - Вика задумалась, стараясь вспомнить подробности, - Постой-ка. Оно все менялось, так быстро-быстро, что в какой-то момент исчезло. И в коридоре стоял уже человек. Я не разобрала, это он же, или другой, слишком стремительно все происходило.
- Вика, - спросил Павел Андреевич, сохранивший способность мыслить логически, - А этот человек, с которым ушел Шарбар, он какой?
- Он? Как старый ангел.
- Почему ангел? – удивился Канарёв.
- Ну, не знаю. Мне так показалось. У него словно были сзади крылья, и он поводил ими, как будто хотел раскрыть.
- А почему старый? У него была борода, усы?
- Просто было видно, что немолодой. Руку держал возле левого уха.
- Приложил, чтобы лучше слышать?
- Нет, он словно растирал замерзшее ухо.
Матвей испытующе уставился на Вику, а потом так же удивленно переглянулся с Павлом Андреевичем. Даже Лиза стукнула ладошкой по столу, словно услышала невероятное.
- Почему собака бросилась к нему? Он как-нибудь позвал Шарбара? – задал еще один вопрос Канарёв, похоже, зная уже ответ.
- Там не было слышно ни звука. Но, кажется, губы его были сложены, будто он свистел.
- А может, вот так? – спросил Матвей и вытянул открытые губы трубочкой, произнеся отрывистые: «Ш-ш. Ш-ш. Ш-ш.»
- Может быть, - задумалась, припоминая, Вика, - Да, так больше похоже. Скорей всего – так.
- Матвей, а у тебя нет фотографий? Например, институтских, или из экспедиций? Ведь Вика не понимает, о ком мы говорим, она его никогда не видела.
Матвей бросился в комнату, послышался стук открываемых ящиков и шум упавшей книги. Он вернулся, неся коробку со старыми фотографиями и принялся торопливо перебирать их.
- Вот! Тут мы на картошке лет пятнадцать назад. Узнаешь кого-нибудь?
Матвей положил фотографию перед Викой и та сосредоточенно рассматривала каждое лицо, потом неуверенно ткнула пальцем в одно.
- Похоже вот на него.
Матвей отобрал и разложил еще несколько фотографий и вопросительно посмотрел на Вику. Она снова принялась разглядывать их, пока не дошла до одной.
- Вот он. Точно – он!
- Ты же говорила – старый! – удивился Павел Андреевич, глянув на фото Якова Михайловича Барсова, где ему было не больше сорока лет, и стоял он на археологическом раскопе, в рабочих шароварах и ковбойке, с лихо сдвинутой на затылок тюбетейкой.
- Такой точно, только волосы белые. А кто это? – подняла глаза на Матвея Вика.
- Это Яков Михайлович Барсов, хозяин Шарбара, - пояснил Павел Андреевич, - Он умер до того, как ты появилась здесь.
- Ого! – только и могла сказать Вика.
- Да уж! – выразил всеобщее замешательство Матвей и спросил у Канарёва, - А вы когда догадались? Когда Вика сказала про ухо?
- Нет, раньше. Вика сравнила его с ангелом. Но я знал, откуда у Яши привычка поводить плечами. До ссылки в Таджикистан он сидел в лагерях. Жара и насекомые. Яша рассказывал, что расчесывал спину до крови, до коросты, а это привлекало еще больше насекомых. Когда руки заняты работой, остается только передергивать плечами в тщетных попытках освободиться от мучителей. Это осталось у него на всю жизнь. Мне никогда не приходило в голову, что это движение делает его похожим на ангела, расправляющего крылья, но это верное сравнение.
- А может, у него просто выросли крылья, - предположила Вика.
- Постойте! – вскричала Лиза, - Но как там мог оказаться крестный? Ведь он умер!
- Давайте обсудим это, - предложил Павел Андреевич, - Хотя меня, вообще-то, интересует другое… Лизок, свари еще кофе!
Когда Лиза поставила перед отцом и Матвеем по чашке кофе и села напротив, она снова повторила:
- Так как же там мог оказаться Яков Михайлович? Это что, райские врата? Или чистилище? Не в аду же он находится!
- Давайте разберемся. Во-первых, предположим, что и я, и Вика видели один и тот же зазеркальный мир, иначе наши истории не стыкуются. Когда я шел по зеркальному коридору, мне показалось, что рядом кто-то идет, - Матвей поставил чашку на стол и задумчиво взъерошил волосы, - Я не видел его, но был уверен, что это Яков Михайлович. Он дошел со мной до самого конца, в храм. И все.
- Но в это время крестный был еще жив, он был в больнице! – возразила Лиза.
- Он был в параличе, - подсказал Павел Андреевич, - Последний удар случился именно в эти дни, а через неделю он умер, не приходя в сознание, Эх, помнить бы точные даты! Возможно, его сознание освободилось от бремени тела именно в ту ночь.
- Папа, ты насмотрелся американских триллеров! Это ненаучная фантастика!
- «Есть многое на свете, друг Гораций…»
- «Что и не снилось нашим мудрецам!» – закончила за него Лиза, отмахнувшись - Знаю, знаю! Тебе не кажется странным, что после того, как наша наука долго и упорно отвергала все, выходящее за рамки доказуемого, настали времена полной анархии ума. Все верят во всякую галиматью и совершенно серьезно доказывают научность явлений, вроде ясновидения и общения с потусторонним миром.
- Лизок, а что ты сама делала в ночь на Иванов день в бесовском месте? – коварно спросил Канарёв.
Лиза густо покраснела и задохнулась от возмущения: это был удар ниже пояса. Такого она от отца не ожидала. Вика поспешила отвлечь внимание мужчин от смущенной Лизы:
- А знаете, я общалась с потусторонним миром. И баба Нюся тоже это умела. В этом нет ничего особенного.
- Та-а-ак. Вот об этом я как раз хотел тебя расспросить. Почему эти самые врата открылись для тебя именно вчера, а не неделю назад, или прошлым летом? Что произошло накануне?
Но Вика только пожала плечами. Ну как она могла рассказать обо всем, что увидела той ночью? Кто поверит, что она разговаривала с драконом?
- Я летала на драконе, - Вика испытующе заглянула в лица взрослых: поверят, или нет?
Не поверили. Они сидели, глядя на нее, и нетерпеливо ждали более правдоподобную версию. Вика поняла вдруг, что невозможно рассказать все, что случилось на Дивном острове, про дракона вообще не нужно было упоминать, а уж древо жизни - совсем запретная тема. Они не могут просто верить во что-то, им нужно все объяснить и доказать возможность происходящего. Даже Лиза считает ее фантазеркой. Мысленно Вика сочинила сокращенный и понятный для непосвященных вариант.
- На Дивном острове есть навьи врата. Баба Нюся их так называла, потому что в них можно увидеть лишь прошлое, то, что давно исчезло с лица земли и стало навью, нежитью, призраками. Но я заглядывала в них, и думаю, что это просто врата времени. Я видела прошлое острова, все-все, что происходило на этом самом месте за тысячи лет. Я видела, как был сооружен мегалитический круг и поставлен алтарный камень на священном месте. Понимаете, в навьи врата нельзя пройти, можно только наблюдать. Это похоже на кино наоборот. Баба Нюся говорила, что эти врата слегка приоткрыты, но время может иногда чудить на самом острове и поблизости. Помню, однажды Митроха потерял целые сутки в Дивной бухте.
- Ты впервые это увидела только сейчас? – деловито поинтересовался Канарёв, похоже, у него уже сложилась стройная гипотеза и он лишь уточнял детали.
- Нет, мы ездили на Дивный еще в то лето, когда я познакомилась с вами. Я тогда увидела призраков и испугалась, а баба Нюся наложила заклятие, охраняющее от нави. Она сказала, что я увижу все снова, когда придет мое время.
- Твое время… И теперь оно пришло? Но как ты узнала об этом?
- Не знаю! – пожала плечами Вика, - Я просто пришла туда и сказала нужные слова.
- Какие слова? – быстро спросил Павел Андреевич.
- Это тайна. Священные слова Великой богини нельзя открывать посторонним. Кроме того, Франческа Фортини научила меня, как проникать сознанием через астральные врата на разные плоскости бытия. Это такое упражнение, называется «Золотой рассвет». Я долго тренировалась, а тут попробовала – и получилось!
- Час от часу не легче. Ничего не понимаю! – взмолился Павел Андреевич, - Причем здесь Франческа Фортини?
- Она ведьма, посвященная в стрегу, тайное магическое знание. В Ариции все жрицы были посвященными, это часть ритуала Дианы-Атаргатис-Кибелы. Я была еще маленькой тогда, в великих мистериях принимают участие с двенадцати лет. А теперь Франческа обучила меня приемам «Золотого рассвета» и вот на Дивном это сработало, врата открылись мне и показали все, что происходило от наших дней и до тех времен, когда только что сошел ледник.
- А после того тебе открылись и врата на Лысой горе, через которые уже может проникать материальное тело, - подвел итог Павел Андреевич.
- Папа, ну ты ведь это не серьезно? – нервно рассмеялась Лиза, - Ты правда веришь в колдовство, заговоры и астральные врата?
- Девочка моя, я не верю в колдовство. Но я верю, что есть другие плоскости бытия, например, ноосфера Вернадского, и туда можно проникнуть, если обладаешь необходимыми качествами. В том, что Вика ими обладает в полной мере, я не сомневаюсь. Это доказывает ее присутствие среди нас. И еще одно: Шарбар-то исчез, и с этим не поспоришь. Я бы хотел послушать обо всем, что она видела на острове, но уже поздно. Приходите завтра к нам и мы продолжим. Пошли, Лизок! Вам с Викой нужно отдохнуть с дороги.
Пока Матвей провожал Канарёвых и бегал за сигаретами в ларек на углу, Вика сняла свитер и, оставшись в черной майке и шортах, принялась мыть тарелки. Машинально собрав остатки курицы для Шарбара, она тяжело вздохнула, вспомнив, что некого теперь подкармливать со своего стола. Матвей вошел в кухню, поискал в ящике стола спички и внезапно тяжело опустился на табурет, уставившись на Вику, как смотрят на привидение. Она недоуменно пожала плечами.
- Ты что? Спички не можешь найти? Матвей! – Вика помахала рукой у него перед глазами, - Ты меня видишь?
- Что это? – сдавленным голосом спросил он, указывая пальцем ей на грудь, - Откуда?
- Фу, ты меня напугал. Это мой лунный диск. Он лежал у бабы Нюси, я его забрала с собой.
- Где ты его взяла? – настойчиво повторил вопрос Матвей, все еще сжимая коробок спичек побелевшими пальцами.
- В коробке с пуговицами, - пожала плечами Вика и, заметив, как нетерпеливо передернулся Матвей, села рядом и, взяв из его руки спички, погладила подрагивающие пальцы, - Ну, не сердись, это не шутка: я, правда, забыла про него. Баба Нюся припрятала, чтоб не пропал, а я нашла.
- Вика, как он очутился у тебя? – почти по складам, как говорят с ребенком, вновь спросил Матвей.
- Мне одела его верховная жрица храма Атаргатис перед путешествием в Баал Бек. Моя мать, - запнувшись, тихо пояснила она, - Он всегда был со мной, но когда уезжала с Валаама, забыла про него, столько всего нового происходило. Видишь, тут написано мое имя: Шеба. Наверное, его сделали специально для меня. Хотя странно, у Великой Матери нет титула «тайна тайн», ее называют Матерью богов, Великой госпожой, Неотвратимой, Яростной львицей...
- Ты хочешь сказать, что получила этот диск в Пальмире. А шнур откуда?
- Шнур? - удивилась Вика, - Откуда же я знаю? Он был всегда. Вообще-то странно, такие знаки обычно носят на цепочке или в ожерелье, а шнуром в храме повязывают голову или талию. Мне не полагался тогда черный шнур, он означает высшую, третью ступень посвящения Ночной богине. Черными веревками обвязывали голову посвященные жрицы во время обрядов служения Атаргатис. Мы носили веревку на поясе. У меня была красная, первой ступени, она подтверждала избранность для служения. В Немийском святилище, после ритуального освящения кровью лесного бога-жреца, я получила зеленую. Я думаю, диск принадлежал матери, она просто дала мне его на память.
- Так шнур был уже тогда? Но посмотри на него внимательно: откуда две тысячи лет назад взялся капроновый шнур!
- Капроновый? – теперь уже Вика ошарашено глянула на Матвея и сняла с шеи диск, чтобы внимательно осмотреть, - Ну, не знаю. Похоже, - действительно капроновый. Я думала всегда, что шелковый. Такие привозили из восточных стран за пустыней и великими горами Крыши Мира. Из Китая. Давай, попробуем проверить, расплавится ли на огне. Зажги спичку.
- Не надо. Я и так знаю, что капрон. Видишь ли, я уже видел этот диск. Я сам его повесил на этот шнур, а сделали мы его вдвоем с Серегой Русаковым.
- С Сергеем Александровичем? Как это, вы его сделали? Он был со мной в Пальмире и Гелиополисе, потом в Ариции, а потом на Валааме.
- Вика, его не могло быть в Пальмире, я сам придумал эту надпись. Мне просто так понравилось. Ты ведь сама сказала, что «тайна тайн» – это неправильно. Это вовсе не титул богини, это сама Шеба – тайна тайн. Выходит, что тайна – это ты.
- У меня крыша поехала, Матвей, - с жалобным смешком сообщила Вика и решительно похлопала ладошкой по колену: - Давай все по порядку. Где твой диск?
- Пропал. А по порядку было вот как. Лет пятнадцать назад мы учились в аспирантуре и были молодыми дуралеями. Я писал диссертацию по Пальмире у Якова Михайловича Барсова. Серега занимался сарматскими племенами южнорусских степей и еще подрабатывал в реставрационных мастерских Эрмитажа. Мы оба интересовались матриархальной основой космогонических мифов древней Евразии. Как-то во время спора я машинально рисовал, оказалось – прямо на его черновой рукописи. Серега наорал на меня и забрал испорченный лист, а через неделю принес этот диск с изображением триединой богини: нарождающейся, полной и убывающей луны. Мы отполировали серебро до зеркального блеска, но с обратной стороны тоже нужен был какой-нибудь рисунок. Я нарисовал знак Великой богини и сочинил надпись, первое, что пришло в голову. На другой день Сергей в мастерской выгравировал их на обратной стороне диска. Понимаешь, современную работу, как и старинную, всегда можно узнать. Любой специалист скажет тебе, когда приблизительно было изготовлено то или другое изделие: инструменты и техника работы разные.
- Это я понимаю… А дальше что было?
- А дальше почти ничего. Я продернул черный капроновый шнур и завязал священным узлом. Пока писал диссертацию, пользовался библиотекой Якова Михайловича и, должно быть, заложил шнур с диском между страниц. Книгу я отдал потом Барсову, а про диск забыл. Перед смертью Яков Михайлович лежал в больнице, а я жил у него дома с Шарбаром, это ведь был его пес. Нужно было кормить его, выгуливать. Лиза тоже часто приходила. Так вот, однажды Шеба, - Матвей запнулся от неожиданности, удивленный совпадением, о котором раньше не задумывался, - Шеба – это кошка. Она жила тогда со мной и Шарбаром. Так вот, Шеба уронила стопку книг, одна раскрылась, там лежал этот диск на шнурке. Я положил его на свой стол. Еще удивился, что кошка словно шестым чувством нашла свое имя. А потом он пропал в ту ночь, когда разбилось зеркало. Когда мне показалось, что я прошел зеркальным коридором.
- В Пальмиру, да? – Вика чувствовала, что Матвей не договаривает, но слишком хорошо его знала: раз не хочет говорить -–не заставишь! - А эта кошка, Шеба?
- Это Лиза ее так назвала. Кошка пришла накануне.
- Сама?
- Представь, сама! Лиза была от нее без ума: настоящая египетская кошка! А уж Шарбар жить без нее не мог. Ходил, как привязанный.
- Да ты что! У него же к кошкам классовая ненависть, как у Шарикова.
- А Шебу любил. Когда она потом исчезла, он переживал почти так, как после смерти хозяина. Да ты же должна помнить, она пропала как раз тогда, когда мы тебя привезли.
- Я не помню. По-моему, тогда он уже за мной ходил, как привязанный. Мне это здорово помогло справиться со всеми переменами в жизни.
- Да, - подтвердил Матвей, - Шарбар переключился на тебя.
- Ну, а что же с диском? - напомнила Вика.
- А ничего. Мы с Лизой его искали, но он словно испарился. И вот теперь он у тебя. Ты уверена, что это тот самый, что был у тебя там, в Пальмире?
- Ну конечно! Я же его почти не снимала.
- Да, это фантастический сюжет. Лизе должно понравиться. Как ты думаешь?
- Я знаю, что ей понравилось бы еще больше, - сменила тему разговора Вика, уставшая от предположений, роившихся в голове. К ее удивлению, Матвей сделал движение, словно намеревался сбежать, но Вика поймала его за рукав, - Эй! Ты долго еще будешь бегать от реальности?
- А я разве бегаю? – он смущенно отвел взгляд, - Это Лиза тебе сказала?
- Лиза, Лиза! – передразнила она, - Это видно невооруженным глазом. Как и то, что ты ее мучаешь. Великая Матерь, это ж надо - десять лет не замечать влюбленную женщину рядом с собой! Мужчина ты, в конце концов, или нет?
- Не суй свой нос, куда не следует! - обиделся Матвей и сказал резче, чем хотел, - Много себе позволяешь! Она сама меня мучает. А это правда? – вдруг спросил он совсем другим тоном, - Это она тебе сказала? Ну, что влюблена…
- Ну, ты как дитя малое! – насмешливо отозвалась Вика, - Вот зимой Сашка Штерман в меня был влюблен, так я просто спиной это чувствовала.
- А знаешь, мне тоже иногда кажется, что я это чувствую, - признался Матвей и добавил неожиданно для себя: - Но я однажды ее сильно обидел. Я это потом уже понял, а сразу как-то не сообразил и упустил момент, когда все еще можно было исправить.
- Это ты про снег в апреле?
- Откуда ты знаешь? – растерянно спросил Матвей и покраснел, - Неужели она сама рассказала?!
- Успокойся, никто мне ничего не рассказывал. Я просто знаю. Ну, считай, что увидела во сне. Объясни мне, почему это началось и тут же кончилось?
- Видишь ли, детка, взрослые люди…
- Давай договоримся, - запальчиво перебила Вика, начиная сердиться, - Что я не детка, все знаю и видела такое, что тебе и не снилось. Не забывай, где меня воспитывали, и что включает в себя служение Атаргатис. Так ты можешь объяснить, что тогда между вами произошло? Интимные подробности можешь опустить.
- Хорошо, - решительно начал Матвей, почувствовавший вдруг облегчение оттого, что сможет поделиться мучившими его сомнениями, - Мне тогда показалось, что Лиза разочарована. Действительно, что я мог ей предложить? Опыт у меня небогатый, возраст, прямо скажем, почти преклонный, да и внешность, а она была романтичной и прелестной молодой девушкой, ждущей волшебного принца. Разве ей нужен такой, как я?
- И ты даже не поинтересовался, какой принц ей нужен! - возмущенно констатировала она, - Ну конечно! Зачем? – Вика выразительно пожала плечами и постаралась изобразить голосом максимум иронии, - Умный и проницательный мужчина, без пяти минут профессор, сам знает, кто нужен женщине, которая скоро свихнется от несчастной любви!
Разозлившись, Вика стукнула кулачком по столу, так что звякнула ложка. Она взяла ее, повертела в руке, машинально зачерпнула прямо из банки брусничного варенья и отправила в рот.
- Кончай шутить! Это жестоко, в конце концов, - сказал обиженно Матвей, отбирая у нее ложку.
- Нет уж, послушай! Жестоко то, что ты с ней делаешь. Ты разрушаешь ее душу. Она почти перестала рисовать. На Валааме я попыталась внушить ей уверенность. Но Лиза зациклилась на тебе, и если не сделаешь что-нибудь, все пойдет коту под хвост. Ты ее любишь?
- Ну, иногда мне кажется…
- Не виляй. Да или нет?
- Да! – Матвей, сам ошеломленный признанием, попытался сделать шаг в сторону, - Вика, постой. Бывают случаи, когда чувства не поддаются простому анализу.
- Не морочь мне голову. Любишь – так люби. И говори об этом всем, и Лизе тверди каждый день, и завтра же предложи ей переселиться к нам. Сколько можно ходить вокруг да около! А сейчас позвони и скажи, чтобы немедленно ехала сюда, или лучше бери такси и привези ее сам.
- Она не согласится.
- А ты уговори! Я ложусь спать и мешать вам не буду. Ну, Матвей, будь же мужчиной!
Вика подошла к сидящему у стола Матвею, и обняв его, поцеловала в лоб.
- Я и не заметил, как ты выросла, - он прижал девочку к себе, но вдруг спохватился: - Да, а что, говоришь, у тебя там с Сашкой Штерманом? Это тот, который увлекается горными лыжами?
- Нет, то Рыков, у него папаша крутой, - хихикнула Вика, - А у Сашки мать библиотекарь, а отец участковый врач.
- Ну и что? – не понял Матвей.
- А то, что горные лыжи – это дорогое удовольствие. А Штерманы лишнюю копейку тратят на книги. Но ты не заговаривай мне зубы. Сашка подождет до завтра. Отправляйся к Канарёвым немедленно! – и Вика решительно потащила Матвея в прихожую.
Утром Вика, стараясь не шуметь, на цыпочках вышла в коридор и увидела открытую дверь в комнату Матвея. В пустой квартире стояла тишина, лишь из кухни доносился стук маятника на часах с кукушкой. Вика подозрительно заглянула в ванную, в кухню – никого. Пока закипал чайник, она отрезала себе кружок колбасы и съела без хлеба, откусывая время от времени еще и банан. Вика не была большой поклонницей традиционной кухни и любила самые неожиданные сочетания продуктов. Баба Нюся в свое время шутя говорила, что она заглатывает все подряд, как утка. Заварив чайничек зеленого чая, Вика только успела налить чашку, как послышался стук входной двери. Ужасно хотелось выйти и устроить Матвею головомойку за то, что не послушался ее совета, но она осталась сидеть, осуждающе глядя на дверь. Сияющая Лиза, не замечая ее взгляда, вошла в кухню и радостно сообщила:
- Мы умираем с голоду! Я бы съела яичницу из трех яиц, а ты, Матвей? Мы пошли прогуляться, застряли на Васильевском и всю ночь ждали, когда же сведут мосты.
Вика посмотрела на их счастливые лица и расхохоталась. Господи, вот дети! Погуляли, держась за ручку, и довольны.
- Мы целовались, представляешь? – шепнула Лиза, доставая тарелки, - Это благодаря тебе.
- Нет уж, это благодаря тебе! Если бы ты была немного умнее, вы бы не ограничились поцелуями, - Вика посмотрела на залившуюся краской Лизу и фыркнула, - Детский сад! Должен же хоть кто-то из вас взять инициативу на себя, а то так и останетесь, как два берега у одной реки! Он, видите ли, думает, что слишком стар для тебя! У каждого свой бзик.
Лиза засмеялась. Знала бы эта девчонка, что произошло сейчас между ними! И как она счастлива, что эта ночь оказалась именно такой, как хотелось в юности. Матвей пришел за ней внезапно, Лиза удивилась и спешно полезла в шкаф искать, что бы надеть. В результате, чтобы не выглядеть смешной, вырядившейся без повода, она натянула старые джинсы и свитер, которые одевала для работы. Но похоже, Матвей даже не заметил этого. Они, не сговариваясь, миновали остановку троллейбуса, молча перешли мост и от Биржи свернули направо, к зданию исторического факультета. Матвей неожиданно потянул Лизу под аркаду, так что она оказалась прижатой спиной к колонне, и не давая возможности уклониться, заговорил вдруг о том, что она старалась не вспоминать.
- Я хотел тебя спросить, если ты, конечно, хочешь говорить об этом. Ты не забыла, как прибежала однажды ко мне весной во время снегопада? – Лиза мотнула головой и он продолжил, с трудом подбирая слова, - Не забыла, потому что сильно тогда рассердилась на меня? Или…
- Матвей! Что уж теперь об этом говорить, - растерялась Лиза, - Я и не сердилась совсем, просто меня расстроило, что ты даже в такой момент вспомнил Шебу. Я надеялась, будет продолжение, а раз уж ты не захотел…
- А я думал, что ты не хочешь. Лиза, я дурак! – ощутив невесомое прикосновение ладони к своей щеке, Матвей прижался к ней губами и облегченно вздохнул.
Что было дальше, Лиза смутно помнит. Они все шли куда-то по линиям Васильевского острова, по набережной, мимо разведенных мостов, которых почему-то было очень много. Лизе показалось, что сфинксы наблюдали за похищением Прозерпины, все слилось в сознании, и точно она запомнила лишь где они поцеловались первый раз.
Лиза обнаружила, что стоит у стола, прижимая тарелку к груди, а Вика с интересом наблюдает за ней. Смутившись, она поставила тарелку и поспешила заняться яичницей. Допив чай, Вика подхватила курточку и, объявив, что уходит до вечера кататься на роликах, оставила их вдвоем. Лиза разложила по тарелкам яичницу и подумала вдруг, что столько раз готовила на этой кухне, но впервые чувствует себя молодой хозяйкой.
- Соли достаточно? – спросила она, поставив на стол плетеную хлебницу и наливая чай, - Может, ты хочешь бутерброд с колбасой?
- Да, спасибо, - рассеяно ответил Матвей и засмеялся, - Сядь! Все хорошо. Лиза, ты выйдешь за меня замуж?
- Зачем? - смутилась она, - В смысле – тебе это нужно?
- Да. Мне это нужно! – неожиданно твердо ответил Матвей, беря ее руки в свои, - Мне этого очень хочется. Если ты, конечно, рискнешь.
- Я попробую, - серьезно сказала Лиза, в упор глядя в его глаза и впервые обнаружив, что они темно-серые, - Риск – благородное дело.
Выйдя из дома, Вика повернула к остановке троллейбуса. На самом деле она не собиралась кататься с мальчишками, а хотела разыскать в университете Сергея Александровича Русакова. Сама она не сомневалась, что ее диск подлинный, пальмирский, - ей ли не знать! Но нужно было проверить еще раз его происхождение. Уж слишком невероятной была догадка, что однажды Матвей тоже прошел сквозь Врата и отдал свой диск ее матери Зенобии. Русакова на кафедре не оказалось, и секретарша послала Вику в библиотеку. Сергей Александрович просматривал в читальном зале английские научные журналы и заметил Вику, лишь когда она села рядом и потеребила его за рукав. Русаков, у которого было двое сыновей, любил эту девочку, загадочно возникшую в жизни старого друга, и всегда с удовольствием разговаривал с ней, отвечая на бесконечные «почему» и «зачем». Его мальчишки историей не увлекались. Один учился в техническом колледже, другой вообще не интересовался ничем, кроме хоккея.
- Ну, подружка, как тебе «Золотая ветвь»? Не слишком сложно? – спросил он, доброжелательно улыбнувшись.
- Да нет, не сложно, но ужасно занудно. И почему этот Фрезер боится называть все своими именами? Ходит вокруг да около, мнется, а в результате теряется смысл ритуалов. Я понимаю, конечно, что не все теперь известно про это. Но вот Грейвс пишет все как есть.
- И даже больше! – засмеялся Русаков, - Он ведь не ученый академической школы, поэтому может позволить себе желаемое выдавать за действительное. Грейвс – поэт, фанатик Белой богини. А Фрезер – ученый педант со строгим викторианским воспитанием, диктующим застенчивость в отношениях полов. – Вика понимающе фыркнула. – Но верить нужно скорее Фрезеру. Жаль, что он был мало знаком со славянским язычеством и почти не использовал его в своей книге.
- Сергей Александрович, а вы где-нибудь встречали в нашем фольклоре упоминания о магическом котле, наполненном каким-то напитком, вроде молочного? – не удержавшись, спросила Вика.
- Это как в «Коньке-Горбунке»?
- Что? – удивилась девочка.
- Ты что, не читала? Царь-Девица велит царю искупаться в котле с кипящим молоком, чтобы стать молодым. Он, естественно, заставил сначала Иванушку-дурачка нырнуть в котел, и тот превратился в красавца Ивана-царевича, а старый дурак после этого по глупости сварился. Тут и сказке конец. Да, забыл: перед тем, как Иванушка нырнул в котел, Конек-Горбунок, как полагается, три раза дунул и три раза плюнул туда. Ты это хотела услышать?
- Да, спасибо, это здорово! Я и не думала, что это так похоже на кельтское представление о магической Чаше: «Я есть тайная дверь, ведущая в страну вечной юности, и Я есть чаша, наполненная вином жизни, и котел Черридвен, святой сосуд бессмертия…»
- А ведь и правда! – оживился Русаков, - Нужно поискать еще в фольклоре. Например, богатырь умывается молоком белой кобылицы.
- И что после этого?
- Он или становится непобедимым, или начинает видеть будущее.
- Молоко Белой кобылицы… - Вика схватила его за руку, - Молоко Левкиппы… «Я есть чаша, наполненная вином жизни». Может, это женское молоко? – у Сергея Александровича по-юношески азартно заблестели глаза, - А оно может быть смешанным с кровью?
- С кровью? Это как у африканских масаев? Они пьют бычью кровь пополам с коровьим молоком. О магических свойствах крови написано очень много, - задумался Русаков.
- Сергей Александрович, голубчик, а где бы про это все прочитать?
- Ну, ты мне задаешь задачку! Аж самому интересно стало. Насчет Левкиппы – это мне не приходило в голову. Виктория, когда ж ты придешь ко мне учиться?
- Скоро уже! Два класса всего осталось. Но Матвей уговаривает меня идти на восточный факультет.
- Ну, это понятно. А ты?
- А я не знаю. Хорошо ли всю жизнь изучать только то, что я и так по памяти знаю лучше всех? А у вас, на историческом, мне еще многое нужно узнать.
- Тебе новую порцию книг подобрать?
- Пока нет, спасибо. Сергей Александрович, я хочу спросить у вас вот про этот диск, - девочка распахнула на груди курточку и вопросительно посмотрела на Русакова, - Вы его видели раньше?
- Еще бы! – Русакову было достаточно одного взгляда, - Я сам его сделал.
- А вы посмотрите внимательней, пожалуйста! – попросила Вика, снимая с шеи шнурок, - Может, это просто похожий!
- Да ты что! Как можно свою работу не узнать. Вот, видишь, сбоку след от напильника? Меня окликнули и рука дрогнула. Да нет, точно – моя работа! И кто еще, кроме Матвея, мог придумать такой идиотский текст: «Шеба, тайна тайн…»? Это имя почему-то оказывает на него магическое воздействие. У него одно время даже кошка была – Шеба.
- А потом я появилась. И тоже Шеба. На самом деле этот диск Трехликой Луны подарила моя мать, когда мне было три года. Это было перед отъездом в храм Великой Матери богов, Повелительницы зверей в Гелиополисе. Когда появилась римская угроза, меня отправили туда из храма Атаргатис в Пальмире. Мы виделись последний раз перед ее пленом.
- Ты не путаешь? Этот самый?
- Ну да, - коротко подтвердила Вика, предоставив Русакову самому выдвигать предположения, что он и сделал.
- Значит, если принять как гипотезу твое пальмирское происхождение, он должен был попасть сначала отсюда в Пальмиру, а потом вместе с тобой – снова к нам.
- Но это не единственная гипотеза? – вопросительно посмотрела на Сергея Александровича Вика.
- Коль скоро гипотеза не имеет реальных доказательств, позволительно выдвигать любое количество других.
- Например? Что я в шесть лет сбежала из психушки, где сумасшедшие востоковеды учили меня древнему арамейскому языку? – насмешливо предположила Вика, - А если я скажу, что доказательство есть? И даже свидетель, Лиза Канарёва?
- Свидетель чего? – удивился Русаков.
- Свидетель того, что существуют Врата времени, через которые возможен переход. На Валааме Шарбар ушел от нас – прямо к своему хозяину.
- Что, сюда к Матвею?
- Да нет, к Якову Михайловичу Барсову.
- Ты шутишь! – вскрикнул Сергей Александрович и смущенно оглянулся по сторонам под удивленными взглядами занимавшихся неподалеку студентов. Увлекшись разговором, он забыл, что они в читальном зале.
- Какие шутки! Я узнала его потом по фотографии. Но ведь я его никогда не видела раньше!
Русаков откинулся на спинку стула и задумчиво посмотрел на Вику. Сейчас его не занимала даже эта научно-фантастическая история про покойного Барсова, с этим он разберется потом. Он думал о том, что эта девочка за свои четырнадцать с половиной лет слишком часто попадала в разные истории.
- Детка, а ты знаешь, что по теории вероятности превысила все допустимые нормы чудес?
- Вы думаете?
- Считается, что молния второй раз не бьет в одно и то же дерево.
- А если не в дерево, а в магнитную руду?
- Ты думаешь, что, словно магнитная аномалия, притягиваешь к себе необычное?
- Мне не нравится слово аномалия, - подумав, заявила Вика, - Почему это аномалия? Просто у каждого своя норма молний в жизни.
- Я понял тебя. А ты думаешь, будет продолжение? – серьезно спросил Сергей Александрович.
- У меня еще все впереди! – скорчив шутливую гримаску, пообещала Вика. Она и сама не знала, как была права.