Мне все-таки придется научиться говорить. Оказалось, что все те сложные и продолжительные звуки, которые издают родители, не являются развлечением, а служат им для общения. Общаться напрямую, без звуков, папа и мама не умеют. Странно, но это так.
В этом я, к своему ужасу, недавно убедился.
Нельзя сказать, что они никогда не понимали меня. Нет, скорее даже наоборот. Они отлично знали, когда я хочу есть, или гулять, или купаться. Пару раз я упал с дивана, и они сразу это почувствовали и прибежали ко мне на помощь. Я тоже всегда понимаю, чего хотят родители. Когда папа стрижет мне ногти острыми железными ножницами, он всегда говорит мне: Тихо! Тихо, Лешка! И я замираю, хотя ножницы очень страшны. Но если дергаться, может оказаться еще хуже. Если мама собирается со мной гулять, я всегда знаю это еще до того, как мы начнем одеваться. Еще мы всегда улыбаемся друг другу. Не было такого случая, чтобы я им улыбался, а родители в ответ хмурились. Или наоборот. Мне всегда казалось, что они общаются напрямую, как дети, а звуками просто разнообразят свою жизнь. Я тоже освоил множество звуков, некоторые из них самому мне нравятся даже больше, чем родительское бормотание. По утрам, например, я произвожу детский лепет. Если я просыпаюсь первым, я начинаю тихонько копошиться в кровати и говорить: А-дя-дя-дя-дя... Потом громче: Ка! Ка! Очень хорошо. Когда я ползаю, я обычно кричу: У! У! Препятствия я преодолеваю с сопением. С особенно громким и устрашающим ревом я колочу деревянной ложкой по столику. Есть у меня и звуки без специального назначения, просто для души.
И что же теперь получается? Все это звуковое многообразие оказывается не областью чистого искусства, а служит для самой обычной передачи мыслей друг другу. Как несовершенен мир взрослых! Вы спросите меня, как я пришел к этому выводу? Уверен ли я в своих заключениях. Увы, да. Примерно неделю назад мне стали давать препарат с чудесным названием «примадофилюс». Я полюбил это лекарство задолго до того, как попробовал его на вкус. Дело в том, что у меня в животе не хватает маленьких бактерий. Их примерно сорок пять триллионов штук, а нужно, насколько я понял, шестьдесят. Кому это нужно, я так и не понял. Я хорошо кушаю без всяких бактерий. Но примадофилюс я готов был пить только для того, чтобы слышать это слово.
И здесь меня поджидало страшное разочарование. Лекарство вызвало у меня диатез, и я снова, как много недель назад, покрылся красными пятными. Два дня я терпел, надеясь, что краснота пройдет, а потом попросил родителей не давать мне больше это дивное, но вредоносное вещество. И тогда случилась непостижимая вещь - они меня не поняли. Мой диатез их тоже очень сильно обеспокоил, и они стали принимать меры. Сначала меня лишили фруктовых соков. Это еще куда ни шло. Потом перестали давать мясо, а это гораздо более серьезно. Кого, скажите на милость, они собрались вырастить без мяса? Следующей из рациона исчезла цветная капуста. В довершение всего перед сном меня перестали кормить вкусной кукурузной кашей. В общем, к концу недели я оказался почти исключительно на соевом молоке, как будто мне не восемь месяцев, а восемь дней. От молока надувался живот, а памперсы полетели в мусорное ведро с удвоенной скоростью. Все это время я из всех сил кричал им: Примадофилюс! Примадофилюс! Это примадофилюс! Но они оказались совершенно глухи к моим призывам. Они меня не понимали. Причем у папы однажды промелькнула такая мысль, но он поспешил ее отбросить. Взрослые верят в медицину даже больше, чем в Бога. И вот, наконец, когда после очередного стаканчика этого треклятого примадофилюса, я весь покрылся волдырями, мама воскликнула:
- Это примадофилюс!
Папа сопоставил в уме хронологию и хлопнул себя по лбу:
- Конечно примадофилюс! Я так и знал!
И они бросились спасать мое бедное тело, натирать его специальными кремами и поить меня водой. А мне было грустно. Я понял одну очень неприятную вещь. Они СОВСЕМ меня не понимают. Поэтому мне придется учиться говорить.
Это несложно. Выбрав момент, когда вокруг меня собралось побольше родственников, я несколько раз отчетливо произнес:
- Ма-ма!
И потом сразу же:
- Па-па!
И в довершение:
- Ба-ба!
Я вам могу сказать только одно: научиться говорить стоит хотя бы для того, чтобы доставить столько радости близким. Меня тут же стали целовать, тискать и подбрасывать в воздух. Сто или двести раз назвали самым умным и самым красивым ребенком. Спасибо, конечно. Не беспокойтесь, я скоро научусь вашему взрослому лепету.
Сегодня, во время прогулки, ребенок во встречной коляске не спал, а смотрел на меня. Это была девочка, совсем маленькая. Я позволил себе несколько приветственных слов:
- А-дя-дя-дя-дя!
- Гу! Гу! – ответила мне девочка.
Что означало примерно: Ты уже умеешь что-нибудь говорить? – Нет, и не собираюсь! Мне и так хорошо!
Совсем малявка. Что она понимает в жизни?