Маша Коровкина была слабоумной девочкой. Изъяснялась с трудом, грамота ей почти не давалась, огород букв, который она городила на листе, вряд ли выражал что-то значимое. И считать… Считать совсем не получалось. Она училась в школе для умственно-отсталых детей, и даже там выходило все с трудом. Единственное, что нравилось Маше – это рисовать. Сестра ей покупала акварельки, и девочка рисовала. Машин мир делился на времена года. Лето виделось в сочетании желтого, зеленого и красного, весна – зеленой и розовой, осень получалась коричневой, фиолетовой и серой, а зима – белой, синей, голубой. Рисунок Маши напоминал нагромождение причудливых клякс. Ничто в нем не имело точно вычерченной формы. Но плавный перепад цветов, подбор оттенков, гармония красок и еще что-то необъяснимое задерживало на рисунке взгляд.
– Ну, пусть школу закончит, может, в цеху что раскрашивать будет, – думали сестра с матерью и пожимали плечами.
Машина мать любила выпить и почти не следила за дочерьми. Старшая сестра дома бывала редко – все у друзей, но старалась заботиться о младшей, делать для нее, глупенькой, что-нибудь приятное. Жалела ее.
Однажды, мать в очередной раз запила, сестра всю неделю выясняла отношения с парнем… О Машеньке забыли.
Девочка сидела дома и смотрела в окошко, улыбаясь лету.
– Лето, – произнесла она громко, растягивая звуки, и полезла за акварельными красками. Но как она расстроилась, когда увидела, что нет желтых, зеленых, красных. Кончились. Оставались только синие, серые, белые, голубые и совсем на донышке немножко черного цвета. Зиму рисовать ей не хотелось.
Она сначала расплакалась, но все же взяла кисточку, чистый лист…
Совсем другое лето нарисовала Маша: темно-синюю траву, как можно было догадаться из ее рисунка, на траве голубые и белые цветы на черных стебельках, серые силуэты деревьев в синеватой листве. А над всем этим – черная черта. Сверху лист остался незакрашенным.
– Маша, что это? – спросила после сестра, разглядывая такой странный рисунок.
– Это лето.
– А почему все синее? Ой, я же тебе краски не купила…
– Это лето. Если бы не было неба…
– Как это, Маш?
– Трава, ветки – все было бы синее.
Учительница вызвала Машину мать несколько дней спустя. Мать была совсем в неплохой форме и поэтому собралась поговорить.
– Ирина Дмитриевна, внутренний мир Маши очень интересный. Надо попытаться это развивать. Вот в классе висит ее новый рисунок «Если бы не было неба». Здесь лето изображено в синих, белых и голубых тонах. Над всем этим, видите, черным цветом проведена черта и дальше – пустота. Ваша дочь видит лето таким в отсутствие неба. У девочки творческое воображение, и оно нестандартное. Внутренний мир достаточно глубок. С Машей нужно заниматься… Мы сделаем все возможное, чтобы помочь ребенку.
Учительница говорила, много обещала. Мать равнодушно слушала. «Ну, на худой конец раскрашивать будет», – подумала она, так ничего и не сказав.
– Многие авангардисты были не совсем нормальными людьми, впрочем…, – учительница продолжала убеждать, но, заметив пустой взгляд собеседницы, замолчала.
– Отдайте нам это рисунок, – сказала мать, – мы со старшей дочерью посмотрим, обсудим.
Прошло недели две. Ирина Дмитриевна, поставив на подоконник только что отпитую бутылку водки, поглядывала в окно. «Какого цвета лето?» – почему-то пришло ей в голову. Сквозь бутылку, еще наполненную водкой, мир выглядел серым, одноцветным. Женщина вглядывалась в бутылку и различала только асфальтовые краски. «Ба… не зеленое оно. Права Машка. А небо, небо-то где?» Она попыталась посмотреть вверх, но голова упала на руки, и ей опять пришлось созерцать один только асфальт. «Нет неба. Права Машка». Голова уже не поднималась, лежала на подоконнике на руках, там же, на подоконнике, оставалась недопитая бутылка водки. Пустые валялись под батареей.
В комнату вошла Маша. Она посмотрела на мать, потом на небо. Небо было синее-синее, яркое полуденное солнце резало глаза. Наверно, поэтому у девочки навернулись слезы. Она еще раз посмотрела на ничего не видящую, пьяную мать, потом снова на небо…
– Если бы не было неба, – еле слышно произнесла она.