Напевы прошлого забытою мукой уставшего Солнца, что кануло, словно в вечность, и поглощёно карстами Мёртвого моря. Свет лишь в телесном тепле еле-еле живых, укрытых от проклятья усталого зноя тенью третьего ещё пустого креста. На остывающей уже горе, лысой, как колено или плеш, чёрная с серебром взъерошенная птица села прямо на крест – над головою у повешенного – по левую руку от центра. Сочтя, похоже, пленника креста за лёгкую добычу, пыталась клюнуть его в глаз... ещё раз...
Даже в полуобморочном состоянии довольно плавно и лениво, словно от копья, тот уклонился от укола, и ещё раз, на последнем же, третьем движении вороны, одуревшей и от сумрака, и жары в жажде крови, взмывшей в воздух, он умудрился накатить тяжёлой головою наглой птице... недаром назвали его каменноголовым...
«Петух не пропоёт, как трижды отречёшься от меня...»
Не помогло...
Соседний крест, словно залитый Светом... и нахлынувшая слабость... Всё вокруг казалось словно нереальным, полупризрачным, размытым. Он смотрел направо, сияющее смутным ореолом. Собрал остатки сил и попытался сконцентрироваться, вновь преодолеть неяность в голове... едва не потерял сознание...
– Бог мой... – пролепетал он еле слышно... – Долго ещё?
Нахлынувшая тишина... как саван после этих еле различимых слов. Уже коснеющий язык...
Крик мертворожденного взмаха крыльев чайки расплескало о Разбившиеся на утёсы тени Храмовой зари.
Три креста, проклятием вздымавшиеся из останков умирающих сумерек, сталагмитов ледяной утренней синевы.
И узелковое письмо, застывшие кистями красного базальта в петле алого в крови шнура, стянувшего запястья – пергамент дневника самоубийцы. Грязь на рубчатых подошвах у сандалий, не снимаемых нигде и никогда «бессмертными» синедриона.
И лицо, остывшее чертами, как печалью. Серые застывшие глаза, глядящие в глазницы R'aS-al-gul'la
Бледный мрамор судороги тела, безумия повелителей страха многоточием на венах. На предплечье – символом печали полыхнуло за мгновение до этого забытое знамение последней Храмовой печатью – белым голубем на ветке...
Послышался еле слышимый хрип, переходящий в кашель.
Едва сумевший разогнуться наконец, лежащий у подножья третьего креста, похоже, инстинктивно обхватил своею левою рукою правую, сведённую непонятною судорогой, и так и не сумевшую дотянувшеюся до меча. Лежавший на боку, сумел вытянуться в рост наконец, и, лёжа на спине уже, он изрыгнул на латыни проклятия, которые бы в ужас привели любого каббалиста. Солнце полыхнуло алым на его плаще и золотом в оскале льва у сердца – в золоте доспеха, высветив два грязных отпечатка – следа глины – на груди, и на лице... на лбу ожившего... Следы от рубчатой подошвы с листьями клейма синедриона...
from: http://spirituschristi.livejournal.com/28215.html