Направление запуталось. Оно испугалось, смешалось, съежилось.
Ее гордо летящую вперед челку и ее некогда сверкающие вечным знанием правды глаза, ее неколебимую способность просто и по-человечески совершать ошибки, ее топливо - любовь к нему - все это он расцарапал, разогнал своим не так давно нежным, всепрощающим и всепоглощающим голосом, голосом, который стал вдруг писком раненой гиены. Он задушил веру. Он убийца? Возможно, нет. Хотя, разве тот, кто несет возмездие смертью, не убийца? Он такой же убийца, как и тот, кто первый оступился. Прав не добивающий, а подающий руку.
И она, та, что с летящей челкой, поползла. Ее знобило, она цеплялась оставшимися кусочками ногтей за стенки воспоминаний, за слепую ярость его равнодушия, за безысходность любых слов и всеотдающих касаний клеточками нежности. Она, как всегда, пыталась дважды. Ловила запахи надежды в ставшем тяжелым воздухе. И пришло НЕТ. И она, с еще большим трудом, поползла дальше. Каждый новый день стал тяжестью. Каждый человек стал обузой. Каждый вздох давался с трудом. Не через раз, а КАЖДЫЙ. И она стала искать новые ожоги, чтобы старый и главный ожог поменьше ныл, сжирая кожу, поменьше напоминал о себе по ночам, когда она томилась в ознобах.
И раны не заставили себя долго ждать. Они пришли и замотали ее в свою боль. Не знаю, как, но она, вскарабкавшись повыше, и, наверное, еле успев выдернуть пятки из потока ран, начала неуверенно, но осознанно дышать.
И сейчас, подобрав под себя уставшие ноги, она сидит на этом шелковом диване и уже почти правильно дышит. Окутанная приглушенным светом, она молча запускает мягкий дым в легкие и разглядывает твои морские глаза. И правильней всего было бы взять ее за руку. И ты берешь.