Его покинули и через месяц он стал нелюдим. Звенели и бились с досады и хмеля стекла. Подоконники вдыхали пыль. Трескались и скрипели ставнями, закрываясь.
А лето настойчиво рисовало акварельные силуэты в лужах. Ходило на голове. Подсматривало под юбки стыдливых пухленьких кустов, скрывающих оргии копошашихся червей.
Серые дни, прополоскавшись в воде, стряхивались звездным дождем и прижимались к груди радуги в пестром платье.
Солнечные зайцы щекотали и прыгали врассыпную. Бабочки торопились к огню.
Трещали поленья и от спелого запаха начинала кружиться голова.
Ноги сами вывели на поляну. Заботливо обошли кусты диких роз.
Трава запутала по пояс. Тянула на себя, подставляясь и хохоча.
Он разозлился на собственную беспомощность. Стал что было сил стал кромсать мечом колючие стебли, оставляя на них кровавые лепестки и клочки собственной одежды. На потную соленую кожу липли листья и мошкара. Звоном в ушах била кровь виски. Неистовое желание застилало пеленой диких розовых кустов. Ноздри пожирали свежесть сочных брызгов лесного заколдованного воздуха, наполняли грудь силой и мощью. Дыхание стало похоже на рев раненого зверя. Хрипело и рвалось. Освобождалось.
Обессилевшись выдохнул. Убрал тыльной стороной руки капли пота с бровей.
И лишь после этого медленно открыл глаза.
Уголки губ поневоле потянулись вверх. Сначала несмело. Нервным неверящим ничему тиком. Потом дико с шумным животным выдохом.
Он рассмеялся от счастья и опустился на колени. Брови сдвинулись, наморщили лоб и выдавили пару скупых капель из глаз. Губы заиграли то поднимаясь то опускаясь сновь.
Слова не шли. Горло еще сухо рвалось.
В заколдованном замке, забывшись глубоким сном, его ждала...
может быть ты?