Старуха всегда выходила из подъезда одна. В любую погоду – в заношенном драповом пальто непонятного цвета, из тех, что обычно носят старухи.
Старуха всегда молчала и шла через двор по направлению к автобусной остановке, впочем, «шла», - это мягко сказано, она ползла, болезненно перекатываясь с одной ноги на другую, тяжко дыша, хрипя и кашляя, как это обычно делают старухи; никто не знал, для чего она ходила на эту остановку – собирать бутылки, выпрашивать мелочь или просто смотреть на людей...
В ней не было ничего необычного, старуха как старуха, однако соседки за её спиной зло перешёптывались, мол, бабка совсем из ума выжила после смерти Ромки... Ромка – это её сын, Роман Эдуардович, про него говорили, что он погиб в автокатастрофе, или что-то вроде этого, точно уже никто не помнил, так давно это было... Да и труп его, по слухам, не нашли...
Шли годы. Росли соседские дети, из дома выезжали старые жильцы, въезжали новые, а она всё так же почти каждый день выходила на дорогу и молча стояла, глядя на оживлённую автотрассу, и Бог знает, о чём там себе думала, впрочем, видимо о том же, о чём обычно думают все старухи. В её организме словно переключился какой-то неведомый механизм, и она не старела больше, да и возможно ли это было, ведь она была старухой.
Я часто смотрела на неё из окна, и мне становилось страшно, когда я представляла, как ей, должно быть, невыносимо в этом уродливом грузном теле, не способном больше никогда лететь через пять ступенек по лестнице, бежать по мокрым улицам, перечёркнутым дождевыми струями, не способными сжиматься в комок и трепетать от страсти, не способным танцевать, смеяться, дышать полной грудью, ни на что не способным, разве что глухо утробно булькать, что-то скрипеть себе под нос изношенными голосовыми связками и стоять вот так на ветру, одиноко, с бесцветными пустыми глазами и ждать смерти...
... А когда она умерла и открыли её квартиру, оказалось, что она ждала не смерти, а сына.
Каждый день. Накрывала на стол и выходила на дорогу. И всегда молчала. И Бог знает, о чём...