«Сначала был Лифт. Потом стал Дом. И заселился Дом людьми».
(гравировка на медной пластине, поднятой со дна моря в месте предположительного расположения Атлантиды)
«Дом без людей мертв. Люди без Лифта несчастны».
(нацарапано на той же пластине чем-то острым)
– … Розовый лепесток фиалки, влекомый Сонной рекой, уносил юного Принца и Принцессу все дальше и дальше от берега. Огромные звезды освещали им путь, отражаясь в черной глади воды, как в зеркале. Кивал на прощание белыми колокольчиками одинокий ландыш…
Настюха подозрительно засопела.
– И жили они долго и счастливо, – поспешно закончила Марина.
– И был пир на весь мир, – радостно подхватила Настюха, засучив коленками, – По усам текло, а в рот не попало!
– Тише ты! Не пихайся, слониха!
– Я не слониха, я Крошка-Принцесса! Мам, а как это «счастливо»?
– Это когда хорошо-хорошо.
– Как от мороженного?
– Спи, – вздохнула Марина.
– Как от мороженного и лимонада, и «Баунти», и жареной картошки? И если накупить вот этого всего-всего, будет «счастливо»? Да?
Марина тихо всхлипнула.
– Мам, ну, почему ты плачешь?
– Я не плачу.
– Плачешь, я же слышу!
Настюха уселась на кровати поудобнее и, взяв мамину руку своими пальчиками, по-взрослому, как бабушка, принялась утешать:
– Ну, что ты себя изводишь? А? Ты, вон, девка видная, свистни, любой прибежит…
Марина не выдержала и расхохоталась.
– Эх, ты, Настеныш несмышленый, – она прижала дочку к груди, – Мы с тобой и сами проживем, никто нам не нужен. Засыпай, моя Крошка-Принцесса.
– Счастливо?
– Счастливо-счастливо!..
…Дверцы лифта с готовностью разъехались, Настюха первая влетела в кабину и утопила кнопку первого этажа:
– Ключ на старт!
Марина улыбнулась, вспомнив, как недавно дети играли «в Гагарина». Нужно было подняться на лифте на самый верх, там, задержав дыхание, выйти в «открытый космос», и спуститься обратно на «спускаемом аппарате».
Ступив на влажный асфальт во дворе, Марине показалось, что она слышит писк, с которым молодые сочные побеги перли из земли после ночного ливня. В распустившихся бутонах шиповника копошились жуки-бронзовки, тотчас собранные Настюхой в карман шортов. Зацветающая верба одуряюще пахла молодостью и жизнью. Такое солнечное утро было жаль портить душным автобусом, и Марина решила пройти несколько остановок до садика пешком.
Настюха, шлепая резиновыми сапожками, бодро разбрызгивала мелкие лужицы, по краям которых скопилась желтая пыльца.
На перекрестке классический кавказец, небритый и в огромной кепке, торговал тепличной клубникой. Марина даже не стала спрашивать о цене, денег на такие вещи не было. «Лишь бы Настюха не увидела», подумала она.
Девочка прошла мимо, целиком занятая бронзовкой, которая никак не хотела взлетать с ладошки, но кавказец все испортил:
– Скушай ягодку, красавица. Сладкая, сочная, как ты сама!
Настюха подбежала и уставилась на крупные ягоды, разложенные на пенопластовых лоточках и обернутые целлофаном.
«Как объяснить ребенку, что скоро начнется сезон и ягода пойдет ведрами?»
– Пойдем, – Марина была готова задушить продавца.
Настюха нахмурилась, поджала губы и пообещала, глядя под ноги:
– Я полечу далеко-далеко и привезу много клубники.
– Вай, где такое место знаешь? – усмехнулся кавказец.
– Там, высоко-высоко, за небом, – Настюха махнула рукой.
– На Луне, да?
– Не выдумывай, пошли! – Марина потянула дочь за руку.
– А я и не выдумываю, – Настюха украдкой показала кавказцу язык и в припрыжку поскакала вперед, – Мама, мама я – кузнечик!..
– …Ты где это взяла?!
Настюха сидела на табуретке, поджав босые ноги, и хлюпала носом. Перед ней на столе лежал большой кулек, наполненный отборной ароматной клубникой.
«Тайный поклонник?», лихорадочно соображала Марина, меряя кухню шагами, «Тот кавказец увязался, подкараулил во дворе?»
– Кто тебе это дал?
– Никто не дал. Я сама насобирала…
– А ну, не ври! Где насобирала, в песочнице?
– В саду-у!..
– В каком саду? Перестань реветь!
– В обыкнове-енном…
– Так, хорошо, – Марина сложила руки на груди, – Допустим, насобирала… А кулек ты тоже сама свернула?
– Нет, – буркнула Настюха.
Кульки делать она не умела.
– А кто?
– Игнат.
«Ну, вот, уже какой-то Игнат».
– Я тебе сколько раз говорила, чтобы никогда, ничего не брала у чужих людей?
– Он не чужой, он хороший…
– Так, и где этот фруктовый сад? – продолжала допрос Марина.
– Далеко!
– А кому я строго-настрого запрещала уходить со двора?
– А я и не уходила!
– А что, ездила? Он тебя возил на машине?
– Нет, я летала. На лифте…
– В общем, так, подруга, – Марина сделала выразительный вдох, – Ты сегодня наказана! А это, – она указала рукой на пакет с ягодами, – чтобы было в первый и в последний раз!..
«Бред! Не может быть!», успокаивала себя Марина. Последнее время она ловила себя на мысли, что стоило ей только коснуться кнопки вызова, как дверцы тут же разъезжались, приглашая зайти в пустую кабину. «Кто-то из жильцов с нашей площадки возвращается с ночной смены. Совпадение».
С хозяйственными сумками в обеих руках Марина шагнула под тусклый свет желтого плафона, и устало привалилась к пластиковой стене. Кабина привычно вздрогнула и, поскрипывая, поднялась на знакомый до боли восьмой этаж.
– Мама, смотри! – Настюха с порога предъявила рисунок, – Это ты, это я, это Игнат, это собака Джек…
– Какой такой Джек? Ты в чем это перемазалась вся?
– У меня закончился красный фломастер, – с готовностью сообщила Настюха, облизывая пальцы, – Я взяла немножко смородинового варенья из банки…
– Ой, горе ты мое горькое, пошли умываться!
– Я не горькое, я сладкое горе!
Уже рассовывая продукты по полкам холодильника, Марина вдруг явственно вспомнила, что сейчас, войдя в лифт, кнопку своего этажа она не нажимала.
Выскользнула из ослабевших пальцев пачка пельменей, порвалась, упав на пол…
«…Чего он за нами тащится?», Марина волокла за руку упирающуюся Настюху и напряженно прислушивалась к урчанию мотора, доносившемуся из лифтовой шахты, «Вот ведь пристал, как банный лист»…
Сегодня утром, едва они с Настюхой вышли на площадку, как дверцы лифта распахнулись сами собой, словно огромная жуткая пасть. Марина побледнела и вцепилась побелевшими пальцами в плечо Настюхи, устремившейся в этот голодный зев.
– Мам, – канючила та, шлепая сандаликами по ступеням, – Давай поедем, мам, я устала…
– А ну-ка, не капризничай, – Марина одернула дочь, – Пусть бабушки ездят, у них ножки старенькие, им пешком ходить тяжело.
Настюха надула губы и насупилась.
Двумя этажами ниже пожилая соседка остервенело лупила по желтой кнопке, и шипела, как заведенная:
– Это что ж такое! Нет, это что ж такое!..
Лифт нагло проигнорировал настойчивые вызовы и проводил Марину с дочкой до самого низа, клацнув на прощание резиновыми челюстями.
«Что делать? В милицию пожаловаться, в домоуправление: «Ко мне пристает лифт?» «Простите, а холодильник с телевизором к вам не пристают?» Паранойя какая-то!..»
…Марина бросила взгляд на часы. «Заигралась, небось. Пойду, позову», решила она, «А то картошка остынет».
Ржавой зазубренной иглой кольнула тревога.
«Нет, нет, не может быть!»
…Под ногами летели ступени, как спицы в колесе мелькали прутья перил. Пятый, четвертый…
«Только бы она была во дворе».
Третий, второй…
«Лишь бы только возилась в песочнице. Господи, ну, пожалуйста!»
Тяжелая дверь отлетела в сторону…
Пронзительно свистели стрижи, купаясь в теплых лучах, резвилась детвора под присмотром мамаш, подставляющих свои бледные лица вечернему солнцу.
Качели, горка, гараж за домом.
– Настя! Настя!
Розового платьица не было нигде.
– Домой пошла твоя Настя, – сообщила соседка, – Вы разминулись, наверное…
Сердце оборвалось в бездонный колодец. Падало, падало вниз, мимо грубых кирпичных стен с ляпами застывшего раствора.
– Да ты не заболела часом?..
Марина не ответила, опрометью бросившись обратно в подъезд, птицей взлетела на девятый этаж, беспомощно остановилась, переводя дыхание. Выше был только чердак.
– Отдай, отдай ее! Гад! – она что есть силы затарабанила кулаками в коричневый пластик раздвижных дверей, – Отдай!
Заработал мотор, за разъехавшимися створками открылась пустая кабина. Ноги подкосились, и Марина без сил опустилась на колени, прислонившись к стене.
– Мама! – снизу поднималась Настюха, прижимая обеими руками к груди огромную охапку тюльпанов, – Мама, не плачь!
Марина вскочила, не веря глазам, подхватила дочку, прижала крепко-крепко к груди. Цветы выпали из детских ручонок, ковром рассыпались по кафельному полу.
– Мы уедем отсюда, уедем, прочь, – шептала Марина в растрепанные кудряшки, пахнущие, почему-то, лугом и ветром, – К бабушке в деревню. Завтра же.
– Нет, нет, мама! Он – хороший!
– Никому тебя не отдам, ни за что, – твердила Марина, как заведенная.
– Ты меня всю слезами закапала. Мама, ну, что же ты у меня такая трусиха?
– Да. Я трусиха. Потому что боюсь и за себя, и за тебя, – Марина взглянула дочке в глаза.
– Так и будешь реветь по ночам! – заявила Настюха.
– А… как там?..
– Там? Там… счастливо. Пойдем!..
Лифт не торопил.
Терпеливо ждал, пока люди, взявшись за руки, войдут в кабину. Потом аккуратно закрыл двери, качнулся, как перед прыжком, и, набирая скорость, устремился куда-то вверх.
– Мам! – Настюха дернула за рукав, – Помнишь, я сказала, что сама клубнику насобирала?
– Наврала?
– Угу, – вздохнула Настюха, – Мне Игнат помогал… Но совсем капельку! Ты только ему не говори, ладно?..
– Да, это что ж такое! Изо дня в день!..
Пожилая соседка с досадой отняла от кнопки покрасневший палец, в сердцах пнула слипшиеся, казалось, навечно створки, и, отдуваясь, засеменила по лестнице.
рис. Татьяны Петриной