Вам непременно следует побывать здесь в октябре. В самом его начале - когда небо дышит горьковатым дымком, солнце торопится отдать остатки тепла, а листья шуршат, приглашённые ветром на тур вальса.
Не беда, что в моём городе никогда ничего не происходит. Со временем вы найдёте в этом своеобразную прелесть. Нужно просто поймать несложный ритм и танцевать вместе с обшарпанными домами и пыльными переулками.
Научить этому может только наш город. Здесь никогда не услышишь фраз: "Он не знает жизни" или "Он не умеет жить". Про неудачников говорят: "Он сбился с ритма". В этом что-то есть. Я чувствую – чувствую так пронзительно, что иногда становится страшно.
* * *
...И только я вышел из трамвая, как по лицу с оттяжкой хлестнула паутина. Я понимаю, что это невозможно. Умом понимаю. Но попробуйте обьяснить это моему похмелью.
Ездил я в библиотеку. Потому что вчера начал писать курсовую, которую надо было сдать позавчера. Я даже не удивился, когда нужной книги в библиотеке не оказалось. Так всегда бывает. Просто стало как-то обидно, что я, молодой половозрелый человек почти с двумя высшими образованиями, с мучительным
похмельем и так далее, зря проездил восемь рублей и кучу нервов.
Неподалёку от моего дома, на перекрёстке, проповедовал сосед из второго подъезда. Он делает это нечасто, раз-два в месяц. И никогда не успевает добраться до сакральной сути свего учения. Слишком долгие прелюдии.
Я кивнул ему, он кивнул в ответ, не отвлекаясь от проповеди. Усталое солнышко играло на струйке слюны в его бороде. Людей рядом с ним не было.
Дома я разулся, схватил кусок еды со сковородки. Дожёвывая, вымыл руки. Услышав нытьё милицейской сирены, я закурил и вышел на балкон.
Соседа забирали. Забирали привычно; били без сердца, но со здоровым спортивным интересом…
Три дня он проведёт в жёлтом доме, вернётся немного откормленным и грустным. Мимо перекрёстка пройдёт, не замедляя шага...
Один из ментов продемонстрировал коллегам хитрый удар с оттяжкой. Сосед крякнул.
Бедный маленький сумасшедший ублюдок. Он опять не успел сказать главного.
Из-за таких, как он, в библиотеке никогда не бывает нужных нам книг.
* * *
Во дворе восемнадцатого дома били всегда. По крайней мере, сколько я себя помню.
Бить начинали по достижении лицом ответственности "за базар", то есть, лет с пятнадцати. Тех, кто помладше, пропускали беспрепятственно, но поглядывали многообещающе.
Дважды тут били Покойника; один раз, но очень сильно – Кабана, пустоголового амбала, помешанного на милитаристике. Умывался он, кстати, у меня дома. Долго смотрел в зеркало неверящими, растерянными глазами. Задумчиво протянул: "Я поражаюсь". Но мстить не стал.
Интересно, что область избиений строго ограничивалась территорией двора. Убегающих догоняли только до заборчика. При повторном избиении о побеге милостиво не вспоминали.
Я живу в девятнадцатом доме. У меня всегда была возможность манёвра.
Недавно встретился мне в булочной парень из восемнадцатого. Парень с чудесным именем Иннокентий.
-Здорово, - говорит.
-Привет.
-Солнышко-то как греет, а? – И не скажешь, что осень.
-Это ненадолго, Кеш.
-Ага… А ты чегой-то совсем нас забыл, не приходишь.
--Да как-то дела всё.
-Ну да. Ты заходи…
А что. Зайду. Вот допью пиво, сниму контактные линзы и пойду. Я же местный. Городской.
* * *
Есть в нашем городе "Двор Семи Общаг". Пьяный Николаев однажды назвал этот район Пятым Римом. Если дряхлые двухэтажные общежития назвать холмами, то аналогия с Вечным Городом понятна. Но почему – пятый?.. На этот вопрос поэт-метафизик лишь загадочно ухмылялся и нёс невразумительный бред.
Здесь пьют самогон, неразбавленный спирт и едят голубей. Здесь ненавидят наркоманов, потому что грамм чистого героина стоит больше, чем местный получает за месяц. Приём на работу одного из аборигенов отмечают до тех пор, пока счастливца с этой работы не выгоняют. У самых молодых здесь – нож в рукаве и смерть в глазах. Собственная смерть. Они не агрессивны. Просто достало всё.
Каждый здесь свято верит, что живёт в общаге временно. Четырнадцатилетние девчонки отдаются в подъездах прыщавым кавалерам. Нарабатывают опыт, который поможет им в своё время захомутать прекрасного принца на иномарке. Время идёт, опыта больше, чем нужно, а принцев всё нет. Наверное, берегут свои автомобили: подъездные дороги к Семи Общагам в ужасном состоянии.
Было время, я частенько захаживал в те места. Бывало весело. Там обитают милые и красивые по-своему люди.
Общаги – это не то, чего следует бояться. Общаги – это то, к чему на всякий случай нужно готовиться. Если, конечно, ты неглупый и порядочный человек.
* * *
Кальвадос. До двадцати лет я думал, что кальвадос пьют только Хемингуэй, Лорка, да немец, фамилию которого я вечно забываю. Кальвадос был для меня тем, чем, возможно, была Эйфелева башня для потомков белогвардейцев.
Ну и посудите сами - мог ли я не купить это (дьявольски дорогое) питво, увидев на полке любимого винного магазина?..
У меня всё готово. Есть город, поздний вечер, запах горелой листвы. Есть даже кресло-качалка, сигара и плед. Есть, наконец, я и бутылочка кальвадоса. Нужно лишь отключить телефон... Как раз он-то и зазвонил.
Я поговорил с Птичкой, дамой широких взглядов и нетяжёлого поведения. Она сказала, что умер Покойник. Его назвали так за любовь делать долги и забывать о них. Самое главное - погиб он совершенно случайно, в уличной пьяной драке.
-Сколько он был тебе должен? - спросила Птичка. - Не, я понимаю, патетика момента и всё такое... Ну просто интересно.
-Триста с чем-то рублей. Занимал два раза.
-Да. В этом был его талант: занимать у того, кто точно знает, что он не отдаст. И как это у него получалось?..
-Когда хоронят?
-Пока неизвестно. Его мать сейчас собирает деньги на похороны. Блин. Его даже хоронить будут взаймы.
-Ну что ж. В этом присутствует стиль.
-Ага. Шарм. До встречи.
Я отключил телефон и вернулся в кресло. Покойник не был мне ни другом, ни товарищем. Так, городская накипь. Наплевать. Я зажёг сигару и наполнил пузатый бокальчик кальвадосом.
Глотнул.
Какая гадость.
* * *
...Сегодня я буду пить и наблюдать октябрь. Возможно - строки пойдут горлом, возможно - получу двадцать восьмую по счёту Нобелевку, возможно - "собьюсь с ритма" и начну проповедовать на перекрёстках. В этом Городе всё возможно.
Вот такие сучьи песни, дружище.
Такие осенние пляски.