Когда это было? Вроде бы недавно, но кажется, что в прошлой жизни. Ох, хотелось бы, чтоб так оно и оказалось! Что ж, начнем по законам жанра с действующих лиц, которые вкупе с декорациями и музыкальным оформлением (партитура – не слишком претенциозно звучит?) являют собой колорит времени… Нарочно не упоминаю дат, дабы создалось впечатление, что такое могло случиться когда угодно, с кем угодно.
Итак. Как бы хотелось написать, что центральной фигурой является она, единственная представительница рода женщин, удостоившаяся права называться жрицей «Храма Смерти», о котором пойдет речь, но… Увы, исторически сложилось так, что в любой компании, где оказывался Фрол, будь там хоть дюжина человек с семью пядями во лбу (даже если бы эти самые пяди были отмечены на их лбах фосфорицирующей краской), все внимание моментально переключалось на него. Благообразного вида паренек с аккуратно стриженой бородкой и длинным хвостом не по годам редеющих рыжеватых волос, что, впрочем, ничуть его не портило, прищуренный, лукаво-мудрый взгляд, сухощавое телосложение, хотя поговаривают, что он танцевал стриптиз в «Красной Шапочке (Да кто поговаривает-то? Он сам и поговаривает, однако)… Легендарная личность Фрол заслужил законную легендарнось как раз таки несоответствием внешнего облика тому, чем он был на самом деле. Попадая в его ауру, любой мог расслабиться на сто процентов – уж Фрол-то умел, словно фокусник из цилиндра, извлекать из ничего гирлянды гомерического хохота, переплетенные мишурой остроумия и запоминающихся каламбуров.
Чего стоит хотя бы «дегустаторская порция эксклюзивного деликатесного продукта, именуемого хлебом, сотворенного умелыми руками лучших пекарей провинции Фонтебло, в полях которой взращивался элитный сорт ржи, специально уготавливаемый ко дню тезоименитства Ее Высочества Елизаветы»… Надо заметить, что при этом мы сидели в полуподвального вида кафе, злые и голодные, ожидая заказа и наслаждаясь созерцанием кусочка черного хлеба подозрительной третьей свежести, сиротливо лежащего на тарелке в окружении пустых приборов, а Фрол с невозмутимым видом заправив за воротник накрахмаленную до стоячего состояния салфетку, чинно орудовал ножом и вилкой, отправляя в рот отрезаемые кусочки и сопровождая процесс вышеозначенной тирадой…
Остальные персонажи не займут внимание читателя на столь же длительное время, поскольку, как нарочно, представляют собой типажи, множество раз описанные в литературных и окололитературных источниках.
Мальчик Дима – высокий (а соответственно, сутулый), худой, в очках, с падающей на глаза черной челкой, страдающий вечный абстинентом и нездоровой на этой почве любовью к группе «Зэ Дорз». По поводу значения слова «абстинент» нас опять же просветил всезнайка Фрол, и мы понимающе покачали головами, сочувственно поглядывая в сторону мальчика Димы.
Лёлик – личность не менее мрачная, загадочная и противоречивая, чем Джим Моррисон, чье творчество красной лентой проходит сквозь череду событий описываемого периода: существо внушительных размеров, глядящее с высоты своего роста на все, происходящее вокруг, взглядом отрешенным, полным невысказанной ненависти и тоски, которые, впрочем, можно при желании истолковать и как пофигизм по отношению к этому происходящему…
И, наконец, она звалась Мария… Только не надо проводить никаких аналогий: ни имена, ни события автор не меняла, дабы соблюсти точность – неотъемлемый атрибут повествования, когда речь идет о таких экзистенциональных вещах, как совместное распитие напитков, или, выражаясь языком Лёлика, главного жреца (не от слова «жрать»!), «ритуал поклонения богам в Храме Смерти, сопровождаемый омовением внутренностей огненной водой и финальным всеобщим умиранием».
В означенный день и час честная компания собралась возле метро. Лёлик с чемоданом и бутылкой пива выплыл из толпы и мрачно окинул взглядом Марию – единственного неофита в предстоящем ритуале. Что подумал – и подумал ли вообще – Лёлик о ней, ничем не отличающейся от сотен таких же сереньких девушек, стоящих возле метро, в сером пуховике с капюшоном, из-под которого выбивались пряди тонких, мышиного цвета волос, никому не известно. Доподлинно же известно, что двинулись они в сторону маршрутки, которая должна была доставить их к Храму Смерти, или попросту к дому Лёлика в одном из спальных районов Москвы.
Четверо людей, собравшихся в одном месте с означенной целью должны иметь на это веские причины. По определению.
Лёлик выполнял функции хозяина квартиры, главного жреца и просто любил выпить, особенно в компании. Фрол плел легкую интригу, о которой речь пойдет очень скоро, ведь иначе жизнь казалась ему скучной. Мальчик Дима, пожалуй, был единственным исключением из правила, нонсенсом, аксиомой наоборот, потому что лично ему было все равно – кто, куда, зачем и сколько.
Зачем и для чего нужно было Марии перевоплощаться в жрицу Храма Смерти в несколько сомнительной компании – дело ясное. Хотелось девушке «зажечь», «оторваться», получить недостающую по жизни дозу внимания и, если уж не душевного тепла (где его там искать?!), то хотя бы тепла рук, обнимающих за талию, и не очень-то важно чьих…
По дороге уже от остановки до непосредственного места привала (читай – у ступеней Храма Смерти) в квартире, заблаговременно очищенной от посторонних – жена и дитё Лёлика уехали к тёще – Мария и главный жрец успели найти общий язык на почве все той же любви к «Зэ Дорз», которая, в отличие от любви мальчика Димы, не являлась ни следствием, ни причиной (в его случае в этом уже не возможно было разобраться без огненной воды) перманентного абстинента.
На заднем плане нахождения общего языка между Лёликом и Марией были закуплены жертвенные дары богам Смерти, а именно: водка, пиво и сосиски, по качеству соответствующие возможностям ночного магазина в самом сердце спального района. По прибытии в Храм дары эти тут же были оприходованы и приняли надлежащий вид, удобный для принесения их в жертву – сосиски отварены, водка с пивом разлиты в жертвенные кубки, которые были извлечены из серванта Лёликом, удивленным фактом их наличия до появления на сумрачном лице подобия улыбки.
Разумеется, дух Джима Моррисона тут же незримо завитал в пятиметровой кухне съемной квартирки, проникая в остальные жилые и бытовые ее помещения (может статься, даже к соседям), в виде волновых колебаний, воспринимаемых на слух как повторяемая с некоторой периодичностью фраза «Камон бэби лайт май файе!!!» и ритмичное буханье баса. Дух этот, судя по всему, был доволен созданным в его честь антуражем, поскольку двигающиеся в такт тела жрецов с кубками (у кого белой, у кого желтой) жертвенной жидкости в одной руке и вилкой с жертвенной сосиской – в другой, насыщались и наслаждались своим состоянием, выражающимся уже в карусели столов, стульев, горящего в ночи монитора, служащего источником света и музыки одновременно, плиты, кухонных шкафов, лиц… Должное состояние было достигнуто всеми в той или иной степени.
Самое время сделать небольшое лирическое отступление, так как повествование, пусть даже и красочное, касающееся – как ни крути – элементарной, банальной бытовой пьянки, никому не интересно и не стоит внимания почтеннейшей публики. Собственно, ради лирического отступления, как после признался умница Фрол, и было затеяно все это гнусное «умирание». Дело в том, что Марии очень нравился мальчик Дима. Однако в силу своего пресловутого абстинента, Дима, которому тоже нравилась Мария, никак не мог сообразить, что же делать с этим «нравится», даже когда было время и место. Фрол, добрая душа, не в силах более наблюдать страдания и без того меланхоличного мальчика Димы и ни в чем неповинной Марии, девушки в глубине души страстной, но стеснительной, подогнав события и персонажей, точно незамысловатые пазлы, теперь мысленно потирал руки, глядя, как глаза мальчика Димы загораются при виде раскрепощенного огненной водой тела Марии, извивающегося в опасной близости от самого Димы под звуки «Камон бэби…».
Ох уж эта огненная вода, вернее, нечеловеческие пропорции, в которых она была смешана из закупленных ингредиентов! Мария, доведенная принятым внутрь и воспринятым на слух до потери контроля (что, собственно, было в порядке вещей и ради чего был вызван из преисподней дух Моррисона), вжала мальчика Диму в стену, покрашенную на две трети грязно-голубой краской, и, глядя на него снизу вверх, пытаясь перекрыть басы концептуального «Лайт май файе!!!» то ли прокричала, то ли прошептала, а, скорее всего, с учетом ее теперешнего состояний, просто прошевелила губами: я тебя хочу. Эта ключевая фраза послужила сигналом к активным действиям со стороны мальчика Димы, заведомо проинструктированного сердобольным Фролом на предмет возникновения критической ситуации. На этот случай в кармане мальчика Димы имелись и презервативы, назначение коих стало, по всей видимости, доступно его восприятию, замученному абстинентом, только сейчас…
Галантно подхватив почти падающую Марию за талию, Дима удалился в единственную комнату Храма Смерти для совершения «таинства обряда», которое лично я затрудняюсь наименовать в концепции Праздника Умирания. Хотя, охотно допускаю, что такое название существует, и сожалею, что мне об этом ничего не известно.
Мария проснулась – а может, и не засыпала вовсе – от того, что ее с неудержимой силой носило по кругу: она будто бы сидела, накрепко пристегнутая к креслу карусели, а перед глазами промелькивали какие-то предметы, и поблескивали в темноте очки мальчика Димы. Она попыталась закрыть глаза, но оказалось, что глаза-то как раз были закрыты. Поднятие с подушки головы, в которую одномоментно переселились все 60 килограмм ее тела, не дало положительных результатов, если не сказать хуже – она поняла, что умирание если уже не свершилось, то вот-вот свершится, вылившись наружу потребленной огненной жидкостью вперемешку с полупереваренными жертвенными сосисками. Где-то в глубине души полагая, что такое возношение может не понравиться богам Смерти, Мария призвала на помощь мальчика Диму – единственного, кто мог ее в тот момент услышать.
Надо отдать ему должное, Дима как по команде вскочил в дивана, пошарил рукой по Марии в поисках очков и молча, в чем был (то есть в одних очках) кинулся на кухню, откуда еще доносились басы и моррисоновское «Тэйк ми ту Порчугал, тэйк ми ту Спэйн…». Затем, как во сне, как в бреду, Мария услышала звук разбитого стекла, хохот Фрола и негромкое, но ёмкое ругательство Лёлика, вызванного по-хозяйски рачительным отношением к имуществу без поправки на состояние организма.
Спасали Марию все жрецы Храма Смерти – реальное умирание не входило в программу вечера. Оттуда-то раздобытый Фролом активированный уголь в количестве трех пачек (наверное, для верности) и омовение головы ледяным душем сделали свое дело: кто-то добрый нажал-таки на злополучную кнопку адской карусели, и та остановила свой бег. Мария рухнула на диван, забывшись полуобморочным сном, который, на ее счастье, был простым пребыванием в кромешной мгле, длящимся несколько отведенных ей до рассвета часов против тех нескольких мгновений, которыми он ей показался.
Рядом спал мальчик Дима, так и не снявший очков и не накрывший своих «прелестей» пледом, в ногах храпел Лёлик, завершая собой живописную инсталляцию тел в виде буквы «Пэ». Где-то по идее должен был найти пристанище и Фрол, но Мария была уже не в том состоянии, чтобы ее это сильно озаботило.
Утро ворвалось в комнату ярким, навязчивым лучом солнца, прорезавшим пространство пополам и упавшим на стену, противоположную дивану, где уже просыпалась Мария. Откуда ни возьмись, всплывшее наружу чувство ответственности за происходящее подбросило ее, заставило втиснуться в джинсы и взглянуть на часы. Не смотря на неотвратимо наступающее утро, в комнате было темно. Спасительный луч, будто издеваясь, маячил в трех шагах от нее, в трех долгих шагах, которые покажутся километрами… для тех, кто понимает…
Неведомая сила, видимо, в наказание за ее грехи, а может, все еще витающий чем-то недовольный дух, вызванный давеча на белый свет, как пушинку, метнул ее в стену, к самому лучу, ощутимо, но не больно удар отозвался в бедре. Луч, упав на руку с часами, озарил циферблат, а заодно и сознание. До работы остался час!
В Марии явно еще не успел погибнуть начальник с ярко выраженными организаторскими в совокупности с садистскими наклонностями. Менее чем за десять минут вся компания была поднята на ноги, приведена в чувства и выставлена за дверь, за исключением хозяина квартиры - он же главный жрец Храма Смерти, - наиболее «умершего» и не желающего оживать, ссылаясь на полное и законное право остаться в стенах Храма и продолжить Праздник Смерти в гордом одиночестве.
Разумеется, ни о каком часе, в течение которого чисто теоретически надо было доставить себя до работы, принять надлежащий вид и перестать пахнуть огненной водой и еще черт знает чем, речи быть не могло.
Как ни странно, или вполне закономерно, но после этого случая Мария старалась избегать мальчика Диму. Впрочем, и он не спешил повторять былое. Оба не признавались никому, что, мягко говоря, плохо помнили, что же произошло и произошло ли вообще. Однако Фрол, в любом состоянии сохраняющий трезвый рассудок, даже если к тому нет ни единой предпосылки, утверждал, что произойти-то как раз все должно было! Ехидно щурясь, он поведал Марии (надо полагать, не ей одной), что звук разбитого стекла ей не померещился, равно и как сопровождаемый им отборный мат Лёлика – то был разбитый жертвенный кубок, задетый в порыве дружеской помощи эрегированным мужским достоинством мальчика Димы, находящимся ровнехонько на уровне стола…
Еще одна тайна, раскрытая Фролом, как наиболее здравомыслящим в ту ночь членом компании по умиранию (хотя нижесказанное заставляет в этом усомниться), стала анекдотом, переходящим из уст в уста, но так и не понятым до конца, кроме тех, кто стал свидетелем сего события…
Лучик, пробившийся утром в комнату и ставший почти пятым персонажем этой истории, по мере восхождения на небосводе солнца, пролил свет на таинственное исчезновение самого Фрола со сцены в момент всеобщего мирного засыпания. Свернувшись калачиком, в позе эмбриона, как он сам потом говорил, Фрол мирно посапывал в детской кроватке, размером шестьдесят на сто двадцать с высокими бортиками, перелезть через которые не удалось бы даже с трезва.
Дух Моррисона еще долго витал в воздухе, пропитанном запахом пролитого пива, подгоревших сосисок и носков. Но «зажечь огонь», к чему так страстно призывал приснопамятный лидер «Зэ Дорз» никому в ту ночь так и не удалось. Мальчик Дима без особых потерь для обеих задействованных в эротическом приключении сторон остался в прошлом, а с Лёликом Мария еще несколько раз встречалась: сперва на почве «Зэ Дорз», затем просто так. И вот во время этих простотакошних встреч возникло между ними нечто похожее на огонёк, но длилось также не долго, неделю-другую.
Да по большому счету, кто знает, как выглядит то, что возникает между людьми на час, на день, на месяц, на год, на всю оставшуюся жизнь? И чем качественно отличаются друг от друга час и вечность, если греют они одинаково или не греют вообще?
Май 2004 г.