Похождения московского колобка ч. 2

Часть 2
 

ОГЛАВЛЕНИЕ

глава  8  " ЖИЗНЬ НА СВЕЖЕМ ВОЗДУХЕ"               
глава 9  "ПЕРВАЯ ШКОЛА, ПЕРВАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА... "      
глава 10  "ВСТУПЛЕНИЕ  В  ПИОНЕРЫ"               
глава 11  " ПЕРЕПЕТИИ ПАРТИЙНОЙ КАРЬЕРЫ"               
глава 12   "ПРОФЕССИЯ - СИММУЛЯНТ"               
глава  13   " НАСТОЯЩАЯ  ЖИЗНЬ"               
глава  14   " И ВСЮДУ  СТРАСТИ РОКОВЫЕ... "               
глава  15   "БРАЧНЫЕ    ИГРЫ"               
глава 16   " ТОНКОСТИ  ДИПЛОМАТИИ "               
глава  17   " ЧЕРНЫЕ  ЗЕБРЫ"               
глава 18   " ПОСЛЕДНЕЕ  ЛЕТО"               
глава  19   "ПОМИНКИ"               

 
Глава  8   
" ЖИЗНЬ НА  СВЕЖЕМ ВОЗДУХЕ" "

 ... Переезд на "Щелковскую" состоялся.
 Правда, на новоселье не били тарелок, не пели песню "Едут новоселы - рожи невеселы... ", не обсуждали новую квартиру и новую мебель - а не случилось всего этого лишь потому, что новоселья попросту не было: ну,  кто бы стал тащиться из цивилизованного мира в подобную дыру? Понятно, никто...
Вот  и отпраздновали переезд по-семейному: папа выпил коньяку, мама - валериановых капель, Райский - ничего, поскольку так никто и не смог обнаружить чайник, взятый с Петровки...
Ну, а что пил брат в этот вечер - неизвестно: он предпочел и вовсе в этот день не приезжать, чтобы его не заставили  таскать на себе картонные коробки на третий этаж без лифта...

За несколько недель переезд переварился, как неподъемная пища, заглотанная удавом - все, вроде, становится на свои места.
Единственно, что не становится - это Райский: и не потому, что он - против и не хотел бы, а потому - что у него - очень плохой и неудобный возраст: так родители говорят...
 А говорят они так не потому, что возраст Райского им чем-то не нравится - а потому, что  дошкольник старшей группы должен ходить в свою группу, а именно этого он и не может делать в Измайлово, вот в чем трудность...

Детсады в Измайлово есть - но все они переполнены, и Райского взять к себе никто не хочет.  Райского - от греха -  решают уже определить в школу - но и в школу его не берут под тем предлогом, что до разрешенного возраста ему не хватает  нескольких месяцев...

Тут-то в разговорах родителей  и появляется слово "пятидневка"!

... Вообще, появляется это страшное слово не само собой, а - с подачи брата. 
Однажды вечером, когда вся семья сидит в кухне / все в кухню не влезают, так что приходиться открывать дверь в коридор и одному кому-то сидеть на табуретке в коридоре, без труда дотягиваясь до стола, стоящего на кухне... /, брат вдруг вкрадчиво говорит родителям:
- Вот слушаю я вас, и переживаю: столько проблем с Райским, столько сложностей. Так, может, временно - всего-то на год, оставшийся ему до школы, отдать его на "пятидневку", в Центре - неужели тетя Геня, с ее связями, вам в этом не поможет?!
- А я об этом и не подумала... - признает мама. - Возможно, в этом и есть наше спасение?! 

Райский - а это именно он, как самый маленький, сидит на табуретке в коридоре - откатывается подальше от стола, в темноту, и там начинает беззвучно скулить...
- За что боролись? - про себя кричит он. - За новую, светлую жизнь в отдельной квартире! А что рискуем получить? Тюрьму в виде "пятидневки"! Эх! За что боролись, на то и напоролись!

...Райский понимает, что просто протестовать - нелепо, да это ни к чему и  не приведет. Поэтому он решает прибегнуть к дипломатическим ходам - не слишком хитрым, но весьма надежным: короче, он начинает обхаживать папу зная, что в нужный момент тот не подведет...

Угодить папе просто - главное только не повторять маминых речей о Николашке, коньяке и прочем, что обычно  приводит папу в состояние крайней раздражительности, заканчивающееся скандалом.
Нужно два-три раза в день задавать папе вопросы, вроде тех: " Что ты делал в детстве?" , " Как ты умудрился стать таким образованным?" и "Почему у тебя получилось преуспеть и в профессиональной, и в личной жизни - ведь это получается далеко не у всех?" 

Дипломатия дает свои плоды - в решающий момент, когда тетя Геня находит возможность устроить Райского на "пятидневку", происходит решающий разговор.
- Все... - облегченно вздыхает мама. - Геня договорилась - быть Райскому на "пятидневке"... На "Маяковской". В понедельник утром мы его будем отвозить, в субботу - забирать... Но это всего на год - до школы...
- Да... - соглашается Райский и чувствует, как его сердце падает на линолеумный пол и разбивается на тысячи осколков.
 - Всего на год, конечно... Хотя год - это целая жизнь. И если эта целая жизнь длинною в год несчастна, то после этого из детей, как я слышал,  вырастают нехорошие, слабые и глупые люди...  Кстати, папа - а как у тебя получилось стать таким умным и талантливым?
- Ребенок на "пятидневку" не пойдет! - вдруг заявляет папа.
- Почему? - чуть не плачет брат, который уже решил, что он один будет хозяйничать в их общей - с Райским - комнате.
- Почему?  - удивляется мама.
- А потому, что если его в Центре на "пятидневку" устроить можно, так и в простой детский сад получится...
- Я с этим не спорю... - говорит мама. - Но вопрос в другом: кто его будет каждое утро возить в сад, и каждый вечер - забирать?!
- Я! - неожиданно заявляет папа, стукая себя в грудь кулаком. - Лично! Потому что я считаю, что...
- Если ты берешься отвозить его и забирать, то для меня другие аргументы не важны... Но ты - обещаешь?!
- Я - сказал... - говорит папа, как старый индеец, накурившийся сомнительного табака из  трубки мира. - Я - сказал...

На этом дебаты заканчиваются, после них следует новая серия   переговоров с тетей Геней, которая тревожит свою подругу - новоиспеченную пенсионерку-Эммочку - новыми звонками и просьбами... Потом проходит лето - которое Райский проводит на даче - и, с сентября месяца, он становится  детсадовцем обычной - не пятидневочной -  старшей группы в детском саду, который находится прямо напротив Монетного двора, что  у ст. метро "Маяковская"...

К чести папы, нужно отметить что он никогда не отвозит Райского в детский сад, и не забирает оттуда - он пользуется положением начальника, могущего менять свой рабочий график как ему вздумается: то есть, каждый вечер говорить: "Завтра мне ехать к девяти... К десяти... К одиннадцати... ", что означает: «Райского в детский сад к 8-ми часам утра может везти  кто угодно, но не я... « 
"Все, кто угодно... " - означает :"Мама".
 Вот мама Райского и возит весь этот проклятый год...

... Жизнь на новой квартире - так получается само собой -  начинается  для Райского с недосыпа: вставать нужно в  шесть часов утра, потом тащиться в промозглой темноте по скользким и чавкающим деревянным мосткам к остановке автобуса...
Правда, до самой остановки по мосткам дойти не получается: последние 10-15 метров нужно идти по жирной грязи и вливаться в безликую черную очередь, безропотно стоящую на ветру и ожидающую, как всегда, опаздывающий автобус...
Ни ругани, ни резких движений: все стоят, наученные опытом, и экономят силы, которые им еще очень пригодятся и при посадке в автобус, и после - во время всего бесконечного дня...

... Автобус подъезжает - уже набитый до отказа. Влезть в него  - подвиг и везение. Сесть на неровное, обтянутое  кожзаменителем кресло?  Об этом не приходится даже и мечтать: мечтать можно  только о  том, чтобы спать стоя, будучи зажатым не слишком тяжелыми и не слишком подвижными телами соседей-пассажиров, простых людей без портфелей /именно портфели и бьют по голове при качке/, без сумочек с острыми углами /от них на голове вспухают шишки/, без чужих остроносых ботинок, колющих лодыжки...

... Ну, потом -  беготня и давка у метро "Сокольники", стояние и качка в метро... Выход из метро - и бег трусцой к детскому саду: мама уже опаздывает на работу, так что нужно  торопиться, торопиться...
А потом - мама уходит, оставляя его в угрюмом здании с зарешеченными окнами, полном грубых  детей и злобных воспитательниц...

... Райский -  новенький.
 А новенький - да еще в старшей группе - значит, что он трижды новенький, десять раз, сто...
Это и понятно - они тут с младшей группы, все вместе, сроднились за годы унижений и пыток, а он -  пришел со стороны, никакого к ним всем отношения не имеющий. Когда они рыдали - он плакал в другом месте, когда они хотели домой - он, может быть, сидел у себя дома..
. "Отсутствие коллективной памяти... " - так называют  психологи этот феномен, не забывая добавить, что именно в этом отсутствии кроется загадка "комплекса дедовщины"... .

Итак, Райского в новом детском саду не просто отрицают или не любят - нет,  его  презирают и ненавидят.   

- Ничего... - думает каждый день Райский, приходя в детский сад. - Пусть ненавидят, пусть обижают. Главное - я не на пятидневке...

... Вернувшись  домой к 6-ти часам вечера и на скорую руку поужинав, Райский хочет лечь в постель, заснуть...
Но об этом он может только мечтать, поскольку у его родителей - особенно у мамы - есть навязчивая идея, что человек должен быть на улице не менее двух часов в сутки. А если возможно, то и все три, четыре, пять...
Именно поэтому  он вынужден тащиться  на улицу.
- Иди! Гуляй! Ребенку нужен свежий воздух! -  торопят его родители.
- Но.... - протестует Райский. - Там темно, страшно... Там...
- Не выдумывай! - толкают его к двери родители. - Тебе нужно гулять, дышать, потому что воздух - это здоровье, а без здоровья - ты будешь жить больным. Инвалидом. Ты станешь инвалидом, будешь плакать, лежать в кровати, не сможешь выходить из квартиры...
- Слава Богу... - радуется Райский.
И решает на ходу:
- Если так - стану инвалидом!
- Нет... - продолжают, подталкивая его к входной двери, родители. -  И не надейся! Потому что ты сейчас пойдешь гулять, дышать свежим воздухом, бегать и прыгать  - что так свойственно и полезно твоему возрасту...

- Я в своем возрасте - не виноват! - отвечает Райский. - И возраст мне мой - хуже горькой редьки! И вообще, это моему возрасту нужно бегать и прыгать - а не мне! Оставьте меня вы, Бога ради, дома, а на улицу отправьте мой возраст... ! А?

Но родители, как всегда, не слушают - они продолжают толкать его к двери, даже открывают ее сами, и - выбрасывают Райского на лестничную площадку...
Тут - хочешь - не хочешь - нужно идти во двор: не стоять же, как истукану, на лестнице...
 
Ну да, мама с папой живут в другом мире : метро - дом, дом - работа, работа -  театры, кино, гости... Они не ходят на улицу вечером дышать этим проклятым свежим воздухом, а потому ничего о реальной жизни Измайлова не знают, не знают о том, что  дом, в котором они ночуют, является  в табели о рангах микрорайона  чем-то вроде королевской бандитской семьи: столько в нем живет крутых ребят, готовых резать и бить по первому сигналу!
... В своем доме Райский - чужак.
Хотя старшие ребята - "крутые" - по старому закону стаи относятся к нему как к своему, но принимают его  брезгливо, он -   позор благополучной семьи, которой, как известно, не бывает без урода...   
Но если бы все ограничивалось только большими - было бы переносимо... Но  ведь, не надо забывать, что в доме живут и носители истинного зла  - ровесники Райского: Вадик, Игорь, Васька, Витька... Они - а не большие - являются истинным наказанием и отравой жизни...

... Итак, выставленный родителями Райский, плетется во двор. А там уже его поджидает - как и обычно - дворовая  кампания: Вадик, сын проститутки-парикмахерши, Васька, который спит в одной кровати со своей сестрой /оба - без трусов/, слюнявый Витька - большой любитель резать лягушек перочинным ножом, и Игорь с раздутой головой, который все время гогочет, дергает  тощей шеей и скалит черные зубы в виде приветствия: говорить толком он не может... То есть, может - но уж лучше бы он не говорил...

Игры? Непритязательные. Прыгать со стола - на землю, толкаться - так, чтобы все упали, а один - устоял на ногах.
Похабные анекдоты, которых толком никто не понимает - но все смеются...
 Ну, еще игра в футбол - без правил, с жульничеством и постоянными скандалами, доходящими до драк...

От всего  этого  Райскому тошно. Но он - гуляет, дышит воздухом, который пропитан горящим варом и мокрой глиной. Ему сказали - вот он и гуляет, пытаясь не разозлить щепетильного Вадика, не обидеть раздражительного Васьки, не встретиться взглядами с головастиком-Игорем: тот, глянь ему в глаза, становится буйным и  норовит ударить по шее...
Он гуляет... Гуляет... А что бы он еще мог делать, если именно на эту пытку его из дома и выгнали?!
А тут еще большие, если встречаются на пути, поддевают:
- Ну, тля? Живешь, тля? Все еще у мамки сиську сосешь и под себя ходишь?
 
Тут нужно понимать, что большие не обижают Райского - напротив. они хотят его подбодрить: правда, получается у них это не слишком ловко...

... Вернувшись с прогулки, Райский пытается еще раз объяснить родителям                всю дикость подобных мероприятий. .
- Мы... - говорит он. - Не на Петровском бульваре...
- Да... - подтверждают родители. - Там был воздух плохой,  а  здесь - воздух чистый! Так что...
- Варом - воняет... - прерывает их Райский. - От Игоря - воняет. Вадик - подраться хочет, ему не нравится, что мама его - проститутка. А Васька с сестрой такое делает - он нам рассказывал - что даже и не знаю: верить - или нет.

- Фантазия у него... - восхищается папа.
- Да... - соглашается мама. - Придумывает - прямо, на ходу...
- Фантазия... -  не перестает папа. - Вот так, сочинить, рассказать...
- Писателем будет... - радуется мама.
- Ой! - пугается папа. - Нет! Только не писателем! Пусть будет лучше инженером!.. 
- Иди... Иди еще погуляй... - говорит мама. - Ребенок твоего возраста должен быть на улице как минимум 2 часа в день - а ты и часу еще не отгулял...

... По вечерам  горят костры,  бездомная и вольная  малышня варит вар и жует  его, застывший и горький, прилипающий к зубам и не отстающий от них...
 Быстро мужающие  подростки с избытком слюны и хриплыми надломанными голосами  развлекаются   тем,   что дерутся  между собой, а  - иногда - убивают  припозднившихся прохожих, сбрасывая их трупы в глубокие котлованы, вырытые для новых построек. Кафка? Нет!  Измайлово 60-х годов... Или - "Фантазии... " - как сказали бы родители Райского.

... Ну да: для них - фантазии, а  для Райского - ненавистная реальность...

... Только отгулял Райский свои положенные два часа, снял ботинки, надел тапочки, как - звонок в дверь...
- Ой... - сообщает  Игорь, пуская слюни. - Вадик девку одну нашел в котловане... Все видно... Пойдем глядеть?
- Неохота... - бормочет усталый Райский. - Да и потом, чего глядеть мне на пьяных девок?!
- Да нет... - торопится  Игорь. - Она не пьяная -  девку ту большие насиловали.
- В котловане? - усомнился Райский. - Заливаешь...
- Нет... - клянется  Игорь. - Ее насиловали около, человек пять, а потом ножом проткнули - и в котлован спихнули...
- Так она мертвая... - пугается  Райский.
- Ну и что? - удивляется Игорь. - Зато у нее все видно, да она и лежит - не двигается: смотреть удобно...
- Уф... - надувает щеки Райский: его мутит.

- Что? - раздается  голос мамы из-за двери. - Игорь тебя гулять приглашает?
- Да... - отвечает Райский. - Приглашает... Но - поздно уже...
- Ничего... - говорит, входя в коридор,  мама.  - Дышать свежим воздухом никогда не поздно! Тем более, мальчик тебя приглашает погулять - неловко отказываться... Нехорошо...
- Эх... - сердится Райский на Игоря. - И принесло же тебя...
- У ней... - оживленно жуя слюни лепечет  Игорь, -  Все видно - приятно посмотреть...
- Мальчик... - продолжала  мама, услышав несколько слов. - Тебя приглашает не просто так, а увидеть что-то новое, на что-то посмотреть... Неужели тебе не любопытно? Неужели ты такой маленький Обломов, который не хочет расставаться со своим любимым диваном?! Иди, иди...   

- Чтоб вы все сгорели... - бурчит Райский, натягивая на себя куртку.  - Иду -   ведь просто так вы  не отвяжетесь
    
... Пройдя метров 500, Райский с Игорем подходят  к группе малышни, которая разглядывает полуобнаженную  девушку,  неподвижно лежащую на дне котлована.
- Я ее уже трогал... - гордо признается Вадик.
- Да? - удивляется  малышня. - И - как?
- Можете... - разрешает Вадик, - тоже потрогать...
Никто не отваживается.
- А такое теряете... - начинает было подзуживать  Вадик, но потом стихает, скрючивается  и начинает блевать.
- Что? - суетятся  все. - Так противно?
- Еще бы... - отблевав, солидно отвечает Вадик. - Она   холодная и жесткая, как курица...
 Маленький Пашка - из соседнего дома -  вдруг скрючивается, дергается и тоже начинает  блевать...
- Ты чего? - удивляются все.
- А... - мучается Пашка. - Я  сегодня бульон ел, и кусок курицы... Ку-у-рицы...
- Впечатлительный какой... - замечают все. - Нам бы курочки кто дал, а то все макароны да макароны...
- Ну, что? - спрашивает Вадик. - Пошли ее, потрогаем?
Все молчат, переминаясь с ноги на ногу.
Пашка робко подходит к краю котлована и признается:
- Я бы пошел, только мертвых боюсь...
- Маленький ты Пашка и глупый... - наставительно замечает Вадик. - Мертвый - что он тебе сделает? Нет, если кого и нужно бояться, так это не мертвых, а - живых...

                глава  9
                "ПЕРВАЯ ШКОЛА, ПЕРВАЯ  УЧИТЕЛЬНИЦА"

... Бессонный год проходит, детский сад - заканчивается, начинается дача... На даче Райский - душевно издерганный и почти обезумевший от жизни в Измайлово, приходит в себя : настолько, чтобы быть готовым вернуться туда к осени и пойти в свою первую школу..
.
Три месяца Райский не был у себя дома - но когда возвращается 28 августа, погружается в теплые пыльные сумерки, сидит час  в очереди в "Парикмахерской"  - и, подстриженный под полу-бокс - выходит  из нее и идет  мимо лотков с овощами и мороженным, он замечает в себе  непонятную радость от этого возвращения  в мир, который ранее не вызывал в нем ничего, кроме ненависти...
Итак, 1 сентября в новенькой форме мышиного цвета, с увядающим букетом цветов, привезенных с дачи третьего дня и изрядно помятых еще в электричке,  он идет в школу.
Он идет один - потому что школа его находится ровно в 30 метрах от его подъезда - белая такая, с черными швами,  типовая,  блочная, в пять этажей ,  скучная  и невыразительная.
Первый день Райскому запоминается только одним - долгой речью директора школы, то есть, директрисы - та рассказывает о том, что хотя у школы еще традиций нет - ее открыли всего год назад - но она, как и весь народ, имеет глубокие корни, прямо уходящие в революционное прошлое всего советского народа ... .

После окончания речи все - и ученики, и учителя - благодарно хлопают директрисе за то, что она наконец-то устала и смогла замолчать. Все, кроме учительницы  Райского - носатой, с кудряшками до бровей и зубами как у акулы: та аплодирует в экстазе, гундося что-то вроде: "Мы наш, мы новый мир построим... "

... Учебные будни... Все нужно учить наизусть - даже если учить нечего.
Любая погрешность в написании буквы - наказание, любой вопрос - наказание, любой - слишком вольный ответ - наказание. А какое наказание у Людмилы Васильевны? Только одно: битье указкой по голове...
А уж бить она умеет - в этом ей не откажешь: эбонитовые указки у нее больше двух-трех уроков не держатся: разлетаются на части.
И правило такое: на чьей голове указка ломается, тому предстоит приходить после уроков с родителями - обычно, это  синелицые, похмельные отцы, которым данный вызов в школу - наказание в виде потерянного  ценного времени.
Оторванные от выпивки, отцы злятся на отпрысков  и подобострастно заглядывают Людмиле Васильевне в глаза. А та - наступает:
- Голова у него крепкая! А?Я об его голову указку сломала ! А? Вот вы мне и принесите новую! А? А то у меня ведь одна зарплата! А? А на всех - указок не напасешься! А?
- Не беспокойтеся... - утешает ее  озадаченный отец, шевеля пересохшими губами, не привыкшими к безматерной речи. - Мне ребята из соседнего цеха этих указок наточат - сколько надо...
 Вы его бейте, моего огольца,  крепче, не жалейте сил,  и зачтутся вам ваши усилия!  А уж  указку я принесу, не сумневайтеся...

... Быть бы и Райскому битым указкой по голове, и неоднократно - но спасает  его случай. И случай, главное,  на первый взгляд к указкам отношения не имеющий...

С чего все начинается? Не с указки, а  с предубеждений.
И - с термоса. Китайского. С буйными нарисованными цветочками - снаружи, и супом - внутри. При чем тут предубеждения? При чем тут термос? И при чем тут указка?
Казалось бы , нет ответа на данный вопрос - но, если приглядеться, то и ответ - есть, и связь между этими предметами - существует...

...С детства Райскому только и говорят, что о язве желудка.
 Он еще толком и не знает, что такое - желудок, что такое - язва, но ему говорят, говорят об этом, говорят...
Грозят не адом, нет -  родители его атеисты - а именно этой самой злополучной язвой злополучного желудка. Для верующих спасение от ада - в молитвах, для атеистов спасение от язвы желудка - в здоровом питании, основой которого является суп!
Суп называется на взрослом языке жидкостью... Даже, если в него ложку ставишь - не упадет, а все равно: "Жидкость... "
Нужно есть больше жидкости, нужно потреблять, абсорбировать, поглощать... Слова разные - а смысл один: " Ешь свой суп, греховодник! Иначе придет твой Судный день - и увезут тебя в больницу с язвой желудка... "

... Родители - работают с утра до вечера, и  Райский оказывается  полностью предоставленным самому себе.
Школа заканчивается  к полудню - так что он вынужден жить  своей  жизнью до вечера: приходить домой, открывать ключом дверь (если не потерял где-нибудь до этого: и это несмотря на то, что носит  он этот ключ как крест - на груди...), и есть: то есть,  полноценно обедать и полдничать... 

К газовой плите Райского не подпускают из боязни, что он взорвется, сгорит или  сделает что-либо в данном роде... Но как же ребенку есть горячее в обед?
Тут папа случайно покупает большой китайский термос и  решает, на первый взгляд, неразрешимую задачу....
Теперь, когда Райский  приходит из школы, он первым делом идет на кухню и берет термос, в котором густеет теплый  суп, налитый мамой перед работой, утром... 

... Но однажды происходит непредвиденное: Райский случайно роняет термос  на пол. Подняв его и открутив крышку, он выливает содержимое термоса - суп ртутно  стоит в тарелке, поблескивая непонятно откуда взявшимися льдинками.
Льдинки - не льдинки, а приведение страшной язвы - сильнее: Райский берется за ложку и готовится - как и всегда - с содроганием поглотить неаппетитное пойло, как вдруг - и почему, главное? - он решает, на всякий случай,  позвонить маме : рассказать ей об этих льдинках, а заодно и просто - услышать ее родной, любимый голос.

Он и звонит - из автомата, до которого нужно добираться минут  10, отстаивать очередь минут 30, опускать монету в 2 копейки (монеты лежат  дома в большой коробке из-под леденцов: в районе новостроек, "двушка"  хоть и не на вес золота, но хранится как золото - серьезно и с почтением.../ в прорезь, набирать номер - раз за разом, пока не дозвонишься, звать маму... /а в дверь кабины уже люди из очереди сердито стучат своими "двушками", мешая говорить и слушать.../
- Как? - переспрашивает  мама. - Ты его уронил?
- Да... - подтверждает Райский. - Не столько я его уронил, сколько он сам упал. Хотя это и не имеет большого значения. Я не поэтому звонил... Я звонил из-за льдинок!
- Какие еще такие льдинки? - удивляется мама. - Я не понимаю, откуда они могли взяться в термосе...
- Я - тоже... Но, как термос упал, я его поднял, из него суп в тарелку вылил - а суп весь в льдинках... Стеклянные такие льдинки, тонкие... 
- Ты ... Ты... - заикается мама...

Райский слышит стук и  гул - то коллеги по работе пытаются поймать, оседающую на пол, маму.
- Ты... Спасибо...  Нет. Сердечные я уже выпила - теперь от давления. Ты...
- У меня нет давления! -  честно отвечает Райский. - А льдинки...
- Вот! - истошно кричит мама. - Ты не ел этого супа? Заклинаю: скажи!
- Ни льдинок, ни супа... - грустно отвечает пристыженный собственной слабохарактерностью,  Райский. - И теперь, боюсь, у меня будет язва...
- Нет! -  вопит мама, как сумасшедшая. - Нет! Но вот если ты будешь есть !
- Что? - не понимает  Райский. - Если я буду есть - у меня не будет язвы?
- Не будет! - кричит мама. - И язвы не будет, и тебя - не будет! Заклинаю тебя - только не ешь!

-...  Все! - решают родители на кратком семейном совете, который состоится вечером того дня, в который разбился  термос. - Нужно кого-то найти!
Сказать легко - найти сложно...
Но свершается чудо: на первом же родительском собрании Людмила Васильевна  говорит с мамой о школьных успехах Райского, мама начинает жаловаться на то, что успехи - успехами, а язва желудка Райскому гарантирована.
Малообразованная Людмила Васильевна интересуется,  что это такое -  язва желудка.
Мама объясняет. Людмила Васильевна пугается
-  При моем беспорядочном питании в школе... , - жалуется она. - Умирать мы с вашим сыном будем в одной больнице от одной и той же язвы...
 - От двух... - поправляет ее, любящая точность, мама. - У каждого из вас будет своя язва...
- Да, - соглашается Людмила Васильевна. - Так что же мы можем сделать, чтобы избежать этих  двух язв?!
- Эврика! - кричит мама.
- Меня зовут Людмила Васильевна... - поправляет маму учительница Райского.
- Очень приятно... - говорит мама. - И я вам, Людмила Васильевна, предлагаю вот что...

... Со следующего дня Райский после школы идет домой  не один - он идет вместе с Людмилой Васильевной, своей первой учительницей.
Мама с ней договорилась о том, что Людмила Васильевна будет кормить его обедом ежедневно - и сама, при этом, обедать вместе с ним. Эдакий договор, обходящийся  маме в лишнюю тарелку супа /это она так считает, наивная/, и в 10 рублей ежемесячно...

... Так Райский становится в своем классе очень важной фигурой: с одной стороны, презираемый всеми отличник, а с другой -  особа приближенная к Людмиле Васильевне - и, если называть вещи своими именами на аристократическом французском  - даже не просто особа, а - личный конфидан!
Людмила Васильевна - хоть и тощая - но съедает весь суп, приготовленный мамой: Райскому остается на донышке - если вообще, достается. Впрочем, он и не в претензии - уж очень надоел ему этот вечный, постоянный суп...

Во время еды Людмила Васильевна рассказывает Райскому о своей жизни.
Так он узнает, что ей - 19 лет, возраст преклонный - что у нее есть жених - матрос черноморского флота Коля, что мама у нее - пьет, а папа давно уже не живет с мамой - как родился пятый ребенок в семье, так папа маму  и бросил...
После обеда Людмила Васильевна моет посуду и идет в родительскую комнату - истощать и без того ограниченные мамины запасы духов...
Льет она на себя так, что флакона не хватает и на неделю: мама, обнаружив это, хватается за сердце, клянет бесчестных капиталистических производителей духов, у которых есть одна только цель в жизни: выпускать такие флаконы, из которых духи испаряются сразу - и навсегда...

Потом Людмила Васильевна садиться проверять тетрадки с домашними заданиями. Делает она это так: половину тетрадок оставляет себе, половину - дает Райскому.
 Райский делает свою работу гордо и вдумчиво, Людмила Васильевна - откровенно скучая... Иногда ответы не сходятся - и каждый раз верным ответом является тот, что найден Райским.
Людмила Васильевна не ругается, не спорит и не извиняется - она добродушно подмигивает Райскому и пододвигает ему свою стопку тетрадок: "Проверяй, если ты такой умный... "
 Это не может не удивлять: жестокая и злобная в школе, Людмила Васильевна оказывается весьма непринужденной в обеденном и обыденном  общении, что наводит Райского на мысль о том, что не стань она учительницей, у нее были бы все шансы на то, чтобы превратиться в полне приличного человека...

... Два года, 1-й и 2-й классы - длится эта идилия.
Но как-то раз, во время школьных каникул, папа приезжает на дачу и заявляет:
-  Сейчас просто школы - недостаточно! Сейчас - при все возрастающем уровне образования - ребенка нужно отдавать  в специальную школу!
- Да, так все говорят... - соглашается мама. - Спецшкола - это трамплин в будущее...
- Ну, так и давай... - говорит папа. - Спихнем Райского с этого трамплина!
- Давай! - безропотно соглашается мама. - Только почему это ты вообще о школе заговорил? С каких пор тебе стали интересны такие низменные материи?
- А... - морщится папа как от зубной боли. - Сегодня на банкете все начали рассказывать о своих детях. У одного сын десяти лет  Шекспира в подлиннике читает, у другого дочь в 11 лет  пишет продолжение  "Слова о Полку Игоревом" , у третьего  -  сын пусть и безуспешно, но пытается найти слабые места в теории Эйнштейна.  У четвертого...
Тьфу!  Один я отмалчивался.. Да и что я мог сказать? Что сын у меня маленький Обломов и целый день валяется на диване - ему даже на улицу лень выходить?! Все! Пора с этим кончать... .

... Родители наводят справки, и оказывается что выбор в Измайлово -  довольно ограничен: либо - спецанглийская школа на "Бауманской", либо математическая - на "Первомайской".
Мама склоняется  больше к английской школе.
- Язык... - говорит она. - Это - богатство. С иностранным языком мальчик сможет пойти в дипломаты, в переводчики, в филологи...
- Да что он будет, бедолага, с этим английским делать? - спорит папа. - Вот лет через пяток перегоним мы Америку, так не мы - английский, а они - русский начнут учить!
- Нужели ты сам веришь в то, что говоришь? - негодует мама. - Побойся Бога!

... Папа Бога не боится - он атеист. А несет он всю эту околесицу не просто так: : в случае отдания Райского в эту школу именно папа должен будет возить его туда - хотя бы в течении нескольких месяцев, пока Райский не привыкнет добираться до нее самостоятельно...
И мама предупредила уже папу, что  второй такой номер - как с детским садом - не пройдет: будет он возить Райсчкого в школу, не отвертится!

Папа это понимает, а потому - и настаивает:
- Не нужна ему языковая школа! - убеждает маму он. - Все это - ерунда! Пусть идет в математическую - это, по крайней мере, настоящая профессия, владея которой заработать на хлеб он всегда себе сможет...
- Знаешь ли ты? - продолжает он. - Сколько выпускников математических школ после их окончания поступают в МГУ?
- Сколько?               
- Почти 90 процентов! - ликует папа. - А после языковых школ в МИМО - сколько поступает?

Аргумент железный - мама сдается... 

...Своим дачным знакомым Райский, подслушивающий родительские дебаты регулярно - не без гордости сообщает:
- Будущее мое предрешено:  буду математиком... Сейчас - специальная школа. Потом - Мех. мат МГУ. Потом - диссертация. Потом - докторская... Потом - профессор... В 30 лет профессор - это ничего, это лучше, чем переводчик - в 60.
- Точно... - соглашаются приятели. - В 30 - еще живут, в 60 - уже там, на кладбище...

                глава 10
                "ВСТУПЛЕНИЕ В ПИОНЕРЫ"

3 года прошло с момента великого переселения Райских в Измайлово - и многое изменилось за это время.
Мостки убрали,  грязь - заасфальтировали,  всего в минуте   ходьбы от дома Райских торжественно открыли   новенькую станцию метро - "Щелковская".
 Котлованы  и костры исчезли, уступив место угрюмым "хрущобам",  хоккейным коробкам, нескольким магазинам и детским площадкам с неизменными качелями и массивными столами - для забивания в "козла"...
Там, где грязь когда-то поглотила мамину туфлю на шпильке, проходит теперь Сиреневый бульвар - лавочек, правда, пока еще не поставили, но зато уже сирень посадили - маленькие такие кустики, рахитичные, в полметра высотой, но  они есть, они растут - и это самое главное...
Новая школа находится далеко -  чтобы добраться до нее , нужно дойти до метро, проехать одну остановку - до "Первомайской", перейти улицу и пройти дворами метров 500.

Райский сразу становится взрослым: ему выдают личный проездной на метро - такой же, как и мамы и у папы.
Ему покупают новую  школьную форму, новый портфель, новые ботинки - короче, из провинциального "Щелковского" увальня он превращается на глазах в солидного и серьезного провинциального же денди.
Райскому нравится ехать утром в переполненном вагоне метро, идти в школу, на ходу читая книгу, ему нравится оживленная, такая городская жизнь у метро "Первомайская" - ведь он, потомственный горожанин, так долго был лишен этой сладкой суеты, этого головокружительного безумия...
Что до свободы, то и раньше ее у Райского хватало, но то была свобода заключенного, имеющего право целый день ходить по тюремному дворику в кампании с ненавистными сокамерниками. Теперь же он получил свободу за стенами тюрьмы - в том огромном мире, который бежит туннелями метро, звенел трамваями, шумит широкими улицами и изнывает от многолюдья...

На "Щелковской" - что? Школа. После школы - обед с Людмилой  Васильевной и проверка тетрадей. Потом - беспорядочное чтение книг, до прихода родителей - а потом, после и прихода - ненавистное гуляние во дворе...
Новая школа - новые возможности. После школы, например, Райский может ехать куда угодно - он и едет, например, на площадь Революции, где гладит пистолет бронзового матроса, поднимает наверх на эскалаторе, проходит кругом Театральную площадь, вновь спускается в метро  и возвращается  домой...
А иногда он доезжает до "Курской", пересаживается с радиальной на Кольцевую, и ездит кругами по подземной Москве, чувствуя себя затерявшимся в пространстве бывалым  космическим путешественником.

... Теперь и прогулки во дворе практически сводятся на нет: Райский объясняет родителям, что у них, в специальной школе, такое напряженное обучение, что нужно решить единожды и навсегда: либо - учеба, либо - прогулки. Третьего - не дано... Ту даже мама, с ее любовью к чистому воздуху, смиряется.
- Да... - говорит она. - Прогулки - важны, но учеба - важнее...

... Итак, третий класс Райский начинает в математической школе - он вступает во взрослую жизнь с восторгом,  трепетом и некоторой даже алчностью! ..
Учится он хорошо - даже отлично, с одноклассниками сходится - постепенно,  но без особых скандалов - жизнь идет своим новым чередом... Но - и на старуху бывает проруха: казалось бы, много уже повидавший и испытавший на своем веку Райский, застрахован от очевидных глупостей. Но - нет: и доказательство тому - его борьба за вступление в пионеры!..

В октябрята вступали в 1-м классе: заранее сдавали сколько-то копеек на значок, потом - в назначенный день, тащились в актовый зал, где и прикалывали всем значки к пиджакам и фартукам - примерно так же, как бирки коровам на мясокомбинате.
 Так что, происходило посвящение как-то в общей массе, а потому не слишком осознанно:  вчера еще ходил без звездочки, а сегодня -  ходишь со звездочкой...

 Звездочка на лацкане пиджака радовала Райского всего несколько недель: именно через данное время он понял, что звездочка - это так, для того лишь, чтобы хоть чем-то отличаться от детсадовской старшей группы.
Но он уже и без того от нее отличался - школьной формой например, ранцем за спиной... И форму, и ранец - всякий видит, а вот звездочку - не каждый.
... Так что, октябренок - это что-то не слишком серьезное, а так... . Но - с самого начала третьего класса - начинается гонка и борьба за право вступления в пионеры.
- В пионеры вступают только самые достойные! Нужно очень хорошо учиться... - объясняет учительница. - Заниматься общественной деятельностью. Быть хорошим товарищем. Регулярно собирать макулатуру и металлолом. .Регулярно читать газету "Пионерская правда". Быть...
... Ох, как гулко бьется сердце : "В пионеры... В пионеры"... Так хочется быть лучшим из лучших, достойнейшим из достойнейших...

Райский - закусив удила - бросается в бой за скорейшее пионерство.
  И он преуспевает: в конце октября оглашают список - и  в числе десяти счастливчиков  из всех четырех третьих классов,  называют и  его фамилию...
 А это значит, быть ему пионером - и не просто - а принятым у самого Мавзолея Ленина в канун Праздника Октября! ..

Но тут поползли слухи : Мавзолей - как говорили - закрыт был  на временный переучет. Или на ремонт... Иные - еще более  злые языки утверждали, что Ленин в своем Мавзолее протух - вот к нему  посторонних и решили   не пускать, чтобы они  не отравились от нехорошего запаха.
- Ладно... - решает про себя Райский. - Самое главное, что мне удалось победить, показать, что я - достойный из достойных. А так - я готов и без Мавзолея обойтись...

... Перед ноябрьскими праздниками 10 третьеклассников из математической школы № 444   парами  идут от школы до метро "Первомайская", потом -  едут до Пл. Революции и оттуда, уже в легких осенних сумерках, тащуться в Музей Революции, где собраны сотни других таких же положительных девочек и мальчиков со всей Москвы...
Там и происходит первое коммунистическое таинство, первая большевицкая инициация - Райский и прочие посвящаемые идут в большой зал, где молодые румяные комсомольцы поддерживают синильных дедушек и бабушек,  покрытых золотистой чешуей орденов и медалей.   

- Напутствие старых большевиков! - объявляет самый щекастый - и, потому видимо -  самый главный комсомолец.

На середину зала, к микрофону вывозят на кресле-каталке какого-то беззубого дедушку...
- Отвечать! - орет дедушка, брызжа слюной. - Четко и подробно: номер, статья, срок!
 Провожатый комсомолец  что-то шепчет ему на ухо.
- Да? - удивляется дедушка. - А какого хрена вы меня сюда привезли, а? Стране нужны зэки, а не пионеры - уж этого-то говна...
Провожатый опять склоняется к шерстистому уху ветерана.
- Верно... - довольно мычит дедушка. - Пионеры - это будущие зэки... И - зэчки... И лагерь от них никуда не денется, а они - от него... Что - микрофон? Что? Работает? Ну, и хорошо - пусть знают, что жить надо во имя светлого будущего, которое - в решетку. А то...

Дедушку откатывают в сторону и к микрофону подскакивает резвая вертлявая старушка...
- А я живого Ленина видела... -  кокетливо кричит она. - Видела-видела... А вы - не видели! Вот!
- Не видели... - вразнобой соглашаются все.
- Хотите, чтобы я вам рассказала?
- Да...
- Очень?
- Очень...
- А я вот возьму, да и не расскажу... - хихикает старушка, высовывая длинный шершавый язык и стремительно отпрыгивая от микрофона.  - Фигушки вам, фигушки, а не про Ленина!

 Потом к микрофону двое комсомольцев - под локти - выносят какого-то древнего старичка.
- В микрофон говори... - советуют комсомольцы. - И  - без глупостей!
- Поздравляю... - хрипит старичок, сдавленный с двух сторон дюжими комсомольцами. - Хотя, меня тут на улице схватили, сюда вот привезли и заставили поздравлять... Ой! Только не по ребрам...Да! Я Ленина не видел... Сталина - тоже не видел. Да и где мне их было видеть, если меня в начале революции меня посадили, и только при Брежневе - выпустили? Ой! Я то и говорю: вы - никого не видели, я никого не видел, а если кто кого и видел, главное - не сознаваться... 
Опять не  то? Ну, уж я и не знаю, что после этого надо говорить... По бумажке? Так сразу бы и сказали... Вот...
 " Будьте достойны памяти наших великих учителей - Маркса, Энгельса... " 
Я что, в ад попал? Если  у вас учителя Маркс  и Энгельс, которые давно померли, так вы сами - кто? Мертвецы, что ли?               
- Мы - будущие пионеры... - рапортует строй. - Без пяти минут...
- А, ну я об этом же и толкую... Ой! Не надо меня бить по коленной чашечке... Ой... И не оттаскивайте меня от микрофона - у меня много чего есть рассказать этой дурной молодежи о их... Ой... Ой...
   
... После поздравительных речей старых большевиков и большевичек, мордастые комсомольцы аккуратно прислоняют их к стенкам и подскакивают к шеренге будущих пионеров, предусмотрительно держащих в руках свои пионерские галстуки /купленные, между прочим, на родительские деньги...  /.
- Внести знамя! - командует кто-то. 
Знамя вносят и наступает священный миг: вслед за Председателем пионерской организации всего СССР - вертлявой толстой тетенькой, говорящей низким басом - шеренга повторяет хором: "... Перед лицом своих товарищей торжественно обещаю... "

...Райский чуть не путается и не сбивается - он некстати вспоминает, что  когда он учил эту клятву наизусть, мама и папа хором сказали ему: " Клянись в чем хочешь - только учи эту галиматью про себя... "
Райский попытался тогда возразить, что клятва эта - важная, что ему как лучшему из лучших доверено...
- Ладно... - согласился папа. - Вырастешь, Райский, узнаешь...
- Вырастешь, Райский, - поймешь... - подхватила мама...

... Даже если Райский и сбивается - этого никто не замечает: клятва произносится таким хором, что легендарный хор им. Александрова перед ним - жалкая кучка певцов-одиночек...
Произносятся последние слова, но эхо от них  гудит, сотрясая еще несколько минут все залы, подвалы и лестницы  музея Революции...
Тут комсомольцы - как по команде -  начинают повязывать кумачовые новенькие галстуки новоиспеченным пионерам: делают это они быстро, ловко, с заученным автоматизмом...
Потом старые большевики - от своих стен -  шипят и рычат что-то невразумительно-ободряющее, а одна - та самая, языкастая тетенька, верещит: "Когда был Ленин маленький, с кудрявой головой, он тоже бегал в валенках по горке ледяной... А больше я вам ничего не скажу! Фигушки!  " : знамя выносят, комсомольцы - убегают, пионеры идут нестройными парами к выходу, и только старички - не способные без посторонней помощи не только уйти - но и оторваться  от стен - бормочут, топают, истерично повизгивают...

- А со старичками что будет? - спрашивает Райский у своего знакомого - комсомольца, из его школы, который и повязывал ему галстук. - Как они будут отсюда выбираться?
- А им и не надо выбираться... - беззаботно  отвечает тот. - Они здесь всегда: как - никак, а не надо забывать, что музей этот - их дом родной, и они  в нем -  живые экспонаты, часть постоянной экспозиции...Да и удобно - так они у нас всегда, в случае нужды, под рукой...   

                глава  11
                "ПЕРЕПЕТИИ  ПАРТИЙНОЙ  КАРЬЕРЫ"

... Первые две недели Райский ходит в школу в куртке  нараспашку - он хочет, чтобы все видели его пионерский галстук! Да-да! Он хочет, чтобы все видели и думали при этом: " Вот идет такой серьезный и взрослый третьеклассник...
 Нет, не третьеклассник  - ведь их , малолеток,  еще в пионеры не принимали.  Значит, это - ученик четвертого класса!
С другой стороны, он слишком серьезен для четвертого класса - по всему видно, что он - пятиклассник.
Однако, та небрежность, с которой повязан галстук, и то спокойное и уверенное выражение его лица говорят о том, что этот мальчик давно уже шестиклассник - если только, конечно, не семиклассник, которого скоро будут принимать в комсомол...
Да-да, тут и сомнений быть не может -  этот мальчик почти что уже комсомолец,  искушенный семиклассник, знающий жизнь и ждущий всего лишь двух событий: вступления в комсомол и поступления в институт!..."

В общем, ходит Райский в куртке нараспашку, воображая о себе не Бог весть что - ну, и дохаживается: заболевает ОРЗ - острым респеративным заболеванием...

... В школе новоиспеченные пионеры - и Райский в их числе - сразу же начинают играть в конспирацию и общаться исключительно между собой.
- Ах... - говорят они своим одноклассникам, еще вчера таким же, как и они, но уже сегодня -  просто неразумным октябрятам. - Вам не понять, что пионерский галстук, да и не только  он - но само произнесение пионерской клятвы - все это и дает нам ту взрослость, которую вы не можете понять при вашей детскости...
- То есть... - уважительно теряются одноклассники. - Быть пионером - это значит быть особенным?...
- Да... - небрежно соглашаются пионеры. - Но это касается не всех - только нас, вступивших в первую очередь. Хотя вот подрастете, весной вас тоже примут, вот тогда, может, вы и придете к нашему миропониманию.
Хотя, на вашем месте, мы бы об этом слишком не мечтали...

... Райский болеет  ОРЗ две недели - и когда он приходит после перерыва в школу, его сразу же вызывает к себе старшая пионервожатая школы Ольга Чекун: круглая, как Колобок, но - в отличие от последнего и самого Райского , с очень злобным выражением лица и большой бородавкой на третьем подбородке.
- Райский! - говорит Чекун. - Пионерский долг зовет! Пока ты тут болел, мы тебя выбрали председателем совета отряда! И - еще: ты теперь будешь нашим знаменосцем и, к тому же, членом совета дружины! Ты сам-то понимаешь,  каких пионерских высот ты достиг?
- Нет! - признается Райский.
- Пионеров - много... - морщится пионервожатая Ольга Чекун. - То есть, имеется в виду,  простых, рядовых пионеров - много! Но есть мы, пионерский актив - самое дорогое и ценное в пионерском движении! И ты теперь вместе с нами - то есть, являешься надеждой и гордостью всей пионерской организации, которая смотрит на тебя с  надеждой, шепча: " Давай, Райский! Делай свое дело - не подкачай!"

... Так Райский становится "большим человеком у Советской власти" - как его -  то ли в шутку, то ли с уважением -  называют мама с папой.
Он носит знамя, заседает, деловито составляет какие-то списки и графики, голосует на собраниях совета дружины  - главное,  не за  что, а главное - как все!
Часто в разговорах с рядовыми пионерами - хоть они его и старше на год, на два - он цедит сквозь зубы: "Мне бы ваши заботы... ", " "Счастливые! У вас может быть беззаботное детство, но у нас, людей облеченных народным доверием... " или еще  проще :" "Молчать! И не рассуждать о том, что понятно только нам, вашим вожакам!..."

 Райский все больше и больше отдает себя партийной карьере - к чему, надо сказать, его подстрекает старший товарищ Ольга Чекун.
Он сух, воздержан на язык, пренебрежителен к простому человечеству и весьма восторжен, когда речь идет о власти, иерархии и карьере... Так проходит полтора года.

Но тут происходят два события - не слишком взаимосвязанных между собой, однако - можно так сказать - одинаков важных.
Первое - это в начале пятого класса , в сентябре - Ольга Чекун объявляет на собрании совета отряда, что есть одна путевка в пионерлагерь "Артек"  . И поедет, по ее словам, конечно же,  самый достойный...
Все вертятся на местах, косо поглядывая в зеркало, которое висит на двери: каждый хочет взглянуть на себя, чтобы убедиться лишний раз в том, что он - достойней всех остальных, ибо достойней чем он - не бывает...

Так смотрит на себя и Райский, повторяя про себя: " Да... Вот, теперь и в "Артек" поеду. Главное. чтобы родители не возражали... ".

Он чувствует себя спокойно и уверенно - знаменосец, круглый отличник и рядовой член всех советов там, где он - не председатель... Кому и ехать, как не ему?
Но вдруг - как снег на голову - Чекун объявляет: поедет в "Артек" Наташа Фетисова - одноклассница Райского.
- Поедет Наташа! - говорит она. - Только она может защитить наши коммунистические  идеалы от врагов, показать их незыблемость и показать всему "Артеку", что ваш отряд по праву носит название ... Ну? Ну?
... Все молчат, ошарашенные известием: Наташа Фетисова - клиническая дура, которую и всерьез никто не воспринимает.
- Ну? - настаивает Ольга Чекун. - Вы что, забыли как ваш родной отряд называется?
- "Мечтатели"... - без энтузиазма тянут все.
- Правильно! - одобряет Ольга Чекун. - Но какой отряд может жить без песни?! А? Ну-ка: раз, два, три!
- "Мечтать... " - неохотно тянут все. - "Надо мечтать... Детям великого времени... "
- Вот! - радуется Чекун. - Теперь я вас узнаю! Второй куплет - в честь Наташи Фетисовой,  которая поедет от вашего имени в "Артек"...
Все - нехотя, без охоты - поют и второй, и третий куплет - лишь бы Ольга Чекун поскорее ушла и оставила класс в покое...

   ... Через несколько дней после этого Райский, уходя из школы одним из последних, идет по пустынному коридору и слышит какой-то разговор в кабинете завуча по внеклассной работе.
 Голоса он признает сразу: один принадлежит собственно завучу - редкой гадине и, как говорят, бывшей тюремной надзирательнице, вышедшей на пенсию за выслугой лет и устроившейся в школу в силу старой привычки – властвовать, второй голос принадлежит Ольге Чекун.
- Правильно, что Фетисову решили послать... - говорит завуч.
- Сами понимаете... - плаксиво говорит Ольга Чекун. - Мне в ВПШ поступать, рекомендации нужно, а отец у Наташи - такой хороший человек: хоть и инструктор Райкома партии, но с рекомендацией помочь обещал... Конечно, если бы не это, то можно   Райского было бы  послать...
- Райского... - чеканит завуч - И верно: лучше было бы послать его . Но - не туда. Его бы послать туда, куда Макар телят не гонял...
- Почему?
- Молодая ты, Ольга.... - сочувствует завуч. - Отсутствует в тебе классовое чутье!  А таких, как этот Райский - которые примазываются к нам, а не идут с нами в ногу - нужно разоблачать, как врагов народа, и потом - ставить на место! То есть, к стенке! Соловки ему нужны - а не "Артек"! Поняла?
- Поняла... - суетится Ольга Чекун. - Как не понять? Когда старший товарищ, да еще с таким боевым прошлым, с таким  опытом говорит  - тут только мертвый не поймет! Спасибо за науку!

... Райский идет к метро и переслушивает, переживает в себе только что подслушанный им разговор.
- А Ольга Чекун - сука... - решает, после недолгих размышлений он. - Да и я - если честно - со всем моим карьеризмом был не лучше...
Ему становится смешон собственный карьеризм, а потому он довольно быстро сводит свою политическую деятельность к нулю - то есть, становится простым аморфным пионером... Он думает, что ему удалось обмануть судьбу, но именно в этом он и заблуждается - грехи чванства можно оплатить только публичным унижением...

.... У Райского - хронический насморк. То есть да, он симулянт, часто прогуливает школу - и преуспевает в этом нехорошем занятии.
Однако - и это правда - с самого детства Райский страдает хроническим насморком: то есть, сморкается во все, что под руку подворачивается - особенно, когда не остается чистых и сухих носовых платков...
Платков, что он берет в школу - не хватает: мокрые уже до обеда, он складывает их в портфель, и мечется с заложенными ушами по школе, мечтая лишь об одном: скорее бы высморкаться...
Туалет, где он сморкается в раковину, рукав форменного пиджака, который только подтирает нос - все это полумеры: окончательного освобождения - нет...
 Лишь когда школа заканчивается и Райский деловито покидает ее стены, он срывает с себя пионерский галстук и с наслаждением сморкается в него - не потому, что он хочет навредить галстуку, а всего лишь потому, что он хочет этим актом  облегчить свою собственную участь невысморканного страдальца...

Однажды за этим занятием  его замечает,  Чекушка. /эту кличку он дал Ольге Чекун: кличка всем понравилась, а потому и прижилась... /
- Как? - орет она. - Что ты делаешь, Райский?
- Хронический насморк... - оправдается тот. - Это хоть и против идеологии, но - не против натуры. Короче, у меня с детства...
- Нет! - еще более повышает голос Чекушка. - Ты скажи мне: Что ты делаешь?! А?
- Сморкаюсь... - констатирует Райский. - Ибо, в силу хронического...
- Нет! - злобно рычит Чекушка, как ведьма, угорающая на средневековом костре. - Нет! Ты не просто сморкаешься - ты сморкаешься в галстук, в кумач - то есть, в кровь отцов!
- Да? - на мгновение торопеет Райский. - Неужели прямо вот так, я в нее и сморкаюсь?!
- Да! - авторитетно подтверждает Чекушка.  - Ты сморкаешься в кровь наших отцов и дедов! И - прадедов, которые погибли за нашу счастливую жизнь!
- Прадедов?... - сомневается Райский. - Так они жили задолго до революции.
- Хорошо жили... - подтверждает Чекушка. - Но и в те сытые времена были люди, которые рисковали своими жизнями! А ты -  негодяй и предатель!

... Новость проносится по школе со скоростью звука: на следующее утро уже  все, без исключения,  знают, что Райского - бывшего партийного функционера - будут исключать из пионеров. 
Чекушка - еще накануне, отняв у Райского засморканный галстук, предупредила его, что галстук - любой, даже чистый / а таких у Райского дома есть два или три/ носить он не может: не достоин...
- Плевать... - думает прозревающий Райский, идя в школу без галстука. - Выгонять - выгоняйте: я с вами все равно больше знаться не хочу...

Дня через три после конфликта с Чекушкой, Райского - на большой перемене - ведут в актовый зал. Там уже в сборе вся пионерская организация школы: и Чекушка, и завучи -  даже директриса притащилась ради интереса: не каждый же день и бывают подобные судилища...
Стоит Райский перед входом в актовый зал - одинокий, но собранный и почти что спокойный. И тут - заминка: что-то ломается в заранее придуманном спектакле: к нему подбегает Чекушка и кричит:
- А галстук? Галстук у тебя где? Есть?
- Нет... - признается Райский. - Ведь мне нельзя его носить, как недостойному...
Чекушка впадает в истерику...
- Что же делать?...Что же делать?... - верещит она.
И - вдруг найдя решение - бросается как тигрица на Сашу - нового знаменосца, который стоит к ней ближе всех,  срывает с него галстук и , подлетая к Райскому, повязывает ему на шею дрожащими руками. - Вот!

... Тут двери в актовый зал открываются и Райский заходит в него, как некогда солдаты шли через строй, или капитан Дрейфус шел на поругание и временное бесчестье.
Райский идет к сцене, в чужом галстуке, пробираясь между гневными негодующими пионерами, которые кричат: "Позор".
Так он доходит до середины зала. 
- Внести знамя! - командует Чекушка.
... Знамя вносят:   знаменосец без галстука тащит его, а за ним вышагивают как цапли двое: тощая девочка и жирный отечный мальчик... От того, что они стараются идти как надо и в ногу, получается смесь цирка с балетом.
Директриса толкает речь: что-то про партию и правительство, баррикады 1905 года, матросов с "Авроры", Павлика Морозова, космонавтов - товарищей Юрия Гагарина, Титова, Николаева и Терешкову...
Под конец директриса запутывается во всех этих событиях и фамилиях и окончательно забывает, к чему она все это рассказывала.
Затравленно, она начинает озираться в поисках поддержки, каковую и находит в лице Чекушки, которая выбегает к микрофону и кричит в него:
- Вот! И Павлик Морозов, и товарищи с баррикад, и матросы с "Авроры" - все они похожи тем, что никогда не сморкались в пионерские галстуки.  А наши доблестные космонавты - так они... Так они...
- Что, сморкались? - недоверчиво спрашивает Ракйский.
- Молчать! Они... Они...

Тут заклинивает Чекушку - но директриса, следуя правилу взаимовыручки, осатанело орет:
- Они похожи тем, что все они -   космонавты! То есть, летали в космос - как Павлик Морозов и матросы с баррикад 1905 года! И все они говорят изменнику и предателю: Нет! Но пассаран! Враг не пройдет! Победа будет за нами! А ты, Райский  -  ты не достоин быть пионером!
Директиса отходит от микрофона  и идет на свое место, выкрикивая :  - Наша партия! Наше правительство! И товарищ Брежнев - лично! Все они, как один, вместе с матросами, 1905 годом, космонавтами... Тьфу, заело меня, заело...

 Тут - по знаку Чекушки, вступает барабан: барабанная дробь нарастает и вдруг обрывается.
- Лишить пионера Райского... - слышит Райский обрывки голосов. - За то, что он сморкался в кровь отцов!   И -  выгнать, исключить, изгнать  его из пионеров!

Чьи-то грубые пальцы снимают с него галстук - не только снимают, но и душат слегка: нет, не убивают - так, прохладно прихватывают за горло...

... В тот же день весь класс Райского объявляет ему бойкот.
В тот же день он возвращается домой и говорит родителям:
- Меня выгнали из пионеров...
- Да? - спокойно удивляется мама. - Надеюсь, это не отразится на твоем питании.
- Да? - хмурится папа. - Это - ничего... А я вот уже два дня нужную мне книжку дома не найду - и куда она подевалась?
- И мне все объявили бойкот! - жалуется Райский. - А это так тяжело...
- Ложись раньше спать... - советует папа.
- Да... - подхватывает мама. - Утро вечера мудренее - тебе завтра, как-никак, нужно идти в школу...  Учиться, учиться и учиться… 

                глава  12
                "ПРОФЕССИЯ - СИММУЛЯНТ "

... Бойкот со стороны своего класса Райский воспринимает болезненно.
Нужно срочно найти выход, но именно он и не находится: идти в школу - значит, натыкаться на всеобщее презрение и молчание, не идти - значит получать  суровые наказания  в школе и шумные  скандалы дома...
От всего этого может спасти только одно: долгая и продолжительная болезнь. Но где ее взять? Негде? Значит, нужно симулировать...

... Ну, это дело знакомое - Райский на следующий день после своего исключения из пионеров идет  к врачу, наплетает небылиц и - сразу же -  освобожден от занятий на  целую неделю.

- А почему мама с тобой не пришла? - интересуется  сперва недоверчиво врачиха.
- Работает... - грустнеет Райский. - Пятилетку выполняет - в срок поспеть хочет... 
- И тебя больного, одного, отпускает на улицу?
- Не на улицу - к врачу! - парирует Райский. - -И все потому, что ей пятилетка важнее, чем мое шаткое здоровье! А разве вы нее так бы поступали на ее месте?

Именно после этого вопроса врачиха и дает Райскому неделю больничного вместо положенных, при подобном раскладе, трех дней...

... А вообще-то, симулировать Райский   начал еще в детском саду: часто болея воспалением "среднего уха",  он   догадался, что взрослые - даже врачи, даже очень знаменитые профессора - не могут знать наверняка: болит у тебя ухо или нет... Только главное - не сбиваться со своего, и повторять:" Не слышу... Не слышу... Не слышу..."
Врачи попроще - участковые из районной детской поликлиники - в детали не вдавались, а давали освобождение на три дня, которое - при настойчивом и надрывном повторении волшебной фразы -  можно было продлить еще на столько же.
Профессора же -  частные знаменитости, которые говорили жирными голосами, принимали в своих домашних кабинетах и брали деньги в почтовых конвертах  без марок - долго мычали, многозначительно шевеля губами, заглядывали ему в уши, клали его на кушетку и кололи холодным стетоскопом под ребра: и все это для того, чтобы после получасового мычания и покряхтывания, важно - и без всякой тени сомнения - заметить:
- Некие видимые  аномалии есть. Хотя, нельзя не отметить, что - в смысле болезни - мальчик является настоящим феноменом /слово "феномен" произносилось светилами с ударением на втором слоге.../

Потом знаменитость выписывала кучу рецептов, щелкала вставной челюстью и пугала наивную маму Райского тем,  что мальчик - при отсутствии квалифицированной медицинской помощи - вскоре оглохнет, оглохнет полностью и навсегда...

Райский покорно посещал этих профессоров, ездил  к ним - иногда далеко, на другой конец Москвы /по закону подлости, когда Райский жил на Петровском, профессора жили в Сокольниках, а когда Райский переехал в Измайлово, новые профессора почему-то выбрали местом своего обитания Центр/.

Езда к частным врачам не прекратилась бы, может, еще долгие годы, но однажды Райский подслушал телефонный разговор: мама звонила одной своей подруге и долго говорила про жизнь, про работу, про...
- Нет... - замялась мама. - В этом году мы к морю не поедем...
Подруга, видимо, выразила удивление.
-  Что это за безобразие? - скорее всего,  спросила  она маму. - Да как ты смеешь не ехать на море, если все туда тащутся? А? Это - прямое неуважение к коллективу, к народу в - целом, к твоим знакомым - в частности...

Ну да, подруга сказала что-то именно в этом роде - иначе с чего бы его маме пришлось перед ней оправдываться?!

- Да, понимаешь... - прикрывая трубку и переходя на шепот, начала мама. - Маленький Райский оглохнуть может: он уже почти ничего не слышит... И потому мы пытаемся спасти его , пытаемся... Да... Профессора. А ты знаешь, сколько стоит визит к профессору? Тут не до юга, не до моря...   
Видимо, ушлая подруга знала. И - постаралась удивить маму своей ушлостью.
- Пять? - переспросила мама, смеясь невеселым смехом. - Как же ты отстала от жизни... Это раньше было пять, а теперь - давно уже десять!
... Поскольку мелочь в конвертах не дребезжала, Райский понял, что речь идет о рублях...
- Десять рублей? - изумился он про себя. - Целых десять рублей?

Детский телефон, который он видел в "Детском мире", стоил дешевле.
Новые лыжи - 1 визит.  Машина с педалями - 3 визита к профессору?
 А машина с педалями была его заветной мечтой! Мечтой - которая, только в его мечтах иногда - и то, не всегда - обращалась  в реальность...
 ... Машина - 3 визита? Всего 3?!

... Когда мама повесила трубку, Райский решил поговорить с ней начистоту.
- Мама... - сказал он. -  Я думаю, что к частным профессорам нам ходить больше не стоит...
- Ты? - догадалась мама. - ... Слышал?
- Случайно... - признался Райский. - Случайно... То есть, не хотел - а так, само в уши лезло... А когда лезет - как не слушать? - и он с обеззараживающей улыбкой поглядел на маму: мол, подслушивать - конечно - нехорошо, но что делать, если это делается против желания?
- Да... - согласилась мама.
Потом - замолчала.
Потом...
- Ты, ведь, вроде в комнате был, когда я звонила по телефону? - уточнила она.
- Да... - не стал скрывать Райский.
- И дверь я в комнату закрыла - специально... - припомнила еще тише, мама.
- Ну и что? - удивился Райский. - Ты всегда, когда по телефону говоришь, дверь закрываешь...
 - И ты -  подслушивал? - перешла на шепот мама.
- Нет... - тряхнул головой Райский, не соглашаясь с  несправедливым обвинением. -Говорю тебе: само в уши лезло...

Мама застыла, как жена Лота, превратившаяся в соляной столб: об этой поучительной истории Райскому рассказывал папа, которому - целый год, до революции - преподавали в школе Закон Божий.

- Симулянт! - заорала, как резанная, мама. - Симулянт несчастный! Мы тут ночей не спим, думаем о твоей  наступающей глухоте,  о том, что ты станешь глухим, и умрешь потом  в приюте для глухих. Мы... По профессорам тебя водим, денег не жалеем...
- Вот... - попытался спасти положение Райский. - Я хотел поговорить о деньгах: зачем нам ходить к профессорам? Не нужно! Лучше вы мне машину с педалями купите - и все!
- Все? - закричала мама. - Ты нам голову морочил, глухим притворялся! И теперь, оказывается, ты вовсе и не глухой?!

- Так радоваться надо... - вскользь рассудительно  заметил Райский. - Ребенок здоровый, больше по профессорам ходить не надо: если и надо что, так только купить машинку с педалями за 30 рублей...
- Ты меня до инсульта доведешь! - чуть не заплакала мама  - И у тебя хватает совести у меня машину клянчить?
-  Машина, все же... - объяснил он маме. - С педалями... Совести, конечно, не хватает, но - очень хочется...
- Подожди... - грозно пообещала мама. - Вот папа узнает... Он...
- Ладно... - сдался Райский. - Не надо мне машины - но пусть папа ничего такого не узнает...
- А что я ему скажу? - поинтересовалась мама. - Что ты вдруг стал хорошо слышать?
- А что? - одобрил Райский. - Так и скажи...
- Чудес - не бывает... - отрезала мама.
- Бывают... - успокоил ее Райский. - Вот, сам папа мне рассказывал, что один там... Ну,  этот - короче был такой:  так он и вообще - сначала умер, а потом - воскрес! Это еще сомнительней, чем из полу-глухого превратиться в хорошо-слышащего! Но раз папа рассказывал - так оно и было...
- А... - скривилась мама. - Это он тебе про Лазаря рассказывал?
- Вот! - обрадовался Райский. - Лазарь! Так его и звали...
Мама пристально посмотрела на Райского.
- Ладно... - согласилась она. - Папе ничего не скажу - но только и ты с меня эту машину не тяни: сам знаешь, что купить нам ее не на что...

... Нет, Райский ничего такого не знал. Райский - напротив - знал, что ездить по четыре раза в месяц к профессорам, деньги - есть, а когда купить чего нужное - такое,  как машина с педалями - денег нет!
  Взрослые могут платить за отсрочку несчастья для их ребенка, но вот ради счастья его - они платить не хотят. Не могут, потому что денег нет. Хотя на профессоров - деньги и находились...

... Да. но все это было давно, в детстве...
Райский искреннее думал потом, что к симулянству возврата нет и не будет, поскольку он не хочет лжи, притворства и прочих душевных неудобств, однако обучение в математической школе - особенно в первое время - показало ему, что в школу ходить нужно, но чем реже - тем лучше.
Поэтому он поставил перед собой две задачи: первую - иметь заветные медицинский справки тогда, когда ему заблагорассудится, вторую - обрести некоторую финансовую свободу...
Первая задача означала, что он, Райский, должен  победить недоверчивую участковую докторшу из детской поликлиники. Но ту голыми руками не возьмешь - поэтому Райский вынужден был пойти на крайние меры. Это значит:  он стал есть  сосульки и мороженное, выходя зимой  голым на балкон - облив себя перед этим, как легендарный генерал Карпышев, ледяной водой.
Он начал не с притворства, нет, а истинных болезней : именно со страдания, с жертвы  и начинается  путь профессионального симулянта.

... Врачиха была покорена его волей, но не верила все равно... Сломалась она тогда,   когда ее вызвала на дом мама Райского.

 ... Болея по-настоящему - то есть, вполне законно - у Райского было время на раздумья и эксперименты.
В результате, он придумал несколько методов подъема ртутного столбика в градуснике.
 Самый лучший и безотказный - впрочем, требующий отточенности движений и предельной концентрации - состоял в том, чтобы - незаметно - выпустив градусник из-подмышки взять его в руку и, приподняв простыню с родительского дивана, на котором больного Райского всегда оставляли лежать, тереть градусник об обивку: с определенной силой и определенное количество раз: понятно, скорость трения тоже  должна  была быть вычисленной...
От трения ртуть нагревалась и поднималась на ту высоту, которая требовалась Райскому: путем многочасовых  тренировок, он научился управлять этой самой непокорной ртутью: непокорной - другим, но - не ему...
... Но в тот - исторический   раз -  у Райского вышла осечка: вместо нужных ему 37,5 градусник показал 40...

Это - ошибка: либо  Райский задумался, либо - нажал сильнее обычного, или - тер быстрее обычного: короче:  что-то где-то напутал...

Мама, увидя на градуснике 40 побелела  и побежала к телефону - вызывать "Скорую". В "Скорой"  начали убеждать, что не все еще потеряно, что есть еще маленькая надежда на спасение юного Райского, а потому ее, "Скорую", по подобным пустяковым поводам вызывать не стоило, а нужно было звонить участковому врачу в районную поликлинику!
 Маме не оставалось  ничего иного, как только внять здравому совету и позвонить в поликлинику. 
... Врачиха приехала  через час... .
- Ой... - встретила  ее на пороге испуганная мама. - Я ничего не понимаю: у него температура: 40!
- Бывает... - входя, ответила  самоуверенная тогда еще врачиха. - Температура у него - 40! Сейчас укол сделаем - температура упадет...
- Нет... - хватая ее за рукав белого халата, поделилась   своими горестями мама. - У мальчика на градуснике - 40, а сам он, я бы сказала, на ощупь, вполне нашей с вами температуры, нормальной...
- Симулирует, значит! - оживилась  врачиха. - Я давно это подозревала - но вот сейчас   мы его на чистую воду и выведем!

И она, уверенно подойдя к дивану, приказала  Райскому: "Руки - на одеяло!"
Потом она достала из своего саквояжа 3 градусника: у каждого из них под ртутным столбиком был полоска своего цвета, и приказала - теперь уже маме:
- Принесите ваш градусник!
Мама принесла.
- Вот! - обрадовалась врачиха. - Видите? Один из моих градусников - точно такой же, как ваш.
Маленькие симулянты... - тут она с издевкой  поглядела  на Райского, - Покупают в аптеке градусник, как две капли воды, похожий на родительский, прячут его под подушкой, нагнав на него необходимую температуру, а потом...
Врачиха прищелкнула пальцами как фокусник, достающий облезлого кролика из облезлого же цилиндра:
- Меняют свой градусник, с заранее поднятой на нем температурой, на другой - родительский.  Родители вынимают этот подмененный градусник, пугаются и...

- О... - растерялась  мама. - Это, прямо, целый сюжет для романа. Но - наш случай намного прозаичней : мальчик у меня, конечно, талантливый, но не настолько изощренный... Нет...
- А это мы сейчас проверим... - хмыкнула в нос  самодовольная врачиха.
- Руки - на одеяло! -  еще раз приказала она Райскому. - И одеяло  - по груди: так, чтобы я градусник видела!
Врачиха - конечно же - засовывала подмышку Райского градусник не того цвета, что был у мамы...

"Да... ". - про себя отдал должное ушлой врачихе, Райский. . - Это - профессионал. Но...

... Не так давно, когда он начал свои опыты по повышению температуры, он купил в аптеке не 3 градусника, а - 5: даже самые редкие цвета были в его коллекции.
И все эти 5 градусников уже лежат, нагретые до 40 градусов под его левой лопаткой, на простыне: зря врачиха думает, что к ее приезду он не готовился - пока мама звонила в "Скорую" Райский был занят ! Очень!

Основная проблема состоит теперь  в том, что ушлая врачиха не отрывает глаз от, ею самой, поставленного градусника.
Приходится слабо  покашлять, поворочаться, как в бреду: не слишком сильно - чтобы врачиха ничего не заподозрила, а - слегка: так, чтобы была возможность поменять врачихин градусник на другой, такой же, из коллекции Райского и покоящегося под его левой лопаткой...
Операция проходит гладко: без сучка, без задоринки...

- 40! - вытащив градусник, упавшим голосом, сказала  врачиха. -  40! А? Вы видели? 40!
- Я - видела.. - подтвердила мама. - Но тогда я была одна, а теперь - и вы... Значит, с ума я не сошла...
- Или - я с ума сошла... - задумчиво заметила  раздавленная врачиха.
- Нет... - ободрила ее мама. - Вы так хорошо, так убедительно  о всяких манипуляциях с градусниками говорили, что...
- Ой... - покраснела  врачиха. - Зря я вашего мальчика в этом заподозрила. Зря...
- Ничего... - прохрипел ликующий Райский,  как бы в бреду. - Я всех прощаю...
- Ой... - удивилась врачиха. - Он еще и разговаривает...
И она положила  свою горячую дрожащую ладонь на спокойный и  прохладный лоб  Райского.
Мама  последовала  ее примеру.
- Лоб у него - холодный...
- Да... 
- Что же это?    
 - Что? - переспросила врачиха. - Что? Хороший вопрос... Я думаю, что он у вас - феномен!
- Еще какой...  Только от этого мне не легче...
- Феномен! - оживилась врачиха, найдя нужное слово. - Вот!  И потому у него не внешняя - а внутренняя температура!
- А такое бывает?
- У феноменов - да! - забормотала врачиха, хватая  свой саквояж. - Потому что у них, бывает - все!
- Что же мне делать?
- Вызывайте  "Скорую", - посоветовала врачиха, стремительно  крестясь и убегая  вниз по лестнице, истерично стуча каблучками.

Мама послушно позвонила в "Скорую".  Ее нетерпеливо выслушали....
- Раз мальчик ваш с такой температурой, да еще и холодный... - вдумчиво ответили  ей. - Так подождите еще немного, пока он окончательно не похолодеет - и потом звоните в морг. А нам больше не звоните - не нужно беспокоить "Скорую" по пустякам...

                Глава 13
                "НАСТОЯЩАЯ  ЖИЗНЬ"

... Итак, с медицинскими проблем теперь нет : одна задача выполнена. Остается выполнить вторую - добиться некоторой финансовой самостоятельности...
В школе, где учится Райский, обязателен  месячный абонемент на питание в  столовой: то есть, деньги на завтраки родители не дают - а платят раз в месяц в школьную казну, и все... Райский решает исправить несправедливость: и не как-нибудь, а - в свою сторону... 
Для этого нужно сначал                глава  13
                а нажать на "классную" - что Райский и делает.
 Он  убеждает ее в том,  что у него - хронический диатез,  рассказывает ужасы о том, с какими предосторожностями он должен принимать пищу, что из-за школьных обедов он может угодить в кому...
 После нескольких таких разговоров впечатлительная  "классную" напугана  до смерти - она сама его умоляет не ходить в столовую и не подвергать  бесценную жизнь ненужному риску.
- Да нет... - противится. для видимости,  Райский. - Вы не понимаете - я очень хочу быть полноценным членом коллектива! А потому мне важно ходить вместе с другими школьниками в столовую! А рассказал я вам о своем диатезе только потому, что вы - моя классная руководительница, и вся ответственность - если я дойду до комы от столовской пищи - будет на вас! Должен же я был вас поставить в известность?!
- Должен... - белеет классная. - Спасибо, что принял такое зрелое решение... Я сама с завучем поговорю, а тебе приказываю: больше в столовую - ни ногой!

Теперь нужно убедить маму - страстную сторонницу регулярного питания, состоящего из "первого",  "второго" и "третьего"...
 Ну, это уж и  совсем несложно: врагов, как учил Суворов, надо бить их собственным оружием.

- Мама... - говорит однажды вечером вечером Райский. - У меня очень живот болит...
- Ты мало гуляешь! - тут же находит причину мама. - Все лежишь на диване, лежишь... Так ты себе язву заработаешь...
- Язву я заработаю по другому поводу... - тянет Райский.
- По какому же, кроме этого? - удивляется мама. - Ты ведь питаешься в школе нормально...
- Да... - мрачно стонет Райский. - Ты так говоришь, потому что никогда в нашей столовой не ела...
- Я - в нашем НИИ ела и ем... - говорит мама. - И считаю, что у нас хорошо кормят...
- Вот! - кривится  Райский. - У тебя - хорошо кормят, а у нас...
И он опускает голову, тщетно пытаясь выдавить из себя две-три слезы...
- Как? - волнуется  мама. - У вас в столовой кормят - плохо? Что же ты мне раньше ничего не говорил?  Я пойду к директору...
- Не надо... - отзывается папа из кухни. - Я - через свои каналы - на замминистра выйду : он им устроит..
- Но ведь все же едят? - удивляется мама. - Все остальные дети едят - и ничего, а у тебя от школьной пищи - живот болит. Странно...
- Все едят? - горько  и саркастично улыбается Райский. - Те, кто едят как я - по абонементу - у всех проблемы: у Иванова - гастрит, у Прищепкиной - колит, Кашковскую недавно доставили в больницу с острым отравлением: еле откачали...

В двери показывается папина голова:
- Да... - подтверждает он, жуя лимон. - Я Кашковского знаю, он говорил, что дочь его в больнице... Вот ведь как, оказывается...
"Оказывается... - про себя передразнивает папу Райский. - У Кашковской гланды вырезали - вот она и была в больнице. Хотя, надо признать, папино подтверждение - еще одно очко в мою пользу..."

- Да... - вслух говорит он. - Бедная Кашковская: на "первом" ее замутило, на "втором" - затошнило, а на "третьем" - вырвало!
- Что же делать? -  спрашивает растерянная мама .
- Не платить за абонемент! -  отвечает Райский.
И продолжает:   
- Купил абонемент - значит, столовая уверена, что ты будешь есть все, что тебе дадут. Логично?
- Логично! - подтверждает папа.
- Потому-то  в столовой   обладателей абонементов кормят отбросами: им все равно деваться некуда. Логично?
- Логично! 
- Ну вот... - разводит  руками Райский. - Так чего же вы хотите?!
- Мы хотим! - заявляет  мама. - Чтобы ты полноценно питался и не заработал бы себе язвы желудка!
- Логично! - соглашается Райский. - Все мы хотим одного и того же. Но для того, чтобы добиться вожделенной цели,  нужно просто напросто отказаться от абонемента и выдавать мне  деньги на обеды: тех, кто платит наличные деньги, в столовой кормят хорошо, поскольку они не обязаны покупать всякое гнилье - они могут из этого гнилья выбирать!

- Логично! - радуются  родители найденному решению и, со следующего дня, Райский начинает получать свои честно заработанные 30 копеек в день - что при его потребностях, не такие уж и маленькие деньги...   
/Ну, а то что он тратит их он  на все, кроме еды, и годам к 20 заработает-таки себе язву желудка - так это другая история.../
 
... Вот и начинается настоящая жизнь...
Обычным промозглым утром  Райский берет свой портфель, и, получив положенные ему 30 копеек на обед,  идет  в школу... .
Доехав до следующей остановки метро, Райский выходит из него, но идет не   в сторону школы, а - в другую: туда, где находится детская поликлиника.
Получив талончик, он садится на стул, вынимает из портфеля предусмотрительно захваченную им книгу, и -  покорно ждет свой очереди...
Войдя в кабинет, он вежливо здоровается с врачихой, которая заметно вздрагивает при его появлении.
- Опять? - срывается она на трагический шепот.
- Да... - горько признает Райский. - Опять...
- Не может быть! - удивляется врачиха.
- Может... - похоронным тоном сообщает Райский...
- На... - протягивает  градусник Райскому врачиха. - Померь температуру... 
Райский градусник берет и  засовывает его подмышку...
- В коридоре меряй... - напоминает ему врачиха. -  Выйди из кабинета -  я пока другого больного приму...
"Да... " - думает он,  с некоторой ностальгией вспоминая те времена, когда врачиха еще пробовала с ним соперничать и бороться.   Раньше, все же, это было интересней…
- А теперь... -  вздыхает он с некоторым сожалением, - Не игра, а - обыденность... Рутина... Никаких неожиданностей...
... Легко - даже со скукой - поменяв врачихин - давно уже изученный им - градусник на свой , Райский через 10 минут заходит  в кабинет...
- 37, 8... - констатирует врачиха. - Опять заболел...
- Да... - равнодушно подтверждает Райский.
- Кашель? Горло? Насморк? - тоскливо спрашивает врачиха, предвидя отрицательные ответы. 
- Нет...

Райский - из принципа - не хочет помогать врачихе...
- Ничего у меня не болит... - объясняет он. - Хотя, как вы сами видите, повышенная температура - налицо...
- Да... - вздыхает врачиха. - Вижу...
Потом она выписывает ему справку: освобождение от школы - и, мимоходом, не переставая писать, - спрашивает:
- А мама что с тобой твоя не пришла? Я бы ей больничный дала...
- Некогда ей... - солидно отвечает Райский, глядя как ручка выводит на бланке поликлиники нужные ему слова и цифры.  - Работает много - ей сейчас не до больничного.
- А... - быстро соглашается врачиха. - Пятилетка? Тогда конечно, твоей маме не до больничного...

Она отдает ему справку  и напоминает:
- Не забудь поставить печать в регистратуре!
-  Не забуду... - отвечает Райский. - Постараюсь..

-...  Не понимаю... - жалуется врачиха медсестре после его ухода.
 - И хочу понять - но не понимаю!
 - Что? - из вежливости и по обязанности равнодушно интересуется медсестра.
- Вроде бы, интеллигентные люди... - жалуется врачиха. - ... Хотя отца я никогда и не видела...   Но - по матери, по мебели - интеллигентные люди...
- Да? - кивает, как китайский болванчик, медсестра. - И - что?
- А - то! - негодует врачиха. - Что у их сына, такого смышленого мальчика, неизвестно какая болезнь, вечная температура - а они вместе с ним даже  в поликлинику не приходят.
- Бывает... - покорно соглашается медсестра.
 - Бывает? - выпучивает на нее глаза, врачиха. - Мы с тобой, Вера, уже восемь лет вместе работаем, но ты мне скажи -  где же это видано, чтобы мать   была настолько занята, чтобы за сына больничный не получать?
-  Она больничного не хочет? - хватаясь за сердце,  переспрашивает  удивленная медсестра. - Такого - не бывает...
- Ага... - иронизирует врачиха. - "Не бывает... " А то-то этот бедный мальчик сам, один - и больной к тому же -  в поликлинику ходит...
- Черствые, равнодушные люди! - сердится медсестра. - Мне бы кто больничный - за просто так - предложил...
- И - мне бы... - сетует врачиха.
- Родители - плохие... - подытоживают обе. - И - ладно. Только вот больного мальчика жалко...

... А "больной мальчик" сидит уже в вагоне метро, мчащем его  в сторону Центра, в кинотеатр "Метрополь": там на 10 копеек можно купить билет и после сеанса в одном зале, спрятавшись в туалете, перейти в другой зал, где показывают другой фильм, потом - зайдя в туалет же, можно перебраться и в третий…
К счастью, в  кинотеатре "Метрополь"  всего 3 зала - иначе Райский никогда бы не смог поспеть домой до приезда своих родителей.

-...  Как в школе? ... - за ужином спрашивает папа.
- Нормально... - мычит, с набитым ртом, Райский. - Все - нормально...
- А у  меня - нет... - жалуется мама. - Один проект - сдали, другой - никак не сдадим. Мне бы теперь больничный взять... Хоть на три дня... Хоть - на два...
- Кто же тебе его просто так даст? - жуя, недоумевает папа. - Кто?!
- Вот... - тяжело вздыхает мама. - Поэтому я и не в своей тарелке...

" Вот... " - повторяет про себя   Райский, жадно заглатывая куски.   -  Скажи ты  мне по-хорошему: "Избавь меня сынок от работы!"  И- что? И - избавил бы!"
  Тем более, что  больничный по уходу за мной, таким признанным всеми больным -  не проблема. Но ведь не просишь... А сам предложу - так еще и ругаться начнешь... Бывает же такое: и хочешь помочь родителям,  и можешь – а не получается…

- Не чавкай за столом! -  обрывает его крамольные  мысли  папа.- А то пойдешь ты с девушкой в ресторан, начнешь чавкать..
 И она, эта несчастная девушка, будет затравленно оглядываться по сторонам, а все присутствующие в  зале будут глядеть на нее с жалостью и презрением, как будто она, эта несчастная девушка, именно она виновна в том, что ты чавкаешь!
 И она будет плакать, эта несчастная, рыдать и впадать в истерику - а потом убежит из-за стола, бросит тебя навсегда...
 И никогда у вас не будет настоящей семьи, настоящего счастья, никогда не будет детей, которые смогли бы скрасить вашу общую старость!
 И ты останешься один - вплоть до твоей одинокой старости, когда ты - столетний старик - будешь сидеть в доме престарелых, никому не нужный,  никем не любимый... Ты будешь сидеть за столом, и чавкать, и лить слезы в тарелку от того, что твоя неполучившаяся жизнь – результат того, что еще в детстве ты не отучился от этой скверной привычки – чавкать за столом!
 
- Спасибо... - отодвигает от  себя лишь наполовину опорожненную тарелку, Райский. - Я сыт... По горло...
-
В войну... -  начинает заводиться папа. - Мы ели все, до последней крошки. И не что-нибудь такое, а - картофельную кожуру... Кожуру ели?... А?
- Ели... - подтверждает мама. - Еще и за счастье почитали! За большой деликатес почитали эту кожуру!
- Хорошо... - соглашается Райский. - Вы эту самую кожуру почитали за деликатес! Так вы хотите, чтобы и я ее за деликатес почитал?
- Нет! - приходят в себя родители. - Мы хотим, чтобы ты об этом помнил!
- Да? - удивляется Райский. - Как я могу помнить о том, чего не знаю, чего не пережил? Это вы картофельную кожуру ели, вы! Но - не я!

... В конце учебного года мама приходит с родительского собрания возбужденная и удивленная.   
- Классная руководительница так хвалила тебя, так хвалила, - кричит она из коридора. - . И учишься ты очень хорошо, и умный, и сообразительный...
Райский не возражает...
Мама входит в комнату:
- А потом, потом.. - мнется она. -  Потом она сказала, что ты - и я это не слишком поняла - очень часто болеешь и в школе почти не появляешься...
- Как?  - бледнеет Райский.   
-Да... - подтверждает мама. - То есть раньше ты действительно часто болел - это я признаю. Но последние месяцы?!...
А  твоя классная руководительница так и сказала: "Жалко, что у вас такой способный мальчик, но - такой болезненный.»

- Я? - переспрашивает Райский. - Это она про меня сказала?!
- Про тебя... - подтверждает мама.
- А...  Значит, она что-то перепутала...
 - Перепутала... - подтверждает папа, выходя из кухни. - Однозначно! Ведь Райский ходит в школу, как часы...
- Да... - соглашается мама. . - Каждое утро... Как часы... Но с кем, скажите вы мне,  мальчика можно перепутать?

- С  Кашковской! - выпаливает Райский. - С ней, с Кашковской - с кем же еще?! Это она все время болеет: то в больнице, то - в санатории, то еще неизвестно где!  Это она в школу не ходит – вот учительница нас и путает!
- Как? - удивляется папа. - У вас что, учительница слепая или абсолютная дура, что не может отличить мальчика от девочки?...
- Дело не в этом... - начинает придумывать на ходу, Райский. - Просто мы с Кашковской сидим за одной партой...
- Как? - удивляется мама. - Мне казалось, что ты сидишь с твоим приятелем Шишулей?
- Верно...  Сижу! Но не так давно Шишуля ногу сломал...
- Да? - удивляется папа. - А почему ты нам об этом никогда не рассказывал?
- Я? - переходит в наступление Райский. - Потому, что вы всегда на работе... 
- Значит, теперь ты сидишь с Кашковской? 
- Если бы... - жалуется Райский. - Но когда Шишуля ногу сломал - ко мне посадили Кашковскую. Раньше классная всегда нас с Шишулей путала: кричала то "Райский", то  Шишулин! Шишуля мне чего-то говорит - она меня ругает, я чего-то Шишуле, ругают его…

- Учиться в школе надо... - замечает недовольно  папа. - А не трепаться на уроках...
- Мы - не треплемся... - оскорбляется Райский. - Мы в "Морской бой" играем...
- А, ну  это другое дело...
- Что ты при ребенке говоришь? - накидывается на него мама. - Какой "Морской бой" во время уроков?
- А какой, - удивился папа, - не на уроках? Ты мне покажи кого-нибудь, кто играет в "Морской бой" не в поезде, не на лекции и не на уроке, и я сразу скажу, и  что ему лечиться нужно…
- Продолжай... - поворачивается он к Райскому. 
- Вот! - торопится тот. - Я сидел с Шишулей - а Шишуля сломал ногу. Посадили меня с Кашковской - она заболела. Но перед тем как она заболела,  нас "классная" все время путала: кричала на меня – Кашковская, на Кашковскую – Райский…
- Ты с ней, что, тоже в Морской бой играл? - оживляется папа. - Или - того?  В дочки-матери?
- При ребенке! - сверкает глазами мама. - Как ты можешь?!
- Я в его возрасте... - причмокивает папа.
- Ты был порочным!  А он - еще маленький...
- Да... - невинно подтверждает Райский. - Я - маленький. А уж когда Кашковская заболела, я остался один за партой, так тут и вообще моя "классная"  как с цепи сорвалась: все время кричит: "Шишулин! Кашковская!  Кашковскя! Шигшулин!" Меня по фамилии вообще перестала называть…

- Но она мне сказала! -  теряется  мама. - Что ты  и сейчас в школу не ходишь ! Болеешь!
- Посмотри на меня... - просит ее Райский. - Внимательно посмотри и скажи: похож я на больного?
- Не похож...  Совсем...
- Вот... - улыбается Райский..  - Сама видишь, что я - здоров! И это - главное!
- Да! - подтверждает папа, который не любит дома долгих разговоров.
- Здоров, отлично учиться, это - главное! А ходит он в свою идиотскую школу или не ходит...
- При ребенке! - напоминает мама.   
- Да, при ребенке! - не выдерживает раздражительный папа. - Сама себе голову морочишь, невесть к чему придираешься - слушаешь, что там  какая-то чокнутая училка говорит на своих идиотских собраниях… !

- Да... - язвит мама. - Мне приходиться слушать, поскольку я - именно я - хожу на эти идиотские, по твоей оценке, собрания...
-Ну так и ходи -  я разрешаю!
- Если ты сам... - вскипает мама, - увиливаешь от своего родительского долга, то я...

... В общем, мама с папой начинают переругиваться и напрочь забывают о Райском...

- Утряслось... - думает он. - Слава Богу. А вообще, папа прав - нужно будет мягко внушить маме, что ходить на родительские собрания - не стоит:  уж больно много от них, если честно, отрицательных эмоций в виде глупых вопросов получается…

                глава 14
                " И ВСЮДУ  СТРАСТИ  РОКОВЫЕ... "

... Не нужно забывать, что Райский - не единственный ребенок в семье.
То есть, ребенок он - единственный, потому что он - ребенок,  но у него есть великовозрастный  брат, который давно уже не ребенок, ибо он старше Райского на 15 лет.
Живет Райский в одной комнате с братом: тот просыпается по утрам, сбрасывает волосатые ноги с кровати, засовывает долгие ступни в тапочки - и, шаркая, исчезает за дверью: на день, на сутки, на неделю…
Он - этот брат - после окончания Бауманского института и распределения в "Почтовый ящик" все чаще и чаще исчезает из дома,   если появляется - так только поздно вечером, а при редких случайных  встречах в воскресенье утром объясняет Райскому, что с родителями - не жизнь, а вот жениться - нужно...
Райский согласен с первым утверждением, хотя он никак не может взять в  толк, почему оно – логической цепочкой – свзязано со второй…

С другой стороны, Райский вспоминает слова родителей, что пора-де брату остепениться, найти хорошую девушку, создать крепкую семью: а  иначе, по мнению все тех же родителей, брат пойдет по пути дедушки Жоржа и где-нибудь заразится сифилисом…

... Насчет сифилиса Райский не берется судить, но что касается личной   жизни брата, то она и впрямь является  насыщенной, бурной и беспорядочной...

... Однажды воскресным вечером родители отправляются в гости и просят брата посидеть дома с Райским - так им будет спокойнее. 
Молчание длится час, два.
Телевизор, с его малоинтересными черно-белыми  передачами тоже оживления не добавляет.  То есть, нужно о чем-то говорить,  но вот – о чем?
- Почему ты все время встречаешься с разными девушками? - первым нарушает молчание Райский.               
- Я с ними не только встречаюсь... - гордо отвечает брат. - Я с ними еще и сплю... А почему? А потому, что я пользуюсь большим успехом у женщин...

Ну, это он так говорит потому, что недооценивает информированности  Райского.
А -  зря ты увлекаешься беспорядочными связями...- повторяет Райский чужие, подслушанные им некогда,  слова. 
- Хотя, впрочем - и не ты в этом виноват: от Ларисы это у тебя... - После нее... Теперь  ты хочешь поверить в свою мужское начало и избавиться от комплекса неполноценности!
- Да... - неожиданно соглашается брат.- Я и забыл, что ты знал Ларису... О! О! На кого она меня покинула?! И, главное, почему?

... Брату  было 19 лет, когда он привел на Петровский девушку Ларису, представил ее растерянным родителям как свою будущую жену и, отгородившись от всего остального мира китайской ширмой - шелковой, с драконами и цветами, которые если трогать пальцем с заусенцем, по всему телу бегут мурашки - начал, по выражению папы, предаваться вселенскому блуду…
За  ширмой постоянно скрипела раскладушка и раздавался неискренний смех девушки Ларисы.
 Продолжалось это недели три: обезумевшие родители, дели три: обезумевшие родители, исчерпав все средства переубеждения свихнувшегося сына,  начали обреченно готовиться к свадьбе, Лариса - отец которой работал где-то на Крайнем Севере - получила от родителей письмо с благословлением и почтовый перевод на огромную сумму денег.

В день получения  перевода, девушка Лариса  резко   отодвинула ширму и пошла к двери.
- Ухожу... - объяснила она родителям Райского . - Надоело... Да и деньги теперь есть...
- Да... Да... В добрый час... - закивали обрадованные родители. - Заходите, если что - будем очень рады...
- Вряд ли зайду... - честно призналась Лариса и открыла дверь. - Мне у вас делать нечего... 
- А я? - заныл, высовываясь из-за ширмы, полуодетый брат. - А наша любовь?
- Ну, если ты это называешь любовью... - фыркнула Лариса и посмотрела на брата с презрением:
-  У меня один  грузчик был, татарин  - так вот он за ночь по 15 раз мог! А ты - студент недоделанный?  Тьфу!
- И - не уговаривайте... - крикнула она.
И выйдя, захлопнула за собой дверь.
- Мы и не уговариваем... - закричали ей во след родители Райского.
- И правильно! - раздалось из-за двери. - Сами живите со своим  импотентом!..

...Брат Райского после этого впал в хандру, хотел покончить самоубийством - но предусмотрительно рассказывал о своем желании всем знакомым и незнакомым, в результате чего был показан психиатрам, психологам и даже оному урологу из платной поликлиники. .
Все они объяснили брату - с научной точки зрения - что среди женщин есть хорошие, но - попадаются и стервы, и нарваться на стерву может каждый: и психиатр, и психолог, а уж   уролог из платной поликлиники – и подавно…
При этом, врачами  ему были предоставлены такие научные доказательства в виде их  личных историй, что брат только  хватался  за голову и повторял:
- Мне еще повезло - люди и не на такое нарываются...

Врачи единогласно признали его полное излечение, но - ошиблись: после Ларисы брат впал в другую крайность и начал спать со всеми женщинами,  которые попадались ему на его пути - все пытался доказать себе, как говорила мама,  что он не хуже того грузчика-татарина…

- Да... - степенно подтверждает Райский. - После девушки Ларисы оправиться тебе нелегко...
- А я еще - и лысею... - жалуется брат, трогая явствственно просвечивающую лысину и с мольбой заглядывая Райскому в глаза.
- Что ты? - притворно удивляется он. - О чем ты говоришь?! Какая лысина - когда у тебя такая шевелюра?..
/ Шевелюра - это взрослое, мамино слово. Трудно сказать, что оно означает в точности, но известно одно - так мама называет   жидкую  растительность на братовой голове…/

- Может, посмотрим? - просит брат.

…Они выходят из квартиры, брат остается на лестничной площадке, а Райский поднимается на один лестничный  пролет.
- Видно? - пугливо интересуется брат, вертя головой.
- Нет! - врет Райский. - Все у тебя все  в этой... В шевелюре...
/"Хоть шевелюра - с дыркой и похожа на бублик"... - думает он про себя./ А вслух повторяет:
- Куда ни глянь - сплошная шевелюра... 
- И так - тоже не видно?
- А так - тем более...
- А - так?...

...Потом, уже в квартире, брат продолжает:
- Да... После Ларисы... Ларисы... Ее... На чем я остановился?
- На том, что ты лысеешь... - угодливо подсказывает Райский.
- Как? Значит, это правда - и ты тоже признаешь?...
- Нет...  Это ты так считаешь, а не я. А я ничего не считаю...
- Хорошо! - говорит  брат. - Хорошо! Хотя, если честно, ничего хорошего -теперь у меня возникла еще одна проблема: я влюбился в Нату.  Вот...Я влюбился в Нату, но она ко мне непонятно как относится.
Хотя  ее подруга Таня -  которая тоже ничего - ко мне относится хорошо.
 Иру - их общую подругу - я в расчет не беру, поскольку она - страшная. А Надя и Люба - это уже из другой кампании - они хоть и не страшные, но уж слишком замуж хотят…
- Так ты тоже - хочешь... - прерывает его Райский.
- Я - другое дело, я - мужчина... - парирует брат. - У меня это - здоровый инстинкт и желание уйти из-под отеческого крова.
 А у женщины желание выйти замуж - это  нездоровый, хищнический инстинкт и уйти на квартиру к мужу. А куда я ее приведу? В нашу с тобой комнату?
 
- А... Ты прав... - пугается  Райский незавидной перспективе. - Точно: у этих твоих, Нади Любы - нездоровые желания. 
- Вот... - продолжает брат. - Такая ситуация... И не знаю, что делать...
- Трудно... - подтверждает Райский. - Очень...
-  С одной стороны, отец у Наты - начальник главка, у них большая квартира в центре, на "Кировской"... - размышляет вслух брат. - Но полюбит ли  она меня?
- Квартира?
- Ната! - сердится брат. - А с другой стороны, у Тани тоже отец - начальник главка, и квартира у них в центре ,. на Красной Пресне...
- Можно подумать, что ты на квартире собираешься женится... - замечает Райский.
Брат задумывается...
- Одевайся! - вдруг приказывает он. - Мы  едем на "Кировскую"! Смотреть!
- На кого смотреть? На квартиру? На Нату?
- На обеих! - отвечает брат.  - На Нату и на квартиру...

... Они едут на метро,  находят нужный дом, брат  вычисляет нужное окно на втором этаже - окно в Натину комнату,  и  даже  водосточную трубу,  по которой нужно  лезть, чтобы увидеть  в шикарной квартире не менее чем она шикарную Нату…

- Я полезу первым... - объясняет брат. - Долезу. Посмотрю в окно - она, Ната, должна быть дома. И занавески, как видишь - не задернуты. И - свет есть.
- Да... - признает Райский. - Есть...
- Если Ната  - там... - продолжает брат, - То и ты тоже лезь - долезешь, там и посмотришь на нее... 
- Хорошо... - соглашается Райский, смертельно боящийся высоты. - Но только, может, ты ей в дверь позвонишь, выведешь ее на улицу, тут я на нее и погляжу? А?
- И что я ей скажу? - выходит из себя брат. - Что хочу ее младшему брату показать? Ты чего, совсем - того?... -
И он крутит пальцем у виска.
- Лезу... - говорит он. - И ты по моему знаку потом лезь! А не то!

И он крутит своим кулаком перед носом Райского: аргумент, который - по убедительности - мог бы поспорить со многими философскими школами...

Брат - залезает. Потом -  все так же, кулаком  - манит Райского. Тот лезет - с закрытыми глазами и проклиная все на свете... 
- Видишь ее?
- Вижу... - отвечает Райский, не разжимая век.
- И - как? - интересуется брат.
- Внизу поговорим... - выдавливает из себя  Райский и начинает спускаться  - все так же, с зажмуренными глазами.

... - Ну? - спрашивает брат, спрыгнув на тротуар. - Как она тебе?
- Не любит она тебя... - причитает Райский, на всю свою жизнь возненавидевший надменную Нату, которая живет на втором этаже рядом  со скользкой водосточной трубой. - Она не любит тебя, не любила и  никогда не полюбит... Она - плохая, неверная, нечестная... И окна на шумную улицу выходят: ночью спасть невозможно…
- Да... - признает брат. - ... Хорошо, что ты со мной съездил: помог мне разобраться, что к чему...

... К Тане ехать Райскому не нужно - она живет на четвертом этаже, а потому даже брат не решается лезть на такую высоту - тем более, тащить за собой Райского.
Знакомит брат Райского с Таней в "Зоопарке" - благо, она живет от него  всего в двух шагах.
Таня оказывается высокой и почти стройной девушкой с длинными отечными ногами, пышными - хоть и тщательно взбитыми волосами - и редкими оспинами на лице:  такое бывает, когда юношеские  прыщи выдавливают пальцами с длинными ногтями.
Таня сюсюкает с Райским, покупает ему мороженое, томно хлопает накрашенными ресницами  – в общем, ведет себя правильно: женская интуиция подсказывает ей, что от мнения маленького Райского завит поведение его нерешительного старшего брата…

Уже в метро брат, вдохновленный встречей, говорит:
- Ты не находишь, что она весьма хороша, красива и соблазнительна...?
- Да… соглашается Райский.
- Вот , и ты согласен… А ведь эту точку зрения разделяют все мои  знакомые и приятели...
         - И тот факт, что у нее уже было несколько любовников говорит о том, - задумчиво дополняет брат, - Что ее популярность  в данном смысле не поддается опровержению…

Райскому, если честно, все равно. какой является Танина популярность - ему главное, что не надо больше никуда лезть  по водосточной трубе… ведь намного приятнее, полезнее и естественнее знакомиться в таких местах, как скажем,   Зоопарк...
  Именно этим знакомство с  Таней ему и нравится - о чем он не устает брату повторять. Тот слушает, кивает, а потом вдруг объявляет о том, что он – все же – медлить не будет, а возьмет, да – и женится…
 
Конечно, наивно полагать, что именно благодаря  Райскому  брат  принимает это решение , но есть незначительные мелочи,  которые определяют судьбы: к подобным мелочам можно отнести и расположение Натиной квартиры - на втором  досягаемом этаже, и квартиры Тани - на недосягаемом четвертом…

В общем, как бы то ни было, брат принимает решение, и делает официальное предложение, которое несколькими днями позже  - после довольно  тщательного следствия со стороны его будущей  тещи с привлечением ее знакомых из КГБ и МВД, увенчивается согласием…
Теперь остается  только познакомить родителей будущих молодоженов и оговорить день свадьбы: что, вскорости, и происходит...

                глава 15
                "БРАЧНЫЕ  ИГРЫ И НОВАЯ РОДНЯ"

Предсвадебная суматоха, переговоры родителей с обеих сторон - кто сколько и за что платит, напряженные споры вечерами, истерики брата, постоянные звонки Тани, которую Райский давно уже называет Танькой, а она его - вслух -  не менее ласково "Деверем", обмены мнениями родителей по поводу новой родни - все это не слишком занимает Райского, ибо к нему впрямую отношения не имеет.
 Что, впрочем, не мешает ему продолжать со вниманием подслушивать родительские разговоры.
- Семейка... - вздыхает мама.
- Да... - соглашается папа. - Хотя он - ничего...
- Про него никто и не говорит.. Но с чего ты взял, что в этой семье он является ее частью?!

Райский догадывается, что "он" - это  отец Таньки, а "семейка" - это все остальные домочадцы. Но никого из них, кроме Таньки, он  лично не знает -  так что остается только с ними со всеми познакомиться. Чего он и не хотел бы, возможно, но отбиться от этого наказания не получится все равно…

... Свадьба остается в памяти Райского легким кошмаром: он напивается в первый раз в жизни - не без помощи одного из друзей брата,  которого несложно убедить в том, что он, двенадцатилетний Райский, давно уже является совершеннолетним.
Потом ему рассказывают, что он мешал всем танцевать, лаял по-собачьи и ползал  под столом,  щекоча женщин за икры… Впрочем, делал он все это не один – а все с тем же злополучным братовым приятелем…
 
Сразу же после свадьбы брат переезжает жить в квартиру Таньки, на "Краснопресненскую"...

                ….Проблемы начинаются  в первую брачную ночь: дело в том, у  Таньки - большой         любительницы животных - в комнате проживает пять кошек и  котов.
 Как выясняется, все они до последнего дня спали с Танькой в одной кровати: кто на одеяле, кто - под, и потому появление брата смущает их, и – не сказать бы хуже : раздражает, нервирует…

В тот самый момент, когда брат пытается обнять свою новоиспеченную супругу, коты   запрыгивают на кровать и начинают истошно орать, прыгать  - а самые злобные из них -  царапать и кусать брата за всякие, в том числе и жизненноважные органы…
Брат  - распаленный с одной стороны, страстью, а с другой - болью от царапин и укусов,  вскакивает  с постели и  - голый - носится по комнате,  истошно вопя:
- Уйми своих исчадий ада!
- Не смей так обзывать моих деток...
- Меня сейчас твои детки сожрут! - вопит брат. - Сделай что-нибудь! Или  я их  передавлю по одному.
- Перестань кричать!  Не пугай моих деток!
 
Голый брат,  кусаемый  котами за пятки и прочие места,  в отчаянии прыгает на кровать, пытаясь закутаться в одело...
 Но делает он это слишком стремительно - под тяжестью его брошенного в прыжке тела кровать вздрагивает и начинает рассыпаться как карточный домик - только с некарточным грохотом и тяжестью.
Тогда  брат оказывается лежащим на голой  Таньке, слегка придавленной спинкой кровати,  коты  - видя, что брату до одеяла не добраться  до скончания веков – набрасываются с удвоенным энтузиазмом и яростью.

-… И, - рассказывает утром по телефону брат Райскому. - Зажегся в комнате свет и вижу я - на пороге тещу и тестя.
- Извращенец! - ревет теща, глядя на меня, но почему-то тряся  за грудки тестя....
- Я успеваю ударить одного кота ногой, - продолжает брат, -  и тогда все они, как безумные, бегут  в сторону полуоткрытой двери, сбивая с ног тещу и тестя одновременно.
Я спрыгиваю с Таньки и пытаюсь найти одеяло - но его нигде не видно...
- Извращенец! - верещит, катаясь по начищенному паркету, теща.
- Я не виноват... - оправдывается тесть.
- Я - не про тебя! - злится теща. - Хотя и ты - извращенец тоже!...

- ...  Как я спал сегодняшнюю ночь - и не спрашивай... - вздыхает брат. - Но уже утром я Таньке говорю:
- Давай, отдадим кому-нибудь твоих котов...
- Я им мамочка, - отвечает. - И никому их, своих детишек, не отдам...
- Тогда, - говорю. - Решай, кого ты выбираешь - меня или котов?
- Котов... - отвечает она,  не думая ни секунды ...

- Ну... - утешает Райский брата. -  Она вообще  никогда не думает - сам ведь знаешь, что она - дура... Так что, ничего удивительного...
- Ладно... - говорит брат. - Ты слишком много не рассуждай, а делай, что говорят - приезжай через два часа к метро "Краснопресненская", я там тебе чемодан передам...
 Поезжай с чемоданом в Измайловский парк и там открывай его - но будь осторожен: коты после отлова и переезда будут как черти из ада…

... После успешно выполненной операции под кодовым названием "Коты",  Райский месяц или два не видит брата – только  разговаривает с ним по телефону... Собственно, это его устраивает - но, как выясняется, это не устраивает его брата…

Однажды в воскресенье тот  звонит и просит позвать к телефону маму.
Мама -  дома, но она так округляет и так отчаянно машет  руками, что Райский сразу же отвечает:
- Ее нет дома... Да, выходной - но она пошла в гости... К этой.... К этим... Короче, пошла она в гости - и все.
- А папа - дома?
- Нет! - резко отвечает Райский, видя что папа вытанцовывает в коридоре некий танец, который напоминает  пляски индейцев,  вступающих на тропу войны.  - Папы тоже нет: он как ушел на работу, так до сих пор и не появлялся…
- Так сегодня же воскресенье...
- В командировке папа. Точно. - находит объяснение  Райский. - Я его уже дня три не видел, и забыл о том, где он, что с ним...
- Ладно. А ты что делаешь?
Последний вопрос застает Райского врасплох.
- Я? Ну, что я? Уроки делаю, книжки читаю...
- Вот! - радуется брат. - Чем заниматься разной ерундой - приезжай лучше ко мне в гости.

Райский даже немеет от такого предложения.

- Зачем? - выдавливает из себя он. - И с каких это пор тебе интересно мое присутствие?
- Ни с каких... - отрубает брат. - Но и ты меня пойми: тут - большая  семья с гостями каждый день, а я - один, как безродный какой: думаешь, приятно? Так что, если родители приехать не могут - ты хоть приезжай: пусть они все видят, что и у меня тоже есть близкие  родственники…

Потом, уже повесив трубку, Райский пересказывает разговор маме и папе.
- Я бы поехала... - говорит мама, - поддержать бедного мальчика.
- Только уж больно мне там не нравится...
- И я бы - поехал... - вторит папа.
- Но боюсь, что видя все это их семейное безобразие, я могу из себя выйти - и скандал учинить. Если вы, конечно, хотите скандала - так я еду - вот, уже и пальто снимаю с вешалки... Но я сильно сомневаюсь, что мой скандал поможет моему старшему сыну обрести семейное счастье и гармонию.
- И мы сомневаемся... - хором отвечают Райский и мама, дергая папино пальто - которое он, на самом деле, снимать с вешалки даже не думал….

- Видишь? - говорят Райскому родители. - От нас помощи - мало,  и ты - единственный, кто  может - и должен - поехать к брату полным и полномочным семейным представителем…
 Это - высокая честь, которую мы тебе оказываем, несмотря на  твой юный возраст. И - только подумай, сколько мальчиков и девочек - твоих ровесников – хотело быть на твоем месте?
Райский закрывает глаза и просматривает возможные варианты.
- Ни одного! - честно говорит он. - Таких дураков не бывает!
- Ты - поезжай! - хором говорят родители. - И не критикуй слишком своих ровесников - каждый из них, как и ты, наверняка хотел бы оказать услугу своему старшему  брату. Одевайся – и в путь!

... Райский едет на "Краснопресненскую" не понимая еще, что подписывает себе если и не смертный приговор,  то -  длительное тюремное заключение .
Уже на месте он понимает, что здесь - как при игре в карты: нужно иметь больше одной карты на руках, чтобы принимать участие в игре.
 А брат - один. И хотя он, Райский, и не стоит ничего - то есть, является просто шестеркой неизвестной масти, но и он при случае может быть козырем - ибо он посол всей семьи , да  к тому же еще и не просто,  а  - ребенок, невинное  дитя,  которое взрослые не принимают всерьез - хотя в то же время, и не видят в нем никакой опасности…

... Райский ездит к брату каждое воскресенье.
 Его принимают хорошо, как своего - но при этом он не может не видеть, что происходит в Танькиной семье, задолго до его визитов названной провидицей-мамой, "семейкой"... Да... Если бы у мамы была возможность познакомиться с этой "семейкой" поближе, интересно, каким бы словом она ее окрестила? Впрочем, мама матерных слов все равно не знает…

Папу Таньки зовут Моисей Викторович.
Так его называют везде: на работе, в горкоме КПСС, в Министерстве,  в главке, где он является начальником, в США - где он долго жил  и откуда сумел  навезти  кучу иностранного вожделенного  барахла и денег на постройку огромного загородного дома.
Моисей Викторович - так его называют в параллельном мире, где он играет некие  - чаще всего, руководящие  - роли, и где он не муж, не отец, - а просто ответственный номенклатурный работник.
В том же мире,  где он является мужем, шурином, отцом - то есть, не является никем - все его   зовут просто и лаконично : Моня. 

И - это он, Моня, а - не беспощадный начальник Главка Моисей Викторович - после работы  моет, накопленную за день,  посуду,  сдает белье в прачечную, трет паркет с рвением полотера...
Это он - Моня - похож на бассета и трясет опавшими щеками каждый раз, когда его жена - Марья Борисовна - отчитывает его по пустякам. И не просто отчитывает - а орет своим командным гренадерским голосом:
- Как ты посмел стирать мою комбинацию в горячей воде?! Я же говорила - температура воды не должна превышать 35 градусов!
- Да... - подавленно пищит Моня. - Моя вина: я думал, что 37 градусов - тоже сойдет...
- Он - думал! - заливается смехом Марья Борисовна. - А? Кто бы сказал, что он вообще способен думать?! Думатель, нашелся, а? И - где? Не в Главке, нет - а в моем собственном доме!
- Виноват... - пищит Моня, прикрывая руками свою   шишковидную голову от возможных ударов. - Извини, Марьинька...   

 ... Марья Борисовна - кадыкастая женщина неопределенного возраста и веса, крашенными хной волосами и крашенными же губами,  похожими на  два баклажана, с самого  начала почему-то принимает Райского за девочку…
- Ты - хорошая девочка. – гладит она его по голове своей пудовой ладонью. - Скорее подрастай, выходи замуж и бей своего мужа каждый день - а потом вей из него веревки...
- А можно вить без битья?  - интересуется любопытный Райский.
- Можно, если ты у  него будешь второй женой!
- Жалко... - признается Райский. - Мне никогда не выйти замуж....
- Почему?
- Потому что я не девочка, а - мальчик...

- Да?... - смотрит на него с презрением Марья Борисовна. - Мальчик... Тебе сколько лет-то?
- 12...
- Ладно... Не все еще потеряно: я тебя посуду мыть научу -  это тебе в твоей будущей жизни очень  пригодится ...
 
.У  Марьи -  а так ее, для простоты, называет про себя Райский - есть еще две сестры. Старшие? Младшие? Этого выяснить не удается -  мнения сестер на этот счет очень сильно расходятся…

Итак, у Марьи есть две сестры - Эльвира и Софья.
Рожденные где-то в провинции / а - где, об этом умалчивает не столько история, сколько - сами  - сами сестры/,  после этого они попали в Москву, где и обосновались благодаря не столько собственным талантам, сколько своим мужьям и благоприятным стечениям обстоятельств…

У Марьи  муж - Моня.
У Эльвиры - Эммануил Юльевич.
А у бедной Софы - муж Федя, неотесанный чурбан...
Эммануил Юльевич является  вторым мужем Эльвиры - первый ее муж, какой-то неудачливый академик,  предпочел помереть в довольно возрасте: только этот путь представлялся ему единственно надежным для того, чтобы  ускользнуть из железных пальцев своей надоедливой и цепкой супружницы.
 Можно было бы, конечно, попробовать развестись или уехать на Крайний север - но данные варианты не давали стопроцентной гарантии успеха: так что первый муж, поколебавшись для порядка, выбрал все же смерть: помер он от гриппа, хотя врачи и утверждали потом, что жизни в нем оставалось еще лет на 50, если не больше…

Говорят, на похоронах, Эльвира плакала и говорила, всхлипывая:
 
Впрочем, она быстро утешилась, начав получать после смерти мужа персональную пенсию и персональный же паек...

 Новый ее муж -  Эммануил Юльевич, как все говорят,  Эльвиру обожает, и - хоть и не носит ее на руках, в силу ее довольно солидного веса,  но   известен в узких кругах своей галантностью, хорошим вкусом  и тем, что - хоть и не работает - имеет знакомцами всех окрестных мясников, завскладов и товароведов и  - способен достать из-под  земли все -  красную рыбу, черную икру и телячью вырезку в неограниченных количествах.

/ Так и видит Райский  положительного  Эммануила Юльевича в бархатном костюме, с лопатой, который ночью  в тумане копает и выкапывает  - в тумане копает и выкапывает  - в знакомом лишь ему тайном месте – всю эту вкусную и здоровую пищу… «
 
 Эммануил Юльевич является в семье притчей во языцех, героем, недостижимым идеалом : по таким - не равняются, таким - завидуют...

Иное дело - Федя! Старый буденовский рубака, с усами еще и погуще и подлиннее, чем у самого Буденного...

Райский помнит, как в одно из его первых воскресений на Красной Пресне,  брат с Танькой уходят  в Высотку, в магазин -  дверь с грохотом , в магазин -  дверь открывается и на пороге появляется огромный человек с бритым черепом и пушистыми усами.
- А, Сонька? -  орет он жирным басом . - Подтягивайся!
За ним тащится маленькая  манерная дамочка с лицом, как черносливина,  в кокетливой  шляпке  и кружевным зонтиком в руках.
- А, Сонька? - продолжает орать лысый. - Шагом, марш! Стройсь! На первый-второй расчитайсь!
- Раз! - пищит дамочка.
- Два! - самодовольно орет лысый.
  И опять командует:
-  Рядовым:  оружие - на плечо!
Дамочка закидывает на плечо зонтик.
- Вольно!
Дамочка отходит от двери и, тяжело дыша, опускается на стул...
 
Окружающие в это время не вмешиваются - даже разговорчивая Марья глотает воздух  как рыба, выброшенная на берег: задыхается - но молчит...

- Освежиться надо... - вздыхает лысый...
- Вот! - угодливо щебечет Марья. - Пойди, Федя, освежись в ванной...
-  Буржуазные замашки! - хрипит Федя. - Мы, буденовцы, годами не мылись - и даже портянок не стирали... Снимешь сапог, а там...
- Пойдем, Федь... - тянет его за руку дамочка. - О другом не прошу - но хоть лысину протри...
Странная пара уходит...

- Медам... - морщит нос Эммануил Юльевич. - Я никогда не понимал и сейчас не понимаю, как при такой субтильности и эмансипированности ваша сестра Софья могла выйти замуж за подобного солдафона?
- Тише... - шипят на него Марья и Эльвира. - Федя услышит - всех нас шашкой порубит...
- Но, медам... - уже  шепотом - испуганно протестует Эммануил Юльевич. - Почему вы думаете, что он может нас услышать?!

- Эмка! - врывается в комнату неугомонный Федя. - Чего ты там опять воду в ступе мутишь? А? Ты давай, доставай ножницы - и своей мозоли на ногах стриги, маникюрщик!
- Я, в смысле того... - блеет Эммануил Юльевич. - В смысле...
- А... - сплевывает в сторону Федя. - Всюду ты, замороченный человек, ищешь смысла. А я вот - не смысла ищу, а - удовольствия!
- Мы ведь сегодня... - поясняет он застывшим  в страхе  окружающим - В Парк имени великого нашего пролетарского писателя Горького с Сонькой ездили - там конкурс полковых  оркестров проходит. Хорошо играют, гады - громко и с чувством! Хотя, мне на чувства наплевать – мне главное. Чтобы громка… А? Сонька? Верно говорю?
- Чего? - скрипит Софья, входя в комнату. - Говори громче, Федя, а то у меня уши  заложило!
-  Я и говорю! - еще больше оживляется Федя. - Хорошо играют, громко! Не какого-нибудь там Шульберта вашего, а - нашу, родную музыку наяривают... Верно, говорю? Соньк!
- Я!
- Смирно!
- Что?
- Ничего ... Вольно, отдыхай...
- Готов служить... - почти рыдает Софья и падает на стул. - Ног под собой не чую, ничего не слышу...
- Не тот солдат пошел... - сетует Федя, ходя по комнате. - Смурной, без огня и убежденности...  И это все от слабой политической подготовки.
 Но тут - моя вина: шашкой махать - это я могу, а вот политическую подготовку подзапустил малость… Ну. ничего – завтра начнем учить речь товарища Ворошилова на первом съезде стахановцев! Да…

Так разглагольствуя, он доходит до Райского и склоняется над ним.
- А это кто такой? - удивляется он. - Я его не знаю...
- Я - деверь... - важно отвечает Райский.
- Не так, не так... - шепотом подсказывает ему Софья. - А - по форме, по военному рапортуй: громко и отчетливо!

Райский - бывший знаменосец и пионерский лидер является докой по части разных подобных процедур.
Поэтому он встает, втягивает живот и вопит:
- Разрешите доложить! Деверь по линии брата  школьник Райский! Рапорт сдал!
- Рапорт принял! - серьезно отвечает Федя. - Вольно...
- Есть : "Вольно!"... - вопит Райский. однако стоит как и стоял - по струнке.
- Сонька! - зовет Федя. - Вставай! Нашего полку прибыло!

Софья поднимается со стула, хватает свой зонтик и становиться за Райским.
- Эй. вы ? - рычит Федя на всех остальных. - Вам что, отдельное приглашение нужно? 
- У меня геморрой... - стонет Эммануил Юльевич.
- У меня -  почки... - пускает слезу Эльвира.
- У меня - стирка... - сообщает Моня и стремительно, как кузнечик, упрыгивает в ванную комнату.
- У меня - сердце... - жалуется Марья.
 - Какое у тебя сердце может быть? -  удивляется Федя. - Когда всем известно  что ты, Марька - бессердечная?!
- Уй... - морщится та.
- Ладно! - кричит Федя, обращаясь к своей жене и Райскому. - Плевать нам на вас - мы и втроем целую армию победим. Победим?
- Здрав-ва-ва-ва... - хором кричат Райский и Софья. - Ура-А-А!
- Равнение на меня! - командует Федя. - Напра-ву! Кру-у-гом! Шагом - марш! Запевай!
- Мы Красная Армия ... -  без энтузиазма запевает Софья. - И про нас! - подает она знаки Райскому. чтобы он подпевал.
- Я слов не знаю...
- Федя их тоже не знает... - успокаивает его  Софья, пока ее муж берет в руки  веник, стоявший в углу.   - Так что, пой чего хочешь!
-   Мы Красная Армия, туда-сюда!
И все что нами сделано -  белиберда!
- И потому, - подпевает Софья. - Все остальное тоже ерунда!
И не Красная мы Армия - а   беда!
- Да-да-да! - подхватывает Райский.
- Да! - орет Федя, входя в раж и тряся веником с такой страстью и силой, как некогда он тряс своей легендарной шашкой. - Да-да-да!

Райский и Софья бегают за ним: один с французской булкой в руке, другая - с зонтиком.
- Даешь! - кричит перевозбужденный Федя.
- Даем! - отзываются Софья и Райский.

... В это время открывается дверь и на пороге появляются брат Райского и его жена, Танька.
- Враги сожгли родную хату! - вопит Федя. - Вперед, братва! Мы врезалися в Крым!
Брат - по боксерской привычке - успевает-таки отпрыгнуть в сторону:  - иначе получил бы он веником по носу...

               
- ... Ну, как ? - интересуются родители у Райского, когда он к вечеру возвращается домой с Красной Пресни.
- Семейка... - повторяет он некогда слышанное слово.
- Нехорошо так говорить... - наставительно замечает мама. - Надо к людям с уважением относиться - тем более, что они - наши новые родственники...   

                глава  16
                "ТОНКОСТИ ДИПЛОМАТИИ""

Моня - подкаблучник, Федя - террорист, Эмик / Эммануил Юльевич/ - приживал с претензиями. Это  понятно, а потому -  не слишком интересно.
Иное дело - три сестры: Марья, Софья и Эльвира - грозди от одной виноградной лозы, не слишком известного сорта и происхождения…

Национальность сестер скрывается ими как великая тайна: Таньке, например, с детства внушают, что она происходит по матери  от легендарной   от легендарной  Ярославны с одной стороны, и от дедушки Бориса  Годунова -  с другой.
При ближайшем знакомстве с предметом оказывается, что о Ярославне - ничего в семейных хрониках нет, а что до дедушки, то был он  не столько Борисом, сколько Барухом -  и зарабатывал на жизнь тем, что шил костюмы на заказ и, по случаю, подрабатывал на бар-мицвах, играя на дудочке…

Для Таньки ее собственная  родословная не порождает лишних вопросов.
- Я, - говорит она, - по маме происхожу от Ярославичей и Годуновичей, то есть - от славян высшей пробы. - А что до моего папы, так он - не в счет, и   несмотря на то, что русского, его усыновила инородная семья, он в моей родословной не считается: у нас, славян, национальность дается по матери.

... Ладно, Таньку вся эта ерунда  убеждает - но не все же такие дуры, как она... Именно поэтому три сестры, ее тетки  - видимо еще в юности - выработали план, - выработали план, рассчитанный не столько на более умных,  сколько на менее разборчивых…

- ... Детство... - однажды говорит Марья, с натугой щелкая тройным подбородком. - Счастливое время... Мы тогда жили в местечке...
- Русском местечке... - уточняет Софья.
- Только русские местечки тогда и бывали! - вспыхивает Эльвира. - Какие же еще?
- Да... - вздыхает Марья. - И наш папа, портной , который...
- Он был человеком искусства... - гордо замечает Эльвира. - А не только портным.  Он был модельером...И - музыкантом... 
- С этим никто не спорит... -  вмешивается Софья. - Потому что папу приглашали на бар-мицвы все местечко...
- Все наши, русские, его приглашали... -  поясняет Марья. - И именно поэтому он был буквально нарасхват: днем - шьет костюмы, вечерами - играет на русских бар-мицвах…
- Верно... - хором отвечают Софья и Эльвира.

- Занят, занят... А потому... - продолжает Марья, закатывая глаза.  - Недаром соседи говорили, что к маменьке полковник, князь -  фамилию даже и говорить не стану - она на всю Русь гремела : Оболенский.. Ой! Я проговорилась? Но мы же в приличном обществе…
 Да, так этот полковник Оболенский  у нас дневал и ночевал - особенно, когда папаши дома не было...
 А поскольку его не было никогда - тут все понятно...
И через восемь месяцев после перевода  полковника Оболенского в другой полк, я родилась…

- Да... - подтверждает с видом знатока, Софья. -  Это случайностью быть не может - особо, если знать привычки нашей маменьки. ... А привычки у нее были - самые аристократические... Оно и понятно – в ней же текла голубая кровь…
- Главной и отличительной чертой мамаши... - замечает Эльвира. - Была верность!
- Да... - соглашается Софья. - Именно о верности я и хотела сказать: она так была верна своему почитателю - уланскому генералу Голицыну...  Что? С языка сорвалось? Ну, слово не воробей, вылетит - не поймаешь... Да и почему я должна скрывать имя своего настоящего, биологического отца?

Слыша такие разговоры, Эльвира - младшая из сестер - краснеет и злится: понятно ведь, что не мог уланский полк квартироваться в местечке на протяжении десяти лет, да и после революции - какие там еще уланы и гусары?! Поэтому Эльвира начинает свои откровения с минорной ноты:
- Да, хорошо вам - аристократкам. Что мне, бедной - и сказать?
Что за девять месяцев до моего рождения у нас в местечке цыганский табор стоял?  И сам цыганский барон осыпал мамашу золотом и бриллиантами, души в ней не чаял, замуж звал? А она - одинокая тогда женщина /папашу -то в ОГПУ держали за что-то /, отказалась: у меня, мол, дочки - аристократки - куда я от них? Нет, не могу я выйти замуж…
- За цыганского барона? - закатывают накрашенные глаза Марья и Софья. - Такой позор для нашего аристократизма... Такой позор...
- Цыганский барон - это тоже аристократ... - обижается Эльвира.
- Конечно... - снисходительно соглашаются Марья и Эльвира. - Конечно... Ты же наша родная сестра , то есть тоже - аристократка...Хотя и второго сорта... 

Райский слушает и понимает, что вся эта комедия разыгрывается исключительно для него: Эмик что-то готовит на кухне, Моня, как обычно, что-то стирает, а Федя спит, развалившись в кресле.
 
- Наверное... - замечает серьезно Райский. - Вы все аристократки, то есть - голубых, хоть и разных, кровей. Но чего я не пойму: почему вы считаете себя  пойму: почему вы считаете себя родными сестрами?
- Матушка зато одна... А это - главное. Ну, и голубые крови...
- Не знаю... - тянет Райский. - Я вот в книжках читал, что измена мужу - это плохо...
- Смотря какому мужу... -  согласно негодуют сестры. - Особенно, если он пропадает по бар-мицвам...
- Русским? - уточняет Райский.
- А каким еще? - удивляются сестры. - Так вот, если он так себя ведет...
- И нижнее белье жене не стирает?...  И маникюр  с педикюром жене не делает ? ... И с зонтиком маршировать не заставляет?...   
- Вот! - согласно кивают сестры. - С таким мужем разве жизнь? Тут только и могут помочь графы, князья и цыганские бароны со стороны! ... Святой наша матушка было! Святого терпения женщиной… !

... После двух месяцев проживания на "Красной Пресне", брат звонит Райскому  и договаривается  о встрече:
- Приезжай... - говорит  он. - Пойдем прошвырнемся по "Зоопарку" - я тебе пирожок с мясом куплю...

Зная болезненную скупость своего брата, Райский догадывается, что пирожком его приманивают не просто так.  Но он едет - брат, все-таки...

- Трудно... - жалуется  брат в то время, пока Райский пожирает заслуженный им пирожок - правда. не с мясом за 10 копеек, а с повидлом - за 5. .
 - Они из меня Моню номер два сделать хотят... Я диссертацию пытаюсь писать. Знаешь где? В ванной. В комнате-то невозможно: она новых котов натащила, усы им подстригает, бантики на шеях завязывает: вонь от них такая... ... А она, Танька, еще и сюсюкает все время:  "Котя... Котя... У-тю-тю..."
 Тьфу! А на кухню захожу - тут эта, Марья с наполеоновским видом: "Вы - мужчина! Помойте посуду - и тогда сможете заняться приятными вещами:  полы помыть и белье постирать!»

- Значит, стираешь... - констатирует  Райский, облизывая жирные пальцы. - И - моешь...
- Да... -  подтверждает брат. -  А куда деваться?!

- Вот... - продолжает жаловаться он. - Но все бы ничего, да вот в постели у меня с Танькой... Нет, я бы и посуду пережил бы,  и диссертацию в ванной, и стирку – лишь бы у меня с моей женой была полноценная сексуальная жизнь!
- Мне трудно что-либо по этому поводу сказать...  - честно отвечает Райский, сглатывая неизвестно откуда взявшуюся сладкую слюну.    - И не потому, что не хочу, а потому, что я еще слабо в этом вопросе разбираюсь… Да… Так что с Танькой не так?
- Фригидная она! Фригидная! - рычит брат, пугая целомудренных тигров и обезьян, томящихся в  одиночных вольерах. - Фригидная, как треска!
- Про треску я тоже мало чего знаю... – признается  Райский. - Знаю, что продается она в мороженном виде, и то - лишь тогда, когда ее можно найти в продаже...  А так, в   жаренном виде треска ничего, вкусная. Так что, я не понимаю, чего ты имеешь против нее? Какая тебе разница. Что треска – фригидная?
- Не треска... - воет безутешный брат. - А Танька!
- Ладно...Понял…  Но - что это такое: фригидная?!
- Бесчувственная! Холодная!
- А... Как треска...
- Даже ты понимаешь... - переживает брат. - Даже ты... А теперь представь себе, что мне приходиться на ней прыгать для своего собственного удовольствия  -  а она все это время лежит подо мной и несет околесицу нудным голосом: « Мужчина должен быть беленьким… А женщина должна быть черненькая… «

- Ты не посвящай в столь интимные детали твоей жизни… - советует брату Райский. Но вот я читал в одной книжке, что в семейной жизни важнее любых  сексуальных отношений - нормальное человеческое общение в виде диалога…
- Тебя бы на мое место - ты бы сразу все понял...-  ноет брат.
- А что? -оживляется  Райский. - Я не против! Я могу... Даже - с удовольствием, если ты не возражаешь!  То есть, я тоже - если ты настаиваешь,  могу с  Танькой попробовать переспать – вдруг, я тебе окажу этим неоценимую услугу?
- А? - удивляется брат. - Ну, ты и прыткий! Родному брату рога наставить хочешь? 
- Да я... -  оправдывается Райский... - Ничего не хочу... Но - если тебе это  так нужно, то я, конечно, готов...
- Пионер... - смеется  брат.  - Готов он. Ты подрасти сначала...

...Двусмысленность фразы о том, что ему нужно сначала подрасти, заставляет Райского покраснеть.
Получается, что как только он, Райский, подрастет, он может делать с этой Танькой все, что хочет – брат ему об этом сам только что сказал… 
Впрочем, уточнять у брата его позицию Райский не решается, резонно  считая, что торопиться с этим не стоит - пару лет у него еще в запасе имеется...

- Ладно... - прерывает  паузу брат. - Я чего тебе звонил? Ты не можешь с Танькой побеседовать?
- На тему?... 
- Чтобы она меня с котами не слишком доставала. А то ведь, я терплю-терплю, а потом - и вдарить могу...
- Только об этом и говорить? -  серьезнеет  Райский. - Или еще о чем-нибудь?
- Ну, о сексе, если будет подходящий момент. Хотя... Может, неловко? Нет, не говори о сексе. Не говори! Просто намекни, что достает меня эта ее эта фригидность хуже  горькой редьки… Да. Так и скажи – а в детали не углубляйся…

- ...Мужчина... - говорит Танька, морща свой пробковый лоб, - Должен быть беленьким, и лучше всего, если его зовут Яном.
- А женщина - обязательно должна быть черненькой...
" И ее, конечно, должны звать Танькой" - думает про себя  Райский, который уже сидит безропотно  на диване часа два и вместо того, чтобы выполнять свою дипломатическую миссию - поручение брата – выслушивает идиотские Танькины размышления по поводу жизни.
- Вот ты... - продолжает Танька.. - Ты  был бы ничего, если бы ты был беленьким и тебя бы звали Яном.
- Да... - скорбно соглашается Райский. - При этом раскладе мне было бы легко жить...
- Но... - продолжает Танька. - Ты, к сожалению, черненький... А не беленький. И Яном тебя не зовут.
- Да? - удивляется слегка очумевший Райский.- Неужели?
Но - быстро приходит в себя:
 - И верно - меня зовут по-другому, а не Яном.  В общем, как я понимаю, просто мне не повезло... 
- Да! - подтверждает Танька. - Это - исключительно вопрос везения. Возьмем, скажем, меня: дедушка -  князь,  сама я - черненькая... Значит, муж у меня должен быть…
- Беленьким... - подхватывает  на ходу, Райский. -  И звать его должны - Яном.
- Вот! - серьезно подтверждает  Танька. - Так что ты поговори с братом - пусть он имя себе поменяет. Я ему говорю-говорю, а он - не хочет...
- Про имя - поговорю... - серьезно обещает Райский. - Но вот красить волосы в белый цвет -  не посоветую: не ровен час, он после краски ,он совсем облысеет…
- Верно... - соглашается Танька. - Хотя, даже и лысый, но - если его зовут Яном...

"...Вот ведь..." - думает Райский, в прихожей натягивая на себя пальто - "Опять завела свою шарманку..."
- Ты приходи... - любезно говорит Танька, открывая дверь. - С тобой приятно поговорить...
- Да... - вежливо шаркает  ножкой Райский. - Приду.
И, напяливая шапку, уже на лестничной площадке, начинает тараторить:
- Я к тебе не просто приходил - а  по дипломатии! С поручением. То есть, я пришел к тебе с приветом, рассказать... Рассказать, что тебе с моим братом сказать, нужно осторожнее быть. Он пока терпит, но и вдарить  может: сама знаешь, он  здоровый!
Танька открывает рот и смотрит на Райского, хлопая ресницами.
- Честно говорю… - продолжает Райский . - Ты, Танька,  котов на живодерню отведи, усы им и вовсе отстриги, сама свои колготки вонючие  стирай - не то он тебя на этих колготках и удавит…
А по поводу секса одно могу сказать: мой брат думает, что ты - мороженная треска! А с треской он жить не хочет!
 Так что ты давай,   тренируйся - готовься к нормальной половой  жизни! Не для брата, нет - а для меня: как только я подрасту, так я  тебя смогу ... того... Сколько захочу. Мне сам  брат обещал!  Так и заруби себе на твоем оспенном лбу!

... Выпалив эту руладу единым духом и не расслышав ответа оцепеневшей Таньки, , Райский скатывается  по лестнице с четвертого  этажа и бежит к метро «Краснопресненская», где его поджидает брат.
- Ну, как? - меланхолично интересуется тот. - Поговорил?
-  Все сказал! - гордо рапортует Райский. - Ничего не забыл!
- Молодец...  Не зря я, значит, на тебя надеялся...
- Не зря! - соглашается Райский. - И на будущее - если надо с кем поговорить, ты меня всегда зови - не стесняйся: не знаю - почему, но чувствую я в дар дипломата…
- Везет тебе... - вздыхает брат. - Дар у тебя есть. А я с дипломатией - никак: только, при случае - вдарить могу, да и то - без переговоров...

... После той злополучной, как оказалось, встречи в "Зоопарке"  брат не звонил больше месяца: потом он жаловался, что - в виде наказания – его лишили права звонить по телефону из дома. 
Только усиленной стиркой и мойкой посуды ему удалось заслужить прощение Таньки. Хотя, и этим бы он прощения не заслужил : а спасло его то,  что -  по собственной инициативе - он  выстирал и выгладил  блохастые шейные платочки ненасытных ему котов. И даже погладил их потом – без единой морщиночки…
   
                глава 17
                "ЧЕРНЫЕ  ЗЕБРЫ"
 
... Маме в Измайлово нравится чистый воздух - впрочем, он ей нравится везде.
Райскому в Измайлово не нравится ничего - он тоскует по утраченному Центру, Петровскому бульвару.
Брат - уезжает из  Измайлово: вырывается  ! Хотя, как оказывается, не столько вырывается, сколько попадает "из огня - да в полымя... "
 И только папе - только ему! -  нравится в Измайлово все: квартира,  район, его удаленность, его непролазная грязь, его битые стекла ... -  все нравится.

 То есть, хоть и не может это все нравиться нормальному человеку, но папе Райского - нравится, потому что он никогда и не был нормальным:  не может быть нормальным человек, проведший всю свою жизнь то со своими родителями, то - с семьей жены, то – в непонятном тюремном Челябинске-43.
... Измайлово - столь любимое им -  счастья папе не приносит: года через два после переезда он приходит - почему-то раньше обычного домой - и кричит:
- Представляете?! А?! У нас везде - идиоты!
- Не нервничай , - просит  мама. - Про идиотов я знаю, это - не новость...
- Новость! - продолжает кричать папа. - Я никогда не думал, что медики у нас - такие бездари!
- Объясни... - настораживается  мама. - Что случилось?

Тогда папа начинает рассказывать, и из его сбивчевого рассказа выходит,  что не так давно в их НИИ была сделана всем сотрудникам флюорография, но только его - одного - вызывают в туберкулезный диспансер.
- Бред! - бушует папа. - Они там на пленку плюнули, к ней что-то прилипло, а мне - при моей занятости - нужно час терять, чтобы новый  снимок сделать и  избавить себя от этих нелепых подозрений…

 ... Возвращается он из диспансера  еще более возбужденный, чем был до этого:
- Безответственные люди! - жалуется папа. - Говорят неизвестно что!.  По их мнению, я  должен  лечь в диспансер - для более тщательного обследования. На неделю! Да они там с ума посходили! День-два?  Хоть и со скрипом, я согласен. Но чтобы - на неделю? Я им так и сказал: «Согласен лечь на проверку. Но только на 2 дня, не больше!»
-  Почему ? -почему-то  шепотом интересуется мама. – И что тебе сказал, что ты должен проходить эту проверку?
- Ну, так... -  мнется папа. - Должен - иначе, согласно какой-то статье Уголовного Кодекса  меня посадят за умышленное заражение окружающих…
- Ерунда, короче - обрывает он сам себя. - Сегодня вечером я иду в диспансер - а через 2 дня вернусь: так мне главный врач пообещал...

Через 2 дня он не возвращается. . Через неделю - тоже. А  через месяц... Через месяц его переводят в Лось - в какой-то специальный  военно-туберкулезный  институт, в котором папа ест таблетки пригоршнями, грызет  леденцы - он бросил курить - и скитается  по ближним лесам с фотоаппаратом, снимая исключительно пейзажи: деревья, поля, ветки, цветы - люди, как утверждает он,  на фотографиях ему не интересны…

 ... Лось...
 Не так и далеко от Измайлово - всего час езды, если ехать через Сокольники и идти пешком через лес. Всего-то -  час, или даже меньше того!...
Но в этом часе  - миллионы парсеков, которые отделяют Землю от других  населенных  планет, где существуют иные измерения и где живут иные папы... 

... Ну, с папой у Райского всегда  было не слишком тесное общение: тот постоянно работал, работал, ездил в командировки, опять - работал...
Из командировок он приезжал обычно утром: входил в комнату и, видя Райского, сидящего на горшке, умилялся и ставил рядом с горшком какую- нибудь машинку…
- Вот, я тебе из командировки привез...
Так и осталось у Райского  в мозгу эта триада: " Машинка,  горшок, командировка..."
 
... Потом, когда Райский подрос, машинки - кончились, горшок - за ненадобностью отпал, командировки же  - остались.

... Туберкулезный институт командировкой не является - из нее папа не возвращается , он в ней прибывает постоянно, хотя и  готов к визитам  родственников: впрочем, чувствует себя он, видимо, во время этих визитов, не самым лучшим образом… Как будто именно эти визиты – как безжалостные ножи, пролезающие между створок его больничной, отрешенной раковины…

... Райский с мамой приезжают. Доходят до больничной палаты. Папа - на пороге - в  безразмерной казенной  пижаме.
 - Целоваться ... - встревает мама.
- Знаю...- отзывается папа. - Нельзя... - и отходит от Райского на положенный метр, хрустя леденцами.
- Что врачи говорят? - равнодушно интересуется Райский, толком и сам не понимая, о чем он спрашивает: так его мама говорить научила , объяснив, что папе это будет - приятно.
- А... отвечает папа. - Наши больные говорят о ведущем хирурге Богуше - фамилия у него такая - что :
Лучше  попасть в руки Богушу -
Чем  отдать Богу душу...

... И - начинается фейерверк  некого  больничного фольклора, напичканного  мензурками, коттеторами, капельницами, уколами и торами, капельницами…

- Да... прерывает папу мама. - А Райский в школе...
- Чудесно... - реагирует  папа, не слушая. -  Как наши больные говорят:
Лучше отдать Богу душу,
Чем попасть в руки к Богушу...   

- А у меня на работе... - делится  мама.  - Мы с последним проектом...

- У нас... - прерывает ее папа. - Как больные говорят?  Про Богуша? Они говорят...

- У твоего старшего сына - защита диссертации на носу . И он...

- А, больные... - радуется папа. - У нас. По поводу академика Богуша шутят, что...

... Потом, уже после года мытарств в госпитале,  папу  - как выздоравливающего - отправляют  в санаторий, в Ялту.
Оттуда он пишет  письма Райскому, на которые тот не отвечает: не по злому умыслу, а так - от лени...
Папа пишет по 30 писем в месяц - о душе, о страсти, о доброте... Пишет... Пишет...
Райский дочитывает многословные письма до половины - не больше. .
- Ответил бы папе... - просит  его мама.
- Да... - зевает  Райский. - Обязательно: уроков, правда, в школе много...

Насчет уроков он нагло врет  - он их либо вовсе не делает, либо успевает разделаться с ними  в метро, возвращаясь из школы домой...
- Напиши... - настаивает мама. - Он ведь ждет...
- Да, обязательно... - обещает  Райский.-  Отвечу - вот только с уроками...
 Потом Райский писем больше  не вскрывает: а так, по получении, сразу   выбрасывает в  мусоропровод .
- Были письма от папы? - каждый день спрашивает мама.
- Нет... - лжет Райский.
- Ну, видимо ему в Ялте и без нас хорошо...
- Видимо... - соглашается Райский. - Ему там хорошо. А от добра, как известно, добра - не ищут... 

... Целых два года длится папина туберкулезная одиссея  -  и не через два дня, как ему думалось в начале, а через два года возвращается он к себе домой,  чтобы зажить прежней же добольничной жизнью, состоящей из работы,  командировок и банкетов.
И года еще не прошло со дня возвращения папы, как вдруг,  после очередного банкета, ему становится нехорошо и он решает не идти  на работу…
- Никогда не пей... - говорит он Райскому, вернувшемуся из школы и неприятно-удивленному встречей. . - То есть, насчет "никогда"  - это я погорячился, ибо никогда не пить у тебя не получится… Но пей всегда в меру… 
- Я вообще ничего не пью... - морализаторски замечает Райский. - В отличие от некоторых...
 Папа морщится, но ничего не отвечает: а это верный знак, что ему очень, очень плохо...
И на следующий  день на работу он не идет: опять его мутит.. 

... А уж на третий день - вопреки желанию папы - вызывают врача.
- Не хочу... - говорит папа.
-  Дело не в хотении... - сердится мама. - А в том, что даже большие начальники должны иметь для работы оправдательные документы в виде медицинских справок…
- Да... - соглашается папа. - Но я сейчас позвоню, договорюсь...
- Вот! А с врачом даже и договариваться не надо: он придет, выпишет тебе биллютень по поводу отравления - и все...
- Ладно, - неохотно соглашается папа.- Вызывай...

... Вначале врач равнодушно обследует папу в присутствии мамы.
Потом - озабоченно хмурясь -  он отправляет ее под каким-то благовидным предлогом – на кухню…

- Ну, что, доктор? - хрипит папа, извиваясь под безжалостными руками врача. - Гожусь я для больничного?!
Понятно : папе неловко быть симулянтом, вот он пытается заигрывать с врачом ...
- Уф... - вздыхает врач. - Ничего особенного - но больничный я вам выпишу. И еще - направление в больницу: нужно сделать кое-какие анализы...
-  Доктор! - заклинает папа. - А нельзя ли обойтись без анализов и  больницы?
- Нельзя! - каменеет врач. - Я же тоже должен наказывать симулянтов! А - согласитесь - анализы в виде наказания - не слишком суровая кара...

- Понял! - ликует папа. - Я все сделаю, все... Но скажите Бога ради - как вы меня с моим притворством  раскусили?! Как?
- Опыт... - скромно отвечает врач. - И вообще, скажу вам по секрету: нас, в последнее время, вызывают исключительно симулянты, перепившие накануне...
- Доктор... - восторгается папа. - Мне даже неловко...
- Ничего-ничего... Только вот вы, как обещали, в больницу сходите: у нас тоже своя бюрократия...
- Схожу! Непременно! - радуется папа. - Ведь что касается бюрократии, так она везде - одна...

Врач выходит на лестничную площадку и говорит маме, закрывающей дверь:
- Я не специалист... - кашляя, говорит он. - А простой участковый врач. Но даже при этом  я могу   сказать наверняка, что у вашего мужа - рак.  И, как мне кажется, в последней, заключительной стадии…
- А - рентген? Снимок? Вы же всего этого не делали...
- Не делал... - соглашается врач. - И - когда бы я успел?! Однако не рассчитывайте слишком на снимки - они покажут только то, о чем я  пока догадываюсь:  у вашего мужа все внутренности в метастазах…
               
И он уходит, врач, оставив маму Райского - в ужасе, папу - в неведении, и Райского - который успел  подслушать весь лестничный разговор  - в непонятной гордости: "Ну, наконец-то  и в нашей семье что-то важное  случается!"
Он не понимает, что речь идет о смерти его собственного отца - то есть, он смотрит на всю эту ситуацию со стороны, как читатель книжки, написанной задолго до его рождения и рассказывающей о судьбах персонажей, которые ему глубоко, на самом деле, безразличны... Книжками - вот ведь чем занят Райский. Книжками!
И собственный отец кажется ему одним из героев этих книжек в засаленных переплетах, под которыми разыгрываются душещипательные, но такие далеки сердцу драмы…
 
... Папа идет в больницу, считая себя симулянтом на 90 %, и возвращается из нее, чувствуя себя симулянтом на все 100%...
- Они мне говорят... - ликует он. - Что у меня ничего страшного нет, но все же нужно сделать дополнительные анализы и снимки... Здорово, однако, я  всех вокруг пальца обвел…
- Да... - горестно соглашается мама. – Здорово… А что с больничным?
-  Продлили... - хохочет радостный папа. - Сразу на две недели !

... Потом это становится понятным - почему продлили сразу на две недели: папу кладут в больницу, он не ест, не пьет, усыхает на глазах и ждет операции, тает на глазах и ждет операции, которую ему будет делать сам великий Ропаткин - хирург, берущий такие гонорары, что он умудряется покупать на них картины Рембрандта…
- Даже великого Ропаткина я провел... - слабо усмехается обессилевший папа. - Даже его... Он ведь и не знает, что я - так, не при чем и страдаю только одной болезнью – воспалением хитрости…

Ропаткин вскрывает папу, ковыряется минут десять у него в животе. и - зашивает...
- Я... - говорит он своему ассистенту, выходя в из операционной, - хоть и не ангел, но тоже совесть имею: поэтому  верните половину гонорара семье умирающего -  им эти деньги на похороны пригодятся…

А папа - ничего такого не знает, ни о чем таком не думает...
- Операцию я перенес хорошо! - хвастается он перед Райским, зашедшему навестить его в Бакунинскую  больницу. - И теперь - я уверен: все неприятности уже позади…
- Почему?
- Понимаешь... - улыбается папа. - Жизнь - она как устроена? Как зебра! То есть, за белой полосой идет черная полоса, за черной - белая, за белой - черная...
Чередование  черного и белого, удач и поражений, взлетов и падений, болезней и выздоровлений...
Нет! Ты увидишь - теперь, когда  моя черная полоса закончилась -  должна начаться новая, белая со все сторон, полоса…

- Слышу... -  отвечает Райский. - Раз ты говоришь  - так и должно случиться... Значит, не все еще потеряно...
- Ничего не потеряно... - хрипит папа. - Потому что у зебры...

... Райский выходит из больницы и идет пешком к метро "Бауманская".
Перед его глазами несутся черные зебры - черные, без единого белого пятнышка, без единой белой полосы...
- Значит, и такие, черные зебры бывают... - заключает про себя Райский.- Черные-черные... Впрочем, если они - абсолютно черные,  то почему они называются зебрами?
               
                глава  18
                " ПОСЛЕДНЕЕ ЛЕТО"

- Вот станет мне чуть получше, так я тебе такое расскажу... - постоянно обещает папа. - Такое...
- Расскажи...
- Не в больнице... Не здесь - вот приедем на дачу...

Папу привозят на дачу на такси. Он сам открывает калитку, сам - без посторонней помощи - доходит до дачного домика...
  - Вот! - радуется он. - Сил во мне, сил...

На следующий день он два раза обходит участок, строит планы, что через несколько дней, когда окончательно окрепнет, пойдет на речку Серебрянку,  а потом - в лес.
Но прогулка по участку оказывается его последним выходом из дома: со следующего дня он начинает терять последние силы и,  поскольку врачи понимают всю безысходность и необратимость его болезни, именно со следующего дня ему начинают колоть морфий…

- Папа... - трясет его за плечо Райский. - Ты обещал мне рассказать о чем-то...
- О чем? - не понимает папа.
- Я - не знаю. О чем-то важном...
- Самое важное - это то, что мы все живы, все вместе... И ничего более важного в жизни нет...
- Нет... - настаивает Райский. - Ты ведь говорил, что хочешь мне открыть какие-то секреты...
- Не помню... - сонно улыбается папа. - Забыл... В Бельгии, правда, мне предлагали остаться... Представитель короля со мной беседовал...
- Кто? - неподдельно удивляется Райский.
- Представитель короля Бельгии - Бодуэна... Ведь я работал на Международной выставке, в Советском павильоне...
 А они, бельгийцы,  узнали, что я являюсь специалистом- ядерщиком... Ну, так ко мне в гостиницу пришел один человек, завел меня в ванную комнату, включил воду - и там предложил мне сказочные условия, если я соглашусь остаться в Бельгии: и виллу, и машину, и зарплату миллионную… Но мне, как ты понимаешь, пришлось отказаться…
- Почему? - не понимает идеологически-нестойкий Райский
.- Потому, что  я там один был, без вас. А вы оставались в заложниках: согласись я, маму бы твою посадили, а вас с братом распихали бы по разным детским домам…
- Да... - восхищается Райский. - Секрет - так секрет...   
- Это не секрет - ерунда... - говорит папа. - Меня в Югославии тоже вербовали - и не кто-нибудь, а сам помощник Тито... И тоже - условия: вилла, работа, машина
- Отказался?
- Конечно... Но это тоже ерунда : подожди - вот станет мне полегче, я тебе такое расскажу...

Нет, не расскажет папа свой главный секрет Райскому никогда - не успеет...

…Лежит он в полутемной  комнате,  на кровати с бесчисленными перинами и одеялами и -  время от времени просыпаясь - с удивлением замечает:
- Странно...  Я себя чувствую чуточку пьяным... Даже не пьяным, а...
- Это - от свежего воздуха... - объясняет мама, сидящая неподалеку.  От свежего дачного воздуха - всегда так...

Папа страдальчески морщится - за много лет совместной жизни он начал ненавидеть само это выражение:" Чистый воздух..."

- Да нет... - устало сердится он. - Какой в комнате чистый воздух, если здесь воняет как в аптеке?! Нет, дело не в воздухе - дело, как я понимаю, в моей  болезни…
- Ты же говорил, что ты - здоров, и просто симулируешь... - пугается мама.
- Сначала - да... - признает папа. - Да, я так говорил. Но после операции я начал догадываться, что-то здесь нечисто... А потом и понял,  , что всей правды  , что всей правды мне не говорят.
И он осуждающе полуоткрытыми глазами глядит на маму.

- Я? - вздрагивает мама и начинает катастрофически краснеть. - Я? Это... Это... Неправда...
- Правда! - наступает папа. - Поглядись в зеркало: ты - покраснела... Как свекла... И значит, даже ты от меня скрываешь...
- Нет! - истерично отрицает мама. - Выдумываешь не Бог весть что...
- Ладно... - закрывает глаза папа. - Не притворяйся - я все равно знаю, что у меня...
- Что? -   бледнеет мама.
- Не гастрит у меня, как все вы хотите меня уверить... - шепчет папа, облизывая белые губы. - А... А...
- А... - заворожено повторяет мама. - А...
- Язва желудка! ... - тщательно выговаривает папа. - И оперировали меня по поводу язвы!
- Ой... - опускается на кровать дрожащая  мама. - Ой...
- Не волнуйся, пожалуйста, - просит папа. - Но и не скрывай от меня, в дальнейшем, всей  правды:  какой бы горькой и жестокой она ни была...
- Я и  не скрывала... - оправдывается мама. - Просто врачи просили не говорить...
- Это я понимаю... - соглашался папа. - Но впредь - ничего не скрывай: от меня все равно - как видишь - ничего  утаить  невозможно...

 ... Брат не появляется на даче - у него  в день папиной операции - и бывают же совпадения? -   родился ребенок: сын,  от рождения слабый и нуждающийся в постоянном уходе…
Папа очень хочет увидеть внука - но откладывает поездку со дня на день, откладывает...  А потом и вовсе перестает о ней говорить: под морфием,  говорят,  стирается грань между реальным и желаемым…
- Главное, что я видел своего внука... - говорит как-то папа. - Видел, и даже на руках держал... И - разговаривал. И - песни ему колыбельные пел...    Так что,  ехать мне теперь к нему  - незачем: мы с ним и так уже знакомы…

... Райского переводят  на житье в другой дачный дом - большой, старинный, с просторными комнатами и высокими потолками.
Дело в том, что этот дом был основным и главным на даче, но  папа настоял в свое время на том, чтобы на его деньги был построен  маленький  садовый домик, состоящий из террасы и комнаты: не хотел папа жить в большом доме с Димой , Симой, Коськой и прочими: все это слишком живо напоминало ему коммуналку на Петровском бульваре...
 Домик был построен, назван во всех документах "летней кухней",  но - не названием он был важен, а – своим жилым, жизненным отельным пространством.

Из большого дома все -  кроме Коськи - на время папиного умирания - уезжают: Коська же остается, чтобы делать папе уколы и быть при нем до конца…
- А чего это Коська в отпуск не едет? - недоумевает папа. - Он ведь всегда на Юг, на море... А тут - на даче сидит... Странно...
- Да... - соглашается мама. - Он - жулик и проходимец, с этим я не спорю, но - все-таки - он мой родной брат...
- Не понял связи...
- Я тоже не понимаю... - признается мама. - Но, как видно, эта связь - есть...

... Итак, Райского переводят жить в большой дом -  мама панически боится, что Райский заразится от папы раком.
 Происходит это не от медицинской безграмотности, а просто от животного страха теряя одно, потерять и последнее.
Видя умирающего папу мама сходит с ума - только этим и можно объяснить ее решение, что Райский не должен подходить к папе ближе, чем на метр /о, этот злополучный метр - напоминание о бывшем папином туберкулезе/, не целоваться с ним – что понятно, и даже не здороваться за руку…

... Каждый вечер Райский забегает в комнату - пожелать папе спокойной ночи.
Он прибегает беззаботно,  как молодой конь, топчется  на месте, произносит  дежурные фразы и ,  развернувшись на 180 градусов,  убегает в летнюю теплую темноту -  в другой дом, где его ждет прохладная кровать, настольная лампа и недочитанная книга...
Ну, еще и початая пачка сигарет - там, в отдельной комнате, можно  и покурить - хоть и лежа на полу и выдыхая дым в распахнутое окно, но -  все же…
 
 ... Папу нужно  взвесить - и поэтому приходят с весами  соседи по даче: полковник Петя и его шурин,  физик-теоретик   Юлик.
 Они  поднимают  папу с кровати и ставят – придерживая с двух сторон – на весы.
- 65 кило... - говорит  Юлик, делая глазами знаки Пете. - Снимаем...

Они кладут папу на постель: такую огромную для его сморщенного тела…

- Где? - удивляется Петя.  - Где ты видел цифру 65?
- Видел! - орет Юлик, дергая бровями, ресницами, щеками. - Именно эту цифру я и видел!  В элементарной физике, между прочим...
- Там было не 65! - спорит полковник Петя. - И ты меня своей элементарной... этой... физикой - не пугай: я и так пуганный - на Севере служил!  к
- Неужели я... - прерывает спор папа. - Неужели я на целых 20 кг. похудел? А? За две недели?!
- Нет... - отвечает Петя. - Не на двадцать... Ай! Не... Ай! Ай!... Мне больно!
- Извиняюсь... - тараторит  Юлик. - Я случайно Пете на ногу наступил. Извини, Петя, я - случайно. Так, стоял - вдруг меня в сторону повело... Это у меня с детства - плохой вестибулярный аппарат….
- Аппарат плохой... - улыбается Петя. - А? Аппарат! А с плохим аппаратом - жениться нельзя! И - ничего нельзя!
- Да... - быстро  соглашается Юлик. - Но это - вопрос дискуссионный. Потому что - с помощью простейших формул я могу доказать,  что вестибулярный аппарат не имеет никакого отношения к тому аппарату, который ты, Петя, в силу своей неосведомленности считаешь вестибулярным. 
- Ой... - скулит  Петя. - Делай со своим аппаратом все, что хочешь - только не оскорбляй в моем лице всю нашу славную Красную Армию! Иначе я тебе этого, Юлька, вовек не прощу!

- О чем вы говорите?... - спрашивает  папа, выплывая из нестойкого сна. - А то я как-то нить потерял... 
- О Советской Армии... - рапортует Петя.   
- А... О ерунде, короче... Ладно... Спасибо за весы, за помощь. Спасибо, что пришли...
- Не за что... - отвечают почти хором Петя  и Юлик, разворачиваясь на 180 градусов. 
- Подождите... Не уходите... Скажите определенно:  сколько я вешу? Неужели, 65?
- 70! - громко кричит Юлик. - 70 - у нас весы врут ...
- Откуда 70? - удивляется Петя. - Весите вы... Уй!
- 70 кг. 500 грамм! - орет Юлик. - Если - точно!
- А почему Петя "уйкает"?
- Военный человек... - объясняет Юлик. - Точность любит. Я ведь чего сказал? 70.  А на самом деле - 70 с половиной.
- Ты! Ты! Ты! - что-то вдалбливает Юлик Пете. - Ты!
- Не слышу... - жалуется папа. - О чем вы там говорите?   
- Петя говорит, что его  весы не на пять - на десять кило отстают. Правда?
- Правда! - отзывается Петя. - Чистая правда: я только сейчас на себе проверил и убедился! Десять кило!
- Так что вы весите, на самом деле, 75... - заверяет папу  Юлик.
- 500! - кричит  Петя. - Честное слово, 75 кг. 500 г.! Вот!
 
-... Не понимаю... - жалуется  папа маме, после ухода соседей.  - Петя - военный человек, а терпит в своем доме весы, которые врут на целых 10 кг..  На его месте я такие весы просто бы выбросил…
Но теперь ты видишь, что была неправа?! Видишь? И похудел-то я - на пустяк. А ты все - расстраиваешься...
И папа гладит  маму своей невесомой,  прозрачной  рукой  по голове...

-...  Весит он 43 кг. - говорит Юлик, когда мама с Райским приходят  к нему на дачу. - С граммами... 
- 500... - икает Петя.
- Неужели 43? - не  верит мама. - Разве при его росте такое может быть?
- 500! - уточняет Петя, пьяно сердясь.  - 500! Это разница - 500 грамм! Нас, на Крайнем Севере за эти 500 грамм... Даже - за 400... 
- Напился... - извиняется за шурина Юлик. - Весы я его обидел: отстают, мол, на десять кг.  А он - точность любит : военный человек... Вот - и обиделся…
- Стоп! - трезво басит  Петя, не  переставая раскачиваться на стуле. - Плевать мне на весы - я из части новые упру.  Мне человека  жалко... Жалко...
.- Ты ж - офицер... -  старается успокоить  его Юлик. - Мужик! И - реветь не имеешь права...
- Пошел ты... - отзывается сквозь слезы, Петя. - Ты кто такой, чтобы считать мои права? А? Думаешь, если военный - значит, и без души?
- Ничего я не думаю...
- Вот! - оттирает рукавом  слезы Петя. - "Ничего не думаю!" Кто сказал? Физик! А про нас, военных, только это и говорят
- Правильно... - оживляется  Юлик. - Потому что вы...
- Человек умирает... - переходит на шепот Петя. - А ты меня в дураках оставить норовишь? Нехорошо...
- Да... - мнется Юлик. - Чего-то я - не того... А ты, скорее всего...
- Человек... - вдруг вмешивается в их разговор  Райский. -  Рождается, чтобы умирать... Так в книжках написано - не могу сказать,  что это дословная цитата, но направление – верное…

Все трое - мама, Петя  и Юлик -  смотрят  на Райского с нескрываемым  удивлением.
- Да! - настаивает Райский. - Смерть является логическим продолжением рождения! И в этом смысле не нужно принимать ее слишком близко к  сердцу…

Все трое его слушателей крутят в недоумении  головами.
- Ничего... - замечает  Петя. - У нас в армии и не таких обламывал: делали людей из отбросов.
- Эффект резонанса... - говорит  Юлик. - Слышал где-то - повторяет...
- Неужели тебе совсем папу не жалко? -  негодует мама. - Ведь это - твой отец!
- Жалко... - врет начитанный  Райский, предвкушая по столь близкой смерти его отца -  долгожданную свободу. - Но жалость в философском смысле - не аргумент: вот я и стараюсь найти более серьезные и положительные аргументы…

 - Парень далеко пойдет... - теребит себя за ухо  Юлик.
- До генерала... - соглашается Петя. - До генерал - полковника даже. Но - не до маршала: там связи серьезные нужны...

- А он ведь так тебя любит... - причитает  мама. - Так любит... Больше всех! И не знает, бедный, что ты - такая равнодушная дрянь...
- И - хорошо... - соглашается Райский. - Что не знает! Так ему будет легче умирать...

- Чудовище... - стонет  мама.
- Да.. - соглашаются Петя с Юликом.

- Да что вы... что вы... понимаете? - рыдает Райский. - Что? Довели до слез ребенка - а туда же... Может, я скрываю свою боль перед посторонними?

- Будет он! Будет маршалом! - радуется Петя. 

 - Ничего вы не знаете о том, что происходит в моей душе... - всхлипывает Райский. - Ничего! Ничего-ничего вы не знаете...А  у меня ведь папа умирает...

"Взрослым - им нужно врать. " - думает он в это время про себя. - А когда врать долго неохота - нужно плакать...  Интересно,  а все крокодилы плачут крокодильими слезами, или - только маленькие: чтобы от них взрослые отстали?...

                глава 19
                " ПОМИНКИ"

... В крематории, с трибуны, поднимаясь туда один за другим,  папины друзья плачут и сморкаются, говорят  о веселом, забавном, непредсказуемом  человеке, верном друзьям и ветреном с женщинами.
Райскому даже кажется на секунду, что он спит, и находится на чужих похоронах, а папа - его папа - совсем даже и не умер, а стоит рядом где-то - держит Райского за руку и щекочет его за ухом, как собаку или кота… 
Сомнение разрешается  быстро: Райский просто щипает себя за ляжку, вздрагивает, вскрикивает и - убеждается в том, что он  и точно,    находится на похоронах своего папы, а – не на чьих-нибудь еще…
 А когда  гроб падает куда-то под крематорский пол  под равнодушную классическую музыку, Райский окончательно понимает: "Да... Это - папу хоронят. А не кого-то другого… «


... Раньше на похоронах и поминках Райский никогда не бывал - родители ограждали его чувствительную душу от сильных потрясений  и не только на поминки с собой не везли, но и вообще скрывали сами факты смертей тех или знакомых и родственников.
- А дядя Саша где? - вдруг спохватывался Райский. - Что-то давно он не приходил...
- Он уехал...
- А тетя Ира?
- О! Она уехала.
- А - кто дальше из них уехал?
Родители задумчиво смотрели друг на друга и потом отвечали хором:
- Никто! Они оба одинаково далеко уехали... Одинаково: дальше не бывает...!
 
Райского, как потом он выяснил, родители воспитывали примерно так же, как знаменитого принца Сидхарху Гуэтаму, от которого его близкие скрывали не только  сам факт смерти и не только не брали его с собой на похороны и поминки, но и вообще  о болезнях и старости с ним не говорили.
Вот, от него утаивали все - и он стал, в конечном итоге, Буддой.
А от Райского скрывали, скажем, всего четверть неприглядности жизни  -  в виде смерти: потому, скорее всего,  именно  Буддой он и не стал. Это подтверждает только одно: полумеры никогда не приводят к просветлению…

Из крематория едут домой - на многочисленных легковых машинах и одном похоронном автобусе: за него заплатил местком в оба конца, так что было бы глупо не воспользоваться…

Приезжают домой, усаживаются  за стол...
- Покойнику! - напоминает кто-то. - Ему, главное, не забудьте налить...
- Да... - иронично замечает кто-то другой. - Ему это сейчас - самое главное...
- Выпьем! - поднимает рюмку некто третий. -   О чем говорим, ребята? И - чего говорим? Эх, зальем тоску проклятую!

И он опрокидывает содержимое рюмки в рот, морщась и кривясь, как под пыткою...

 ... Гости, выпив, начинают говорить о покойном папе Райского, и из их разговоров выясняется, что тот  исключительно хорошим и веселым человеком.

"Странно" - думается Райскому. - Главной его черты - занудства -  никто так и не заметил, что ли?..."

Перед ним встает в полный рост его отец, и - грозя пальцем, желтым от  никотина, говорит:
" ...  И кто не помогает маме, тот потом не поможет своему другу, который попадет в беду!
  Друг твой будет плакать и страдать, целовать твои ботинки, а ты - пройдешь мимо, ибо ты сейчас не помог своей родной  маме отнести посуду на  кухню!
Не помог помыть эту посуду! Не помог маме поставить чайник на плиту!
...  Вот, ты не помогаешь маме - так когда-нибудь ты убьешь кого-то, в силу пустого равнодушия своего - убьешь! Или - ранишь!
 И  тогда человек - раненный тобой - в предсмертном просветлении поймет причину твоего падения и  - бросит тебе, как перчатку в лицо, горькие слова: "Все - оттого, что ты тогда, в своем детстве, очень мало помогал своей маме!»
- А я ему отвечу: "Сам дурак!"  - отвечает  Райский.
- Это ты - мне? - удивляется папа.
- Нет, будущему другу... - иронизирует Райский. - Которого я убью...
- В угол! - командует  мама, входя в комнату. - На час!
- За что? - недоумевает  Райский. - За то что, что он ...
- Папа! - поправляет Райского мама. -  А - не "он". На полтора часа в угол!
-  Был час , теперь - полтора. За что?
- За хамство... - ехидно замечает папа.
- В чем я хамил? - бубнит Райский, плетясь в угол.
- Виноват... Виноват... - радуется папа.
-  В чем?
- В том, что ты - маленький, а я - большой. Вот в  чем!
- Но это же нечестно! - скрипит Райский из угла. - Тебе, значит, все можно...
- Да... - легко соглашается папа. -  Мне - все можно, а тебе - ничего нельзя! Потому что когда я был маленьким - мне тоже ничего нельзя было. Ну, а теперь я вырос - и нельзя ничего только тебе!

Райский стоит в углу, хлюпая носом и размышляет: рост - вот в чем дело.
Нужно расти - тогда он и папу прищучит, и с Танькой -  как обещался брат  - переспит. "Но... " - проскакивает  в его мозгу, - "Как жить в мире, которым правят эти сволочные и несправедливые понятия роста и возраста?

- ... Тише ... - стучит вилкой по рюмке  кто-то...
Райский отмахивается  от воспоминаний, и - сразу же -   попадает, куда надо по времени: "Щелковская"... Поминки...

- Я... - говорит толстенький жизнерадостный человек в ладном костюме, подпрыгивая над стулом, - Я хочу взять слово!
То - не кто-то, то - Коська:  дядя Райского  .

- Я... - говорит  Коська. - Очень любил покойного...Он, покойный, был замечательный человек! И моя любимая сестра - я этого никогда и ни от кого не я этого никогда и ни от кого не скрывал - сделала правильно, что вышла  замуж за покойного!

В тишине слышатся  мерные всхлипывания - то плачет мама Райского, которая совсем даже и не слушает чужие речи - а так, просто и естественно  -  отдается своему горю…

Коська смотрит на нее и продолжает:
- Она плачет... Но - спросим себя: " А почему, собственно?"

Не дождавшись ответа на свой каверзный вопрос, он решает найти его  самостоятельно:
- А она плачет... - доверительно сообщает он. - Потому, что наш любимый покойник - умер!

Тут он вытаскивает из кармана  носовой платок и начинает утирать им невзначай  вспотевшую лысину.

- И пусть плачет... - разрешает он после недолгого сомнения. - Пусть - чего ей еще делать-то?!
Слушатели разводят руками и согласно кивают головами:" Да, мол, это логично: чего еще делать, если любимый муж взял  - и помер? Плакать - ничего другого и не остается…»
      
Коська - ободренный общим пониманием - продолжает:
- Умер он, наш дорогой покойник. Сестра моя любимая - что? Осталась без него! Но в ее преклонном возрасте, в 54 года - все равно  жизнь  - почти что кончена.
Так что, моей любимой сестре и хотели бы - да не  поможем: безутешная вдова, она будет доживать свои грустные дни в одиночестве и проводить холодные ночи в  своей одинокой холодной постели…
- Верно... Верно... - с энтузиазмом  подтверждают  те, кто помоложе.
 А те, кто постарше, глядя друг на друга - молча опускают головы.

- Вот! - радуется  Коська. - Я и хотел сказать о том, что моей сестре все равно - не жизнь. Но жизнь новому поколению, которое осталось сиротами!
- Старшего - не беру... - деловито замечает он, обходя брата Райского стороной. -  А вот младшего...
Тут Коська  добирается, наконец, до Райского и , обнимает его за плечи:
- Младшего... Младшего я беру себе в сыновья! Чего он будет без отца расти? Он, что ли, виноват, что покойник его в 46 лет  заделал? Я говорил тогда ему , что нельзя заводить детей в преклонном  возрасте! Так ответственные люди не поступают!
 Но - что ему были мои аргументы?   Я сестре аборт даже готов был устроить! Устроил уже! А она - отказалась. Даже криминальный аборт я готов был провернуть - с моими-то связями...
А они - в сторону... То есть, покойный согласен был на это - это она, сестра моя не захотела: "Не хочу, говорит, ребенка жизни лишать… Нет и нет!»
А он - ныне покойный,   - все мне жаловался тогда: "Сделай", - говорил, - "Коська, аборт. Я их, этих младенцев, просто не перевариваю..."

... Райскому становится стыдно от дядиных откровений, он пытается выскользнуть из его объятий, но - не может:  Коська   держит его, как бульдог – сардельку. 

- К чему я это веду? - сам себя обрывает Коська. - А к тому! - грозит он кому-то пальцем, - Что обо мне говорят, будто я не способен на жест!
Он делает рукой  замысловатый жест и продолжает:
- А я возражаю: "Нет! Способен!" И потому в эту тяжелую, скорбную для всех нас минуту, я и заявляю с полной ответственностью: я, Коська,  заменю теперь младшему Райскому отца - благо он, его отец, ворочается сейчас в могиле и думает: "Кто? Кто позаботится о моем младшем сыне?»

- Не ворочайся, наш дорогой покойник! - возвышает  голос Коська. - Не ворочайся, говорю я тебе! С этой самой минуты - /он почему-то смотрит на своими золотые часы/, - именно вот с этой самой минуты ты можешь не ворочаться там - тем более, что тебе и ворочаться нечем, поскольку тебя сожгли.
Итак, ты можешь  спокойно покоиться во прахе, ибо я - твой ближайший родственник, Коська, -  заявляю : " Я – беру к себе в сыновья твоего младшего сына! И – что характерно – абсолютно бескорыстно… !»
 
Выпалив всю эту галиматью, Коська садится  на стул и выпивает полный бокал "Нарзану" - спиртного он не пьет никогда...
   
... Аплодисментов, на которые он  так рассчитывал - нет: все стучат вилками по тарелкам, потребляя салат-оливье, грохают бутылками, передергивают кадыками -  а в остальном,  тишина и полное равнодушие…

- Дядя Коська... - трогает  его за плечо Райский. - Вы что, серьезно все это говорили?
- А что такое?
- Так... - смущается Райский. - Боюсь...
- Чего? - удивляется Коська.
- Если папа услышал, что именно вы станете мне главной защитой - папа же не просто в гробу крутиться станет - он землятресение устроит...
- Ой! - сбрасывает  с брезгливостью дядя Коська руку усыновленного прилюдно  племянника. - Только ты мне не мешай - а пойди и  займись своими делами…
- Какими?
- Ну, какие у детей дела бывают?  Большие, малые... Вот ты пойди и займись для начала малыми делами - в  горшок написай, например...
- Я уже давно в туалет хожу... - обижается Райский. - Мне уже четырнадцать. Плевать я на ваши горшки хотел.
- Вот! - оживляется неунывающий дядя Коська.  - Так пойди и наплюй в эти самые горшки - тоже, между прочем, дело: лучше, чем к старшим попусту приставать в день траура…

Расходятся все постепенно - как бы исчезают в накуренном воздухе, пропитанном воспоминаниями, винными парами и слезливыми тостами...
Райский идет в свою комнату, раздевается и ложиться спать: молча и деловито.
Мама моет на кухне посуду - под шум воды он и   засыпает...

Просыпается он ночью - резко, как от удара.
Он слышит какие-то странные звуки: то ли крик ночных птиц, то ли вой раненного и умирающего животного.
- Что это такое? - не столько пугается, сколько любопытствует он. - Что это?

Какое-то время еще он прислушивается, стараясь  понять природу странных звуков, потом же - спрыгивает с кровати и бежит в соседнюю комнату.
Он видит - в лунном свете дрожащее одеяло. Ничего больше - только одеяло, которое дрожит и издает странные звуки.
Он присаживается на кровать, но одеяло не замечает его присутствия: оно дрожит и всхлипывает… 
- Мама! Ты плачешь? - спрашивает он.

Одеяло меняет форму - и вдруг Райский видит мамино заплаканное лицо и кривящийся рот, прикрытый двумя ладонями...
- Не плачь... - успокаивает маму он. - Не плачь, не надо...
- Папа умер... - говорит - пытаясь справиться с рыданиями - мама. - Папа...

Райский внимательно глядит на маму - такой ее он никогда не видел. Потом что-то обрывается в его груди, что-то падает - и сплющивается... Сердце? А почему он никогда его не чувствовал до сих пор?
- Я не буду больше... - обещает мама и вдруг, против ее воли, снова рыдает - еще горше, чем до этого.

Райский смотрит на луну, на маму, на ее слезы, на покусанные руки, на постель без простыни - так только, для порядка прикрытую одеялом...
И вдруг так холодно становится ему, так одиноко, так страшно...
- Не смей... - говорит он. - Не смей плакать...

И тут же он понимает, что все его отношения с папой были - поверхностными, что он не успел с ним поговорить, что папа хотел ему так много рассказать, так многому научить, просто – посоветовать…
Но он - не успел...
И - не успеет теперь никогда, потому что он - умер!

- Неужели папа умер? - спрашивает он самого себя. - И это не сон, не фантазия, не  бред?
Мама снова накрывается одеялом с головой - и издает рыдающие, задавленные звуки...

- Папа умер... - доходит до Райского. - Умер... Умер...
Он закрывает рот руками и, давясь в плаче, падает на дрожащее одеяло....

Именно в этот момент - не раньше и не позже - он осознает непоправимое: "Умер его папа!" Не кто-то другой - а его родной папа...

Райский плачет: но от слез, как ни странно, ему не становится легче...

                конец второй части