Точно супруги, прожившие много лет вместе и наученные жизнью, они вступили в тишину и покой – за границу страсти, где кончались грубые шутки несбывшихся мечтаний и обманчивых миражей: по ту сторону любви.Габриель Гарсия Маркес. Любовь во время холеры.
===============================
“Ну, все, можно и по-сибаритствовать... Завтра мне все-таки семьдесят – могу себя побаловать”. Она залезла под одеяло, воткнулась поглубже в высокие подушки и поставила на колени поднос с завтраком. Аромат кофе, приправленный ореховым ликером, приятно щекотал нос. Она закрыла глаза и представила, что ее тело наполняется свинцом. Тело отяжелело, расслабилось... Теперь можно вынырнуть и приняться за кофе с бутербродами. Зубы (у нее еще были свои зубы – предмет особой гордости) вонзились в соблазнительную мякоть манго, и тут... раздался звонок в дверь. Тяжело вздохнув, она отставила поднос, натянула халат и пошла открывать.
На пороге стояла женщина. На вид женщина была старше... “где-то 75, наверное”. Ей сразу показалось, что где-то она эту женщину уже видела, что-то неотвратимо знакомое чувствовалось в ее облике, осанке, взгляде. Женщина оценивающе осмотрела ее с ног до головы:
- Хм... так вот как Вы выглядите. Я Вас представляла совсем другой. Может, вы меня все-таки впустите в дом или так, и будем через порог. Я не собираюсь на Вас бросаться – годы, знаете ли, уже не те. Хотя раньше может и... – она не закончила.
“Так вот, кто она...” Ее как током ударило... когда-то давним давно он показывал ей фотографию жены – те же холодные глаза, та же осанка. “Что ж ей от меня надо... мы ж с ним не встречаемся уже...”, считать стало лень.
- Проходите.
Женщина бесцеремонно прошла на кухню.
- Чаю можете не предлагать, я скоро уйду.
Женщина поставила на стол коробку.
- Вот. Перед смертью просил передать. Не могу сказать, что я рада Вас видеть, но это его последняя просьба. Похороны завтра в три. – Она назвала адрес и, не прощаясь, так же бесцеремонно, как вошла, вышла на улицу, села в такси. Такси постояло минуту, потом открылось окно. – Можете не приезжать, если не хотите – ему уже все равно, а я как-нибудь переживу. – Закрывающееся окно спрятало недобрую усмешку. Неожиданная посетительница укатила.
Под одеяло лезть больше не хотелось... кофе остыл... так хорошо начавшееся утро было испорчено. Холодный кофе в раковину. Она сварила новый и только после этого подошла к столу, где стояла коробка. “Значит, он умер”, – констатировало что-то у нее внутри – “сколько мы не виделись?.. сейчас ему должно быть восемьдесят, а тогда было тридцать пять... значит – сорок пять лет... сорок пять”. Она закрыла глаза, повертела эту цифру на языке еще несколько раз, но вкуса не почувствовала. “Мда”, она решительно открыла глаза, села за стол и придвинула коробку.
Коробка была довольно внушительного размера. На крышке хорошо знакомым почерком было написано ее имя и адрес. Явно написано недавно... Она отхлебнула кофе – “что же там?” Почему-то она медлила, не могла решиться открыть. “Может, не стоит... его все равно нет... нет уже сорок пять лет”. Она открыла коробку.
В коробке были письма. Много писем. Письма были аккуратно перевязаны ленточками или схвачены резинками. На каждой пачке стоял год. Хм... она пересчитала, пачек было сорок пять. Он ей писал письма и не отправлял. На каждом письме или открытке стояла аккуратная дата. Она взяла первую пачку и пересчитала – писем было сорок девять и три открытки: на новый год, день рождения и 14 февраля. Она взяла следующую пачку – тоже самое. Она взяла пачку наугад – тоже самое. “Бред какой-то...” он ей писал каждую неделю, начиная с того дня, когда она сказала, что больше не хочет его видеть никогда, тогда он ушел, не оборачиваясь, ушел ... навсегда. Она перестала считать... зачем... она и так знала, что в коробке две тысячи двести пять писем и сто тридцать пять открыток. Она устало откинулась на спинку кресла.
Она всего лишь попросила быть с ней в ее день рождения. Он рассмеялся и сказал: “Когда мне будет восемьдесят”. И тут ее прорвало... Пять лет надежд, обид, ожиданий, мольбы, пощечин, одиноких вечеров и пустых праздников... И он ушел... Ушел к той, как уходил много раз, но в отличие от других раз, он больше не вернулся. И вот теперь ему восемьдесят и его нет.
Взяв коробку, она переместилась в кресло, укуталась в плед, взяла первую пачку и начала читать. Сначала шли длинные пространные письма о том, как ему плохо без нее, как он страдает и т.д., но ничего не может сделать. В зависимости от настроения письма были либо мечтательно-пространные с маниловскими проектами, о том, как дети вырастут, уйдут в колледже, и он разведется и приедет к ней на белом Мерседесе с большим букетом белых роз, либо депрессивно-гнетущие – ничего никогда не произойдет...
Постепенно, письма становились менее эмоциональные, зато более содержательные. Вся его жизнь постепенно разворачивалась перед ней как многосерийный фильм. Вот, например, он в костюме на каком-то празднике на работе. А вот описание его поездки на острова с детьми, старший сын кончает школу. Жизнь идет, свадьбы, похороны, праздники, будни, фотографии, описания... Иногда письма были на розовой бумаге, иногда встречались пустые листки, аккуратно закрашенные черным карандашом.
Каждый год, в день их знакомства, он надевал белый костюм, покупал букет роз и шел в их любимый ресторан. Заказывал шикарный обед на двоих с дорогим Шампанским (меню неизменно прилагалось к каждому письму). Ее нетронутая еда вместе с букетом потом отправлялись официантом в мусор, а он брал только один лепесток, чтоб засушить его и приложить к письму. “Как символично”.
А были и другие письма... Письма, посвященные дню их расставания. Тогда он надевал черный костюм, покупал желтые нарциссы и заказывал себе обед из водки и пережаренного мяса.
Периодически появлялись письма о ней. И даже ее фотографии. Вот, она на свадьбе, аккуратно вырезана из толпы гостей, а может из объятий мужа. Вот она с новорожденным сыном на руках. “Интересно, откуда у него эти фотографии”. Даже фотография с похорон ее второго сына, когда она выплакала столько слез накануне, что не хватило на сами похороны.
Ее передернуло. Очень захотелось выпить. Она встала, налила коньяку и впервые за много лет развела камин. Темнело. Пока не поздно, она позвонила паре подружек, которых пригласила на завтра и, отговорившись неважным самочувствием, попросила не приходить. От одной отделалась с большим трудом, она даже собиралась приехать прямо сейчас, чтоб помочь. Огонь жадно пожирал сухие дрова, аппетитно потрескивая. Она укуталась в плед и опять занялась письмами.
Письма нанизывались одно на другое и, порой казалось, что это не письма, а роман о каком-то вымышленном человеке, о его переживаниях, любовных приключениях, душевных срывах, успехах, неудачах, взлетах и падениях. Она вдруг поймала себя на мысли, что ощущает себя участницей всего происходящего, даже не простым зрителем, а соучастником. Она переживает с ним его неудачи, радуется его победам, успокаивает, когда его бросает очередная девушка, подбадривает, когда появляется новая.
Неожиданно она осознала, что не пишет про жену. Ни слова...
Еще партия дров, еще порция коньяка... Вдруг она отодвинула коробку. Зачем она все это читает. Ей стало почему-то неловко, как будто она подглядывает за ним в подзорную трубу и вот сейчас придет та, другая женщина, строгая и чопорная, и призовет ее к ответу. Нет, она больше не откроет эти письма. Да и зачем?..
Совсем стемнело. На чистом безоблачном небе расползлось черное бархатное покрывало с проеденными молью дырочками звезд. Она накинула платок и вышла на улицу. С тех пор как она осталась одна, она каждый вечер гуляет перед сном, и в дождь, и в снег, и в холод, и в жару. Вот и сейчас она шла по пустынному в это время парку и думала о письмах давно ставшего ей чужим человека. Человека, который предпочел быть ей чужим. Так зачем ей это читать, зачем идти завтра на его похороны, зачем вообще вспоминать о нем. И она занялась планированием завтрашнего дня: сперва завтрак в маленькой кофейне на углу, обязательно с настоящим крепким кофе и вафельной трубочкой с заварным кремом; потом она возьмет книжку и поедет в город, погуляет по нарядным улицам, посидит на солнышке в парке с книжкой и обязательно задремлет; потом пообедает в каком-нибудь ресторане, какой ей приглянется; потом ... там видно будет. Так, размышляя о завтрашнем дне, она добралась до дому.
Несколько раз прошла мимо коробки, нарочно не обращая на нее внимания. Убрала со стола остатки завтрака, подмела не нуждающийся в подметании пол, протерла не нуждающуюся в протирании пыль. Не найдя, что бы еще поделать около коробки, она вздохнула и пошла спать.
Легла... но сон почему-то не шел. Она вспомнила, как ждала его несколько месяцев, бросаясь к каждому телефонному звонку, к каждому стуку в дверь, как она хотела ему позвонить сама и не разрешала себе, боясь сделать больно толи себе толи ему, наткнувшись на ту, другую женщину, такую надменную и холодную. Потом он как-то отошел на задний план, напоминая о себе каким-то зудом в подсознании, когда она лежала без сна одна, ожидая мужа с работы или из командировки. Потом он снова нахлынул как лавина, как будто из неоткуда. Она была на четвертом месяце, и вдруг, она совершенно отчетливо почувствовала, что должна увидеть его, поговорить, поплакать... Подруга наговорила какую-то чушь о депрессии на ранней стадии беременности, но своего добилась, она не позвонила, не написала ему ... ни тогда, ни потом. Потом, когда хоронила своего второго, так рано ушедшего, когда не нужен был никто, никто кроме его, когда она единственный раз выкрикнула в лицо мужу незаслуженные упреки, что если б ее мужем был бы тот другой, то... как долго она не могла себе этого простить...
Так, промучавшись до бледного рассвета, и поняв, что так и не уснет, она включила света и взялась за коробку. Постепенно девушки кончились, пошли саркастические описания болезней, лекарств, докторов... Потом кончилось и это, их место заняли пространные философские рассуждения о смысле жизни, жертвах счастья ради детей, потерянных и не обретенных возможностях и т.д. Она читала и не могла понять, толи ей интересно, толи она читает чисто механически.
Так или иначе, а время шло, за окном светило солнце – надо сматывать из дома, пока поздравлять не пришли. Странно, несмотря на то, что не сомкнула глаз, настроение отменное. Она приняла душ, оделась и отправилась по намеченному плану. Кофе с пирожным, за соседним столиком девчонки-школьницы прогуливают уроки. Ей захотелось им сделать приятное, и она купила каждой по пирожному. Девочки смущенно поблагодарили и притихли. Она встала и направилась к двери, девчонки прыснули ей в спину. “Тихо вы, - незлобно цыкнула на них толстая продавщица – У нее сегодня день рождение, ей семьдесят стукнуло”. Одна из девочек догнала ее на углу: “Извините, пирожные очень вкусные, большое спасибо... С днем рождения”, и она опустила глаза. “И тебе спасибо. Я рада, что вам понравилось “, она улыбнулась девочке, потом ее подругам, выглядывающим из магазина, и пошла дальше.
Все шло по плану. Недавно она полюбила жить по плану. Наличие плана вселяло в нее уверенность в том, что хотя бы до конца плана она доживет, а потом будет следующий план. Она бродила по центральным улицам, любовалась витринами, заходила в магазинчики, примеряла шарфики, перчатки и шапочки, ничего не покупала и шла дальше... она зашла в цветочный магазин и долго любовалась орхидеями, лилиями и какими-то совершенно неизвестными экзотическими цветами. Наконец, она дошла до парка, присела на скамейку на солнышке, раскрыла книгу и очень скоро ее разморила и она задремала.
Дремала она, как ей показалось недолго. Пробегавший мимо карапуз, с громким криком индейца на тропе войны устремился в атаку на стаю голубей, которые меланхолично разлетелись в стороны. Она посмотрела на часы. “Боже мой, уже два часа. Пора подумать об обеде”. Она пошла в сторону улочек, где по ее воспоминаниям были неплохие рестораны. Один ей приглянулся, и она зашла. Уже садясь за столик, она сообразила, что это как раз тот ресторан, где он каждый год отмечал день их знакомства. Ей очень захотелось взять именно те блюда, которые он ей заказывал.
Ей принесли, она начала есть, и тут ее взгляд упал на часы. Без пятнадцати три. Вдруг что-то произошло, план рухнул, она положила, не считая, на стол деньги и выскочила на улицу. Поймала такси, назвала улицу и пообещала двойную плату с надбавкой, если к трем она будет на кладбище. Таксист посмотрел на часы, на боевую старушку, подумал: “Была, не была” и нажал на газ. В этот день Меркурий, покровитель извозчиков, был к таксисту благосклонен, и он получил от суматошной пассажирки обещанное, не смотря на то, что все-таки опоздал на десять минут, и, пообещав заехать за ней через два часа, укатил.
Хоронивших она заметила издалека, но сильно приближаться не стала. С занятого ей наблюдательного пункта она хорошо видела священника, с жаром исполняющего опостылевший обряд (“Видать неплохо заплатили”, сделала она вывод); ту, другую женщину, которая, не смотря на траур, успевала следить, чтоб священника отрабатывал как надо, молодой человек радом с ней не зевал, а девушка в заднем ряду не строила ему глазки (“Интересно, заметила ли она меня. Думаю, да”). Как бы отвечая на ее вопрос, женщина ей кивнула, явно благодарная, что та не подходит ближе.
Наконец, оплаченное было отработано, и угрюмая процессия двинулась к выходу. Девушке удалось все-таки повиснуть на руке молодого человека. Женщина метнула в них пару-тройку молний, но решила не поднимать шум и укатила на поджидавшем ее лимузине.
Она постояла еще немного и подошла к свежей могиле. Присела на уголок могильного камня. “Ну, вот и свиделись...” Она сидела просто так, без мыслей, без слез, без сожаления. Просто сидела, а рука подсознательно ласкала камень. Стало знобить. Она встала и вышла за ворота. Таксиста, естественно не было, она села на скамеечку и принялась ждать. В общем-то, она была даже рада, что он не едет, ей не хотелось никуда идти, но становилось свежо, подул ветер. Наконец, с опозданием на час и с повинной головой, явился таксист. “Куда?” – “В город куда-нибудь...”
Она вышла из такси посреди города и стала бесцельно бродить по улицам, постепенно заполняющимся шумной, радующейся жизни молодежью. Она захотела выпить. Это желание ее настолько удивило, что она даже остановилась. Если не считать вчерашнего коньяка, она уже очень давно не пила ничего крепче молодого красного вина. “А почему бы нет? Интересно, у меня спросят какие-нибудь документы...”, эта мысль ее повеселила на столько, что она почти улыбнулась.
Бар еще не был заполнен. Она села за стойку. Бармен, молодой красивый мальчик, ей обворожительно улыбнулся.
- Что пожелаете?
- Хотелось бы что-то покрепче, да вот... – она замялась
- ID нет?
- Нет...
- Тогда только коку или пепси, - строго сказал он.
- Ладно, - она порылась и нашла библиотечную карточку и карточку медицинской страховки, - А это подойдет?
- Хм... фотографий нет, возраста нет... Надо бы вас сдать в полицию, ну да ладно, только, если что... сами понимаете...
- Ага, тогда сухой, очень, очень, Мартини с оливками и пачку ментоловых.
- Вот это – понашенски, правда, Робка, - здоровенный парень с грохотом опустился на соседний табурет, - что празднуешь, бабушка?
- Семидесятилетие, внучек, - в тон ему отреагировала бабушка.
- Правда, ну ты, одуван, даешь! Тогда, я угощаю. Робка, еще Мартини бабушке и виски внуку. Ну, твое здоровье, бабуль.
Побалагурив еще полчаса, парень свалил с какой-то грудастой блондинкой, предварительно поставив ей в пример “мировую старушенцию”. Блондинка согласилась, что пример достоин подражанию и увела кавалера.
Она посидела еще чуток и вдруг поняла, что перебрала. “Робка”, которого она чопорно назвала Робертом, заказал ей такси и проводил под руку до двери. Она назвала адрес, откинулась на сидение и задремала. Таксист разбудил ее у самого дома, помог выйти, поздравил с днем рождения, а от денег отказался – уже оплачено. “Ай, да Робка”, - улыбнулась она, - “Надо будет завтра поблагодарить... Эх, хорошо все-таки жить...”
Она открыла дверь. Из зала лилась тихая музыка, ее любимый Стан Гетц. Хм... неужели, сын решил преподнести ей такой сюрприз. По неровному свету, она догадалась, что в комнате зажжены свечи, но войти почему-то не торопилась. Медленно сняла туфли, надела тапочки и прислонилась к косяку, в нерешительности.
- Что ты там возишься?
Голос принадлежал совсем не сыну. А кому? Что-то знакомое было в интонации? Вдруг ее как будто пронзила молния, она вбежала в комнату и застыла завороженная у двери. Он стоял в неровном свете свечей с двумя бокалами Шампанского в руках со снежно белой головой, в белом фраке и широко улыбался. Белые розы покрывали стол. Бессонная ночь полная воспоминаний, день на воздухе, похороны, два бокала Мартини и теперь еще он в образе сильно постаревшего дьявола, все это оказалось для нее слишком много, и она обессилено стекла по косяку на пол.
Когда она очнулась, он сидел рядом. Положив ее голову себе на колено, он легонько массировал ей виске.
- Откуда ты?.. Как?.. Тебя ж... – только и смогла прошептать она.
- Я ж обещал быть на твоем семидесятилетии.
- Ты больше не уйдешь? – сердце забилось, в глазах испуг...
- Никогда, - она прижалась к нему и заплакала, а он гладил ее по голове и повторял: “Никогда, никогда, моя хорошая...”