Соленый ветер с океана принес прохладу. Диск заходящего солнца налился ярко-багровым с отблесками апельсинового. Крики чаек еле слышно раздавались оттуда, куда был устремлен его взгляд. Он сидел в огромном плетеном кресле на веранде дома и курил трубку. Одна рука его спокойно лежала на ручке кресла, лишь едва было заметно, что она напряжена: синеватые вены вздувались все сильнее, а пальцы чуть подрагивали. Ни закат, ни шум океана не привлекали его сейчас так, как прежде.
Раньше он мог бросить к черту все – работу, семью, вечеринки с друзьями – и уехать сюда, на виллу, чтобы побыть одному. Только здесь его усталая душа обретала покой, когда розовые фламинго, выгибая свои тонкие шеи, отражались в водах лимана, словно загадочные гигантские растения, подсвечиваемые солнцем.
Он был здесь всегда один, и это одиночество переполняло его сознание, давило изнутри и выливалось наружу необычайным ликованием. Наконец-то он был предоставлен сам себе, наконец-то попадал в мир, где нет слов «надо», «должен», «успеть», «не смей». Он мог неделю не бриться, сутками ходить в одних только джинсах, пить виски и курить трубку столько, сколько ему хотелось. Но все это не могло продолжаться вечно, и он возвращался в привычный мир, заставлял себя втиснуться в рамки, надевал маски, которые хотели видеть на нем шеф, жена, банковские кредиторы, друзья, в конце концов.
Был ли он счастлив? Он уже давно не задавал себе подобных вопросов. Уехать с виллы и прыгнуть в старенький джип, который, пыхтя и чихая, но все же нес его по пыльной дороге к шоссе, а потом открыть дверь квартиры ключом и вдохнуть запах ванили и лимона, этих вечных ароматизаторов, повалиться на диван и, заложив руки за голову, продумывать до мелочей завтрашний день…
Завтрашний день… Он был всегда одним и тем же, и никогда не наступал. На завтра планировались очередные переговоры, договора, вечеринки, покупки, фитнесс-клуб, бильярд, автосервис, страховка. Все это выполнялось с точностью до секунды, до цента, но завтра все равно не наступало – то завтра, в котором не повторится ни одна минута дня прошедшего, где все будет по-другому. Не важно как, но по-другому.
Так проходили годы. Тело становилось менее подвижным, уже хотелось чаще сидеть перед телевизором с банкой пива, чем крутить педали велосипеда. Но душа ждала чуда, как бы смешно это ни звучало. Душа, или то, что ею зовется, не желала мириться с забвением о ней, она жила там, на берегу океана, среди стайки фламинго, прилетающих на лиман, среди океанских ракушек. Она качалась на волнах и пела песни чаек. Он знал это, но старался не думать о вилле до тех пор, пока, чертыхаясь и проклиная все на свете, не был вынужден паковать чемодан и без оглядки мчаться прочь, разбивая колеса джипа о камни пыльной дороги.
Все изменилось с тех пор, как в его жизни появилась она. Нет, она не ворвалась, словно ураган, не свалилась с неба, не столкнулась с ним в коридоре, рассыпав по полу бумаги и встретившись с ним взглядом, обжегшим их обоих, как пишут в романах. Не заполнила собой все пространство, заставляя ежеминутно думать о ней, не спать ночами и ждать встреч. Он даже не сразу понял, что с того момента, когда впервые узнал о ней, жизнь резко сошла с накатанной дорожки и понеслась то ли в другом направлении, то ли вовсе перевернулась с ног на голову.
Они вместе посещали эти никому не нужные семинары, на которых полысевшие почтенные толстяки тыкали указками в проецируемые на экран таблицы и графики, а сидящие в зале, точно студенты, усердно делали вид, что записывают, на самом деле занимаясь кто чем.
Она сидела рядом и действительно следила за лекцией, конспектируя результаты финансово-хозяйственной деятельности крупной корпорации, производящей корм для собак, будто бы ей всерьез было это интересно. Он, скорее от скуки, еле сдерживая зевоту, косился в ее тетрадь и даже позволил себе пару раз хмыкнуть, однако она не обратила на него ни малейшего внимания. Все из-за той же пресловутой скуки он решил «достать» ее. Он откровенно пялился на нее всю оставшуюся лекцию, но и это не дало должного эффекта.
В кафе он даже встал позади нее, чтобы при случае отвесить вслух едкое замечание. Какой-то школьный азарт проснулся в нем, вопреки воле. Уже, было, собравшись произнести что-то по поводу ее выбора блюд, он вдруг вдохнул запах ее духов и замер.
Время словно остановилось, все поплыло, закружилось, он снова оказался на берегу океана, на веранде своей виллы. Он курил трубку, а ветер доносил соленый запах воды. Она сидела рядом, на досчатом полу, подстелив клетчатый плед из верблюжьей шерсти, слегка подогнув под себя голые ноги. Край ее синего легкого платья трепетал на ветру. Они пили виски из тонких бокалов и молчали, глядя в одном направлении, поверх густого низкорослого кустарника, туда, куда постепенно прятался пурпурно-апельсиновый диск. Стало холодать, ветер усилился. Крупные капли дождя уже забарабанили по крыше веранды.
Он вздрогнул от прикосновения к спине.
- Мистер, пожалуйста, проходите вперед.
Она уже садилась за столик, расставляя на нем ланч. Он поспешил оплатить в кассу и сел почему-то за соседний столик, так и не решившись приземлиться рядом, угрюмо глядя, как она режет пиццу.
Это был последний день семинара. Он почти не думал о ней, только по ночам снилась веранда с видом на океан и приближающаяся гроза. Снились ее глаза цвета предгрозового неба над океаном – серо-зеленые, пристально смотрящие на него снизу вверх. Снился край ее платья, точно парус, раздуваемый ветром. И тонкие пальцы, держащие ножку бокала…
Он забыл о ней, о той реальной девушке, с которой встретился на семинаре по экономике корпоративного развития. Лишь та, что отныне жила с ним на вилле, пускай только в его безумных снах, занимала его воображение, будя юношеские фантазии, от которых он сам надсмехался над собой, стараясь быть примерным работником, семьянином, дядей, племянником – Бог знает кем – тем, кем он был всегда.
Но так, как всегда, быть уже не могло. Она существовала, она имела место быть, она была…
Прошел год с его последних каникул, проведенных на вилле. Отпуск он спланировал заранее – неделя в Рио, у родителей жены, неделя у океана, где нет ничего и никого. Первая половина каникул, к счастью, прошла быстро. С чувством выполненного долга он расцеловался с тестем и тещей, обещал жене звонить и уехал. Если бы кто-нибудь знал, с каким наслаждением он оставил джип в миле от виллы и пошел – нет, побежал по каменистой дороге, полетел будто бы на крыльях, неожиданно выросших за спиной.
Выстланная соломой крыша двухэтажного домика из серого камня показалась среди деревьев. К дому вели ступеньки, уходя вверх извилистой полосатой лентой. Их было ровно сорок четыре. По краям лестницы рос дикий виноград. Он нарочно не подстригал его, позволяя ветвям змеями расползтись по ступеням. Вскоре, по его задумке, не должно было быть видно камня, лишь зеленый виноградный ковер под ногами.
Эта природная дикая радость, с которой он, скача через ступеньку, бежал к дому, вырывалась из груди животными криками, подобными победным крикам павианов. Немного запыхавшись, он поставил чемодан на землю и полез в карман, где должны были лежать ключи. Блаженная улыбка все еще не сходила с его лица, когда он обнаружил, что карман пугающе пуст. Только тогда, когда он убедился еще раз, что в кармане действительно нет ни бумажника, ни ключей, победный крик сменился отчаянным воплем. Перепуганная стайка маленьких птиц, вспорхнув с крыши, взмыла в небо и унеслась за деревья, подальше от странного и страшного двуногого существа, опустившегося на крыльцо и ревущего в прижатые к лицу ладони.
Надо быть полным идиотом, чтобы забыть ключи от дома! Нет, постойте, он проверял – перед вылетом из Рио бумажник с ключами лежал в кармане куртки… Значит, они выпали, пока он бежал по ступеням, или, в худшем случае, где-то на дороге.
Он начал поиски с лестницы. Обшарил все сорок четыре ступени, перетряс каждую ветвь дикого винограда, сползающего по лестнице, не единожды при этом пожалев о безумной затее позволить ему разрастись. Добравшись до последней ступеньки, он устало уселся на нее, склонив голову вниз.
Смеркалось. Южная ночь наступает внезапно, словно срабатывает невидимый переключатель. Несколько мгновений чарующего заката – и полная темнота. Отправляться искать пропажу по дороге было уже бессмысленно. Оставаться ночевать вне дома – опасно. Наименьшее зло южной ночи – кусачая мошкара, о наибольшем он боялся даже подумать.
Не оставалось ничего, кроме как идти целую милю пешком до джипа и ночевать в нем, наглухо закрыв окна. Он еще раз проверил карманы, вывернув их наизнанку, дабы исключить возможность прокола во второй раз, но на что он надеялся?.. Из кармана лишь выпал сложенный вчетверо обрывок тетрадного листа, на котором ровным, округлым почерком были написаны имя и телефон той девушки с семинара.
Помнится, после лекций вся группа поехала в загородный гольф-клуб. Не то чтобы ему очень хотелось играть. Скорее, он поддался все тем же обязанностям, которые имели в его жизни решающую роль. Он все делал по инерции: надо значит надо. Инерция двигала его по служебной лестнице, инерция подтолкнула к решению жениться и заставляла жить каждый день, не замечая самого себя. Так было и в тот день.
На большом поле с коротко стриженной нереально зеленой травой были выкопаны лунки. Мужчины со знанием дела отмеряли шаги, проверяли силу размаха и курили. Женщин почти не интересовала игра. Только она стояла с клюшкой в руках и ждала своей очереди ударить по мячу. Он, как и в кафе, встал за ней. Она, как прежде, делала вид, что не замечает его. Он старался, изо всех сил лупя по мячу, хоть на секунду привлечь ее внимание. Он взмок так, что рубашка прилипла к спине. Он не узнавал себя, превратившись в школьника, пытающегося добиться благосклонности красивой одноклассницы. Он посмеивался над собой, утирая пот со лба, на который некогда спадали густые пряди волос… Была ли она красива? Нет, она явно не из тех красоток, что снимаются полуобнаженными для обложек глянцевых журналов. Но что-то было в ней такое, от чего невозможно было оторваться раз и навсегда и забыть, не вспоминая…
Признаться, она не плохо играла. Но так ни разу и не взглянула в его сторону.
Вечером был фуршет. Женщины в открытых платьях для коктейля, мужчины в легких рубашках и строгих брюках. Вино, шампанское, канапе, орешки… Он поймал себя на мысли, что пришел сюда ради нее, ища ее взглядом в толпе. Она спустилась в зал в самом разгаре вечеринки, когда он изображал, что увлечен беседой о котировках на бирже с толстым, лысым, потным и брызгающим слюной банкиром.
Она была в маленьком черном платье, с вырезом под горло, с высокой прической, как у Одри Хэпберн, и подведенными по-кошачьи глазами. Он проследил за ней взглядом, забыв напрочь о существовании толстяка-банкира, прервав его на полуслове и повернувшись к нему спиной, задев при этом танцующую пару локтем, и чуть не опрокинув бокал с шампанским на почтенную даму в парике.
Она чему-то улыбалась, но по-прежнему не замечала его присутствия. Он пришел в бешенство. Выпитое шампанское ударило в голову, и он позволил себе пригласить ее на танец. Снова свежий аромат океана, ворвавшийся точно штормовой ветер в открытое окно, покрыл волной мурашек спину. Она обняла его плечо одной рукой, а вторую он сжал в своей ладони, чувствуя, как тепло ее пальцев проникает в его кожу, обдавая почти электрическим зарядом все тело, ставшее вдруг ватным и непослушным сигналам мозга.
Они разговаривали ни о чем. Весь вечер сидели на диванчиках, расставленных полукругом возле искусственного миниатюрного водопада, украшенного пластиковыми цветами и игрушечными фигурками крокодилов и ланей. Она смеялась, когда он рассказывал очередной анекдот из своей практики, и лучики морщинок от ее глаз разбегались в разные стороны, приводя его в трепет.
На прощание она написала эту записку, которую теперь, сидя на холодной каменной ступени, в полных сумерках, под крики ночных птиц, он сжимал в руке.
Нет ничего проще набрать номер и произнести в трубку ее имя. Потом пожаловаться на судьбу. Хотя, зачем жаловаться, можно просто услышать ее голос. А станет ли от этого легче? Если бы…
- Алло? – Сонный голос ее, такой далекой и не знакомой, но в то же время самой близкой сейчас, заставил его затаить дыхание. – Я слушаю…
- Это я, - пробасил он в трубку, как будто она должна была с первых звуков его голоса догадаться об этом сама.
- Я знаю, - спокойно ответила она. – Что-то случилось?
- Да. Я хочу тебя видеть.
- Где ты?
- Настолько далеко от тебя, что мое желание останется только желанием, поэтому я так прямо говорю о нем.
- Ерунда. Где бы ты ни был, все возможно…
- Я потерял ключи от дома, здесь темно и сильно холодает. Меня уже жрут мошки, пойду к океану, утоплюсь, - выдал он на одном выдохе.
Она рассмеялась. Ему показалось, что она не верит. Он и сам не верил, что с ним могло такое произойти.
- Где же ты? – спросила она еще раз. – Неужели нельзя попросить о помощи соседей?
- В Доминиканской республике, - иронично усмехнулся он. – Мои соседи – фламинго, к ним я хожу за спичками и солью. Они сказали, что им нечем мне помочь.
- Ты шутишь? – воскликнула она, пропустив мимо его фразу о соседях.. – Я в часе лета от тебя! Как мне добраться?
Не веря в происходящее, через несколько минут, продиктовав адрес, он ошарашено посмотрел в иссиня-черное небо с россыпью мелких звезд. Прямо над ним нависал Южный Крест. Пусть это будет добрым знаком, подумал он, чувствуя, как сильно колотится сердце.
Он то и дело поглядывал на часы. До аэропорта максимум полчаса, оформление билетов плюс допуск на то, что рейс будет отправлен не сразу, час полета, час на автомобиле до места. Где-то через четыре часа он должен встречать ее в том месте, где бросил свой джип. За это время он будет окончательно съеден мошкарой, зарастет щетиной и помрет с голода. Вот так назначил свидание! Романтика…
Время пролетело незаметно. Но он успел убедить себя в том, что это бесполезная затея: либо она не приедет вообще, либо приедет утром или днем, увидит его в плачевном состоянии, развернется и пожалеет о своем порыве, либо… О третьем варианте, в котором все будет как нельзя лучше, он не думал, старательно отгоняя от себя эти ненужные мысли. Кто он ей, чтобы ради него бросить все дела и посреди ночи отправиться к черту на рога? А если он пошутил? Да она же авантюристка!
Тем не менее, через четыре часа лестница, ведущая к вилле, была очищена от ветвей, веранда подметена веником из широколистной пальмы, пройдена миля до джипа, не смотря на устрашающий гул следующего за ним по пятам на протяжении всей дороги облака мошек над головой, и даже приведены в порядок взъерошенные волосы. Он уселся на водительское сиденье джипа и включил ближний свет, что должно было стать ориентиром для проезжающего мимо автомобиля.
Упершись взглядом в лобовое стекло, гипнотизируя дорогу, он думал о том, что все это глупо. Что не бывает в жизни чудес. Что настоящая жизнь там, где он привык ее проводить, в офисе, дома, среди друзей и мимолетных подруг. Что он сам выдумал себе эту сказку, погружаясь в нее с головой, уходя от реальности, от которой на самом деле никуда не уйдешь, как ни старайся. Да и зачем стараться, если и так не плохо. Ведь если разобраться, действительно, не так уж все и плохо… Продать виллу, купить респектабельное авто, все силы бросить на карьерный рост. И выкинуть из головы эту дурь.
Внезапный свет встречных фар в глаза вернул его к жизни. Фары мигнули и погасли. Из высокого внедорожника выпрыгнула она. Он сразу узнал ее стройную фигуру в узких джинсах и легкой куртке. А платье ей идет больше…
Постояв немного, словно присматриваясь к сидящему в кабине, она не спеша подошла и подергала ручку дверцы. Как в тумане, он открыл дверцу и вышел. Она улыбалась.
- Я не слишком долго?
- В самый раз, - произнес он, чувствуя комок в горле и испытывая желание протереть глаза, которые щипало, как в детстве, когда чувства переполняли его, но плакать было нельзя, ведь он мужчина – так всегда учила мать.
- Я привезла инструмент. - Она указала на свой джип. – Там еще кое-что из еды и одежда. Но учти, я совершенно не разбираюсь ни в отмычках, ни в готовке.
Когда они приехали, он перекинул через плечо ее дорожную сумку и кивнул наверх. В слабом свете фонарей, которые, на удачу, включались с улицы, была видна веранда с одиноко стоящем на ней плетеным креслом-качалкой, да пустой бокал от виски на перилах.
- Впечатляет, - заметила она и начала подниматься по ступеням.
Она действительно не разбиралась ни в инструментах - потому что привезла все, что угодно, только не то, чем вскрывают замок, - ни в приготовлении пищи - потому что, когда они все же попали внутрь дома, готовить пришлось ему самому, выдумывая комбинацию из яичницы и гренок с сыром.
Он наблюдал за ней все это время. Она, точно кошка, впервые оказавшаяся в чужом доме, осторожно, плавно ступая, перешагнула порог, огляделась, не пошла осматривать дом сразу же, а выискала взглядом место – уютное большое мягкое кресло, где, подогнув под себя ноги, уселась и стала смотреть, как он режет хлеб и сыр, кидая все это на шипящую от раскаленного масла сковородку.
Его не раздражало то, что она не помогает. Наоборот, ее поведение забавляло. Она сделала все, что от нее требовалось – приехала. Теперь она тут, как он хотел, и позволяет ему заботится о себе, кормить и делать все, чтобы она была довольна.
Эта неделя, начавшаяся так ужасно, стала кусочком счастья, подаренного ему судьбой не известно за какие заслуги. Может, будущие, но никак не прошлые. Они вставали ни свет, ни заря, взявшись за руки, как дети, шли к океану и купались там, обнаженные, лениво выползая на берег, чтобы погреться на солнце и снова упасть в изумрудно-белые волны. Потом он готовил суп из консервов, остающихся в доме всегда, на всякий случай. Вечером они снова купались, а когда становилось прохладно, они любили сидеть на веранде – он в плетеном кресле с трубкой, с наслаждением ощущая запах яблочного табака, а она на полу, на пледе, положив голову ему на колени, - и молчать.
Так могло длиться вечно. Он чувствовал, не видя ее глаз, что она смотрит в одном с ним направлении, где солнце, отдавая им свои последние лучи, опускалось за край земли, и где фламинго забавно выгибали длинные шеи, торча из вод лимана.
Они не говорили о том, что испытывают, но каждый был счастлив. Подтверждением тому были бурные ночи, когда они засыпали только под утро, усталые и переполненные невероятным счастьем, просыпаясь, как дети, с улыбкой на губах.
Всему приходит завершение. Он знал это с самого начала, но не хотел верить. Ей пришлось вернуться раньше него на день. Может, специально, чтобы вместе не лететь в самолете, чтобы не прощаться в аэропорту, словно совершенно чужие друг другу люди. Она сделала все правильно. Позволив им обоим насладиться счастьем всего лишь до полудня, она собрала сумку и вышла из дома.
Он долго помнил ее улыбку, в которой не было ни капли грусти, словно она хотела сказать, что… Конечно, он все понял, махнув ей на прощанье рукой, так небрежно, будто она уходила на пару минут и вернется, а он даже не успеет соскучиться. Она легонько качнула кресло на веранде и бегом спустилась по ступенькам. Он все же не выдержал и подошел к окну. Между деревьями мелькнул подол ее синего платья, затем послышался шум включенного мотора, и вскоре эти звуки превратились в полную тишину.
Он стоял на веранде, опершись на перила, сложа на груди руки в замок. Ветер, играющий с краями его незаправленной в джинсы рубашки, раздражал его. Но он не спешил уходить в дом, хотя по всем приметам начиналась гроза. Грозы – частое явление здесь, он смирился с ними. Но вот что странно – за все время, что она была здесь, на небе не появилось ни облачка.
Как он будет жить теперь? Как вернется в квартиру, пропахшую ванилью и лимоном? Как станет ездить в офис и составлять отчеты? Как будет пить пиво перед телевизором и не думать о ней? Помнить ее – это значит признать, что возможна другая жизнь. А признать это - означает подписать приговор всему, к чему он привыкал десятками лет. Или заставлял себя привыкать.
На следующий день он вернулся в город. Как по чьему-то неведомому промыслу, исчезли те ощущения, которые испытывал он, возвращаясь из отпуска. Не стало удовольствия от скорости, когда джип, переваливавшийся с боку на бок на каменистой дороге вдруг вырывался на шоссе и птицей летел, оставляя позади всех и вся. Пропало приятное чувство усталости, когда он падал на диван и лежал с закрытыми глазами, радуясь ватной тишине, создаваемой и охраняемой физическими свойствами железобетонных конструкций своего дома.
Иногда он брался за телефон, чтобы набрать ее номер, но всякий раз останавливал себя, упрекая в слабости и доказывая самому себе, что все будет – если будет – не то и не так…
Она тоже молчала, словно ее не было вовсе, словно не было тех семи дней, за которые они стали почти единым целым. Ненавидя ее за это, а заодно и себя, он продолжал жить, пока однажды ему снова не приснился прекрасный, но изматывающий душу и нервы сон.
Ему снилось, что начиналась гроза. В это время они, по обыкновению, сидели на веранде и пили виски. Стало душно, небо потемнело. Она подняла голову и взглянула на него. В ее глазах застыл испуг.
- Видишь, будет гроза, - прошептала она.
- Да, грозы здесь – обычное явление, - ответил он, пожимая плечами.
- Нет-нет. – Она замотала головой, как маленькая девочка. – Ты не понимаешь. Гроза – это конец. Она смоет все, что было между нами, и ты навсегда забудешь меня.
- Как я могу тебя забыть? – Он ласково погладил ее по мягким, светлым волосам. – Это глупости.
- Забудешь…
- Ерунда! – Он уже не смеялся, а кричал, а она только качала головой и, казалось, не слышала его. – Я же тебя…
Он проснулся. Никогда и никому не говорил он этих слов, что собирался сказать ей во сне. Он даже не представлял, как они произносятся, как при этом складываются губы, и какое положение принимает язык. Какая в этот момент должна быть артикуляция и насколько громки звуки. Потому что не считал это возможным и целесообразным. Теперь же, испытывая просто физическую потребность сказать, закричать, прошептать те слова, он вскочил с постели, взял телефон и, ни секунды не колеблясь, набрал ее номер.
Она ответила сразу, словно ждала его звонка. Словно не было года молчания.
- Ты можешь приехать завтра… нет, сегодня на виллу? – стуча зубами, нервно потирая небритый подбородок, спросил он.
- Могу.
- Я должен тебе что-то сказать, - зачем-то добавил он.
- Я тоже.
А может, не было вовсе этого года? Может, он только вчера вернулся из Доминиканской республики, а две недели назад приехал туда из Рио? Он спешно кидал в сумку вещи, все, что попадалось под руку, туда же полетел и калькулятор, и ежедневник… Но это было не важно. Скорее всего, думал он по дороге в аэропорт, я не взял даже самого необходимого. Плевать…
Соленый ветер с океана принес прохладу. Диск заходящего солнца налился ярко-багровым с отблесками апельсинового. Крики чаек еле слышно раздавались оттуда, куда был устремлен его взгляд. Он сидел в огромном плетеном кресле на веранде дома и курил трубку. Одна рука его спокойно лежала на ручке кресла, лишь едва было заметно, что она напряжена: синеватые вены вздувались все сильнее, а пальцы чуть подрагивали. Ни закат, ни шум океана не привлекали его сейчас так, как прежде.
Он ждал ее, чтобы сказать те слова, которые предстояло произнести впервые. Она ехала к нему, чтобы вслух произнести то, о чем думала с момента их первой встречи.