- Ты стала бояться темноты?
-- Нет, я не боюсь темноты, но здесь другая темнота: она ест моё сознание, воспоминания стирает, будто метлой орудует. Вот так – вправо, влево… И не знаешь никогда, нагрянет сегодня или завтра.
- Когда это происходит?
-- Обычно когда я остаюсь одна. Прихожу иногда домою, а нет никого. Я позвоню, узнаю, когда Дима придёт, и сижу жду.
- Он всегда приходит?
-- Нет. Но даже если и придёт, то всегда ненадолго. Я знаю, ему спешить некуда, он не торопится никуда, но всё равно уходит. Смотрит так извиняющееся, в глазах столько насмешки, жажды, неутолённой такой, страсти и злорадства. Он знает, что я тут одна останусь, знает, что не придёт никто больше, но всё равно растворяется там, за порогом. Мне кажется иногда, что он стоит там под дверью и слушает мои удаляющиеся шаги. Стоит, прислонившись ухом к двери, сигаретку разминает, и думает: споткнусь – нет, закричу – нет.
- Ты любишь его?
-- Сначала думала, что люблю. А потом время прошло и я поняла – это привязанность, вряд ли что-то большее. Любовь же – это с ответом чувство, а здесь я на айсберг натыкаюсь – всё, пожалуй.
- А ревнуешь?
-- Нет, я же говорю вам, все чувства притуплены. Так, ничего не интересует. Как-то всё равно.
- Что для тебя цель?
-- Когда? Сейчас? Да нет, думаете, я только и мечтаю, как бы поскорее ускользнуть и опустошить холодильник? Нет, отнюдь. Я до сих пор потолстеть боюсь. Просто не объедаюсь, не то, чтобы в еде себе отказываю.
- Чего ты ещё боишься?
-- Постареть.
- Это хорошо, что ты чего-то боишься. Значит ты ещё размышляешь. А если размышляешь, то и живёшь.
-- Согласна. Но погано как-то просыпаться с утра и думать, что ничего этот день не принесёт. Я молчать буду, не смогу ничего нового для человечества сделать. Погано ведь, да?
- Чего бы ты сейчас хотела?
-- А мне не надо ничего. Хорошо то, что происходит сейчас. Мне сложно будет потом перестроиться на что-то другое. Разговаривайте со мной… Задавайте вопросы, я постараюсь понять, что со мной происходит. Хотя, я и так знаю: ничего.
- Что-нибудь произошло за последнее время, яркое, запоминающееся или наоборот, то, что хотелось бы забыть?
-- Вы уже спрашивали. Нет, ничего резкого не происходило. Всё даже не кусками, а плавно, мягко так. Это как в снег нырять.
- Тебе не кажется, что ты сама себе всё придумала?
-- Что «всё»? Вы сами-то объяснить можете?
- У тебя ничего нового не происходит – и ты придумываешь беды.
-- Чтобы чувствовать себя несчастной? Чтобы внимание привлекать?
- Да, что-то в этом роде.
-- Думаете, играю я, главных ролей в детских спектаклях не доставалось, да?
- Ты это говоришь – не я.
-- Я склонна к разумной оценке собственных действий. Я и без вас догадываюсь, что происходит. Вы для меня – зритель, не больше. Уже месяца четыре я осуждаю себя. Осуждаю за лень, за необязательность, рассеянность, скуку… Зануда такая стала. Я самой себе неприятна, неопрятная такая. Если не нравлюсь себе, то как другим? Понятия и не имею.
- А ты не пробовала…
-- Ой, да вы, никак, советы давать будете? Мама моя отличное средство знает: крапивы набрать и выпороть хорошенько – вся дурь из головы выйдет.
- И часто она…
-- Нет, помолчите. Я уж вашими вопросами-допросами по горло. И кто меня надоумил.
- Ты говоришь, что состариться боишься?
-- Да. У меня в доме около двадцати штук часов. На каждом углу развешаны. Я смотрю постоянно, который час. Спешу куда-то, но понимаю потом, что некуда мне спешить. Знаете, надоело так. Надоело. Я пыталась разнообразить и себя, и свой досуг. Но меня и впрямь не интересует ничего. Ничего. Вот есть момент, и я боюсь другого, следующего. Но он наступает. Сначала против моей воли, а затем я свыкаюсь и уже не хочу его отпускать. Так выговориться хочется, но момент когда наступает, все слова забываю. Скажу пару эпатажных фраз, внимание привлеку – и вот кто-то моё слово подхватывает и уносит, выдавая за своё, а мне только ручкой машет.
Я устала. И не выбраться уже. Думала, Дима поможет. Но и он осточертел, сам-то – ничего нового. Я знаю, что он скажет, знаю, что сделает. Я вроде как и зацикливаюсь и вроде нет, пытаюсь двигаться, но двигаюсь. Только динамично думаю о том, как хорошо было бы, если бы я двигалась. Это как по эскалатору в обратную сторону идти. Затасканный образ, ну и пусть.
Эй… Доктор… Вы меня слушаете? А? Ответьте, пожалуйста. Ну, прокомментируйте, что ли, слова мои. Или они не так значимы.
Доктор, вы что… спите? Вы и впрямь заснули? А я-то не заметила. Надо бы вам кушетку развернуть. Ложитесь, вот. Я вам уступлю. Что-то давно я так не говорила много. Извините, утомила вас. Доктор, я уже всё, вроде, сказала.
Ну я пойду, а?
Оставив храпящего доктора на белой кушетке, она вышла на улицу. Постояла у фонаря, вспомнила, что дома у неё такой же, только миниатюрный. Лил дождь – венская городская река, вышедшая из берегов и затопившая дома. Достала сигаретку, такую, безопасную, из культурного центра «Путь к себе», безникотиновую, антистрессовую. Помяла её в ладонях, расширяя пространство меж спрессованными травами и опустила в лужу – хватит дурачится. Она распахнула зонтик и нырнула в переулок. Поворот один, поворот два…
Как здорово, всё-таки, морочить им голову, заводить в лабиринт, притворяясь то лягушкой, то дверной ручкой. Прыжок – другой и сама веришь… Фантазия здорового человека, вопреки всем убеждениям, куда как обширнее, чем фантазия больного. Здоровый пока не боится своих иллюзий, он ещё не понимает, что этот вариант-то тупиковый. Его не сдерживает ничего. Он творит там образы из пока что дышащей реальности и вовсе не боится о них рассказывать.
Нет, дорогой доктор, я убью себя прежде, чем ты расскажешь, что я не больна, прежде, чем опозоришь моё фригидное безликое и неинтересное «я», образ которого так долго выискивала я у Фрейда, Камю и Сартра. Это моё затворничество, моя добровольная изоляция.
Вот она, шея. Знаю, это шея. Венка проступает, бьётся, бьётся. Я убью себя прежде, чем ты объявишь, что я всего лишь… человек, добавив безразлично… обычно-серый…
7 мая 2004