Скажи, какой сегодня день?
Часы стоят, а думать лень.
«Сейшн». М.Яковенко.
Мы – поколение. Мы родились между небом и землёй, между теплом и холодом, между любовью и ненавистью. Нас не хотели терять, но не потерять не получилось. Мы выживали и падали снова. Нас назвали потерянными. В наших детских снах были танки… по белому дому. Мы не понимали одного – что такое добро?
Он вышел из уставшего вагона поезда дальнего следования, кинул рюкзак на плечо и заскрипел по перрону февральским снегом. Он не понимал, зачем он возвращается, и поэтому даже не смотрел по сторонам. Он знаком с вокзалами ближе, чем локомотивы.
Мы – надежда. В нас верят, и на нас это давит. Нам говорят, что нужно что-то поднимать, а нам порой лень даже поднять свой зад с кресла. Мы литрами пожираем пиво и надеемся на Господа. Мы – ровесники перестройки. Воспитанные противоречием времён и идиотов, взглядов и заблуждений. Мы на многое способны, но уже ни на что не годимся. Мы рано повзрослели. Нам пришлось начать трахаться и курить, потому, что так было нужно времени. Мы не знаем, что такое наивность, в нас её никогда не было.
Он решил пройтись пешком по тем улицам, которые он покинул из-за надежды на изменения. Он надеялся вылезти из дыры интересного времени перемен. Но затяжные перемены оказались везде банально интересны. Он мог с точностью пересказать любой день интересного времени перемен на три года вперёд.
Мы злы на весь мир. Но мы способны полюбить каждую часть этого мира в отдельности. Мы привыкли, что теперь уже можно многое. Но на много у нас не хватит денег. То, что мы теперь можем, мы могли и в год нашего рождения. Вокруг нас всё перестраивалось, но строилось под землю и не для нас. Мы готовы свалить туда. Лишь бы только свалить. Потому, что там можно быть счастливым и толстым. Потому, что там уже всё поднято. Наши деды умирают в нищете. Мы верим, что с нами так не будет, потому, что мы молодые и носим «Camelot».
Он прошагал полгорода, пока не понял, что дома у него теперь здесь нет. Он сел на спинку скамейки и закурил. Американские. Потому, что наши – гадкие. Он попробовал винить себя за это, но не смог. Он не виноват. Он не ошибался. Лавки в парках перестали делать чугунными, потому, что так надо было времени.
Мы готовы начать движение. Не важно куда. Мы социально опасны. Но для кого, если мы – социум? Мы готовы поверить даже в добро. Если нам хотя бы перестанут делать зло.
Он двигался по бульвару одинокой тенью. Исчезая в тумане и оставляя за собой ореол от света, прямыми линиями взрослело ещё одно поколение.
Нас не хотели терять, но не потерять не получилось.