В небольшой, чисто выбеленной комнате, на высокой железной кровати «с шишечками» лежала девушка лет двадцати. Проснувшись от тяжелого сна, она часто и хрипло дышала, тяжело перевернулась на бок, вытерла о подушку мокрое от пота лицо.
На печке, раскинув в разные стороны лапы, спит маленький серый котенок. Проснувшись, спрыгнул с печи на кровать и стал осторожно пробираться к хозяйке. Увидев котенка, девушка улыбнулась, протянула руку и посадила его рядом с собой:
- Привет. Как тебе спалось?
Котенок зевнул, сверкнув розовой пастью с крохотными белыми клычками. Девушка прислушалась – среди утренних домашним звуков еле слышно различались два женских голоса за стеной.
- Мама приехала, – произнесла она, но тут же надолго закашлялась. От хорошего настроения опять не осталось и следа. Котенок испуганно спрыгнул и убежал обратно на печь. С трудом девушка села на кровати и стало видно солидно выпирающий живот. Протянув руку к столу, она взяла полотенце и раздраженно отерла выступившую на губах кровь.
«Точно мама,»-подумала она «сейчас наверное как обычно перемывают нам кости». Прислушалась к чему-то в себе и погладила живот – ребенок тоже проснулся и начал потягиваться в животе и толкаться пяточками. Девушка нащупала ногами тапки, стянула со спинки кровати старый байковый халат и пошла к двери. Приоткрыв дверь прижалась щекой, к холодному дверному косяку – по-детски подслушать утренние мамины и бабушкины разговоры.
- Ох, дочка, забрала бы ты ее отсюда. Она ж хворая совсем – слыхала, как кашляет. Ей в больницу надо. Опять же родит не сегодня – завтра, а у нас тут только фельдшерица да Борька - ветеринар. Наши-то деревенские – привычные, а она-то как? Городская же девчонка, да хворая насквозь.
- Мам, не разводи панику раньше времени. Я консультировалась с врачом – все пока нормально, через недельку отвезем ее на сохранение, я договорилась. А что кашляет, так ей здесь даже лучше – больным легким свежий воздух на пользу. А в городе будет болтаться, так где-нибудь ненароком опять своего встретит, или подружки что-нибудь наболтают. Нет уж. Пусть сидит. Не для того я в нее столько сил вложила, чтобы она взяла и вот так все испортила. – Женщина сердито замолчала и долго задумчиво смотрела в окно, как будто вспоминая и пересчитывая с горечью, зря потраченное время, силы, средства. Досадливо поморщилась и продолжила, – ты только вспомни, мам! Ведь каких женихов я ей находила! Один Костик Климов чего стоит! Красавец, и одеться умеет, и себя подать. И папа у него, сама знаешь…
- Это какой Костик? Сосед ваш что ли?
- Да какой сосед, мам? Ну помнишь, прошлым летом он вместе с Оленькой у тебя месяц отдыхал? Если бы ты знала, чего мне стоило это устроить! А она, неблагодарная…
- Так он же беспутный! Приехал с Ольгой, а сам по вечерам к Таньке Воротихе бегал!
- Ой мам, ну что ты наговариваешь такое? Я его прекрасно знаю – мальчик из очень приличной семьи, может ему просто скучно было с Ольгой и он с этой девушкой просто общался, дружил...
- Чего? Дружил… Да вся деревня знает, как с Танькой дружить можно. Почитай все мужики у ней уже перебывали, передружили!
- Тише! – зашипела мать, – Разбудишь. – И так же в пол голоса продолжила, - а хоть и так! Пусть себе бегает. Все мужики гуляют. Зато он из хорошей семьи и Оленька у них была бы как за каменной стеной. И сейчас бы не фельдшерицу ждала, а в лучшей клинике лежала. И ребеночек наверняка здоровый был бы. Сейчас врачи чудеса делают. А так что она родит? А этот ее? Он ей много дал? Это из-за него она сейчас в глухой грязной деревне сидит. Что он может, нищета! Он в институт-то поступил, мне рассказывали, потому что неделю за ректором следом ходил, и грозился в РОНО пожаловаться. Читала его личное дело «папа слесарь, мама домохозяйка». Между прочим, слухи уже пошли. Алла Ивановна на днях в гости зашла, вроде как насчет портнихи посоветоваться, а сама, змея, между делом так невзначай «Людочка, а с кем ваша Оленька сейчас дружит. Девочки в этом возрасте такие непостоянные, я слышала, что с Рыбовым? И даже пожениться решили?». Я конечно тут же соловьем разлилась, мол, какой Рыбов, он моей девочке совсем не пара, у нее другие интересы и вообще, она такая разборчивая у меня.
- Ох-ох-ох, дочка. Чёй-то я тебя не понимаю совсем – значит с этим Рыбовым встречаться ей стыдно, а в подоле принести нет?
- А кто узнает? Я поговорила уже с Альбиной Геральдовной – это Петенькина однокласница, помнишь, она сейчас директор детского дома. Она уверяет, что уже подобрала замечательных родителей ребенку – его тут же усыновят.
- Да ты с ума сошла! Грех то какой!
- Тише, мама! Ну какой грех, что ты мелешь? Сама пол года все про аборт бубнила.
- Аборт тоже грех, да только б дитё хоть не мучалось бы.
- Да ну, что теперь говорить – упустили уже.
Ольга тихонько притворила дверь и на цыпочках прошла к окну. Открыла форточку, глубоко, с наслаждением, вдохнула сырой стылый воздух и неслышно закрыла ее обратно. Села на край кровати и долго задумчиво смотрела на бабушкины иконы в углу. Иконы были разные – маленькие и большие, новые и не очень. Старые большие – это бабушкины. Новые помельче тоже бабушкины, но их привозила мама. Ольга часто пересчитывала их, сверяя с какими-то своими внутренними ощущениями. Иконки появлялись всякий раз, когда Олина мама, делала кому-то какую-то гадость. В зависимости от того, как оценивала мать свой грех, менялся калибр икон. Большие и нарядные бабушка тут же относила в местную церквушку – в дар. Мелкие и жалкие оседали в углу комнаты. Бабушка исправно жгла под ними лампадки, а в праздники из церкви приносились какие-то особые свечи. Бабушка зажигала их под своим иконостасом и надолго запиралась в комнате. И слышно было как она нараспев, довольно громко читает молитвы, или тихо недовольно бормочет что-то, как бы выговаривая кому-то, иногда из комнаты доносился чуть слышный плач.
«Интересно, они уже все про меня обсудили?» подумала Ольга.
- Как думаешь, - обратилась она к котенку, - мне уже можно «просыпаться»? – ласково потрепав животное, сама себе ответила, - Я тоже так думаю, – и, нарочито громко зевая и шлепая тапками, вышла из комнаты.
Вечером, после ужина, на кухне поселяется какой-то особый дух. Уютно поскрипывает старый дом, трещат угли в печке, шепчется ветер за окном.
Ольга с бабушкой, очень любили посидеть вечером в кухонном полумраке, за какой-нибудь несложной и необязательной домашней работой. В такие моменты очень приятно помечтать. Еще в такие вечера можно поговорить неспешно. О нехитрых деревенских новостях, или о том, как рябая квочка серому петуху хвост выклевала. Или просто о жизни. Кот в такие вечера начинает носиться по кухне – с наступлением сумерек на него нападает охотничий азарт. Он охотится за веником, борется с ухватом. Или же просто свирепо посверкивает глазищами из темноты лежанки.
- Бабуль, а чего это мама сегодня так рано уехала – даже обедать не осталась?
- Дела у нее, внуча, какие-то срочные.
- А-а. Понятно, у нее всегда дела. Я слышала, она тебе икону новую привезла. Дашь посмотреть?
- Конечно, сейчас принесу. Хорошая икона. – Бабушка отложила вязание, Ольга поднялась, хотя и с трудом, но с улыбкой:
- Бабуш, я принесу, ты только скажи где.
- Ой, ну куда тебе сердешной еще ходить с таким пузом то, сиди уж – сама принесу.
Бабушка вышла из комнаты, а Ольга поймав, пробегающего мимо котенка, усадила его на колени.
- Вот, гляди – бабушка протянула ей икону. Икона была хорошая – написанная на толстой, тяжелой доске, она была размером с хороший фотоальбом. Краски тусклые. «Неужели на старинную раскошелилась?» восхищенно подумала Ольга. Одежда и украшения Богородицы на иконе были из золотистых пластин и разноцветных камешков.
- Жаль только без стекла – сказала бабушка, - но это ничего, я Ваньку соседа попрошу, у него сын плотничает, может, сумеет приладить, как думаешь?
- Конечно, - ответила Ольга, задумчиво гладя пальцем край жестяного покрывала, в которое был завернут маленький нарисованный Иисус. – Конечно сможет, - уже бодрее продолжила она, - он мне шкатулку на днях починил, как новая… Красивая икона. Большая. Это хорошо. – Сказала Ольга и закашлялась.
- В церковь тебе надо – сказала бабушка, протягивая ей полотенце, - послушай старую бабку, чай не один годок-то на свете живу. Сходи, покайся, да к причастию. Брось гордыню свою! Благословит тебя батюшка, глядишь, и хворь твоя пройдет. Боженька он добрый, он всех прощает. И тебя простит, хоть грех на тебе такой!
- А какой грех на мне, Бабуш?
Старушка, сделав вид, что не услышала, уткнулась в свое вязание. Ольга поставила икону перед собой на столе, уперлась подбородком в кулачки и долго внимательно разглядывала икону.
- Бабушка, а боженька все видит?
- Все внученька, а как же.
- А почему он ничего не делает?
- Ну, как же не делает? Вон Ильинишна молилась, чтобы корова ее отелилась хорошо, ей боженька и помог.
- А я думала, это дядя Боря ее вылечил.
- Полечил, как не полечить, когда попросят. Только ежели бы боженька не помог, так и не вышло б у него ничего.
- Как это?
- А вот так – мог напиться больше обычного, лекарства перепутать, или заразу какую скальпелем своим корове или теленку занести. И померла бы корова, коли б не божье благославление.
- Значит, бог решает, кому помогать, кому нет?
- Конечно, внучка – хорошим помогает, плохим нет.
- А дядя Боря хороший?
- Да какой он хороший, если пьет не просыхая - срамота одна!
- Понятно, - значит, это корова хорошая была. Бабуш, а я хорошая?
- Конечно хорошая.
- А почему я болею и боженька мне, как той корове не помогает вылечиться?
- Потому как грех на тебе большой. Нельзя не венчанными жить!
- Смешное говоришь, бабушка. При чем здесь это, я же всю жизнь болею. И до и после. Или бог заранее видел все и меня наказал.
- Конечно, видел, он все видит.
- А мама как же? Ведь если он видит все, то он должен знать… - Ольга спохватилась и испуганно замолчала. Но бабушка все же поняла о чем она – догадалась, что внучка все слышала, и, оправдываясь, спрятала свое оправдание за сердитостью:
- Грех. Только на мать плохое говорить еще больший грех!
- А, разве, правда, это плохое?
Старушка замолчала стыдливо и стала поправлять суетливыми пальцами бахрому на скатерти. Они с ней казались родственницами – выцветшие старушечьи пальцы и потертая блеклая скатерть. Обе – и старушка и скатерть, - чистенькие, отутюженные, старенькие и вечные – обычная бабушка и обычная бабушкина скатерть с бахромой.
Ночью Ольга почти не спала. Долго думала, сидя в уголке кровати и обняв живот. Потом забеспокоился ребенок в животе. Вначале Ольга подумала, что от неудобной позы, потом поняла, что это уже первые схватки. К утру, когда первые солнечные лучи разукрасили розовым и медным стену, напротив окна, она достала из-под матраса мобильный телефон и набрала несколько цифр. Когда на том конце провода ответил встревоженный голос, она сказала тихо и радостно:
- Здравствуй, а нам уже пора. Не забудь сумку с пеленками.
Потом, не торопясь, собрала какие-то мелочи со стола. Заправила постель. Погладила дремлющего, усталого после вчерашних битв, кота. Села за стол, подперла голову кулачками и долго пересчитывала иконы в углу.
Когда под окном остановилась машина вышла в коридор, надела пальто. Потом, как будто вспомнив что-то, вернулась в комнату и задула лампаду.
Она пришла в себя только через четыре дня. Открыв глаза, оглядела палату с четырьмя койками и одним, давно немытым окном. За окном светило тусклое осеннее послеполуденное солнце. На голых ветках стоящей у окна березы висел заброшенный ветром пакет, на подоконнике сидела нахохлившаяся ворона и равнодушным скучным взглядом наблюдала за облаками. Рядом кто-то тихо стонал. Ольга повернула голову. Стонала женщина на соседней кровати. Тихо вошла пожилая медсестра. Подошла к Ольге, улыбнулась:
- Пришла в себя? Вот и хорошо. Завтра малыша принесут, если врач разрешит. Хороший малыш получился, здоровенький. А к вам тут как раз сегодня приходили, передачу, вот принесли – икону, я ее в пакет завернула, чтоб микробов лишних не нанести.
Ольга взяла подарок. Усмехнулась и подмигнула вороне за окном. Та почему-то не оценила Ольгиного юмора и улетела. Ольга потянулась к тумбочке, открыла ящик, но икона в него не поместилась. «Да тяжелеют грехи» подумала Ольга и оставила ее сверху на тумбочке.
На следующее утро принесли маленький пищащий сверток. Ольга протянула руки и взяла малыша.
- Вы его к груди приложите, - посоветовала медсестра, - ну-ка не ленись, покажи маме, как ты кушать умеешь. Сегодня к вам папа уже приходил, хотел посмотреть на сыночка, за вас переживает.
Ольга осторожно перевернулась на бок, высвободила из просторной больничной рубашки грудь и сунула малышу под нос. Тот ухватил сосок губами и тут же быстро голодно зачмокал. Она провела пальцем по сморщенному, щекастому личику маленького Рыбова и сказала:
- Здравствуй, боженька!