Орочий башмак. Глава пятая. Дороже золота и мифрила

Пятая серия

Орочий общинный дом - некогда служивший всему племени жилищем, ныне он используется лишь для собраний и для занятий с детьми в холодное время года. Впрочем, сейчас там никого нет - поздний вечер, пустые комнаты встречают Орму застоявшимся запахом детского пота и гулкой тишиной. Орка проходит к сундукам, отпирает один, и, вытащив из сумки стопку пергаментных листов, уложенных между двумя дощечками и связанных бечевой, прячет ее на самое дно. Запирает сундук и прислушивается. Тишину нарушает тихое и мерное сопение - ребенок спит, скрючившись за партой и положив на руки лохматую головенку. Орма подходит и заглядывает в лицо - Тира, известная шкода и заводила, вот кто решил остаться здесь после уроков. Орма дотрагивается до ее плеча, и девочка просыпается.
- Что случилось, Тира? Почему ты не дома?
- А? - девочка резко вскидывается и удивленно озирается по сторонам.
- Тебя, наверно, уже ищут...
- Ищут. Конечно, ищут. Найдут и выдерут, - Тира надувает губы и отворачивается.
- Ну, и выдерут, велика важность... Чай, тебе не впервой?
- Так ни за что ни про что выдерут! Не я в печку щетины насовала! Это все Ордил, я только ее принесла! - Тира начинает всхлипывать, но чувствуется, что делает она это не от души, напоказ. Ясно, главнее Ормы никого во всем племени нет, так что пожалей ее Орма, и другие ее простят.
- Значит, вместе хулиганили... Слушай, а здорово навоняли?
- Ух, здорово! Тетя Мойра кричала: кто в классе набзюкал! А ну в коридор!
- Урок-то сорвали?
- А то как же...
- Весело было? А что - Ордил?
- А Ордила выдрали. Линейкой... пониже спины...
- Так, а он что? Сказал, кто щетину принес?
- Не-а...
- Вот видишь. А ты за него почему не заступилась? Он ведь и твое получил.
- Не, за меня он не получил. Ротри потом настучал тете Мойре на меня. А я спряталась на чердаке. Но там холодно, и, когда все ушли, я спустилась сюда.
- Что ж, все ясно. Так домой не пойдешь? Ладно. Держи-ка лепешку, и вот немного сушеного мяса осталось - ничего, разгрызешь. А вот воды - сама принеси. Поешь, да послушай, что я тебе расскажу.
 
... В славном городе мастеров, благословенном Горнбурге, жили два друга - Йор и Иарет. Йор был сыном кузнеца, а Иарет - стеклодува. Было им не много и не мало лет, а ровно столько, что весело было им изобретать всякие шалости и высмеивать серьезных и благоразумных жителей сего города. Были они сверстниками, и ни один не завидовал другому, и когда хотели наказать Йора, за него вступался Иарет, а когда Иарета, то Йор, и доставалось им поровну.
Как-то раз мальчики решили напугать весь город, ибо много было разговоров о черных призраках, летавших из Минас-Моргула куда-то на север, и все боялись, что такой призрак однажды приземлится на площади перед Ратушей.
И решили друзья сделать для этого крылья и пролететь на них со сторожевой башни до Ратуши ночью, и приземлиться на площади, и завыть громким голосом, а потом сбросить крылья и расхохотаться.
И пошли они к Йору, чтобы сделать рисунок, и посчитать, какие нужны палки, и сколько материи и как на них натянуть.

В дом вошли с заднего хода, с той самой стороны, куда выносили помои. Потихоньку поднялись, чтоб не нарваться на Руттена, отца Йора, или Кетэ, его мать, или Йоровых братьев, или кого-нибудь из учеников и подмастерьев, или старую глухую Берту, которая, тем не менее, знала все и про всех.
Берта пришла в их дом в незапамятные времена, когда благородная Кеттели унизилась до мезальянса с горнбургским кузнецом, пришла вслед за своей госпожой, и никогда не жаловалась на жизнь. Если собрать все пеленки, которые она перестирала, то получится холм, если собрать всю посуду, что отдраила Берта, то - гора, если собрать все обеды, что она приготовила за свою жизнь, то можно было бы накормить эсгаротское войско, а если собрать всех детей, что вырастила старая Берта, то получится семья Руттена, горнбургского кузнеца и оружейника, и Кетэ, младшей дочери князя, изгнанного городским советом за лень и непомерную жадность.

Кетэ не унаследовала пороков своей семьи, но была просто неспособной к обыденной жизни, и всем делам предпочитала рисовать и чертить, а также листать старинные фолианты и смеяться над древней историей, будто это базарные анекдоты. Она и детей научила не только читать и писать, но даже рисовать предметы с соблюдением всех пропорций. Кстати, именно этот дар Кетэ пришелся по душе еще в пору их юности новоиспеченному мастеру Руттену, и два года ухаживаний прошли в рисовании на песке разных видов вооружений, и оба увлекались настолько, что даже целоваться иногда забывали. Когда же Горнбург выставил за ворота неудачливого правителя, Кетэ явилась прощаться. "Я не отпущу тебя, - сказал Руттен, - Мне надо заканчивать серию полуторных мечей, а навершия мы еще не продумали. Если по-другому остаться нельзя, то иди за меня замуж". Кетэ радостно согласилась. Ни она, ни он об этом с тех пор не жалели, только Берта все сильнее сгибалась под грузом их семейных хлопот.
Так вот, эта самая Берта и выловила за шиворот Йора, когда тот думал пробраться в свою комнату за стилом, широкой дощечкой и угломером.
- Ах, ты, бездельник, явился, как тать на щи, где ты всю ночь ошивался, гулена?
- Мы были у Иарета и смотрели на звезды.
- Ах, ты, горе семьи, на звезды смотреть можно везде, и меня твоя ложь утомила!
- Но от Иарета они кажутся ближе.
- Ну да, если накушаться пива с итилийскою граппой, то звезды сами спрыгнут на головы пьяным. Ну-ка, дыхни!
- На, - выдыхает, - Раз не веришь. У Штрезе, отца Иарета, есть такая труба, что приближает к нам звезды.
- Не ври мне! Сейчас же к отцу, пусть он и разберется.

... Руттен, отец одной дочери и четырех сыновей, силач непомерный, завязывающий голыми руками в узел железный стержень толщиною в три пальца, не мог справиться со своим младшим сыном. Как нельзя уловить вольный ветер, сгрести звезды в кулак, взять за руку отраженье, так нельзя сломить того, кто не спорит. Йор часто просил прощенья, принимал наказания без возмущения, но никогда не бросал шалостей. Запретят гулять по улице - вылезет из слухового окошка на крышу, запретят пускать змеев - мастерит из щепочек корабли. Вот и теперь он утверждает, что хотел лишь порисовать да и только, а по глазам уже видно, что замыслил какую-то пакость.
- Ну, хорошо, порисуй, только поди к матери - она тебе поможет, если что-то не выйдет.
- А Иарета с собою взять можно?
- Конечно, если не будете много болтать. У нас теперь срочный заказ, так что зря от дела не отрывайте.
...Когда через два часа Руттен заходит к ним проверить, то видит три светлых головки, склонившиеся над почти законченным чертежом крыльев, удивительно похожих на нетопырьи. Кетэ что-то объясняет и тихо смеется. Мальчики восхищенно переглядываются.
- Я же тебе говорил, что моя мама - не такая как все. Она все понимает!
- Ну-ка, кыш по местам! Кетэ, а когда нарисуешь решетку? Между прочим, ковку начинать надо было вчера.
- Есть, мастер Руттен! - Кетэ салютует мужу, - К вечеру будет! По крайней мере, к завтрашнему утру!
Когда были сделаны все расчеты, совсем стемнело, и поход за тисовыми рейками к столяру они отложили на завтра. Всю ночь Йору не спалось, он смотрел на мать, склонившуюся над столом, на темное небо, и представлял, как легко оттолкнется ногами от конька крыши, и ветер засвистит в полотняных крыльях и земля уйдет из-под ног.

И с утра они отправились к столяру. Кетэ надела темно-синее платье и бархатную шубку с беличьей серой опушкой, из-под чепца выпустила кокетливый локон, стащила у Берты пирог и опустила в корзину, прикрыв сверху шейным платком, и, подхватив под руки Йора и Иарета, вприпрыжку спустилась с крыльца.
Так, прижавшись к светящейся счастьем Кетэ два мальчишки шли по Горнбургу и ловили восхищенные или завистливые взгляды прохожих.
Весна вступила в свои права, мостовые сохнут, в трещинах каменной кладки зазеленел вездесущий мох, а хозяева старых домов его тщательно выдирают. Вот совсем тепло когда станет, и запахнет свежим раствором, то начнется очередное сражение с неустойчивым, подлым климатом этого места, где осенний потоп сменяется жестоким морозом, где летом налетают дожди с крупным, в лесной орех, градом, где весной возвратные морозы губят цвет на сливе и вишне, где солнечным утром не знаешь, не начнется ли к обеду гроза. Даже камень лопается и крошится там, где люди не отступают.
Вот и дом столяра - сообщает о себе свежим запахом стружки, темным запахом клея, острым запахом лака. Вывеска-рубанок в три натуральных величины над дверью, резное крыльцо, наличники, изгородь вокруг колючего куста. Даже кольцо не бронзовое, а из мореного дуба - черное, нагревшееся на солнце. Стучатся.
Вот Кетэ, смахнув платочком опилки со скамьи, присела напротив костлявого Турма, и тот остановился, отложил рубанок и отер пот со лба.
- Отдохните немного, уважаемый Турм, побеседуем, да отведаем пирога - Берта испекла, а я тут его и стащила! - смеется, - Вот пример получился для Йора!
- Что ж, присядем на минутку, - отвечает ей Турм, - Что вас, милая Кетэ, ко мне привело?
- Хочу сделать заказ. Можно?
- Отчего же нельзя. Стол ли, стулья, или, может, сундук - это все нам по силам, можем даже такое, до чего никто не додумался.
- А до чего никто не додумался?
- Тсс! Сейчас покажу. Только вы, Кеттэли, молчок, не то достанется мне от старшин!
И Турм, приподняв половую доску, достал вырезанную из цельного корня круглую посудину о четырех ножках. Всю ее наружную сторону украшал затейливый узор, в котором не раз повторялось изображение пламени. Внутри же она была грязна, испачкана золою и углем. Ну, и что в ней такого? Турм освободил место на верстаке, далеко отодвинув все, что может гореть, поставил посудину, швырнул в нее горсть свежих стружек, ударил кресалом о кремень. Стружки вспыхнули и прогорели. Турм дождался, пока затухнет огонь, придавил пепел рукой, чтобы не осталось ни уголька, высыпал в мусор. Поверхность посудины была столь же светлой!
- С углями не хуже. Это дерево не обгорает, даже если горного угля насыпать туда и поджечь. Проверял неоднократно.
- Здорово! Это что - колдовство?
- Нет, это - пропитка. Я ее изобрел.
- Так что же ты медлишь? Покажи ее нашим старшинам! Ты же станешь богатым - все бросятся у тебя ее покупать, чтобы обезопасить себя от пожара.
- Показать? Как бы не так. Я уж пробовал с другою пропиткой - той, что делает дерево не гниющим.
- Ну и что?
- Нарушенье законов природы... Дерево просто обязано гнить. А если оно гнить не будет, то часть плотников и столяров останется без заказов... Что уж говорить про не горящую древесину...
- Да, обидно, уважаемый Турм. Вот мой муж тоже усовершенствовал арбалет, да чуть не попал под суд шеффенов. А разве плохо, когда спуск работает плавно, и прицельность стрельбы возрастает?
- Да, Кетэ, не все в нашей воле, так какой же заказ вы хотели мне сделать?
- Три десятка тисовых реек. Только их надо сделать максимально прочными и достаточно гибкими. От этого много зависит. Размеры сейчас запишу, - и без запинки выписала углем на доске столбик из пятнадцати цифр, - Каждой - по две штуки. Какова цена?
- Да что вы, Кетэ, заказ-то простой. Я денег с вас не возьму, как-то неприлично.
- Ну, что ж, сойдемся на том, что следующий рисунок для резьбы я делаю для вас задаром.
- Идет!

Следующий за этим день был посвящен добыванию полотна. Кете положила в корзину печеных яиц и свежих тепленьких булочек и пошла к толстой Грете-ткачихе. Мальчишки опять за ней увязались.
У Греты было весело. Помимо мерного стука станка, слышалось треньканье лютни, и бархатный баритон выводил заковыристые рулады. Потом все умолкло, и раздался грохот падающей мебели. Баритон совершенно небархатно заругался, так что Кетэ сдвинула брови и обернулась на хихикающих детей. Потом решительно постучалась.
Грета, красная, как кумач, растрепанная, словно пакля, отворила им дверь.
- Вот спасибо, Кетэ, что пришла, никак не могу выпроводить одного незваного гостя.
- Это как так незваного? А кто жаловался на тоску и печаль одинокого сердца?
- Не лги, нахал! Не бывало такого, чтобы я, да пожаловалась!
Из комнаты вышел к гостям молодец - в истрепанном черном камзоле, в рубашке с изодранными кружевами, с поддельной цепочкой на груди - подобие блаародного господина. За собой он волок лютню, как дохлого гуся за шею.
- Если вам интересно, госпожа, то она сама меня пригласила...
- Что? Я только позволила донести с рынка корзину.
- Ну и как это мне понимать? - чучело с лютней рассмеялось, - Что мной пренебрегают в любом другом качестве?
- Да хоть бы и так. Уходите.
- Вот уже и на "вы". Как печально... Цвет астры синий! Коль я с тобой, то мое сердце стынет... О, ветви туи! Пойду на рынок, поищу другую... Прощай, толстушка, выбери дружка без ...я. Тебе же ничего этого не надобно...
- Эй, любезный, вы наконец уйдете, или мне вытолкать вас в шею? - не удержалась Кетэ.
- Да-да, ухожу, - и существо перешагнуло порог.
- Подожди, - остановила его Грета, - На вот, возьми на дорогу.
- Еще чего! Не собираюсь. Я менестрель, а не попрошайка.
- Менестрель! - удивился Йор, - Ого, мы о них только слышали.
- И никогда не встречали, - добавил Иарет.
- Ну вот, теперь имеете счастье, - произнесло оборванное чучело, - Меня лицезреть. Знаете, что такое - менестрель?
- ??
- Человек, променявший достойную жизнь в лоне семьи, под защитой общины, под гнетом законов, для души сплошные препоны, одно и то же изо дня в день, барахло и прочую дребедень, крышу над головой и домашний очаг, постылый из-за денег или ради удобства брак, на бродячую безысходную вольную недовольную нищую жизнь бродячей собаки и лютню, разбитую в драке.
- Здорово!
- Что тут здорового? Это же нищий бродяга, только гонору слишком много, вот он и не просит подаяния, а поет ради него.
- Не терзай мое сердце, милая Грета. Я и так наказан - талантом своим. Тащишь его, как мешок золота по пустыне, и думаешь, лучше б там не золото, а во фляжке вода и простая еда, а то хоть с голоду помирай. Стихи - настоящая, братцы, погибель. Они тебя хватают и толкают, и ведут за собой, а когда начинаешь сопротивляться, лишают тебя последнего - самоуважения, ибо все остальное тебе не дается. Пробовал я и торговать, и слугой при трактире побегал, но стихи звучат в голове и не дают ни на чем другом сосредоточиться. И били меня, и корили, и учили, и помогали, и сочувствовали-оберегали, но негоден ни для чего я иного, и за лютню взялся я снова.
- Ладно, хватит у двери топтаться. Пошли ко мне в комнату! Там и поговорим. А что, Иарет, правда, что твой отец делает порошки для алхимиков, а?
- Не знаю, - и парнишка залился краской стыда.
- Неужели? - менестрель оживился, - Коли так, дай пожать твою руку! Я всегда уважал тех людей, кто втихую плюет на законы. Ладно-ладно, мой юный друг, не смущайся. Я - Готто Итилиено, и никого никогда никому не сдавал.
- Правда? Готто? И "Давай веселиться" - это вашего сочинения песня?
- Тем, что ее повторишь, авторства не докажешь. Давай, спою тебе... О чем же спеть? А вот, про алхимию. Точнее, песня о золоте.

Алхимический металл
 
           На неторном пути, на крутой каменистой дороге
           Я разбил сапоги, я изрезал в кровь свои ноги.
           Но никто меня не подвезет -
           На везение выставлен счет.
 
           Подари на день рождения,
           Чтобы я счастливым стал,
           Эликсир от невезения -
           Алхимический металл.
 
           Если я заболею, к лекарям обращаться не стану,
           Лучше лягу я на траву и уж больше не встану.
           А без денег кто захочет лечить бедняка и беднягу,
           И замучат на пользу науки, как простую дворнягу.
 
           Подари на день рождения,
           Чтобы я здоровым стал,
           Мне лекарство от безденежья -
           Алхимический металл.
 
           Мои песни поют менестрели по всему Средиземью.
           Называют народными они эти произведенья.
           Для того чтобы выпустить книгу, надо деньги иметь или связи,
           Я ж облеплен долгами, увы, словно комьями грязи.
 
           Подари на день рождения,
           Чтобы я известным стал,
           Ты мне средство от забвения -
           Алхимический металл.

...Вот и добыты все составные части, вот раскроено и сшито суровое полотно, вот оно натянуто на крепко соединенные рейки, а от реек петли к рукам и ногам точно змеи. Крылья готовы, и теплым безмятежным вечером наша троица идет на холмы за городские стены их испытывать.
Кетэ долго пробует обращенной книзу ладонью, где сильней восходящий поток, наконец, остается довольна.
- Тут. Помните, как ловить теплый ветер?
- Так же, как воздушным змеем.
- Что делать, чтобы подняться?
- Развернуть крылья и слегка приподнять передний их край.
- Опуститься?
- Сдвинуть к центру и передний край опустить.
- Хорошо. Первым надевает их Йор.
Йор облачился в них, едва не запутавшись в веревках, разбежался, оттолкнулся от холма, пролетел по дуге не более чем в десяти футах от земли и шлепнулся на лугу на колени.
- Мама, а ведь я полетел! Конечно, невысоко, но как здорово! Земля так и бежит под ногами.
- Ах, Йор, эти крылья тебя плохо держат. Большой ты у меня вырос, сильный и тяжелый. Пусть попробует Иарет.
Теперь Иарет разбежался, оттолкнулся, поймал восходящий поток... и его понесло, закружило. Он забыл, как снижаться, и, кружась, поднимался все выше, и все шире становились круги, пока ветер не унес его за городскую стену. Кетэ и Йор, крича, побежали вслед за ним, но он исчез за домами, видно, на городской площади...
 
- А дальше, матушка Орма? Что дальше случилось?
- А дальше - доскажу завтра. Пошли-ка домой, а то мне еще новые записи надо перебрать, сдается мне, Гаргатан спьяну их перепутал.
 
... Утро возвестило о своем наступлении жестким северным ветром. Пролетев по деревне и задрав край соломенной крыши, злобный вихрь заюлил у частокола, закрутил мусорный смерч и, увидев, что никто на него не глядит, пообещал людям снега с дождем. И первые проблески зари на востоке появились одновременно с первыми снежинками, упавшими в кровавые лужи.
В деревне поднялся вой. Женщины, еще вчера стиравшие мужние рубашки, подбиравшие последние запасы в кладовых и амбарах, лишь было бы чем накормить благоверного, ссорившиеся по пустякам, и даже не таким уж пустякам, внезапно осознали - больше ничего не будет - ни ссор, ни колотушек, ни утра темного, когда будишь его, а он руками отмахивается - рано, ни вечера светлого - когда сидишь с ним за столом, и весь долгий день позади - все, пустота впереди, никто во главу стола уж не сядет, никто на тебя, вдову, как он, уж не взглянет...
Нарга подняла глаза. Кто-то скребся в окно, но кто - неизвестно, бычий пузырь пропускает свет, но - и только. Девушка повернула щеколду и легонько толкнула створку окна. Вместе с острым запахом мокрого снега в щель протиснулся длинный вороний нос, потом появился задорно блестящий глаз и черная бороденка.
- Хорга, Тулкас тебя задери, где ты столько пропадал?
- Где-где, у Саррумана был, все прро ваши беды обсказал. Скорро, скорро он здесь и сам будет, вместе с вашим оррками. А вы тут неплохо устрроились! Все живы, смотррю?
- Живы, живы... Взгляни только на свою любимую Балзу, ей досталось больше всех наших. Ну, не считая Акроновых парней. Тех почти вчистую выкосили. Вот так мы устроились. Видел охрану вокруг дома? Нас стерегут. Так что мы то ли пленники, то ли заложники...
Ворон перелетел поближе к Балзе, сел на одеяло и оглядел ее - сперва одним глазом, потом другим. Попил воды из ковшика, подергал клювом одеяло - девушка что-то пробормотала во сне, и вернулся на подоконник.
- Отвоевалась Балза.
- Знаю, только ты вслух об этом не говори. Ей и так тяжело привыкать будет. Впрочем, наверно, к лучшему. Хоть кто-то из сестер будет дома сидеть да детишек рожать. Мать у нас тихая, а девчонки все как с цепи посрывались. Наверно, в отцов... Мой, говорят, погиб, когда я еще в брюхе была. Так вот... Ну, и что предлагаешь нам делать?
- А что делать? Акррона прроворронили? Не уберрегли?
- А чего его было беречь? Тут много людей полегло - не он первый, не он и последний.
- Так он не погиб! Живой он, твой Акррон! Тащит его Арраторрн на сивой кобыле, тащит связанного да неперревязанного, а сам тащится в сторрону горр, никак, домой податься надумал. А заложника взял, чтоб убежать не помешали. Как поймет, что нет погони, так убьет, а вы тут под охрраной сидите... Как же можно, порра догонять!
- Так ты их сам видел?
- А как же еще? Старрый воррон - мудррый воррон, никому на слово не веррит, сам все прроверряет!
- Ну, тогда я знаю, что делать. Подожди, Армона разбужу. Вон кусок лепешки - перекуси пока, если мной не побрезгуешь.
- О чем рразговорр, да только мне б лучше мяса...
- А мясо для тебя на поле боя лежит.

... Опять шатер Эхернона. Армона вталкивают вовнутрь, и он видит, как юный князь поднимается с походного ложа. Тот спал, как видно, не раздеваясь, да и не разуваясь тоже. Трет глаза - мальчишеское лицо спросонья еще не набрало обычного выражения собственной значимости и равнодушия.
- Что у вас? Араторна поймали?
Армон уверенно ему отвечает:
- Не поймали еще, но поймаем. От вас нужно одно - отрядить нас двоих - меня и одну девушку из наших для преследования беглеца, ну и еще двух-трех ваших воинов, на непредвиденный случай.
- И как же вы его найдете?
- А это уж наше дело.
- Только не думайте, что сможете улизнуть по дороге.
- И не собираемся. Не об этом наша забота. От вас мне нужно одно ваше слово - не клятва, я клятвам не верю. Дайте слово, что с теми, кто здесь остается, ничего дурного не произойдет.
- Обмен? Араторн на их безопасность?
- Вот именно. Так слово даете?
- Даю свое слово...
- Полностью!
- Даю слово, что в ближайшие дни - сколько надо?
- Два-три, не больше.
- Даю свое слово, что в ближайшие семь дней буду беспокоиться о безопасности ваших друзей, что сейчас в избе - чьей?
- Нистии.
- В избе Нистии, как о своей собственной. Если же вы сбежите, даю слово, что всех их повешу.
- Что ж, идет. Нужны люди - желательно, конные, и для нас две лошадки.

...Лошадиные копыта, отбивающие на три счета по снежной равнине. Поперек лошадиной спины висит пленник - Акрон, он только что очнулся, но кровь, прилившая к голове, мешает ему ясно видеть. Да и куда смотреть - под ноги лошади? - так там все одно и то же - отлетающие от копыт ошметки мокрого снега. Грязи нет. Это значит одно - они давно миновали поля, и теперь на дикой равнине. Акрон видит какое-то мелкое, черно-красное пятнышко совсем близко, перед глазами. Сперва кажется, это лишь черная мушка, что обычно мелькают от кровопотери. Вглядывается, скосив глаза и с трудом вспоминает - ах, да, это стеклянная безделица, что подарил ему когда-то дядька, утверждавший, что служит Гортауру-Саурону, и тот его бережет. "Когда бы меня он берег, не случилось бы этой беды. Нет хуже - оказаться беззащитным, связанным, у разбойника в лапах", - Акрон помнит, как обрадовался звуку незнакомого рога, как его противник, еще недавно наскакивающий на него, разорвал дистанцию - а у него уже не было сил преследовать, и тут сзади на голову обрушился удар. И вот теперь - бешеная скачка и чужой голос, подбадривающий лошадь односложными выкриками. "Если ты есть, Гортаур, - произносит про себя Акрон, - Вытащи меня отсюда".
Лошади тяжело - Акрон мужик здоровый, да и Араторн не пушинка, хоть и мал ростом. Небольшая неровность рельефа - даже не холм, а гряда. Миновав его, останавливаются. Араторн соскакивает с седла, стаскивает Акрона на землю. Тот пытается встать, но, пошатнувшись, валится на снег. Мир перед глазами плывет, башка стянута болью, звон в ушах, онемели жестоко перетянутые руки и ноги.
- Эй, путы ослабь, руки совсем онемели, - язык тоже слушается с трудом, да и порезанная щека говорить серьезно мешает.
- А зачэм тэпэр тэбе руки? - усмехается Араторн, - Тэбе бы попить, а, мужик, да-а?
- Да тоже б неплохо.
- А я вэд нэ дам. Зачэм вада зря перевадит? Ты вед все равно мэртвэц. Хоть и жив пака. Но эта пака. Скора сдохнеш.
- Ну, это мы еще поглядим, кто первее.
- А что тут глядэт? Ты в маей власт, как да гор даберемса, так тэбе горло - вжик - и нэт тэбя, понял?
Акрон, лежа на боку, подбирает губами снег с прошлогодней травы, пытается пошевелить занемевшими пальцами. Если сдаться собственной слабости - точно, конец. А так, пока жив, может и повезти. Ран серьезных вроде как нет, только вот стрела в плече (это какой же лук был!), да ногу располосовали, хоть и неглубоко, а кровищи много, да морду порезало сиганувшее на него с частокола обезьяноподобное чучело. Где ж этот горец таких уродов набрал - под себя искал, что ли? Вобщем, кровушки из него выпустили немало, чувствуется. И еще по башке долбанули - самое паршивое, чувствуешь себя, как с тяжелого похмелья.
Ага, значит бандитов из деревни выбили, или даже совсем перебили, раз он один утекает. А свои - жив ли хоть кто-то, чтоб его отыскать? - это было бы хорошо, а то, даже если бежать удастся, он не найдет обратной дороги. Купецкие пути таковы, что знаешь дорогу - и с нее не сбивайся, а все остальное - не твоего ума дело, меньше знаешь, как говорится...
- Эй, горный орел! А ведь нас по кровавым следам как пить дать найдут.
- Нэ найдут. Снэг всо прыкроит.
- Прикрыть-то прикроет, да запах останется. А там в деревне три орки - помнишь, что твоего огра убили? - они-то кровь и сквозь снег почуют. Ну, девочки такие мордатые, с татуировкой. Полузвери. Так что хана тебе, князь.
- Тэбе хана. Ладна. Пэревяжыс.
- Как же мне перевязаться, если у меня руки-ноги связаны? Развяжи.
- А ногы зачэм развязат?
- А затем, что у меня нога кровит, понял? - уже наглым тоном отвечает Акрон.
- Ладна, толька папробуй пабэжат, я тэбэ стрела в жопа забъю, па самоэ горла!
- Ты в уме, или как? Я стоять не могу, не то чтобы бегать.
Араторн подходит к нему и, врезав мыском сапога по башке, разрезает веревки. Но это отнюдь не свобода. Когда кровавая пелена рассеивается, Акрон видит в руках Араторна боевой лук с направленный на него стрелой...
Кровь горячей волной кинулась в онемевшие конечности, и Акрон стиснул зубы, чтобы не взвыть от боли. Через несколько мгновений смогли двигаться пальцы. Акрон разминал кисти рук и радовался бегающим по ним искрам-мурашкам - еще полчаса, и с руками можно было бы распрощаться. Разулся и растер побелевшие ступни. Им все же меньше досталось - из-за сапог и портянок. Потом оборвал подол у рубахи и разодрал его на полосы. Оказалось мало, и он укоротил подол почти до подмышек. Раздеваться для этого было не надо - видно, чтобы лошади ношу облегчить, с него стащили кольчугу и стеганку, оставив только штаны и рубаху. Закатал разодранную штанину и перевязал ногу. Уселся потверже и поудобней, захватил в кулак обломок стрелы и что есть сил дернул. От боли потемнело в глазах и качнулась земля. Не дожидаясь, пока уймется качание, он прижал к ране свернутую тряпицу и как можно туже ее примотал. Получилось не очень-то аккуратно, но крепко. Все. Щеку бинтовать не стоит - закроет обзор, а ему это вовсе не нужно. Теперь - отдыхать. До предела...
Когда Араторн, поигрывая кинжалом, подошел, чтобы связать пленника, тот сидел, расслабленный и полуголый на снегу. Разбойник, спрятав кинжал, занес ногу для нового удара... И упал, перевернувшись в воздухе, ибо его нога оказалась схвачена и развернута на полкруга. Но и Акрон взвыл, рука его разжалась, когда вторая нога противника, завершая движение, ударила его в располосованную щеку. Только Араторн огорчился - попасть в висок не удалось. Здоровенный мужик с изуродованным лицом и тощий, гибкий, как хорь, горский разбойник застыли на мгновение друг против друга. Матово блеснул кинжал. Акрон стоял на месте и вроде как даже шатался, и разбойник, считая бой почти выигранным, прыгнул навстречу, нацелившись в горло. Мягко, будто нехотя, повернулся Акрон, лишь слегка отклонившись в своем пьяном качании, в самый последний момент и настолько, чтобы перехватить, выгибая, ломая запястье, кинжал держащую руку, а правой нанося удар в причинное место. С воплем пролетел Араторн пару шагов и тряпичной куклой рухнул на землю. Поодаль звякнул о камень кинжал. Воя побитой собакой, горец потянулся за ним, и Акрон, опережая противника, бросился в ту же сторону. Но тут в его избитой башке внезапно стемнело, и земля ушла из-под ног. "Каюк. Теперь точно..." - последним, что он увидел перед тем, как провалиться во тьму, был черно-красный глазок на шнурке, вывернувшийся из остатков рубахи.
 
Подступы к деревеньке Изинде заняты орками. О, это не прежние, страшные только звериной злостью и натиском и ничем не защищенные дикари! Это - воины в доспехах, не совсем, впрочем, единообразных, больше всего кольчуг с хауберком, меньше - пластинчатых, шлемы самой невероятной формы, многие заменили орочьи тяжелые и недостаточно, на их взгляд, длинные мечи бастардами - чем-то средним между полуторным и двуручником. Прихватили копья и даже старинные дубинообразные булавы. Да, хорошо растрясли закрома Изенгарда! Впрочем, а зачем мирному населению столько оружия? Для воспоминаний о прошлом?
Что же наемники Никко? Заняв невысокую, но широкую гряду, пологой волной отделяющую пахотные земли от дикого поля, выставили в первый ряд воинов с тяжелыми, мощными луками и арбалетами, равно пробивавшими кольчуги и латы; и других, со щитами-павезами, для прикрытья лучников от вражеских копий и стрел. За ними, чуть в отдаленьи, встали копейщики полукругом, дальше - построились особым образом мечники, чтобы в случае вражеского прорыва пропустить передних воинов противника - туда, где его снова будут ждать стрелы отступивших лучников, а также другие подарки, а остальных - разъединить, разрушить прорвавшийся клин на множество мелких кучек и лишить возможности совместных действий, а при атаке - опять же разорвать вражеский строй, принудив драться поодиночке. Орки страшны именно стаей - когда, прикрывая друг друга щитами, орочья масса врубается клином, пустив впереди нескольких огров с двуручниками и секирами, даже бывалые воины могут удариться в бегство. В одиночку большинство из них - бойцы заурядные, никак не профессионалы, поэтому для людей Никко - несерьезный противник. В деревне не остался никто, за исключением тамошних баб с детьми, ибо сама деревня, при наличии у каждого из противников зажигательных стрел, становилась ловушкой. Хотя и она сгодилась как ширма - конники встали за ней, чтобы противник подольше обольщался насчет возможности отступленья.

По традиции, когда происходило подобное противостояние, чтоб не ослабевал боевой дух, воины противоборствующих сторон обменивались взаимными оскорблениями. Но сейчас произошло невероятное. Встретились военачальники. В то время, как начались переговоры между Саруманом, фактическим хозяином Изенгарда и Эхерноном, самозванным властителем Дунадана, начальники двух наемных армий решили под видом ругани поговорить.
На расстоянии броска копья, друг против друга, стали Никко Раза и Улхарн. Невысокий и худощавый Никко, на породистом, вышколенном коне, да еще на возвышении, казался несравнимо больше и величественней Улхарна, несмотря на порядочный рост и мощную фигуру последнего. Тот и в золоченом доспехе выглядел дикарем - настолько странно торчали из-под шлема пегие патлы, и копье он не утвердил на земле, как положено при переговорах, а все время задирал тяжеленное древко, поигрывая им в задумчивости, словно тростью.
- Здорово, Никко, старый ты хрен! Давно не видались!
- Привет, обалдуй! Никак снова встретиться довелось? Каким ветром? Я ж тебя вроде на севере отдолбал.
- Долбай свою маму! Вы от нас ноги в руки бежали! У вас в плен попало шесть десятков без малого человек.
- Это был не честный бой, вы использовали магию.
- Магия - это единственное оружие, что есть всегда и в достатке. Хочешь попробовать?
- Ну, я от тебя другого и не ожидал. Кстати, орк, а как там твоя лапа? Небось все хромаешь?
- Да в лучшем виде. А как у тебя башка - не побаливает, часом?
- Ну, звать вашу бабку не стоит. Голова раскалывается от забот - вот, к примеру, что нам делать, когда одолеем вашего Сарумана - в Изенгард, что ли, податься?
- Я думаю, выбора вам не останется - все подадитесь последней дорогой. Саруман - человек не военный, но ты, наверное, знаешь - маг. И не постесняется отделать вас, как Унга балрогов. К тому же, мы теперь вооружены не хуже вас, наемников, так что магия, пожалуй, и не понадобится. Сами справимся. Лучше скажи, нахрена твоему хозяину эта деревня?
- А нам спрашивать не полагается. Надо - значит надо. Хотя, деревня - дрянь. Ни удержать, ни пограбить, так, гнездо чомги, кусок дерьма на воде.
- Так вы же за кем-то гонялись. Что - важная птица? Настоящий хозяин всему Дунадану? Я правильно понял?
- Да такое ж дерьмо, как и эта деревня - только с гор. Много здесь таких у нас развелось, когда ваш брат в горах появился. Мы-то привыкли вас окорачивать, а они только друг друга резать умели. Теперь вот разбойничают.
- Значит, вы с нами драться привыкли, а с ними, убогими, справиться не под силу?
- Уж больно бегают быстро. Не догнать. Кстати - а в деревне-то захватили ваших орок и пару-тройку людей, так что, если заварушка начнется, им башки не сносить.
- Не мое дело. У нас этих баб с мечами многовато поразвелось, пора сокращать поголовье. Побрякушечницы - как хорошее оружие увидали, к очагу не загонишь. Да и наши ребята себе женщин человеческих завели - вот бабье и взбесилось. Так что бери себе эту драгоценность и делай с ними что хочешь.
- Ну-ну, я, конечно, рыцарства от тебя не ожидал, но не настолько... Хотел вот обмен предложить, да у тебя и ума-то, пожалуй, на это не хватит.
- Да куда мне, я ведь не купец... Это ты, говорят, головами торговал четверть века назад.
- Что ж, было дело. Только большинство тех голов остались на плечах их владельцев, ибо уже тогда я умел торговаться. И тебе подумать советую - лучше спорить о цене живой головы, чем о месте захоронения мертвой.
- Да пойми ты, они мне не нужны. Разве, может быть, Саруману. Ну так это уж его дело.
- Слушай, как тебя там...
- Улхарн.
- Слушай, Улхарн. Услуга за услугу. У вас нюх собачий, звериная хитрость - помоги мне найти одного человека, а взамен - обещаю, что когда заваруха начнется, позволю вам отступить, и буду гнать до самого Изенгарда, не окружая и не избивая.
- Спасибо. Только не понадобится нам ваша услуга. Могу вам предложить взамен - вы уходите и сами ищете того человека, и не мозолите нам больше глаза, а мы вас не преследуем. Лады?
- А ты - жулик. Или самоуверенный дурак, но таким, однако, часто везет. Слушай, вот мое последнее предложение. Если - я на это надеюсь - наши заказчики договорятся, давай встретимся на нейтральной территории и поговорим за чаркой вина - у меня всегда в запасе есть итилийское - для дорогих гостей.
- Ну, если встречаться, я притащу свой самогон, не доверяю я твоей лисьей морде.
- Ладно, до встречи, Улхарн!
- До встречи, Никко! Какая-нибудь, да будет.

... Опять идет снег. Сыплются с неба то ли хлопья, то ли плевки - тяжелые ледяные снаряды зимы, швыряемые ей будто и вправду из ненависти к пробуждающимся деревьям и травам. Жарки съежились и зажмурили желто-черные глазки. Крикливые майны куда-то попрятались. Ворон трясется на высокой луке - нелетная нынче погода. Нарга, которой все же пришлось забраться в седло, теперь с удовольствием его покидает. Потянувшись до хруста, она с выражением безнадеги на мокром лице озирает однообразную чуть всхолмленную местность.
- Приехали... Хорга, где у нас горы?
- Вон там, спррава... Да нет, вполоборрота.
- Далеко ли - сейчас не увидим. До сумерек не больше часа. Не успеем сегодня нагнать - уйдет в горы. Ну, почему я не собака! Сейчас пошла бы по следу.
- Собаки сквозь мокррый снег не учуют. Думай, Наррга, думай сама!
- Ладно, хреновый советчик. Подумаю.
Нарга вздохнула. Сырой воздух забрался глубоко в легкие, свернувшись холодным клубочком. Змейкой. Хмм... Змейка. А если взглянуть на Дунадан с высоты - высоты полета птицы-змеи, хоть она и зареклась, но это не тот это случай, чтобы труса праздновать, надо.
- Эй, конные, отступите на сотню шагов! Да не бойтесь - я не сбегу. Просто фырканьем ваши кони прислушиваться мешают.
Засовещались. Задумались. Нехотя отошли. И то хлеб.
Нарга сняла мокрый плащ и расстелила на снегу. Уселась. Сосредоточилась. В этот раз тело расслабилось и отключилось мгновенно. С легкостью вырвалась птица-змея из макушки и оглядела окрестности. Рывок и разворот были настолько быстры, что у Нарги в сознании все перемешалось. Нет, так нельзя. Медленно повернемся в сторону гор. Так. Из низких туч валит снег. К земле протянулась сеть пересекающихся нитей, и в ней запуталось нечто живое. Приблизимся, приблизим к себе. Волки! Порядочная стая волков. Голов двадцать. Да что же они делают здесь в такую погоду? Должны, по идее, где-нибудь в овраге, в ивнячке спрятаться. Преследуют, что ли, кого? И кого же? Дальше. Опять пелена и мягкая тень живого. Мятущиеся фигуры. Драка? Акрон! Молодец! Так его, этого горца! добивать надо! Зачем тебе нож? Врежь лучше по горлу! Эх, не сообразил! Валится... Ну, да, ему как досталось... Надо помочь. Только - как? Что может сделать бесплотная змейка? Разве что укусить...
Араторн схватился за голову здоровой рукой. Заморгал часто глазами. И, бросив пленника, бросив лошадь, развернувшись широкой задницей к своему кошмару, рванул, оскальзываясь и спотыкаясь, куда глаза глядят. А хитрая змейка, выскользнув у него из макушки, вернулась к Акрону, чтобы привести того в чувство. Только кто вместо Акрона возник перед ней?
...Огромный, громоздящийся в туманное небо, каменный трон. Стены гор, облаками закрыты вершины... Властелин с черной державой и сверкающим белым мечом, наклонился к ней и посмотрел ей в глаза всепроникающим взором...
 
...Лендемела с очередного допроса потащили не обратно в сенной сарай, а вывели из деревни. Все так же орали бабы, причитая над покойниками, плакали дети, и ему стало много легче, когда это средоточие боли от него наконец удалилось. За свою жизнь он почти не боялся: убить в бою - это одно, совсем другое - хладнокровно прирезать эльфийского наблюдателя, об этом весть до Благословенного Запада дойдет даже из Чертогов Намо. И худо придется человечишке, если он замахнется на эльфа. Впрочем, орки на это плевали. Хорошо, что здесь нету орков. Эльфа привели к одному из шатров, вокруг которого слонялись мокрые и злые наемники, и засунули в приоткрывшийся полог. В полутьме он разглядел очертанья шести человек - одни сидели, другие лежали на тонком войлоке, и все отчаянно мерзли. К нему тотчас же придвинулась широкая физиономия и ухмыльнулась:
- Суйлад аллен, меллон! (Привет, друг - испорч.синдарин)
- Суилад, мелдис! Куио мае. (Привет, подруга, как жизнь?) Мав ар мэд, бе лаэссе? (Грязь и сырость, как в болоте?)
- Хим бе Хель. (Повидимому, адский холод) Вообше-то, я не владею ни квенья, ни синдарином - ну, разве что знаю парочку фраз. Так что давай говорить на вестроне.
- Все равно приятно слышать не совсем правильную, но родную мне речь так далеко от дома. Кто вы?
- Кто мы? Покажи-ка левую щеку. Ну да, я в тебя ножом кинула, когда ты мою подругу подстрелил. Ясно?
- Ну, что ж, прими мои соболезнования. Человеку ты могла бы испортить лицо на всю оставшуюся жизнь, а у меня все заживет бесследно. Честно - не обижайся, мы оба не хотим драться, но обстоятельства нас вынуждают.
- Ладно, что теперь рассусоливать... Хоть и странно, чтобы эльф болтался среди горских бандитов... Мы здесь все на одном положеньи - пленных, и давай-ка держаться друг друга.
- Что ж, здоровая мысль. Давайте познакомимся, что ли. Я - Лендемел, эльдар, наблюдатель с берегов Древнего, или Благословенного Запада, сопровождавший дружину Араторна. Честно говоря, безо всякой радости с моей стороны. Искренне надеюсь, что его убьют. Потому что следовать за ним после всего, что он сделал, непростительно даже его жене.
- А придется?
- Никто не слагал с меня ни обязанностей, ни полномочий.
- Вот уж, действительно, каторга. И давно ты на этой работе?
- С Араторном или вообще?
- Вообще.
- Двести восемнадцать лет и ... не соврать бы... четыре с половиной месяца.
- Порядочно. И все с такими бандитами?
- Ну, что вы... Были приличные города и нормальные люди. Вот, к примеру, при дворе Теодена. Только конунг, увы, слишком склонен слушать доносы и, не проверяя, им верить.
- Ага. Значит, ты был на дипломатической работе, и все с понижением. Интересно - может, в следующий раз в Мордор командируют? Интересно было бы поглядеть. Эльдар среди черных орков. Кстати - забыла представиться. Я - Аузга, там, отвернувшись к стене, лежит подруга моя Балза, дальше - Снат помогает мне, там один из наших в голову ранен, наверное, умрет, вон у того парня я даже имя еще не спросила, хотя сражались на одной стороне, а в уголке забилась, кимарит - тетка Ниста, она из деревни.
- Может, чем-то смогу вам помочь? Я кое-что умею, хоть и не целитель. В объеме первой помощи. Можно посмотреть того, что в голову ранен?
- Пожалуйста, если сможешь хоть что-нибудь сделать, чтобы он очнулся - хорошо.
Эльф переместился к раненому - по дороге пришлось разойтись с его товарищем, с трудом подтянувшим ногу с прохода и отодвинуть к самому полотну Сната, на что тот выругался, отстранившись от матерчатой стенки - не хотелось получить удар пикой или кинжалом сквозь парусину шатра.
Беглый осмотр и сканирование ладонями показало, что кости черепа даже не треснули, но сильный ушиб вызвал кровоизлияние. Кровь остановилась, омертвив часть мозга, но ничего фатального в этом не было - разве что человек этот вряд ли снова научится говорить. Впрочем, для людей это не важно - человеческая речь никогда не была их достоинством. Иным бы стоило отрезать язык сразу же после рождения. И еще могут быть проблемы с памятью - ну, в общем, и этого не так уж и жалко - каких-то двадцать-тридцать лет значат немного. А двигательные навыки остались, пожалуй, будет лучшим бойцом, чем раньше. Так что попытаться все-таки стоит.
 
... Эхернон и Саруман за полдня переговоров оба уже малость охрипли, хотя ни один из них не говорил в полный голос. Охранники менялись, был такой, что чуть не рухнул, стоя заснув под занудливый голос мага.
- Поймите, дунаданские земли разорены, на них больше поголовье волков, чем людей, а, благодаря разбойникам и неустойчивой погоде, земледелье не дает достаточных средств к жизни, и народ вымирает. Сейчас вы еще можете стать здешним князем - не королем, вы просто не прокормите армию для защиты всего королевства, а завтра не будет и этого.
- Мы защищаем скотоводов и землепашцев. Шайка Араторна - последняя из тех, кого требовалось уничтожить.
- Скоро будет некого защищать. Опомнитесь, Эхернон! Много ли стоит государь без подданных? Кто вас будет кормить?
- Мы же не забираем у крестьян все подчистую - остается, чтоб дотянуть до урожая.
- Я видел, что они к весне желудовые лепешки пекут. Было три засушливых лета - а вы ведь тоже питались, да и приторговывали кое-чем - надо же было платить наемникам, хотя бы. Это значит, вы отбирали последние запасы, обрекая людей на голодную смерть. Или я не прав?
- Прав. Тебе, маг, легко рассуждать - ты ведь можешь сделать пищу и одежду и крышу над головой чуть ли не из воздуха, а мы - обычные люди, и все дается нам не задаром. Дунадан уже почти мертв - в нем нет государя. Но он будет, и очень скоро. Я - прямой потомок Валандила, наследника Изильдура, хоть и по материнской линии, и обязан собрать осколки Дунедайн и восстановить государство. И я это смогу. У меня есть на это право. У меня есть армия. И есть еще кое-что, не думай, что ты один тут обладаешь силами магии. Ради великой цели пожертвовать жизнью десятков - даже сотен человек - не жалко.
- Тем не менее, вопрос остается. Земли есть - людей не хватает. И при этом, дунаданцы разошлись по всему Средиземью, нанимаясь везде - где батрачить, где воевать. Повторяется история итилийцев. Кто ваш Никко? Итилиец. А помнит ли он свою родину? Вряд ли. Тех, что ушли - не вернете. Надо сберечь тех, кто остался. Позже, возможно, придется пригласить поселенцев, но делать это весьма осторожно - у них могут быть другие взгляды на государство. Я-то разработал план выхода из этой дыры, а вы, я вижу, надеетесь, что восстановится все само. Бесполезно!
- Ты, маг, думаю, не собираешься делиться своими планами со мной, так что давай оставим все как есть, и каждый пойдет своею дорогой.
- А вот и ошибаетесь - очень даже собираюсь. Ибо они оправданы только на большой территории, коей является Дунадан. В четырех деревнях, доставшихся мне по наследству, они бесполезны. И для их воплощения вам понадобится, безусловно, мои знания и жизненный опыт. Поэтому я предлагаю - соправление. На срок десять лет. Подобные примеры - что положительные, что отрицательные, в истории были. Вам решать. Что будет после? Потом и решим, когда Дунадан будет нами восстановлен. Прошу заметить, что маги не женятся, поэтому законных наследников у меня быть не может.
- Я подумаю. Но, хотел бы я знать, в чем заключается суть соправленья. К примеру, если животное - о двух головах, оно погибает.
- Суть соправления, молодой человек, заключаются в том, что решения одного нуждаются в одобрении другого, иначе их не исполняют. При этом, остаются области, в которые второй соправитель не лезет. К примеру, я вижу, что в военном деле вы компетентны, а я, кстати - нет, так будет ли разумным туда мне соваться. Вы же не разбираетесь в хозяйственных делах - поэтому тут ваши советы мне неуместны. В пользу соправления могу сказать то, что армия, защищающая Дунадан, удвоится, поскольку я располагаю тем же, если не большим, количеством воинов, в противном случае, однажды мы все же сойдемся - не сегодня, так через год - на поле боя. К тому же, вы скоро почувствуете потребность в деньгах, и у вас будет только два средства - или грабить собственный, истощенный донельзя народ, или воевать с соседями - а к этому вы не готовы. Все соседи сильнее вас, и ваше счастье, что они пока не испытывают острой нужды в ваших землях. Такая земля - лакомый кусок, в хороших руках она может - и будет кормить не одних землепашцев. Я помогу найти средства, чтобы удовлетворить и потребности нашей - объединенной - армии, и восстановить Дунадан. Но стоит ли мне это делать, если я не буду здесь, хотя бы частично, править?
- Что же, я согласен подумать об этом твоем предложении, маг. Будь счастлив, что не попытался повредить мне - или убедить меня с помощью колдовства, ибо любая магия обернулась бы против тебя - благодаря амулету, которым я располагаю. Предлагаю тебе и впредь придерживаться подобного образа действий.

...Первое, о чем спросил Эхернон, проводив Сарумана, это - "Где же мой зять? Скоро его, наконец, поймают?"
В ответ Никко лишь пожал плечами.
Орки развели костры и готовили пищу, Никко тоже дал своим команду разбить бивак там, где стояли. Вскоре оба лагеря принюхивались друг к другу, любопытствуя, что у противника на обед. К вечеру послышались песни. Орки, которые, в большинстве, были моложе и непосредственней в выражении чувств, начали задирать итилийцев, те им отвечали, а, поскольку вестрон у обеих сторон был на том еще уровне, перепалка закончилась гоготом.
Снег прекратился. Подморозило. На очистившемся небе засияли звезды. И вот, наконец, хрустя ледяной корочкой, к стану Эхернона приблизились всадники. Кони их были загнаны, сами они едва не валились из седел. Армон спешился и поднял руку, призывая окруживших его воинов выслушать прежде, чем руки вязать.
- Я хочу видеть властителя Эхернона, и сообщить ему новость. Кроме того, у нас есть один раненый, я попросил бы оказать ему помощь немедленно. Все остальное скажу лишь Эхернону.
 
... Мы оставили Акрона именно в тот момент, когда он прощался с жизнью. Жизнь, однако, не спешила его покидать - видно, чем-то он ей полюбился, и мрак, в который соскользнуло его сознание, начал рассеиваться. Первое, что он ощутил, было зловоние зверя - ну, вобщем, псиной крепко пахнуло, звериным дыханием. Приоткрыв потихоньку сперва один глаз, потом другой, Акрон увидел волчью морду на расстоянии меньше дюйма от своего носа. Зверь был необыкновенно крупным и светлым, судя по размерам и окрасу морды, и явственно улыбался, жарко и часто дыша в лицо человека. Розовый кончик языка дрожал между белыми клычищами, и Акрону совсем не хотелось ощутить их смертельную хватку на своем горле. Волк, увидев, что человек действительно очнулся, встряхнул башкой, зевнул во всю пасть, и, отвернувшись, прянул в сторону. Акрон, приподнявшись на локтях, увидел, что снег вокруг него истоптан волками, а зверь уходит рысью по человечьим следам. Араторна не было видно. Его лошади - тоже. Не прошло и четверти часа, как Акрона, буквально одеревеневшего от холода, подобрали всадники, посланные Эхерноном.

... В шатер с пленниками запихнули еще двоих, при ближайшем рассмотрении оказавшихся Наргой, серьезной, молчаливой и болезненно бледной, и Акроном, полуголым, замерзшим, как цуцик, в пропитанных кровью повязках и с лицом, на которое было страшно смотреть.
-Эх, жаль, горлодер твой закончился - Акрона бы растереть не мешало, а то у нас тут холодней, чем на улице.
- Что? - Нарга распахнула свои кошачьи глаза, - Эта сволочь, схай, мы ему помогли врагов перебить, мы, с такими приключениями, притащили кишки его зятя, а он нас в ледник засунул, чтоб мы тут все передохли? Если это - его благодарность, то вот вам мое обещание - подыхать он будет долго. Зато как красиво! Ладно. Посмотрим, как вытянется его рожа... Мне приказано ему привет передать, так кто у нас здесь за главного - пусть скажет стражникам, что мне нужно немедленно переговорить с этим, как его там, Эреноном... нет, Эхерноном. Пусть скорей сообщат - что, мол, "ВЛАСТЕЛИН ВОСТОЧНЫХ ЗЕМЕЛЬ ПЕРЕДАЕТ ПРИВЕТ КОРОЛЮ ДУНАДАНА" и что мне надо ему сказать пару слов насчет "ТОГО, ЧТО НЕСЕТ НА СЕБЕ РУБИН".
Перевалило за полночь, когда Эхернон послал за Наргой. Неизвестно, о чем они там говорили, но к утру дунаданец принял предложение Сарумана о совместном правлении, а еще раньше пленникам была предоставлена полная свобода.

...Закончилась еще одна ночь Дунадана. Утро было пронзительно ясным, холодным и тихим. Угомонились даже деревенские бабы. Нистия обхаживала Акрона, забыв об остальных; Аузга с эльфом о чем-то шептались возле кровати мечника, который наконец пришел в себя - он удивленно озирался и не понимал, где он и что с ним происходит; остальные спали, согревшись в жарко натопленном доме.
Олайя тоже была страшно рада, что ее с детьми перевели из мокрого и ледяного шатра в деревенскую избу - того и гляди, от холода грудницу подхватишь, а кому теперь лечить... Да... Лекарь - это идея. Пока муженек не вернулся, а брат маленький, он в этих делах дурачок, можно встретиться с Лендемелом, без лишних глаз и ушей. Горянка нежно улыбнулась и качнула головой, отбрасывая непокорную прядку со лба. Подобрав с пола грязную щепку, она приоткрыла ротик своей младшей дочери и расцарапала до крови десну. Это сработало - не прошло и часа, как рот у ребенка распух, а плач взахлеб с подвыванием начался сразу же после подобной, с позволения сказать, операции.

...Когда Лендемел закончил осмотр, он строго взглянул на Олайю - "Ну, и чего ты этим добилась?" - "Мы вдвоем, и никто нас не видит, и некому нас сторожить" - "Ты хочешь чего-то еще?" - "Ну, наконец догадался" - "Хорошо, я тебя понял. Только надо сперва подлечить твою дочку, а то ты ее так загубишь" - "Ладно, я буду в чулане, вроде что-то ищу. Приходи, как она заснет".
И прошла победительницей.
Дети спали, в подполе суетились и пищали мыши, прокукарекали в третий раз петухи, во дворах заревела некормленая скотина. День разгорался и воздух теплел. Щебетали, радуясь этому, птицы.
Лендемел разорвал объятья и Олайя медленно опустилась на стопку пустых мешков. Он подобрал одежду, разбросанную по разным углам и подал ей - одевайся. Олайя подняла на него захмелевший взгляд - "Ну, еще немного, еще раз, никто не узнает..." - "Да, это последний раз. После - я уйду. И учти: если будет ребенок - догадаются все. Что бывает с неверными женами, знаешь?" - "Не учи меня, милый. Я лучше знаю, что делать. Мое домашнее имя - Олайя - а знаешь ли, что оно значит? Умница - не больше, не меньше. Мой отец, Дираэл, говорил, что я смогу добиться всего, чего пожелаю" - "И он явно сказал это тогда, когда ты упросила его выдать тебя за Араторна" - "Откуда ты знаешь?" - "Ни один нормальный отец не отдаст дочь-малолетку замуж за горского бандита, если не будет к тому принужден".

А у шатра Эхернона трое человек ковырялись в окровавленном тряпье и кусках человеческого тела в надежде найти что-либо, однозначно позволяющее считать почившим именно Араторна. Под конец Эхернон приказал привести сестру посмотреть на все это и решить, не ее ли мужа растерзали волки. К чести гордой Гильраэн и позору любящей Олайи придется сказать, что она не рухнула в обморок и даже проявила живейший интерес к опознанию. "Слушай, брат, - сказала она, - Горю уже не поможешь, придется схоронить то, что осталось, но хоть сделаем это тихо, и скажем после, что муж мой погиб от орочьей стрелы" - "Орки - плохие стрелки, - отозвался Никко, - И луки у них слабоваты" - "Кто в этом будет копаться? И, к тому же, погибнуть можно и от сущего пустяка, коль судьба в том распорядится".
 
... Балза уже давно не спала. Тихонько лежала, закрыв глаза и слушала, о чем шепчутся Аузга с эльфом. Понимала с пятого на десятое, и потому, что в голове звенело от слабости, и потому, что говорили о вещах, многие из которых девочка даже не представляла. К боли она притерпелась, жар отхлынул, но мучала неизвестность, а точнее, неприемлимость такого будущего для нее. И Нарга ей не поможет - она запомнила, как предательство, что та говорила этой пернатой помойке, дескать, надо ее, Балзу, туда, к жирным теткам, детей рожать, пеленки стирать да сплетничать на кухне. А она ее слушала столько лет! Она за ней хвостом везде таскалась! Она получала от нее колотушки! Старшая сестра! Защитница! Заводила! Нарга, куда ты меня завела? И теперь избавиться хочешь? Не выйдет. Я и без тебя придумаю, что мне делать. Слегка успокоившись, Балза снова прислушалась к тихой беседе.

Аузга: "Ну, хоть останутся воспоминания". Эльф: "Ненадолго"
"На тысячу лет?" - "Что вы, гораздо меньше" - "Вы такие забывчивые?" - "Если бы так. Но во многие знания - много печали. Если не забывать, то наступает тоска и нежелание действовать. Исходя из этого, память очищают от хлама" - "Что делают?" - "Ну, где-то раз в сто лет стирают ненужные воспоминания" - "Ненужные - кому?" - "Считается, нам" - "Да кто может сказать, что нужно, а что - нет?" - "Мастер Ристрин. На него возложена эта обязанность и дано право" - "Не понимаю. Как может другой знать, что тебе нужно?" - "Для этого есть критерии. Память об отношениях с низшими существами - низшая память, и остается лишь в той своей части, что требуется для выполненья работы" - "Ясно. А самому-то не жаль забытых лет? Все-таки, твоя жизнь, а не чья-то чужая" - "Может быть, было бы жаль. Но я не знаю, что потерял, и уже больше никогда не узнаю".

Но тут пришли люди от Никко и позвали Лендемела с собой, позвали так, что невозможно было отказаться. И как только эльф увидел перед собою останки, так, без сомнения, понял - да, его тяжкая служба среди горских бандитов закончена, но на пороге - гораздо худшие вести.
- Никко, скажите мне, а где сейчас Олайя? Надеюсь, она под хорошей охраной?
- Наверное, с детьми. А вам волноваться не стоит - она спокойно приняла весть о смерти мужа, и даже дала пару дельных советов.
- Вы, наверно, не поняли - я не о том. Проверьте, в деревне ли она сейчас, и если это так, не выпускайте из дома. Поверьте - я ее знаю лучше.
- Ну, куда нам до вас, - ответствовал Никко, но людей отрядил.
Те вернулись не сказать, чтобы быстро, и оба выглядели так, будто их надули в игре.
- Олайя сбежала.
- Как так сбежала?
- Увела коня - и ищи ветра в поле.
- И давно?
- Неизвестно.
- Ее надо догнать! - крикнул эльф, - Если вы не понимаете, я вам объясню. Она - мать будущего Государя всего Средиземья.
- Откуда эти сведенья? - спросил его Никко Раза.
- Не имеет значения. Ее надо вернуть. Во что бы то ни стало. Иначе - всем вам конец. Не гарантия, что в этом случае сужденное не случится, но хоть будет у вас под контролем. Ибо те люди, среди которых вырастет Государь, определят всю судьбу Средиземья. А если это будут бандиты? Вы об этом подумали?
- А я так думаю, что вот уже двести лет нам обещают пришествие Государя, да все попусту. Выдохлись дунаданцы. Кишка тонка править. Не стоило на кузинах жениться... Да, а если баба сбежала - туда ей и дорога. Ставлю десять к одному, что съедят ее волки.
- Значит, искать не будете?
- Не буду, если ее брат не прикажет.
- А я попытаюсь. Дайте коня и верните оружие - я ведь, кажется, свободен, с позволения Эхернона?
- Обойдетесь. А что свободен - это правда. Можете идти, уважаемый, на все четыре, и не докучайте мне больше. Хотите - догоняйте ее на своих двоих, возражать я вам не буду.
_____________________________
"Тогда Арагорн, ставший Наследником Исилдура, был принят с матерью в дом Элронда в Раздоле; Элронд стал ему отцом и полюбил как сына. Однако все звали Арагорна Эстел, что значит - "Надежда"; истинное же имя и происхождение его по приказу Элронда хранились в тайне, ибо Мудрые узнали в то время, что Враг ищет Наследника Исилдура, если есть еще такой на земле."
Забавно, не правда ли, что Элронд-полуэльф не только принял, но и буквально "стал отцом" человеку? Интересно, что человек, прежде человеческого, получил эльфийское имя? Высокое предназначение - еще не гарантия эльфийской привязанности. Люди для них - апаноары, сорт второй, другое дело - своя кровь. И, наконец, как он смог затесаться в отряд сыновей Элронда, что был от них неотличим?
Эльфийский берилл. "Берилл (от греч. beryllos), минерал из класса силикатов. Берилл кристаллизуется в гексагональной системе. Зелёные или желтовато-белые мутные кристаллы. Не является драгоценным или поделочным камнем, в отличие от его близкого родича изумруда, поскольку легко крошится, и огранка либо невозможна, либо долго не продержится. Иногда он похож на изумруд настолько, что используется для его подделки."
_____________________________
... Лендемел спешно собрал свои вещи - их было немного. Оружием поделились девушки - дали хилый охотничий лук с полупустым колчаном и страшноватого вида кинжал с волнистым лезвием. Меча ему не досталось - знаешь, тебе он все равно не подойдет.
- Орочий?
- Именно.
- Трофей, что ли?
- Ну, почему? Наш, собственный, вон, на рукояти, ангмарские руны...
- Так вы же друиданки!
- Зачем обзываться... Неужели такие уродины? Орки мы. Белые орки.
- Наваэр! Прощайте девушки, прощайте, кто бы вы ни были. Не приведи Эру встретиться нам на поле боя.
Эльф вышел из деревни - никто ему препон не чинил. Впереди расстилалась бескрайная весенняя степь. Ни снега, ни льда не осталось. Земля сохнет и парит. Цветы недоверчиво открывают разноцветные глазки. В густой синеве затерялся звонкий жаворонок, и только его захлебывающаяся от счастья песнь свидетельствует, что он еще здесь, в нашем, столь неподходящем для счастья, мире.
 
... Орма связала еще одну стопку пергаментных бурых листов и убрала ее в сумку, висящую на стене. Ночь и полдня прошли незаметно, и только теперь, разминая затекшие ноги, она поняла, что слегка засиделась. Собралась погулять перед сном, но тут вернулись с занятий орчата. Видно, сегодня те проходили на улице - со снегом в волосах, на плечах, буйная ватага ворвалась в ее каморку и вытянулась, как по команде "смирно". Раскрасневшаяся Тира отрапортовала:
- Группа быстрого развертывания сержанта Тиры прибыла в ваше распоряжение!
- Вольно! Что еще там стряслось?
- Понимаете, матушка Орма, я рассказала ребятам про двух друзей из Горнбурга... И они тоже хотят послушать продолжение... Можно?
- Можно. Сходи только к Веркане, попроси ее сварить для меня черного питья, и покрепче. Принесешь, тогда и поговорим.
 
...За окном жарко натопленной комнаты бушевала снежная буря, швыряя в каминную трубу пригоршни снега. Ее звериный вой как аккомпанемент вторил рассказу Калири, лекаря, посвященного в тайны руководства Старшей гильдии Горнбурга, и самого Суда Шеффенов. Старшая гильдия состояла из двух объединений купцов - тех, что торговали продовольствием, и тех, что продавали прочие необходимые вещи и предметы роскоши. В нее также входил цех золотых дел мастеров, и объединенные договором ростовщики и менялы. Все остальные цеха оказались в младшей гильдии и, естественно, к управлению не допускались. Но суду не обойтись без освидетельствования, а камере пыток - без того, кто возвращает несчастную жертву из блаженного забытья в реальный мир. И лекарь Калири, после страшной клятвы о неразглашении был все же допущен. Что же заставило его рискуя жизнью нарушить обет?
- Слушайте, жители Горнбурга, как эти звери пытают ребенка! Когда Иарета спросили, кто надоумил его сделать крылья, он ответил: это я сам. Когда Иарету сказали поклясться, он, не раздумывая, дал эту клятву на священном камне - и не умер. Он, чистый душой, сказал - эти крылья придумал, и сделал, и испытывал я сам. Но они не поверили. Его пристегнули ремнями к стулу, и зажали ноги в тиски. Просунув между пальцев стальные прутья, они прикрутили винт, соединяющий их, и раздался хруст. Потише, - крикнул судья, а потом обернулся к Иарету, сжавшему зубы, чтоб не кричать: признайся, кто тебе сделал чертеж, и мы уберем эти штуки. Иарет побледнел, но молчал. И винт завернули туже. Лопнула кожа и показалась кровь. И судья вновь спросил: скажи, кто продал тебе полотно - и мы отпустим тебя. Иарет замотал головой. По его лицу текли слезы, но он все же смолчал. Тогда тиски еще завернули, и лопнули кости. Иарет потерял сознание, и мне сказали - вот, приведи его в чувство. Но я был на них зол, и решил это не делать, и ответил - сегодня от него все равно ничего не добьетесь, он слишком мал и ...
Раздался глухой стук - это Штрезе, отец Иарета, схватившись за сердце, рухнул со стула. Лиле, жена булочника Лейса, и Грета-ткачиха подхватили его и принялись брызгать в лицо водой и растирать виски. Оплеванный, взлохмаченный Штрезе открыл, наконец-то глаза:
- Калири, что было дальше?
- Я перевязал его, и мальчика отнесли в камеру.

Штрезе был стар, вдов, и сын был единственным близким ему человеком. Слишком поздно женившись на сорокалетней девице, он и не надеялся, что она подарит ему ребенка, но чудо случилось - и судьба, как жадный меняла, дала ему сына - в обмен на жену. Роженица скончалась на третьи сутки, и мальчик рос до двух лет на руках у кормилиц - Штрезе готов был отдать, лишь бы его ребенок вырос здоровым и крепким, не только все свои деньги, но и заложить мастерскую со всем инструментом, стеклоплавильной печью, сделанным на заказ набором тиглей, трубок, штихелей и щипцов, шкафом, где в ящиках было множество разных порошков и присадок, придающих стеклу необходимый цвет, а также иные свойства, изначально не присущие этому материалу. Тогда же он увлекся алхимией - с легкой руки приезжего мага, с которым переписывался по сию пору - каждый заказ на запрещенные порошки сопровождался пространной запиской, где его друг Саруман, с бесстрашием, граничащим с безрассудством, рассказывал ему обстоятельства своей жизни, описывая путешествия в далекие страны, а также с юмором повествуя об интригах в неком Светлом Совете, где он имел сомнительное счастье председательствовать. Штрезе отвечал не в пример сдержанней, так, чтобы невозможно было установить личность писавшего, но все равно до зубной боли боялся, что письмо окажется в чужих руках - не за себя, но что случится с Иаретом, если отец его попадет за решетку, на галеры, на плаху? Впрочем, совсем не писать он не мог - за полгода накапливалось множество нерешенных вопросов, на которые Саруман чаще кратко и точно отвечал, а иногда признавался, что ответ ему не известен. И вот теперь Иарет, единственный сын - сам под судом, за решеткой, под пыткой. Да будет проклят навеки тот, кто дал ему эти драконии крылья!

Поднялся Грензе, глава цеха кузнецов и оружейников, избранный три года назад главой младшей гильдии, и произнес:
- Мы все знаем, что послужило причиной вашего несчастья, уважаемый Штрезе, и кто виноват. Мастер Руттен, поднимитесь-ка с места, когда с вами говорит старший. Не твоя ли жена изобрела эти крылья? Не она ли должна предстать перед судом? Все мы знаем, кто ходил к столяру Турму за рейками, кто покупал у Греты-ткачихи суровое полотно. Не заметить эту самоуверенную клушу на улицах Горнбурга мог бы только слепой. К тому же она единственная в этом городе, что, не являясь его уроженкой, плюет на законы. Неужели ты не можешь удержать свою дуру в узде? Или, может, ты - подкаблучник? (многие из присутствующих про себя усмехнулись, ибо всем было известно, что подкаблучник у своей жены, старой скупердяйки и склочницы - сам Грензе) Если она предстанет перед судом - это будет лучшим решением.
Руттен побагровел - так сильно, что его огненно-рыжая борода показалась всем изжелта-серой. Упершись ладонями в стол, он подался вперед и навис над цеховым старшиной, словно пресс над заготовкой, и тот отшатнулся.
- Да, Айнур посетили мою жену... Но не безумьем! Одарили сверх меры талантом, взамен забрав благоразумие. То, что все вы трусите высказать вслух - она говорит не задумываясь. Все то, что вы не в состоянии сделать - для нее как дышать... Всех нас тут можно судить этим судом, - продолжал Руттен, - Судить, приговорить и казнить, или, в качестве милости, заковать в кандалы и послать на галеры. Вот ты, мастер Бёх, - кузнец обернулся к жестянщику, - Не ты ли сделал игрушку-повозку, что катится сама, без усилий, и сказал, что такая, но только большая - заменит четверку лошадей, по самым скромным подсчетам. Не ты ли, Сквельф-рудознатец, - Руттен повернулся в другую сторону, возвышая голос, ибо тот, к кому он обращался, сидел у другого края стола, - Ты, знающий недра земные не хуже, чем хитроумные гномы, скажи, что ты привез этой осенью в Горнбург? Черный горючий камень, с которым кузнечное дело становится легче - ибо жара он дает в десять раз больше, чем лучший наш уголь. Ты, Андрес-аптекарь, - Руттен тронул за плечо сидящего рядом с ним молодого человека, - не ты ли создал микстуру от горлового поветрия у детей, и стало оно не смертельным? А вот - любезный наш Турм, - а я что?-возмутился на это столяр, - Всем известно, что его изделия не гниют... не горят... как дереву это положено... Того и гляди, будет дерево прочнее железа, и будем мечи не ковать, а заказывать у нашего Турма...(народ засмеялся). Да сам-то ты, Штрезе - грешно тебя обвинять, и так у тебя горе, но ты же научился делать стекло кристально прозрачным, как вода в тихий день, и, пользуясь этим, создал трубу, приближающую звезды. Все это - противно Канонам мастерства, мало того - законам природы, то есть воле валар, и самого Эру. Это - прямая ересь и должна быть наказана. Вы не находите?
Штрезе, дрожа от еле сдерживаемого гнева, поднялся со стула.
- А сам-то ты, Руттен, расскажи про свои боевые машины! Ты - хуже нас всех погряз в отступничестве, не находишь?
- Расскажу, когда будет время. А сейчас его нет. Нам сегодня надо решить, так ли незыблемы наши Каноны, стоят ли они человеческой жизни и счастья.
- Но это будет ересью много худшей, чем крылья! - закричал на него Грензе, только голос его потонул в гуле всеобщего спора.
Одни кричали, что мол хватит, нахлебались говна от старшин, другие тем возражали, мол, отмени только Каноны, и мастерство погрязнет в пустом изобретательстве, третьи возражали вторым, что в изобретениях воплощается сама суть мастерства, а четвертые корили первых за несдержанность и пугали карами остальных.
Калири, скрестив руки на груди, молчал. Он свое дело сделал - теперь их дело решать. Но чего он не ожидал, это чтобы аптекарь, молодой Андрес, поднялся с места, взял кочергу и грохнул ею с разворота о каминную решетку. Звук был подобен грому и гулу набата, и кричащие, вздрогнув, замолкли.
- Вы тут мелете языками, а там, - он махнул кочергой в сторону Ратушной площади, - Шеффены запытают насмерть ребенка. Если кто может сказать, как спасти его - говорите. Не знаете - закройте рты, и слушайте тех, кто хоть что-то предложит.
Рядом с ним встал Руттен. Старый Штрезе, отодвинув свой стул, пробрался к ним за спинами мастеров, и Турм, помявшись, вылез из-за стола. Грета, имевшая право голоса, как мастерица, не могла из-за своей толщины встать с ними рядом, но она поднялась с места, заслонив дородной фигурой окно, заметенное снегом. Сквельф, легко перемахнув через стол, присоединился к бунтовщикам. Бёх, оглянувшись подслеповато, и не увидев одобрения в глазах собратьев по ремеслу, опустил глаза, но встал, и твердо прошествовал к Руттену. Кузнец протянул ему руку, и тот пожал ее обеими руками. Встали трое плотников в простой рабочей одежде, подошли к Турму, и тот впервые взглянул на них с одобрением. У Грензе, да и у других старшин открылись, да так и не захлопнулись рты - к Андресу, Руттену, Штрезе подходили всё новые люди - и все они были мастерами, то есть каждый мог выставить еще от двух до восьми учеников и подмастерьев. Отодвинув стол так, что старшины оказались прижаты к стене, а с ними те немногие трусы, что не решились требовать перемены Канонов, они оглядывали свое небольшое, но решительно настроенное войско. Снова заговорил Андрес.
- Первым делом, я думаю, надо отправиться к Ратуше и требовать освобождения Иарета. Вторым - рассмотреть вопрос о Канонах. Он, конечно, может возникнуть и в процессе переговоров. Предлагаю принять вчерне решение - Каноны должны оставаться, но пункт о недопустимости новшеств должен быть уничтожен, и запрещен к возобновлению вовеки веков. Остальные вопросы можно утрясти позже.
- Но принять решение гильдии невозможно без главы гильдии, а он будет против.
- А, наш любезный Грензе... Так мы его можем переизбрать, - не растерялся Андрес, - У нас и так тут большинство голосов, а процедуру сейчас и упростим, отменив ступенчатость.
- Верно, - согласился с ним Руттен, - Выбирать от старшин цехов до главы гильдии прямым голосованием мастеров лучше, ибо уменьшает возможность подкупа и последующего притеснения отдельных ремесел. Я предлагаю избрать мастера Андреса.
- Нет-нет, только не я! Моя работа требует времени, да и что вы скажете, если прибежите в аптеку, а я - на каком-то неотложном совете? Руттен, вы - человек сильной воли, я думаю, справитесь лучше.
- И таких дров наломаю... Нет уж, лучше нашего благоразумного Турма кандидатуры не отыскать...
- Я...м...Я...мм..., - начал заикаться столяр, но его перебила Грета-ткачиха.
- Вобщем, временно, на ближайшие три дня, предлагаю избрать меня - нет, смеяться будете позже, - я - женщина, и в этом мое преимущество. Сразу вытолкать в дверь меня не решится никто, а языком я мелю преизрядно. К тому же, тут уже без меня все придумали, что и в какой последовательности делать.
- Браво, Грета! Давайте сейчас и решим - кто за то, чтобы отменить ступенчатость выборов? (почти единогласно) Кто за то, чтобы сместить Грензе и главой младшей гильдии временно, на три дня, избрать мастера Грету из Горнбурга, ткачиху? (простым большинством голосов)
- А теперь, - скомандовал новый глава гильдии, - По домам, собрать всех, умеющих драться, вооружиться, и собираемся в четыре часа пополудни у моей мастерской, а оттуда двинем к Ратуше. Да не забудьте Грензе с приспешниками куда-нибудь запереть, а то не получится шеффенам сюрприза.
- А где он? Сбежал ведь, мерзавец!
- Вяжи остальных!
- Вместо четырех - в два часа. Час вам на сборы!
 
... Гоб ан Шор, зодчий, приглашенный шеффенами Горнбурга, придержал горячую гнедую кобылку - его внимание привлекла странная сцена. Молодой человек в видавшем виды черном камзоле, с лютней за плечами, согнувшись в три погибели, беседовал с кем-то, сидящим в полуподвале каменного, с виду добротного дома. Вообще-то, город Гобу не нравился. Замкнутый, сосредоточенный на себе, как человек, слишком долго в одиночестве боровшийся с несчастливой судьбой, Горнбург сильно отличался от того, что ему о нем рассказали. Поразило и то, что его никто не встречал. Обычно Гоб обгонял обоз с инструментом и хитроумными приспособлениями, который сопровождали пять-семь снискавших его доверие учеников и столько же подмастерьев, на сутки, а то и больше, и в одиночку принимал почести, оказываемые очередным правителем, решившим, что много потеряет, если прославленный по всему Средиземью мастер Гоб не поможет воплотить ему в жизнь плоды его пьяной фантазии. Что Гоб ан Шор и делал, тщательно переработав проект, так что от пьяной фантазии не оставалось почти ничего, но правители и не думали возмущаться, ибо знали - то, что построил Гоб, стояло, неизменное, десятилетиями (и столетия простоит) даже на болотистой почве и соответствовало своему предназначению больше, чем то, что предполагал сделать заказчик. А соразмерность и красота его построек была воспета менестрелями наравне с другими достопримечательностями вскормивших их городов.

Гоб сделал вид, что осматривает трещину, прошедшую вдоль всей стены через кладку, и прислушался к разговору. Говорили двое - менестрель и дама, голос которой доносился из подвала, и обсуждался, конечно же, план побега. Это было совершенно нормально, ситуация до боли знакома, если бы не одно "но" - в разговор взрослых вклинивался детский голос, и он был на стороне "заговорщиков". А разобрав, о чем идет речь, Гоб решительно приблизился к менестрелю.
- Добрый день! Чем могу быть полезен?
- Да если бы вы помогли мне отогнуть хотя бы один прут этой решетки...
Через четверть часа Гоб, менестрель и мальчик лет десяти спешили к ратушной площади, на ходу обсуждая животрепещущую тему "Канонов".
- Так я понял, без драки не обойтись? - предположил Гоб.
- Ну, власть задаром еще никто не отдавал. Драка - не драка, а всем будет жарко.
- В таком случае мне надо поторопить своих подмастерьев - они пока что в дороге. Ждите нас часа через два-три, подойдем сразу к Ратуше.
- Жаль, что мама не смогла из подвала выбраться - она говорила мне, что мечтает увидеть, как же на самом деле штурмуют крепости, - добавил Йор.
- Твоя мама и так заварила преизрядную кашу.

... Грета слегка оробела под сумрачными сводами переходов. Как она и предполагала, никто не противился тому, чтобы еще одна просительница, замотанная платком до самых глаз, прошла в Ратушу и присела в ожидании приема. Ее очередь была третьей, после полубезумной изможденной старухи, просившей каждого, кто с ней заговаривал, свидетельствовать в пользу того, что соседка потравила ее гусей, и не вымолвившего ни слова калеки на деревяшке, который все время отворачивался к стене, пряча лицо от любопытных. Когда Грету, запарившуюся в шерстяном платке, стражник проводил в гулкий зал ежедневных приемов, там было сразу трое шеффенов, и они о чем-то шептались, склонивши друг к другу головы, как ромашки на летнем лугу, причем блестящие лысины и белеющие седины дополняли подобное сходство.
Грета с облегчением развязала и откинула на плечи платок.
- Приветствую вас, многоуважаемые старшины, облеченные властью над славным нашим Горнбургом! Я, глава младшей гильдии, Грета-ткачиха, прошу выслушать мою просьбу.
- Привет и тебе, мастерица Грета, но прошу пояснить, на основаньи чего ты себя называешь главой младшей гильдии.
- Вот списки с тех документов, что были приняты большинством мастеров младшей гильдии нынче утром, - и протянула им свернутый в трубку пергамент.
- Да, все это законно, - промолвил, изучив документ, один из шеффенов, - Так с какой просьбой ты к нам пришла?
- Я пришла, чтобы от имени всех мастеров младшей гильдии требовать освобождения Иарета, сына мастера Штрезе.

... У Ратуши собрались мастера, избравшие Грету своею главою, собрались они не одни, каждый прихватил с собой всех учеников и подмастерьев, и не безоружными они собрались, хоть оружие их было странным. Плотники и столяр Турм, даже их подмастерья - заткнули топоры и острейшие стамески за пояса, Руттен и его сыновья вооружились кузнечными молотами, всякий, кто мог, взял орудия своего труда вместо оружия, дабы никто не обвинил их в вооруженном нападении. Только Андрес пришел, привесив на пояс палаш, ибо он был выпускником Иннисфрийского университета, покинув его, правда, в степени бакалавра, но право носить университетские знаки отличия он имел, и пользоваться ими умел. Да еще Готто был вооружен одной только лютней - ей, конечно, в пьяной драке можно дать противнику по башке, порезав струнами морду, но в такой заварушке она бесполезна. Снег прекратился, но подул злобный ветер, и собравшиеся мерзли и растирали руки, закутавшись в плащи и накидки.
Часы пробили четыре после полудня, четыре с полтиной - Грета не возвращалась. Мастера постепенно зверели. Вот Руттен скрипнул зубами и двинулся было к воротам, но Андрес его удержал - ничего ты один не добьешься. Готто сбросил на Йора свой плащ (до этого мальчишка прятался под его заскорузлой полой) и подошел к Андресу. Минуту они посовещались, и Готто двинулся к Ратуше, но, не дойдя до нее нескольких шагов, свернул в переулок. Не успело пробить и пяти пополудни, как на карнизе, ближайшем к окну приемного зала, появился Готто. Скользя легко, как лунатик следует за призывающим лунным лучом, он прошел к окну, долбанул его локтем, и пара цветных стекол улетела вовнутрь, брызнув осколками по серому полу. Грета, а вместе с ней и шеффены, подняли головы - и Готто, устроившись поудобнее, знаками показал, что будет их слушать. Те скривились, но нечего делать - до окна того не смог добраться никто, что изнутри, что снаружи, с тех самых пор, как разобрали леса. Так что ловить заезжего акробата было просто некому.
- Ну, и что ты там видишь? - заорал ему Руттен.
- Грета стоит перед судьями и просит за Иарета.
- И что ей отвечают?
- Вот Грета сказала, что Иарет слишком мал, чтобы отвечать за себя - а ей отвечают, что он оказался достаточно взрослым, чтобы смастерить себе крылья.
- Ну, а Грета?
- Ну, а Грета сказала, что крылья - вообще не повод для обвинений. - Ах, - возразили на это шеффены,- Нарушенье законов природы. - Но летают же птицы, - сказала на то им ткачиха, - И летучие мыши, и я даже слыхала, что умбарские рыбаки часто видят летающих рыб, что с неба падают на суденышки их. - Может, это и правда, - возражали шеффены, - Но человеку не должно летать. - Так это вписано в Каноны Мастерства? - не унимается Грета, - Покажите мне, где. - В главе о недопустимости новшеств, - ответили ей. - А где сказано, что полет - это новшество? - Нигде, только, здраво все рассудив, наверное, можно понять, что люди никогда не летали. - Да, конечно, и люди никогда не летали, и торговый сбор с тех, кто не состоит в старшей гильдии, не был равен трети цены. - Но это необходимо! Каждый, кто желает торговать в нашем городе, должен заботиться о его процветании. - Тогда должны заботиться все! И старшая гильдия тоже. Почему же купцы платят всего десятину? - Ибо их ремесло есть торговля, и вклад их поэтому выше. - А каков мой и моих девушек вклад, если полгорода ходит в наших полотнах, и бумазее, и аксамите, и в бархате, парче и атласе - кому что по карману и по душе. А я не могу собрать приданого и одной-единственной девушке-сироте, своей ученице. - Если ты нас так просишь, мы, пожалуй, сделаем исключение для тебя, мастерица Грета. Торгуй в Горнбурге, уплачивая лишь десятину. - Да? Все будут уплачивать треть, а я - всего десятину? - Да, именно так. - Из года в год? - Да, всю жизнь. - А вы подумали, сколько на этом потеряет наш город? - Да, конечно, но доброе отношение мастеров нам дороже. - Так вот, если хотите добрых отношений. Я отказываюсь от привелегий. Отпустите Иарета, это будет вам стоить дешевле... - Нет! И не думай больше просить за него. Это будет урок всем остальным, то есть - отступникам.
- Готто! Что же, так и сказали - урок?
- Так и сказали, - Готто пожимает плечами, - Навряд ли его старшины отпустят... Эх, ну и влипли же вы все здесь, со своими шеффенами.
Готто устраивается поудобнее, перехватывает лютню и начинает потренькивать. Все - и в зале приемов, и собравшиеся на площади мастера на него странно смотрят, ибо им невдомек, как в такое время еще можно что-то петь...
Готто, не смущаясь, прокашливается и объявляет:
Песня о дурацких Канонах! Автор - Готто Итилиено...
 
           Хоть, может быть, об этом я
           Витийствую один,
           Но людям в жизни счастья нет
           От цеховых старшин.
 
           Каноны есть, и их не счесть,
           Канон - для всех закон,
           Но сколь блистательных идей
           В умах угробил он.
 
           Когда бы был в чести талант -
           От Эру щедрый дар,
           Могли б мы дольше эльфов жить
           И быть сильней валар.
 
           Каноны писаны людьми -
           И люди им - закон,
           Когда канон мешает жить,
           То отмени канон.
 
           Вот жил на свете Иарет,
           Не ведавший про...
Песня оборвалась на полуслове, и Готто, выпустив лютню из рук, схватился за грудь - в том самом месте, куда вонзился арбалетный болт. Глаза его удивленно округлились, он закачался на узком карнизе и - никто не успел сообразить, что им делать - упал на брусчатку подле Ратуши. Кто-то нырнул в переулок, и Руттен, взревев, словно бык, кинулся за беглецом. Грензе удирал со скоростью ветра, еще немного - и поворот, а там - развилка, и можно будет затеряться в лабиринте улочек. Но это ему не удалось - у поворота он ощутил на своем плече железную хватку Руттена. Кузнец развернул бывшего цехового старшину к себе лицом, и занес кулак для удара. Тот в ужасе дернулся, отвернулся, и кулак буквально вмялся Грензе в висок. Ослепительная вспышка повергла старшину наземь, и шум тысячи колоколов загремел вокруг него, отправляя душу за грань бытия...
Когда Руттен вернулся на площадь, все столпились рядом с Готто, лежащим на камнях и Андресом, склонившимся к нему.
- Он жив, - сказал Андрес, - Хотя еще не знаю, насколько сильны повреждения. Рана в груди, безусловно, опасна. Так что давайте, растяните плащ, осторожно его переложим и отнесем ко мне. Кстати - а Калири где?
- За ним уже послали.
- Хорошо. А то я еще ни разу стрел не извлекал...
Руттен тронул за плечо аптекаря.
- Я Грензе убил, - каким-то слишком равнодушным голосом, - Это он стрелял в Готто.
- Правда, убил? Может быть, ты ошибся?
- Правда... Не расчитал. Расколол ему черепушку... О, Айнур, что теперь со мной будет...
- Это самосуд. Или случайное убийство. Пятнадцать или восемь лет каторги.
- Суд шеффенов... Да послать бы их всех к Морготу! Как они надоели!! Как я устал!!! Ненавижу!!! - Руттен поднял с земли молот и бросился к воротам.
- Руттен! Не смей!
- Давай, Руттен, я тоже! - Штрезе выхватил молот у одного из сыновей кузнеца и принялся курочить кованные двери, - Сейчас мы им покажем, где драконы летают!..
Никто за этим шумом не услышал конского топота и стука колес по брусчатке - это Гоб ан Шор с подмастерьями подоспел-таки к началу штурма. Как долото - щепу, каменотесы выбили двери, и толпа рванула вовнутрь, в поисках Иарета и мастерицы Греты. Открывали все попавшиеся по пути двери, и выпустили заключенных, ожидавших суда - вот старшей гильдии забот-то прибавится...
 
- Ну, и куда нам - теперь? - спросил мастер Бёх Руттена, но тот обернулся к Штрезе, который держал на руках спасенного сына и плакал.
Штрезе кашлянул и покачал головой - не сейчас, подождите.
- Если останемся здесь, то будет война гильдий. Этого нельзя допустить. Хватит крови.
- Руттен, подержи мальчика, - сказал Штрезе кузнецу, - Только тише, тише, он тебе не железный.
Промокнув лицо краем плаща, Штрезе принял свой обычный, язвительный вид, разве что покрасневшие глаза выдавали его недавнюю слабость.
- Так, мастер Бёх, вы говорите, что надо бежать... Как вы думаете, многие ли с вами согласятся?
- Я думаю, все, кто был на площади, - мастер Бёх покраснел до самых ушей, как случалось всегда, когда ему приходилось спорить с кем-либо, кроме собственной матери, - Если не уйти, то придется драться. Старшая гильдия, безусловно, уже отправила гонцов в столицу и в Светлый Совет с сообщеньем.
- И наш доблестный Бёх наделал в штаны. Еще неизвестно, что предпримут шеффены, а ему уже как белый день ясно. Бёх-провидец.
- Что ж, может и так. Но не надо быть провидцем, чтобы предвидеть, что случится с вашим сыном и мастером Руттеном, если поступать по закону.
- Молчи! Не трожь Иарета, он ни в чем не повинен.
- Ну, хорошо, Иарет не виновен. А мы, взломавшие двери, освободившие заключенных? По скольку лет на галерах нам выгребать? Или на руднике махать каелкой?
- Все же не виноваты. Ну, я, мастер Руттен, еще двое-трое... Остальные - чисты перед законом.
- А вы-то сами уверены, что все будет происходить по закону?
- А вы, мастер Бёх, вы уверены, что люди бросят дома, мастерские, уникальные приспособления, да и вообще, все что нажили, и станут бесприютными бродягами?
- Сейчас, пока есть запал - бросят и пойдут за нами. Подальше от шеффенов и Канонов Мастерства. Вопрос только - куда.
- Отец, - отозвался Иарет, бледный и как-то сразу повзрослевший от перенесенных страданий, - Отец, у тебя же есть друг. Какой-то князь, или маг, что ли... Он в своем замке должен нас приютить. Может быть, и надолго. Но скажи - ты ему доверяешь? Он не сделает с нами чего-то дурного?
- Саруман... Что ж, возможно. Он ведь сам приглашал меня прошлым летом... Да, писать письмо поздновато... Ну что ж, свалимся на него, как снег на голову! Иди, Бёх, иди, Руттен, собирайте всех, кто решится, и сегодня же - в путь. Жаль, печь мою стеклоплавильную не удастся на телегу засунуть. Ну ладно... Теряют больше иногда - и не сожалеют. Как, Иарет, выдержишь путешествие в Изенгард? Давай только навестим сейчас Андреса - пусть он твои ноги посмотрит.
- Хорошо, отец. Если на телеге - то выдержу.
- Руттен, отдай мне моего сына - у тебя самого четверо, да, собираясь, жену не забудь - если б не она, ничего бы тут не случилось...

... Ночь на исходе. Широко раскинулся горизонт, лишь вдали окаймленный горами. Большую часть дороги отмахали без происшествий. Слишком большой отряд для того, чтобы разбойники могли им заинтересоваться. Дорога, подмерзшая к ночи, блестит слюдяными оконцами льдинок, хрустит и звенит под копытами лошадей, под тележными ободами. Молодежь идет четырьмя стайками, болтая и смеясь, вдыхая морозный воздух свободы. Многие из них впервые выбрались так далеко, и увидели дикую степь и далекие горы.
Гоб ан Шор, на гнедой лошадке - первым, рядом - старый Штрезе трясется в седле, что ему непривычно. Ничего не поделаешь - они двое из всех только знают дорогу. Замыкающими - две повозки Гоба с его подмастерьями и сыновья Руттена - эти пешком. Кто-то из них затянул песню, но его тут же одернули - тише, там, в одной из повозок, что идет в середине, двое раненых, может, они сейчас спят.
 
... Готто смотрит в черное небо. Нет сил повернуть голову в сторону голосов, нет сил даже вздохнуть. Стрела в груди жжет как огонь, левый бок словно налился льдом. Каждая попытка втянуть в себя хоть глоток воздуха сопровождается вспышкой боли. Каждый толчок подпрыгивающей на колдобинах повозки вышибал бы из него стон - но даже голос ему непослушен.

Предрассветный ледяной мрак наполнен звездами. Они плывут, недостижимые, в коронах лучей, как духи, подвластные Ульмо - в глубинах своего океана. Небесный океан пронизан течениями, они все разных оттенков, и в каждом течении плывет своя звезда - мягко, лениво-расслабленно, или гордо воздев коронованную голову, но в самом течении она неподвижна.
На землю падает дождь. Бесконечный, мерный серебряный ливень, он сыплется, как благодать, и травы, деревья, спящие в их кронах птицы, бродящие в поисках поживы хищные звери, мирные зайцы, олени и лоси, домашние - коровы, лошади, козы, свиньи, утки, гуси и куры, люди в своих постелях, на сеновалах, на улице, скорчившиеся под стеной в драном тряпье и гноище нищие, и короли во дворцовых покоях - все впитывают эту призрачную воду своими телами, все пьют из одного источника, и никто им не обойден.
Сознание соскальзывает глубже, и весь мир расцветает фонтанами красок. Все живое окутано пеленой своих чувств, своих мыслей. Все мерцает, источая цвета - яростные и умиротворенные, яркие и потускневшие, ласковые и злобные. Но, не останавливаясь, взгляд движется глубже...
- Иди сюда, друг мой, тут нет места боли, тут нет места горю, тут счастье и синее небо.
- Кто ты, мой радетель?
- Я? Твоя смерть. Иди к нам, и ты не будешь один, здесь, в моих лугах, нашли приют многие менестрели, тут ты увидишь тех, перед кем ты преклонялся, у кого учился своему искусству. Нет у нас земных ограничений - ни голоса, ни ловкости пальцев. Если талантлив душою - тут будешь первым во всем.
Под бескрайним безоблачным небом раскинулись звенящие ручьями, пестреющие цветами луга; города и деревни, богатые, с новыми домами, ухоженными палисадниками, оградами и беседками в цветах не могли вместить превеликое число веселого, разодетого, как на праздник, народа. И каждый был по-своему рад. Мы, глупые, в жизни часто считаем, что счастье - иметь много денег и много вещей, или уважение толпы идиотов и кучки дипломированных глупцов, но вот они - счастливые люди - гляди-ка, в беседке - целующиеся влюбленные, они заняты друг другом, и никто другой им не нужен; вот, расположились в тени деревьев менестрель и его дама, и он играет на лютне, а она поет его песни; дальше - ученые затеяли диспут; а вон, глянь - веселые пьяница и обжора, они пьют и едят, и горланят дурацкие куплеты.
- А если я не хочу?
- Хочешь ты или не хочешь, а вышло твое время.
- Кто ж это его мне измерил?
- Ты сам.
- Я?
- Ты. Еще до рожденья.
- Ну, раз я, то можно и передумать.
- А ради чего?
- Понимаешь, Смерть... Я еще не все сказал людям...
- Извени, я не поняла - а ты им сказать что-то должен?
- А как же, сколько я здесь всего увидал! А то ведь говорят, что уходят люди незнамо куда, и одни только эльфы...
- Вот отговорку придумал! И ведь не врешь! Придется тебя отпустить. Сколько тебе для этого времени нужно?
- А сколько - можно?
- Ну, лет десять, не больше.
- Тогда - десять лет.
Золотисто-зеленые луга потускнели, голос смерти исчез, и Готто стремглав полетел в глубокую черноту, где исчезли все чувства и мысли.
 
- Слушай, Сквельф, а что случилось с Калири, почему ты его не привел?
- Кто-то вашего Калири укокошил. Я уже сказал об этом мастерам Руттену и Штрезе, ну, и, конечно же, Грете.
- Как это - укокошил? Все же были на ратушной площади, ну, конечно, кроме запертых в доме у Лейса. Может, Грензе?
- Нет, Грензе так не мог.
- Почему же?
- Кто-то оторвал Калири голову. Не шею свернул - оторвал. Голыми руками. Это - не человек. И, я думаю, даже не зверь. Это - какая-то нелюдь.
Иарет почувствовал на своем лбу прохладную руку и поднял глаза.
- Что не спишь? - на темно-сизом небе четко, как на камее, прорисовывался носатый профиль зодчего Гоба. - Боль мешает?
- Нет, мастер Гоб! Андрес перевязал меня и напоил микстурой - боли нет, только кружится голова и чудятся странные вещи.
- И что ж тебе чудится?
- Что вокруг нашего отряда ходит какая-то женщина.
- И ты ее знаешь в лицо, правда?
- Почему вы это спросили?
- Ну, подумалось так.
- Я никак не могу вспомнить, где ее видел.
- Но ты ее видел все-таки раньше? Припомни, пожалуйста, где.
- А вы мне поверите?
- Ну, почему же я должен не верить?
- Потому что эта женщина была вырезана на священном камне.
- На каком таком камне?
- На том, на который я положил руки, чтобы поклясться.
- Это точно так, ты не ошибаешься?
- Да, мастер Гоб, точно.
- Ну, что ж. Я тебе верю. Как только она подойдет к тебе ближе хотя бы на шаг - кричи и зови нас. А лучше - пришлю-ка я к тебе кого-то из взрослых. И еще, скажи мне - ты клялся тогда в первый раз?
- Нет, мастер Гоб, в первый раз я клялся еще пять лет назад... - Иарет слабо улыбнулся, прикрыв веки, будто вспомнил что-то хорошее. - Мы тогда с Йором поклялись...
- С Йором? Как и о чем?
- Что друг друга не предадим. А клялись мы на мече - у них в кузнице их всегда две-три штуки.
- Клятва была на крови? Руки резали?
- Что вы... Иначе мой отец мне бы такого перца задал. Он всегда боится, что я поранюсь, заболею, умру. Как старая бабка.

...Луна спряталась за горизонт. Скоро будет светать. Потянуло знобким ветром. Люди устали, и дремлют даже на ходу, не говоря о тех, кто в повозках.
На повозке близ Иарета пристроился Йор - когда его старшему брату приказали охранять Иарета, тот скривился, а взамен него пошел младший. Иарет этому только рад - о чем он поговорил бы со взрослым? - а Йор его распрашивает.
- И тебя бросили в подземелье?
- Нет, в камеру, Йор, в тюремную камеру.
- А там были крысы?
- Нет. Не было там никого.
- Да... Страшно, наверное, было. И больно. Сейчас - как, очень болит?
- Да нет. Немного утихло. Только вот как вспомню... Не хочу вспоминать. Как ты думаешь, пальцы мне не отрежут?
- Да не должны, вроде... Андрес говорит, синего огня с его мазью не будет. Ты знаешь, я раз себе палец пришиб - дверью, на правой руке, даже сплющил. Думал - все, будет синий огонь, и останусь без пальца. Мама в аптеку к Андесу в нижней рубашке бежала, один только плащ накинула. Поздний вечер был, а зеленщица увидела. Вот уж было потом бабьих сплетен. Так Андрес мне палец какой-то дрянью намазал и порошков надавал, чтобы пить, и ничего - зажило. Крови под ногтем запеклось - ужас сколько. Я ноготь осторожненько потом ножиком срезал и всю кровь дочиста вылизал. Но это уже через день. И у тебя заживет, ты не бойся.
- Йор, я не этого боюсь... Тут кто-то ходит, ты слышишь?
- Слышу... Кто это? Может быть, волколаки? Мне о них Берта рассказывала... Волки, а когда захотят - человеком прикинутся, заманят ребенка к себе, и сожрут...
- Да ну тебя, это все бабьи сказки!

Внезапно Йор вздрогнул, обернулся и застыл в изумлении - над ними нависла гигантская, роста в три-четыре фигура, будто вытесанная из черного камня. Лицом она обладала женским, и, наверное, очень красивым. Но красота эта не привлекала, а, скорее, добавляла ужаса в сердца тех, кому довелось ее видеть. Ребята хотели было закричать, но горло у каждого перехватило ужасом, и тела отказались повиноваться владельцам.
- Кто из вас Иарет? - спросила женщина бесчувственным, каменным голосом.
- А кто ты и что тебе нужно? - вышел из ступора Йор.
- Я - его клятва, и я явилась за ним. Кто из вас зовется Иарет? Отвечайте.
- Ну, я, - ответил ей Йор, и, не успел он договорить, женщина схватила нечто над его головой, потянула к себе и исчезла в мгновение ока.
Иарет обрел голос и закричал. Прибежали взрослые, и обнаружили на повозке бездыханное тело Йора.
- Она его убила! - как безумный, кричал Иарет, вырываясь из отцовских рук. - Схватила за волос, потянула к себе, и...
- Не кричи, Иарет, - протиснулся к повозке Гоб ан Шор. - Йор пока что не умер, но надо поторопиться. Что сказала женщина, прежде чем взяла его душу?
- Она спросила, кто из нас Иарет, и назвалась моей клятвой...
- Понятно. Я попытаюсь его вернуть. Только очень прошу - пока я не вернусь, или не рассветет - не трогайтесь с места. Если солнце взойдет, а мы еще не очнемся - можно двигаться в путь. Это будет значить, что мы оба мертвы.
И мастер Гоб постелил плащ на землю, сел на него, прислонившись к повозке, и закрыл глаза.

На Суд он поспел вовремя - Свидетели еще собирались. "Прикинься ветошью", - сказал он себе, чтоб до времени не увидали. Вот появился сосуд и две кучки из черных и белых камней, вот Судия взошел на свой трон - и присутствующие оживились. Клятва стояла рядом с Йором и держала его за волосы, так что его лицо было обращено к Судии, а Свидетели уселись полукругом по обеим сторонам трона.
- Перед вами - клятвопреступник, - начала свою речь женщина, и тут ветошь ожила.
- Вовсе нет, - твердым голосом возразил мастер Гоб, ошеломив присутствующих своим превращеньем. - Йор - а перед вами стоит именно Йор, а не Иарет, поклялся другу своему Иарету, что не предаст его - ни ночью, ни днем, ни делом, ни словом, ни помышлением. И клялись они на железе - на клинке, выкованном Йоровым отцом, клялись оба, и не нарушили клятвы. Где эта первая клятва?
- Позвать сюда Первую Клятву! - вскричал Судия, и перед Свидетелями появилась еще одна женщина - того же роста, что и первая, но словно вылитая из жидкого металла.
- Что прикажешь, неподкупный Судия?
- Прикажу свидетельствовать, правда ли то, что Йор и Иарет поклялись, что друг друга не предадут, на клинке из металла?
- Правда это, Судия. Клинок тот принадлежит сейчас лорду Лерою и приносит ему победу в сражениях.
- Хорошо. Теперь пусть Вторая Клятва мне скажет, как нарушил ее Иарет.
- Он поклялся, что крылья изготовлены были им одним, в то время как Йор и его мать Кетэ тоже участвовали в этом.
- Что ж, мы имеем противоречие, заключенное в самой сути этих двух Клятв, и выяснить, кто из них прав, может только сражение. Что на это скажут Свидетели?
В ответ раздался одобрительный гул - Свидетели аплодировали, они признавали верным решение Судии и радовались предстоящему развлечению.

Вторая Клятва швырнула Йора на землю и встала в боевую стойку. Первая Клятва развернула блестящие плечи. Вторая Клятва бросилась на первую, стремясь повергнуть ту наземь, но Первая отклонилась и пропустила мимо себя каменную громадину. Была она стройнее, чем Вторая, и казалась не слишком-то сильной. Вторая развернулась, как бык в тесном загоне, и, молотя кулаками воздух, медленно пошла на Первую. Первая даже не подняла руки к груди, но, когда та к ней приблизилась, быстрым движением ударила Каменную по лбу - растопыренной пястью, будто понарошку - и та отлетела в сторону на несколько своих гигантских шагов. Фурии закружились в неистовой пляске смерти. Каменная клятва была сильнее Железной, но она была и медлительнее ее. Несколько раз ей все же удалось достать Первую, и на теле той появились весьма заметные вмятины. Но и Каменной крепко досталось - не уловив быстрых движений противницы, она получила ощутимый удар по затылку, и теперь на ее шее красовалась изрядная трещина. Другие удары не принесли Второй ощутимого ущерба, и та выглядела несравнимо целее противницы. Но вот, решив покончить с Первой одним ударом, Вторая придвинулась к ней слишком близко - и Железная ухватила ее за бычачью шею, добираясь пальцами до трещины. И тут же Вторая, пробив Первой грудь, начала шарить внутри ее тела, ища сердце. Мерзкий скрежет металла свидетельствовал о ее прыти, и о том, что Первой осталось жить лишь несколько жалких мгновений. Но тут пальцы Железной нашли трещину в каменной шее, затекли, запали в нее, и, громыхнув, каменная голова скатилась на землю. Полыхнула вспышка, как молния, и Вторая Клятва исчезла, будто и не бывало ее. Железная Клятва обессилено опустилась на колени... И Судья поднялся с трона, чтоб огласить свой вердикт.

...Солнце коснулось первым лучом лица Йора, и тот дернул ресницами и пробудился. Рядом с ним стоял мастер Гоб, улыбаясь устало. Вокруг столпились все переселенцы, радуясь произошедшему чуду, а Гоб ан Шор протянул мальчику развязанный мех с вином:
- Выпей, Йор. Ты, и твой друг, Иарет - победили. Ваша клятва сильнее всего на свете, дороже золота и мифрила, ибо это клятва в верности двух друзей. И да не омрачиться ваша дружба в будущем подобными испытаниями, хоть мне и не верится в это. Наше время жестоко к привязанностям человеческим, но есть высший суд, и в нем - всегда ваша правда.