Третья серия
... Трапезная, та самая, в которой пировал Саруман со разбойничками в первый вечер своего возвращенья. Но уже не та обстановка. За столами вперемежку - дунаданцы, орки обоего пола, двумя кучками - узкоглазые братья Ли, страхолюдные огры.
Земе, взяв себе в помощь пятерых девушек-орок, разносит миски с варевом, в холодном воздухе витает густой белый пар, раззадоривая нечеловеческий (орочий) голод. В глубоких глиняных мисках из густой серой каши высовываются куски вареного мяса на мослах и на ребрах. Я знаю, выглядит это не очень, но тем, кто сидит за длиннющим столом, такое блюдо, видимо, есть не впервой, и дунаданцы деловито подтягивают рукава, чтоб не мешались, а орки скалят в улыбках желтые зубы. Одновременно идет раздача лепешек. Они из серой муки грубого помола, скорее всего, что ячменной. Кто хочет, тот может взять и заранги - дикого лука, мелкие зубки которого сияют жемчужинами в мисках, расставленных вдоль стола.
Через стол переглядываются двое - юная орка и Армон. Девушки, правда, сидят кучкой - втроем, но две другие поглядывают на него лишь изредка и не проявляют того интереса. У всех троих лица забиты татуировкой, у одной - она уже нам знакома - на щеках наколоты змеи, у другой, что в центре, лицо превращено вечной окраской в морду лесной дикой кошки, у третьей (она, кажется, младше всех - фигура не сформировалась) - многоугольные звезды и знаки. Пока они нам по именам не известны, мы так и будем их называть - Змея, Звезда и Дикая Кошка. Звезда все время подскакивает, стараясь определить, когда же раздача дойдет и до них.
Армон улыбается Кошке, а она - ему. Орка вытаскивает внушительного вида кинжал, демонстрирует парню. Ухмыльнувшись, делает одно резкое движение рукой - и, вращаясь, кинжал взлетает чуть не до каменных сводов. Армон сжимается от недоброго чувства, но Кошка с легкостью ловит свое оружие на излете, даже не глядя - точным движением, за рукоять. Ее подруги не обращают на это никакого внимания.
Приближается облако пара, из него выныривают другие три орки и одна шлепает им на стол по миске, следующая наполняет посудины горячим варевом, третья швыряет каждому по толстенной лепешке. Звезда тут же хватает ложку и зарывается в миску, как поросенок - в корыто. Кошка достает из миски мосол и начинает его обгрызать, да так, что хруст слышно шагов за сто. При этом ее физиономия, склонившаяся над костью, напоминает морду довольного зверя.
Армон смеется. Кошка морщит нос, поддергивая верхнюю губу - у нее это получается здорово и очень по-кошачьи, того и гляди, зашипит. Елизар брезгливо косится на девчонок, комментирует: "Что с них взять - полузвери". Армон поворачивается, хочет его оборвать, но вздрагивает, услышав за спиной звук вошедшего в дерево тяжелого лезвия.
- Смотри на меня, - говорит ему Дикая Кошка, - Ты вечером как, свободен? Пошли, поохотимся (выдергивает кинжал из столешницы). Встретимся у ворот, сразу после сигнала к тушенью огней.
- А если меня куда-нибудь на ночь назначат?
- Вне очереди? Разве что к Земе в постельку. Отговорись всем, чем хочешь. Кабана сегодня завалим!
Парень кивает.
Он хочет продолжить разговор, но к трем подругам подбегает четвертая орка и что-то шепчет на ухо Кошке. Она, до конца не дослушав, выскакивает из-за стола, за ней - ее подруги, перепрыгивают через лавку, и почти бегом покидают трапезную.
... Комната этих трех девушек-орок, но стоят четыре кровати - несколько досок на неструганых козлах - вот и вся кровать, на одной такой сидит их четвертая подруга и горько рыдает.
- Аузга, что с тобой приключилось? - это первой вошедшая Кошка присела с ней рядом и положила на плечи руку.
- Я... я человека убила. Что со мной теперь будет? - Аузга трясется в рыданьях.
- Ладно. Успокойся и расскажи. А то я тебя сейчас как ударю! Говорят, помогает. Успокоиться.
- Не надо! - быстро останавливает ее Аузга и звук прекращается, но девушка еще раз десять вздрагивает и шмыгает носом, прежде чем обретает способность говорить без рыданий. - Ты же знаешь, меня определили к ткачу. А он заставлял меня все делать за себя и свою жену - а к станку не подпускал. А если я отказывалась пол мыть или за их ребенком стирать сранки, он мне жрать не давал. Представляешь - малец уже ходит, а все в штаны кладет! И сам жлоб*, и детеныш глоб*. А вчера я его спросила - через две луны мне сваливать надо, дескать, от вас, а я еще ничему и не научилась. А он отвечает, а чему научить можно безмозглую орку? А чему он учил? Как курей потрошить? - так это и так я умею. Я отвечаю, что пожалуюсь Саруману, а он мне - что он всех сношал, и Сарумана тоже. И меня - по щеке. А я ему - тургой по яйцам, в лоб - буздыганом, он кулем завалился. Посинел и не дышит. Ну - я сюда. Что со мной теперь будет?
- Ладно, раньше смерти ты не помрешь, а пока что жива и здорова. Может, он и не умер... Может, никто на тебя не покажет. А то, знаешь - пошли к матушке Гарме, она тебя точно не выдаст. Правильно я говорю, а, нъявар**?
Девушки согласно кивают.
... Кабинет Сарумана. Саруман и Акрон за столом - беседуют.
Саруман:
- Опять ты все пустил на самотек! Я плачу этим негодяям, а они не учат, наши орки на них горбатятся за наши же деньги! Где ты был? По деревням мотался? Ну, конечно, ты там герой, только в каждой ты пробыл не больше недели, куда еще три подевались?
- Что, отдохнуть уже нельзя?
- Ты и так всю жизнь отдыхаешь! Где ж ты наработался, чтоб с утра до вечера спать беспросыпно? Где три недели был, спрашиваю! Сперва ответь, где, а уж потом - что ты там делал.
- На мельнице.
- Что, три недели?
- Ну, три - не три, а дней десять-то пробыл. Сперва починили запруду, потом...
- Потом ты там обучался. Хочешь, даже скажу, чему? Магии. Уровень - второй год обучения, тема - создание мыслеформ. Чтобы я твои мысли не слышал, ты построил зеркальную стену. Идеально зеркальный колпак, и замкнулся, отгородился от мира. Кто тебя научил - плюнь тому в рожу! Что, на ходу засыпаешь? Будет хуже, обещаю тебе. Думаешь, только телу должно питаться? А душа под колпаком проживет?
- Ну, вообще-то...
- Ну, так кто же тебя научил? Не скажешь? Тогда я скажу тебе больше. Даже молодой человек, замкнувшись, выдерживал не больше полугода. Твой срок - три месяца. Потом - заснешь и не проснешься. Понял?
- И что же мне теперь делать?
- Я опять тебе помогу... Как будто моя задача - вытаскивать идиотов из их же вонючего кала. Зачем ты отгородился? Что тебе от меня скрывать? Как ты пообщался с мордорским шпионом? Так мне уже донесли - твои же товарищи. На что тебе Тьма сдалась, если ты и Света не знаешь?
- Да простая вещь. Тьма всегда помогает лучше, чем Свет. Потому, что Тьма борется за верховную власть, и не брезгует никем из союзников, а Свет поддерживает лишь немногих избранных, а остальным лишь мозги засирает.
- И это все, что ты знаешь?
- А ты, что - знаешь больше? Светлый маг. Саруман Белый.
- Дурак ты, Акрон. Ни большая политика, ни большая магия белыми не бывают. Приходится принуждать, и карать, и добивать поверженного противника. Это - грязная штука. А интриги, это что, дело Света? Чем выше по лестнице к зениту власти, тем их больше. Подозреваю, что самый главный интриган это - Эру. Иди, и скажи кому угодно, что это тебе Саруман говорил - тебе же никто не поверит. Кто ж любит правду? Проще жить по условленной схеме. Это вот - хорошо, это - плохо, а это - кошмар и чернуха. Послушные поклоняются Свету. Непослушные шагают во Тьму. Но и те и другие - марионетки навязанных представлений. Они - куклы тех, кто навязывал схемы. Ты - хочешь быть куклой, марионеткой, да, Акрон?
- А ты живешь сам по себе? Человек-без-судьбы?
- Я? Пытаюсь. Но тебе я помогу лишь тогда, когда ты станешь на мою сторону. Не на черную. Не на белую. А на мою.
... Такая же комнатка как у девушек, только еще меньше, голые каменные стены, койки вовсе нет, на полу - войлок и шкуры. Только там, где жаровня, пол свободен от этих подстилок. Поверх углей набросаны травы - они тлеют, дым расходится под потолком, опускается вниз, как туман, и глядишь сквозь густую сизую дымку.
Поджав ноги, сидит у стены седая старуха - лицо неподвижно, как маска, седые длинные патлы свисают до пола, одежда - не та, что носят все Сарумановы орки, а, скорее, та, в которой они к нему заявились - надетый на голое тело длинный меховой жилет, не сшитый по краям, перепоясанный кожаным кушаком, кожаные штаны, а ступни босые - грубой работы орочьи башмаки притулились у двери, наряд завершает широкая головная повязка из оленьей шкуры с небрежно разбросанными золотистыми пятнышками.
Рядом с ней - непутевая Аузга, она пытается напустить на себя такое же равнодушие, но не может - а у Вас бы это как, получилось, если с минуты на минуту Вы ожидали, что за Вами придут, свяжут, оттащат в подвал, зарубят, придушат, повесят за ноги или еще что-нибудь сотворят, что Саруман один лишь умеет, а говорят про него... У девчонки дрожат руки и губы, а Гарма на нее и не смотрит. Воистину, хуже смерти лишь ее ожиданье.
Стук в дверь. Старуха не отвечает, а девчонка начинает трястись крупной дрожью.
Стук повторяется. Не дождавшись ответа, в комнату заходит Саруман и выразительно смотрит на орочью бабку. Та поднимает брови и соизволяет ответить:
- Вон!
Саруман, приподняв брови:
- Где? И что?
Орочья бабка:
- Вон отсюда!
Саруман, пожав плечами, выходит, но стучится вновь.
- Войди!
Тот опять заходит, не смущаясь подобным приемом.
- Здравствуй, матушка Гарма!
- Что привело тебя ко мне, человечий мужчина?
- Ты знаешь.
- Я-то знаю, а ты - знаешь ли?
- Причина - рядом с тобой.
- Она не виновна. Он первым поднял руку.
- Да, и это я знаю. Но горожане - не мои подданные. Закон, стало быть, для нас один. Аузга - мой человек, и за все, что она совершила, отвечаю я. Аузга, слушай - что с тобой приключилось? Он тебе влепил пощечину, а ты ему причиндалы отбила... Я понимаю, женская гордость. Но слишком жестоко - так...
Договорить девчонка ему не дает - вскочив, подбегает, хватает за руку:
- Он вправду не умер? Эта сволочь - живая?
- Жив, конечно. Хоть, наверно, он бы сейчас предпочел умереть.
- Схай*! Вот счастье - меня ведь не казнят за это, а, хозяин? Я ж никого не убила...
- Не убила, что правда, то правда. Но ты хоть представляешь, сколько мне пришлось заплатить ему, чтоб он заткнулся? Золотые у него получились яйца. А если бы ты не дралась, а мне сразу сказала, что он тебя ничему не учит, он бы мне платил - и не мог расплатиться.
- Нъявар Аузга не виновата, так отстань от нее, - это бабка подала голос.
- Аузга живет в моем доме и на моих харчах - это значит, что она должна мне подчиняться.
- Не тебе, Саруман, а Улхарну.
- Слушай, Гарма, не распоряжайся. Как маг, ты настолько слабее меня, что я тебя одним дуновеньем накрою, рассыплешься горсткой пепла. А хочешь - отправь девчонку к Улхарну, у него сейчас отходняк после пьянки, да и я ему еще врезал - настроение, думаю, радужное. Такого цвета у нашей девчонки будут и синяки по всему телу - тебе это надо? А не надо - молчи. Пойдем, нъявар. Нам тут нечего делать.
Аузга послушно идет за Саруманом.
Бабка Гарма шипит:
- Ох, глобшарк*, ты еще меня попомнишь, когда познакомишься с Даврой!
Саруман - Аузге:
- Кто она такая, эта Давра?
Аузга (шепотом):
- Тише... Это - бокхори. Черная орка. О ней вслух не говорят.
Саруман ( театральным шепотом ):
- И что, эта красавица тоже с нами живет? То-то, чувствую, наше количество тут удвоилось. Я магиню, как волк волчицу, за десять миль учую. Думал, это Гарма, а она оказалась пустышкой. Познакомь!
- Да ты что, хозяин? Жить надоело? К ней идут за одним - чтоб угробить кого-то. Ну и на войне незаменима. Я еще была крохой, на нас охотились тарки - так она на них выпустила такого... Мы его потом долго кровью кормили - хорошо, что пленных хватало, - пока он не убрался назад. Не ходи к ней, ты же не темный...
- Как там говорится? "Кровь красная, земля - черная, вода цвета не имеет..." Авось, и поладим? Веди, Аузга. Или хоть скажи, где вашу Давру увидеть.
Голос из темноты:
- Ну, и кто меня тут ищет?
- Я ищу. Покажись, уважаемая Давра.
Из темного ответвления коридора выходит немолодая чернокожая орка - полновата, одета, как все, лицо более мягкое, чем у здешних орок, толстые губы, красивые черные глаза с каким-то чудным фиолетовым оттенком, и возраст на них не отразился.
- Любопытство сгубило кошку.
- Понимаю. Но я ведь не кошка.
- Ты - кот. Хитрый старый кот, но знавала я котов твоего и постарше. Великий Бродячий Кот - а ты его знаешь?
- Слыхал, если ты о нем.
- О Нем и о Волке.
- И о волке, хозяине варгов.
- Страже порядка. И о вечном Духе Познания.
- Что нельзя уловить, ибо всепроникающ.
- Что же хотел ты узнать? Ну-ну, не здесь, пойдем, Саруман, ко мне, поговорим, да и поесть тебе не мешает - ты со вчерашнего полудня о еде и не вспомнил.
Как ни странно, Давра ведет его в кухню, а надо сказать, кухня в замке - это то еще помещение, трудно было бы уединиться в пространстве где-то сто на восемьдесят футов, где постоянно снуют люди и орки, жарко пылает огонь в печах и плитах, котлы кипят и источают дурманящие ароматы; рядом свежуют только что забитую скотину, дальше две дюжие орки вращают каменный жернов; а вот девушка человечьего роду осаживает подошедшее тесто, обнаженные полные руки, нос и лоб - все в муке, щечки, как спелые яблочки; какой-то орк, проходя, пытается сунуть лапу за тестом, получает от нее щелчок по носу, щиплет ее за задницу - в отместку и для своего удовольствия, визг - и в ответ одобрительный хохот. Под потолком скопился пар и чад, не успевший выйти в трубы. Аромат человеческого жилья - свежевыпеченного хлеба, похлебки с луком, приправ, подгоревшего масла.
Саруман смотрит, как в первый раз - надо же, а он и не знал, что Ортханк снова ожил и помолодел. Давра оглядывается на него и тихо смеется.
- Что, старые камни наполнились смыслом?
- Смыслом жизни для камня становятся люди.
- "Люди" - не всегда только люди.
- А я расовой нетерпимостью не страдаю.
- Я не об этом.
Садятся на чурбаки, Давра наливает в кружки черное душистое питье, Саруман пробует - горько, как сожженные зерна, но запах! Исчезает усталость, в голове словно лампу зажгли, очертанья предметов обрели поразительную четкость, цвета - яркость, сердце заколотилось словно от счастья.
- И я не о вас говорю. Я говорю лишь о том, что вы принесли с собой в это жилище.
- Принести можно лишь то, что дано.
- Вопрос - кем дано? Ты понимаешь, что, приютив вас, созданий Врага, я волей-неволей начинаю играть в ваши игры.
- Игра - это детство. Вы, мужчины, что люди, что орки - игроки. Жить просто - вам скучно и тяжко, - чернушка, улыбнувшись, выложила на стол неровные черные плитки, - А это вот - детские сласти.
Саруман отломил кусочек, попробовал и скривился:
- Это - кровь!
- Да, кровь, свиная кровь и патока, но раньше мед добавляли. Ты что испугался? Что вы все так боитесь крови? Вы же мужчины, не старые бабы. Вы же кровь - что свою, что чужую, льете рекой. И ее же боитесь. Или кровь пачкает сильнее чем грязь? Кровь, текущую в жилах, вы считаете жизнью и чуть не душой. Будто нет другого ей смысла. И я знаю, чего вы боитесь. Вы боитесь, что частица того, что убили, останется в вас. Забываете, что этот мир - каждой частицей, что сейчас, что в прошлом, что в будущем, связан с вами бесчисленной сетью нитей - от "зачем" к "почему". Нет на свете того, что вас не коснется. Даже если чего-то вы счастливо избежали, то вернется к вам в будущем, в череде смертей и рождений. Ты ведь боишься, что мы связаны с Барад-Дуром? Говорю тебе, как тот, кто о тебе знает правду - ты сам туда пойдешь, сам, по своей воле. Ты с ним связан, ты, а не мы. Нам теперь все равно, чьи мы созданья, нас кинули все.
- Так и все? Я слышал, что хозяин Барад-Дура ваших бойцов обучает.
- Да это когда еще было...
- Как же Улхарн мне сказал, что деда его учил Великий Господин, а я знаю, что орки под этим понимают.
- Он и вправду его обучал, как и сейчас учит избранных немногих - в своих стенах. Вот уж три века, как мы обходимся сами. Нам не нужны ваши боги, и ваши бредни, и ваши войны. Отступитесь от нас!
- Я бы рад, но не выйдет. Не я к вам пришел - вы ко мне заявились! И когда вы призываете своих духов, я должен быть уверен, что вслед за ними ко мне не заявится Светлый Совет в полном составе с подкреплением из заморских стрелков. Может, этого хочешь ты?
- Да что же ты за мужчина, если так трусишь!
- Хорошо, я буду смелым. Но перебьют вас, порушат весь город, подумай - не одни твои орки, а сотни человек, среди них - женщины, дети, и все это из-за того, что не тем вы богам поклонялись. Прекрати, Давра! Я не раз слышал про Волка и про Кота, я знаю, что эти символы значат.
- Да, крепко же боитесь вы Гортаура... Оттого и не верите, что не ему поклоняются орки. А скажу я тебе правду - не поверишь... Или все же сказать? А поймешь?
- Попытаюсь.
- Ты, наверное, слышал имя, часто повторяемое нашими женщинами - Ма Оштар, Озаренная Мать. И, наверное, принял за имя очередного мелкого духа, используемое в колдовстве. Ведь так? Ты ошибся. Ма Оштар - не дух, даже и не стихия, не одна из Айнур и не родня Эру. Ма Оштар - вся вселенная, но и каждая ее часть, способная порождать, творить из ничего - нечто. То, что дарует жизнь, что ее забирает. Вы, мужчины, считаете творцами одних лишь себя. Но то, что вы делаете, лежит на поверхности и не затрагивает сути вешей - не может затронуть. И после этого удивляетесь, что все вернулось на круги своя... - Давра замолкла, ожидая, что возразит собеседник, но Саруман промолчал, и она продолжала, - Вы наивны, как дети, иногда - как обозленные на свою мать юнцы. Вы хотите сделать больше, чем вам дано, и нарушить порядок вещей, не выведав их истинной сути. Вы решили, что - добро, а что - зло, и уничтожаете тех, кто с вами не согласится. Не беда, что ваши мнения на этот счет часто противоположны. Вам не впервой друг друга убеждать - хоть огнем валар, хоть дубиной. Вы придумали конец и начало - бесконечное время вас напугало. Да... Кое-кто даже решился сказать, что это он свою мать породил - и что пребудет он вечно, в отличие от нее, что когда-то погибнет. И ты этому веришь? Вот кого тебе надо бояться. Капитан, ведущий корабль в штормовую погоду, не должен верить в бессмертие.
- Тем не менее имена духов, которых вы призываете, говорит мне об ином - Гортаур, Тевильдо, Ррао, даже Сарин - напоминить, кто они все, или не стоит? И боюсь я не за себя. Рисковать только что начатым делом, и столькими людьми, что мне служат, ради прихоти - чьей бы то ни было - я не буду. Не могу я в твоей душе прочесть правды, в колдовстве ты искусна. Я надеюсь, что наступит день, и ты сама мне скажешь, кто тебя обучил и чему, и попросишь спасти от Зла и его порождений.
- Спасать меня? От кого или чего? Ты же сам пока что не знаешь. Да, ты - в своем замке - король. А вне замка? Он стоит не в пустоте. И когда вокруг него опять запылает война, в нем даже ты не укроешься от погибели. Так что помни - я знаю, кто ты, но надеюсь на твой светлый ум, и жду. И пока что поостерегись изгонять нас - мне с тобой не справиться, и я этому не помешаю, но сейчас ты в безопасности и от порождений Света, и от детей Тьмы, а когда мы уйдем - ты останешься один. Даже Эру неведомо, что с тобой будет. А кто меня обучил - я и сейчас могу сказать, это не тайна. Знание передается от матери к дочке, и никакой Барад-Дур нам не нужен. Только вот мне придется внучку учить. Дочь погибла. Она не хотела знать, хотела драться мечом, как мужчины. Или как нъявар. Надеюсь, Ратха этой глупости не повторит.
Щекастенькое орочье дитя, смешанных - черных и белых кровей, хватает сласти и начинает штурмовать бабкины колени. Давра не мешает ей, но и не помогает, терпит удары маленьких ножек и впивающиеся в ляжки острые ноготки, пока, наконец, Ратха не достигает желаемого, а, оказавшись на коленях у Давры, обхватывает бабку за шею и начинает что-то мурлыкать ей в ухо.
- Потом договорим. Поздно, друг мой, Саруман. Пора каждому на свое место, как сказала солнцу луна.
_______________________
Примечания.
Жлоб*, глоб*, схай*, глобшарк* - орочьи ругательства
Нъявар* - женщина (девушка) - воин, нъяма - домашняя женщина (девушка), хранительница очага.
_______________________
Дневник Логурза. "Я, дурак, не могу позабыть ту девчонку. Да и как люди могут в таких не влюбляться? В каждом доме за каждым окном жду увидеть ее лицо, в патруль иду с такой радостью, как другие - в кабак. Кажется, если бы мне дали прочесать весь город, я бы ее быстро нашел. Хорошо, сейчас строгостей меньше - все свободное время можно мотаться по городу, ну, солнце пока не зашло. Только зима - короткие дни. Много не успеешь."
... Гаснет короткий зимний день. Расползаются облака по сторонам горизонта. На прояснившемся небе зажигаются звезды. Колючие, как терн, размеренней, чем время, они начинают невидимый торопливому взгляду танец. В замке затеплились в окнах огни. Вон у ворот сменяется стража. А вот - патруль идет вдоль крепостной стены - и правильно делает. Ортханк, вырубленный частично в скале и частично пристроенный, имеет серьезный недостаток - там, где скала разделялась с горным массивом, виднеется камень, невесть когда отвалившийся и застрявший между скалой и горой, и способный служить неудобным, чрезвычайно опасным, но мостом (кстати, Саруман по нему и прошел в самом начале повествованья). Но там тихо - рисковать без необходимости жизнью население замка, как видно, не хочет, ну, а с той стороны только дикие звери. Около главных ворот появляется, прогуливаясь от нечего делать, Армон, смотрит на звезды, оглядывается на окна - время еще не подошло.
- Эй, - окликает его приятель, - Нашел время гулять! Завтра тебя опять не добудишься!
- А ты не буди - сам раньше встану.
- Ладно, пошли, покидаем, что ль, кости. Мне же все-таки надо теперь отыграться!
- Не надо... Я сегодня плохо поел - а когда я голодный, счастье мне так и прет. Проиграешь!
...Комнатка чернокожей Давры. Старуха укладывает внучку спать, укрывает. Бубнит себе под нос: "А то, старый дурак, думает, будто не знаю я, зачем он сюда заслан! Если я насквозь людей вижу, то я вижу и духов, что родились между людьми".
... Саруман в своем кабинете. "Ох, морготова дрянь! Думает, будто я не знаю, на каком языке ее заклинания... И что они значат. Такую можно лишь уничтожить, но не найти к ней подхода, хоть оборись, хоть признайся по правде, хоть солги".
Но что значит - по правде? Да, однако же, дурно, что не может он правду припомнить. И была ли та правда? "Вот дурак, что забыл я военную тайну", - как сказал один пленный, извиваясь под пыткой. Может, то, что признано воспоминаньем преджизни, всего лишь фантазия воспаленного разума, гордыни, что захотела наречь тех, кто может больше других, кастой избранных.
...Вот оно, это воспоминанье. Саруман - и иже с ним - похожие на себя и вместе с тем понятно, что они - существа не из плоти и крови, так неестественно ясен их вид, и при этом - обезличен, лишен собственной воли, как отражение в неколеблемом зеркале вод. Вот они соступают из Света - на землю, в Средиземье, где расползается Тьма, живая плоть жадно втягивает в себя бесплотных духов, и не какая-то плоть, плоть отборных людей, чресла дев, впервые познавших мужчину, из хороших семей, не отягченных совестью и не ведавших бунта и разделенья. Идеальные во всех отношеньях бойцы. И убийцы.
Но является ли это воспоминаньем? Память - странная вещь. Иногда мы не помним, что было с нами, зато старая сказка обрастает подробностями бытия, мускулистой плотью, защищаясь от наших попыток одолеть ее чары.
Ведь тогда - почему бы? Быть покорным до первой собственной мысли. Быть благоразумным до первого удивленья.
"Кто верен Свету, не может принять порождения Тьмы..."
Во всяком случае, будь он дух из Валинора, любить эту землю ему не пристало. Ведь когда придется ее покидать, он не сможет. Духовные пристрастия сильнее пристрастий телесных.
Пристрастие первое - знать. Что же можно узнать там, где все предрешено и известно?
Второе пристрастие - думать. Что же можно подумать там, где все мысли - чужие?
Пристрастие третье - страдать. Глупо, но что же поделать? Страдание нам говорит, что мы еще существуем. Кто ушел из мира, тот не действует - и не страдает. Тот, кто всецело познал этот мир, не совершает ошибок. И не расплачивается за них.
Не оттого ли так ценно страдание, что позволяет отделить правду от лжи и познать?
Всецело познать этот мир - невозможно. Для этого требовалось бы его воссоздать. Весь мир, с самим собой, воссоздающим. Как Эру, Который не совершает ошибок. Не совершает? Ошибок? Однако, откуда у Него столько грубых просчетов, вот, хотя бы, с Мелькором?
Давайте же, ради шутки, признаем наличие множества воль, а не одной только воли. На минуту, не боле того, но признаем. Что изменится?
Тогда родятся на свет:
Во-первых, его высочество Случай. Может быть, а может не быть. Как лягут кости. Куда ветер подует. У одной причины может быть много равновероятных следствий. У одного события - куча причин. Связанные в сноп событием его причины и следствия дают мыслящему существу -
Право выбора и возможность его. К одному можно придти разными путями. Из одного выходит много разных дорог. Значит, даже на самом краю еще все не потеряно. Уйти от судьбы может каждый.
Во-вторых, его противник - Ответственность. Если это твой выбор, то ты и отвечаешь. Не судьба и не Эру совершили все то, что ты сделал. А иначе - к чему наказанья? Или Предвечный Сам Себя поколачивать должен?
Из ответственности родится отцовское чувство. Отвечающий лишь за себя безнадежен - ему не сродниться с кем бы то ни было, ему все - чужие, и в одиночестве он погибнет.
В-третьих, объединившись в союзе, Случай и Ответственность создают равновесье. Не искусственное - весов Света и Тьмы, а равновесие шага.
Каждый твой шаг есть паденье. Попытайся идти, не нарушая равновесия тела! Что, не получилось? То-то. Только падение завершается раньше, чем все тело коснется земли, благодаря переставленной вовремя ноге. Иначе - движения нету.
А так ли нам нужно движенье? Смотрите час в одну точку. Держите час в неподвижности руку. Что же вы ощутили? - перед вашим взором все абсолютно исчезло, а рука потеряла все ощущенья, будто и не было ее никогда.
Так-то, а теперь мы вернемся. В мир, где надо всем есть единственная власть - Предрешенность, и множество ее бесправных рабов, и в том числе, Эру. Зачем мы нужны, и не лучше ли было бы сделать вместо нас механизмы? Но это не может быть правдой.
"Кровь - красная, земля - черная, вода цвета не имеет. Так и судьба не имеет надо мной власти".
Человек-без-судьбы, как назвал его Акрон.
Дезертир и предатель, как объявят потом.
... Ночь, огни погасили. Не спит только стража и наш юный дунаданец. И четыре охотницы-орки. Вот из темноты показалась одна, махнула рукой, подзывая. Вот они перед ним, тишины не нарушая, мягкой поступью диких зверей быстро движутся по переходам, парень едва поспевает. Вот они на крепостной стене, прячась в густой тени, ищут припрятанную веревку. Вот спускаются на камень-мост. Вот сбегают по осыпям, ежеминутно рискуя скатиться кубарем, иль сорвать за собой камнепад. Вот находят припрятанное под камнями оружие. И идут к джереке - старому заболоченному руслу Изена, что до времени засух был ближе к Изенгарду, чем ныне. Восходит луна. Останавливаются у кромки камышей.
Дикая Кошка - парню:
- Ты сегодня впервые будешь охотиться с нами. Надо нам познакомиться. Как нам к тебе обращаться?
- Армон.
- Ну, а я - Нарга, вот, рядом со мной - Кразза, это - Аузга, и вот - Балза.
- Угу. Очень приятно.
- Свиньи кормятся в камышах, выедают их корни. Приходят после полуночи, а когда начинает светать, то уходят. Если обойти вон там, справа, место их кормежки и как следует стаю спугнуть, они двинутся на твердую землю, но будут бежать врассыпную. До утра нам ждать не с руки, утром ветер потянет с берега, и хрюшки нас тут же учуют. Как только придут и расчавкаются, так пугаем. Загонять будут Аузга и Балза, Кразза вместе с тобой и со мной будет дожидаться в схоронке. Подходящее место я знаю. Вы, ребята, нужны, чтоб ее задержать хоть мгновенье - Кразза знает, зачем эти вилы (а ты думал, мы сено пошли ворошить?) Тогда я ее убью. Ясно? Если сорвется раньше, бежим врассыпную. Они чаще убегают, чем преследуют. Хотя, если секач попадется... Ладно, вилы крепче держите.
- Копья были б удобней.
- Если ты на коне. Тогда свинью загоняют и бьют под лопатку. И то не всегда удается. Толстая шкура и тело, словно литое, кабана защищают неплохо. Спереди его бить бесполезно. Копье соскользнет, не царапнув. Вот, - Нарга демонстрирует свое оружие, похожее на длинный прямой и довольно узкий тесак с удлиненной костяной рукоятью, - либо - под лопатку, либо, когда промахнусь, вот тогда будут пляски (усмехается мрачно). Помнишь, Балза? Ладно, пошли.
Идут по камышам. Останавливаются. Прислушиваясь, ждут. Черная вода покачивает звезды. Ноги у Армона зверски замерзли. Орки холода словно не чувствуют. Наконец, Нарга кивает, и две девушки, отделившись, движутся сквозь тростники, по дуге обходя предполагаемое место кабаньей кормежки. Луна зависла у горизонта, свет ее слабый, обманчивый запутался в тростниках. Тьма, сгустившись, возвещает о том, что и она ушла на покой. Время - заполночь. Вот и знакомые звуки. Осторожные шлепающие шажки, похрустывание тростника, время от времени приглушенный хрюк, как команда. Дикие свиньи.
Далеко, будто у горизонта, зарождается звук. Тихий и заунывный вой. Вот еще один к нему присоединился. Перекликаются, словно сообщая друг другу скорбную весть. Армон оборачивается к Нарге. Она молча кивает, дескать, все хорошо, не волки, хоть и похоже. Звук приближается. Народная волчья песня. Хотя и в чужом исполнении. Свиньи притихли. Через мгновение начинается их отступленье. Сперва бегут кучно, ломая тростник, потом, когда песня становится ближе, наступает паника. Разлетаются, как горох из дырявого мешка. Взвизги перемежают торопливый шлепающий, булькающий топот, темнота разрывается серым веретенообразным телом свиньи, несущейся прямо на Армона. Глаз и рука у охотника раньше него самого решают, что делать. Все происходит за четыре мгновенья. Мгновение первое - не успев повернуть, хрюшка налетает на вилы, мгновенье второе - Кразза, подоспев, втыкает в животину еще четыре железных зуба, третьим движением Нарга, взмахнув тесаком, как кинжалом, всаживает его с жутким хрустом в верещащее тело. Четвертое - мертвая туша свиньи скинута с зубьев, Нарга, упершись ногой, старается выдернуть до середины застрявший тесак и черно ругает свинью, железо и свою тяжелую руку.
Но это, к сожаленью, не все. Не успевает Нарга освободить свой тесак, сзади, со стороны Армона, словно возвратившись по кругу, выныривает матерый секач. С мордой в пене, с клыками в грязи, эта жуть пролетает мимо наших охотниц, по дороге сбив парня с ног. Кразза, все же решив, что она много потеряет, если не убьет и эту добычу, швыряет в него с размаху вилы, как копье. Вилы раздирают кабану бок до крови и падают в воду, но животное, вопреки ходячим истинам, не останавливается, чтоб показать обидчику, кто тут сильней, а несется дальше. Армон барахтается в грязи. Аккорд волчьего воя, и к девушкам присоединяются их подруги. Под всеобщий хохот парня поднимают, взявши под руки, и тут видят, что кабан его не просто толкнул, а распорол клыком наискось ногу - от колена и выше. Нарга вздыхает, лезет за пазуху, достает флягу преизрядных размеров. Замыв кровь и грязь с его раны болотной водой, поливает на нее самогоном - хорошо, что его под руки держат, а то бы ударил. Отдирает подол от своей рубахи, заматывает кое-как его ногу, потом критически смотрит и командует: "Его - мне на спину, а свинью и вдвоем донесете. Кразза, собери все железо, а то разбросались! Свинья и одного железного зуба не стоит". В редеющем сумраке видно, как горе-охотнички возвращаются в замок. Обратно топают той же дорогой, размышляя, как скрыть последствия самоволки.
... Вовсю идут приготовления к празднику. По коридорам топот шагов, разговоры. Дразнящие запахи кухни поднимаются аж до самых верхних, нежилых этажей. Армон сидит на койке, сунув под спину вчетверо сложенный плащ, мрачно подбрасывает и ловит монету. Не по пути человеку с орками. Обязательно что-то случится. Метарэ на носу, а ему до праздника не подняться. Скрыв самоволку и рану, сказавшись, что болен, за что пришлось заплатить не одному из ловцов человеков, он принял и орочье зверское леченье. Орочьи лапы - не женские руки, но ничего, подживать начало, спасибо горному воску, которым эти дикарки у себя лечат все, от тяжелых ран до поноса. Только Метарэ без него праздновать будут. Спасибо, если притащат пива и кусок запеченной свинины. Этой поганой свинины. Опять, наверно, на джереку орки ходили. Пусть ходят. Он ляжет спать, а когда проснется, будет новый день - после Йоля, И никто не вспомнит потом, а тем более и он сам, как тогда ему было тоскливо.
Взрыв знакомого хохота за дверью. Люди так не смеются, чтобы так ржать, нужно иметь орочью глотку. Без стука врывается Нарга.
- Ты чего тут притих? Что-то прячешь? Пошли в левое крыло, первый ярус. Там наши все собрались, праздновать будут. Нет, не надо брыкаться - дотащим. Или ждешь тут кого-то? Если девушку, так позови и ее, а то девчонок у нас маловато. Подождем ее? Нет? Жаль, что нет, я давно хотела увидеть, что в них наши ребята находят, а то все как с ума посходили. Ты думаешь, мы - одни тут самовольщики? Да тут половина орков в город сматывается потемну, и если бы за жратвой или пивом, а то, знаешь, за чем... (и тихонько смеется)
- Да что же я там буду делать, с вами? Даже не пойму, о чем вы будете говорить.
- Да мы будем говорить на всеобщем... Ну, не все, но с тобой я, во всяком случае, да и Аузга, она по тебе соскучилась, да и вообще, что там понимать - сам увидишь, и без слов все понятно.
- Ладно, выйди - я переоденусь.
... Если бы это происходило под небом, то выглядело бы это так: в середине широкой поляны, на которой народ полупьяный, горит костер. Расступаются, давая место шаману (обычно - старухе). Как только солнце последним лучом исчезает за горизонтом, начинают звучать барабаны. Старуха обходит костер притопывая и проговаривая себе под нос нечто малопонятное, иногда - с бубном, какая - с трещоткой, но чаще - с пустыми руками, и это - самое лучшее. Произнося заклинанья все громче, она движется быстрее и быстрее, топая в такт барабанам, возвышает голос, призывая своих страшных богов, начинает кружиться на месте. Под конец у нее в руках возникает, именно - возникает, ибо взять ей это неоткуда, иные "орочьи бабушки" пляшут вообще с голым торсом, размахивая сморщенными сиськами, так вот, в ее руках из ничего возникает подношение, какое-нибудь еще живое пока существо, птица или зверек. Подношению отрывают голову и убитое кидают в огонь. Все это повторяется столько раз, сколько богов шаманка хочет вызвать на праздник. Дальше идут просьбы об удаче в бою и охоте, о плодовитости женщин, иное - в самом начале года надо выпросить всего и побольше, может, что и исполнится.
Так было и здесь, правда, вместо костра огонь запалили в котле, чтоб избегнуть пожара, но плясала Гарма здорово, и ловко головы голубям отрывала, даром, что белая орка. Если Армона в первый раз передернуло, когда он это увидел, то к концу официальной части он уже раскачивался и кричал "Ййа!" вместе с остальными. К счастью, никто словно и не заметил, что на орочий праздник затесался человек, и к нему даже раз обратились, чтобы он подвинулся, пропустив мамашу с двумя близнецами, оседлавшими ее мощные бедра. Она уселась на высокий табурет как раз перед ним, и он, не имея возможности стоять, выглядывал то из-за одного ее плеча, то из-за другого.
Воняло горелыми перьями и еще чем-то малопонятным, будто смолой, закружилась и начала болеть голова, но обряд вызывания был закончен, барабаны умолкли, были открыты все ставни, и в помещенье ворвался колючий морозный ветер, прочищая мозги.
Зажгли факелы и натыкали их, где только можно, и стало светлее, чем днем. Снова начали бить барабаны, но несколько раз умолкали.
Орки - мужчины о чем-то посовещались, и на середину, около котла, встал сам Улхарн, раздетый до пояса, с двумя кривыми ятаганами в мускулистых руках. Посыпались, словно камни с горы, торопливые звуки, ятаганы поднялись, как крылья или как продолжения рук и засверкали в неистовом танце. То набирая невероятную скорость, сливаясь в серебряные воронки и клепсидры, то плавно описывая сложные линии вокруг его неподвижного торса, ятаганы словно жили собственной жизнью, а Улхарн лишь безучастно глядел перед собой, как истукан деревянный. Пот заливал его лицо и тело таким потоком, будто на него опрокинули бочку воды. Темп ускорился, и еще, и еще, барабанный грохот слился в немолчный рев лавины, и казалось, что натянутые мышцы просто лопнут, не выдержав этой нагрузки, и руки вдруг оторвутся и улетят, окрыленные ятаганами, в окна. Внезапно барабанный гром оборвался, будто его и не было, и наступила звенящая тишина. Улхарн уронил вдоль тела усталые руки, какая-то разбитная деваха накинула на его плечи куртку и, обнимая, увела в толпу.
Начали обносить пивом и свининой. Армон воздал хорошенько и тому и другому, голова стала приятно легкой, мысли куда-то сбежали, непонятно от чего стало легко и радостно на душе. Позже снова продолжились танцы. Это было не для него, во всяком случае, сейчас, так что он приготовился наблюдать.
Кто-то из людей Улхарна, невысокий и жилистый орк - а, это наш знакомый, Логурз, посовещавшись с музыкантами, а, точнее, производителями ритмичного шума, встал на середину. Из толпы, отпихиваясь от подруг, выскочила Нарга, размахивая внушительного вида кинжалом. Орк тоже вытащил из-за пояса даго, покрытый черненьем. Они, склонив головы, встали друг против друга. Удар барабана, еще один. Мужчина и женщина начинают кружить, как волки, стремясь нащупать уязвимое место в обороне друг друга. Взлетают и пикируют как драконы огня их кинжалы, но цели не настигают. Каждый выпад сопровождается уверткой, уходом противника, это имитация боя, но не только его. На глазах всей публики разыгрывается и еще одно действо - танец страсти, со всеми сопутствующими элементами - испугом, влечением, совращеньем, напором, наслаждением и удовлетворенной усталостью. Ритм обрывается не так быстро, как в прошлый раз, барабаны умирают в несколько содроганий, под конец партнеры-противники стоят друг против друга в тех же позах, что и перед танцем. Они жестко, не по-любовному, обнимают друг друга и собираются разойтись по местам.
Но тут из толпы вылезает Улхарн, он отдохнул и теперь не прочь пообщаться с девушкой. Нарга фыркает и отталкивает его. Тот заворачивает ей руку за спину и, толкая перед собой, собирается залу покинуть. Народ зашумел - это против традиций, но никто не хочет связываться с начальником охраны всего замка. Логурз пытается заступить ему дорогу, но тот отодвигает его, словно вещь.
Легкий шелест проходит по воздуху, превращается в звук раздираемой ткани. Но и это не все, треск становится ревом. Из толпы вырывается нечто - согнувшись и рыча, существо приготовилось к прыжку, и в прыжке развернувшись пружиной, показывает оскаленное лицо - и это лицо Армона. Выброшенная вперед рука хватает Улхарна за плечо, оставляя четыре глубоких борозды, тут же заполняющихся алой кровью. Орк вскрикивает, оборачиваясь, и пихает девушку в сторону нападающего, приседает, пропустив удар по перекошенной роже, хватается за свои ятаганы, но не успевает извлечь их из ножен - следующий удар сносит его к стене, где он, грохнувшись, замолкает - на мгновенье. В следующее он видит перед собой налитые кровью глаза человека. Испустив стенающий вой, орк откатывается от стены, поднимается и бросается к двери. Его никто не преследует. Армон, покачиваясь, держится за стену, потом падает, как подрубленный, на пол. Чернота пустого экрана.
...Проявляется потолок, на его серокаменном фоне - лицо Давры.
- Ну, очухался? - одобрительно, - Выпить хочешь?
- Ну, уж нет. А что со мной было? - отвечает голос Армона.
- А что ты запомнил?
- Как Улхарн схватил за руку Наргу, а потом у меня в ушах зазвенело, и я потерял сознание. Кажется, так. А что было дальше?
- В тебя вошел дух - не пугайся. Так иногда случается на наших праздниках. Удивительно, что он выбрал тебя - ведь ты не одной с нами крови. Но, как бы то ни было, он покинул тебя. Ни один дух не причинит тебе вреда, пока я с вами.
- Что с Наргой? Улхарн ее не обидел?
- Это ты обидел Улхарна. Точнее, дух Ррао, больше никто так не поступит. Он навел справедливость - в своем понимании, и удалился. Кстати, я хочу тебя, Армон, поздравить - ты получил наше, орочье, имя. Никому не говори о нем, поскольку это - имя второе. Ты будешь зваться Ррори, как тот, к кому благоволит Ррао. Если будешь с ним говорить, называйся этим именем, и он тебя услышит.
... В узкой прорези, сделанной наверху ставни, мерцает звезда. Далекая, свободная, словно крамольная мысль. Саруман не может заснуть, да ему не впервой, он, как прежде, один, и ему одиночество это не в тягость. Что там сказала ему Давра? Знаю духов, живущих между людьми. Это она про истари. Неужели она знает больше его, эта чернокожая шаманка? Если даже эльфы помнят, что было с ними до очередного рождения, то почему он не знает, если он почти равен майар? Потому ли, что это ложь, и он - всего лишь человек? Или оттого, что с ним что-то случилось? Только - что? Сколько раз, проходя в воспоминаньях назад, он доходил лишь до схождения вниз, в Средиземье, а когда пытался проникнуть в то, что было с ним раньше, натыкался на глухую серую стену. Стена молчания. Непреодолима.
Саруман проводит рукою по лбу, словно смахивая прилипшую паутину, встает с кровати и проходит в кабинет. Там, в одном из шкафов, стоит бутылка вина, что он держит для гостей, буде такие появятся здесь. Но завтра он прикажет принести другую. А сегодня - напьется... Никогда не пробовал так, чтобы до потери самоконтроля... Не положено... Ну, да, мало ли что - вот и с женщинами не положено тоже, а разве чему-то оно помешало? Похоже, в непререкаемых правилах полно чепухи.
Берёт, было, узорчатый серебряный кубок, но, вспомнив привкус металла, ставит его на место, и с откупоренной бутылкой в руке садится на подоконник. Толкает створку окна, и вот уже весь Ортханк перед ним - окна, аж до пятого уровня, подсвечены факелами изнутри - Метарэ в разгаре, внутренний двор, усыпанный искристым снегом, сияет подобно рубиновой россыпи, слышатся обрывки песен, крики и смех.
Глоток - ну и что? - второй - а вино-то весьма недурное, вкус благороден, без той терпкости, что отличает гондорские вина - итилийское, значит. Третий - да, что-то слабое, совсем его не берет, четвертый - ну, что ж, не хватит - схожу в погреб, возьму еще... сам... Пятый - ноги закинуты на подоконник, голова откинута назад, волосы раздувает морозным ветром. Шестой - становится хорошо и тепло внутри, оттаивает душа, и, в порыве дурашливого чувства, Саруман кричит в вышину:
- Эй, валар и майар! Вы меня слышите? Если вы не пустой звук, если не мы вас придумали... Ну, если вы есть, то ответьте хоть кто-нибудь своему истари! Устал я жить вопросами без ответов! Приходите сюда, выпьем вместе, поговорим...
- Ты что разорался? - слышит Саруман в ответ странный голос - только не с неба, а из темноты кабинета, и, повернув голову, видит серого, словно пепел, кота, грациозно приземляющегося на письменный стол. Ну, если существо таких размеров можно назвать котом...
Кот садится на пушистые окорока и человечьим движением протягивает когтистую лапу:
- Угощай! Что уставился? Небось, про закуску забыл? У, маразматик... Ладно, радуйся, что я рядом был... А то бы ты не докричался... Что, и осанве послать не можешь? Забыл, как это делается?
- Я бы послал, но кому? - да, похоже, он действительно пьян, мерещится невесть что. - С кем имею честь?...
- Не признаешь? Впрочем, не имеет значения. Ведь ты меня звал... Хоть и в полный голос... Спрашивайте - отвечаем... - кот выливает себе в пасть полбутылки, сглатывает и издает короткое мурчание. - Учти, здесь не так уж и много. Как допью, так уйду.
- Ничего, у меня найдется еще. Я, конечно, прошу прощения, но я не помню, чтобы мы где-то встречались...
- Встречались... Ты меня допрашивал... Нет, ты и вправду ничего не помнишь? Ладно, я тебе благодарен, да, за все, что ты для нас сделал. В конце-концов, заслужить прощение, даже такое - великое благо... Я - ветер, а ветра во Внешней Тьме быть не может... Ну, да, тот самый Бродячий Кот, Кот и Ветер. Да, похоже, ты и себя-то не помнишь... Что тебе сказать? Кто ты такой? Как тебя звать?
- Ну, это я и без тебя...
- Угу. Зачем тебя сюда послали, тоже, небось, не забыл... Разве забудешь... Ну, и как собираешься выполнять?
- Что?
- Как Гортаура собираешься победить? Он же и без Кольца тебя на одну ладонь посадит, а другой...
- На что он мне нужен... Если бы вопрос был в том, чтобы уничтожить кого-то и все станет хорошо - о, как тогда было бы просто! Дело не в этом! Из Арды уходит душа... истощается земля, и вода, и воздух... и даже огонь, кажется, не может пылать уже в полную силу. Знаешь, как бывает во сне - зажигаешь светильник - а мрак еще гуще, зажигаешь другой - а кругом все темнее... В чем причина?
- А, если б я знал... Это для всех остается загадкой. Знал разгадку один... но унес ее с собой...
- Унес? Кто? Куда?
- Во Внешнюю Тьму...
- И что, прикажешь мне туда сбегать, спросить? Дескать, простите, уважаемый, что мы вас так, не могли бы вы своими знаниями поделиться?
- А ты ведь там побывал. Ты хоть что-нибудь помнишь? А? Хватит придуряться! Даже если ты и вправду забыл все, что натворил, будучи в Валиноре, это вовсе не значит, что этого не было вовсе, или что сам ты переменился.
- А что я такого в Валиноре наделал?
- Сдается мне, ты что-то узнал от Мелькора. И то, что сейчас с тобой происходит - только последствия. Ладно, бывай... мне пора. Повторяю - ты должен либо додуматься сам, либо - повторить путешествие во Внешнюю Тьму, но с возвратом. Ты это мог, мы - не можем. А валар - не призывай, остерегайся. Чем они меньше о твоих похождениях будут знать, тем тебе лучше...