Прелюдия
Ночь. Темно. Тихо. Только шелест вентилятора напоминает о том, что владелец забыл выключить своего железного друга. Вот и он сам, уткнулся мордой в письменный стол, в руке - пустая пластиколба из-под дешевого пива. Под столом - таких еще штук десять, за компанию с одинокой стекляшкой из под более крепкого напитка. Спящий ерзает и вздыхает - то ли страшный сон ему пригрезился, то ли пора отлить, а просыпаться - в лом. Задевает мышку локтем, и экран нехотя оживает.
Через все его 23 дюйма по диагонали мерцает зеленая надпись: "Uruk have you". Это что, заставка, что ли? Человек просыпается и тупо смотрит на периодически разгорающуюся и гаснущую ленту. "Uruk will have you on his dinner". Человек хватается за клавиатуру и несколько раз нажимает "Escape"; когда это не помогает - заветную комбинацию из трех клавиш - "Contrl", "Alt" и "Del". В ответ раздается мерзкий хохот и на экране появляется морда орка - она ржет даже тогда, когда человек жмет на "Reset" и кнопку с исчерпывающим названием "Power". Это не помогает. В ужасе человек бросается к противоположной стене и выдергивает шнур из розетки... Компьютеру это пофиг, орк проявляется полностью, его широченные плечи заполняют весь монитор, из которого высовывается когтистая лапа, она тянется, тянется, шевеля пальцами в предвкушении добычи, вцепляется в шевелюру незадачливого пользователя и втаскивает его в виртуальный мир. И только лужа на полу у стены напоминает о том, что когда-то он был и в реале...
Звонок в дверь. Еще раз, настойчивей. ...И убиенный просыпается. Косится на черный, так напугавший его монитор, но тот ведет себя тихо, и юзер, шатаясь подходит к двери, смотрит в глазок.
- Кто там? Шастают среди ночи...
- Это я - Крэш, ну кто же еще к тебе может зайти? Разве только почтальон... 8-). Как там счета за электричество, не отключат?
- А, ты, Крэш, ну, проходи... Ты же знаешь 8-(.
- Фигня, прорвемся! Мы сегодня живем! И живем лучше всех! Гляди-ка, что я надыбал. - и протягивает ему диск в конвертике без опознавательных знаков, - За это Голливуд мне миллион, а то и пару отвалит.
- За что? - Энди пытается схватить этот диск, но Крэш проворно убирает руку за спину.
- Это - фильм, снимающийся в России. Как "Властелин колец", только они все переиначили... Как всегда, эти русские... Я спер почти весь фильм, все сцены - полностью, с озвучкой, спецэффектами, и все такое, ну, сам понимаешь... Только все перепуталось, а я теперь смонтировать не могу. Ты мне поможешь, и я, так уж и быть, с тобой поделюсь.
- Сколько?
- Пять процентов.
- А в зад не хочешь?
- А что, это можно в оплату?
- А то, что за пять процентов сношайся с этим диском ты сам.
- Ладно, семь...
- Десять, и ни центом меньше!
- Энди, ты меня раздеваешь...
- И в задаток - половину.
- А вот и не надейся. Я сам этих денег пока не увидел...
- Ладно... Дай хотя бы на пиво... Башку хоть немного поправить...
- Ну, вот, слышу прежнего Энди! Эх, загуляем сегодня! Как, через сеть закажем, или сбегаешь в магазин?
- Заказываем, прелессть моя. И давай сюда диск, посмотрим, что там за сокровищще.
Первая серия
... Серое зимнее небо, с которого валит снег - не хлопьями, не шапками, а густой пеленой. Проливной снег. И при этом - безветрие и тишина. Проследив за очередным снежным потоком безмолвного белого ливня, взгляд упирается в темную фигурку всадника. Она удаляется, уменьшаясь и растворяясь в опускающемся на землю раннем сумраке зимнего вечера...
... Трактир у дороги, и, надо сказать, захудалый трактир - крыльцо покосилось, дверь скрипит с подвизгом, года и стихии из вывески сделали ребус. У коновязи топчется мохноногая лошадь, когда она поворачивается к зрителю мордой, виден витой длинный рог посредине лба.
"Донг!" - этот звук относится, скорее всего, к появившемуся названию фильма: "Неторный путь" Пошли титры и музыка за кадром. Гнусавый диктор объявляет действующих лиц и исполнителей. Пока не совсем ясно, о чем этот фильм, ибо имена героев, чаще всего, нам незнакомы. Что касается актеров, то их не знают ни Энди, ни Крэш, ни даже вы, мои дорогие читатели.
...Полутемная комнатка под самой крышей. Камина нет, ветер задувает в щели и колеблет пламя свечи. За столом, напялив на себя весь свой стариковский гардероб, сидит некто седой, красноносый, с мохнатыми бровями и черными быстрыми глазками. По правую руку у него стопки вощеных дощечек и стило, по левую - преизрядная бутыль, оплетенная лубом.
В дверь просовывается чумазая детская мордашка и серьезно рапортует: "Хозяин, к вам матушка Орма!" - и, дверь расхлобыстнув на всю ширину, заходит в каморку эдакая квадратная фигура в дорожном плаще и штанах, в которой трудно признать женщину, в особенности, со спины.
- Здорово, друг сердечный! Никак, уже нализался, меня поджидая? Руки-то не трясутся сегодня? Вот и лады - писать будем до свету, и мне безразлично, как твои пальцы. Не царапают когти - запоминай.
- Ладно, Орма, загнула. Моя память - как решето, все дельное просыплется, коли рукой не поддержишь. Так ты до утра? Отправлю мальчишку, чтобы поставил скотинку в конюшню.
- Нет, уж тут - я сама, она других не подпустит. И еще - ей нужен отдельный денник, а не стойло по соседству с другими конями.
- Что же, скотинка в охоте, потому за нее так боишься?
- Я за других лошадей беспокоюсь - будете потом их кишки со стены соскребать.
...Орма и ее собеседник спустились на первый этаж, раскочегарили камин, на столе разложили дощечки. Орма повесила плащ ближе к огню, чтобы высох, а красноносик разматывает с себя шмотки. Орма:
- Фу, ну и прет от тебя. Хуже, чем от портянки. Как тебя постояльцы-то терпят? - Что ты, терпят? Да за стол приглашают, наливают, кто больше, просят байки травить. Вот, смотри (поднимает бутылку) - из Итилии привезли, и вчера еще была полной!
- Дай, взгляну, - Орма выдергивает из рук старикана бутылку, вытащив пробку, делает затяжной глоток, - Виноградная? - и выдыхает на свечку, - Странно, не полыхнуло. Но крепкая, все же. Знаешь, положу-ка я ее к себе в сумку, а уходить когда буду - оставлю. А не вымоешься и тряпки к завтрему не перестираешь - отвезу тебя к Мойре, она уж тебя помоет, ручаюсь.
- Нет! - вопит старичок, - Только не к этой стервозе!
Он передергивается, дощечки сыплются на пол, и Орма нагибается, чтобы их подобрать. Когда разгибается, стоит к зрителю уже лицом, и мы видим широкую орочью морду.
Странное, надо сказать, личико. Явно - полукровка, судя по синим глазам и крепкому загару. А так - скулы и челюсти широкие, щеки впалые, крупный прямой нос и тяжелые надбровные дуги. Нечто первобытное, но без тех дегенеративных черт, что приписывают нашим диким предкам. Возраст не определяем, хотя не юная девушка, конечно.
- Ладно, бери, друг, стило. Начну свой рассказ с Изенгарда, хоть история наша и простирается глубже. Будет и о Мордоре упоминание - но лишь о его последних днях. И расскажу я только то, что воочию видела или слышала от очевидцев. Но на бесстрастие не надейся - не молчат родовые узы, не молчат зажившие раны, не молчат имена погибших. Впрочем, немало нас поносили - пусть увидят обратную сторону.
Камера приближается к ее синим глазам, тонет в них и выходит в пространстве памяти - в черное небо сыплются веером искры, грохот, содрогается в корчах земля, с гор несутся исполинские камни, вспухает вершина вулкана, взрывается, летят в небо брызги огня, лава изливается во все стороны сразу, - никто не спасется.
Испугавшись, камера выходит в реальность, и видит те же глаза - темно-синие, но перед ней вовсе не Орма, а мужчина, и лишь глаза их обнаруживают сходство.
Он слишком изящен, чтобы хоть в чем-то походить на грубую орку. Лет сорока, хорош собой, с тонкими чертами лица, высок и строен, даже слишком - худощав. Светлый блондин, волнистые до плеч волосы и округлая русая бородка. Несмотря на жару - в плаще с капюшоном.
Он внимательно смотрит. Впереди, на расстоянье с четверть где-то мили, деревня горит. Все плавится в густой желтой дымке. Солнца нет, но видно, что давно уже страшная сушь - земля потрескалась, деревья стоят без листвы, люди, что вытаскивают свой немудреный скарб из еще не горящих, но к пламени близких домов, даже и не пытаются тот огонь заливать - воды все равно нет. Колодцы обмелели и ручьи пересохли, реки превратились в стоячие лужи зловонной грязи.
Женщина с изможденным лицом, обезумев, раздирает на себе лохмотья и бьется головой о камни, другие пытаются ее удержать, она вырывается и снова кидается в пыль. Кровища, на которую тут же слетаются стаи мух. Человек поворачивает коня в противоположную сторону.
Вот он идет по базару, ведет коня в поводу. Обходит ряды, заглядывает в лавки. Базар - полупустой, торговля лихо идет лишь гробами. Гробовщик ссыпает монеты - даже звон их сродни костяному. Светловолосый поворачивает в следующий ряд, не торгуясь, покупает торбу овса и ведро воды за три золотые монеты, и убыстряет шаг, покидая базарную площадь. Привязывает коня к высохшему деревцу, гладит его запыленную холку, протягивает ведро воды под самую морду. Конь шумно пьет, время от времени вздрагивая и отмахиваясь хвостом от озверевших оводов.
Около мужчины тихо, как призрак, возникает детская фигурка. Сложив лодочкой руки, показывает, что тоже хочет пить. Мужчина оглядывается, и, погладив коня, отбирает у него оставшуюся воду и дает девочке. Та хватает ведро дрожащими от слабости ручонками и пытается наклонить его к себе, но оно кожаное, и перегибается. Мужчина помогает ей справится с ведром, она пьет и трясется, а тем временем другой ребенок, помладше, хватает из торбы овес и горстями пихает за пазуху. Мужчина оборачивается, и дети кидаются прочь, швырнув ведро на землю. Оставшаяся вода вытекает и исчезает в пыли, будто ее и не было.
Из марева появляется человек, он хватает младшего ребенка, и, зажав ему рот, волочет куда-то явно не с доброй целью. Старшая девочка с воплем бросается на похитителя, но тот бежит быстрей, чем она, несмотря на брыкающуюся ношу.
У светловолосого сходятся к переносице брови и сжимаются в ниточку губы. И тут происходит нечто странное - с ясного неба с шипящим треском ударяет молния - и прямо в темя злодея, тот, конечно, падает замертво. Ребенок выползает из-под упавшего тела, безмолвно кидается к старшей девочке и утыкается ей в подол.
Светловолосый прибирает ведро и торбу - в ней еще остался овес, отвязывает коня, вскакивает в седло и прочь несется от гиблого места.
В мареве исчезают две детские фигурки, которые теперь заняты тем, что расчленяют труп, вырезая, по преимуществу, мягкие места.
...Лес, но без листвы, с иссохшей, в труху превращенной травой, мертвый, как голая кость. Слышно только хруст опавших веточек под копытами коня - где птицы, где белки, где, наконец, неутомимое мышиное племя? Тут, как в предгорьях Пеллори, где нету ни жизни, ни смерти. Вечереет. Светловолосый спешивается и устраивается на ночлег - подвязывает коню торбу, сгребает охапку сухих листьев и кладет их под дубом, вторую, третью - ложе готово. Огня он не разжигает - во-первых, велика опасность пожара, во-вторых, у него есть безопасный светильник - порывшись в дорожной суме переметной, светловолосый вытаскивает обломок чародейского посоха с мерцающим камнем в нетронутой части, пристраивает его в нижней развилке дуба. Но не ложится на свое походное ложе - усаживается, в плащ завернувшись и прислонившись к стволу, и, кажется, дремлет.
Камера отступает в глубину леса, и теперь уже свет колдовской занавешен, зашторен сетью веток древесных и корявых стеблей ежевики. Но он, тем не менее, виден, и на огонек выходит другой человек - перепоясанный мечом, с кинжалом за поясом, с арбалетом за плечами. Он наблюдает некоторое время за спящим магом - а в том, что это маг, уже нету сомненья, потом кладет ладонь на рукоять меча и подходит ближе.
Светловолосый мгновенно просыпается, но в глазах его нет ни страха, ни враждебности.
- Здравствуй! Чем могу быть полезен? - легкую усмешку в голосе мог бы скорее позволить себе вооруженный его собеседник, чем он, безоружный.
- Деньги давай, ну, и побрякушки, какие имеешь.
- Зачем это тебе? У тебя ж атаман помирает. К этому утру умрет, после - вас найдут по кровавому следу и на площади вздернут. После, ночью, когда темнота зашторит совести очи, явятся по ваше мясо голодные люди, вынут ваши тела из удавок, порежут и будут коптить над кострами.
- Бреши-ка побольше, пугай пострашнее! Ты, никак, паря, видел, как мы славно рубились, да как подло его подстрелили - вот и знаешь про атамана.
- Я, наверное, и соседа твоего видел, у которого ты в детстве овцу утащил, и с приятелями жарил в овраге. Потом, накурившись, поссорились, и приятель тебе в драке руку разрезал - от запястья до локтя. Коль рукав закатаешь, будет видно шрам белый и тонкий.
- Не ври, колдовская ты морда!
- А что, неужели неправда?
- Ну, мысли читать ты умеешь, так то ничего и не значит. Кабы лечить ты умел, то другое было бы дело.
- Лечить я умею, а вот, чтобы мертвый воскрес - это мне не по силам задача, так что, чем скорее ты меня отведешь к своему атаману, тем лучше.
... Вот и разбойничий лагерь - правда, слишком тихий для подобного места. Люди расположились у двух костров, мрачны, разговаривают вполголоса. Маг у ложа раненного, впрочем, какое это ложе - лапник, накрытый плащами. Стрела все еще у атамана в груди (никто не решился вынуть, справедливо считая, что это вызовет скорую смерть). Здоровенный детина хрипит и синеет, на губах появляется розовая пена. Маг наклоняется над ним, обращаясь к тому тихим голосом.
- Акрон! - Ведь звать тебя Акрон. Слушай меня. Я буду сейчас говорить, а ты - слушать меня и исполнять. Закрой глаза! - тебе станет легче. Сейчас я сделаю два надреза и вытащу стрелу, а ты не почувствуешь боли. Ты чувствуешь только прикосновения рук, ты чувствуешь холод ножа, и более - ничего. Ты чувствуешь, как я сжал твою рану - кровь больше не идет. Рана затягивается, ткани смыкаются, одна за другой - в глубине, в мышцах, в коже. Тебе легче дышать. Все плохое уже позади. Спи спокойно. Сном тебе возвращаются силы. Все, что ты хочешь сказать или сделать, ты сделаешь завтра. Спи.
...Утро. Тяжкий дымный рассвет. Атаман открывает глаза и ощупывает свою физиономию. Напрягает мозги, вспоминая вчерашние события. Потом со стоном приподнимается и трогает перебинтованную грудь.
- Земе! Дай воды.
Женщина, серенькая, как мышь, мгновенно оказывается рядом и подает берестяную чашку.
- Воды, я сказал, а это что? - в чашке плещется черная жидкость.
- Пей, ее сварил тебе лекарь.
- Кто он?
- Не знаю, наверное, маг.
- Звать как?
- Если маг, то не скажет.
- А меня откуда-то знает. Вчера говорил: слушай меня, Акрон.
- Он всех эдак знает. А ты пей. Он тебя спас - не погубит.
- Ну и мерзкая же эта жижа.
- А лекарство должно быть невкусным, ибо сладкое без нужды ты будешь хлебать, как вино, - это маг подал голос, - Что, Акрон, с того света вернулся? Как тебе там понравилось?
Маг выглядит усталым и осунувшимся, но он весел, глаза сверкают, будто нашел решение трудной задачи.
- Честно говоря, не понравилось вовсе. Здесь все-таки лучше.
- То-то. А многие проклинают нашу многострадальную землю, будто ей без того недостаточно тяжко. Ты хоть знаешь, что ты мне должен?
- Да. Проси, чего хочешь.
- Я ведь спас тебе жизнь? Вот ее-то ты мне и должен. Отправишься вместе со мной. И друзей своих позови - все же лучше, чем в петле болтаться. Да еще, часть пути тебе все же придется преодолеть на носилках - а для этого моей пары рук, безусловно, не хватит.
- Мной ты можешь распоряжаться, но не ими. Они тебе не должны.
- Да. Это я им должен - не ограбили и не убили, хотя убивали купцов, и амбары их жгли.
- Не мы жгли амбары, а подлая жадность хозяев. Завалили по крышу зерном, да охраны навыставляли, но охрана не спасает от гнили. Вот зерно и горит, и поджигает амбары. Руку сунешь - напрочь сожжешь. Дверь откроешь - и вспыхнет чадящее пламя. Что могли, мы спасали, но попадалось зерно и такое, что было горше полыни и ночи чернее. И не убивали мы тех, кто нам не мешал это делать.
- Акрон, ты же бывший торговец, и знаешь, что выгоднее продать одну вещь по цене десяти, чем все десять спустить по дешевке. Или не прав я? А ты ведь что сделал? Как засуха вызвала первые жертвы, ты почти что задаром свой запас распродал и волком пошел на большую дорогу.
- Так гиеной мне быть, чтобы грызть умирающих, что ли?
- Нет. Всегда надо быть человеком. Потому-то я вас и зову. Всегда есть достойный выход. Посмотри на меня - я бросил все то, на что потратил полжизни. Ты же видишь, как я одет, что у меня не посох - лишь верхний обломок, я и не маг, и звать меня никак.
- Кто же ты?
- Саруман. Слышал ты о таком? А о Светлом Совете? Не веришь?
- Нет, почему же. Все может статься, такое уж время...
- Так пойдете со мной по доброй воле? Учтите, ищейки идут по вашему следу. Со мной - или на виселицу? Кто хочет, тот пусть остается.
- Ну и куда мы пойдем, где голову преклонить безопасно?
- А ты не знаешь? Домой.
... Тучи нависли над перевалом. Всадники давно уже спешились, лошади их в поводу покорно бредут - скорее по осыпи, чем по тропинке. Ежеминутно срываются мелкие камни. Дым от горящих лесов затянул горизонт, окутал подножие гор, смягчил очертанья далеких вершин, и так уже съеденных временем и выкрошенных бурями и дождями.
Внезапный порыв ветра отдергивает завесу, и взгляду открывается долина с редкими остовами деревьев и город в окружении иссохших полей, в бледно-желтом сиянии пожухлой травы, и с лентой грязи взамен некогда полноводного Изена.
Люди стали и смотрят - вот конец их пути, долгожданная цель, но как безрадостен ее вид!
Саруман тоже в нерешительности. Снимает плащ, и, постелив на придорожный валун, садится. Обхватывает руками колени, опускает голову. То ли память подводит, то ли все так изменилось - обнаружить с детства знакомые и любимые черты - что долины, что города, что Ортханка - невозможно. Изен иссяк, Изенгард по-старчески ссохся. Ветер, однако, разыгрался не в шутку - обрывает полы одежды, женщин потчует волосами да толкает лошадок с обрыва.
Ослепительная молния раскалывает завесу туч, и крупные редкие капли шлепают по дорожному щебню. Люди, как по команде, поворачивают лица к небу. За первыми каплями поспешают вторые, их догоняют третьи - и вот уже ливень хлещет, как водопад. Кто-то опускается на колени, другие протягивают к небу ладони, третьи просто ловят капли губами. Лошади - то ли со страху, то ли от восторга, ржут, вставая на дыбы, Акрон и еще несколько мужчин насилу их успокаивают.
Саруман вскакивает на ноги, сбрасывает с себя кафтан, рубашка тонкого полотна тотчас намокает, облепляя костлявое тело, так что можно не только ребра пересчитать, но и все позвонки. Волосы темнеют, прилипая к голове и плечам, и Акрон, не поддавшийся всеобщему безумию, внимательно разглядывает мага и, особенно, его уши. Правда, молчит. А маг чудит дальше. Картинно воздев руки к небу, срывающимся голосом выкрикивает: "О, Илуватар, об одном для себя лишь прошу - дай мне жить - и умереть в Изенгарде!"
Акрон усмехается в бороду.
... Своды серого камня, паутина и древняя копоть по стенам одряхлевшего замка, птицы и летучие мыши оставили на полу кучи помета, ибо сорваны ставни, местами из выщербленного камня вывалились и решетки - но сквозь них видно небо. Светлый вечер, и облака громоздятся, благословляя горный пейзаж сияющей дланью.
Ковры, что на стенах, запылились, заплесневели, подгнили, даже опытный глаз не поймет те сюжеты, что выткали на них мастерицы прошлого века. Бесполезные тряпки, что даже нищий побрезгует постелить под паршивый свой зад. Картины - одни потрескались и почернели, другие держатся, как царедворцы в изгнании.
Разбойнички с Саруманом идут по замку шумной ватагой, смеясь и болтая. Наверно, за полсотни лет это здесь - первые люди. Одежды их вымокли до нитки, облепляя фигуры, и женщины, стесняясь, запахиваются плащами - в прилипших платьях они словно нагие, волосы сушит едкий сквозняк. Саруман обводит стены широким жестом: "Это старье - все убрать. С чистых листов начинаем. Есть среди вас мастеровые? Нужно найти и закрепить через каждые двадцать шагов подставки для факелов вдоль основных коридоров. Если не ошибаюсь, то они лежат около кузницы, в первом ярусе, в темной каморке, что справа. Картины - в растопку, ковры - на помойку, грязь и говна пусть выгребут слуги, если, конечно, они здесь остались".
Обыскивают замок в поисках хоть кого-то живого, наконец, находят жилую каморку, запертую изнутри. По очереди барабанят в дверь, сперва - кулаками, потом - сапогами. Бесполезно. Наконец, Саруман изящным движением склоняется и что-то шепчет в дверную щель. Массивная дверь, крякнув, отваливает наружу, вырвав петли напрочь. В туче поднявшейся пыли подслеповато моргает тормознутый со сна старичок.
- Ты кто, человече?
- Я?! Да я - здесь хозяин.
- Ты - хозяин?
- Я - Алеан, сенешаль сего горного замка. А вы кто такие?
- Ты - сенешаль? Ты - дрянной управляющий, которого надо гнать в шею. Замка? Ты его проспал и просрал, пропил и проел, пролежал на боку. Где добро? Где слуги? Ну-ка, встать, когда с тобой говорит господин! Вытянуться, теперь поклониться. Или спину свело? Или шея не гнется?
- Эй, полегче! Откуда вы взялись, если поднят был мост и закрыты ворота?
- Дурачина ты старый! Хоть меня здесь полвека и не было, я не забыл, как войти сюда без приглашенья. Я - твой господин, Саруман, а ты, видать, тот сопливый мальчишка, золотушный, весь в бородавках, что мне стремя держал, когда уезжал я отсюда.
Старикашка, как сидел на кровати, так и валится в ноги.
- Помилуйте, господин, не признал. Вы же старше меня, а выглядите моложе.
- Я-то молодость не прогулял и не пропил свою зрелость. Одевайся быстрей, собирай-ка всех слуг, чтоб до ночи прибрать помещенья - хоть на два этажа от парадного входа.
- Слуги? Нету здесь слуг. Люди все разбежались - на что было их содержать, сами знаете - засуха, голод. Земля и крестьян-то не кормит.
- А, так значит, не обирал ты крестьян? Это славно. Не щадя живота своего, проедал лишь господские деньги, лишь мое имущество ты проигрывал в карты. Значит, крестьяне тебя не обидят. Приютят, если что-то случится. Так вот знай - это что-то случилось. Пшел с глаз долой - без штанов, без коня и без ноши. А то золото, что в стене ты припрятал - забудь, не возвращайся. Я ему найду примененье.
Два молодца подхватывают вопящего "нет!" старика под микитки - и по коридорам, по лестнице, по мосту - и в грязную лужу. Небо в ней, покачнувшись, дробится, а полновесные, грузные капли звучно падают на его лысину с молодой оживающей ветки. Одинокий ласточий взвизг. Где-то зяблик пробует голос.
...Саруман и Акрон в грязной стариковской комнатке. Саруман: "А теперь мы посмотрим, Акрон, что здесь старый грызун понапрятал. Мне уже самому интересно".
Проводит ладонью вдоль стен, в одном месте просто щелкает пальцами. Вываливается (Саруман стоит боком, а вот Акрон едва отскочить успевает) каменный блок - точнее то, что от него осталось, ибо основная часть околота, в образовавшейся нише стоят горшки. От сотрясения они валятся на пол, разбиваются. Золото в слитках, самоцветы, монеты, кольца, цепи и пряжки, медальоны, браслеты - чего только тут нет.
"Что, разбойник, приходилось тебе столько золота сразу увидеть? Не зря говорят, что чародей - это худший грабитель".
Засовывает руку в гущу побрякушек, поднимает ее с повисшими на растопыренных пальцах цепочками, камни рассыпают радужные блики, дрожа на ладони. Продолжает: "Монеты - разделить на те, что в ходу и те, что продадутся по весу. Побрякушки - тоже продать (продолжает рассеянно копаться в золоте), но позже - по мере необходимости. Сделай опись. Весы и дощечки у старого вора найдутся, ты тут поищи. Погоди-ка! (Вытаскивает из кучи один медальон - портрет-инталию, зажимает в кулак.) А это - я себе оставляю. Камень тут не драгоценный, много не выручишь".
Акрон ухмыляется: "Девушка?" Саруман (тихо): "Моя мать.... Хватит болтать, пошли женщин за пропитаньем, а то у нас на двоих - пол-лепешки, на троих - полглотка прокисшего пива". - " А вина?" - "Ладно, тоже возьмите. Только пусть твои молодцы их проводят. Неспокойно".
... Поздний вечер, переходящий в ночь. Гулкий зал с дубовым столом человек на четыре сотни, не меньше, дубовые лавки, теряющиеся во тьме. На одном конце стола - вся ватага с Акроном во главе, и Саруман. Пьяную компанию освещает два факела, две женщины, из которых одна - невзрачная Земе, а другая - нисколько не лучше, по мужским коленям кочуют, обнимают разбойников, пьют из их бокалов, смеются.
Пьяные и разговоры.
- Сколько ж господ я сегодня порезал, порубил их в лапшу, на костре их спалил - за всю жизнь таких дней не бывало.
- И у всех - никакого намека на эльфийские острые уши, - добавляет Акрон.
- Как же скверно горели портреты, и как же мерзко воняли! На какой это гадости краски мешают?
- Не знаю, на чем, но не на крови эльфийской.
- Акрон, если ты так упился, пусть Земе тебя до постели проводит, - Саруман очень хочет прекратить эти речи.
- А что, Саруман, разве эльфы тебе чем-нибудь помешали?
- Да ничем, не считая того, что разговор к нехорошему клонишь.
- Ой, какой ты чувствительный! Не зря у тебя острые ушки! - улыбается Акрон, и внезапно валится мордой в обглоданные кости.
- Выйдем, пьяная рожа, чтобы здесь народ не пугать. Выйдем и разберемся.
Выходят в коридор. Саруман, словно не было ссоры, берет его за плечо: "Здесь темно - не оступись. Пошли на крепостную стену. Я тут все входы и выходы знаю".
... Темнота и шаги. Переходы, безлунные окна. Вот и вышли под звезды. Ночь ясная, лето уже на исходе, звезды - каждая с блюдце, в мохнатых коронах лучей, холод не летний. Акрон кутается в плащ, Саруман подставляет лицо ночному ветру.
- Ты правильно понял, что нам незачем драться. Слишком разным оружием мы с тобою владеем. Ты таишь подозренья, но думаешь громче, чем твои молодцы сквернословят. Ты считаешь, этот замок - не мой, что жившие тут до меня были люди, а я - какой-то эльф - узурпатор. Ты отчасти прав. Я - потомок этой семьи, но я и ее позор, дитя незамужней. До шести лет меня прятали от постороннего глаза, а потом отправили в обученье на Запад, ибо за мною пришли. Мою мать - свою дочь они заморили, но и сами прожили недолго. Зло находит хозяина быстро.
Продолжает:
- Ты способностями восхищался? Они - от моего происхожденья, без них всему, что я знаю, учиться было бы бесполезно. Многие из нашей братии сильны только в куче, если их изгнать, то исчезнет и сила. У меня же - не так, и многие хотели бы видеть меня своим другом. И они закроют глаза, что бастард занял место хозяина в пустующем замке. Наступает время бастардов. Когда море отступило от суши, и на берег выползла первая рыба - о, как выглядела ужасно она в глазах рыбьей стаи. Так и мы для многих. Отщепенцы, опасные твари. Но сама земля изменилась. Ураганы, засухи, эта - третья в столетие, и самая долгая, землетрясения, грязевые потоки. А вы твердите о черной магии и Сауроне.
И дальше:
- Но в этом ли дело? Я был на юге и на востоке, я все сам постарался разведать, и понял, что не там люди ищут. Ответ прост и понятен. Былые великие расы истощились в бесплодной борьбе друг с другом. В новом времени будут новые люди, а многих нынешних - не досчитаются. Мир, ты знаешь, всегда был жестоким. Если век золотой - то золото по карманам растащат, растерзают некогда синее небо, коль серебряный век - серебром за предательство платят, продадут в растерзание землю. Коли медный - гулкой медью прославят все свои злодеянья, подлеца нарекают героем, а героя сравняют с навозом. Век сменится и все повторится. Но не потому ли, что люди беспамятны и недальновидны?
Улыбнулся:
- Спасибо трем из людей и четырем из авари, я теперь знаю больше, и только выть, прощаясь с этим веком, не буду. У нас в запасе, по моим подсчетам, не более чем триста лет. После этого земля повернется, будет страшная буря и землетрясенья. Конечно, я могу ошибаться в сроках, но то, что должно, то случится. В судьбе мы не властны. А вот встретить ее так, чтоб не погибнуть, люди могут... Триста лет. Многовато для человеческой жизни, но для человечества - мало. Измениться всем - не удастся, еще менее - организовать свою жизнь, чтобы выживать стало проще. Но до всех нету мне дела. Вокруг нас - прекрасная страна почти что без власти. И она будет наша. Если хочешь - уйди, но потом пожалеешь.
Показал на звезды:
- Гляди, какой звездопад! Но не меньше стало сияния на небосклоне. Я так думаю, падают просто осколки - осколки блуждающих звезд. Может быть, там была своя Арда... Только люди там были беспечны.
... Приведены в порядок покои. Молодцы, в большинстве своем, ранее бывшие слугами у купца Акрона, заняты хоть каким-то делом. Кто кухарит, кто починяет сбрую, кто собрал негодные железяки в кузню, а теперь не знает, что делать - ему только кузнечный мех и доверяли. Двое, правда, никогда до того не трудились, не хотят и теперь.
Вот Акрон стоит перед Саруманом.
- Не пора ли заняться тебе своим делом, Акрон? Денег при нынешней дороговизне не хватит, чтоб прокормить эту кучу народа. Нет-нет, не надо твоих предложений. Все сделаем проще и намного быстрей. Возьмешь денег, сколько потребно, и еще половину того (не спорь и не возмущайся). Закупишь в разных! местах, чтоб люди не догадались - живое серебро, это - раз, еще называется ртутью, где-то бочонок, но он должен быть обтянут продубленной кожей, иначе будешь троллей зеленых по стенам ловить. Лучше всего взять у гномов, хоть они и дорого просят. Нужно еще крепкой водки - не меньше девяноста галлонов, это найдешь на востоке. Не вздумай ее лишь попробовать - вмиг насквозь прогорит твое тело. Нужна еще известь и нужен поташ - количество здесь записано, не страшно, если купишь побольше. И еще - в Горнбурге есть мой приятель, он стекло выплавляет такое, что в него можно видеть как сквозь воду, и даже лучше - без ряби и искаженья. Еще он делает маски. Для алхимии. Я тоже зеленых ловить не хочу, потому - закажи ты мне маску. Моя мерка ему известна. К тому же, дай ему эту записку, он тебе продаст в мешочках некие вещи - сколько скажет, столько и заплати. Потеряешь их - не возвращайся. Ты все понял?
- Понял, а как же. Что алхимией золото делать законом запрещено, это тоже известно. На плаху мне неохота.
- Все маги делают это. А ты думал, мы живем подаяньем? Но, конечно, после того, как разбойничал, это - игрушки. И вообще, я в своем замке - король, или я ошибаюсь?
- Ох, и хлебну я с этим золотом горя...
- И главное, сколько хлебнешь! Коль не я, ты уже бы отмучился, право. Кстати, у тебя есть два головореза - пусть они и сопровождают. И скажи, коль удачно дело свершится - заплачу, как им и не снилось.
- Выезжаю сегодня?
- Завтра поутру.
Грязь, в которую превратилась недавняя пыль, хлюпает под копытами лошадей, тормозит движенье повозки. Что - повозка, верховые забрызганы ею по колена. Трое всадников, да один - на повозке, вот и весь отряд. Но любой разбойник десять раз подумает, прежде чем напасть на таких. Предводитель, шестифутового роста, косая сажень в плечах, вооружен двуручным мечом, в прорезях табарда видна кольчуга. Еще двое, что сопровождают его, обвешаны оружием не хуже разбойников. Но, в отличие от разбойников, едут они не таясь, хоть и оглядывают попеременно окрестности, не изобилующие человечьим жильем. Дорога юлит между невысоких холмов, выходя время от времени к ожившему, но еще не столь полноводному, как ранее, Изену. Позади - одна деревушка, а в сутках пешего хода, то есть в нескольких часах конского скока - другая. Название ей - Азула. В ней можно заночевать. Одичавшая пашня, усеянная пучками полыни, говорит о том, что, кроме крыши над головой, ждать там нечего.
Солнце блестит и играет в струящемся зеркале Изена, рассыпается бликами в лужах, внезапно ослепляет глаза, отразившись от навершия Акронова меча, матово сияет в умбонах щитов его спутников. Парит. Ночные дожди перемежаются с жарким сияньем полудней, и придорожные травы, ожив, тянутся к небу. Лошади, не упуская случая, лакомятся молодой травой, так что путники вынуждены время от времени дергать поводья, отвлекая их от этого приятного занятия.
Вот в колышащемся от испарений воздухе замаячила верхушка водяной мельницы, вот - наполнившаяся в кои-то веки запруда на теперь уже полноводном ручье, что снова вливается в Изен, вот и мельник, встречает их на пороге - белоголовый и белобородый, с воспаленными веками вечно запыленных глаз.
- Здравствуй, Кадаран, давно не виделись, дядя.
- Здравствуй и ты, путник, но по какому праву ты дядей меня величаешь?
- А по тому по самому, что я - твой племянник, Акрон, помнишь, я с купцами в город сбежал?
- Акрон! (с недоверием) Думал, тебя не увижу... да... сильно же ты изменился... был-то нескладный подросток, а сейчас... господин, да и только, словно князь... иль - разбойник.
- Не разбойник я, а работник.
- Значится, подмастерьем? Иль приказчиком в лавке?
- Да нет, не приказчиком... Управляющим у Сарумана.
- Саруман? Знакомое имя, да вот что-то сейчас не припомню. Владетельный князь?
- Да уж, не без титула будет, но без надобности титулы Саруману. Знаешь, что такое Светлый Совет? И кто его возглавлял? И я еду по его порученьям.
- Вот как... высоко ж ты поднялся... и деревню родную ни разу не вспомнил? Навестить не захотелось? И помочь хоть единой душе?
- А как она нынче, наша Азула? Остался ли у нас кто живой?
- Как не остаться - у нас-то пока еще много народа. Не чета Изинде.
- Я в Изинде был. Тоже - владение Сарумана.
- Тоже? Как что?
- Так же, как и Азула.
- Что-то я тебя снова не понял. Была наша земля под властью семейства Ортино - да они уж давно перемерли. А наследников не осталось.
- Саруман - потомок Ортино. Так что его владенье - по праву.
- По праву ли, не по праву... кто что докажет... кто смел, тот и съел... - старик усмехнулся и открыл наконец перед Акроном дверь. - Проходи. Только молодцы твои пусть уж здесь подождут, я не верю их рожам. Где ты только таких отыскал?
- Молодцы проверенные и не раз, ну да пусть остаются снаружи - свежий воздух ребятам привычней.
Пригнувшись, и, тем не менее, приложившись о притолоку, Акрон зашел в каморку, размером чуть больше будки собачьей - когда-то это было его постоянным жилищем, и тогда она была ему приятнее и желанней богатых хором. Когда его мать умерла, а отец во второй раз женился, он словно стал круглым сиротой, нет, еще хуже - этих жалели, подавали куски, а он даже не мог никому сказать, что его держат хуже цепного пса - что, бывало, от голода падал, а ему говорили - ты же не заработал свой хлеб. И он ушел на мельницу к дядьке Кадарану. Отец лишь через неделю хватился, что исчез его сын... У дядьки приходилось ворочать мешки до черных пятен перед глазами, но кормил тот его как большого - от пуза, и не спрашивал, когда тот исчезал по ночам - на Туйлерэ, иль на Йестарэ. С двенадцати Акрон стал считать себя взрослым.
У них было словно бы соглашение - не мешать друг другу одиночество мыкать. Про дядьку говорили всякую чушь - что он жил, как муж, то ли с утопленницей из Черного омута, то ли вообще с темной эльфийкой - был он хорош собой, силен и небеден, а скрытничал от людей и не женился, вот и придумывали небылицы. Но тот и вправду иногда уходил на несколько дней, уходил восторженный, весь словно сияющий изнутри в предвкушении чуда - а возвращался потухший, измотанный, молчаливый. Племянник не интересовался, но от дядьки не отставал, ударяясь в загулы.
Бывало, по трое суток Акрон пропадал, а дядька лишь осуждающе зыркнет, да хмыкнет - и всех делов. В Изинде тогда были самые красивые девчонки во всей округе, и случалось Акрону из-за них возвращаться то с подбитым глазом, то с расквашенным носом - в Изинде своих парней хватало, и били они чужаков сообща.
У дядьки часто бывали купцы, и, пленившись историями о большом и богатом событиями мире, однажды Акрон сбежал... Он не думал о том, что дядька будет искать его, без сна и пищи, четверо суток, что будет еще потом года три ждать, каждый вечер привязывая собак и оставляя незапертой внешние створки ворот - на мельнице было тогда две ограды, между которыми бегали здоровенные кабысдохи. Многое осталось в прошлом. А в настоящем - голод и запустенье.
- Много ли выморочных дворов?
- Восемнадцать будет с тем, где живет Малиора.
- Кто такая? И почему ее двор считается запустелым?
- Так двор - не ее. Малиора - наймычка. Хозяева в прошлом году оба померли, а она, не будь дура, на их подворье осталась. Живет и не уходит.
- Одна она живет или - кто имеется?
- А кто ее знает... Вроде - одна. А по ночам, говорят, шум в этом доме стоит и разговоры. Одно слово - ведьма.
- Ведьма? А что, приворожила кого, или со свету сжила, или что еще сотворила?
- Попробовала бы! У нас тут не забалуешь. Вон, речка-то близко. Камень на шею - и поминай, как звали.
Кадаран не предложил племяннику ни присесть, ни отдохнуть, ни умыться - как стоял в дверях, так и остался, внимательно наблюдая, что тот будет делать. Акрон же, словно не доверяя своим глазам, обошел каморку, провел рукой по пыльной скамье, дотронулся до стола, потом быстро подсунул руку под столешницу, пошарил и вытащил восковую дощечку - на ней они с дядькой оставляли друг другу записки, когда отлучались - но она настолько обросла грязью за эти годы, что сам воск стал не виден под ее серым слоем.
Оглянувшись на дядьку, он улыбнулся - и тот, сморщившись, будто глаза ему припорошило, часто заморгал, шагнул навстречу - и они обнялись.
- Признал, наконец-то...- Акрон усадил старика на скамью, уселся рядом, придерживая вздрагивающие плечи. - Неужели я так изменился? Стал на себя непохож?
- Не признал поначалу... ты уж не обижайся... всякие тут проходимцы...
побывали... мельницу еле спас. Помиловали, не сожгли. А говорили, был такой, что и жег - отберет зерно, а потом подпалит. Говорят, насилу его угомонили - десять стрел ему в тело вогнали, и то в лес ушел. Там и околел - тела, правда, его не нашли. Видать, звери им поживились. А говорят, здоров он был и силен... Как ты, Акрон. И шайка его сгинула вместе с ним.
Акрон смущенно потупился и кашлянул в бороду.
- А как с провиантом? С чем отправляетесь в зиму?
Старик взглянул на Акрона, как-то болезненно скорчился в горькой усмешке.
- А хлеба, друг мой любезный, мы уж год, как совсем не видали. Вот сегодня полтора мешка желудей принесли мне смолоть, да и те - камень-камнем, видать, не этого года. Передохнем мы все в эту зиму. Так-то, друг Акрон. Я гляжу, ты как разоделся, да и ряшку разъел шире плеч. Где уж тебе о нас думать. Проезжал бы ты мимо, а то явился полюбоваться. Нету твоего здесь двора, нету твоей здесь родни, и мальцом босоногим не ты здесь бегал. Поезжай из города в город! Буди весел, богат и молод! Ты нам ничего не должен, и у нас ты здесь не нужен.
Акрон посмотрел на дядьку настороженно - уж больно наигранными были те слова, да и не похож тот на умирающего от голода, так что явно от него чего-то хотели. Да ясно, чего - денег. Но дядька держался, все-таки, очень достойно, не переигрывал, и Акрон в вновь, как некогда в детстве, проникся к нему уважением.
А Кадаран ждал. Знал, что племянник вернется, чувствовал это и не пытался его остановить. И когда Акрон, не ответив ему, резко повернулся, и когда вышел, и вскочил на коня, мельник, не двигаясь, смотрел мимо него, в ту далекую точку, что была где-то там, на неясно обозначенном горизонте.
... Вот Акрон, ведя коня в поводу, подходит к деревне. Деревня-то как неживая - скотину о прошлом годе всю съели, дети не бегают, не шалят - поди-ка, побегай на подгибающихся ногах. Но ворота - изнутри подперты, частокол не обрушен, все - как восемнадцать лет назад, когда, безусым юнцом, Акрон ушел вслед за бродячим торговцем, чтобы найти купецкое счастье.
На стук в ворота не отозвался никто. На его призывные крики - тоже. Акрон и не заметил, как сзади подошла к нему девушка и тронула за плечо.
- Эй, купец, что кричишь, разоряешься? Что тебе от нас надо?
Акрон резко обернулся, и девушка с испугом отшатнулась. А хороша! Невысокая ладная фигурка, из тех, что как восточные вазы, узкие сверху, в талии тонки и перегибисты, а в бедрах - широки и округлы. Одета не по местному, а по-дунадански, в расшитый цветами и травами, от солнца и стирки поблекший лиф и широкую черную юбку, по подолу тоже украшенную вышивкой и местами истертой тесьмой, некогда белая нижняя рубашка с небрежно затянутым шнурком на груди позволяет увидеть даже ямочку между округлостей.
Смуглая мордашка с огромными черными глазищами и курносым носиком, роскошные кудри, водопадом струящиеся из-под изящно повязанной рваной тряпки, некогда, может быть, бывшей платком, недвусмысленно говорят о том, что девушка здесь явно пришлая. Дунаданцы, потомки детей Нуменора, даже в седьмом поколении смешиваясь с кем угодно, хоть с рыжими из Рохана, сохраняют ни с чем не сравнимые и легко узнаваемые черты.
Белокурая Ниста из Изинды, расположения которой он добился два дня назад, исчезла из его сердца. Да чем она лучше других, эта Нистия? В Изинде вообще половина была белобрысых - сказывалась близость Рохана, да и поговаривали, что северяне, переселяясь, не все ушли в степь, многие пленились плодородной Дунаданской долиной, и, несмотря на близость гор, откуда всегда грозила опасность - не сель, так лавина, не горцы, так орки - поселились меж пригорян, но, вытолкнутые на окраины их племенной солидарностью и жестоким отношением к чужакам, осели вдоль многоводного Изена, подобревшего в своем среднем течении, и не терзавшего берег так, как он делал это в предгорьях.
Поречные деревушки, находящиеся вблизи Мглистых гор, жили в основном рыбной ловлей, ибо скот пасти было рискованно - угоняли его пригоряне, а уж пшеницу на корню поджигали - хорошо, когда не каждое лето.
Запасов у них было мало, и, возможно, не было и совсем, потому, в отличие от Азулы, Изинда тяжко переживала засуху, и Акрон, презрев наставления Сарумана, развязал кошелек - тогда Нистия, взяв соседей в подручные, отправилась на базар за овсом и ячменем - чтоб купить побольше и подешевле. У самой Нисты жених умер в прошлом году, и теперь ей на замужество нечего надеяться было - таких в Дунадане называют "мертвецовы невесты" и их сторонятся.
Акрон, даром, что из крестьян, не разделял этой придури, а девушка была хороша - видно, пухленькая изначально, от перенесенных лишений она даже похорошела - лицо повзрослело и брови строго вытянулись в ниточку. Его тронула ее серьезность и бледные, без румянца, чуть впалые щеки, немногословная речь и та настойчивость, с которой она побуждала его накормить Изинду - "хотя бы детей, они-то в чем виноваты?"
И Акрон в последний раз сыграл роль "благородного разбойника", отдав собственные деньги - то есть те, что остались у него от последнего разбойничьего дележа - так что теперь пожелания дяди удовлетворить было нечем. Впрочем, он никогда не считал эти деньги своими. Один из местных предрассудков гласил, что пользоваться мертвецким имуществом нельзя, чтоб "мертвец не забрал", и был настолько силен, что даже получив наследство, его тут же передаривали близкому родственнику, обычно - сыну или жене, а уж разбойники, если только из местных, даже самые алчные и жестокие, отдавали некоторую часть своей добычи нищим.
И как нежна была Ниста! Даром, что взял ее девушкой, и, наверно, слишком уж грубо - привык, дурень, со всеобщей кошелкой валяться, - а Ниста ни стоном, ни словом не выдала своей боли, только закусила губу и взглянула на него с сожалением. Как прощалась с ним на распутье дорог! Даже если все это было лишь из-за денег, он бы нисколько не огорчился - ничто не привязывает человека сильней, чем нужда. Но он был далеко не стар, чтоб надеяться только на это, хорош собой, и, как ему казалось, имел некую внутреннюю силу, магнитом притягивающую к нему поселянок - что юного, что зрелого возраста. В той же Изинде он встретил былую подругу двадцатилетней давности, которая некогда кувыркалась с ним, тогда еще зеленым юнцом, в душистых валках на покосе, и теперь оставалось лишь надеяться на то, что она его не признала. Сейчас это была бойкая бабенка лет сорока, тощая, востроглазая и остроносая, с выводком долгоногих и носатых, как аисты, сыновей и пропавшим незнамо где мужем. Последнее обстоятельство Акрону нравилось меньше всего. Если уж Саруман поставил его управляющим, то можно себе позволить иметь самых красивых женщин, и хоть в каждой деревне, но нельзя, чтоб из-за него начались бабьи свары. Так или иначе, но оставлять Нисту он и впредь не намерен.
Даже, несмотря на то, что его скоротечное чувство уже испарилось. К добру, или к худу, но повстречалась ему эта дунаданка-смуглянка, и полетела прахом вся его былая любовь - да и было ли это любовью?
Акрон глядел на нее одно лишь мгновение - от момента, когда она задала свой вопрос до того, как подошла к воротам и позвала кого-то, находящегося на той стороне, но ему показалось, что прошли годы, и за эти годы он изучил каждую ее черточку, каждую трещинку губ, каждый взгляд, каждый взмах ресниц и любое движение юного тела. Пока девушка переругивалась со сторожем, он успел ее полюбить всем сердцем, а когда она вступилась и за него - ибо сторож никак не хотел впускать незнакомого человека - преисполнился благодарности на всю жизнь.
- Можно мне тебя проводить, прекрасная дева?
- Нет, купец, не надо.
- Можно попросить тебя обождать, поговорить со мной?
- Навряд ли, не о чем нам разговаривать.
- Да не убегай! Погоди! Или тебя я обижу? - Акрон удержал ее за плечо, но девушка вырвалась, и подол юбки, в котором она тащила что-то увесистое, выпал у нее из руки. Содержимое рассыпалось им под ноги - с полдюжины крысиных тушек и одна мертвая горлица. Разъяренная, девушка оттолкнула Акрона и бросилась собирать свою добычу обратно в подол. Акрон, подняв крысюка, сунул его туда же, незаметно подложив под него пару золотых монет.
- Да как мне хоть звать тебя, милая дева?
- Малиора! - крикнула девушка, убегая.
... Акрон снова вошел под крышу дядина дома - уже не сгибаясь, прошел в гостевую половину, отстроенную позади мельницы, вдали от вечно плещущей воды и шумящего колеса. Густую и сочную тьму предосенней ночи лишь усиливало мерцание горящей лучины, и вокруг нее вились серые мохнатые мотыльки. Время от времени, заслонив собой свет, маленькое чудовище пикировало в огонь, и, с треском вспыхнув, опаленное, падало на пол. На мельнице собрались: староста, в подчеркнуто простой и бедной одежде, босой и излишне смиренный, деревенский колдун, молодой, младше Акрона, он все хмурился, явно недовольный той ролью, что ему предстояло играть, и сам дядя Кадаран - морда хитрая, так что пробы не на чем ставить. Акрон усмехнулся про себя и согнал дядю со слишком хорошего места - спиной к свету - попросив принести воды, раз уж пива тут нет. Устроился поудобнее на скамье, одернул одежду - чтобы присутствующие обратили внимание, что под плащом у него кольчуга, а на поясе в ножнах кинжал, и изобразил на лице живейшее внимание к беседе...
- Конец лета - не вырастет ничего. Может, разве только репа да еще трава на корм скоту - но его у нас, как ты видел, уже нету. Сеять же весной вовсе нечего - и доживем ли мы до нее, неизвестно.
- Зерно можно в Шире купить - его засуха миновала.
- А на что купить, ты подумал? В долг, что ли, кто нам поверит...
- Ну, а ежели кто бы поверил, то долг-то когда отдадите?
- Ну... Так, со следующего урожая - это сложно... Но можно. А вот года через два - в самый раз.
- А - снова засуха? Или какая другая напасть?
- Пока что не будет, - тихо сказал им колдун. - Год следующий, по всем признакам - мокрый и жаркий, и потом примерно таких же лет пять.
- Как, можно ему верить? - Акрон обратился к старосте, но ответил ему дядя.
- Можно, как же, очень можно даже ему верить, он всегда правду говорит... А то как же? Ведь иначе все перемрем...
- Ну, так что вы можете предложить мне в залог, если не забывать о том, что вся ваша... хмм... земля... принадлежит Саруману? Что у вас есть?
- Да куда мы отсюда денемся, а, купец? Куда ж мы с земли-то исчезнем? Мы ж перед тобою, мы ж тут на все времена... - начал уговаривать его, словно ребенка, староста, и Акрон, в тон ему, ответил:
- И что же с вас, таких хороших, мне взять? Ну, дам я вам срок до следующего урожая, так вам до него еще дожить надо, и значит, зерна должно быть - на год, да еще - на посев. Когда соберете - опять же разделите: на год, на посев да излишек. Скотину прикупить надо? Вы ее купите, я ведь знаю, прежде чем сами хлеба отведаете - продадите зерно на Сарамской ярмарке и приведете во дворы коров и овец. На отдачу долга не хватит. Я-то знаю, что говорю.
- Ну, нет, купец, что ж ты за нас все решаешь?
- Да что с ним говорить - вяжи гада! Да выпотрошим его пояс!
...Больше всего Акрон тогда удивился, что дядя принял его сторону. Вдвоем они без труда завалили старосту и так и не успевшего добормотать что-то колдуна и вышвырнули их с мельницы. Пусть радуются, что не в воду.
- А теперь, племянник, развязывай кошелёк... - начал Кадаран, но Акрон в ответ рассмеялся.
- А ты думаешь, деньги со мной, а я - круглый дурак? Нет уж, дядя, деньги не на мне, и не на мельнице. А где - поди, поищи... Да и люди мои вряд ли их тебе отдадут...
- Ох, хитер ты, племянник... Но делать все равно что-то надо, и ты - первый обязан подумать, как спасти родную деревню.
- А чем, как ты считаешь, можно было бы здесь с выгодой торговать?
- Ну, если подумать... Богатима торговля ширским зельем и восточной смолкой, но к этому нас пригоряне не пустят... А вот оружие - есть кому продавать. Да-да, если доброй работы - покупателя я в два счета найду.
- Ну, что ж, давай закуплю тебе для пробы - чего лучше - стрелкового или клинков? И сколько? И каких? До завтра - обмозгуй. Делить будем так: возвращаешь мне около девяти десятых продажной цены, но не меньше мной названной суммы. Да ты не беспокойся - я знаю, где и что сколько стоит, то на то и получится... Ладно, завтра еще зайду, послушаю, что ты скажешь, а так - жди меня к первым заморозкам - да покупателей подыщи.
...Сарамская ярмарка, это воистину непристойное место, от одного упоминания о котором качали головами гондорские жулики и плевались роханские конокрады, не всегда была такой. Некогда - весьма бойкая деревушка на торговом пути из Гондора в Дунадан, после запустения Дунадана она вовсе не пришла в упадок, а, смирившись с положением "мертвецовой невесты" приютила в своих стенах всех желающих торговать без каких-либо ограничений и пошлин. Тут можно было купить и продать все - начиная от запрещенного клинка фламберга и заканчивая пленной эльфийкой. Краденые драгоценности, восточная смолка и ширское зелье, лоссарнихский слизистый гриб, применяемый колдунами для вызова темных духов, умбарская рыба-собака, погружающая человека в сон, сходный со смертью, соседствовали с весьма невинными зерном, пряностями, тканями и предметами обихода, продавцы которых не желали обогащать гондорскую казну. Работорговля - худший позор человеческого рода, процветал в ее стенах наравне с почетнейшим целительством, заживлявшим страшные раны, полученные разбойниками в неправых боях.
"Сарам" или "шарам" - харадримское непристойное слово - так приклеилось к ней, что ее родное название было забыто. Но, что бы то ни было, они все - и харадримцы, и дунадане, и пригоряне, и гондорцы - регулярно посещали "сей дом", оставляя в нем немалые деньги, но еще большие - зарабатывая. Сарамка имела не только крепкие стены и глубокий ров с подводными кольями, у нее был свой "правитель", "гарнизон" и "тайная полиция". Это незаконное правление было единственной гарантией сохранности жизни, а также имущества торгующих там купцов, и странные "сарамские" ее законы соблюдались едва ли не лучше, чем гондорские или роханские - в их столицах.
Именно там и рассчитывал Акрон добыть все, что ему было заказано, сэкономив тем немалое время и деньги. Обойдя глубокую лужу, он поднялся на каменное крыльцо приземистого дома и, отворив незапертую дверь, прошел в оружейную лавку. Света было немного, но вполне достаточно, чтобы увидеть, как захламлена эта халупа. Вокруг заботливо развешенных и разложенных кольчуг и доспехов, шлемов и панцирей, наручей и поножей висели и валялись груды ветоши - истертой, воняющей кислотой и горелым маслом, или же, наоборот - сухой, пыльной и траченной молью. Одна стена была целиком увешана клинковым оружием - кинжалами, скрамами, полуторниками, но с первого взгляда было видно, что это - не лучшие образцы, на другой - пылились рогатые луки.
- Тук-тук, - произнес Акрон и ударил пальцами в полированный нагрудник, формой напоминающий птичий киль, потом огляделся в поисках хозяина лавки. - Встречай, Ломин, старых друзей!
- Это ты-то старый? - донеслось из угла, заваленного явным ломом, и, откинув чуть не в трубку свернутый закопченный умбон, пихнув ногой заржавленный шлем, протиснувшись между рассеченным панцирем и разбитым щитом, навстречу Акрону вылез длиннобородый коротышка с потрясающим носом.
Если бы такой нос красовался на физии огра, то и тогда показался бы великоват, а уж на лице гнома он производил неизгладимое впечатление. Длинный, клубнеобразной неправильной формы, сизый от пронизывающих его прожилок, этот нос еще и двигался в разные стороны, только что не вращался в дебрях курчавой, с проседью, гномской бороды, и любой аромат, а, в особенности, спиритуозный, тут же привлекал его живейшее внимание.
Крохотные черные глазки прищурились на Акрона, и Ломин, склонив голову к плечу, подмигнул заговорщицки:
- Все озоруешь? Слушай, брат, притащи мне дунаданочку - они, говорят, невысокого роста, а? Совсем зашился я с этим хозяйством... Да и опостылело под красный фонарь уже шляться... Один только перевод добра на дерьмо... Я заплачу, ты не думай! Дружба-дружбой, а служба-то...
- Да завязал я с разбоем. Хватит. Едва жив остался. Теперь опять торгую. Вот тебе вопрос на раздумья - где достать бы живого мне серебра? Артути... Где-то вот такой (он очертил нечто себе до пояса и вдвое себя шире) бочоночек...
- Артуть? На что это тебе? Золотить что задумал? А... хотя, да, порядочный это доход. Знаешь, как делают? Нашлепают побрякушек из меди, покроют их позолотой - и пошел как золотое дуракам продавать... Ладно-ладно, я ведь не тебя в этом виню, я о твоем заказчике... Слушай, пошли в заднюю комнату - это дело надо обмыть...
И гном запер лавку и потащил Акрона в свои настоящие торговые ряды и палаты... Тот бывал здесь уже не раз - и в прошлую бытность купцом, и когда был разбойником. И всегда его поражали практичность и вкус, с которыми подбиралась эта все время меняющаяся коллекция. Сейчас ее изюминкой, к которой не преминул подвести его гном, был длинный узкий меч эльфийской работы - нет, не из мифрила, но, скорее всего, все же содержащий некоторое количество редких элементов, судя по цвету и звуку металла... Эльфы не дамаскировали - но широко пользовались добавками к стали. Потом Ломин выкатил бочонок пива, Акрон же достал из дорожной сумки принесенную в подарок хозяину четвертную бутыль итилийского самогона. Разговор обещал быть интересным.
...К вечеру, когда усидели бочонок пива и добили граппу, лужа перед крыльцом пополнилась содержимым, а языки перестали слушаться своих хозяев, вопрос еще не был решен.
- Триста золотых, и не серебряночкой меньше! - заплетался языком Ломин.
- А я сказал - не дороже двухсот, и баста! - устало повторял ему Акрон.
- Я что, ты думаешь, я дурак, да? Что я не знаю, сколько на этом деле навар? Ну, не смеши! Говорят, жадные гномы, а ты - что, не жадный? Да тебе это вчетверо принесет, я же знаю! Ну, что тебе стоит...
- Я сказал - не дороже...
Дело-то в том, что вчера он встретил двух харадримцев. Не заметить их растрепанный вид и громкую ругань мог бы разве что слепоглухой. Один из них был безбородый юнец, с бритой башкой, накрытой какой-то квадратной шапчонкой, он семенил рядом со своим спутником и оправдывался, а тот, хоть и был старше его от силы лет на пяток, уже отпустил бороду и водрузил на голову затейливую чалму с ниткой речного жемчуга.
- Дувана! - закричал наконец чалмоносец, обернувшись к своему спутнику и хлопнув себя ладонями по заляпанным полам халата. - Если б знал, что с такой дувана связался, лучше б я с голоду умирал! Лучше б я у отца служил, не отделился! О, Муммакил, повезло же мне с братом!
- Ты сам дувана, - отвечал ему неуверенно младший брат, - Если сам выбирал такой караван-сарай, да, с дырявый крыша...
- Что произошло, уважаемые? - встрял в их разговор Акрон, обойдя справа - харадримцы придают слишком много смысла сторонам своей личности. - Вы из той гостиницы, что "уплыла"?
Еще в день приезда ему рассказали, смеясь, эту историю те, кому довелось жить на других постоялых дворах. Из-за длительной засухи в лучшей сарамской гостинице иссохла дранка на крыше, и внезапно налетевший дождь и ветер разметали ее, как солому. Залило не только мансарду и жилые помещения, вода струями протекла вдоль стен в запертые кладовые, разорив с десяток торговцев, и те сейчас безуспешно искали сбежавшего хозяина, чтоб расправиться с ним. В числе пострадавших от буйства стихий оказались и юные харадримцы.
- А что у вас там пострадало?
- Перец, - поднял глаза к небу, а ладони к лицу, тот, что постарше.
- Шафран...- повторил младший жест брата.
- А восточной смолки не было? - подмигнул Акрон. Ребята были явно еще неиспорчены жизнью.
- Что ты, что ты! - замахали харадримцы засаленными рукавами перед его носом.
- Слушайте, давайте я ваш товар посмотрю - может, на второй сорт сгодится.
Закончился разговор тем, что ребята показали ему свой намокший товар и Акрон скупил весь шафран, перепродав потом, не без мелкой выгоды, старинному приятелю, занимавшемуся местным производством вастакской красной настойки, в которую, среди трех десятков ингредиентов, входили шафран и маковая смолка. Тягучая, цвета венозной крови жидкость обладала терпким с горечью вкусом, густым специфическим ароматом и жестоко дурманящим свойством. Этим пользовались как воры, приводящие свои жертвы в бесчувственное состояние наперстком настойки, так и неизлечимо больные, заглушающие боль этой дрянью.
С харадримцами он договорился о том, что они привезут ему "крепкую водку" - смесь осушенных кислот - к Пастушьему Перемету, что стоит вблизи дороги на Изенгард, и теперь надо было не только поберечь деньги на оплату, но и прикупить им подарки, как принято у харадримских купцов. Да еще этот хмырь из Горнбурга - кто его знает, сколько он за свои порошки запросит...
- Ладно, не горюй! - хлопнул его по плечу Ломин. - Я знаю, кто тебе дешево может продать. Пошли-ка к Экет!
- А кто он такой?
- Сам увидишь...
Когда они добрались до места, затеплилось новое утро. Акрону завязали глаза и повели. Идти приходилось согнувшись - потолки были рассчитаны явно на гномов. Поэтому, когда его провели, наконец, в помещение нормальной высоты и сняли с глаз повязку, он схватился не за глаза, тут же закрывшиеся от показавшегося ярким света, а за поясницу. Комната была невелика, с низким потолком и стенами, искусно отделанными зеленым мрамором. В дальнем углу был массивный сундук, а правее его и ближе к Акрону - стол и стулья. Вся мебель была деревянной, тоже нежно-зеленого цвета - то ли они умудрились окрасить дерево, сохранив рисунок прожилок, то ли, наверное, все-таки, из-за света, лившегося с потолка от каких-то странных светильников без огня.
Акрон повернулся, обошел помещение, потрогал гладкие, словно зеркало, стены, дотронулся до спинки стула - и рука показалась зеленой, прищурившись, глянул на потолок. Раздались приглушенные голоса, скрипнула дверь, и купец обернулся. В комнату зашли по очереди четыре гнома: один - его провожатый, двое других - явно, охрана, а четвертый, в середине, в расшитой каменьями куртке и с массивной золотой цепью на необъятной груди - наверное, сам Экет. Вопреки ожиданиям, тот был безбородым, хотя жидкие усики и лепились к верхней губе. Черные кудри были расчесаны на прямой пробор и перехвачены золотым обручем, черные глаза в обрамлении пушистых ресниц смотрели внимательно и спокойно, а полные губы тронула тень усмешки.
- Так это ты, жадный купец? - услышал Акрон звучный и низкий голос Экет, и понял, кто перед ним - гномья женщина...
- Я не жадный, я бережливый, - в тон ей откликнулся Акрон.
Экет махнула своим охранникам, и они удалились.
Они уселись за стол, и говорили, говорили - Акрону показалось, что прошло несколько лет, прежде чем ему удалось отдохнуть и пригубить давно согревшегося пива. Правда, голова не трещала и спать не хотелось - что удивительно после такой попойки и бессонной ночи.
- Так вот что у вас наверху, - вздохнула гномша и уложила свои огромные груди на стол - теперь ее лицо оказалось совсем близко от глаз Акрона, и он понял, что дама немолода - просто, видно, условия тут не в пример лучше, чем "у них наверху" - вот она и сохранилась.
- Знаешь, купец, как мне здесь скучно? - грустно улыбнулась Экет. - И как мне когда-то хотелось сбежать - к вам, под звезды, под солнце... Хоть и говорят, что оно сжигает глаза и кожу... Я нашла бы способ от него защититься. Но - положение обязывает. Да, я имею здесь власть - много большую, чем все ваши князья, но я не могу удаляться отсюда больше, чем на полмили - и то под землей. Я не могу позволить себе даже напиться - каждая минута может потребовать от меня серьезных решений. Единственное, что я себе позволяю - это мужчины...
Акрон приподнял брови.
- Ты красив, человек, - продолжила Экет. - Ты прекрасен, как Ауле. Удивительно, что наш создатель не наделил подобной внешностью хоть кого-то из нашего рода. Я хочу предложить тебе сделку...
... Наутро купец уже трясся по дороге на Рохан, засыпая в седле. За порошками он поехал один, оставив спутников охранять бочонок с живым серебром, доставшийся ему почти даром. Надо было ему кое-что и обдумать, но голова не варила. Экет потрудилась на славу...
... Солнечный осенний день, золотой и пологий луч нежаркого солнца лег на каменный пол кабинета. Саруман входит (стеклянная маска в руках), грохается в дубовое жесткое кресло, лбом утыкается в стол. Тут же - заботливая Земе.
- Может, вина? И постель разобрать?
- Нет, не надо. Поди и скажи Акрону, пусть пришлет своего кузнеца недоделанного, там надо разделить на части кусок. Мягкого металла. Инструменты пусть возьмет в кузне. Я жду.
Когда Акрон с парнишкой заходят к Саруману, тот уже спит.
Земе: "Не буди..."
Акрон: "Ты позаботься".
... Снова Земе - раскладывает матрац на каком-то негостеприимном, узком, как лавка, сарумановом ложе. Стелет постель, взбивает подушку, сковородкой с углями прогревает все это, потом ссыпает угли в жаровню, садится спиною к двери, с плеча спускает рукав чуть не до локтя.
Заходит Саруман - какой был утомленный до этого застольного сна, такой и остался.
- Спасибо тебе, Земе. Можешь идти, я не пьян, и сам справлюсь. Земе поворачивается к нему удивленно.
- И ничего вам больше не нужно?
Встает и подходит поближе.
- Да, пожалуй, принеси кувшин воды и чашку, поставь их возле кровати.
- Вот вино и бокал, это лучше воды, я надеюсь.
- Пить вино просто так не приучен. Магу это совсем не на пользу.
- А любовь вам не запрещена? - Земе кладет ему руку на шею, тот никак не реагирует на это движенье.
- Скажем так, не советуют, но я просто устал. Иди, Земе, и отдыхай, а мне надо просто выспаться.
...Вновь Земе выходит, фыркая, из сарумановой спальни.
- Акрон, это какой-то ненормальный, что, все маги такие?
- Какие?
- Насмехается надо мной и прочь отсылает.
- Возможно, он думает, что ты - моя женщина.
- Да что же он, не увидел, что я с вами со всеми.
- Я с ним поболтаю - может, что прояснится.
Акрон заходит к Саруману.
- Что опять за дела, на ночь глядя?
- Здесь только что была Земе?
- Да, перед твоим приходом ушла. Да ты не волнуйся - ничего у нее не получится.
- В каком это смысле?
- Она хочет меня приручить, а мне это не нужно. Девушка просто не понимает.
- Неужели? И давно это так?
- Она меня приручает? Тебе-то какое дело. Не беспокойся, она мне не нужна. Маги не женятся. И общение с женщиной не рекомендуется. Я всю жизнь придерживался этого правила, и сейчас изменять его поздно. Знаешь лучшее средство от любви?
- ??
- Работа. Усталость и удовлетворение вместе. И никакого похмелья, разочарований, расставаний, тоски. Такое чистое чувство.
- Да, - бормочет Акрон под нос, проходя по темному коридору, - И лучшее средство от жизни. Ибо от нее даже кони, и те подыхают!