Антуану де Сент-Экзюпери.
О чём с ним теперь возможно говорить, черепная коробка, гладкое зеркало отражения солнца, широкий лоб, опечатан старшим сержантом, грустным седым стариком – держи прямо вон на ту звезду - и придёшь в Тунис, язык вылез, посинел, безжизненно висит из сухого рта, глаза, тёплые карие глаза закатились, веки обмякли, что делать с этими, маленькими шариками теперь, положить в декоративную прозрачную коробочку, поставить на прикроватный столик – закрыть, нос заострился, скулы вылезли из ещё недавно пухлого лица, оно стало более аристократичным, надгробная гипсовая маска, с золотыми погребальными украшениями Пустыни Сахары, лежала рядом, общая для всех оболочка смерти, маска Гиппократа с этикеткой Каирского музея, с красненьким логотипом, на золочёной ниточке, «без названия», вот так ещё один без имени, адреса, судьбы до и судьбы после, но зато с вечным настоящим, жизнь уместившаяся в радужках глаз, вот она - жизнь навсегда, спокойная, тихая, лёгкая. Как пёрышко на ветру, зависимо от любимого вздоха и счастливо полётом, в вечной небесной свободе… из-за горизонта поднялся гул, он ширился, разрывал уши, голова кружилась, я упал на штурвал, пытаясь вырваться от ужаса, неизвестности, бегущего по следам, незащищенное лицо рвало мелкими иглами песка, звериный шум достиг апогея… и смолк где-то за холмами. Тело долго не решалось подняться, оно не принадлежало мне, рот был забит песком и осколками, зубами, уши, глаза, резало изнутри маленькими крупинками, стёклышками, защитные очки разбились при ударе, по лицу струилась солёная кровь, дикий стон вырвался из груди, я отключился… Появилась вода, много воды, водопад хлынул мне на голову, всё исчезло, я становился, маленьким ребёнком, рождённым чистой холодной прохладой, я купался, нырял гоняясь за рыбёшками, продирался сквозь водоросли, играясь с кем-то в прятки, и всё это время пил, пил, пил как цветок, как сухая, пустынная колючка, окружающая меня повсюду... Ноги тряслись, подгибались, не мои, одолжены мне, они ещё не привыкли, терли сапогами пятки, а правую, постоянно сводило, в салоне я нашёл палку, теперь опирался на нее как на костыль, пустынник, упавший с небес. Левая рука висела, я пытался её поднять, оживить, но лишь маленькая струйка крови, била из неё, белый носовой платок был пропитан этой красной, тёмной жижей насквозь, но скоро засохло, всё засохло, шёл дальше, брёл в сторону – держи прямо вон на ту звезду… Тунис… Мимо пробегали города, замечательные здания, арабские дворцы, военные казармы, фруктовые оазисы, брошенные форты, французские деревушки, тихие, молчаливые старушки, где я жил, приходилось быть или просто видел на почтовых открытках, открыток было много на фронте, они были второй жизнью солдата, мечтой о мире и свободе, их привозили на базу в полуразвалившемся в песках, автобусе Renault, с всегда молчавшим, рыжим водителем, также летевшим мимо по шоссе, будто не замечая меня, будто я мираж, или призрак, будто не я доставлял к нему почту из Тулузы, Лиможа, Касабланки… Он не знал, идти, покидать, самолёт, или остаться и ждать, надеясь на чудо и огонь видимый с воздуха, если поджечь корпус не рванувший, вместе с ним, на час, на два, на три, на… Воды оставалось четверть фляги, он шёл, уходя навсегда, плёлся дальше, по пустыне, по следам Мавританских принцев, на ночную звезду Тунис. Дул западный, сосущий ветер, пустыня лизала огненным языком тело, она не отпускала меня. Далеко… начинался кашель и эта, уже не моя, голова, живущая отдельно, показывая болезненные сны открытым глазам, детей, тебя, фронтовых друзей, людей из глубин памяти или созданных ею, меня со стороны, откуда-то сверху, совсем из далека, словно с другой планеты, словно оторвавшись от тела, сумел снова взлететь, к яркой во всё небо, звезде Тунис… Ночевать пришлось за одной из сот тысяч дюн, укрывшись, разорванным кителем, набросив порошу песка на плечи… перед смертью, на треснувших губах, ещё оставались слова: … он вернулся.