ЧАСТЬ 2. МОРЕ КАЙФА.
ГЛАВА 9. АНХЕЛЬ ПОТРОХ ПСОРИАЗ. НЕДОПЕРЕПИЛ.
38-й скорый опоздал почти на двенадцать часов и прибыл на Мосбан только в три ночи. Недоперепил выскочил из вагона первым. Разминая затекшие ноги, он бодро зашагал по перрону к светившемуся в темноте зданию вокзала. Огромная, но полупустая черная сумка с кривой от количества перенесенной в ней водки ядовито-красной надписью "Москожгалантерея" нещадно била по ногам и мешала ходить; сигарета в руках, чай на столе, но, бляха-муха, это уже из другой оперы...
Миновав назойливый шлейф квартиросдателей и таксодержателей, Федор через большие прозрачные двери проник в главный зал Мосбана и охренел. Первой его мыслью было: "Да на луя такое делать?!". Родной краснобобринский вокзал выглядел дощатым самопальным сортиром по сравнению с одним только табло, нависшим над федькиной поехавшей крышей. А огромные глыбы мрамора, кучи стекла и местами выпиравшего из-под всего этого железобетона вообще не влезали ни в какие рамки. Недоперепил стоял и пух от негодования, в то время как его нижняя че-люсть совершала поступательные - вверх-вниз - движения глотающего удава, а нижняя губа явно требовала очередную дозу антигубораскатина.
Тут-то его и похавали.
Откуда-то, словно как из-под мраморного пола, перед ошизденевшим Недоперепилом нарисовалась премерзкого вида усатая старушенция с трясущимися руками и противной зеленой соплей до самого подбородка.
- Эй, милок, позолоти ручку, всю правду расскажу! - с приволжским окающим акцентом прошамкало привидение.
Но Федьке легче было поссать на оголенный высоковольтный провод, нежели позолотить ручку.
- Изыди, плесень, - пробормотал он.
- Плесень, плесень, - закивала старушенция. - Подай на нужды сирот-ветеранов голодающего Чернобыля.
- Да я сам реактор пахал! - отмахнулся Недоперепил и шагнул было в сторону, но не успел.
Волосатые по самые уши бабкины пальцы, источая аромат органических удобрений, вцепились в его штанину.
- Милок, а милок, - зашептал прямо в ухо зловонный голос. - А бумага, бумага-то туалетная нужна? Дешево отдам...
В шоке Федор безрезультатно постарался вспомнить, когда в последний раз пользовался туалетной бумагой. Но даже не смог представить, как она выглядит.
Захотелось вспомнить.
Бабка откуда-то из-под юбки доставала рулоны.
Недоперепил откуда-то из дырявых носков доставал деньги.
Когда рулоны кончились, кончились и деньги из левого носка (в правом еще оставалось штук пятнадцать).
Оба были счастливы и довольны.
Тряся глобальным задом, старушенция поспешно удалилась, радуясь, что так конкретно нагрела очередного лоха. А Федор же, в свою очередь, был рад новомодному приобретению и теперь размышлял, что следовало с этим приобретением сделать. Таким количеством бумаги можно было отшкурить задницы всем мамонтам, оттаивающим в тундре. Ну не жопу же ею вытирать, в конце концов! Уж слишком дорогое получалось удовольствие...
Тут его взгляд упал на сверкающую вдали лысую голову Кремлевского Мечтателя, обрамленную невысоким бордюром, на котором разместились пассажиры, не нашедшие себе места в зале ожидания. Направляясь к ней, как к маяку, Недоперепил мучительно размышлял, была ли туалетная бумага во времена становления Советской власти? И вдруг неожиданно для себя самого понял, что не было. Иначе для чего вождю мирового пролетариата пришлось сочинить такое немерянное количество великих трудов? Причем писал вручную... Бедный Ильич! Ну не мог ты пустить на столь грязное дело, каковым является подтирание зада, столь нужную стране чистую белую бумагу. Вот и приходилось тебе целыми днями и ночами на чердаке Смольного института покрывать невыносимо белые листы своим бисерным почерком, чтобы потом - в случае необходимости - не было мучительно больно: ведь исписанная бумага все-таки уже не чистая... И до сих пор благодарные потомки - в большинстве своем – не прочь попользоваться в сортирах твоими бессмертными трудами.
Обливаясь горючими слезами от жалости к Ильичу и потерянным деньгам, Недоперепил медленно, слой за слоем, волнами разматывал туалетную бумагу вокруг постамента и вполголо-са напевал Интернационал. А глаза у дедушки Ленина были добрые-добрые...
Не то все настолько хотели спать, не то просто ко всему привыкли, но никто не обратил внимания на федькино безумство. Не подхватили песню и не арестовали. Лысый, но бородатый мент, зевнув, прошествовал мимо, едва скользнув глазами по Володе Каменному и Недоперепилу, который уже заканчивал свое грязное дело.
Как будто этим можно было что-то изменить.
Федор внезапно с дикой ясностью почувствовал, что сходит с ума. Вокзал вокруг него исходил белым шумом атмосферных радиопомех. Визгом стада вышедших на тропу войны мартов-ских котов. Обапелов-импотентов. Всполохами размноженного бесконечным зеркалом северного сияния. Все слилось в какую-то кашу, месиво звуков и цветовых пятен. Не разобрать, где цвет, а где - звук. И самое страшное - не очень-то и хочется.
Раз-бирать.
ВИРА!
майна...
С легким стоном Недоперепил присел на корточки, сгреб туалетную бумагу, попавшуюся под руки, в одну кучу и рухнул на нее - поскорее уснуть. Левым ухом на ладони. Было жестко и неудобно, но лучше, чем на голом полированном мраморе. Завтра же домой. Билет на поезд и домой. С ума сойти - погнаться за травяным глюком. Точно с ума сойти. И диагноз не нужен.
Федька пододвинул под голову сумку.
Помириться со Снежаной. Объяснить: крыша поехала, теперь никакой травы. Сигарет. Водки. Пиво по выходным. Одна бутылка. Две бутылки. Три бутылки. Радиоточка. Пол. Паркет (не мрамор). Санузел раздельный. Дом кирпичный (не мраморный). Одна семья, две семьи, три семьи...
С мыслями о семейном счастье со Снежаной в Доме Восходящего Табло Недоперепил окончательно отрубился.
Блондин в черном ботинке - старое кино, где оно? Здесь у нас не глубинка, здесь у нас дно. Красные рыбки топят корабли иглами сна на сверкающих башнях. Тень - твой вчерашний сум-рак. Пятится назад. А ты идешь вперед. И кто-то яв-но врет. А может, сумчатый рак?
Канцерогенные клетки души. Уши ушли.
Да, вот кто-то шагает. На своих на двох. Мужик, стой. На своих двоих. Помоги встать. Ты придурок - в сапогах...
Возвращавшийся с дежурства милиционер Степан наткнулся на это недоразумение около своего подъезда. Поднял. Посмотрел - Анхель.
Присмотрелся - точно Анхель.
- Во, блин.
Степан первый раз в жизни видел Потроха, снимавшего квартиру в их подъезде уже второй год, настолько пьяным.
До бесчувствия.
Скорбного.
Трупный свет лампы дневного света из приоткрытого подъезда выхватывал заострившийся профиль...
...Кроманьонский каньон. Родина моя - Калифорния. Песни партизан - белена, дурман. Дотянуться до самого Солнца. Самого большого.
Синего-го-го...
Было немного не по себе. Степан передернул плечами. Холодно, даром что июнь. Такое ощущение, что кто-то шевелит в мозгах длинной стальной иглой, пытаясь через темечко добрать-ся до позвоночника.
Темнота двора-колодца ощутимо сгущалась вокруг, затягивая звезды полупрозрачной копиркой. Купол перекрывал мини-Вселенную - асфальт в яминах и трещинах тоже. Гасли игольча-тые отблески окон. Лампа дневного света тонула - как в воду. Стены будто мхом покрылись.
- Тьфу, чертовщина какая-то...
Свет больной вспышкой резанул по глазам ультрафиолетовым инфразвуком.
Холод расползался по рукам и ногам. Милиционер, захлебываясь в нарастающей панике своим же дыханием, тряхнул Потроха, даже не заметив, что держит его на весу.
На полностью вытянутых руках.
Голова Анхеля резко дернулась назад, прядь волос слетела с лица, открыв глаза без зрачков.
Пристально вперившиеся в него.
Спазм горла оборвал дыхание. БЕЛКИ СМОТРЕЛИ В ЕГО ЗРАЧКИ. НЕ ОТРЫВАЯСЬ. Они светились фиолетово-красно, пока вокруг гас мир, стекаясь к ним линиями скоростных дорог, замедленно снятых в Москве с высоты шпиля МГУ.
Поймав обмякшее тело, Потрох взвалил его себе на спину, перекинув руки через плечи, и потащил вверх по лестнице. Тяжелый такой. Мент, одним словом.
Пригибаясь под тяжестью ноши, привалился к своей двери, нащупывая в правом кармане черных джинсов ключи. В тишине лязг замка звучал громче набата.
11.58. Одиннадцать пятьдесят восемь. Нормально. Успеваю. Так, этого в кресло, раздеть, теперь на кровать. Пусть отвисает.
Пять минут на сигарету.
Луна упала на подоконник, как будто ее пнули с неба метким ударом ноги в рамку окна-ворот. Звездный футбол. Морем Радости запрыгала между хозяйским фикусом и потрепанным "Филипсом"-транзистором, который внезапно ожил и заявил во весь голос:
- А не пошел бы ты нафиг, Тыгыдымский конь?
Морем Спокойствия скатилась на пол, зашуршала по паркету, зашептала:
- Нету, нету Мыши-с-хвостиком под кроватью.
Потрох курил "Кэмел", стоя у окна - не зажигая свет. Циферблат часов из коридора ядовитой зеленью отгонял мрак, выхватывая шевелящиеся очертания книжной полки, стола с компью-тером и кресла-вертушки. Мент спал, тихо посапывая. Кажется, Степан его зовут. Как-то сотню у меня одалживал. До сих пор не вернул.
Вспыхнувший огонек зажигалки - спринт теней по обоям в цветочек - приблизился к брошенной на кресло форме.
Ладно, червонец оставим.
Пора.
Анхель переоделся в большие не по размеру серые брюки и рубашку. Мышиный цвет. Матерясь, нацепил галстук. Усмехнулся краешком рта: волосатый мент - ничего себе замаскировал-ся.
Когда Потрох захлопнул дверь, Луна выкатилась из-под кровати.
Увидев его, Наташа всплеснула руками.
- Ты где это форму добыл?
- На прокат взял.
- Зачем?
- А хрен его знает.
Молча проехали большую часть пути до Купчино. Наташа сосредоточенно вела папину "Волгу". На крыше которой разместилась полная Луна.
Морем Скорости.
Последний дом. Общага.
- Что это он так несерьезно?
- Скажешь тоже. Целый этаж снимает. Последний. Я же тебе все рассказала.
- Я помню. Мысли вслух. Давай пушку.
Тоже папину?
Холодная, тяжелая, неуютная машинка. Потрох повертел старый "Макаров" в руках, раздумывая, куда бы его лучше сунуть, и незаметно пихнул под сиденье. Пока Наташа озабоченно осматривала окрестности.
- Мотор не выключай.
Поцелуй холодных губ - на прощанье, что ли?
Дверь и в самом деле была открыта. На вахте мирно дремал молоденький студентик. Лифт не работал.
***
Полгода Анхель Потрох Псориаз собирал информацию. Запасы кислоты таяли. Но теперь он знал все. Или почти все. И кое-чему научился.
Например, вырубать людей усилием мысли.
Как того мента.
Потрох улыбнулся, вспомнив ужас на лице Степана.
Но этих граждан таким дешевым трюком хрен возьмешь. Продвинутые граждане. В Комитете и не такому учили. Надо руками.
Господи, хоть бы он оказался один.
И без оружия.
"Черный экспресс". Они ее убили "черным экспрессом". Они - это КГБ, ФСБ, ФСК или как там еще называют Контору. Все очень просто. Им нужны деньги на переворот, они делают "черный экспресс" и зарабатывают на чернушниках, которые потом дохнут. Интересно, что они даже не знают об этом.
Анхеля передернуло. Он сам сидел на "черном экспрессе", так как другого мака в Питере просто не было. Воскобойникова нейтрализовали.
Если доктор сдаст им путепровод, сдаст свои концы, вся Чуя покроется "экспрессом", который пойдет... Куда только он не пойдет.
Насрать на это. Гены Чарли Мэнсона. Он один из первых бредил о черной опасности. Жаль, что переклинило мужика - людей мочить начал.
А ты?
Насрать на это. Ее нет.
Если бы я...
Шестнадцатый этаж. Металлическая дверь.
Но стены на лестничной площадке покрыты надписями.
Недоперепил беспокойно заворочался во сне. Ему грезилось, что он Самсон и собирается кому-то порвать пасть.
Еще не спит. Или не спят? Сплошная музыка.
Но никого вокруг нет. Пустыня, но не песок, а желтая глина. Чавкающая, жидкая, желтая глина по щиколотку. Но перед глазами.
Идет. Это должен быть он.
Отражение желтого Солнца. В дымке. Руки по локоть в глине. Я же на четвереньках!
Дверь распахнулась.
Один! И даже без охраны. Ну да, зачем она ему? Придурок. В первый раз вижу идиота, который под черным еще и водку пьет до умопомрачения. Ни сам ничего не понимает, ни другим не дает. Конченый козел. Вперед, пока до него не дошло.
Встать! Поднять землю! Вот он, этот диплодок-диблюдок, из-под зеркала глины...
Федор резко дернулся во сне, пытаясь поймать обеими руками прыгнувшего на него непонятного зверя.
И порвать ему пасть.
Анхель быстрым движением ноги распахнул дверь, проскочил за спину Васи, который только и успел, что повернуть голову и начать обязательное:
- Ты че... - как Потрох левой рукой захватил его шею, а правой резко дернул голову.
Хруст напомнил Анхелю, что он этого делать не умеет.
Васины пальцы конвульсивно сжались, тело дернулось, напряглось и обмякло.
- Звиздец тебе, Вася Питерский, - прошептал Потрох, охреневая от собственной силы и прыти.
Останки разорванного пополам дихотомбия рухнули в глину, которая поглотила их без остатка. Только ленивая волна всколыхнулась, смачно чавкнув вокруг ног Самсона и погаснув без всплеска.
Недоперепил тихонько вздохнул и сунул левую руку обратно под голову.
Ключи лежали в правом кармане роскошного халата. Анхель осторожно вынул их, протер платочком все, к чему мог прикоснуться, и вышел. Закрыл дверь, протер ее снаружи (зачем-то даже внизу) и пошел вниз, тихонечко напевая:
- Эй, где твои туфли на манной каше,
И куда ты засунул свой двубортный пиджак?
Папаша мирно спал на своем этаже за прочной металлической дверью.
На лестничной площадке и слева, и справа кто-то гвоздем нацарапал "ни фуя!"
***
Внизу все было спокойно. Анхель аккуратно прикрыл за собой дверь и вышел наружу. Поежился. Прохлада поселилась прямо за шиворотом. Он знал, что это следствие энергетических трат. Ничего, скоро восстановлюсь.
На выщербленных ступеньках перед входом в общагу сиротливо лежала полная Луна. Морем Отрешенности. Потрох подошел к ней и точным пинком отправил ее обратно на небо. Спасибо, родная, помогла ты мне, но пора бы и место знать, а то, неровен час, заметит кто.
Наташа ждала его, нервно грызя ногти на пальцах.
- Ну что?
- Порядок. - Анхель только сейчас заметил, что его колотит. Левый глаз дергался в непрерывном тике. - Замочил. Он был настолько пьян, что и слова сказать не успел.
Наташа удивленно хмыкнула.
- Вася вообще не пьет. Он на черном торчит.
- Я знаю. Сам удивился. Но ты же понимаешь: блатной настоящим идейным торчком никогда не станет.
- Ох уж эти твои телеги! Поехали?
- Только тихо.
Анхель не мог преодолеть некоторой нереальности происходящего. Как будто его, сошедшего с ума десять лет назад и счастливо жившего в своем мире все это время, внезапно обуяло просветление. Наташа, когда он сказал, что Вася Питерский мертв, успокоилась до глобального тормоза. Ишь, сука. Ради нее жизнью... Нет. Не ради нее, а ради НЕЕ. Или ПРОСТО ТАК.
- Что, в кайф людей убивать?
Наташа косилась на него отражением в зеркальце заднего вида.
- Не знаю... Как будто это не я сделал.
Черт, где же сигареты?
- Я бы выпил. Пива.
- Пошлишь, парниша. А как же идея? Ты что, сигареты ищешь? Ты их с собой брал.
- Гонишь!
- Серьезно, с собой взял, в карман сунул.
- В какой?
Анхель до одури испугался. Аж дыхание перехватило от страха. На пачке пальцы, улика серьезная. Где ж она выпала? Да и зачем мне ее было брать? В мозгу закрутились замедленные кадры немого кино. Дверь, шаг, движение руки...
Пальцы нащупали пачку на сиденье.
- Блин, мать твою.
Дрожа, закурил. Скинул ментовской китель с предательскими карманами. Расстегнул рубашку. Неудобно извернувшись, снял и ее. Скомкал все, кинул на заднее сиденье. Жарко.
В бегущем свете огней текущий по груди пот змеился холодным ужом в поисках очередной жертвы. Лягушки.
Рука привычным движением нашла бедро Наташи. Справа по курсу плыло темное пятно Волкова кладбища. Вверх под мини-юбку, по гладкой коже, едва касаясь ее самыми кончиками пальцев. Когда-то здесь хоронили Майка Науменко. Краешек трусов - шелк. Вот здесь, то самое. Немного надавить ногтем. Вниз. Оч-чень медленно и едва касаясь. И еще, и еще раз.
Нога Наташи втопила в пол педаль газа.
Анхель придвинулся поближе, она раздвинула бедра пошире, опустившись ниже, полуприкрыв глаза.
С ума сойти - сейчас во что-нибудь врежемся.
Другая нога прыгнула на тормоз, Потрох по инерции двинулся башкой о лобовое стекло. "Волга" остановилась, и наташкины руки охватили его шею и плечи. Она упала на Анхеля, валя его на спину, вниз.
ГЛАВА 10 ИВАН ПЕТРОВИЧ ВОСКОБОЙНИКОВ.
И какой же... русский не любит езды, звизды и море прохладной воды?
Воскобойников не знал такого. Он сидел, голый по пояс, на берегу остохренелого моря, которое было на самом деле озером, и всеми мыслимыми и немыслимыми матами крыл пол этого спортзала, только по недоразумению названного островом Уялы, мать его иглы. У него была пятиминутка ненависти. Злобный Оруэлл как в воду глядел. Иван Петрович только таким способом мог держать себя в рамках написанной отнюдь не им картины: солнце, воздух и вода - наши лучшие друзья.
Потому что только самый последний торчок, из тех, что мечтают о золотом уколе, мог бы назвать этот долбаный песок землей.
Песок...
Воскобойников понимал своих пациентов как никогда раньше. Если бы ему сейчас предложили чего-нибудь похлеще черного, он бы не отказался. Да где там! В последнее время на него вообще забили большой и толстый.
Козлы...
Солнце плавило плечи, и так уже загоревшие до черноты. "Скоро совсем чуркой стану", - с горечью подумал врач, за все время своей жизни в Казахстане так и не потерявший характерный для европейца белый цвет кожи, так подходивший цвету его халата. Дело было не в коже и не в роже.
ОН ТЕРЯЛ ЛИЦО.
Японец, значит.
Его сдал пациент. Это просто убивало. Столько лет жизни, большое дело - и на тебе! Недолечил. А ведь Василий Стремов казался таким надежным парнем. Бывший урка, весь в фиксах и наколках, перед отсидкой два года косивший душманов с вертолета... Иван Петрович сразу его приметил. Когда привели очередную питерскую группу, Василий не выглядел ягненком, готовым к закланию. Это был скорее волк, попавший в западню. Его доза могла подкосить кого угодно, но он мало того, что стоял на ногах, - он после трехдневной сухой ломки в изоляторе смог вырубить двух ментов, охранявших группу, и с криком: "Фак ю мать!" - чуть не выломал крепкую дверь. Отсидевший червонец за убийство, как он говорил, с превышением необходимых мер самообороны, Василий торчать на черном начал в Афгане. В зоне этого добра тоже хватало. Ломаться ему приходилось очень редко - тяжелый случай. Но Воскобойников понял, что этот человек сделает все, чтобы выжить, и поймет того, кто даст ему возможность проявить себя.
Иван Петрович сделал его главным сначала по группе, потом по корпусу, потом по лечебнице. Это не давало никаких привелегий, а только добавляло обязанностей: следить за порядком и в случае чего быть в ответе. Стремов не сдавал товарищей по несчастью, хотя многократно платил за их проделки своей шкурой. А потом разбирался с ними личными методами. Когда шалил сам, признавался моментально. У него была мания - никого не подставить. Воскобойников знал, что Василий считал себя виновником гибели в Афгане лучшего друга, с которым они вместе учились и воевали. И сел-то он из-за него, мифического Петра Серова, за то, что убил парня девушки, которую когда-то любил Петр.
Потом, когда настала пора расстаться, Воскобойников предложил ему стать одним из своих агентов в Питере. Так сказать, Васей Питерским. Василий согласился, хотя и думал долго.
А теперь он подставил доктора. Сдал его с потрохами.
Иван Петрович поднялся и медленным шагом пошел к единственному на острове дому, из окошка которого на него весело смотрел персональный сторож - Талгат. Казахская морда...
- Жрать, однако, будешь?
- Буду...
Мурат - второй сторож - спал. Этим полудуркам всего-то и дела было, что жрать и спать. И кофе приличный они варить так и не научились. Слишком любили спать. Но по очереди. Если бы Воскобойников умел плавать, он бы рискнул, хотя до материка было километров пятнадцать. Раз в две недели приходила лодка, скорее ради контроля, чем по необходимости: годовой запас еды и питья исключал любую случайность.
На плите, сооруженной из жестяной бочки, грелась тушенка с гречкой. Пища, уже набившая оскомину. Что-то коричневое дымилось рядом.
- Талгат, когда ты поймешь, что кофе нужно снимать до того, как оно закипит?
- Дык разве за ним уследишь...
Одно и тоже, вот уже восьмой месяц. Сначала его как только не мучили. Даже на иглу посадили впопыхах, пока не врубились, что ему-то - до фени. Иван Петрович твердо знал: ЕГО НИЧТО НЕ ОСТАНОВИТ. Его подставил собственный пациент!
Василий куражился, чувствуя свою власть над Воскобойниковым.
- Че, батя, попал на бабки? Твое дело теперь маленькое - сдавай путепровод, и будем вместе работать. Сам подумай: в одиночку я Чую не подниму. С твоими концами и моей крышей мы даже Амстердам завалим. Голландские хлюпики нам в подметки не годятся.
- Василий, зачем? - Иван Петрович поначалу пытался урезонить хулигана. - Ты же знаешь - мое дело правое...
- Враг будет разбит, и победа будет за нами, - смеялся наглый поц. - Опомнись, старый хрыч, я и знать не знал, шо це таке, пока ты сам мне не объяснил. Теперь другие дела. Надо бизнесом заниматься, а ты хиппей тут лечишь. Нет, лечи, но дело-то надо знать. А не то я "черным экспрессом" весь Питер завалю, и останешься ты без клиентуры, а я как был - при бабках.
Василий точно сошел с ума. Год назад он вышел на московских химиков, синтезировавших веселенькое вещество. Оно заставляло расти мак в несколько раз быстрее и получать с него больший выход опиатов. В принципе оно было безвредно, это вещество. "Экспресс". Пока не накапливалось в организме в достаточном количестве. Потом - звиздец.
Золотой укол был опошлен.
Василий смог наладить связи с Ростовом-на-Дону, и совсем рядом с каким-то зачуханным Краснобобринском соорудить подпольную тепличную плантацию, круглый год дававшую урожай. Почти никто на плантации - кроме главного да его заместителя - не знал, для чего выращивают мак. Для бубликов, конечно. Так все было явно, открыто, по договорам и документам, купленным за хорошие деньги.
И теперь весь "черный" Питер хавал это дерьмо, потому что ничего другого не было.
Так говорил Василий. Воскобойников то верил ему, то не верил. Он не знал, что ему делать. Но почему-то всегда верх брала профессиональная гордость. "Я покажу тебе, падла, как надо мной издеваться", - скрипел зубами Иван Петрович уже не только по ночам.
Он чувствовал, что сходит с ума от однообразия жизни. Ему не хватало той кипучей деятельности, которая отнимала все его время в больнице. Он был нужен людям, и знал это. А здесь... Падла Василий знал, чем его достать.
Талгат поставил перед Воскобойниковым на сколоченный из ящиков стол стакан с подобием кофе. Иван Петрович потянулся к нему, взял и поднес уж было ко рту, как резкий толчок в спину заставил его тело дернуться вперед. Зубы клацнули о стекло. Добрая треть пойла выплеснулась на подбородок, шею и грудь.
Проснулся Мурат. Его любимая шутка.
Стоящий перед доктором Талгат заржал во все казахское горло.
Вот тебе, падло!
Строб-эффект в замедленном повторе: струя дымящейся жидкости, подобно кобре в броске, летит в распяленную уродливым смехом рожу. Прямо в глаза.
Воскобойников даже не понял, что он сделал. Иван Петрович еще не успел почувствовать боль своей ошпаренной кожи, как рука сама отправила остатки кипятка в лицо казаха.
На миг все замерло.
Воскобойников рванулся, опрокинув стол на визжащего уже Талгата, закрывающего глаза ладонями. Рванулся, нелепо поворачиваясь, вставая, пытаясь правой достать Мурата...
Который все же успел опустить приклад винтовки на голову доктора.
ГЛАВА 9. АНХЕЛЬ ПОТРОХ ПСОРИАЗ. НЕДОПЕРЕПИЛ. (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
Мы пьем свою смерть как пиво из банки, которая есть жизнь. Голимая жестянка - совершенно ненужная, когда пиво уже выпито. Да нет, не совсем. Можно обрезать и сделать стакан. Или пепельницу. Но ведь это все равно не пиво. Это жизнь после смерти. Как вон тот старик, что роется в мусорном ящике. Он уже умер, и нет никого, кто бы ему об этом рассказал. Может, стоит подойти и сообщить? Он не поверит, небось, еще ментов позовет - пристал, мол, псих. А я? Я же тоже, пожалуй, умер. Да? Или нет? Точно умер, раз сомневаюсь. В этих вещах сомнение смерти подобно. Когда я умер, не было никого, кто бы это опроверг. Остается только со-мнение с-верху. Cogito ergo sum. Анти-Картезий. Супер-Шостром. Пей пиво, пей.
Анхель сделал последний глоток, с сожалением посмотрел на банку и поставил ее на приборную доску. Наташа прямо из горла тянула что-то шипучее.
- В Прикстауне я бы тебя угостил пристойным шампанским. Там есть завод, где делают все правильно.
- Это тоже ничего. Хочешь?
- Не, я лучше еще за пивом схожу.
- И мне пива, шипучка надоела.
Главное - не перепутать. Жестянку с пивом.
Они притормозили около Мосбана. После траха Потрох просто-таки жаждал пива, Наташа тоже была не прочь чего-нибудь выпить: папашины номера позволяли многое. В том числе и пьянство за рулем.
Чтобы выйти из машины, почему-то пришлось накинуть рубашку.
Ближайший ларек был уже закрыт, и Анхель потащился в буфет. Там тоже всех выгоняли, но он успел взять несколько банок "Факса". Одну открыл, не отходя от кассы. Глотнул пару раз - не в кайф на ногах.
Потрох был на грани, когда уже надо было вмазаться. Но он тянул время, чтобы оттянуться круче. Может, поэтому пиво шло так себе. Мысли о черном бродили на дне самого глубокого колодца, изредка всплывая на поверхность лохнесским чудовищем. Пока еще очень маленьким, одомашненным. Такое можно было и словами задушить.
Мосбан ночью - сугубо спальное заведение, и удобного места для того, чтобы присесть, просто не найти. Везде кинуты чьи-то кости. Местами даже на полу. В машину к Наташе почему-то не хотелось - хай посидит, подумает, до какой жизни докатилась. Анхель подошел к Лысому Камню и примостился на бордюрчик, на пятачок жизненного пространства рядом с каким-то бедолагой, ничком отрубившимся на сумке - под кучей таулетной бумаги. Потрох пытался сделать это аккуратно, но не получилось. Бедолага тряхнул головой и с завидной реакцией восстал из розового пепла. И лишь потом открыл глаза.
"Глюк," - подумал Потрох, протирая лицо правой рукой, что было неудобно, так как в ней он держал открытую банку "Факса", и пиво лилось во все стороны, в том числе и на недовольных этим фактом людей. Левой рукой он продолжал прижимать к груди остальные банки.
"Сам ты глюк," - обиделся Недоперепил.
"Мало того, что нахал, так еще, небось, и пива хочет. А мы в ответе за наши глюки," - все еще думал Потрох и тер глаза, хотя вокруг уже восставали вокзальные зомби, предвкушая оче-редную жертву.
- Хочу, - подтвердил Недоперепил, еще не совсем соображая, проснулся он или нет. И где останки дихотомбия? А, он же в глине утонул...
- Тогда пойдем отсюда, - отозвался Потрох, наконец-таки заметив, что на него не без интереса смотрит пара мокрых ребят кавказской национальности, еще ничего не понимающих, но уже вставших на ноги и прочищающих горло. - За мое здоровье, ребята.
И Анхель вылил остаток пива себе на голову.
***
Все в порядке. Одетый по форме, но без памяти, мент Степан выставлен под свою дверь (пришлось пополоскать ему горло водкой, чтоб жена чего не подумала). Наташа с Недоперепилом отправлены за пивом, шампанским и травой - почему-то по дороге купили только водку, запивон и закусь. Журнальный столик выдвинут на середину. И хотя Великий Глюк, как его для себя назвал Потрох, оказался вполне реальным, все еще как-то не верилось.
"Филипс" на подоконнике, настроенный на волну "Радио-Катюша", перемежал звуки распиливаемого андеграундом подполья на передовой пола с краткими информашками о ночной жизни Питера. Анхель, вмазавшийся, докуривал своего приходного "самца", когда среди левого криминала он услышал:
- ...Брат-близнец широко известного в узком кругу авторитета Васи Питерского найден перед входом в "Невский палас" со сломанной шеей. По свидетельству очевидцев, труп был выбро-шен из пронесшейся мимо на большой скорости черной "Волги" без опознавательных знаков, которая тут же скрылась в неизвестном направлении. По ходу, началась очередная разборка, а если еще и не началась, то щас начнется. Так пообещал сам Вася...
Приход в некоторой степени обломился. Черт, ведь она должна была знать... Хотя нет, даже полковник Монахов этого не знает. Вот, наверное, обрадуется. А может, это не брат-близнец, а двойник? А может, мне все приглючилось?
С высоты птичьего полета Анхель рассматривал свою неудачу как отстраненный фак жизни, никак не устаканивающийся. Блин, насрать - кого я там убил. Главное, что не Васю. И теперь этот Вася будет искать меня. И очень плотно. С помощью КГБ, ФСК, ОББ-один... Два... Три... Кто больше?
Надо всех убить - теперь это просто необходимо. А сам я сдохнуть всегда успею.
В дверь позвонили.
Знать бы, кто.
- Уже успел? - Наташа была настроена бескомпромиссно.
Еще не знает.
- Успел. Ты бы знала, что я успел.
- Всегда знаю.
- Вася жив.
- Что!?
- Ты не ослышалась. Вася жив. Мы поимели в виду его брата-близнеца.
- Да ты что мелешь, - она даже раскраснелась. Александр Македонский наверняка бы взял ее куда-нибудь, если бы не сосватал Юлию Цезарю. - Ты, конечно, чувак веселый, но не до такой же степени.
- Я об этом по радио услышал. По "Радио-Катюша".
Это серьезно. Надо что-то делать.
Убить Васю раньше, чем он нас убьет.
А кто об этом думает?
Недоперепил стоял в дверях и усиленно ни во что не врубался. То, что эта веселая парочка, один из которых - глюк, кого-то пришила, понять было можно. Но на этом шов мыслей обры-вался. На наемных убийц оба не особо тянули, в особенности после того, как Потрох посыпал свою голову пивом вместо пепла. Конечно, и выглядел он тогда странно - ментовская рубашка и штаны, - в особенности если учесть, что ментом он явно не был. Но и конченым психом тоже. Глюк - одно слово.
Недоперепил поставил пакеты на тумбочку с часами и прокашлялся.
- Граждане, - произнес он, обнаглев от звука собственного голоса. - Граждане, может, вы мне объясните, что происходит?
- Объяснять тебе будет прокурор, - замогильным голосом сообщила Наташа.
- Как и тебе, - и Анхель, приколовшийся с ситуации, когда глюки требуют объяснений, достаточно искренне начал смеяться, держа в виду Недоперепила - не дай Бог еще обидится.
Веселье набирало обороты.
***
Отсветы вырисовывали беспорядочно заставленный бутылками, рюмками, тарелками и банками столик. Занавеска бросала тени на кресло и стул. Сквозь шорох слов прорезалось сонное женское дыхание, посапывание и похрапывание.
Недоперпил мрачно нажирался, Наташа дрыхла, а Потрох говорил, говорил и говорил. Он рассказывал все, что успел узнать за последнее время, все, чем жил и болел. Если, конечно, болезнью можно назвать то бесчувствие, лекарство от которого Анхель до сих пор не нашел.
- Я познакомлю тебя с Бегемотом, - за окном так по-настоящему и не стемнело. - Прикольный мужик. Он свою жену вылечил, может, и меня когда вылечит.
Недоперепилу было хорошо и тоскливо. Он понимал, что цепочка событий, начавшаяся с армейских травяных глюков, не выглядела простым совпадением случайностей, но как-то не хотелось смотреть на мир сквозь призму Главного Торговца Наркотиками, живущего на небесах.
- Порой реальность выкидывает странные вещи, - Потрох тоже пил, но очень осторожно и только пиво - хотя под черным и блевать в кайф, но кайф это сомнительный. - Самое главное - вовремя уворачиваться от того, что в тебя летит. На всякий случай. Это может быть кошелек с дерьмом, а может и кирпич, завернутый в долларовые бумажки. Мы не увернулись. В нас попало, нас опознали - те ублюдки, что располагают на запчасти нашими мозгами. Или душами? Хрен знает... Ты пей, расслабляйся. Меня еще не надоело слушать?
Недоперепил многое бы дал, чтобы заткнуть рот этому придурку, загрузившему его на много лет вперед. Неудобно было качать права в гостях.
Наконец, Потрох выдохся, вмазался еще раз (Федора чуть не вывернуло наизнанку от этого зрелища), закурил и начал рубиться.
Этого пьяный Недоперепил вынести уже не мог.
- Я ехал сюда с мыслью как минимум переломать тебе все кости, - начал он, искоса снизу наблюдая за реакцией Анхеля, едва удерживавшего сигарету в пальцах.
Полутьма.
Столбик пепла был длиннее окурка.
- Это еще за что?
И Федора прорвало. Проспавшись, он не мог вспомнить всего, что рассказал уторченному Потроху, но один момент врезался так, как будто его выгравировали на черепе каленым элек-тродом из нержавеющей стали.
Или вырезали на поверхности мозга вечным скальпелем.
Так пищали мыши, когда им в головы вставляли проволочки без анестезии.
- Как ты говоришь, ее фамилия? - Неожиданно переспросил Потрох, когда Недоперепил рассказывал про Снежану.
Федор ответил, изрядно перевирая русский язык.
- Напиши на бумажке, - Анхель встал, слегка покачиваясь, переместившись в кресло-вертушку у компьютера так, как будто тянул за собой мешок с собственным трупом.
Каждая буква пыталась сбежать под кровать, где уже полчаса шуршала Мышь-с-хвостиком.
Русые волосы падали на вытянутое лошадиное лицо Потроха, свисая с замерцавшего первобытной зеленью экрана, перекрывая длинный тонкий нос и черные зрачки.
- Она работает на плантации. У меня здесь список. Должность - замдиректора фирмы по каким-то там вопросам.
- Она что, все знает?
- А хрен их поймет, кто что знает. Гэбэшники про "экспресс" понятия не имеют, это точно. Они не знают, что это смерть. Вася им не рассказал.
Трезветь таким образом не слишком приятно.
- Эй, приятель, - Анхель откинул волосы с лица и смотрел на Федьку открытыми глазами, черная радужка которых почти не оставляла места зрачкам. - Эй, не бери в голову... Что-то я как в боевиках заговорил... Твоя Снежана может и не знать ничего. Выпей еще...
Проспавшись, Федор ничего не помнил, но, наверное, именно тогда он и решил помочь Анхелю в его сумасшедшем деле.
Во всяком случае, на следующий день они, ВОССТАВШИЕ ИЗ ПЕПЛА, в достаточной степени понимали друг друга.