Это было давно. Иногда мне кажется, что это было лет десять назад, хотя это не так.
Мы познакомились в каком-то полуподвальном клубе. Там было шумно, дымно и очень много людей. Выступала какая-то группа местного разлива, и мои друзья пришли ее послушать. Мне было скучно. Но концерт быстро прервали, потому что какая-то девушка залезла на балку под потолком, и все начали пытаться ее оттуда снять. Балка находилась невысоко, но была очень шаткой, а девушка так и норовила по ней пойти. Я вместе со всеми старался рассмотреть лицо этой ненормальной, но увидел только острые плечи и рыжие кудри. Я полез наверх. Мне удалось подобраться к ней ближе всех. Она смотрела на меня смеющимися серо-голубыми глазами, хитрыми и по-детски широко открытыми, а я уговаривал ее не двигаться. Она смотрела на мои протянутые руки и отрицательно мотала головой. Но я все-таки схватил ее, стащил вниз и вывел из клуба.
Когда мы вышли, я нервно закурил и спросил, не надоело ли ей жить. Она сказала, что я ничего не понял, что она хочет научиться летать. Я улыбнулся и надел ей на плечи свою куртку. Она была такая маленькая и хрупкая, что мне захотелось ее хоть как-нибудь защитить от внешнего мира. Потом я понял, что ее надо защищать от нее самой.
Была весна. Я выгуливал своего пса, а она рисовала на асфальте масляными красками.
- Что ты делаешь?
- Рисую…
- Красками? На асфальте? – удивленно спросил я.
- Зачем задавать вопросы, на которые знаешь ответ?
Я помолчал. Потом сказал, что-то вроде:
- Красиво, только жаль, никто этого не оценит.
- Ты же оценил. – Ответила она, засмеявшись.
- Ты рисовала для меня?
- Нет, не для тебя. Но теперь ты пришел. И я буду рисовать для тебя.
Я опять замолчал. Я не видел ее лица, но мне показалось, что она издевается.
- Теперь ты всегда будешь рисовать для меня?
- Нет. Только, когда ты будешь приходить.
- Но почему?
- Потому что, когда тебя не будет, придет кто-нибудь другой. По-другому не бывает.
Я сел на корточки рядом с ней.
- Тогда я просто не буду уходить.
Она сказала, что ее зовут Альбина, но мне больше нравилось называть ее Лялей. Я потерял голову от ее рыжих кудрей, серо-голубых серьезных глаз, от ее миниатюрности и той неповторимой детскости, которая временами так умело оборачивалась изящной женственностью.
Наступило лето. Она каждый вечер встречала закат, гуляя по карнизу крыши моего дома, а я каждый день покупал ей новых красок.
А потом Ляля разбивала окна в школе, а я приходил разговаривать с ее директором, учителями, родителями.
- Черт, Лялечка, зачем ты это делаешь? – спрашивал я, заглядывая ей в лицо.
- Какая тебе разница…
- Большая. Зачем?!
Она отворачивалась, а я хватал ее за плечи и тряс.
- Посмотри на меня! Посмотри!
И она смотрела. Смотрела рассерженными глазами. Когда она злилась, у нее зрачки расширялись так сильно, что глаза становились черными.
- Тебе полгода учиться осталось. Неужели так сложно доучиться нормально? Дались тебе эти стекла?!
Она кричала, вырывалась и убегала. А потом я приходил к ней на крышу, обнимал, гладил по рыжим кудрям и целовал соленые от слез губы.
- Лялечка… Глупенькая… Солнышко… - повторял я. А она тихо всхлипывала, уткнувшись в мою шею.
А потом наступила осень. Она ушла из дома, и я забрал ее к себе. Ляля разрисовала обои в моей квартире и как-то напоила текилой мою собаку.
Потом я запретил ей приближаться к ее, так называемым, друзьям, которых она приводила ко мне большой шумной толпой, пьяных и обкуренных, злых и грубых.
- Это ублюдки! Как ты не понимаешь? Чтобы я их больше не видел…
Она часто сидела на подоконнике, свесив ноги по ту сторону, а я подходил к ней сзади, обнимал, зарываясь лицом в рыжие кудри, и говорил:
- Ляля… От тебя пахнет пустыней… рыжим песком, прожженным солнцем… Свободой Ляля… Почему от тебя пахнет пьянящей свободой?…
Она молчала, потому что, наверное, не знала ответа. И смотрела куда-то вперед. Я ненавидел, когда она смотрела такими задумчивыми глазами в никуда, полностью уходя в себя, не отталкивая меня, но и не давая приблизиться ни на шаг.
Ночами я крепко прижимал ее к себе и говорил, что никуда не отпущу, а утром, когда шел дождь, она уходила на крышу. Я прибегал туда и срывал себе голос, крича, чтобы она не ходила по мокрому карнизу. А когда она спускалась, я злился, тряс ее за плечи, продолжал хрипеть, пытаясь что-нибудь объяснить, пока она не начинала плакать.
Потом наступила зима. Она танцевала босиком на снегу, а я отпаивал ее горячим чаем. Она обожала часами молча лежать в ванной, не отвечая на мои вопросы, пока я не выламывал дверь и не убеждался, что она жива. Она сделала себе татуировку на левой лопатке, изрезала себе руки ее любимым ножом и не выпускала четок. Я заставлял ее есть и выкинул все острые предметы из дома. А она все равно уходила на крышу…
А потом однажды я пришел, когда Ляля посреди комнаты курила травку. Я ударил ее, и у нее из носа пошла кровь. Она вжалась в стену, но я не мог остановиться. Я бил ее, пока у меня не онемела рука. Тогда я выбежал вон и долго бродил по городу, пил и ненавидел себя.
Ночью я целовал ее руки, плакал и просил прощения.
- Лялечка… Я… Я ничего такого не хотел… Я не сдержался… Я так боюсь тебя потерять… Прости меня, солнышко… Я люблю тебя… Я не могу без тебя… Это все из-за того, что я люблю тебя… Прости меня… Прости…
Она молчала. Я обнимал ее, говорил, что она себя уничтожит, что она глупая, что так нельзя… Она молчала, а я целовал ее безумные глаза, щеки, губы, ледяные пальцы… И проклинал себя. И плакал. И говорил, говорил, говорил…
А утром, когда я проснулся, я увидел нарисованную на потолке рыжую пустыню и небо в распахнутом окне…
20.04.04