Посвящается Волге...
Сумерки крались по извилистым улочкам Хут-уарета*, храм Сета* сверкал в лунном свете, переливаясь всеми цветами радуги – великое творение зодчих.
Я на минуту замерла перед сфинксом из розового гранита, всматриваясь в резкие черты – сдвинутые брови, сжатые губы, острые скулы.
- Мехснет! – окликнул меня жрец, - Не задерживай же нас.
- Иду, - я неохотно отошла от статуи, оправила новый калазирис*, невольно окинула довольным взглядом свое отражение в огромном диске у входа – высокая смуглянка, черные, как смоль, волосы, светло-голубые, почти прозрачные, глаза, именно благодаря им мне было позволено принять участие в священном действе...
- Мехснет! – жрец не на шутку рассердился, - Так ты идешь?
- Иду-иду...
Я сама не понимала отчего так медлю, ведь об этом дне я грезила несколько лет подряд, пока жила при храме - жрецы забрали меня у родителей лишь мне исполнилось двенадцать.
Всю ночь я не могла уснуть, ворочалась с бока на бок, и впала в забытье, показавшееся минутным, как только рассвело. С полудня начались мучительные приготовления – перво-наперво меня растёрли маслами и мазями из меда и различных трав, затем обмазали суабом*, густой пенящейся пастой с противным запахом, потом омыли из золотого хесмени – огромного кувшина, который с трудом удерживали рослые невольницы... Вода была необычайно прозрачной и теплой, из огромных, раскаленных палящими лучами, чанов - колодезная. Покупали её по особым случаям. У каждого чана сидел чумазый мальчишка-сборщик и за немалую плату наполнял кувшины.
После омовения пришла пора благовоний, от приторных ароматов закружилась голова. Невольницы довольно переглядывались – моя кожа приобрела нежный золотистый оттенок, стала мягкой и гладкой, а теперь благоухала, словно заморский цветок.
Настал черед волос, непокорную вьющуюся гриву с трудом расчесали костяным гребнем, разделили на тонкие пряди и каждую перевязали золотой лентой. Процесс этот занял пару часов. Прическа получилась нестерпимо тяжелой – у меня вскоре затекла шея, но прислонить голову к стене я не посмела, боясь разрушить хрупкое великолепие... Ярко-голубой калазирис – узкое платье с бретелями шафранного цвета, сандалии из мягкой кожи и ожерелье из бирюзы. Меня одели, словно царицу, даже жрицы Ночи, замешкались на мгновение, любуясь красотой наряда.
А теперь я стою у ворот храма. Сердце колотится. Еще один шаг и я стану частью чего-то таинственного, щекочащего моё воображение, не раз нафантазированного и обрисованного в мечтах самыми сочными красками...
***
- Кажется мы попали в пробку,- недовольно заметил Макс и закурил.
Я сжала ручку замшевой сумки и уставилась невидящим взглядом на дорогу.
- Как думаешь, опоздаем?
- Трудно сказать, - он высунулся из окна, пытаясь разглядеть что там впереди за истошно гудящим автобусом.
- Ну, сделай же что-нибудь, - вырвалось у меня, - Через полчаса регистрация начнется.
- Не нервничай, - спокойно проговорил Макс, - Не вылетишь сегодня – вылетишь завтра. В чем проблема?
- Мне нужно быть там сегодня! Завтра будет уже поздно.
- Не слишком ли большое значение ты предаешь этой конференции? Ну, не попадешь. Ну, обидно, но не смертельно же?
- Именно, - пробубнила я, теребя сумку, - не смертельно...
***
Ворота открылись. Из глубины храма послышались удары в гонг. Жрицы Ночи и Дня медленно проследовали к алтарю и стали тремя рядами, образуя равносторонний треугольник. Зазвучала музыка, жрицы пустились в пляс – они извивались, подпрыгивая, падая на землю и снова вскакивая, цепляясь ногтями за песчанный пол, они крутились волчком на месте закрыв лицо руками, разрывая на себе одежду, взъерошив крашеные хной волосы... Музыка смолкла. Жрицы медленно разошлись, совершенно спокойные, с каменными лицами, об их диком танце напоминали лишь разорванные в клочья калазирисы.
- Время пришло, Мехснет, - проговорил Верховный Жрец.
Я послушно приблизилась и опустилась на колени перед алтарем. Погасли факелы и храм окунулся во тьму, послышались удаляющиеся шаги, я почувствовала, что осталась одна.
- Великий Сет, - шептала я, холодея от одной мысли, что он меня может услышать, - Великий Сет, я всего лишь маленькая Мехснет – дочь бедных крестьян, волею богов попавшая в этот храм. Я не знаю, что за таинственный многочасовой обряд мне суждено пройти, наверное он очень важен, раз о нем не должен знать даже Фараон, раз о нем не запишут ни слова в Книге Бытия... Я просто прошу тебя, о, Великий Сет, не отправляй меня пока в Царство Мертвых, я не готова к встрече с Инпу*, хоть, согласно закону, и дарована ему в невесты... Придет время и, возможно, я сама захочу пройтись по камышовым полям* в том мире? Но пока, о, Великий, даруй мне жизнь.
Я повторяла эту молитву несколько часов подряд, ноги затекли и онемели, ныла спина, глаза стали слипаться, я погрузилась в тревожную полудрему, вздрагивая от каждого шороха, вслушиваясь в мрачную тишину.
Удар в гонг, зажглись сотни светильников, в храме стало светло как днем. Наконец я разглядела стены и колонны, исписанные иероглифами, изрисованные мелкими изображениями Сета, Инпу, Себека*, здесь же была и моя покровительница – богиня деторождения Мехсент*, как обычно в головном уборе из разноцветных перьев, в сопровождении мохнатых уродцев-карликов Басов и Таурт* – неповоротливой толстухи...
- Пойдем, - проговорил Верховный Жрец.
Мы шли длинными коридорами, проходили сквозь стены, стоило лишь жрецам нащупать какой-то рычаг, отпирались со скрипом невидимые двери. Чем дальше отдалялись мы от алтаря, тем древнее становились изображения богов, вскоре я просто перестала их узнавать.
Спустя четверть часа мы оказались в овальном зале без потолка, над нами было лазурное небо, я невольно зажмурилась от яркого света – как быстро наступило утро...
В самом центре зала находились огромная статуя высотой в несколько метров - каменная женщина стояла, скрестив руки на груди и запрокинув голову, вокруг были расставлены несколько серебрянных дисков разного диаметра.
- Кто это? – вырвалось у меня.
- Наунет* - олицетворение неба, по которому солнце плавает ночью. Великая Богиня, мать всего сущего, жена Нуна*, - проговорил жрец и подтолкнул меня к статуе, - Ты должна находиться вот здесь, не прикасайся ни к чему, не сходи с места, просто стой в той же позе, что и Великая Богиня.
Я покорно выполнила его приказание.
- Начинается – зашептались жрицы дня.
Подул сильный ветер, я с трудом удержалась на месте. Луна начала движение к Солнцу. Длогожданное, предсказанное оракулами, слияние происходило у меня на глазах. Я замерла, не в силах отвести взгляд, наконец светила срослись воедино.
- Приготовься, - услышала я голос жреца, - Не вздумай двинуться с места.
Как только светила стали расходиться, огромные диски вокруг статуи отразили первые после слияния солнечные лучи. Свет молниеносно ринулся от диска к диску и образовал огромный треугольник прямо передо мной. И тут я почувствовала, что по мне что-то ползет... «Змея?» - мелькнуло в мозгу, и , забыв о жрецах и таиственном обряде, я дернулась, не удержалась на ногах и...
Лучи пронзили меня, со всех сторон, я почувствовала резкую боль в груди, загудело в ушах. Я провалилась в темноту...
***
Стюардесса мило улыбнулась и протянула мне каталог дьюти-фри. Взгляд скользнул по именной косметике, бижутерии и зацепился за голубой шарф с желтыми кистями.
- Девушка, мне, если можно, вот это. Ага. И вон ту зажигалку, пожалуйста. Вы в долларах принимаете?
Оставался час. Я вертела в руках новую покупку. За всю жизнь я так и не изменила любимому сочетанию цветов - от голубого калазириса с шафранными бретелями до небесного цвета джинсов с желтой майкой...
***
Я открыла глаза, надо мной склонились жрецы и жрицы.
- Я не умерла?
В ответ молчание, гнетущее и зловещее.
- Лучше бы ты умерла, - наконец проговорил жрец.
***
В таверне было непривычно пусто, я отхлебнула вина из кувшина и уселась прямо на дубовый стол у стены.
- Эхх, Марика, управы на тебя нет, - покачал головой старик, хозяин сего заведения, - Ну, что? Нашла какую-нибудь работу?
- Нет, - ответила я, - К чему она мне, Федерико, я неплохо зарабатываю своим ремеслом, уж почище работенка, чем прислуживать богатым господам.
- За твоё ремесло на кострах сжигают, пора бы понять, - мрачно заметил Федерико.
- Ну, за что меня на костер, дружище? – я расхохоталась, - Я же не навожу порчу, не делаю приворотов-отворотов, не изготавливаю яды, как, кстати, королева-мать... Я просто гадаю на картах, что тут такого?
- На вот, - старик поставил передо мной блюдо с курицей и прибавил, видя мое замешательство, - Заплатишь потом.
Но поесть мне так и не удалось. Несколько человек в черных плащах с капюшонами, почти полностью закрывающими лица, зашли в таверну и попросили меня следовать за ними. Старик Федерико лишь развел руками...
Я осмотрела темницу. Склизкие стены, скользкие, липкие. В нос ударил запах сырости и какой-то дохлой живности, гниющей по углам...
Циновка – жесткая, грязная, заметно изгрызанная крысами. Я поджала под себя ноги. Запястья зудели под ржавыми браслетами. Тело продрогло, озябло, затекло...
Послышались неторопливые шаги. С чавкающим скрипом открылась дверь...
Меня вывели в темный коридор, завязали глаза жесткой лентой.
Спустя несколько минут я очутилась в какой-то комнате, ступни моментально ощутили мягкость ковра.
С меня сняли повязку, открыв глаза, я увидела сутулого человека в сутане, он печально улыбнулся и предложил стакан воды...
Я смутно помню что было дальше. Многочасовой допрос, обвинения, нескончаемые обвинения в колдовстве – почему не старею, откуда родом, кто родители, сколько мне лет... Повели на квемадеро*. Наивные.
***
- Наш самолет совершил посадку в городе Каире, прошу всех оставаться на своих местах.., - гундосила стюардесса.
Я вздохнула с облегчением – самолет не разбился, и мне не пришлось выбираться из под обломков, как это было уже однажды несколько лет назад...
Лишь ступила на трап, ощутила на коже обжигающие лучи египетского солнца, почувствовала привкус воздуха, неизменившийся спустя тысячелетия, и заплакала... Впервые за последние двести лет.
***
Муж и дети сидели в большой комнате за круглым столом, покрытым узорчатой скатертью, покачивалась лампа в темно-зеленом абажуре, над розеткой с недоеденым инжировым вареньем кружила сонная муха...
- Гюльбен, ты прекрасно выглядишь, - улыбнулся муж, окинув оценивающим взглядом мое нежно-голубое платье, - Знаешь, Рашид-бей предложил мне поездку в Бурсу* на днях, вот я и думаю взять детей и тебя с собой. Посмотрим на древний город, ты ведь давно мечтала побывать в Есил Джамы*, ну и наконец, поднимемся в горы.
Я улыбнулась.
- Конечно, Осман.
Моя маленькая дочь, Айше, подбежала к отцу, прижалась, обвила ручонками шею и залепетала что-то на понятном пока лишь ей одной языке.
Спустя много лет я буду наблюдать издалека, прячась за кипарисами и полуразрушенными памятниками, как старушка Айше, еле передвигая ноги, придёт на могилу погибшей в горах матери, прочтет молитву, выметет песок и сухие ветки и оставит букет магнолий – моих любимых цветов...
Ну, а пока Айше – моя любимица, голубоглазая с непослушными черными кудряшками – еще не умеет толком говорить, она вертится, словно маленькая юркая юла, и щебечет что-то.
Мои старшие дочь и сын уже ходят в школу – Мунисе и Ибрагим, они близнецы, тоже очень похожие на меня – голубоглазые, черноволосые, со скуластыми «египетскими» лицами...
Я буду наблюдать за их судьбами, как наблюдала за судьбами всех своих детей на протяжение веков, еле сдерживаясь, чтоб не раскрыть себя, не подойти, не обнять, не утешить, если им плохо. Хотя нет, порой я вмешивалась...
Мунисе вышла замуж спустя девять лет после той «роковой» поездки в Бурсу. Жизнь ее не заладилась, муж ушел к другой, оставив двоих детей. Я была безучастной, пока не поняла, что еще немного и моя дочь с внуками умрут от голода. Все наследство покойного Османа досталось Ибрагиму, а тот вложил средства в какое-то сомнительное дело и прогорел...
Тогда рано поутру Мунисе нашла в почтовом ящике конверт с чеком. Этих денег хватило ей на долгие годы.
Я сижу в под лампой в темно-зеленом абажуре, пью чай, смотрю на любимые лица, смеюсь и непринужденно болтаю, понимая, что время пришло. На меня уже косятся знакомые и родственники мужа – мы живем двенадцать лет, но я ни капельки не изменилась. Старшей дочери десять, а я выгляжу на семнадцать, хотя на самом деле мне уже больше двух тысяч лет. Пора исчезнуть.
***
В отеле меня ждал сухонький и сморщенный профессор Ричардсон, он сжал мою руку и прослезился.
- Ах, девочка, никто бы не сделал для науки того, что сделали вы! Столько фондов, меценатов... Ни у кого не нашлось средств на восстановление этого храма. Только вы - девочка, аспирантка... Ах, скажите, откуда вы достали деньги?
- Профессор, пусть это будем моей маленькой тайной. Чего не сделаешь для любимого дела.
- О, Вы станете прекрасным ученым, поверьте, - кажется старик снова готов заплакать.
- Ну, как? – не удержалась я, - Храм полностю восставновлен?
Чего мне стоило на протяжение долгих лет, с начала двадцатого века, подбрасывать археологам информацию о древнем Хут-уарете, об огромном, некогда величественном храме Сета, о местонахождении алтаря и статуй... Анонимные письма, чертежи, манускрипты – что только не попадало в руки ученых моими усилиями...
Теперь, когда должно произойти затмение, такое же, как и две тысячи лет назад, я смогу сделать то, что завещал Верховный Жрец – вновь оказаться в треугольнике Великой Матери Наунет, и свет, отраженный серебрянными дисками, лишит меня опостылевшего бессмертия – бесконечной жизни. Я окажусь наконец в царстве Инпу, а потом, если повезет, на камышовых полях.
Мои размышления преравал дребезжащий голос Ричардсона.
- Инга, дорогая, завтра утром мы поедем к храму со всей делегацией, сами убедитесь – все точно воссоздано. Впервые в истории, впервые в мире – такое великолепие... Ну, ступайте к себе, через час фуршет.
***
- Почему ты не со всеми в бомбоубежище? – равнодушно спросила Агнешка.
- А ты?
- Какая разница от чего умереть, от туберкулеза или под бомбами? – она, приложила платок к губам, готовясь к новому приступу удушающего кашля.
- И мне все равно, - честно ответила я, - Я не боюсь смерти.
- Странная ты, молодая, здоровая, красивая, и не боишься? Кстати, а близкие у тебя есть?
- Нет, - выдала я заученный текст, - Я сирота. Выросла у дальних родственников, надоело быть нахлебницей, приехала в Гданьск, думала найти работу, потом перебралась в Варшаву, а дальше сама знаешь...
- Ясно, - проговорила Агнешка, кутаясь в полосатое одеяло, - А моих всех убили.
Мы замолчали. Хотелось курить, но не было папирос, да и Агнешка, наверное, стала бы кашлять от дыма.
«И угораздило ведь приехать в Польшу,» - расмышляла я, то заплетая, то расплетая косу, -«Хотя, сейчас вся Европа гудит, ну, так надо было в Штаты перебраться. Или в Австралию на худой конец...»
Я вспомнила как до войны несколько лет жила в Гданьске, у меня был поклонник – немецкий офицер, он дарил мне конфеты с ромовой начинкой и играл на рояле Шопена. Играл препротивно, много говорил и невпопад, шутил несмешно, но любовником был отличным, раз в несколько веков такие попадаются... Однажды, он испуганно спросил: «Meine liebe*, надеюсь, ты не еврейка?» Я расхохоталась – смуглая кожа, вьющиеся черные волосы, откуда ему знать, что его liebe египетская жрица Сета по имени Мехснет...
Что-то завыло и ухнуло совсем поблизости, Агнешка грустно усмехнулась.
- Сейчас и наш черед придет.
***
Рано утром машина выехала из Каира. Два часа показались вечностью, и когда мы вышли наконец на песчанное плато, где когда-то шумел огромный Хут-уарет – центр культуры, живописи, шедевр древнего зодчества, и я увидела храм, сердце заколотилось с бешенной скоростью. Я на минуту замерла перед сфинксом из розового гранита, всматриваясь в резкие черты – сдвинутые брови, сжатые губы, острые скулы. Совсем как прежде...
Подошла к диску у ворот – оправила голубой джинсовый сарафан, окинула привычным взглядом свое отражение – высокая смуглянка, черные волосы собраны в конский хвост, голубые глаза спрятаны за стеклами солнечных очков.
Ученые всех мастей и калибров, операторы с камерами, корреспонденты различных телекомпаний - все ждали затмения. Я еле отбрыкалась от зануды Ричардсона и парочки назойливых журналисток, пробралась в зал Великой Богини, провела ладонью по отполированной поверхности одного из дисков и стала в центре...
И вновь, как две тысячи лет назад, подул сильный ветер, поднимая в воздух рыжий песок, и снова светила сошлись воедино, я замерла, оставалась минута... И...
Свет отразился в серебряных дисках и образовал правильный треугольник необычайной яркости. Зрители ахнули. Защелкали фотокамеры.
Я стояла в стороне, наблюдая за всем этим.
В кармане заверещал мобильный.
- Да, Макс. Я тоже очень скучаю. Нет-нет, здесь невыносимо, завтра же вылечу обратным рейсом...
Ну, что же, и с исчезновением можно повременить – золотые нити, липосакция, пластические операции... Впереди еще две тысячи лет, рано мне пока на камышовые поля, да и старик Инпу, думаю, не обидится. Я успела полюбить этот безумный мир и не променяю его ни на какой другой.
• Хут-уарет – город, центр искусства и живописи, основан гиксосами, завоевавшими в конце 18 в. до н. э. Египет.
• Сет - бог пустыни и грозы, олицетворявший злое начало.
• Суаб - под названием "суаб" была известна густая, способная пениться паста с добавками для обезжиривания, например золы или сукновальной глины.
• Калазирис – египтянки всех сословий носили "калазирис" - длинную полотняную, тесно прилегающую к телу рубашку на бретелях.
• Инпу - бог царства мертвых. Бог-шакал.
• Камышовые поля – рай в древнеегипетской мифологии.
• Себек - бог воды и разлива Нила. Бог-крокодил.
• Мехсент – богиня, встречавшая человека при его появлении на свет.
• Таурт - в египетской мифологии самка бегемота с человеческими волосами и зубами крокодила.
• Наунет, Нун - олицетворение первозданного водного хаоса, из которого возник бог солнца Атум-Ра, изначальное космическое божество. Нун и его жена Наунет - первая пара богов, от которых произошли все остальные.
• Квемадеро – особый эшафот во времена инквизиции, сложенный из камня наподобие печи, туда вводили сразу несколько заключенных и сжигали.
• Бурса – город в Турции.
• Есил Джамы – Зеленая мечеть, построенная в Бурсе еще в 15-ом веке.
• Meine liebe – нем. моя любовь.