Неограниченное число персонажей. По крайней мере, одного из них требуется довести до конца. Переходя из одной иллюзии в другую, персонаж не несет никакой ответственности за все последующие события. Никто не может гарантировать его личную неприкосновенность, т.к. любая иллюзия сохраняет некоторую степень самостоятельности, колеблющуюся от трехсот до семисот единиц (в зависимости от времени суток и удаленности от финиша). Информация о локализации финиша ожидается …
-Доброе утро…
После этого - высвободить из-под твоей головы плечо, на котором, понятное дело, спать гораздо удобнее, чем на подушке, аккуратно принять вертикальное положение (по крайней мере, относительно плоскости постели) и…Ох, и сразу встать. Или несколько гуманнее: сначала из-под одеяла извлекается одна нога. Затем, с минимальным отставанием в пару секунд– другая. Нащупать привычную опору – холодные доски пола (тапочки без света все равно не найти) и плавно принять вертикальное положение.
Между стопками книг, аккуратно, стараясь не вспугнуть бумагу – на кухню. Черный кофе: две ложки, три, четыре… Сон – обременительный атавизм, но и мы – реликты. Синяя ромашка над конфоркой жадно пожирает наш кислород. Потом за спиной слышатся шаги. Ради этого момента, когда ты кладешь руки мне на плечи и лаконично констатируешь тот факт, что вот, оказывается, и утро в очередной раз нагрянуло, я и исполняю свою партию.
Чтобы выпить чашку кофе нужно минут пять. Еще через минуту за тобой закроется входная дверь. Можно будет зажечь свет и говорить в полный голос. Странно, но по утрам мы не делаем ни того, ни другого. Как будто боимся разбудить кого-то третьего. Третьего в принципе не существует.
Утро закончилось. На двадцать первой минуте бодрствования для меня начался день, хотя оконные стекла с внешней стороны еще темно-синие. И всех забот у меня (не считая естественной производной от площади нашей квартиры, помноженной на нас) – вымыть твою чашку и заправить постель. Время начинает противно скрипеть и замедляться. Я не знаю, чем смазывают у времени колеса.
Наша реальность – старый дом, который при существующем раскладе простоит еще черт знает сколько десятилетий. Нас с тобой он наверняка переживет. Переживет он и других людей, оставит позади удивительные, волшебные события, чьи-то безумства; картины на стенах превратятся в более яркие пятна на обоях, книжные шкафы – в царапины на полу. В этом доме огромные окна, высокие потолки, какие-то странные, абсолютно несимметричные комнаты. Видимо, они созданы такими, как мы с тобой. Большинство стен кутается в рваные обои. Помнится, мы хотели делать ремонт, в связи с чем со щенячьим восторгом носились по квартире и отдирали от стен цветные бумажные полосы. На этом ремонт, понятное дело, закончился. Одна из стен полностью заклеена тетрадными листами: это наша записная книжка. Остальное жизненное пространство – старые газеты и те скромные элементы меблировки, которые обычно причисляются к обязательной атрибутике среднестатистического дома.
Еще есть мы. Я – это такой человек, который привык именовать себя “Я”, смешное существо. Ты – тот, который не я, то есть все остальное. Еще ты – это единственное существо, не являющееся моей галлюцинацией на все сто процентов. По крайне мере, здесь и сейчас. Об остальных можно и нужно забыть. Иногда мне это удается.
Мое “болото” довольно мило: серое небо, лоскутное одеяло, укрывающее с головой, аккуратные таблетки снотворного: ровные, правильные, чистенькие такие; утром – лаковая поверхность кофе. А потом – дрожащие руки. Посреди ночи, на кухне шепот взахлеб, так что дыхания не хватает – и ничего. Иногда так странно и смешно: за каким-нибудь обыденным занятием вдруг вспоминаешь, что это – не твое…
За окном вновь идет дождь. Еще он идет где-то над крышей и немного правее нашего дома. Ты говоришь, что ты – настоящий человек. Я тебе верю. Если я тебе не поверю, мне останется только свихнуться. Совсем. Окончательно. Ты говоришь, что и в этом случае сумел бы меня вылечить, а я боюсь только, что завтра этот мир проснется, вздохнет и начнет меняться. Тогда мне придется уйти: так уже было, и не раз. А я прижилась здесь: я привыкла слушать дождь, сидя на полу, и ждать. Зря, конечно.
Я очень давно не пересекалась с остальными, так как не проявлялась в других моих домах какое-то плохо перевариваемое количество времени. Когда погиб наш третий, я тоже не вышла. Я сидела в углу, спрятавшись за старыми одеялами и летучей горой газет, не открывая глаз, пока не вернулся ты. Идиотизм. Страшна была не сама его смерть. Ладно. Страшен один единственный момент, когда понимаешь, что уже не отвертеться, не улизнуть. Можно тысячи раз прокручивать в голове каждый свой ход – бесполезно. Он ошибся за полтора месяца до своей кончины. И еще полтора месяца пытался переиграть партию.
Рыжей ночью, почти красной от электрического зашторенного света, в два часа по местному времени, за три часа до рассвета все близко, все под рукой. Уменьшаются улицы. Из них, словно вода, выжимаются люди, занимавшие днем столько места. Мир сокращается до размеров одной единственной комнаты и вновь разрастается, наполняемый дыханием своих питомцев. Стены плывут и качаются. И так до самого утра. А утром все закончится, потому что проснешься ты. Я знаю: ты абсолютно реален, просто все события инвариантны и легко просчитываются в уме. Именно поэтому и только поэтому я каждый раз дожидаюсь утра, потому что уже через семнадцать, шестнадцать, пятнадцать секунд… ты откроешь глаза.