-Никогда не знаешь, что будет завтра. Мне всё это так уже надоело. Всё надоело. Я даже не могу смотреть телевизор – сплошные интриги американских школьников… Ох уж мне эти американские подростки-акселераты со своими школами и коктейлями у бассейна. Не люблю я их почему-то…
Вышли из здания, поглядели по сторонам. Улица, к счастью, пуста. А было бы неплохо, если бы все стояли вон там, у угла, а? А мы бы вышли. Держась за руки. Как ты думаешь? Если бы все стояли и удивлялись, а? Прошли мимо, гордо и красиво. Просто бы обыкновенная майка je suis gay, их рожи, а мы (напрягаясь глотками, в один голос): «Да!». И не убежали бы, не стали трусами. Но сейчас оглянулись, подозрительно покосились в сторону, на кусты, где ботинок. А, просто ботинок стоит, кто-то оставил. Вот зачем трусить? Скажи мне, где твоя майка? Где твоя майка, я спрашиваю?!! Оденем, выйдем, плюнем, а? Сам боюсь – даже здесь, у своего института, пугливо оглядываюсь. Нервно сжимаю в руке (красивой и холодной своей руке с обгрызенными ногтями, чёрт) пакетик с эмблемой Wella Colour, что там может получиться, не знает никто, всё равно никого нет, все уже ушли домой, нечего притворяться. Может, выйти завтра, а? Держась под руку, чтобы не хуже этих самых акселератов у бассейна. Но не корчи рожу, я сам знаю, что будем идти, не глядя, со слезами в глазах, с железным подшипниковым шариком вместо сердец, с красными лицами, не разбирая дороги, сомнительные взгляды – выбили зубы – перхоть на плечах бывшего знакомого – кололи иглой в плечо сзади – мрачные руки через силу приветствующих друзей – вот не ожидали, ****ец, вы видели, а?, вы видели, сдохнуть можно. «Прости, но я никак уж не ожидала, что… ну…» Мы не ожидали, вы не ожидали – кто просил о-жи-дать? Или поднимут на флаг? Институт принят – досрочно – в Совет Европы, а?, как тебе такая развязка? И тень Шепарда растворилась - а что я сделал, чтобы вышло именно так? И не буду ничего делать… Но ведь всё равно стыдно, а? Это грязное чувство, влезающее в тебя перед самым выходом на занятия, мерзкое ощущение при встрече с копией Йохана Паулика, и – невозможность зареветь, комок в горле, он не смотрит, но не подведи - продолжай смотреть, всё равно это бесполезно, уходит, взяв её под руку, и ты остаёшься один в толпе на этой сумасшедшей улице с призрачным членом во рту; бежишь домой – скорей! – скорей на диван, где можно оплакать нежное лицо ПсевдоПаулика (почему же так хочется именно плакать), хрипя от восторга одинокого оргазма – ещё не раздеваясь с улицы, в сапогах прямо на мамином паласе, со спущенными штанами и опускающимся членом, отблевавшим всё, всё на свете; все сдохли. Твои синие плавки. Ведь правду говорили – сдохнуть можно, а раз так, то чего ради прятаться по углам.
-Я рассказал родителям…
Да не красней ты, сколько тебе говорить, не верти головой, ища постороннего слушателя – всем абсолютно похуй, что ты там рассказал родителям, что ты сидел вчера на том же диване, но в тапочках, искал глазами пятна на ворсе, но ничего не находил, а мать навязывала тебе дочь своей подруги, почти кричала, чтобы ты пошёл с ней в кино, она даже билеты купила, им так хочется, чтобы вы «подружились», до смерти хотят этого, чтобы сказать «мы в ожидании счастливого события» - и почему все матери так хотят внуков? Сдалась тебе эта мерзкая проститутка, Анечка, ты хочешь вмазать матери сковородой по голове (отлетела, стукнулась, забрызгала), ты скручиваешь Анечкину шейку в своих хрупких руках художника: «Паразитка», - а она: «Рх-рх-хр-рхъ». Но мать: «…она к нам придёт в субботу». – «Кто?» - «Анечка» - «Она мне не нужна». – «Почему?» - «Я голубой, мама». Ну, что, что было дальше, рассказывай. Она плакала, она кривила лицо, всё текло, я думал, что она изойдёт на воду, что у меня, вместо мамы, останутся только халат и три кольца, что всё исчезнет, и ничего больше уже не будет, я хотел всё остановить, сказать, что я пошутил, я… по-шутил, мама, я… это… сказал просто так… А она знала… Она не верила – слышишь? Кто говорит? Не думай об этом, говорят все, все сразу, говорим мы. Je suis gay, мама, и я плачу вместе с тобой, у меня дрожит голос, я сам превращаюсь в слабую воду вместе с тобой, и… Что? Как знала? Но не верила, думала, это шутка, но теперь – вода, вода, вода. А что, как? Нашла диск – мужики в трусах, мужики без трусов – кажется, без мозгов. Они не сумасшедшие, мама, я не псих – мне трудно убедить тебя в этом, мама?.
- Ладно, что говорить, пойдём ко мне… Я сейчас живу у сестры – она давно знает, она понимает.
А что же мать? Будешь - ага, как они! – о-жи-дать? Думаешь, приползёт, ах, сыночек, какая же я глупая, я всё равно тебя люблю, ничего ровным счётом не изменилось, понимаешь? Да, конечно – но придёт, со строгим лицом: «Я нашла для тебя хорошего доктора». Сука! Тварь! Засунь его в свою жопу! Такая ярость тебе к лицу, но не драматизируй. Я знаю, она поймёт, поймёт. Сестра, хорошо, что у тебя есть сестра. У неё за компьютером сидел ночью – этой ночью? – дополнял тот самый диск (а где ты его купил? А, тоже через сеть), потом снова, перевозбуждённый, пытался охватить всем своим существом ласковую попку молоденького латиноса, его всего, его губы, снова его попку – завидую. Выглядывал на улицу утром, и видел, что всё идёт по-прежнему, передвигаются люди, всё то же, то же, и ты над ними, ты с ними, всё идёт своим чередом, жизнь нелепо движется вперёд, не замечая ничего, тогда скажи – к чему твой необъяснимый страх, к чему эти твои напряжённые взгляды, периферийное зрение. Ты не купил майку, нет, я знаю. Смотрел сверху на людей, умоляя, вспоминал мать, да? Не волнуйся, я с тобой, я рядом, мы будем вместе, мы переживём это, надо просто держаться друг друга. Я не могу пока сказать, что люблю тебя, не могу, прости, но возможно в будущем… Да и при чём здесь наша любовь (пока)? Просто держать твою руку, на зло страху, быть вместе. Но давай не будем топтаться на месте, хорошо? Идём вперёд, мы не будем другими, мы будем со всеми – я так хочу этого. И чтобы твоя мама поставила перед нами по кусочку торта, сказав «Кушайте – вы так хорошо смотритесь вместе». Да, мы хорошо смотримся вместе, но только вместе. Это не моё откровение – это жизнь, она течёт, она влечёт, она не плачет. Когда ты в пустой квартире (сестра на работе) снимаешь с себя рубашку, оголяешь свою совсем не совершенную грудь, а я стягиваю (так неловко, безопытно, держась рукой за стенку шкафа) с себя брюки, обнажая свои толстые ноги, то что это, скажи мне, если не жизнь… Увидишь, что всё будет нормально, мы всё преодолеем – я ведь тоже волнуюсь, я готов кусать снова свои ногти и даже локти, я тоже на диване, на своём диване, вспоминал американских акселератов underwear – этим и ограничивался. До сегодняшнего дня. Я буду помогать тебе, а ты – мне, ok? Да, я горю, я горю, я сейчас сорвусь, я готов впасть в истерику, я не знаю, наверное, я не готов, понимаешь, я… не помню себя, я ловлю твой взгляд, я… подожди, дай мне сказать… Я тяну время, прости, и, похоже, надо выпить чего-нибудь, что есть, хоть пива, и уж потом продолжать. Завтра обязательно выйдем вот так, как рисовали, рука об руку, пусть говорят, так даже лучше, веселее. Зубы можем вставить, но нельзя упускать жизнь, нельзя, понимаешь, что бы там не случилось, просто быть вместе, и не так страшно, когда чувствуешь себя защищённым – что невероятно – собой, самим собой защищённым, но вместе с тобой. А потом пойдём на площадь, как ты на это смотришь? Будем там, встав у всех на виду, петь что-нибудь, - не важно, что, не важно, - только бы петь, чтобы не застать себя врасплох, чтобы не наворачивались слёзы страха и тяжесть не поднималась снизу, подступая к груди. Ровными голосами – в унисон – петь, только не дать себя в обиду, подарить им шанс понять и принять. Я знаю, твоя мама будет там проходить, возвращаясь с обеда, она нас увидит, она заплачет, но не от злости, а от волны понимания – ты представляешь, как ей будет хорошо? Всё уйдёт в прошлое, тень Шепарда – тоже, останется горечь и сожаление, появится то самое, новое чувство, чувство избавления, когда ты прыгаешь из проруби в горячую ванну с клубничной пеной горой. Вот сейчас я – да, я – стараюсь погладить тебя, чтобы плавно своими пальцами легко стянуть твои трусики (меня возбуждает даже само это слово, мальчишески невинное и наивное), и я не думаю ни о чём – зачем? Оказаться на острове, убежать от всего? Нет, так унизительно. А мои руки дрожат, мои губы дрожат – но у тебя, я вижу, тоже. Никаких терминов, уберём всё вокруг: и длину, и пассив, фетиши… Я знаю, что ты чувствуешь меня – только сейчас, без страниц монографий, без сайтов, без дисков. Ничего, кроме меня и тебя. Всё изменится, я верю. Встанем в ряд: справа лесбиянки, слева – трансы, а над нами – радуга-дуга, и смех, и снова слёзы счастья, но не Фриско, не Нью-Йорк, и даже не Москва, а наш с тобой маленький город, где всё так скупо, серо и бетонно. Ты чувствуешь сахар в моём голосе? Ты мне не веришь, потому что чувствуешь сахар в моём голосе? Ты боишься пойти мне навстречу, ты, я знаю, будешь краснеть под этим флагом, буду и я, но если бы вместе, только вместе – исчезнет стыд, уйдёт страх. Я бы мог напичкать это место готикой, ужасом и болью, но прошу тебя, не останавливайся, просто слушай, внимай, верь – главное верь. Я не могу сказать тебе, что я тебя люблю, но разве не любовь движет нами? Помнишь, год назад ты слушал Битлз, ты видел этот радостно-цветочный клип, ты плакал, умилённый, и горько жалел те времена. Ты напяливал клёши, ты плёл в деревне венок, чтобы в одиночестве на лугу – а на самом деле в толпе Вудстока – слушать всегда умирающую, но никогда - до конца, Джоплин, хрипя вместе с ней восторженно Summertime…time… time… don’t you crie-а-а-а-а-ай! Не останавливай меня, когда я говорю «любовь», не смейся, прошу. Твой детский ещё хохот в этом месте способен меня убить, а я хочу спасти тебя. На-на на-на-на на-на-на-на-на-на, don’t you crie! Я знаю, что будет завтра. Мы выйдем вместе отсюда рано утром, провожаемые понимающим взглядом твоей сестры, мы пойдём туда, где сегодня ещё пугливо отпрыгивали от ботинка в кустах, мы возьмёмся за руки, рассечём толпу друзей и врагов, пробивая себе коридор, и будем смотреть им в глаза, прямо, прямо в глаза. Они ничего не скажут, я знаю, они даже не обратят на нас внимания: «О, привет, ну как, ночью повеселились?», «Привет, Слав, я тебе вчера звонила, но мама сказала, что ты ушёл к своему парню», «Дима, дай списать семинар?», «Славка! Где ты вчера пропадал вечером?». Я знаю, что будет завтра. Я знаю.
5 апреля 2004г, Череповец.