Из-за пазухи показались мохнатые ушки, а за ними - серенький пушистенький клубочек. Вцепившись в руку, он озирался во все глаза, чуть раскрывая пасть, а в редких звуках, похожих на хриплый сип, слышалось: Где я?
Спрыгнув на пол, отряхнулся и осторожно стал принюхиваться, невесомо переступая на дрожащих лапках.
Освоившись, самозабвенно лакал молоко с блюдечка, производя маленький фонтан его капелек.
Вглядываясь в такое существо, поражаешься тщательности его задумки: в раковинке уха,похожего на кулёчек, вращающийся во все стороны, утопает нежный розовой лабиринт слуха, и каждый раз при шорохах содрогается кончик – загадка, и тоже вслушиваешься в волны мира – что же слышно?
Вылизывание передних лапок, походившее на умывание, настраивает антенны его ушей, бровей, усов и хвоста. Умываясь, он распластывается у руки, и во время старательных движений может лизнуть вашу кожу – чувствуется язык шершавый и жёсткий. Закончив, он, кажется, впадает в дрёму, но на малейший шорох чутко реагируют его треугольнички ушей.
Бывало, расположится рядышком и давай передние лапки переминать. Поочерёдно приподнималась одна, жеманно распускалась веером другая. Выглядывавшие цепкие коготочки были продолжением разминавшейся аристократической кисти. Её можно было брать как свободно повисавшую в воздухе руку пианиста. Нажим на мягкую розовую подушечку распластывал лапку - фаланги растопыривались, выказывая её своеобразность. А в глазах томность перетекала в блаженство, и он прикрывал их, мурлыча. Так и думалось, что он млеет от любви.
Вот в детстве, в ответной нежности к котёнку только кошачьи силуэты рисовались на бумаге, а здесь руки сами тянулись к мулине вышивать его мордочку и тепло зелёных глаз. Даже на текстиль-скульптуру вдохновил и целое панно.
Котёнок рос не только покладистым, но и романтическим существом. Вегетарианствовал так же, как и хозяева, не попрошайничал, был уверен, что угостят и его, единственного.
От пророщенного турецкого гороха просто тащился, от одного запаха изнемогал, сразу тянулся к его магазинной упаковке, вытягивался во всю свою пластичную вертикаль до подоконника. И запаха почти совсем не было, как только угадывал? Точно - по биоэнергетике. Мяукнет, сядет, подождёт и ну, давай ластиться о ноги хозяйки, чтобы побыстрее затанцевали горошинки и в его блюдце.
Он, словно музыкант, играл за висящий фанерный лепесток трубчатого инструмента, издавая перезвон, но виртуозностью изгиба тела и мягкостью касания превосходил, наверное, всех.
Усядется в коробку из-под роликовых коньков, выглядывая в демонстрационное окошко, как будто придуманное специально для него, и сидит - блаженствует.
Даже к цветам был неравнодушен - принюхивался долго и трепетно к подаренной гвоздике, будто оценивал её по достоинству аромата.
А вот цветок в горшке на подоконнике он обижал, надкусывая длинные листья. Но делал он это как-то незаметно для хозяев.
Подрастая, длинной шёрсткою пушился. Повеяли на него новые ощущения.
Природа потянула во двор.
Долго его не пускали, но как он усядется у входной двери спиной, так молчаливо и выжидает, изредка озираясь своим обворожительным и выжидательным взглядом. Как тут выдержишь? Дочь уговаривала маму не делать этого, но та сжалилась, когда её не было, да и отпустила его.
Какой-то не такой он стал возвращаться.
Купать его приходилось, а он опять просился на улицу, во двор, в подвал.
А купать их часто нельзя…
Доверия к его чистоте не было. Расчёсываться любил и, действительно, скоро заметили, что мелкой живностью обогатился.
Купали его, противоблошиный ремешок одевали, да что-то он его всё терять норовил. Вообщем, всё это закончилось тем, что джутовый Бангладешский ковёр, что в комнате на полу был, тоже стал с попрыгунчиками.
Надо отлавливать, пока не завоевали всю жилую территорию.
И для этих схоластических тварей придумался метод. Сами и попадались они из-за своей прыгучести – мозг выдал по команде SOS. Ловились сами, их только подсчитывали. На ночь устанавливали ловушку перед кроватью в качестве пограничного рубежа, чтобы спать спокойнее было.
Васька стал наведываться редко – придёт, помяучит, сядет под дверью и ждёт, когда до хозяев доплывёт его призывный клич.
-Ну что, заходи, коль пришёл.
И Васька довольный, что его впускают, направлялся на кухню и выжидал, когда ему что-нибудь отыщется съестное. Так и казалось, что он за этим только и приходил.
Предавался делам своим и утехам вольным подолгу.
Гулять то гулял, однако ж, чутьём угадал, что хозяева собрались переезжать на другую квартиру. И хотя переезд ещё был неокончательный, явился, как всегда припорошенный, как пудрой старый ловелас, и, усевшись на ступеньке лестницы, такой скандал закатил, что любо дорого было слушать. Так долго и выразительно, с такими интонациями в голосе он вымяукивал всё накопившееся, такая разнообразная стилистика речи кошачьей присутствовала, что позавидовали бы иные артисты.
Шло время. Васька исчез. То ли обиделся, то ли попрощался ещё тогда.
При редких встречах на улице откликался всё же на своё имя, но печально смотрел в глаза, а при попытках сближения с ним, он убегал и прятался.
Если среди кошек вы увидите царственно вышагивающего кота – знайте, это Васька!
2-11 апреля 2004 года