САМУРАЙ САНАЙ ОКА
Самурай Санай Ока был богат и знатен, славился он воинской доблестью, и была у него всепоглощающая страсть: любил золото. Высшей добродетелью он почитал бережливость, и потому его дом процветал и богател с каждым годом. В дни, свободные от бранных забот, Санай Ока наслаждался не вкусом и ароматом чая, не любовался цветением вишни и не услаждался тонким амурным искусством гейш, как другие самураи, - о нет, он рассыпал на циновке груду золота и ласкал им свой взор.
Уэда Акинари, записавший историю жизни этого самурая, заметил, что созерцание груды золота было для Саная занятием не менее приятным, чем для других - любование луной или водопадами. Все удивлялись таким поступкам Саная, считали скаредой и сторонились его.
Однажды Санаю сказали, что один из его старых слуг бережно хранит золотую монету. Санай призвал этого слугу к себе и сказал:
- В наше смутное время даже драгоценные камни с горы Куньшань все равно, что черепица. Человеку, рожденному воином, сейчас нужен меч работы Токэй или Бокуё. Но даже самым лучшим мечом не отбиться от тысячи врагов, а силой золота можно покорить весь мир. Воину ни в коем случае не следует забывать об этом. Вот почему самурай постоянно должен копить золото. У тебя есть большие для твоего низкого звания деньги. Хвалю и не оставлю без награды.
Сказав так, Санай подарил слуге десять золотых и разрешил ему носить меч. И только после этого люди поняли, что Санай не из тех скряг, которые копят золото от жадности. "Таких воинов мало по теперешним временам", - говорили все.
А я тоже не от жадности экономил на обедах – обходился какими-нибудь салатиками из капусты или морковки, и не ходил с друзьями пить пиво, и даже устоял перед новым романом Харуки Мураками: решил, что сначала накоплю на то колечко с бирюзой, которое понравилось Марине, куплю его, а уж потом и книгу куплю, и напьюсь пива, и заем его самым лучшим сушеным кальмаром – тем, который нашинкован на аккуратные длинные ломтики, прозрачно-жёлтые, припорошенные красным перцем, и они не ломаются в руке как сухая веточка, а гнутся, и долго разжёвываются.
Как Санай, пятничными вечерами я высыпал на столик накопленные деньги и считал их. До дня рождения Марины оставалось всего ничего, и мне даже пришлось попросить Михаила вернуть долг. Я никогда этого не делал, терпеливо ожидая, когда должник сам отдаст деньги.
- Ты же знаешь, что у нас все деньги уходят на лекарства матери, - сказал Михаил. – Не подождёшь ещё месяц?
- Нет, - я опустил глаза, чтобы не видеть Мишино лицо. – Мне самому очень-очень нужны деньги.
Он у кого-то перезанял эти несчастные пятьсот рублей, отдал их мне, и вроде бы в наших отношениях ничего не изменилось, но в Мишкиных глазах появился серебристый холодок. А моя соседка, тетя Паша, вообще в больницу попала из-за того, что я не поддержал её в трудную минуту.
Эта трудная минута регулярно наступала у неё дважды в месяц – перед авансом и перед зарплатой. Старушка любила принять на грудь. Хотя какая она старушка? Может, всего-то чуть за пятьдесят, другие женщины ещё в полном цвету, но тётя Паша, рано овдовела: муж замёрз пьяным в сугробе, оставив на руках жены троих детей, - пришлось ей кувыркаться, чтобы их на ноги поднять, - так вот и состарилась прежде времени. Утешала тётю Пашу белоголовая злодейка с наклейкой – дешевая местная водка.
- Нет, - соврал я тёте Паше. – Нам зарплату задерживают. Не могу дать взаймы.
Соседка вздохнула и молча ушла. А вечером я узнал: у неё поднялось давление, пошла носом кровь – думали, что гипертонический криз, но оказалось: инсульт. Неотложка увезла тётю Пашу в больницу.
Впрочем, мне бы и самому не мешало пойти к врачу: голова болит, в затылке тяжесть, кашель, в горле першит – наверное, простыл под кондиционером. Обходиться без него в июльскую жару было невозможно: выключишь – тебя тут же начинает обволакивать липкий горячий воздух. Надо было, конечно, лечиться, но я решил перемочься на дешевых отечественных аспирине и парацетамоле. Как посмотришь в аптеке на ценники импортных чудо-средств, так сразу хочется валерьянки для успокоения хлебнуть. А мне всё-таки надо купить то колечко для Марины. Уж как-нибудь перетопчусь со своей простудой.
Когда я пришёл в ювелирный магазин и попросил продать золотое колечко с бирюзой, продавец спросила:
- А размер какой?
Я не знал. Продавец показала свою ладонь:
- Рука у вашей девушки такая?
Нет, рука у Марины была совсем другая – тонкая продолговатая кисть, гибкие пальцы, гладкая кожа.
- Может, у неё такие пальцы, как у этой девушки? – продавец показала на одну из покупательниц. – Девушка, дайте руку этому молодому человеку!
Девушка, смеясь, сказала, что её рука вообще-то уже отдана другому, но всё же выставила средний палец, на который продавец попыталась надеть кольцо.
- Нет, не подходит… Девушка! – позвала она другую покупательницу. – Покажите руку, пожалуйста…
Наконец, с пятой или шестой попытки мы нашли руку, похожую на руку Марины. Так мне показалось. А когда я пришёл к Марине с кольцом и она его увидела, то первое, что услышал, было:
- А почему бирюза?
- Помнишь, мы как-то рассматривали драгоценности в ювелирном магазине, - сказал я, - и тебе понравилось кольцо с бирюзой, вот это.
- Ну да, - кивнула Марина. – А рядом был перстень с аметистами – прелестный, изящный, он так и блистал на солнце. Разве ты не понял, что голубовато-фиолетовый цвет мне больше по сердцу?
Я раскашлялся. Марина пристально посмотрела на меня и отодвинулась:
- У тебя грипп? Сам не бережёшься и других не бережёшь. Ты хоть в зеркало-то смотришься? Нос красный, глаза слезятся… Между прочим, ко мне сейчас режиссёр придёт, который меня в свою программу берёт. И что он подумает?
- А почему я должен думать, о чём он думает?
- Ну, если ты меня любишь, то должен думать, какое представление о тебе складывается у моих знакомых, - она вздохнула. – Разве это не понятно? По тебе судят обо мне, и наоборот.
Разговаривая со мной, Марина разглаживала рукой складку на льняной скатерти, которой застелила стол. На ней уже стояли два хрустальных фужера, ваза с фруктами и две белых фарфоровых тарелочки. Я думал, что она накрыла для меня, но оказалось – для какого-то режиссёра.
- Попробуй всё-таки примерить кольцо, - попросил я.
Марина, пожав плечами, попыталась надеть кольцо на средний палец – оно оказалось маленьким, с безымянного – спадывало, и для указательного тоже не подходило.
- Забери его, - она протянула кольцо мне. – Мало того, что ты перепутал бирюзу с аквамарином, так ещё и не по размеру кольцо купил…
- Оставь себе. Вот чек. Поменяешь в магазине на другое колечко.
- Не хочу, - Марина отвернулась и посмотрела в окно. – Делать мне нечего, по магазинам ходить…
Не знаю, что такое со мной случилось, но я взял кольцо с её ладони, подошёл к открытому окну и швырнул его вниз.
- Что ты делаешь? – вскрикнула Марина.
- Ничего, - хмыкнул я. – Не нравится – значит, не нравится, и с этим ничего поделать нельзя.
- Псих! – сказала Марина.
- Ага, - усмехнулся я. – Ещё какой!
И, ничего больше не сказав, вышел из её квартиры. И даже дверью не хлопнул. Просто осторожно прикрыл её.
А на улице, прямо под Марининым окном, стояла старуха в линялом крепдешиновом платье. Задрав голову, она смотрела вверх и бормотала:
- Господи, что же это делается-то? Ну, ладно, бутылки из окон летят – к этому уже привыкли. Ну, молочные пакеты или обёртки из-под шоколада бросают – это нормально. И даже презервативы – тьфу! – вполне привычно. Но чтобы кольца швыряли – это…
Она обернулась и спросила меня:
- Это как называется?
- Никак, - рассмеялся я. – Это называется: никак, и всё прошло, и ничего больше не надо…
- Ну да! – не согласилась старуха. – Может, что-то и прошло, но золото – это вечное, непреходящее, ценное.
- Так возьмите его себе, - подсказал я. – Смотрите, этот камушек как кусочек неба. Очень красиво.
- Очень, - согласилась старуха. – Я всегда хотела, чтобы мужчины дарили мне бирюзу, а они покупали аквамарин – дешевле, и говорили: какая, мол, разница… А теперь мужчины не то, чтобы подарить мне что-нибудь, так даже не смотрят, а если смотрят, то говорят: «Бабка!» Или вообще ничего не говорят. Даже удивительно, что вы решили со мной поговорить. Никому не интересно разговаривать со старухой.
- Я бы ещё поговорил, - ответил я, - но мне надо идти. Извините.
Старуха надела кольцо на средний палец – оно оказалось ей впору.
- Что это? – удивилась она. – Смотрите: в самый раз! Кольцо как будто специально для меня подобрано.
- Я рад за вас.
- И я за вас рада, - глупо хихикнула старуха. – У вас чистое сердце. Оно всегда подскажет, как правильно поступить.
К чему были эти её слова, я сразу не понял, а потому пожал плечами, улыбнулся и пошёл дальше.
В парке рядом с моим домом было симпатичное летнее кафе под пёстрыми зонтиками. И я подумал: а почему бы не присесть там и не выпить бокал газировки?
Девочка за барной стойкой поставила кассету с записью песен Джо Дассена: «Если б не было тебя…», «Индейское лето», «Люксембургский сад». Я слушал их, пил тёплую газировку, мечтая о том дне, когда горло позволит мне полакомиться холодным мороженым – например, фисташковым, и чтобы его непременно полили вареньем из зелёных грецких орехов. Вкуснотища! А, может быть, лучше попробовать такое, которое ела вон та девушка в широкополой соломенной шляпе с голубым бантом? Мороженое было малинового цвета, на нём горкой лежали сочные ломтики персика и темно-красные вишни.
Мои глаза соприкоснулись с глазами девушки, и она улыбнулась мне. А Джо Дассен в это время пел: «Если б не было тебя…»
Я сделал вид, что увлечён рассматриванием соседних кустов роз и меня совершенно не интересует девушка с малиновым мороженым. Но долго притворяться было сложно, и я решал посмотреть, не смотрит она на меня.
Она смотрела! И я снова улыбнулся. Она – тоже.
А потом я встал, подошел к ней и спросил:
- Не можете ли вы мне помочь?
- Не знаю, - пожала она плечами. – Смотря в чём. И вообще, я никогда ничего заранее не обещаю.
- Хорошо, - сказал я. – Не обещайте. Просто я хочу вам кое-что показать. Не здесь, а вон там, у той клумбы, где никого нет.
- А это не страшно? – забеспокоилась она.
- Не знаю, - усмехнулся я. – Мне это страшным не кажется. Пойдёмте скорее! Уже полшестого. Это всегда происходит полшестого.
Девушка как-то странно посмотрела на меня, но всё же встала и пошла за мной к клумбе. На ней росли карликовые георгины, веселили глаз яркие петуньи, золотые монетки календулы посверкивали в ажурной зелени космеи, а толстый стебель мальвы опутывал вьюнок. Впрочем, это, может быть, и не вьюнок был, а какое-то другое растение.
- Смотрите на него, - прошептал я. – Видите, цветы начинают распускаться?
Девушка с восторгом смотрела, как медленно, очень медленно среди зеленых сердечек листьев разворачивались бурые трубочки, превращаясь в яркие голубые цветы. Они напоминали миниатюрные граммофончики.
- Странно, - сказала девушка. – Я ходила тут сто раз, а может, даже сто один раз. И никогда не видела этих цветов. Или слишком рано проходила, или слишком поздно.
- Помоги мне, - попросил я снова. – Вы знаете название этих цветов?
- Может быть, это вьюнок, - сказала она. – Но, скорее всего, у него другое название. А! Какая, впрочем, разница, как называется это растение. Главное: оно прекрасно, и всё тут!
- А вам не кажется странным, что оно ничем не пахнет?
- Нет, не кажется, - рассмеялась девушка. – Зачем ему чем-то пахнуть? На него и так обращают внимание!
- Может быть, это…
- Молчите! – вскрикнула девушка. – Не надо давать названия! Пусть оно будет без названия. Название всегда к чему-то обязывает, и, более того, ему надо соответствовать. А иногда хочется быть просто так. Разве нет?
- Не знаю, ещё не понял, - признался я. – А чтобы понять это, я прихожу сюда полшестого.
Девушка рассмеялась, встряхнула волосами и, помахав мне рукой, легко пошла по дорожке прочь.
А я вернулся домой. И пока открывал дверь, слышал, как долго и нудно звонил телефон, но как только я вошел в квартиру, он замолк. Может быть, и хорошо, что замолк. Терпеть не могу, когда телефон звонит и звонит, а я не хочу снять трубку, потому что нет настроения с кем-то говорить.
Возле телефона лежала книга Уэда Акинари, раскрытая на истории о Санае. Я скользнул по странице взглядом и выхватил фразу:
«… в точности соответствует изречению: "Император Цзу принял гостя, и потомки его пожинали плоды". Не может быть чистого сердца у человека, который делает добро в надежде на вознаграждение».
Но всякие умные мысли в тот вечер меня не интересовали. Я думал о цветах, похожих на кусочки бирюзы. И ещё думал о том, что хорошо, когда хоть у чего-то нет точного названия.