(сказка, навеянная произведениями Габриела Гарсия Маркеса)
Где твои крылья, которые так нравились мне?
Крылья. Наутилус Пампилиус
Крылья уносили ее все выше и выше, оставляя далеко позади, расчерченный яркими артериями улиц, проспектов и магистралей, город. Она закрыла глаза и подставила лицо прохладным струям воздуха. Наконец она поднялась так высоко, что уже не могла различить ни домов, ни машин – только темное пятно и светящиеся линии. Теперь она просто парила, не ощущая ни своего веса, ни времени, ни пространства.
Каждую ночь, как только появлялась Луна, она вставала с кровати, расправляла крылья и уносилась в высь. А он оставался стоять у открытого окна, смотреть на уменьшающуюся белую точку, слегка посеребренную Луной. Когда-то, когда они только начали жить вместе, он пытался ее удержать, он уговаривал ее, он угрожал, он плакал и вставал на колени, он связывал ее и заколачивал окно. Но ... все было бесполезно – если ему и удавалось ее не пустить, то на следующий день она просыпалась измученной, с головной болью, бледная, и валялась весь день в кровати без сил, пока Луна снова не покажет свой манящий диск ... и он скоро смерился и просто ждал, когда она вернется, уставшая, довольная, гонимая домой первыми утренними лучами.
Она знала, что он будет ждать ее до утра, серый, толи от постоянного недосыпания, толи от блеклого предрассветного освещения, с немой укоризной в красных, порой заплаканных, глазах. Но что она могла сделать?.. Один раз она попыталась взять его с собой, но ее крылья оказались слишком слабы для двоих. Она знала, что он стоит и ждет, но она не могла вернуться, не испив до конца всю радость полета... И казалось, нет на Земле ничего, что могло б заменить ей эту радость.
Пролетая над парком, она посмотрела вниз, вот сейчас должен появится он. Нет, не тот он, которого она оставила у открытого окна. Тот, другой он, который будет нестись на сильных, быстрых, черных, как смоль, крыльях, с которым они будут лететь вверх, рядом, слегка касаясь друг друга при каждом взмахе. Потом они возьмутся за руки и будут кружиться в вальсе, освещаемые луной, обтекаемые ласковыми воздушными потоками, и звезды будут холодными зрителями этого танца. И не будет существовать ничего кроме его, ее, Луны, этих потоков, и этих звезд. И она закроет глаза, доверившись ему. И он отнесет ее на ту, известную только им двоим, полянку, бережно опустит на траву, и ляжет рядом. И только тогда она откроет глаза и увидит в раструбе корабельных сосен бесконечно далекое небо и бесконечно далекие звезды, до которых она никогда не сможет долететь.
Она будет лежать, и смотреть вверх, и чувствовать легкое прикосновение его руки, ощущать его дыхание, улавливать его запах. И вдруг ей захочется, чтоб он сжал ее своими сильными руками, смял, стиснул, содрал белую ночную сорочку, и взял бы ее грубо, чтобы хотелось кричать, плакать и ... целовать его всего, начиная со лба и глаз и кончая пальцами ног, по пути поцеловав каждый волосок на его голове и груди, каждый изгиб его мускулистого тела, каждое перо его сильных крыльев... Но он так и будет лежать и гладить ее руку. И она так и будет лежать и ждать, мучаясь от желания, не зная, что делать... Потом, когда бархат ночного неба начнет сменяться мышиностью утра, они поднимутся и, не говоря ни слова, даже не смотря друг на друга, полетят обратно в город: она - туда, где ее ждет тот другой, а он, такой большой, сильный и желанный, полетит к той, которая тоже ждет его каждое утро, уже давно перестав плакать, бессильно облокотившись лбом о стекло.
В эту ночь она увидела его раньше обычного. По началу ее удивило, что он летит тяжелее и размереннее, и это ее насторожило – уж не болен ли он, уж не случилось ли что с его крыльями. Потом она заметила, что он летит совсем не к ней, а по направлению к лесу, туда, где за стеной деревьев спрятана их полянка. Пожалев о несостоявшемся танце, она полетела вслед. Подлетев поближе, она заметила, что он что-то несет. Она подумала, что он готовит ей сюрприз, и не стала его догонять. Пусть все подготовит. Радость и предчувствие праздника заполнили ее.
Сначала она решила дождаться его на обычном месте, чтоб сюрприз оказался настоящим, стопроцентным, но любопытство взяло верх. Она только подлетит и посмотрит краем глаза, и тут же обратно, если сразу улететь и лететь очень быстро, то он не заметит. И она подлетела... и выглянула из-за крайних сосен. Внизу, на их полянке, лежала девушка. Рыжие длинные волосы были разбросаны веером вокруг безукоризненно красивой головки, словно выточенной из Лунного камня, розовые соски на фоне белой груди казались рубинами, зеленые глаза искрились счастьем, а алый рот был раскрыт на встречу долгому страстному поцелую. Девушка была божественно хороша в свете Луны на фоне темно-зеленой травы. У нее только не было крыльев...
Она рванулась прочь, но потом решила вернуться и посмотреть, что будет дальше. Она осторожно подлетела и опустилась в густые кусты орешника. Он не видел ее. Он обнимал, мял, тискал девушку, а та смеялась, трепала его густые черные кудри и шептала: “Eще ... Еще... Еще…” Потом она перевернула его вниз и стала целовать, начав со лба и глаз и закончив пальцами ног, по пути поцеловав каждый волосок на его голове и груди, каждый изгиб его мускулистого тела, каждое перо его сильных крыльев.
Девушка в кустах зарылась с головой в крылья, чтоб не видеть и не слушать того, что происходила за тонкой стеной орешника, не в силах пошевелится, не в силах кричать, плакать, не в силах соображать. И в тот момент, когда, подняв к Луне голову, он издал крик радости, крик неземного блаженства, она рванулась вверх, не обращая внимания на ветки орешника и сосен, царапающих и рвущих ее тело, крылья, лицо... Она летела вверх, вверх, вверх, все быстрее и быстрее, стараясь догнать этот крик, чтоб поймать его и бросить ему в лицо как пощечину.
Крик давно стих, а она летела все выше и выше. Сил уже не было, но она все поднималась. И только когда уже не хватало воздуху, ей чтоб дышать, а крыльям чтоб опираться, она остановилась, посмотрела на недосягаемую Луну, на бесконечно далекие звезды, плотно прижала крылья и камнем рухнула вниз ...
Он, как обычно стоял у окна. Слабый рассвет уже начал заволакивать небо. Он знал, что что-то случилось - она не может летать при дневном свете. Но сил волноваться уже не было. Он просто стоял и ждал, не появится ли вдали белая точка. А она все не появлялась и не появлялась... Он закурил, он курил одну за другой, уговаривая себя, что сизый дым сигарет не позволяет ему увидеть, как она летит к нему... И только когда он докурил последнюю сигарету, он услышал, скорее почувствовал, что кто-то скребется в дверь. Не разбирая дороги, не обращая внимания на угол стола, больно воткнувшегося в бок, на стул, опрокинувшийся на ногу, он бросился к двери.
Она стояла в своей белой кружевной сорочке, которую он так любил. Только сейчас сорочка была разодрана и вся покрыта грязью и кровью. Большая дыра не прикрывала грудь. Лицо девушки было исполосовано царапинами на фоне ярко синего фингала. Он стоял и не мог пошевелиться. А она стояла напротив, не замечая порванной испачканной сорочки, не чувствуя боли от ссадин, синяков и царапин. Она стояла, протягивая ему бледные руки, державшие вырванные, поломанные, вываленные в грязи, и ни на что уже не пригодные, крылья...