Let’s play music together,
Cause’ only in music we are free
Наконец то последний выход, последний поклон, последний взгляд в раскрытую пасть зала, последняя картонная улыбка. Она отыграла свою программу, отыграла чисто, скрупулезно, как всегда, не смотря на отвращение к этому городу, не смотря на желание смазать все или пропустить несколько страниц. Она пыталась не смотреть в зал, заставляя себя думать только о музыке, но глаза, как бы взбунтовавшись, лихорадочно бегали по рядам в поисках такого ненавистного и такого любимого лица. Она знала, что он должен быть тут, всем своим телом чувствовала его присутствие, но глаза не находили его слегка раскосых глаз под тонкими, как будто выщипанными, бровями.
Все. Она почти выбежала в дверь. Быстрым шагом, механически отвечая на улыбки и аплодисменты организаторов, журналистов и еще каких-то людей, она направилась в отведенную ей комнату. Бросив на ходу менажеру: «Я говорила, что не хочу тут выступать», она скрылась за дверью и тут же закрыла ее на все имеющиеся замки. Менажер, за десять лет совместной работы ни разу не видевший эту рассудительную, размеренную женщину в таком состоянии, попробовал постучать, но, не получив ответа, устало пожал плечами и отправился по своим делам.
Сняв, нет скорее содрав с себя платье, натянула джинсы и колючий, грубой вязки, свитер. Прямо на голое тело. Дорогое платье, за которым специально летала за тридевять земель, так и осталось скомканным по середине гримерной. Скрипка тоже валялась рядом, беззвучным забытым куском дерева. Резко выйдя из комнаты, на столько резко, что журналисты даже не успели навести на нее камеры, не разбирая где кто, она поспешила на улицу. «Я устала» - механически отвечала она на все вопросы. Поняв полную бесполезность расспросов, ее, наконец, оставили в покое.
Мелкий дождь слегка охладил ее возбужденное лицо, стер раздражение. Этот город... он давил на нее, будил воспоминания, которые она старалась забыть, вычеркнуть, уничтожить. Она шла по знакомым улицам, по тем, где они бродили пятнадцать лет назад – она, тогда еще никому не известная, подающая надежды молодая скрипачка и он, маститый любимец публики. Вот здесь они ели, а вот здесь он ее поцеловал, а вот здесь... вот здесь... вот здесь... Казалось, каждый камень, каждая скамейка, каждое дерево было отмечено прикосновением их любви. А любви ли?.. Может это только ее воображение наивной маленькой девочки, ошарашенной, потерянной в том новом мире, в который она только-только приоткрывала дверь.
Она почувствовала, что выпить просто необходимо. Зашла в первый попавшийся бар и, не обращая на публику внимания, забралась за стойку. Не успев сесть, она почувствовала, как устала. Устала от напряжения концерта, от борьбы с собой, от нахлынувших воспоминаний. Заказала Мартини, закрыла глаза, и постаралась расслабиться. Подержав напиток во рту, проглотила его. Истома медленно поползла по телу, а навстречу ей потекла музыка – динамик тихо наигрывал «Early Autumn» Стена Гетца. И она погрузилась в эти две среды, они убаюкивали ее, успокаивали, создавали ощущение нереальности бытия...
- Извините, пожалуйста. Можно сесть рядом с Вами?
Она приоткрыла глаза. Рядом стояла девушка. Лет двадцать. Джинсы, свитер крупной вязки... как все знакомо... а это что? Скрипка... Девушка явно смущалась своей бестактности, но после недолгой внутренней борьбы она продолжила:
- Я только что была на концерте. Там выступала известная скрипачка. Очень похожа на Вас... Вы знаете, меня так потрясло, что я пошла бродить по городу и вдруг вижу Вас и мне захотелось поделиться... Можно?
- Понравилось?
- Да, очень. Я тоже учусь, но мне никогда так не сыграть. Так безукоризненно четко и так эмоционально. Я не знаю... мне это не выразить... Я очень, очень, очень хочу научиться играть так же...
- Хочешь выпить?
- Не, мне нельзя, мне еще нет двадцати одного.
- Расскажи о себе... Пожалуйста.
Она сидела и не могла понять как эти, такие простые слова, сорвались с ее губ. Она ощутила какую-то теплоту, какой-то свет, исходящий от этой хрупкой девочки, и потянулась ему на встречу. А девочка с радостью, уже совсем осмелев, рассказывала о себе. Как она увидела в первый раз скрипку, как она полюбила ее, как она выпросила у матери взять ей русскую учительницу, как у нее не получалось, как учительница колола ее иголочкой, как стало получаться, как она заиграть, как она поступила в музыкальное училище, и, наконец, приехала в этой большой чужой город, где нет ни друзей, ни знакомых...
Она слушала девушку и думала, вот так же было и с ней. И она так же приехала в этот чужой город, и город очаровал ее. Она уже не слышала щебетания девушки, ей снова было двадцать, на ней снова было старое пальтишко, в одной руке потрепанный чемодан и, в другой, бережно прижатая, старая любимая скрипка. А город встречал ее радостно, осенним, еще теплым солнцем и яркими листьями. Казалось, он специально принарядился к ее приезду. Потом приветливое солнышко сменилось холодным осенним ветром, дождем, слякотью. А радостное праздничное настроение тяжелой работой в ресторане, постоянными недосыпами, изнуряющими одиночеством, и упражнениями, упражнениями, упражнениями. Друзей не было, и подружиться не получалось. Сначала ее звали в гости и на вечеринки, но она застенчиво сидела в углу, чувствуя себя безнадежной провинциалкой, и ее перестали замечать... Так прошел год, потом другой... Но однажды....
Однажды, как обычно в восемь вечера она вышла в зал, взглянула на свои столики, они были еще пусты. От нечего делать стала смотреть по сторонам. Вдруг кто-то заиграл на рояле, тут же послышались аплодисменты и радостные крики приветствия. Она с интересом взглянула туда, откуда лилась музыка. Взглянула и увидела его... Его... Его... Она стояла и смотрела, смотрела, смотрела. Вдруг он ей подмигнул, она, покраснев, и скрылась за дверью. Сославшись на внезапную головную боль, попросила ее подменить и убежала домой.
На следующий день он пришел опять. Она пыталась собраться, работать, не обращать внимания на дивные звуки, которые он извлекал из старого инструмента. Ничего не выходило, все падало из рук, путала заказы, чуть не пролила суп, в результате не получила чаевых, была обругана и в слезах побрела домой. Он стал приходить почти каждый день. Она немного осмелела и у девушек выяснила, что это новый профессор, известный и очень талантливый пианист, перестал выступать и стал только преподавать.
В один из вечеров он случайно или специально оказался за ее столиком. Она сначала пыталась поменяться столиком с другой девушкой, но та не захотела, и она, краснея и робея, побрела к нему. В горле пересохло, ноги не слушались. Казалось, до столика так далеко, что можно идти, идти, идти, и так и не дойдешь. А там, за этим столиком сидел он и улыбался. Наконец, она добрела и выдавила из себя: «Не хотите ли что-нибудь выпить?» Теперь, когда он заказал пиво, надо было рассказать о тех замечательных блюдах, которых нет в меню, и которые шеф-повар приготовил именно сегодня. Тут она совсем смутилась и наговорила такой белиберды, что он не выдержал и заливисто рассмеялся. Она хотела убежать, но он поймал ее руку и посадил рядом. От его прикосновения она вдруг пришла в себя, перестала робеть, все вдруг встало на свои места. С тех пор он садился только за один из ее столиков и если они был заняты, то ждал за стойкой, неизменно улыбаясь ей каждый раз, когда она проходила мимо.
В первый же выходной она побежала в магазин. Впервые со времени приезда. Она ходила между бальными платьями и представляла себя, танцующей с ним. Вот, вот здесь будет его рука, такая сильная, надежная и нежная... А вот в этом платье она будет играть ему Сарасате... Ой, о чем это я, он никогда, никогда, никогда не будет слушать мои скрипичные блеянья. Но время шло, и она с грустью ушла из дорогих бальных платьев и шикарных туфель. Куда ей?.. На те немногие деньги, которые ей удалось скопить, она могла себе позволить купить только то, в чем не стыдно было выходить перед ним на работе, да какую-то немудреную косметику, чтоб не просить и девочек...
- Вы сегодня очаровательно выглядите.
- Спасибо, - ели слышно прошептала она, опять густо покраснев, и ей опять захотелось убежать, как в тот вечер, когда она первых раз его обслуживала. И он, как и в тот вечер взял ее за руку, и она почувствовала в этом прикосновении ту силу и ту нежность, о которой мечтала в магазине.
- Как Вас зовут?
- Меня?
- Да Вас, конечно, я ж с Вами разговариваю. Не бойтесь, - и он опять звонку рассмеялся.
- Извините, - опять еле слышно прошептала она и, выдернув руку, убежала.
Никакие просьбы и угрозу со стороны менажера не смогли ее заставить снова выйти в зал. Она убежала в коморку, где девочки переодевались перед и после работы, забилась в дальний угол, и так и просидела до самого закрытия, полу рыдая полу злясь на себя, всеми забытая и никому не нужная. «Все, он решил, что я безмозглая дура... он больше не придет... что мне делать?» Кто-то из девушек предложил проводить ее домой, но она отказалась. Домой не хотелось. Она уже не плакала. Она просто брела по ночному городу без мыслей, без желаний, опустошенная, не замечая ни пронизывающего ветра, ни холодного моросящего дождя.
- Вы же так простудитесь, - она почувствовала, как что-то сухое, еще хранящее тепло чужого тела, опустилось ей на плечи, и с испугом обернулась. – Куда же вы исчезли? Я вас чем-то обидел?
- У меня заболела голова. Очень сильно. Извините...
- Но теперь то Вам лучше?
- Да. Спасибо.
- Ну, вот и хорошо. Вы мне позволите вас проводить?
Она хотела отказаться, пыталась придумать причину, но, так ничего и не придумав, опять смутилась под взглядом его спокойных смеющихся глаз, и несмело кивнула в знак согласия. Он предложил ей руку, и она, боясь порвать паутинку, возникшую между ними, бережно положила свою замершую ручку на его. А он накрыл ее свободной рукой, такой теплой большой и уютной, как одеялом маленького промокшего котенка.
- Пожалуйста, не бойтесь меня. Я ж не кусаюсь. Меня зовут... – и он рассказал ей, как его зовут, что он работает учителем музыки в университете, что преподает класс рояля. И много еще чего, что она слушала вполуха, лихорадочно соображая, что же ей сказать, когда он спросит. – Ну, вот, я Вам все о себе и рассказал. Видите, совсем не страшно.
От того, что он не стал ее ничего спрашивать, она вдруг почувствовала его таким домашним и родным, что захотелось все, все, все ему рассказать. Она еще колебалась, а голос уже сам, не слушаясь, начал говорить. Она вся внутри сжалась, зажмурилась, и стала с неожиданным интересом слушать, что же голос поведает. А голос рассказал, как ее зовут, что она обожает музыку, и приехала из глухой провинции учится играть на скрипке, что ей приходится много работать и заниматься, что у нее все равно ничего не получается, и она, наверное, скоро бросит и уедет домой... Он слушал ее очень внимательно, а потом начал ей рассказывать о музыке, о том, как надо ее слушать, как читать, как понимать и воспринимать, и она слушала его теперь, затаив дыхание, слегка приоткрыв рот, боясь пропустить не то что слово - малейший звук.
С тех пор он стал ее провожать каждый вечер. И каждый вечер он рассказывал ей о музыке, о том, как он учит, о своих студентах, о том, над чем работает. Она постепенно осмелела и даже спросила, почему он перестал выступать, он посмотрел на нее как-то странно, и сказал: «Просто расхотелось». В тот вечер, он не сказал больше ни слова до самого ее дома. Вскоре они начали встречаться и по выходным, гулять, ездить на океан и загород. За все это время он ни разу не позвал ее к себе домой, ни разу не попробовал поцеловать, ни разу не попросился к ней на чай, и, что самое главное, ни разу не попросил ему сыграть. Хотя сам играл ей много раз, в ресторанчиках, где они обедали, в клубах, везде, где им встречался инструмент, он ей играл. Вокруг собиралась толпа, но он не замечал аплодирующих людей, он играл для нее и только для нее, каждый раз что-то новое, неизвестное, но неизменно великолепное.
Однажды она, как обычно слушала его, и, неожиданно, почувствовала, что внутри что-то переменилось, что-то раскрылось. Впервые она не могла дождаться, когда же он уже уйдет. Она бросилась к себе в комнату, схватила инструмент, начала играть и ... у нее стало получаться. Она играла, не обращала внимания на время, на стук в дверь, и только когда услышала крики полицейского, перестала играть, рухнула на кровать и тут же уснула. С этого дня все переменилось. Ее стали хвалить на уроках, ставить в пример, и даже заикнулись об одном весьма престижном студенческом конкурсе, проходившем в этом городе. Она очень обрадовалась и, не удержавшись, рассказала ему все в первый же вечер. Он тоже обрадовался и предложил помочь, она засмущалась и отказалась. Он настаивал. В результате сторговались на том, что он ей поможет выбрать и разобрать произведение.
И вот, она первый раз стоит перед входом в его дом, в святую святых. Сегодня они должны выбрать, что она будет играть! Он открыл дверь, как всегда такой элегантный, как всегда такой предупредительный и как всегда такой домашний. Она вошла в гостиную и оторопела – никогда в жизни она не видела такое количество дисков одновременно. Казалось, все, что когда-либо было записано, находилось здесь, в строгом порядке, поражая и одновременно подавляя ровностью полок и квадратной законченностью форм. Он предложил вино, кофе, десерт, но она от всего отказалась, возбужденная открывшимся зрелищем.
- Как много! Сколько их?! – полу испуганно полу восторженно спросила она.
- Не знаю... много... я не считал – пренебрежительно отмахнулся он.
Она провела пальцем по одной из полок.
- Полное собрание Рахманинова, – прокомментировал он опять же небрежно, как будто говорил о вполне заурядной веще, как будто в любом доме оно должно быть неотъемлемым атрибутом. – Ну, раз ты ничего не хочешь, то давай выбирай, - в голосе прозвучали нотки разочарования.
Они принялись выбирать, он ставил одну за другой пластинки, которые она выбирала, потом они слушали вместе и решали, подойдет или нет. Дебюсси, Мендельсон, Паганини, ... перемешались, в конце концов, у нее в голове и она в изнеможении упала на кресло. «Мы никогда не выберем... я никогда не смогу сыграть такое... » И тут он поставил музыку, которая очаровала ее с первых аккордов. Скрипка, как озорная девушка, впервые выведенная в люди, вырывается из-под присмотра вальяжного размеренного рояля и уносится, увлекаемая неудержимым испанским танцем.
- Сарасате. Хабанера. Одно из самых ранних произведений, наряду с несколькими другими испанскими танцами послужило началом его известности. – Бесстрастно прокомментировал он, не заметив ее изменившегося лица. – Тебе не подойдет, слишком простое и не до конца проработанное, слишком, как бы это сказать, народное. – Он хотел остановить диск, но она прошептала: «Оставь, я буду это играть», и он покорно отошел от проигрывателя.
Когда музыка кончилась, он сделал было попытку ее отговорить, но, увидев неожиданно упрямый взгляд, пожал плечами и сдался. «Как хочешь, но я этого не понимаю». Ему удалось уговорить ее добавить еще два испанских танца. Он отправился на чердак, долго там громыхал, двигал чем-то тяжелым, наконец, вернулся, победно сжимая в руке ноты . Тут только он заметил, что она уснула, подавленная, измотанная лавиной музыки и впечатлений. Он не стал ее беспокоить, и она так и проспала в кресле до утра.
Утром он разбудил ее легким прикосновением. Она встрепенулась, испугалась, но он подал ей кофе и хрустящие горячие бутерброды с сыром, и она успокоилась и расслабилась. После еды вернулось вчерашнее возбуждение, она почувствовала, что не сможет сосредоточиться, и они пошли гулять. Вернувшись, уже ближе к вечеру, они сели за разбор. Он поставил ноты на рояль и, играя аккомпанемент, начал рассказывать, что делает скрипка. Вот она скромно стоит, спрятавшись за рояль, вот она с озорным любопытством выглядывает из-за него, вот она испуганно прячется, вот, осмелев, выходит вперед, вот ее увлекает танец... Он рассказывал, а она, примостившись рядом все в том же кресле, закрыв глаза, слушает, окутанная полудремой. Ей так хорошо и спокойно с этим умным, добрым, все понимающим, все знающим человеком. Его голос все звучит, завораживая, околдовывая ее. И вот она уже чувствует его дыхание, его губы. Они целуют ее глаза, ее нос, ее губы, а она, почти урча от удовольствия, поворачивает лицо то одно, то другой стороной. Потом она позволила себя поднять, понести куда-то вверх и опустить в объятия постели; она просто прижалась к нему, затаив дыхание и почти не веря в реальность происходящего.
Потом потекли недели упорной работы. Она так выматывалась, что у нее едва хватало сил и времени встречаться с ним. Они стали встречаться реже, он все понимал и не настаивал. Несколько раз она так уставала, что соглашалась остаться на всю ночь, сворачивалась клубочком, а он гладил ее по голове, нежно целовал в макушку, ухо, нос, шею, тихонько мурлыкая колыбельную.
Он записал ей диск со своим аккомпанементом, чтоб она могла работать дома, и звонил ей каждый день, чтоб выяснить как дела. Она иногда что-то просила его объяснить, и он вдавался в длинные пространные рассуждения, только чтоб говорить и слушать ее дыхание, а она, уставшая, так и засыпала с трубкой в руках под бархат его голоса.
Наконец настал день конкурса. Выходные перед этим она провела в магазине. Истратив все деньги, залезши в долги, она купила красивое платье с открытой спиной, может через чур открытой для сцены, но она хотела чтоб он увидел ее такой, в этом платье, с распущенными золотистыми волосами, со скрипкой, в свете софитов. А она будет играть не для жюри, не для зала, не для своего профессора, а для него и только для него. Правда, она чуть-чуть боялась, что он там будет, она даже попросила его не приходить, но где-то после нее выступает его ученица и он просто должен быть. Она, как могла, настроилась, и не малую роль в этом сыграло посещение парикмахерской и маникюрши. Затраты сильно превзошли все ее расчеты, но она была так возбуждена и окрылена, что даже не замечала стремительно растущий долг.
И вот, она в зале за сценой. Еще несколько человек, и ее выход. Лихорадочно перебирая в голове ноты, она случайно подошла к группе девушек, среди которых была его ученица. Девушка что-то рассказывала и не заметила ее присутствия. «В общем, он уговорил меня играть четырнадцатый ноктюрн, ну тот, в котором, - и девушка напела несколько нот, - Сначала все получалось, но с какого-то места, как ступор. Я играю – ему не нравится, я опять играю – ему опять не нравится. Говорит, нет души, не раскрываешься. Довел меня до слез. Потом говорит: «Давай попробуем по-другому. Садись и играй сначала. Не останавливайся, чтобы не происходило». Я села и стала играть. А он сел рядом и положил мне руку на колено. Я играю, а его рука поднимается все выше. Думая, интересно, чем все кончится... Ну, короче, когда я дошла до этого, чертова, места, его рука была уже у меня в трусиках. Я играю и чувствую, как рука проникает в меня, а изнутри поднимается какое-то вдохновение, и ты знаешь, я так заиграла, что сама обалдела и даже перестала на какое-то время его замечать. Я доиграла, подумала, вот сейчас он меня похвалит, а он трахнул меня прямо перед роялем. И сказал: «Играй опять». И все повторилось снова. После третьего раза у меня уже не было сил, только тогда он сказал: «Молодец, так и играй». Теперь, я как представлю его руку, так внутри опять что-то поднимается, и музыка так и льется. Я так рада, попала к нему...»
Девушка еще что-то говорила, а она уже не слышала. Опять захотелось убежать, спрятаться, исчезнуть навсегда. Но она уже была другой, в ней уже жила гордая музыка испанского танца, требующая выхода. Ее вдруг захлестнула волна обиды. Она даже не слышала, как ее вызвали, так и стояла, пока аккомпаниатор не вытащил ее на сцену, подбадривая по дороге. На сцене ее ослепили софиты, оглушил вид переполненного зала. Она растерялась, почувствовала себя маленькой покинутой девочкой. Но вот, взгляд выхватил из этого моря лиц и нарядов его довольное лицо, его щегольскую бабочку, его холеные руки. И вдруг, все отступило на задний план, она моментально успокоилась. Он улыбнулся ей. Она улыбнулась ему, но улыбались только губы, глаза были холодны. Она подошла к краю сцены. «Пусть он меня увидит, пусть запомнит меня такой, с открытой спиной, в великолепном платье, с волосами, в которых как будто запуталось солнце, с гордым взглядом, такой, какую он навсегда потерял». Она ощутила, как где-то внутри родилась ненависть, она росла, постепенно заполняя все ее тело. Сквозь пелену она услышала, как сзади зазвучал рояль. Музыка вернула ее к действительности. Она подняла смычок и заиграла. Она никогда так не играла ни до, ни после. Зал затих. Звуки рождались и летели как стальные стрелы, она почти физически чувствовала, как они врезаются в его плоть, в грудь, в лицо, в живот.
Музыка кончилась неожиданно, как стрелы в колчане. Казалось, она хотела сказать еще что-то, но не могла. Она кое-как поклонилась, оглушенная бурей оваций, и, не обращая внимания ни на аккомпаниатора, ни на профессора, ни на поздравлявших ее девушек, кинулась в общую гримерную, содрала с себя платье, бросила на пол и стала топтать. «Никогда, никогда, никогда, никто меня не увидит больше в этом платье». Потом силы вдруг оставили ее, и она рухнула в кресло и пролежала так, пока не пришли остальные девушки и не привели ее в чувства. Конкурс на сегодня закончился. Она натянула джинсы. Толстой вязки колючий свитер приятно щекотал голое тело. Она знала, что там, за дверью, он ждет ее, и не торопилась, боясь оказаться с ним лицом к лицу. Но время шло, она поделал все, что только могла поделать. Момент выхода наступил. Она вздохнула, открыла дверь, и...
...Красивая женщина с недопитым Мартини застыла в летаргическом оцепенении. Девочка рядом с ней давно замолчала и сидела тихо, боясь потревожить женщину неловким движением. Наконец, женщина очнулась.
- Что-то я задумалась. Извини. А знаешь, если тебе некуда торопиться поехали ко мне. Я очень хочу послушать, как ты играешь.
Девочка согласилась, они поймали такси и поехали в гостиницу...
...Первое, что она увидела, открыв дверь, был огромный букет роз. Она никогда не видела такого количества роз сразу. Из-за букета появилось его улыбающееся лицо. Злость отступила. Она по-детски рассмеялась, - «Он пришел ко мне, не к ней, ко мне!» И, роняя розы, она бросилась к нему на шею...
...Портье взглянул на женщину с девушкой и протянул ключ. Ничего не отразилось на ее много повидавшем лице. «Пришлите ко мне в номер Шампанское, пирожные и шоколад, пожалуйста. Ты еще что-нибудь хочешь?» Девушка смущенно мотнула головой, и они пошли к лифту. Платье аккуратно лежало расстеленное на диванчике, рядом в обитом бархатом чехле лежала скрипка. Та же скрипка, которая точно также лежала много лет назад, когда он привез ее в гостиницу.
- Проходи, - сказала она девушке, заметив ее робость.
- Так это – Вы?! Может, я лучше пойду?
- Нет, заходи. Я не хочу оставаться одна.
Им принесли заказанное Шампанское и пирожные. Женщина налила два бокала и утонула в глубоком кресле. «Сыграй что-нибудь, пожалуйста». Девочка от волнения долго не могла открыть футляр. Наконец, извлекла на свет инструмент и попробовала его настроить. Калки не слушались, и после нескольких неудачных попыток девочка виновато опустила инструмент и посмотрела на женщину:
- Никак не получается. Всегда такое мучение. Скрипка не держит струны, даже до конца урока не всегда дотягиваю.
- Возьми мою.
Девушка с трепетом взяла скрипку, словно та могла разбиться. Аккуратно провела смычком по струнам и заиграла. Музыка была несложная, но какая-то чистая и успокаивающе нежная, как журчание ручейка. Женщина уютнее устроилась в кресле ...
...Он подвел ее к скрипке.
- Бери, это тебе. Ты сегодня была великолепна. Пожалуйста, сыграй еще раз. Для меня.
«Зря ты произнес эти два последних слова», - подумала она, а в слух сказала – «Я и играла для тебя». Злость опять закопошилась где-то внутри, глаза опять похолодели. Она резко подняла скрипку и заиграла. И с каждым звуком, с каждым взмахом смычка злость разрасталась, опять заполняя всю ее. А он, не видя, не чувствуя этого, слушал полу закрыв глаза, и только еле слышно повторял: «Как хорошо». Вдруг она почувствовала, как он подошел к ней сзади, как горячо дышит в шею, почувствовала его руки, как они, как две змеи, залезли под свитер, поползли наверх и начали ласкать грудь. «Только не останавливайся. Играй. Прошу тебя», - услышала она жаркий шепот. И она продолжала играть, закрыв глаза, чтоб не вытекли слезы, и до крови прикусивши губу. «Терпеть, терпеть, терпеть». Она чувствовала, как растет его возбуждение, а вместе с ним растет и ее ненависть. Но вот, наконец, и последние звуки. Она покорно опустила смычок, постояла еще минуту, собираясь с силами.
- Пусти, я устала. Хочу домой.
- Да, да, конечно, - пробормотал он, сбитый с толку ее холодностью.
Она медленно аккуратно упаковала скрипку, потом выпрямилась и смерила его долгим взглядом. Растерянный, самолюбивый до смешного, с забавно оттопыренными штанами... и такой добрый, привычный, домашний... она по-прежнему любила его. Еще секунда и она бы бросилась к нему на шею и стала целовать, целовать, целовать... Она заставила себя шагнуть к выходу и открыть дверь. Перед самым выходом захотелось сказать какую-нибудь колкость типа «А своим ученица ты даришь рояли?», но почувствовала, как горлу покатывается комок, а глаза наполняются слезами, и выскочила за дверь. А он так и остался стоять посереди комнаты, не понимая, что происходит...
Девушка все играла, наполняя комнату тягучей тоской. Женщина в кресле очнулась, окинула комнату непонимающим взглядом, и, наконец, сконцентрировалась на девушке. Глаза девушки были закрыты, а на лице светилась какая-то отрешенно зовущая улыбка. Как будто в каком-то трансе женщина подошла к ней сзади и обняла. «Только не останавливайся. Играй. Прошу тебя», - прошептала она на ухо девушке слова, которые ненавидела всю жизнь, но сейчас они оказались самыми необходимыми. Девушка улыбнулась еще шире, и, продолжая играть, постаралась прижаться всем телом к женщине. Она почувствовала, как руки женщины, эти два весенних ручейка, робко и нежно ласкали ее грудь, шею, живот, вот они уже спускаются ниже, расстегивают джинсы, еще два аккорда, и у нее уже нет сил играть, она опустила руки и откинула назад голову, подставляя ее под торопливые поцелуи. Затихший инструмент безжизненно выскользнул из ее рук...
Женщина открыла глаза. За окном - безоблачное, вымытое вчерашним дождем, утро. Будильник показывает пять утра. Рядом безмятежно улыбаясь, слегка приоткрыв рот, спит девушка. Женщина нежно погладила ее по голове, поцеловала в нос, нежно, чтобы не разбудить, коснулась губами ее губ. Девушка что-то промурлыкала во сне. Женщина тихо встала, быстро приняла душ, сложила вещи. На том месте, где спала, рядом с девушкой, она аккуратно расстелила платье и положила свою скрипку, ЕГО скрипку, ту, которой она уже столько лет покоряла слушателей. Еще раз, окинув комнату взглядом, нежно взглянув на девушку, она решительно вышла за дверь. «Я уезжаю, - сказала она внизу за стойкой, - там у меня в комнате спит девушка. Пожалуйста, не будите ее, и подайте завтрак, когда она проснется». За стойкой все понимающе кивнули. «О вещах позаботится мой менажер. Вот для него записка, я хочу, чтоб он ее получил прежде, чем пойдет ко мне в комнату». Подумав еще секунду, не забыла ли что, она вышла из гостиницы. Портье услужливо открыл дверь такси, но она легким кивком головы дала понять, что пойдет пешком. Смешанное чувство тоски, радости, и ощущение новой жизни переполняли ее. Она шла, наслаждаясь этим нежным утром, робким солнцем, звуками просыпающегося города. Она вдруг ясно поняла, что он, мучавший ее столько лет своим незримым присутствием где-то в глубине ее сознания, наконец, оставил ее, она почувствовала себя свободной, новой, воздушной. Она покидала этот город, без злобы, без тоски, уже зная наверняка, что никогда, никогда, никогда она не вернется сюда опять ...